Реферат: Антонян Ю. М. Особо опасный преступник "Проспект", 2011 г

На протяжении всей истории человечества насилие всегда привлекало внимание в первую очередь по той причине, что люди постоянно прибегали к нему для решения самых различных проблем, от духовных до политических. Его рассматривали и пытались понять с разных позиций: философских, религиозных, моральных, в XIX в. к этому активно подключилась наука, которая в XX в. заняла в его познании доминирующие позиции. Здесь наука столкнулась с проблемами, вообще характерными для нее, - чем больше она давала ответов на самые различные вопросы, особенно очень сложные, тем больше новых вопросов возникало. Тем не менее налицо явный прогресс, и сегодня мы знаем немало о причинах и природе агрессии, человеческой в особенности. Сейчас литературы по этим проблемам так много, что нет никакой возможности проанализировать ее всю. В лучшем случае ее можно классифицировать.

Из всех наук, изучающих человеческую агрессию, наиболее профессионально это делает криминология, только она осуществляет эмпирические исследования данного явления, о чем я говорю отнюдь не по причине своей принадлежности к криминологическому братству. Это объективно так. Поэтому именно от криминологии мы должны ждать наиболее продуманных и квалифицированных ответов на возникающие у общества и у нее самой вопросы.

Предлагаемая вниманию читателей книга посвящена не любому человеческому, даже преступному, насилию, а только самому опасному, самому раздирающему, самому вопиющему и жестокому, такому, которое обнажает суть человеческого бытия виновных, его глубинные течения, его загадки и тайны. Попытка осмыслить такую агрессию вновь ставит нас перед страшным занавесом смерти, ее значимостью в жизни, перед необходимостью познания людей, которых она так властно притягивает к себе, и они готовы ей безоглядно служить. Именно такие люди находятся в центре внимания этой книги.

Эта книга, собственно говоря, есть книга о зле, но в его наивысшем, наиболее жестоком и общественно опасном выражении. О зле, как и о добре, написаны горы литературы, и тем не менее оно в значительной мере остается непознанным, даже если иметь в виду различные аспекты познания этого явления - философский, этический, богословский, политологический, юридический, в том числе и криминологический.

Думается, что криминологический путь изучения зла наиболее конкретен, он дает возможность проникнуть в его глубинные источники и создать систему противодействия злу. Но именно противодействия, а не искоренения, поскольку это невозможно.

Понять, что такое зло, возможно только при совокупном использовании социологических, психологических и философских методов. Понять, что такое зло, можно лишь в случае его сопоставления с добром как пару противоположных и нерасторжимых понятий. Понять, что такое зло, можно только при условии его непосредственного усмотрения, скрупулезного междисциплинарного исследования конкретных фактов зла и его причин. Но, имея дело со сложностями жизни, легко впасть в ошибку и не заметить его, особенно если оно густо присыпано тем, что люди принимают, иногда очень легко, за добро. Как раз это мы и видим, когда они наивно полагают, что наконец-то нашли безупречный рецепт счастья, а тот, кто им его преподнес, - их подлинный спаситель.

Человечество постоянно клеймит, осуждает, порицает зло, но не перестает его творить, как будто опасаясь, что если его уничтожить, то уничтожится и добро. Само понятие всеобъемлющего, абсолютного зла наводит на мысль о существовании различных и очень важных его сторон, каждая из которых имеет собственное бытие и свое место в жизни. Все такие стороны или аспекты в той или иной мере, иногда и в ничтожной, носят клеймо абсолютного зла, однако эти клейма могут быть и не заметны. Само зло в принципе не самозамкнуто, но причастно к добру лишь как его полная противоположность. Злом нельзя назвать болезнь и даже смерть, если они естественны и не причинены человеком. Но в отличие от смерти, которая непознаваема в принципе, зло может быть познано. Зло первично и самостоятельно, и этим словом следует называть только то худшее, что творится человеческими руками.

Следовательно, вне людей зло не существует, оно создается только людьми, как и добро. Болезни и смерть - это не зло, а естественная необходимость, с чем мы должны смириться, и в то же время настойчиво заниматься поисками средств борьбы с болезнями и продления жизни. Насилие всегда или почти всегда причиняет страдания, которые, как известно, способны приносить очищение и возвышение человека. Но то зло, которое причиняют тоталитарные преступники, серийные сексуальные убийцы или террористы, ни в коем случае не приводит к таким результатам. Зло, которое я намерен здесь обрисовать, не вызывает возвышенных переживаний и не ведет к совершенствованию человека, оно влечет за собой лишь ужас, оцепенение, отвращение к жизни, сомнение в ее целесообразности вообще.

Главный вид страдания, имеющий наиболее очевидный нравственный смысл, суть укоры совести. Но для наступления этого страдания нужно, чтобы "пришел срок". Если же срок пробуждения совести злодея еще не наступил, то за его вину страдают, как за свою собственную, более чуткие люди, сознавая общую нашу ответственность за возникновение зла вообще, и тем ускоряют приближение покаяния менее чутких людей*(1) .

