| Концепции интеграции мигрантов в контексте современного развития России
О. А. Якимова
Во всем мире в условиях глобализации замыкание в локальные и этнические общности интерпретируется как традиционализм, противопоставляемый модернизму с его представлением о свободной мобильности. На рубеже второго тысячелетия миграционные процессы приобрели действительно глобальные масштабы, затронув различные сферы жизнедеятельности практически всех социальных слоев и групп на пяти континентах.
О глобальном характере миграционных процессов свидетельствуют статистические данные: по информации ООН, численность международных мигрантов выросла с 75 млн в 1965 г. до 120 млн в 1990 г., что составило 2 % всего мирового населения земного шара [12, 102]. В 2000 г. общее число международных мигрантов достигло уже 175 млн, это больше чем в два раза по сравнению с 1970 г. и равнялось примерно 3 % населения планеты [10, 27].
При этом четко фиксируется направление вектора миграционного потока, остроумно маркированное С. Бенхабиб как «обратная глобализация» — от менее развитых стран, к более развитым. Действительно, согласно данным ООН, в начале XXI в. около 60 % международных мигрантов проживало в самых экономически благополучных регионах мира — Европе, Северной Америке, Австралии, Новой Зеландии, Японии [Там же, 27], и этот показатель имеет тенденцию роста. Так, если в 2000 г. в страны ЕС (включая Норвегию и Швейцарию) въехало 2226, 4 тыс. иностранцев, то в 2007 г. таких насчитывалось уже 3280, 1 тыс. (что на 32 % больше). В страны Северной Америки в 2000 г. на постоянное место жительства прибыло 1068, 5 тыс., а в 2007 г. — 1289, 2 тыс. (рост около 17 %) [14].
Опираясь на отмеченные выше тенденции, можно предположить, что в ближайшем будущем миграционные потоки будут только увеличиваться, а население стран-реципиентов становиться все разнообразнее в своих социальных и культурных характеристиках.
Безусловно, миграционные процессы как фактор социальных преобразований влияют и на страны приема, и на страны выезда. В последних, например, становится ощутимой нехватка трудовых ресурсов, деформируется половозрастная структура [12]. Однако фактор миграции сильнее воздействует все-таки на страны с концентрацией некоренного населения, с одной стороны, расширяя этническую и культурную мозаику общества, а с другой стороны — выявляя и обостряя этнокультурные противоречия и социальное напряжение.
Процессы глобализации и связанные с ними массовые миграции, требующие производства новых форм идентичности и солидарности, а также эффективных технологий управления нарастающим многообразием, являются, таким образом, актуальными вызовами современности. В этих условиях особую значимость приобретает поиск новых форм отношений с мигрантами, особенно иноэтничными.
Традиционно в социологической перспективе включение мигрантов в функционирование принимающего общества рассматривается как процесс интеграции, суть которого заключается в формировании новой идентичности, приемлемой как для этнических меньшинств, так и для доминирующего большинства [6]. В современной социологической литературе выделяют два типа интеграционных моделей: 1) ассимиляционную модель, предполагающую национально-государственную (этнонациональную) идентичность (традиционалистский подход); 2) мультикультурную модель, предполагающую граждан-ско-государственную идентичность (модернизационный подход).
Ассимиляционную модель интеграции («плавильный котел») пытались реализовать в начале XX в., например, в таких традиционно иммигрантских странах, как США и Австралия. Данная модель сформировалась в рамках концепции национального государства, стремящегося к гомогенной культуре и единой национально-государственной идентичности, включающей в себя на равных началах идентичности всех граждан страны. Она предполагает отказ мигрантов от родной культуры и полную идентификацию с новым этнокультурным сообществом [13, 76]. Приоритетом стран, в той или иной степени реализующих политику ассимиляции мигрантов, являлось формирование единой, этнически индифферентной гражданской нации, что теоретически нивелировало социально-культурное многообразие и облегчало процесс управления социумом.
