Реферат: Факультет иностранных языков

МИНИСТЕРСТВО ОБРАЗВАНИЯ РОССЙСКОЙ ФЕДЕРАЦИИ

ГЛАЗОВСКИЙ ГОСУДАРСТВЕННЫЙ ПЕДАГОГИЧЕСКИЙ ИНСТИТУТ ИМ. В.Г. КОРОЛЕНКО

ФАКУЛЬТЕТ ИНОСТРАННЫХ ЯЗЫКОВ

Специальность 021700 (английский язык)

Фёдорова Мария Вячеславовна

Сравнение русской и английской языковых картин мира на материале прилагательных цвета в произведениях В. Вулф «Миссис Дэллоуэй» и Л.Н. Толстого «Анна Каренина»

Выпускная квалификационная работа

Кафедра английской филологии

Научный руководитель

Овсянников Е.Ю.

Глазов 2005

Содержание

ВВЕДЕНИЕ.

Изначально понимание языка носило достаточно узкий характер. Так, вплоть до 70-х годов 20 века развивалось такое направление, как структурная лингвистика, изучавшая «язык ради языка» [18]. В рамках структурной лингвистики язык понимался как обособленная система, не связанная с формами общественного сознания. С развитием теоретической мысли, лингвистической науки понятия языка расширяется, устанавливаются связи языка с мышлением, научным сознанием, культурой и т. п. Иными словами язык стал изучаться в тесной связи с человеком [18].

Акцентирование человеческого фактора привело к появлению в науке о языке понятия, представляющего языковую модель объективного мира – языковая картина мира.

Понимание языковой картины мира носителей иностранного языка имеет очень важное значение в связи с возросшей необходимостью изучения межкультурной коммуникации в целях понимания культурных различий народов, их мировоззрения, менталитета [ ]. Однако изучением языковой картины мира, в особенности английской, занимаются немногие лингвисты, что обуславливает актуальность данной работы.

Предметом исследования настоящей работы являются английские и русские прилагательные цвета (как материал для изучения языковой картины мира), представленные как в словарях, так и в творчестве В. Вулф и Л.Н. Толстого.

Целью данной работы является восстановление фрагмента английской на материале романа В. Вулф языковой картины мира 19 в. и сопоставление его с фрагментом русской языковой картины мира, изображаемой Л.Н. Толстым.

В ходе исследования предстояло решить ряд частных задач:

1) сопоставить и проанализировать трактовки понятия «языковая картина мира», предлагаемые разными исследователями.

2) определить методы исследования национальных языковых картин мира.

3) проследить влияние ассоциативных связей выявление референциональных точек отсчета цветообозначений в разных языках.

4) рассмотреть формирование состава группы прилагательных цвета английского языка.

5) выявить особенности состава группы прилагательных цвета в романах «Мисс Дэллоуэй» В. Вулф и «Анна Каренина» Л.Н. Толстого.

6) проанализировать полученные списки с точки зрения частоты использования автором тех или иных цветообозначений .

7) выявить и сравнить особенности английской и русской языковой картины мира на основе полученных данных.

8) разграничить присущие языковой картине мира в целом и присущие авторскому стилю.

Материалом исследования послужили, отобранных методом сплошной выборки из романа В. Вулф «Мисс Дэллоуэй» (64075 слов) и аналогичной по объему части романа Л.Н. Толстого «Анна Каренина»

Основными методами исследования являются: анализ компонентного исследования и анализ контекстуального исследования. В работе также использованы элементы статистической обработки матерала.

Практическая значимость работы:

1) уточнение состава и свойств английских прилагательных цвета позволит более эффективно работать с этой группой лексики на практических занятих по английскому языку;

2) результаты работы могут быть использованы в курсе преподавания и изучения таких дисциплин как лексикология и стилистик английского языка, сравнительная типология языков.

Результаты работы могут быть использованы студентами филологами, занимающимися изучением языковой картины мира.

Структура работы. Настоящая дипломная работа состоит из введения, двух глав, заключения, библиографии, списка литературы.

В I главе дается обзор научной литературы по вопросу трактовок понятия «языковая картина мира» различными исследователями.

Во II главе на материале прилагательных цвета в произведениях В. Вулф и Л.Н. Толстого исследуются русская и английская языковые картины мира.

В заключении содержатся выводы по проведенному исследованию.

1. Языковая картина мира в концепциях разных авторов.

Языковая картина мира (далее – ЯКМ) – исторически сложившаяся в обыденном сознании данного языкового коллектива и отражённая в языке совокупность представлений о мире, определённый способ концептуализации действительности [2].

Понятие ЯКМ восходит к идеям В. фон Гумбольдта и неогумбольдтианцев (Л. Вайсгербер и др.) о внутренней форме языка, с одной стороны, и к идеям американской этнолингвистики, в частности, так называемой гипотезе лингвистической относительности Сепира – Уорфа, - с другой.

1.1 Языковая картина мира в концепции Л. Вайсгербера

Главной вдохновительницей Лео Вайсгербера (1899-1985) была идея идиоэтничности языкового содержания, которую он нашёл в учении В. фон Гумбольдта о внутренней форме языка. На его основе он и построил свою теорию языковой картины мира (Weltbild der Sprache), которая является подчёркнуто словоцентрической. “Словарный запас конкретного языка, - писал Л. Вайсгербер, - включает в целом вместе с совокупностью языковых знаков также и совокупность понятийных мыслительных средств, которыми располагает языковое сообщество; и по мере того, как каждый носитель языка изучает этот словарь, все члены языкового сообщества овладевают этими мыслительными средствами; в этом смысле можно сказать, что возможность родного языка состоит в том, что он содержит в своих понятиях определённую картину мира и передаёт её всем членам языкового сообщества” [22]. Таким образом, Л.Вайсгербер подчёркивает мировоззренческую, субъективно-национальную, идиоэтническую сторону ЯКМ, проистекающую из факта, что в каждом языке представлена особая точка зрения на мир – та точка зрения, с которой смотрел на него народ, создавший данный язык. Сам же мир остаётся в тени этой точки зрения.

Научная эволюция Л. Вайсгербера в отношении концепции ЯКМ шла в направлении от указания на её объективно-универсальную основу к подчёркиванию её субъективно-национальной природы. Место мира в его научном сознании всё больше занимала точка зрения на мир.

Чем в большей степени оставлял Л. Вайсгербер объективный фактор формирования ЯКМ – внешний мир, тем больше он превращал язык в некоего демиурга, который сам создаёт мир [12].

В решении вопроса о соотношении научной и языковой картин мира Л. Вайсгербер не доходил до их отождествления, но вместе с тем он не мог и здесь отказаться от своей излюбленной идеи о том, что в родном языке заложена сила, которая самым существенным образом воздействует на человеческое сознание во всех сферах духовной культуры – в том числе и области науки.