Старец Зосима в "Братьях Карамазовых" Ф.М. Достоевского говорит: "Был бы я сам праведен, может, и преступника, стоящего передо мной, не было бы. Если возможешь принять на себя преступление стоящего перед тобою и судимого сердцем твоим преступника, то немедленно прими и пострадай за него сам, его же без укора отпусти. И даже бы если самый закон поставил тебя его судиею, то сколь лишь возможно будет тебе, сотвори и тогда в духе сем, ибо уйдет и осудит себя сам еще горше суда твоего. Если же отойдет с целованием твоим бесчувственный и смеясь над тобою же, то не соблазняйся и сам: значит, срок его еще не пришел, но придет в свое время; а не придет, все равно: не он, так другой за него познает и пострадает, и осудит, и обвинит себя сам, и правда будет восполнена. Верь сему, несомненно верь, ибо в сем самом и лежит все упование и вся вера святых".

Укоры совести крайне редкие гости в сознании особо опасных убийц. Мой многолетний опыт их изучения убедительно свидетельствует о том, что для подавляющего большинства таких преступников "срок не приходит" никогда и они не "осудят себя сами еще горше суда твоего". Надежда же на то, что "другой за него познает и пострадает, и осудит, и обвинит себя сам, и правда будет восполнена", вообще ни на чем не основана и представляет собой не более чем прекраснодушие и даже наивность. Вообще Достоевский, хотя и побывал на каторге, а поэтому должен был хорошо знать преступников, тем не менее относился к ним как-то очень трепетно, невзирая на то, что именно совершил тот или иной человек. В "Дневнике писателя" он утверждал, что "ни один из них не миновал долгого душевного страдания внутри себя, самого очищающего и укрепляющего".

Я всегда считал, что криминология относится к числу тех наук, которые не могут развиваться, а следовательно, и просто существовать без убедительного эмпирического материала. Поэтому в настоящей книге я использовал обширную эмпирическую информацию о личности особо опасных убийц, которая получена мною или под моим научным руководством в исправительных учреждениях и при изучении уголовных дел.

С помощью социологических (анкетирование, интервью) и психологических методик (тесты, клинические беседы) я обследовал насильственных преступников в исправительных колониях во всех регионах бывшего СССР, в последние годы - в исправительных учреждениях (в том числе для осужденных пожизненно) центральной части России. По методике, разработанной совместно с кандидатом юридических наук М.И. Могачевым, изучено около 600 уголовных дел по обвинению по ст. 102 УК РСФСР в архиве Московского городского суда.

В Государственном научном центре социальной и судебной психиатрии им. В.П. Сербского я проработал в качестве ведущего научного сотрудника почти 16 лет. За эти годы мною изучены сотни убийц, принадлежащих к разным типам. Материалы и выводы о них изложены в различных статьях и книгах, частично они использованы в этой работе.

В разные годы мною проводились эмпирические исследования личности серийных сексуальных убийц (в конце 90-х гг. прошлого века, всего 104 человека) и террористов (в 2005-2007 гг., всего 126 человек). Соответствующая информация частично отражена в данной книге.

Глава I. Проблемы особо опасного преступника в науке

1. Прирожденный преступник как особо опасный

Во все времена в общественном сознании существовал архетип прирожденного преступника, т.е. человека, которого сама природа наделила особыми наклонностями к преступлению и неотвратимостью их совершения. Это некий глобальный злодей, могучая злая сила, не останавливающаяся ни перед чем. Для создания такого образа особенно постаралась христианская церковь, сделав его делом рук сатаны (дьявола). Поэтому многие из них нашли свой конец на кострах инквизиции. Абсолютные злодеи нашли свое место в ранней европейской художественной литературе, в том числе в готическом жанре. Правда, со временем в этой литературе сатана превратился в бунтаря, который протестует против косности жизни, а М.Ю. Лермонтов превратил его в романтического героя.

С появлением науки криминологии во второй половине ХIХ в., и в первую очередь стараниями Ч. Ломброзо, прирожденный преступник под названием преступного человека прочно вошел в научные исследования. Его монография под названием "Преступный человек" содержит немалое количество данных о биологических детерминантах преступного поведения, наряду с этим она насыщена еще и социологическим материалом о социальных причинах преступного поведения. У Ломброзо и его последователей прирожденный преступник это чаще всего особо опасный преступник, очень мало или почти не поддающийся исправлению. Его "прирожденность" определяет его особую опасность.

Среди биологических факторов у преступников Ломброзо особое внимание уделил строению черепа, особенностям крови, биологической наследственности, влиянию психических и соматических болезней, алкоголизму, прослеживая их действие от родителей к детям. Наследственность, по Ломброзо, есть тот ключ, который открывает все криминологические двери.

В работе "Новейшие успехи науки о преступности" и в ряде трудов по политической преступности Ломброзо дал еще более развернутые характеристики преступного человека.