Однако практика продемонстрировала нереалистичность идеи «плавильного котла». Во-первых, ассимиляция не исключает интеракцию между мигрантами и принимающим этническим большинством, а следовательно, оказывается двусторонним процессом, в результате которого новоприбывшие не только аккультурируются, но и сами осуществляют воздействие на повседневную жизнь и менталитет общества-реципиента. Во-вторых, обнаружилось, что не все культурные меньшинства готовы меняться в той степени, как того требует проводимая принимающим обществом социальная политика. Некоторые этнические группы продемонстрировали нежелание интегрироваться в культуру страны-реципиента, создавая «параллельные общества» своей родной культуры и языка. В-третьих, выяснилось, что даже аккультурация не является достаточным основанием для вхождения в новое общество. В-четвертых, декларируемые принимающим социумом равные права и свободы преимущественно не совпадали с социальной практикой [8, 11].
Таким образом, теория «плавильного котла» не сработала ни в отношении иммигрантов, ни в отношении аборигенного населения этих государств. Это означало, что актуализируемые ассимиляционным дискурсом формы интеракции между этническим большинством и мигрантами нуждаются в трансформации.
Тем не менее идея ассимиляции как единственно приемлемой возможности присутствия мигрантов в принимающем обществе вновь становится весьма популярной среди политиков и населения некоторых стран-реципиентов, являясь реакцией на проявления «культурной колонизации» со стороны иноэтнических сообществ (Франция) или попытками формирования этнонациональной идентичности как основы для возрождения духовности (Россия).
С середины 60-х гг. прошлого века в западных странах развернулась борьба за право быть другим и не испытывать при этом дискриминации со стороны общества. Своеобразным компромиссом между требованием единых идентичности и системы ценностей (необходимых основ для сохранения государства) и требованием права на отличие стала политика «признания многообразия», получившая свое теоретическое обоснование в парадигме мультикультурализма, базовым эпистемологическим положением которой является идея о том, что межкультурный диалог и сосуществование реальны, неизбежны и необходимы.
Сегодня десятки миллионов людей в мире вовлечены в миграционные потоки по экономическим, политическим или творческим причинам. В большей мере, чем когда-либо прежде, в настоящее время «подлинные» нации, «чистые» языковые группы и «незамутненные» этнические идентичности фактически являются воображаемыми сообществами. Сообщество, с которым индивид солидаризируется, не находится в состоянии непреложной зависимости от этнических или этноцентристских соображений. Этническая основа не является больше обязательным условием для создания сообществ солидарности. В современном мире большинство людей являются членами более чем одного сообщества, более чем одной языковой группы и более чем одного этноса. Разграничительные линии между индивидами могут, но вовсе не обязательно должны совпадать с разделением на членов той или иной культурной группы [1, 40].
Мультикультурализм как направление гуманитарной теории пытается таким образом постичь динамику общественного развития, сочетающего, с одной стороны, глобальную интеграцию (тенденцию к нарастанию экономической, культурной и социальной однородности), а с другой стороны — социокультурную дезинтеграцию и проявления сепаратизма.
Теоретики мультикультурализма (У. Кимлика, Н. Фрейзер) представляют общество как совокупность горизонтально структурированных пересекающихся множеств, образованных по различным признакам-основаниям (например, раса, этничность, гендер, класс и др.). Правила взаимодействия как между этими группами, так и внутри них регламентируются государством, главная задача которого — снятие институциональных барьеров, препятствующих равному участию всех граждан в жизни общества. При этом в создании возможности для образования множеств, а также в выстраивании их по горизонтали заключается компенсаторная функция мультикультурализма, поскольку тем самым осуществляется «подтягивание» тех групп, которые находятся в невыгодном положении в рамках доминирующей культуры (инвалиды, этнические меньшинства и пр.).