Чтобы облегчить понимание вопроса о влиянии языка на науку, Л.Вай-сгерберу необходимо было их сблизить, показать, что разница между ними не столь велика, как может показаться на первый взгляд неискушенному человеку. Научная картина мира, по его мнению, отличается от языковой в первую очередь степенью универсальности и идиоэтничности.

Наука стремится к универсальности, поскольку имеет своею высшей целью объективную истину, а она должна быть полностью очищена от каких-либо субъективных (в том числе и национальных) примесей. Конкретный же язык всегда, напротив, обречён на идиоэтнизм, поскольку он не в состоянии освободиться от своих субъективно национальных рамок. Чтобы сблизить науку и язык, следовательно, надо либо добавить универсальности в язык, либо уменьшить её в науке. Первый путь был для Л. Вайсгербера неприемлем, поскольку он противоречил его идиоэтническим убеждениям. Он выбрал второй, пытаясь развеять “предубеждение” о том, что наука свободна от идиоэтнизма и что в ней господствует универсальное. Он писал о научном познании: “Универсально оно в том смысле, что оно не зависимо от пространственных и временных случайностей и что его результаты в том смысле адекватны структуре человеческого духа, что все люди вынуждены признать определённый ход научного размышления… Такова цель, к которой наука стремится, но которая нигде не достигнута” [5,6]. Быть до конца универсальной науке мешает “связь науки с предпосылками и сообществами, не имеющими общечеловеческого масштаба” [5,6,22]. Именно эта связь и “влечёт за собой соответствующие ограничения истинности” [5,6,22].

Таким образом, если бы люди были лишены своих этнических и индивидуальных особенностей, то они сумели бы добраться до истины, а поскольку они не имеют этой возможности, то полной универсальности они никогда не смогут достичь. Казалось бы, из этих размышлений Л. Вайсгербера должен был бы следовать вывод о том, что люди (и в особенности учёные), по крайней мере, должны стремиться к освобождению своего сознания от субъективизма, проистекающего из их индивидуальности, и в частности от идиоэтнических уз своего родного языка [12].

Однако с точки зрения Л. Вайсгербера, попытки людей (в том числе и учёных) освободиться от власти родного языка всегда обречены на провал. В этом состоял главный постулат его философии языка. Объективный (безъязыковой, невербальный) путь познания он не признавал. Отсюда следовало и его решение вопроса о соотношении науки и языка: если от влияния языка наука освободится не в состоянии, то надо превратить язык в её союзника.

Доказательства этому мы находим в его статье Der Geruchsinn in unseren Sprachen “Обоняние в нашем языке” (1928), где он проанализировал два лексических поля немецкого языка – обоняния и вкуса. Оказалось, что последнее представлено лишь четырьмя основными наименованиями: bitter, salzig, sauer, suss (горький, солёный, кислый, сладкий), тогда как поле обоняния оказалось намного представительнее. Этот факт Л. Вайсгербер использовал в качестве доказательства влияния языка на науку. Ограниченность наименований для обозначения вкусовых ощущений, с точки зрения Л. Вайсгербера, отразилась и на соответствующей области науки, изучающей эти виды ощущений: она оказалась в плачевном состоянии, но, как ни странно, не лучше обстояло дело и исследованием различных видов запахов. Здесь Л. Вайсгербер и рекомендовал науке прибегнуть к помощи языка. При этом, советовал учёный, чтобы дать по возможности полную классификацию запахов, необходимо обнаруживать их обозначения не только в литературном языке, но и диалектах, жаргонной речи торговцев вином, табаком, чаем, парфюмеров, дегустаторов и т.д.

Таким образом, Л. Вайсгербер предлагал стоить научную картину мира исходя из языковой. Однако он признавал лишь частичное подчинение науки языку – только там, где научная картина мира отстаёт от языковой. Логика Л. Вайсгербера всегда опиралась на понимание языка как промежуточного мира (Zwischenwelt) между человеком и внешним миром. Под человеком здесь надо иметь в виду и учёного, который, как и все прочие, не в состоянии в своей исследовательской деятельности освободиться от уз, налагаемых на него картиной мира, заключённой в его родном языке. Он обречён видеть мир сквозь призму родного языка. Он обречён исследовать предмет по тем направлениям, которые ему подсказывает его родной язык. При этом Л. Вайсгербер признавал относительную свободу человеческого сознания от языковой картины мира, говоря, что в ёе рамках мы можем позволить себе некоторый “манёвр”, который и делает нас индивидуальностями [5].

Концепция ЯКМ Л. Вайсгербера является подчёркнуто словоцентрической, и выглядит её образ, по преимуществу, как система лексических полей. Именно в лексической системе языка легче, чем в других, обнаружить “мировоззренческую” природу ЯКМ [5]. Рассмотрим один из лексических примеров исследователя.

В немецком языке есть слова Kraut (полезная трава) и Unkraut (сорняк). С объективной точки зрения, рассуждал учёный, в природе не существует полезных и вредных трав. Язык же зафиксировал здесь точку зрения немецкого народа на мир. Каждый немецкий ребёнок потому должен принять эту антропоцентрическую точку зрения на травы, что она навязывается ему его родным языком, когда он усваивал его от старших.

Подобным образом дело обстоит, по Л. Вайсгерберу, и со всеми другими классификациями, которые имеются в картине мира того или иного языка. Именно они в конечном счёте и задают человеку ту картину мира, которая заключена в его родном языке. Эта картина мира может существенно отличаться от научной. Вот почему по поводу несовпадения, например, языковой картины мира в области классификации растений и соответствующей ботанической классификации Л. Вайсгербер писал: языковая картина мира здесь “совершенно не совпадает с ботанической, и многие из необходимейших языковых средств вообще нельзя обосновать или оправдать ботанически” [22].

Возникает вопрос: почему же автор этих строк стремился к сближению языковой картины мира с научной? Почему он, в частности, советовал учёным искать классификацию запахов не в сфере их восприятия как такового, а в лексическом поле обоняния, имеющемся в немецком языке? Это не логично, если, как он сам утверждал в статье о травах, языковая картина мира и научная могут очень сильно отличаться друг от друга. Очевидно, свою задачу он видел не в том, чтобы своим трудом способствовать преодолению в сознании людей их языковых картин мира и их вытеснению научной картины мира. Напротив, всю свою жизнь он стремился показать непреодолимую силу языковой картины мира на сознание её носителей.

1.2. Языковая картина мира в гипотезе Сепира – Уорфа.

Эдвард Сепир (1884 – 1939) и Бенджамен Ли Уорф (1897 – 1941) являются авторами гипотезы лингвистической относительности – концепции, согласно которой структура языка определяет структуру мышления и способ познания внешнего мира. Она была разработана в 30-х годах ХХ в. в США в рамках этнолингвистики. Согласно этой гипотезе логический строй мышления определяется языком. Характер познания действительности зависит от языка, на котором мыслит познающий субъект. Люди членят мир организуют его в понятия и распределяют значения так, а не иначе, поскольку являются участниками некоторого соглашения, имеющего силу лишь для этого языка [23].