Ломброзо считал, что психический процесс преступления надо всегда рассматривать как болезненное явление независимо от того, страдает преступник каким-либо психическим расстройством или нет. А за отсутствием других доказательств большое значение может иметь трансформация болезненных психических процессов вследствие наследственности, тесно связывающей между собой преступность, сумасшествие и самоубийство. Преступники и сумасшедшие могут происходить от самоубийц; от сумасшедших могут рождаться самоубийцы и преступники; преступники, наконец, дают жизнь самоубийцам и сумасшедшим, часто без всякого специфического признака душевной болезни или преступности. Следовательно, болезненное состояние не уничтожается, а претерпевает превращение. Эта циклическая, наследственная форма, по Ломброзо, объясняет многие спорные пункты в вопросе о преступниках.

В высшей степени редко, полагал он, можно встретить в анамнезе преступника болезненную наследственность, которая не вела бы своего начала от преступления, самоубийства, сумасшествия или какого-либо иного болезненного явления вроде эпилепсии, идиотизма и т.п.*(2)

Ломброзо приходит к таким выводам:

"1) преступные наклонности передаются наследственно от родителей к детям и вообще от выживающих по прямым и боковым линиям, что указывает, по всей вероятности, на зависимость этих наклонностей от особенностей организации;

2) эта организация должна считаться ненормальной постольку, поскольку она носит на себе отпечаток всех тех признаков вырождения, которые доказывают, что эмбриональное происхождение и последующее развитие человека чрезвычайно далеки от физиологической нормы;

3) преступность весьма часто развивается на почве наследственности, более или менее близкой к сумасшествию; поэтому мы видим, что она, подобно сумасшествию, зарождается и вырастает в подонках преступной расы. Должно признать, что происхождение обоих явлений тождественно и имеет источником ненормальное душевное состояние, проявляющееся то одним, то другим способом;

4) что это в действительности так, доказывается двояко: во-первых, сумасшествие часто проявляется во время разгара преступной деятельности; во-вторых, преступные наклонности часто проявляются в течение различных душевных болезней, которые сами по себе не способствуют проявлению преступных наклонностей;

5) так как оба явления имеют источником наследственность, то их сущность должна быть тоже по необходимости одинаковой; и так как сумасшествие есть болезнь, то, следовательно, равным образом и преступность есть также болезненное состояние"*(3) .

Сама прирожденность к совершению преступлений некоторых людей, их принципиальная неисправимость делают такие личности, по мнению ломброзианцев, особо опасными.

Взгляды Ломброзо на природу преступника и причины преступного поведения вызвали неоднозначное отношение ученых того времени, по большей части острокритическое. Но были, конечно, и сторонники, в России например.

Для изучения и аргументации идеи о преступном человеке очень много сделал Э. Ферри, последовательный и убежденный сторонник Ломброзо. Согласно Ферри, мысль, что преступный человек, особенно в случаях наиболее резко выраженного преступного типа, есть не что иное, как дикарь, попавший в нашу цивилизацию, высказывали до Ломброзо многие авторы, "но ее не надо понимать в смысле литературного выражения, полагал Ферри, а надо признать за ней строгое научное значение, согласно с дарвиновским или генетико-экспериментальным методом и с принципами естественной эволюции... Одной из главнейших научных заслуг Ломброзо перед уголовной антропологией является то, что он внес свет в исследование современного преступного человека, указав, что такой человек, вследствие ли атавизма, вырождения, остановки в развитии или иного патологического условия, воспроизводит органические или психические свойства примитивного человечества. Идея эта в высшей степени плодотворна"*(4) .

Ниже я попытаюсь доказать, что утверждение Ферри, что преступный человек в некоторых случаях предстает как дикарь, попавший в нашу цивилизацию, не лишено оснований. Разумеется, я не разделяю концепцию преступного человека и полагаю, что такой дикарь становится преступником в результате неблагоприятной социализации.

С.В. Познышев, написавший обширное предисловие к монографии Ферри "Уголовная социология", признает, что идея о прирожденном преступнике, о преступнике как особой разновидности рода человеческого, умирает. Первоначально Ломброзо выставил один тип прирожденного преступника, позднее этот единый тип раскололся на несколько частных типов, на тип убийцы, насильника и вора. Еще позднее, устами Ферри, школа признала, что прирожденный преступник это не лицо, фатально обреченное своими дефектами на преступный путь, а просто субъект, в большей или меньшей степени предрасположенный к преступлению; весьма возможно, продолжает далее Познышев, что такой субъект во всю жизнь не совершит никакого преступления, равно как возможно совершение любого преступления и лицом, не отмеченным никакими чертами прирожденной преступности. Познышев совершенно справедливо отмечает, что при этом от понятия "прирожденный преступник" не осталось ничего. Весьма существенно изменилось и учение школы о разных отличительных признаках прирожденного преступника. Поэтому Ферри считает, что по черепам преступники не отличаются от дегенератов, но он же придает лицу чрезвычайно важное значение - лицо, по Ферри, единственный решающий признак для распознавания преступника*(5) .

В этом последнем утверждении Познышева можно обнаружить существенное противоречие: если от прирожденного преступника, согласно Ферри, не остается ничего, то почему он же придает человеческому лицу такое исключительное значение. А происходит это, как следует из работ того же Ферри, потому, что лицо является внешним выражением того, что присуще прирожденному преступнику.