В настоящее время мультикультурализм трактуется довольно широко. В его парадигме право на создание культурной традиции признается за любыми формами «инаковости» (феминистки, сексуальные меньшинства и т. д.). Модель мультикультурного сообщества предполагает наличие трех базовых условий: 1) эгалитарную взаимность, 2) добровольное самопричисление (к культурной, языковой, религиозной группе) и 3) свободу выхода (из группы) и ассоциации [1]. Право самоопределения собственной культурной идентичности позволяет перенести проблемы государственного строительства из этнической плоскости в гражданскую.
Именно в парадигме мультикультурализма начала складываться мультикультурная интеграционная модель, определяющая справедливое (с соблюдением равенства прав и доступа к ресурсам) вхождение этнических меньшинств в принимающее общество.
Как отмечает У. Кимлика, необходимо «стремиться к обеспечению для всех национальных групп возможности сохранить себя в качестве отдельной культуры, если таково их собственное решение»; при этом «либералы могут поддерживать права меньшинств только в той мере, в какой они совместимы с уважением свободы и автономии индивидов». Претензии мигрантов на равный доступ к общественной культуре могут быть удовлетворены, если обеспечить их интеграцию в «основные культуры». Под общественной культурой У. Кимлика подразумевает культуру, «обеспечивающую своим приверженцам наполненный смыслом образ жизни по всему кругу человеческой деятельности, включая ее социальную, образовательную, религиозную, рекреационную и хозяйственную стороны, причем как в публичной, так и в частной сферах. Подобные культуры обычно сконцентрированы на определенной территории и основаны на общем языке» [1, 70, 72]. Таким образом, «мультикультурализм представляет собой пересмотр условий интеграции для этнических мигрантов, но в конечном счете всегда интеграции» [11].
В практическом воплощении мультикультурализм предполагает интерактивный процесс, с одной стороны, требующий лояльности мигрантов к национально-государственной целостности страны-реципиента, интериоризации ее ценностей, традиций, истории и языка, а с другой стороны — обязывающий принимающее общество адаптировать свои институты к включению идентичностей и социально-культурных практик мигрантов.
Однако мультикультурализм, задумывавшийся его основоположниками как вариант интеграционной идеи в глобализирующемся мире по менее болезненному, мягкому сценарию, пока не реализует свой интегралистский потенциал.
Действительно, по мнению С. Бенхабиб, аргументация некоторых идеологов мультикультурализма (Ч. Тейлор, У. Кимлика) породила ряд отнюдь не либеральных следствий: 1) установление жестких внешних границ культурной идентичности; 2) признание необходимости «охранять» эти границы, чтобы регулировать внутреннее членство и «самобытные» формы жизни; 3) приоритет продолжения и сохранения культур во времени относительно возможности их нового прочтения и нового освоения; 4) легитимизация элит, контролирующих культуру [1, 81].
Все больше в настоящее время идеи мультикультурализма критикуются исследователями этнических проблем и политиками как способствующие усилению мозаичности общества и фрагментации культур. Для этнических мигрантов политика мультикультурализма, реализуемая обществом-реципиентом, становится способом избежать интеграции, которая расценивается в конечном счете как утрата собственной идентичности. Отказ от малейших проявлений ассимиляции часто ведет к формированию у культурного большинства «фольклорного» образа представителей различных этнических меньшинств, что способствует маргинализации этнических общин, а также нарастанию напряжения в межэтнических и межконфессиональных отношениях [5].
Более того, новейшая история существования мигрантских сообществ в европейских и северо-американских государствах-реципиентах свидетельствует об их стремлении к автаркии. Сегодня практически во всех столицах и крупных городах мира присутствуют достаточно изолированные и вполне самодостаточные районы, в которых компактно проживают те или иные иноэтничные группы, частично обеспечивая собственную занятость. Это японский квартал в Дюссельдорфе, арабские кварталы в Париже, армянские в Лос-Анджелесе, итальянский квартал «Маленькая Италия» в Нью-Йорке, а также китайские чайнатауны, имеющиеся теперь повсеместно и в России, и т. д. и т. п. Это «параллельные жизненные миры», в которых говорят на родном языке и соблюдают обычаи и традиции своей этнической группы, стремятся избегать вовлеченности в социально-культурные практики принимающего общества.