Познание не имеет объективного, общезначимого характера; “сходные физические явления позволяют создать сходную картину вселенной только при сходстве или, по крайней мере, при соотносительности языковых систем”[26].

В советском языкознании гипотеза Сепира – Уорфа подверглась критике с позиций марксистской методологии: сторонники этой гипотезы не учитывают, что язык не представляет собой самодавляющей, тиранической силы творящей мир, а является результатом отражения человеком окружающего мира [3]. А между тем именно на тирании языка настаивал Э. Сепир: “Значения не сколько открываются в опыте, сколько накладываются на него в силу той тиранической власти, которая обладает языковая форма над нашей ориентацией в мире” [4]. Различия в способах членения мира, говорили критики, возникают в период первичного означивания и могут быть обусловлены ассоциативными различиями, несходством языкового материала, сохранившегося от прежних эпох, влиянием других языков и т.д. Выражаемое с помощью языка содержание не равно сумме значений языковых единиц, так как путём сочетания разных языковых средств можно выразить также содержание или понятие, которое не соотносится с какой либо особой единицей языка. Форма и категория мышления одинаковы у всех народов, хотя язык оказывает известное регулирующее влияние на процесс мышления [4, 7].

Однако в гипотезе Сепира - Уорфа присутствует и рациональное зерно. Язык действительно оказывает влияние на познавательную деятельность его носителей. Особенно заметным это явление оказывается в детстве. Так, маленький эскимос потому обращает внимание на разные виды снега – падающий, талый, несомый ветром и т.п., что его заставляет это делать родной язык, поскольку в нём имеются специальные лексемы для обозначения этих видов снега. Напротив, подобные лексемы отсутствуют во многих других языках. Стало быть, дети, говорящие на этих языках, будут свободны в данной области от направляющей роли родного языка в познании.

Ошибочность взглядов авторов гипотезы состояла в том, что они явно преувеличивали руководящую роль языка в познании [11]. Однако познавательная деятельность человека может осуществляться и без языка – в абстракции от языковых форм, с помощью которых предмет познания может быть в дальнейшем описан. Так, европейские дети могут узнать о разных видах снега из непосредственных наблюдений за ними. Поэтому можно утверждать, что власть языка над познавательной деятельностью его носителей не является тиранической и что наряду с языковым (вербальным) существует и другой – неязыковой – путь познания [4,14].

Критические стрелы, пущенные в адрес гипотезы Сепира – Уорфа, не должны погубить главное детище её авторов – понятие языковой картины мира. Сам термин “ЯКМ” был введён в науку Лео Вайсгербером. Это же понятие фигурирует в таких выдержках из работ Э. Сепира:

1. “Мир языковых форм, взятый в пределах данного языка, есть завершённая система обозначения… Переход от одного языка к другому психологически подобен переходу от одной геометрической системе отсчёта к другой” [23].

2. “Каждый язык обладает законченной в своём роде и психологически удовлетворительной формальной ориентацией, но эта ориентация залегает глубоко в подсознании носителей языка” [23]

3. “Языки являются по существу культурными хранилищами обширных и самодостаточных сетей психических процессов” [23].

На классификационную сторону ЯКМ в первую очередь обращал внимание Б. Уорф. Это позволило ему сравнить языковую картину мира с научной. Как первая, так и вторая представляют собою, по Б. Уорфу, “систему анализа окружающего мира” [26]. Следовательно, обе они имеют дело с моделированием мира. В этом их сходство. Но между ними имеется и существенное различие: научная картина мира – результат деятельности учёных, ЯКМ – результат деятельности рядовых носителей того или иного языка, которые этот язык и создали. Первая отражает научное сознание, а вторая – обыденное.

Б. Уорф выделил также основные черты научной картины мира в сравнении с языковой. Так, языковые картины мира, с его точки зрения, неизмеримо старше научных, и, следовательно, по степени информационной насыщенности ЯКМ значительно превосходят научные. Кроме того, ЯКМ всегда своеобразны, а стало быть, плюралистичны, тогда как научные стремятся к монизму, поскольку истина универсальна. Словом, ЯКМ старше, информационно богаче и плюралистичнее научных.

Вышеуказанные черты ЯКМ привели Б. Уорфа к выводу о том, что ЯКМ, а не объективная действительность должны стать основным источником научных знаний. Таким образом, Б. Уорф игнорировал объективный фактор познания за счёт преувеличения роли языка для развития науки. Кроме того, он был ярым сторонником языкового плюрализма. В каждом языке, с его точки зрения, отражена своя система категорий. При этом каждая из таких систем имеет право на равную научную ценность. В западной же науке сложилась ситуация, при которой отдают предпочтение категориям, извлеченным лишь из индоевропейских языков. “Однако удивительнее всего, - писал он в связи с этим, - то, что различные широкие обобщения западной культуры, как, например, время, скорость, материя, не являются существенными для построения всеобъемлющей картины вселенной”, поскольку подобных категорий нет в неиндоевролейских языках (например, индейских) [26]. “Западная культура при помощи языка произвела предварительный анализ реального мира и считает этот анализ окончательным, решительно отказавшись от всяких корректив. Единственный путь к исправлению ошибок анализа лежит через все те другие языки, которые в течениях целых эпох самостоятельного развития пришли к различным, но одинаково логичным предварительным выводам” [26].

Как видим, Б. Уорф призывал всех учёных стать языковедами, чтобы во всей массе языков они находили категории, уже осмысленные в обыденном опыте их носителей, а стало быть, проверенные их вековой мудростью.

1.3 Представления о языковой картине мира академика Ю.Д. Апресяна.

Современные представления о ЯКМ в изложении академика Ю.Д. Апресяна выглядят следующим образом.

Каждый естественный язык отражает определённый способ восприятия и организации (концептуализации) мира. Выражаемые в нём значения складываются в некую единую систему взглядов, своего рода коллективную философию, которая навязывается в качестве обязательной всем носителям языка. Свойственный данному языку способ концептуализации действительности отчасти универсален, отчасти национально специфичен, так что носители разных языков могут видеть мир немного по-разному, через призму своих языков. С другой стороны ЯКМ является “наивной” в том смысле, что во многих существенных отношениях она отличается от “научной” картины. При этом отражённые в языке “наивные” представления отнюдь не примитивны: во многих случаях они не менее сложны и интересны, чем научные. Таковы, например, представления о внутреннем мире человека, которые отражают опыт интроспекции десятков поколений на протяжении многих тысячелетий и способны служить надёжным проводником в этот мир. В наивной картине мира можно выделить наивную геометрию, наивную физику пространства и времени, наивную этику, психологию и т.д. [2]

Так, например, заповеди наивной этики реконструируются на основании сравнения пар слов, близких по смыслу, одно из которых нейтрально, а другое несёт какую-либо оценку, например: хвалить и льстить , обещать и сулить , смотреть и подсматривать, свидетель и соглядатай, добиваться и домогаться, гордиться и кичиться, жаловаться и ябедничать и т.п. Анализ подобных пар позволяет составить представления об основополагающих заповедях русской наивно – языковой этики: “нехорошо преследовать узкокорыстные цели”, “нехорошо вторгаться в частную жизнь других людей”, “нехорошо преувеличивать свои достоинства и чужие недостатки”.