Субъект с дефектами прирожденного преступника (по Ломброзо и Ферри), не совершивший преступления, никак не может быть назван личностью преступника (преступником). В то же время преступное поведение вполне возможно со стороны лица, не отмеченного никакими чертами прирожденного преступника.

Итак, для ломброзианства прирожденный преступник - вполне реальная фигура. Ее ведущими чертами являются: во-первых, то, что определенные биологические особенности детерминируют совершение преступления, и во-вторых, склонность к преступному поведению передается (или может передаваться) по наследству. Поэтому у К. Каутского были все основания сделать такие выводы "из теории Ломброзо: преступление есть следствие врожденных особенностей физической организации преступника. Последний в такой же мере, как и волк, ответственен за свои деяния; он в такой же мере способен отказаться от преступных влечений, как волк от своих инстинктов. Если общество желает оградить себя от преступника, оно должно поступить с ним так, как поступают с диким зверем: убить его или запереть на всю жизнь..."*(6)

В этом утверждении Каутского, если распространить его только на особо опасных преступников, есть свое рациональное зерно: их преступления столь ужасны, а жертвы так многочисленны, что они действительно должны подвергаться смертной казни, либо пожизненному заключению без права на амнистию и помилование. Это противоречит Конституции РФ, которая наделяет всех граждан равными правами, поэтому там же следует сделать оговорку по данному вопросу. Конституция РФ гарантирует право на жизнь, но Уголовный кодекс РФ в некоторых случаях предусматривает ее лишение, например в случае крайней необходимости. Европа отказывается от смертной казни только потому, что там сейчас спокойная (относительно спокойная!) криминальная обстановка. После Второй мировой войны казни там применялись очень широко, в первую очередь в отношении немецко-фашистских преступников и их пособников.

Однако было сказано немало добрых слов о роли Ломброзо в науке. Так, В.А. Бонгер писал, что, во-первых, Ломброзо стоит на точке зрения детерминизма без всяких ограничений и в этом отношении является одним из основоположников этого научного направления; во-вторых, он первым сделал преступного человека объектом систематических антропологических исследований и таким образом увлек за собой по этому пути целый ряд ученых; косвенно он в значительной степени содействовал развитию криминальной социологии благодаря тем возражениям, которые он вызывал у социалистов; в-третьих, он доказал, что у части преступников, пусть и малой, начало преступных наклонностей коренится в патологической сущности их натуры*(7) .

Я тоже полагаю, что научные заслуги Ломброзо велики. Он первым поставил криминологию лицом к преступнику, показывая и нам сейчас, что без изучения "живого" человека ничего значительного в криминологии добиться невозможно. Однако его усилия в этом направлении для отечественных криминологов оказались напрасными: за редкими, даже очень редкими исключениями, наши ученые изучают преступников по почтенным трудам друг друга. Это стало одной из причин топтания криминологии на одном месте. Не возникают и новые теории.

Попытался создать классификацию преступников последователь Ломброзо Г. де Тард, но у него получалась какая-то очень нескладная и невнятная классификационная схема. Он попросту делит преступников на убийц и насильников, во-первых, а во-вторых, - на воров. Всех их он различает по таким признакам, как классовая принадлежность, наличие профессии, место жительства и т.д.*(8)

Советской наукой (а может быть, точнее будет сказать, советской властью) учение Ломброзо, Ферри и их последователей было предано анафеме. Иначе и быть не могло, потому что отвергалось все, что не соответствовало официальной доктрине, а она состояла в том, что преступление порождается социальными причинами; когда такие причины отомрут, отомрет и преступность - при коммунизме, разумеется. Этому совершенно не соответствовала ломброзианская теория о биологическом и наследственном характере преступности. Следовательно, такую теорию надо было громить. И "громилы", естественно, нашлись. Причем иногда критиковали со знанием дела, как, например, А.А. Герцензон, но чаще без знания работ Ломброзо и его последователей, что совсем неудивительно, поскольку прочитать их было очень трудно: они не продавались и хранились далеко не в каждой научной библиотеке.

Герцензон обстоятельно критиковал Ломброзо в первую очередь за то, что тот полагал, что его анатомические исследования преступников "установили" новое сходство между безумным, дикарем и преступником: "...изобилие волос, черных и курчавых, редкая борода, очень часто коричневая кожа, косоглазость, малый размер черепа, развитость челюстей, покатость лба, большие уши, сходство между полами - являются новыми характерными чертами, приближающими европейских преступников к австралийскому и монгольским типам". Так Ломброзо "сконструировал" тип прирожденного преступника, который якобы резко отличался от непреступного человека по своим анатомическим и физиологическим признакам. Но Ломброзо пошел еще дальше: он дал и психологическую характеристику прирожденного преступника, столь же резко отличную от подобной характеристики непреступного человека.