Безусловно, «геттоизация» мигрантов не способствует межкультурному диалогу и отнюдь не создает условий для реализации концептуальных моделей совещательной демократии (С. Бенхабиб) или дискурсивной этики (Ю. Хабермас). В крайних случаях подобная автаркия выплескивается в различных агрессивных формах проявления этноцентризма и интолерантности, в стремлении навязать принимающему обществу собственные этнокультурные атрибуты и стереотипы.
Таким образом, реалистичный взгляд на динамику и структуру миграционных процессов, а также на реализуемые иноэтническим населением стратегии адаптации в новой социально-культурной среде заставляет нас признать невозможность полной интеграции мигрантов в принимающее общество. Вероятно, речь может идти лишь о «частичной или функциональной» их интеграции [2].
Тем не менее очевидно, что существует потребность и необходимость в управлении актуальным многообразием современного сложного культурно-дезинтегрированного (мультикультурного) общества в целях сохранения основ государственного устройства.
Вариантом преодоления сложившегося противоречия представляется дифференцированный подход к процессу социального участия мигрантов, предполагающий выделение двух самостоятельных уровней анализа проблемы.
На одном уровне социальное участие интерпретируется как процесс интеграции либо дезинтеграции мигрантов. Это уровень включения жизненных миров мигрантов в соответствующую культурную взаимосвязь и социальные сети, формирующиеся посредством этнических и религиозных традиций, ритуалов и ценностей. Подобная аккультурация, интериоризация инокультурных атрибутов предполагает индивидуальные усилия непосредственно самих мигрантов и становится преимущественно их субъективным выбором либо отсутствием такового.
На другом уровне мы интерпретируем социальное участие в терминах инклюзии либо эксклюзии [7]. Здесь исследуется процесс включения иноэтнического населения в публичную сферу функционально-дифференцированного общества — в его организации и учреждения экономики, политики, права, образования и здравоохранения. Создание необходимых условий для эффективной инклюзии мигрантов, очевидно, является прерогативой принимающего общества и системы его управления. Следовательно, первоочередной проблемой становится поиск оптимального набора индикаторов, позволяющих мигрантам сосуществовать с коренным населением.
В период перехода от одной структуры идентичности к другой мигрантами востребованы специальные условия, предполагающие помощь в переводе на родной язык, поддержку в трудоустройстве и в получении жилья и т. п. Институтам принимающего общества теперь необходимо постоянно адаптироваться к присутствию иных, по сравнению с наиболее распространенными, социальных и культурных практик мигрантов.
Учитывая депопуляционный характер демографических процессов в нашей стране, создание эффективной системы инклюзии мигрантов, являющейся основой для возможной последующей их интеграции, становится одним из глобальных вызовов для России.
Действительно, по существующим прогнозам ООН, к середине XXI в. в РФ вымрет практически пятая часть жителей страны [3]. Основной причиной сокращения численности россиян является устойчивая убыль населения, начавшаяся с 1992 г., когда органы статистики зафиксировали естественную убыль в 219 тыс. человек [9]. За 1990–1999 гг. в нашей стране родилось на 9 млн человек меньше, чем за 1980–1989 гг., что создало провал в низшей части российской возрастной пирамиды, который будет ощущаться на протяжении ближайших 100 лет. Невыгодные изменения возрастной структуры ведут к значительному увеличению демографической нагрузки. Так, в 2006 г. на 1000 человек трудоспособного возраста приходилось всего 580 более молодых и более старых людей, к 2015 г. их будет 700 на 1000, а после 2020 г. их число может перешагнуть за 800 [4].