Характерной особенностью русской наивной этики является концептуальная конфигурация, заключённая в слове попрекать (попрёк ): “нехорошо, сделав человеку добро, потом ставить это ему в вину”. Такие слова как дерзить, грубить, хамить, прекословить, забываться, непочтительный, галантный и т.п., позволяют выявить также систему статусных правил поведения, предполагающих существование определённых иерархий (возрастную, социально-административную, светскую): так, сын может надерзить (нагрубить, нахамить) отцу, но не наоборот и т.п.

Интересен и образ самого человека, созданный русской ЯКМ. На основании обширного круга русской лексики, описывающей действия и состояния человека, Ю.Д. Апресян предлагает следующее его описания.

Человек в русской ЯКМ предстаёт прежде всего как динамичное деятельное существо. Он выполняет три различных типа действий – физические, интеллектуальные и речевые. Ему свойственны определённые состояния – восприятие, желания, знания, мнения, эмоции и т.п. Наконец, он определённым образом реагирует на внешние и внутренние воздействия. Каждым видом деятельности, типом состояния или реакции ведает своя система, которая локализуется в определённом органе. Иногда один и тот же орган обслуживает две системы (например, в душе локализуются не только эмоции, но и некоторые желания). Почти всем системам соответствует свой семантический примитив (т.е. элементарная, неразложимая единица семантического метаязыка, из которой строятся толкования). Таких систем в человеке восемь [2].

1) Физическое восприятие (зрение, слух, обоняние, вкус, осязание) – то, что обозначается словом чувства в одном из его значений. Оно локализуется в органах восприятия (глаза, уши, нос, язык, кожа). Семантический примитив – “воспринимать”.

2) Физиологические состояния (голод, жажда, желание – “плотское влечение”, большая и малая нужда, боль и т.п.) Они локализуются в разных частях тела. Семантический примитив – “ощущать”.

3) Физиологические реакции на разного рода внешние и внутренние воздействия (холод, мурашки, бледность, жар, пот, сердцебиение и т.п.) Реагируют различные части тела ( лицо, сердце, горло) или тело в целом.

4). Физические действия и деятельность ( работать, отдыхать, идти, стоять, лежать, бросать, рисовать, рубить, резать, ломать и т.д.) Они выполняются определёнными частями тела ( руками, ногами) или телом.

5) Желания ( хотеть, желать, жаждать, стремиться, предпочитать, подмывать, не терпеться, воздерживаться, искушать, соблазнять и т.п.) Простейшие из них, связанные с удовлетворением физиологических потребностей, локализуются в теле, “окультуренные” желания, связанные с удовлетворением идеальных потребностей, - в душе (В душе ей хотелось необыкновенной любви ). Последние, составляющее большинство, реализуются с помощью воли, деятельность которой корректируется совестью. Семантический примитив – “хотеть”.

6) Интеллектуальная деятельность и ментальные состояния ( воображать, представлять, считать, полагать, понимать, осознавать; интуиция, озарение; дойти <до кого-то>, осенить; знать, верить, догадываться, подозревать, помнить, запоминать, забывать и т.д.) Интеллектуальная деятельность локализуется в сознании (уме, голове) и выполняется ими же. Семантические примитивы – “знать” и “считать”.

7) Эмоции (бояться, радоваться сердиться, восхищаться, сожалеть, ревновать, обижаться и т.д.) Эмоции делятся на низшие, общее для человека и животного (страх, ярость, удовольствие), и высшие, свойственные только человеку (надежда, стыд, восхищение, чувство вины). Эмоции локализуются в душе, сердце и груди. Семантический примитив – “чувствовать”.

8) Речь (говорить, сообщать, обещать, просить, требовать, приказывать, советовать, объявлять, хвалить и т.п.) Семантический примитив – “говорить”.

Каждая система имеет определённую внутреннюю организацию; с другой стороны, системы взаимодействуют и образуют определённую иерархию [2].

Итак, нами были сопоставлены трактовки понятия ЯКМ различных исследователей. С развитием теоретической мысли и лингвистической науки положение языковой картины мира по отношению к картине мира научной изменялось: от полного подчинения науки языку до признания возможности их равноправного развития. Результаты сопоставления концепций Л.Вайсгербера, Сепира – Уорфа, Ю.Д.Апресяна приведены в таблице (см. Приложение 1)

С точки зрения современных исследователей, понятие ЯКМ включает две связанные между собой, но различные идеи: 1) что картина мира, предлагаемая языком, отличается от “научной” (в этом смысле употребляется также термин “наивная картина мира”); 2) что каждый язык “рисует” свою картину, изображающую действительность несколько иначе, чем это делают другие языки.

Сопоставление концепций понятия ЯКМ приведено в таблице 1.

Таблица 1.

2. ПРИЛАГАТЕЛЬНЫЕ ЦВЕТА КАК МАТЕРИАЛ ДЛЯ ИССЛЕДОВАНИЯ ЯКМ.

2.1. Прототипы цветообозначений в разных языках.

В лингвистике цветообозначения рассматриваются в разных аспектах. Так, основной задачей психолингвистики является раскрытие их смысла [33,172] . Как пишет Р.М.Фрумкина, «смысл-это та информация, которую имя несет в денотате» [41,16] , но некоторые ученые (Мак Дениел, Берлин и Кей, Хеллер и Макри) пытаются описывать его не в традиционных дискретных се­мантических признаках, а в терминах теории различных множеств или терми­нах физических свойств цвета, таких как длина волны или относительная ин­тенсивность, юн, яркость, насыщенность [10,236].

Говоря "a blue dress", "niebieska (FЕМ) sukienka" (польск.) или «синее платье», люди могут не иметь представления о том, какая длина волны или относительная интенсивность связаны со словами blue, niebieski или синий; и все же, конечно, неразумно было бы на этом основании заключить, что говоря­щие не знают, что значат эти слова [10,236].

Как пишет А.Вежбицкая, слова значат именно то, что говорящий "имеет в виду", или "держит в голове"[10,243]. Поэтому чаще всего ученые прибегают к толкованию, чтобы раскрыть смысл прилагательных цвета (Р.М.Фрумкина, ССАЯ, СРЯ).

Согласно Р.М.Фрумкиной, "толкование различаются за счет того, какие аспекты информации, содержащиеся в имени, оцениваются авторами толкования, как субъективно более важные" [41,16].