Со стороны психической, отмечал Герцензон, прирожденный преступник, по мнению Ломброзо, характеризуется следующими чертами: пониженной чувствительностью к боли, повышенной остротой слуха, обоняния и осязания, большим проворством, повышенной силой левых конечностей, отсутствием раскаяния или угрызения совести, цинизмом, предательством, тщеславием, мстительностью, жестокостью, леностью, любовью к оргиям и азартным играм, созданием особого преступного языка - "арго", распространенностью татуировок*(9) .

Справедливости ради следует отметить, что многие из этих черт у опасных преступников действительно имеются: это мстительность, жестокость, отсутствие раскаяния или угрызений совести.

Герцензон правильно отмечал, что сущность ломброзианства не в этих, ныне звучащих крайне наивно описаниях "прирожденного преступника, а в самой концепции биосоциальной, биологической теории причин преступности*(10) . Герцензон отмечал также влияние ломброзианства на построение расологических и нацистских "теорий", которые, как мы увидим позже, живучи и по сей день.

Герцензон обращает внимание на эволюцию взглядов Ломброзо. Герцензон писал: "Общеизвестна та свобода, с какой Ломброзо оперировал статистикой, статистическим методом. Первоначально, опираясь на свои произвольные наблюдения, он "насчитывал" до 100% "прирожденных преступников". Позже, под влиянием критики и новых наблюдений, он "снизил" этот процент до 40, а в конечном счете свел его в своей книге "Преступление, причины, средства борьбы" до 33.

Если в 60-70-х гг. ХIХ в. Ломброзо стремился обосновать чисто биологическую концепцию причин преступности, отвергая какое бы то ни было влияние социальных факторов, то позже, в 90-х гг., он обратился, продолжая развивать теорию прирожденного преступника, к исследованию социальных причин преступности, или, точнее говоря, к тем социальным условиям, которые способствуют осуществлению преступных наклонностей прирожденного преступника. Природа, как утверждал Ломброзо, создает основу, биологическую предпосылку преступления, а общество приносит условия, развязывающие преступные наклонности прирожденного преступника.

Эволюция взглядов Ломброзо очень наглядно отразилась в содержании и структуре двух его основных произведений. Если "Преступный человек" был построен на строго монистической концепции чисто биологического происхождения преступления и у Ломброзо не было необходимости прибегать к использованию теории факторов преступности, то в "Преступлении" он уже прибегает к этой теории, все более склоняясь к позитивистской философии. В "Преступном человеке" дана не система факторов преступности, а система признаков, характеризующих прирожденного преступника"*(11) .

Герцензон полагал, что широко разработанные зарубежными криминологами программы медико-психиатрического изучения личности преступника имеют весьма ограниченную сферу применения его на практике. Ценным в нем для практики, для органов расследования, суда, администрации пенитенциарного учреждения являются, во-первых, констатация наличия или отсутствия душевного заболевания или иной болезни; во-вторых, сведения, получаемые в результате проводимого социального обследования. Но для получения этих сведений вряд ли необходимо привлекать работников - специалистов биологических наук. Как показывает опыт, подобные обследования лучше всего проводят представители общественных наук, которые с большим знанием дела могут выявить все те условия, в которых жил, воспитывался, работал, проводил свободное время преступник, выяснить его личные связи и т.д., и на основании всех этих данных установить причины и условия, которые способствовали совершению преступления*(12) .

Действительно, именно представители гуманитарных наук на теоретическом уровне должны оценивать как степень общественной опасности преступника, так и изучать преступников в целом.

Можно согласиться с тем, что для получения сведений социального характера о личности преступника вряд ли следует привлекать специалистов биологических наук. Однако за все годы, прошедшие после публикации весьма интересных очерков Герцензона, практика комплексных исследований криминолого-патопсихолого-психиатрического характера, в том числе проведенных с моим участием, убедительно доказала их чрезвычайную необходимость для криминологии. Без них познание личности преступника, причин и механизмов преступного поведения вряд ли возможно, что относится и к насильственной, и к корыстной преступности.

При всех условиях и потребностях криминологической науки в конкретном исследовании нельзя выходить за пределы научной компетенции данного ученого. Действительно, было бы глупо, чтобы юрист решал психиатрические вопросы, ставил психиатрический диагноз и т.д. В равной мере и психиатр не должен вмешиваться в решение криминологических, а тем более правовых проблем, требующих юридической подготовки. Однако сплошь и рядом, как показало мое многолетнее сотрудничество с психиатрами, они могут дать ценнейшую информацию о личности преступника и отказываться от их помощи ни в коем случае нельзя. Это особенно важно, когда речь идет о преступниках с психическими расстройствами, а таких среди осужденных за преступное насилие около 15-20%.

Психические аномалии играют роль условий, способствующих преступному поведению, очень часто особо опасному, ведению антиобщественного образа жизни, детерминируют определенный круг, содержание и устойчивость социальных контактов и привязанностей. Такие аномалии содействуют формированию криминогенных взглядов, ориентаций, потребностей, влечений и привычек.