Именно депопуляция и сокращение трудовых ресурсов заставляют обратить внимание на использование иностранной рабочей силы и на потенциал замещающей миграции, которая способна восполнить естественную убыль населения нашей страны. По данным Центра миграционных исследований, в период 1992–2007 гг. мигранты компенсировали почти половину естественной убыли населения России. Основным поставщиком трудовых ресурсов для нашей страны являются страны Средней Азии — Узбекистан и Таджикистан (35 % трудовой миграции) [3]. Однако миграционные потоки из стран СНГ начинают себя исчерпывать. Страны Центральной и Средней Азии пока ориентируются на Россию, однако многие из этих государств начинают задумываться о формировании многовекторной миграционной политики и переходят к активному поиску стран, в которые смогут посылать своих мигрантов. По прогнозам, в ближайшем будущем России придется конкурировать с другими странами за возможность привлекать трудовые ресурсы [9]. Этот факт выдвигает в первые пункты повестки модернизационного развития России вопрос об миграционной привлекательности нашей страны, что предполагает переход от политики ограничения миграционных потоков к политике активного привлечения мигрантов в страну, в том числе и мигрантов из дальнего зарубежья.
Таким образом, потенциальное увеличение присутствия в стране иноэтнических и инокультурных групп актуализирует проблему их инклюзии в функциональную систему жизнедеятельности принимающего общества, что требует включения соответствующих миграционных разделов в федеральные и региональные программы развития систем образования, здравоохранения, занятости, социального обеспечения, строительства жилья в целях: а) минимизации рисков, связанных с приемом большого количества мигрантов; б) создания эффективной основы для их последующей интеграции в российский социум.
Список литературы
1. Бенхабиб С. Притязания культуры. М., 2003.
2.Вершинин С. Е. О качественных критериях определения миграционной емкости муниципального образования // Изв. Урал. гос. ун-та. 2009. № 4 (70). С. 142–150.
3.Воробьева И. Принимайте мигрантов на здоровье [Электронный ресурс]. URL: http://www.rbcdaily.ru/2010/04/26/focus/474309
4.Грицюк М. Тут лишних нет // Российская газета. Центральный выпуск № 5151 (72) от 7 апреля 2010 г. [Электронный ресурс]. URL: http://www.rg.ru/2010/04/07/vishnevskij.html
5.Дерябина С. Р. Россия и опыт мультикультурализма: за и против // Этнопанорама. 2005. № 1–2. С. 14–18.
6.Дробижева Л. М. Интеграционные процессы в полиэтническом российском обществе [Электронный ресурс]. URL: http://www.isras.ru/index.php?page_id=882
7.Луман Н. Дифференциация. М., 2006.
8.Кукатис Ч. Теоретические основы мультикультурализма [Электронный ресурс]. URL: http://inliberty.ru/library/study/327/
9. Материалы научно-практической конференции «Демографическая политика в регионе: проблемы и перспективы». Екатеринбург, 10–11 марта 2010 [Электронный ресурс]. URL: http://www.duma.midural.ru/activity/news/2010/03/10/311584_o_politike_zanjatosti и http://migrant.ferghana.ru/newslaw/analyze/v-ekaterinburge-obsudili-problemyi-demografii-i-migratsii.html
10.Цапенко И. Роль иммиграции в экономике развитых стран // Мировая экономика и международные отношения. 2004. № 5. С. 27–39.
11.Щедрина О. В. Возможна ли мультикультурная модель интеграции мигрантов в России // Социолог. исслед. 2004. № 11.
12.Юдина Т. Н. О социологическом анализе миграционных процессов // Там же. 2002. № 10. С. 102–109.
13.Южанин М. А. О социокультурной адаптации в иноэтнической среде: концептуальные подходы к анализу // Там же. 2007. № 5. С. 70–77.
14. International Migration Outlook. P., 2009 [Электронный ресурс]. URL: http://www.oecd.org/document/4/0, 3343, en_2649_33931_43009971_1_1_1_37415, 00.html#STATISTICS
|