По традиции цветообозначениям даются «изобразительные толкования», то есть указание на типичный объект, обладающий данным цветом. Например, зеленый < 'цвета свежей листвы, травы'; белый < 'цвета снега'; черный < 'цвета угля' и т.д.[41,17]. Трудности возникают при толковании таких цветов, как розовый, серый, коричневый, потому что объекта как такового нет, и чаще такие цвета описывают через другие, например, коричневый <`темный буровато-желтый`. Такое описание явно неудачно, так как наводит на мысль о каких-то грязных неопределенных тонах; все оттенки ярко-коричневого типа шоколад­ного, каштанового и светло-коричневого, ближе к бежевому, сразу исключаются [41,17]. Попытки описания слов с помощью колерного образца не нашли поддержки (10;19;41), потому что знание таблиц, где колерные образцы снабжены их цветообозначениями, помогают смысл того что хотел, сказать говорящий, а не знание языка.

Как отмечает Р.М.Фрумкина, самый информативный способ толкования прилагательных цвета тот, который содержит прямое указание на объект [41,18]. Однако, что это за «объект», «эталон», «прототип» зависит от языка, так как постоянное воздействие ощущений, получаемых носителями того или иного цвета из внешней среды (в том числе и цветовых), создавало прочные ассоциации с определенными предметами, закрепившимися на генетическом уровне. Следовательно, если ассоциации не универсальны, то и смысл цветообозначений у разных народов, по мнению таких лингвистов, как А. Вежбицкая, А.П.Василевич, В.А.Москвич и Р.М.Фрумкина, будет зависеть от исторических, культурных и географических условий.

Подтверждение вышесказанному можно найти в теории А. Вежбицкой об исторических прототипах слов, обозначающих цвета. Прототип может помочь, если соединить с вербальным толкованием [10,215], он относится к молчаливому знанию, которое спрятано в «глубинах» сознания человека, но которое можно вытащить на поверхность с помощью ассоциаций [10,244]. Исторические прототипы помогли А.Вежбицкой найти референциальные границы основных цветов в разных языках.

Важно отметить, что основными цветами в данном случае будут считаться не те части спектра, которые зависят от практической необходимости говорящих на том или ином языке, а те, которые воспринимаются ребенком в первую очередь. Отсутствие слов для обозначения тех или иных цветов в языке ни в коей мере, ни говорит о том, что носители данного языка соответствующих цветов не различают [27,83], так как по данным Г.Э. Бреслава освоение цветовой гаммы детьми закономерно для любой культуры [7,30]. В ходе многочисленных исследований установлено, что до трех лет ребенок воспринимает только ахроматические цвета (гамма Белый-Черный), в следующие два года он начинает различать цвета Желтой и Синей частей спектра, после четырех лет происходит узнавание Красной и Зеленой частей спектра [7,31 ] .

Вопрос о прототипах цветообозначений представляет интерес в связи с тем, что затрагивают ассоциативные связи, которые также помогают выявлять коннотации цветообозначений.

'Белый' и 'Черный'

Предположительно, под влиянием природной смены дня и ночи у человека на бессознательном уровне свет ассоциируется с 'белым', а ночь с 'черным' [7,32], поэтому понятия 'темный' и 'черный', а также 'светлый' и 'белый' кажутся тесно связанными, но не одним и тем же. В английском языке легко образуются словосочетания типа light blue и dark blue, но нельзя образовать сочетание dark white и light black, относящиеся к тавтологии [10,250]. Корнями семантика этих слов уходит к следующим прототипам: для слов 'светлый' и 'темный'- время, среда, когда видно или, наоборот, не видно предметы, а для слов 'белый' и 'черный' - непосредственно предметы из этой среды. В этой связи интересно вспомнить, что в языке австралийских аборигенов — луритья - одно из двух основных цветообозначений ('светлый' и 'темный') совпадает со словом для ночи [10,250]. К этому нужно добавить, как отметил Л. Витгенштейн, что 'белый' для большинства языков является непрозрачным (это становится понятным, если вспомнить белый снежный покров), однако, бразильское слово holite 'белый' значит также 'прозрачный' и «светлый». И. наконец, нужно отметить, 'черный' и 'белый' не симметричны в языках мира, и 'черный' встречается гораздо чаще [10,250]. Например, С.Харгрейв пишет, что в австралийском языке марту вангка отсутствует основной термин для обозначения белого цвета [10,211] .

'Синий'

Ближайшими эквивалентами цвета 'синий' служат слова, морфологически или этимологически связанные со словом для обозначения неба. Например, польское слово niebieski происходит от слова 'небо' niebo. В русском языке для неба чаще употребляется 'голубой', хотя этимологически слово восходит к 'голубь'. Дети чаще всего используют 'синий' по свидетельству З.М.Истоминой, но 'голубой' и 'синий' являются одними из основных цветов для русских. Как отмечает Р.М.Фрумкина: «Некоторые испытуемые, образованные носители русского языка, не считают серый и коричневый основными, «поскольку их нет среди цветов радуги». Все уверены, однако, голубой и синий там есть»[41,83]. Таким образом, границы английского слова ‘blue’ намного шире, чем русского 'голубой'; если же сравнивать английское 'blue' и японское ‘aoi’, то окажется, что референциальные границы 'аоi' размыты, а слово имеет три точки рефе-ренциальной относительности: во-первых, небо, во-вторых, море, в-третьих, растительный мир [10,260].

'Красный' и 'Желтый'

Во многих случаях название слова 'красный' восходит к названию крови, поэтому уместно предположить, что прототипом этого имени стал цвет крови. Однако, как отмечает А. Вежбицкая, могут существовать и другие референциальные точки отсчета, например, различные минералы и насекомые [10,263]. Далее автор доказывает, что все-таки концепт этой категории восходит к огню: «... я спрашивала испытуемых, о каком цвете их побуждает думать Огонь, то многие из них отвечали: о красном» [10,264]. В английском языке это подтверждается такими выражениями, как hot red 'раскаленный докрасна', red coals 'красные угли' или fiery red 'огненно-красный'. Как видно из примеров, используется прилагательное ‘red’, а не 'yellow', которое считается также 'теплым' цветом, но в большинстве случаев ассоциируется с солнцем. И если на подсознательном уровне большинство испытуемых чувствуют, что 'желтый' их «согревает», а 'красный' цвет «обжигает», то справедливым будет считать про­тотипами для этих цветообозначений соответственно солнце и огонь.

'Зеленый'

В большинстве случаев слово 'зеленый' морфологически или этимологически связано с обозначением травы, растений или растительного мира в целом. Например, zielonu (польск.) этимологически восходит к ziolo 'растение' [10,256].

Однако, если обращаться к валлийскому языку, то этот прототип будет не полным, так как некоторые английские 'зеленые' вещи в валлийском считаются 'синими'. Валлийское gwyrrd ограничивается более яркими, свежими оттенками зеленого, потому А.Вежбицкая считает, что отправной точкой будет ситуация: «Что-то растет на земле, начинается дождь, все становится влажным и от влаги блестит» [10,257]. Предметы, похожи на растения после дождя, будут называться gwyrrd. На языке хануноо (Филиппины) существует оппозиция сухости и свежести, поэтому свежие фрукты или овощи называются pag-laty-un, свежесрезанный бамбук- malatuy. Однако, вряд ли англичане сказали бы, что бамбук цвета 'green', а валлийцы – ‘gwyrrd’, так как ‘latuy’ имеет границы от 'светло-зеленого' или 'желтого' до 'светло-коричневого' [10,258]. Следовательно, хотя 'green', и ‘gwyrrd’, и 'latuy' обозначают оттенки 'зеленого', имеют разные прототипы.