При расстройстве психики, в том числе и в особенности у особо опасных преступников, развиваются такие черты характера, как раздражительность, агрессивность, жестокость, и в то же время снижаются волевые возможности, повышается внушаемость, ослабляются сдерживающие контрольные механизмы. Расстройства психической деятельности (в рамках вменяемости) препятствуют нормальной социализации личности, усвоению общественных ценностей, установлению нормальных связей и отношений, мешают трудиться. Эти расстройства могут развиваться скрыто, почти не проявляясь, и могут восприниматься другими лишь как странности характера, неуравновешенность, склочность, необъяснимая несообразительность и неумение быстро находить выход из ситуации.

Критика ломброзианства в 60-70-е гг. ХХ в. имела своим последствием то, что биосоциальные и психологические исследования преступников долгое время были под запретом. Это одна из причин того, почему на этом этапе не был выделен тип особо опасного преступника, хотя не вызывает сомнений, что такие лица были и тогда. Точнее - они были всегда.

Все внимание в те годы уделялось социальным факторам при почти полном игнорировании того, что происходило в голове преступника. Это весьма негативно сказывалось на познании мотивов преступного поведения, они представали в крайне примитивном и искаженном виде, что не могло не сказаться на уголовном законе и практике его применения. Психиатрические исследования не проводились - последние такие работы имели место лишь в 30-х гг. - и они были признаны вредными и ненужными. Полностью восторжествовал вульгарно-социологический подход, что было совсем не удивительно на общем фоне вульгарного материализма. Именно в эти годы расцвел пышным цветом тезис о том, что при марксистско-ленинском социализме нет причин преступности. Иными словами, преступность была, а причин ее - нет.

Из этой концепции наиболее ловкий выход нашел И.М. Ной. Он посчитал, что раз самих социальных причин преступности нет, поскольку марксистско-ленинский социализм просто прекрасен, то причины должны быть в самом преступнике. Правда, он не называл конкретных причин, заложенных именно в нем, и скорее всего потому, что ничего о них не знал. Вместо этого Ной цитировал популярные работы по биологии, из которых тем не менее не следовало, что человек не принимает участия в своем поведении и действует лишь примитивная схема "социальный стимул - реакция". Все эти работы вообще никак не были связаны с преступностью и преступником.

2. Личность преступника и особо опасный преступник

С началом возрождения в нашей стране криминологии в конце 80-х - начале 90-х гг. стало формироваться понятие личности преступника, который многими учеными воспринимался как антипод преступного человека, что, наверное, соответствует действительности. Однако понятие личности преступника не всеми криминологами было принято, в частности И.И. Карпецом, так много сделавшим для становления отечественной криминологии. Основные возражения противников этого термина сводились к тому, что далеко не каждый человек, совершивший преступление, является личностью именно преступника и он не обязательно обладает чертами, типичными именно для преступников.

С этим нельзя не согласиться: действительно многие осужденные за преступления не имеют особенностей, характерных для преступников. Иногда такое представление о них бывает ошибочным: если человек ранее и не совершал никаких предосудительных действий, но внутренне, психологически был готов к ним, однако окружающим об этом не было известно, например потому что он не подвергался специальному обследованию или не проявлял своих антиобщественных установок в поведении. В других случаях преступление могло быть совершено внезапно, и виновный сразу не смог найти правомерного выхода из сложившейся острой жизненной ситуации. Отсюда вроде бы закономерен вывод, подтверждающий возражения тех, кто отрицает наличие личности преступника. Однако такой вывод представляется ошибочным.

Личность преступника есть не что иное, как модель, абстракция, соединяющая в себе наиболее характерные особенности личности преступника как социального и психологического типа. Далеко не каждый человек, совершивший преступление, может быть назван представителем этого типа, поскольку последний состоит только из его характерных представителей. Учитель средней школы тоже представляет собой социальный и психологический тип, однако не каждый учитель, работающий в школе, является характерным представителем этого типа, напротив, кто-то из учителей вполне может быть даже растлителем юношества или человеком, по ошибке выбравшим такую профессию. То же самое можно сказать о представителях таких социальных и психологических типов, как студент, ученый, спортсмен, артист и т.д.

Таким образом, личность преступника вполне жизнеспособная криминологическая категория, что было доказано многолетними криминологическими теоретическими изысканиями. Поэтому не следовало авторам "Курса советской криминологии" (Предмет, методология, преступность и ее причины. Преступник. М., 1985) стыдливо именовать личность преступника "лицами, совершающими преступление".

Если можно говорить о личности преступника как определенном социальном и психологическом типе, то о личности особо опасного преступника - тем более.

Между тем возникает и такая проблема: можно ли наряду с личностью преступника говорить о преступном человеке. На мой взгляд, это можно и нужно, но не вкладывать в преступного человека ломброзианское содержание. Грубо говоря, преступный человек - это тот, кто постоянно совершает преступления самой разной степени. В том числе:

- профессиональные преступники, в частности многократно судимые рецидивисты, за преступления различной степени тяжести, в том числе небольшой и средней, много лет проведшие в местах лишения свободы. Они обычно находятся за гранью нормального общения, позитивных ценностей и позитивных же малых социальных групп. Они пропитаны тюремными нормами и не знают других;

- кровавые деспоты типа Гитлера, Сталина, Гиммлера, Ежова, Пол Пота, которые хотя и не были судимы, тем не менее являются преступными людьми. Я понимаю, что юридически некорректно называть тех, кто ни разу не привлекался к уголовной ответственности, преступниками, но именно для них и в криминологическом понимании вполне можно сделать исключение.