Таким образом, рассматриваемые примеры показывают, что смысл даже основных цветов, которые воспринимаются в первую очередь после рождения человека, не может быть универсальным, поскольку в ряде случаев обозначение цвета отсутствует в языке, а в ряде — исторические прототипы цветов, связанных с той или иной частью спектра, придали свои оттенки значению цветообозначения, некоторые показывают несовпадение границ цветообозначений, что, несомненно, влияет на развитие состава группы цветообозначений в различных языках.

2.2. Формирование состава группы прилагательных цвета в английском языке.

Формирование состава группы прилагательных цвета началось со времен миграций первых племен, язык которых содержал слова индоевропейских корней (совр. red) и германских (совр. Green, blue, white) [2,41]. С тех пор и по настоящее время состав прилагательных может пополняться и изменяться: по данным исследования, проведенного А.П.Василевич, было зафиксировано более 3,5 тысяч прилагательных цвета , однако в состав активного словаря вошло только 254 слова [8,30]. Из этих 254 цветообозначений самыми частотными являются 11 прилагательных:white, black, red, brown, green, blue, yellow, orange, rose, grey, purple. На долю этих слов приходится около 70 всех случаев употребления в тексте [8,24] .

В.А.Москвич выделяет несколько критериев, которые позволяют отнести то или иное прилагательное цвета к основным:

1) частота употребления;

2) отсутствие или наличие внутренней формы;

3) односоставность или сложный характер корня;

4) стилистическая характеристика;

5) сочетаемость слова в контексте [27,84].

Статистический критерий является, по мнению автора, определяющим. На основании этого критерия английские прилагательные yellow, green, blue, red можно отнести к основным в первую очередь, так как эти 4 цветообозначения входят в список 850 слов «Basic English» [27,85]. Частотность остальных рассматриваемых прилагательных (исключаются цвета ахроматической оси –white, black, grey; выпавшие из поля исследования) низкая, поэтому В.Л.Москвич относит их к подосновным.

Большинство из рассматриваемых цветообозначений являются древними, исконными словами английского языка [2,41;21,63], поэтому у них внутренняя форма отсутствует. Исключение составляет orange и rose, которые вошли в английский язык в сравнительно недавнее время, в XVII — XVIII в. [8,46]. Любой англичанин скажет, например, что оранжевый цвет 'orange' назвали так по цвету апельсина. Внутреннюю форму таких прилагательных как red, blue, grey, green, yellow, white, brown можно выяснить только путем этимологиче­ского исследования.

Основные цветообозначения, согласно одной из формул лингвистической статистики, должны быть короче остальных, как наиболее часто встречающиеся [27,87] . Прилагательные, обозначающие основные цвета - однокорневые слова (red, green, grey, и др.), однако формула неправильна для таких прилагательных, как yellow и orange.

Подавляющее большинство цветообозначений стилистически нейтральны. В составе английских прилагательных цвета есть слова, которые относятся к поэтической лексике (например, azure) и специальной терминологии (Sibirian squirrel), однако 11 рассматриваемых прилагательных характеризуются нейтральностью [27,87]. Обычно цветообозначения свободно сочетаются с любыми словами в контексте, несмотря на это, есть прилагательные, обладающие ограниченной сочетаемостью (rubby) [27,87]. Такие прилагательные цвета как white, black, grey, yellow, orange, red, purple, blue, green, brown, rose имеют высокую сочетаемость.

Таким образом, рассмотрев все 11 цветообозначений английского языка, можно выделить прилагательное orange, которое не соответствует трем из пяти критериев. Однако, как отмечает В.А.Москвич, это лишь формальные критерии причисления цветообозначений к основному составу [27,84]. Кроме этого, существует неформальный критерий: мнение большинства образованных информантов того или иного языка, который позволяет оставить прилагательное orange в основном составе, так как большинство англичан выделяют его.

В состав прилагательных цвета английского языка входят цветообозначения, образующиеся с помощью слов — модификаторов. В английском языке используются следующие модификаторы: pale, bright, dark, light, deep, shocking, vivid, moderate, pastel, soft, dull, dirty, mat, virulent [8,28]. Именно модификаторы, по мнению А.П. Василевич, являются единицами активного словаря, а не сочетания с ними (dark red, pale green, pale blue) [8,29]. На сочетание «модификатор + цветообозначение » действуют два фактора: во-первых, некоторые модификаторы имеют узкую сочетаемость. Например, shocking сочетается только с pink; virulent — только с red! (ср. рус. водянисто - и прозрачно -, которые выступают в сочетаниях только с голубой; или ядовито -, который сочетается только с зеленым и, реже - с желтым ). Во-вторых, модификаторы в 90% случаев сочетаются со словом, входящим в группу «основных» [8,29].

Следует заметить, что выделенные модификаторы не исчерпывают весь перечень. Существует много других слов - модификаторов, но они встречаются редко (например, dusky pink, lively red, smiling yellow, delicate red, glossy green , etc.) [8,29].

Английские цветообозначения образуются путем сочетания двух цветов (red-yellow, blue-green), а также путем указания предмета с использованием мо дели «цвета ... » (colour of the English sea, colour of sunshine on sand, colour of rotting fruit). По замечанию А.В.Василевич, цветообозначения, образованные двумя последними способами, не входят в состав активного словаря: первые - потому что в сочетаниях чаще используются основные цвета, вторые - они все без исключения редкие [8,30].

Прилагательные цвета, заимствованные из других языков, неоднородны по своему составу. Большинство французских цветообозначений вошли в состав активного словаря прилагательных цвета английского языка. Такие прилагательные как violet, turquoise, mauve, beige, bordeaux входят в первую сотню [8,25], другие же встречаются крайне редко: pois cassé ≈ green, rouge foncé ≈ rubby, coquille d’oeuf ≈ cream, gris Louis XVI ≈ grey [8,113]. Прилагательные из других языков крайне редко входят в состав употребляемых цветообозначений ( paprika ≈ red, Bolshevik ≈ red, solferino ≈ purple, palamario ≈ green) [8,24], является окказиональными и зависят от личности писателя; исключением стало прилагательное khaki, которое было завезено из Индии, и в настоящее время входит в первые 20 прилагательных цвета английского языка, по данным Л.П. Василевич [8,25].

Одним из наиболее продуктивных способов образования цветообозначений является перенесение цвета предмета в название. Этот способ часто используется авторами толковых словарей:orange adj. 1 the colour of orange (ССAЯ); сиреневый прил. цвет сирени (СРЯО). Почти все такие прилагательные не входят в группу основных (для английского языка исключением являются orange и rose).

Очередность возникновения таких прилагательных в языке может помочь в определении историко-культурного развития языка, и, наоборот, предполагая развитие общества, можно определить какое цветообозначение появилось раньше. Исследование А.В.Василевич показало, что лучше объединить такие прилагательные в группы и для каждой группы определить категорию, давшую образцы для цветообозначений [8,43]. Всего таких категорий 10; они представлены в таблице, где указаны также предметы и прилагательные цвета, образованные от них.

Как видно из таблицы, автор исследования, имея в распоряжении словарь «The Shorter Oxford Dictionary» (1947), определяет примерную дату появления цветообозначений той или иной категории. Заметим, что прилагательные цвета, относящиеся к категории естественно-природных реалий, возникли раньше, и только благодаря развитию культуры общества предметы действительности последних категорий нашли отражение в цветообозначениях.

Можно представить также, что данный способ возникновения цветообозначения является прямым подтверждением теории, о естественных исторических прототипах (см. §1).

Итак, существование 11 основных цветообозначений в английском языке, выделенных на основе формальных и неформальных признаков, не останавливают процесс формирования состава группы прилагательных цвета. Пополнение происходит за счет сочетаний «модификатор + цветообозначение», «цветообозначение + цветообозначение», называния цвета предмета, заимствования из других языков, за счет переноса цвета предмета в название, что является одним из наиболее продуктивных способов.

2.3. Реконструкция языковой картины мира.

Реконструкция языковой картины мира составляет одну их важнейших задач современной лингвистической семантики. Исследование ЯКМ ведётся в двух направлениях, в соответствии с названными в предыдущей главе двумя составляющими этого понятия. С одной стороны, на основании системного семантического анализа лексики определённого языка производится реконструкция цельной системы представлений, отражённой в данном языке, безотносительно к тому, является она специфичной для данного языка или универсальной, отражающей “наивный” взгляд на мир в противоположность “научному”. С другой стороны, исследуются отдельные характерные для данного языка (лингвоспецифичные) концепты, обладающие двумя свойствами: они являются “ключевыми” для данной культуры (в том смысле, что дают “ключ” к её пониманию) и, одновременно, соответствующие слова плохо переводятся на другие языки: переводной эквивалент либо вообще отсутствует (как, например, для русских слов тоска, надрыв, авось, удаль, воля, неприкаянный, задушевность, совестно, обидно, неудобно ), либо такой эквивалент в принципе имеется, но он не содержит именно тех компонентов значения, которые являются для данного слова специфичными (таковы, например, русские слова душа, судьба, счастье, справедливость, честность, обида, жалость, утро, собираться, добираться, как бы ) [2].

Реконструкция той или иной языковой картины мира осуществляется на синхронической основе, поскольку она предполагает в идеале одновременный охват всей содержательной стороны описываемого языка. При этом надо помнить, что любой язык - многоуровневое образование. Он состоит, как известно, из целого ряда подсистем, каждая из которых заключает в себе свою картину мира. Но наибольшими «мировоззренческими» возможностями обладает лексическая система языка [5.14]. Вот почему вайсгерберовская концепция ЯКМ является подчеркнуто словоцентрической. Вот почему центральное место в ней занимает категория Worten der Welt (вербализации или ословливания мира). Вот почему его образ языковой картины мира выглядит по преимуществу как система лексических полей [12].

Приоритет лексической картины мира по отношению к морфологической, синтаксической и т.п. объясняется тем, что количество лексических единиц в языке неизмеримо больше, чем других. Отсюда ее огромные преимущества по сравнению с иными видами языковой картины мира. В отличие, например, от морфологической картины мира, которая изображает мир весьма абстрактно даже и в языках с развитой системой флексий, лексическая система языка позволяет смоделировать мир в достаточно красочной форме. Именно в ней легче, чем в других, обнаружить «мировоззренческую» природу языковой картины мира [5].

Целью данной работы является восстановление фрагмента английской ЯКМ на материале романа В.Вулф и сопоставления его с фрагментом русской ЯКМ, изображаемой Л.Н. Толстым. Это представляется нам возможным и оправданным по следующим причинам:

1. В.Вулф относится к школе писателей-модернистов 20в., объединённых общим творческим принципом – “поток сознания”.

2. Л.Н. Толстого В. Вулф почитала как великого романиста мира. Кроме того, на страницах его романа мы также встречаемся с внутренним монологом и потоком сознания.

2.4. Основные эстетические принципы В. Вулф как одного из основоположников английского модернизма.

В. Вулф считается одной из основателей модернизма и его теоретиком. В своих знаменитых статьях «Современная художественная проза» и «Мистер Беннетт и миссис Браун» она изложила взгляды на литературу нового литературного направления и очертила основные принципы его художественной изобразительности.

Противопоставляя представителей модернизма, названных ею «спиритуалистами» (Форстер, Лоуренс, Стрэчи, Джойс, Элиот, к ним принадлежала и Вулф) писателям — реалистам викторианской литературной эпохи - «материалистам» (Уэллс, Голсуорси, Беннетт), Вулф обвиняет последних в недостатке реалистичности и неспособности уделить должного внимания раскрытию внутреннего мира своих персонажей, по причине приверженности викторианцев к традиционной манере повествования, где главное место уделяется развитию событий, интриги и созданию занимательных сюжетов.

Отдавая должное мнению писательницы, автор послесловия к роману «Орландо» Л. Асгвацагуров справедливо замечасг: «Читая любой роман XIX века, мы увлечены в первую очередь сюжетными коллизиями и раздраженно пропускаем абзацы, перелистываем страницы, где раскрывается внутренний мир героя. Нам не терпится узнать, что будет дальше, а остальное закономерно отодвигается на второй план. Таким образом, человек сводится к абстрактной схеме сюжета. Авторы вовсе не хотели, чтобы мы их гак читали, но они пас спровоцировали». [3;293]

Вулф призывает романистов отказаться не только от традиционной манеры повествования, и использовать монтажную композицию, но и от метода стороннего описания.

О том, какой мир должен предстать на страницах ее романов, она написала в одном из своих программных эссе «Современная литература»: «Всмотритесь хоть на минуту в обычное сознание в обычный день. Мозг получает мириады впечатлений — обыденных, фантастических, мимолетных или врезающихся с твердостью стали. Со всех сторон наступают они, этот неудержимый ливень неисчислимых частиц, и по мере того как они падают, как они складываются в жизнь понедельни­ка или вторника, акценты меняются, важный момент уже не здесь, а там, так что если бы писатель был свободным человеком, а не рабом, если бы он мог руководствоваться собственным чувством, а не условностями, то не было бы ни сюжета, ни комедии, ни трагедии, ни любовной интриги, ни развязки в традиционном стиле, и возможно, ни единой пуговицы, пришитой по правилам портным с Бонд-стрит». И дальше: «Давайте описывать мельчайшие частицы, как они западают в сознание, в том порядке, в каком они западают, давайте пытаться разобрать узор, которым все увиденное и случившееся запечатлелось в сознании, каким бы разорванным и бессвязным он нам ни казался. Давайте не будем брать на веру, что жизнь проявляется полнее в том, что принято считать большим, чем в том, что принято считать малым».