Еще одно исключение можно сделать для такого вида преступного человека, как серийные убийцы, в первую очередь сексуальные и наемные, которых в полном смысле можно назвать служителями смерти. Многие из них ранее тоже не привлекались к уголовной ответственности, но десятки совершенных ими убийств позволяют без колебаний сказать, что каждый из них - преступный человек.

Итак, есть личность преступника и есть преступный человек, но не тот, каким представляли его себе ломброзианцы. Им преступного ничего не передалось по наследству биологическим путем, и они ничего такого не передали своим детям. Наличие среди преступных людей гитлеров и сталиных свидетельствует о том, что настала пора выделить и исследовать их в рамках политической криминологии, как мы уже выделили и стали изучать сексуальных маньяков и наемных убийц. Впрочем, В.Н. Кудрявцев, А.Н. Трусов, Ю.И. Стецовский уже сделали необходимые шаги в этом направлении, но это только первые шаги.

Рассмотрим теперь некоторые характерные черты личности преступника.

Преступники, в отличие от не преступников, хуже усваивают требования правовых и нравственных норм, которые не оказывают на них существенного влияния. Такие люди очень часто не понимают, чего от них требует общество. Существуют и другие нарушения социальной адаптации, которые вызываются отсутствием мотивированности к соблюдению социальных требований. В этом случае человек понимает, чего от него требует окружение, но не желает эти требования выполнять. Это порождается отчуждением личности от общества и его ценностей, от малых социальных групп (семьи, трудовых коллективов и т.д.). У таких людей плохая социальная приспособляемость. Поэтому у них возникают немалые сложности при попытках адаптироваться в общественно одобряемых малых группах. Зато они неплохо, а во многих случаях просто прекрасно, адаптируются в антиобщественных или преступных группах, в том числе в местах лишения свободы.

Сравнительное психологическое изучение личности, проведенное в больших группах преступников и законопослушных граждан, показало, что первые отличаются от вторых значительно более высоким уровнем импульсивности, т.е. склонностью действовать по первому побуждению, и агрессивностью, сочетающейся с высокой чувствительностью и ранимостью в межличностных взаимоотношениях. Преступники более ригидны, т.е. отличаются "застреваемостью" переживаний и состояний, которые способны направлять их поведение в течение долгого времени.

Застрявшие впечатления могут вести автономное существование многие годы, никак не изменяясь под воздействием новых внешних и внутренних факторов, но потом эти впечатления как бы взрываются в некоторых провоцирующих ситуациях.

Многие преступники паранойяльны, т.е. подозрительны, недоверчивы, все время ожидают нападения. Такие лица склонны применять насилие в различных конфликтах. Указанные черты в наибольшей степени присущи тем, кто совершает грабежи, разбойные нападения, изнасилования, убийства или наносит тяжкий вред здоровью, в меньшей - лицам, признанным виновными в совершении краж, в наименьшей - лицам, совершившим хищение путем растраты, присвоения или злоупотребления доверием и прочие преступления в сфере экономической деятельности.

Именно эти признаки в совокупности с антиобщественными взглядами и ориентациями отличают преступников от непреступников, а их сочетание (не обязательно, конечно, всех) у конкретного лица становится непосредственной причиной совершения преступления. Вместе с тем нужно учитывать, что подобные черты формируются в рамках индивидуального бытия, на базе индивидуального жизненного опыта, а также биологически обусловленных особенностей. Однако такие особенности, равно как и психологические черты, носят как бы нейтральный характер и в зависимости от условий жизни и воспитания наполняются тем или иным содержанием, т.е. приобретают социально полезное или антиобщественное значение.

Каждый индивид как личность - это продукт не только существующих отношений, но и своего собственного развития и самосознания. Одно и то же по своим объективным признакам общественное положение, будучи по-разному воспринято и оценено личностью, побуждает ее к совершенно различным действиям. Отношение человека к социальным ценностям и сторонам: действительности, нормам и институтам, к самому себе и своим обязанностям, к различным общностям, группам и т.д. зависит, следовательно, как от внешних, так и от внутренних, личностных обстоятельств.

Вот почему недопустима и социологизация, и психологизация личности преступника. Первое обычно выражается в преувеличении влияния среды на формирование и поведение личности, в игнорировании субъективных факторов, психологических свойств, психических состояний и процессов, в сведении личности к ее социальным ролям и функциям, положению в системе общественных отношений. Второе - в придании решающего значения психологическим факторам без учета сформировавшей их социальной среды, условий, в которых человек развивался или действовал. Криминология должна исходить из диалектического единства социального и психологического в их взаимодействии.