Все в той же статье «Современная литература» Вирджиния Вулф писала, что истинный художник должен «любой ценой обнаружить мерцание того сокровенного пламени, которое посылает свои вспышки сквозь мозг, и чтобы передать это, он отбрасывает с величайшей смелостью все, что представляется ему побочным — будь то достоверность, связность или любой другой из тех указателей, которые поколениями направляли воображение читателя, когда ему нужно было представить то, что он не может ни потрогать, ни увидеть...» Конечно, никто из «эдвардианцев» не мог одобрить произведений, отданных на откуп неустойчивой игре воображения. В конечном счете, речь шла о разном подходе к реальности мира, которую изображают писатели: одни уверенно осваивают ее. другие же ни в чем не уверены, более того, возводят эту неуверенность в философский и литературный закон.

А. Аствацатуров, анализируя критические работы Вулф, отмечает, что в большинстве произведений писательницы отсутствует принцип стороннего взгляда, предполагающий, что рассказ ведется от имени всезнающего автора, который «объективно» оценивает происходящее. «С точки зрения Вулф, -продолжает вышеупомянутый литературовед, - персонаж в романах, где правит сторонний взгляд, выглядит как набор заранее заданных свойств, которые читатель способен осмыслить рационально, но не в состоянии прочувствовать, пережить. Жизнь сводится к его биографии, а она превращается в основу сюжета». [3;293]

Писательница призывает романистов обратиться к внутреннему миру человека, при этом «верным» методом познания индивидуального Вулф считает технику «потока сознания», которая позволяет передать непрерывающиеся течение психологической жизни человека, дает возможность показать,, «в каком порядке оседают в пашем сознании атомы..., рисунок, который фиксирует в нашем сознании каждый случай, каким бы бессвязным и непоследовательным он нам не казался».[10;34|

Известный литературовед В.В.Ивашева, характеризуя, творчество Вулф, приходит к выводу, что «ее книги лишены сюжета, даже какой — либо связующей повествование интриги. Они распадаются на отдельные выполненные в импрессионисткой манере зарисовки внутренних состояний различных лиц, состоят из более или менее длительной передачи потока их сознания.[22;33] Писательница нанизывает цепочки тончайших эмоций и переживаний персонажа, возникающих в тог или иной момент настоящего или наплывающих в силу совершенно субъективных ассоциаций из прошлого. Границы времени для Вулф не существуют, прошлое столь же реально для нее, как настоящее. По ее убеждению, прошлое, сохраняясь в памяти, продолжает жить наряду с настоящим и имеет одинаковое право на художественное изображение в потоке сознания того или другого персонажа».[22;34]

В.В.Ивашева гак же отмечает, что Вулф относит к «тривиальному и преходящему» материальную жизнь людей, общественные связи, социальные отношения, экономические и моральные проблемы, все то, что играет важную роль в традиционной сюжетной манере повествования и то «внешнее», что не должно, по мнению писательницы и других сторонников модернизма и «чистого» автономного искусства, оказывать влияние на искусство и литературу. [22;32]

Л.Г. Жантисва, признанный исследователь английского романа XX в., относит тенденцию субъективизации («отрыва внутренней жизни человека от внешнего мира» и «освобождение» писателя от действительности») к одной из лидирующих тенденций в мировой литературе конца XIX - начала XX веков.117;95] Другой литературовед, Л.Г. Андреев, развивает эту же мысль: «Предыдущие века через и посредством действительности создавали характер, рисовали индивидуальность или тип. Модернист через огромный апатоминизированный, разорванный, интровертный мир индивида создает внешний мир. Эпическое создается лирическим, материя - духом».[ 18;285|

Таким образом, нам представляется, что как теоретик английского модернизма, В.Вулф очертила следующие эстетические задачи и художественные принципы, которых следовало придерживаться романистам нового литературного направления в своем творчестве:

• Предметом изображения становилось духовная, а не материальная жизнь человека;

• Отвергалось влияние общественно — социальных, экономических и др. «внешних» факторов на искусство и литературу;

• Традиционная сюжетная манера повествования и метод стороннего описания признавались устаревшими;

• Провозглашалось использование техники «потока сознания» и монтажной композиции.

Обосновывая свою правоту. Вирджиния Вулф обращалась к русской литературе. Русская тема — особая проблема в творче­стве и в жизни Вирджинии Вулф. Русских писателей она воспринимала и как революционером формы: они с легкостью отбрасывают повествовательные условности ради того, чтобы в нервных, сбивчивых, путаных фразах описать главное, что они никогда не выпускают из под своего зрения.— жизнь души. Она изучала русский язык. и. судя но ее дневниковым записям, это было не мимолетное увлечение, но осознанное намерение приблизиться к культуре, которую для нее олицетворяли великие имена Толстого. Достоевского, Тургенева, Чехова.

Особенно почитала Вирджиния Вулф Толстого: «Кажется, ничто не ускользает от него. Ничто не промелькнет незамечен­ным... Он замечает красненькое или голубенькое детское платьице и то, как лошадь помахивает хвостом, слышит звук кашля и видит движение человека, пытающегося засунуть руки в зашитые карманы. И то, что его безошибочный глаз наблюдает в манере кашлять или в движениях рук, его безошибочный ум соотносит с чем-то потаенным в характере, так что мы знаем его людей не только по тому, как они любят, не только по тому. какие у. них взгляды на политику и бессмертие души, но и по тому, как они чихают и давятся от кашля...»

И все же Толстой страшил Вирджинию Вулф своей этической определенностью, а минутами она испытывала страх и даже ужас перед этим всеобъемлющим, пронзительным взглядом, охватывающим, вбирающим в себя действительно всю жизнь.

Кроме того, как утверждает В. Днепров, литературную технику внутреннего монолога и потока сознания довели до зрелости (именно) русские писатели: Л.Н. Толстой и Ф.М. Достоевский [ ] Чтобы понять отличие внутреннего монолога от потока сознания, достаточно сравнить изображение внутреннего состояния А. Карениной перед самоубийством, как оно дано в варианте и окончательном тексте (см. Приложение 1) В первом решительно преобладает внутренний монолог во втором – поток сознания. Во внутреннем монологе изображаемое содержание в большей степени подчинено тематическому единству, боле связано и подчинено логике развертывающегося смысла. В потоке сознания его ход разрывается вторжением сиюминутных, попутных впечатлений или неожиданно всплывающих ассоциаций, меняющих направление душевного процесса. Первое можно изобразить более или менее правильной кривой, второе – ломанной линией [ ]. И внутренний монолог, и поток сознания широко используется у В. Вулф, и она искусно переходит от одного к другому.

Таковы основные причины, по которым данные исследования ЯКМ нами выбраны произведения В. Вулф и Л.Н. Толстой.