Среди преступников немало лиц ярко выраженной индивидуальностью, лидерскими способностями, большой предприимчивостью и инициативой. Эти качества в сочетании с негативно искаженными ценностными ориентирами, нравственными и правовыми взглядами обычно выделяют лидеров преступных групп и преступных организаций, являясь существенной характеристикой последних. Эти же качества могут лежать в основе классификации преступников, являться показателем общественной опасности их и того или иного вида преступного поведения. В то же время указанные качества людей с успехом могут использоваться в профилактике преступлений и исправлении преступников.

Зная общие характеристики контингента преступников, их отличительные особенности и типологические черты, нельзя в то же время забывать, что в любой сфере практической деятельности по борьбе с преступностью - профилактике, раскрытии, расследовании преступлений, рассмотрении уголовных дел в суде, назначении уголовного наказания, исправлении и перевоспитании преступников - сотрудник правоохранительного учреждения имеет дело с живым человеком. Поэтому во всех случаях он обязан иметь в виду индивидуальную неповторимость каждого конкретного подозреваемого, обвиняемого, осужденного. Недопустимо видеть в преступнике лишь носителя социального зла, ведь это неповторимая личность с ее страстями и сложностями, только ею прожитой жизнью, какой бы неправедной она ни была. Каждый человек без исключения интересен, и каждого надо понять, вникнуть в его судьбу, в условия его существования, какое бы гнусное преступление он ни совершил.

Можно представить следующую схему структуры личности преступника, каждая подструктура которой взаимодействует со всеми остальными, при этом личность преступника отличается от личности законопослушных людей не отсутствием или наличием какой-нибудь подструктуры, а содержанием каждой из них, в первую очередь нравственным.

Если же иметь в виду особо опасных преступников, то каждая из приведенных подструктур применительно к ним обладает рядом весьма важных особенностей. Они будут рассмотрены ниже.

Изъятие любой из приведенных подструктур разрушает целостность всей структуры. Ни одна из них не может существовать самостоятельно. Следовательно, все подструктуры составляют то, что является сложнейшей системой, именуемой личностью.

┌─────────────────────────┐ ┌────────────────────────┐

│ Характер, │ │ Нравственные │

│темперамент, особенности │ │ особенности, │

│ мышления и другие ├────────┐ ┌─────┤ ценностные ориентации, │

│ психологические │ │ │ │ позиции │

│ особенности │ │ │ │ │

└─────────────────────────┘ │ │ └────────────────────────┘

│ │

┌──────────────────────┐ │ │ ┌───────────────────┐

│ Социальные и │ │ │ │ │

│ психологические │ ┌─────┴────┴────┐ │ Навыки, умения, │

│ аспекты пола, ├─────┤ ЛИЧНОСТЬ ├─────┤ │

│ возраста, состояния │ └─┬──────┬────┬─┘ │ знания │

│ здоровья │ │ │ │ │ │

└──────────────────────┘ │ │ │ └───────────────────┘

│ │ │

┌───────────────────┘ │ └──────────────────┐

│ │ │

┌──────────┴───────────┐ ┌──────────┴─────────┐ ┌─────────┴────────┐

│ │ │ Представление │ │ Социальные и │

│ Представление об │ │ о себе, отношение │ │ психологические │

│ окружающем мире, │ │ к себе │ │ аспекты │

│ отношение к нему │ │ "Я" - концепция │ │ жизненного │

│ │ │ │ │ опыта │

└──────────────────────┘ └────────────────────┘ └──────────────────┘

Рассмотрим отдельные подструктуры.

Характер, темперамент, особенности мышления и прочие психологические особенности оказывают заметное влияние на поведение человека и его реакции на внешнее воздействие, особенно если оно травматично для психики.

Нравственные особенности определяют выбор жизненных ситуаций, линию поведения, способы решения жизненных проблем и достижения целей, стереотипы общения с другими людьми и членство в малых социальных группах. Навыки, умения, знания также весьма значимы для реализации преступного поведения. Некоторые преступления могут быть совершены только при наличии конкретных знаний, например преступления, связанные с высокими технологиями или просто с управлением и эксплуатацией техники. Так, преступления в сфере компьютерной информации под силу только тем, кто имеет соответствующие знания и умения.

Для понимания личности преступника, да и личности вообще очень важно ее отношение к себе и окружающему миру. Это отношение всегда заряжено огромной энергией, оно имеет базовое, фундаментальное значение для индивида, его бытия, духовности, жизненных перспектив. Кроме того, оно несет существенный нравственный заряд. Представьте себе человека, который крайне недоволен собой, своей жизнью, своим положением в обществе и объясняет это тем, что окружающие - подлые, нечестные, бессовестные люди, да и вообще во всем мире не найти справедливости. Как вы думаете, насколько велика вероятность того, что подобный человек решится на преступные действия, чтобы достичь чего-то для себя значимого, поднять свой статус и самоутвердиться?

На поведение людей влияют такие факторы, как пол, возраст, состояние здоровья. Женщины обычно не совершают действий, требующих большой физической силы, люди старшего возраста чаще всего оказываются неспособными на поступки, требующие быстрой реакции, гибкости, ловкости. В то же время подростки редко совершают правонарушения, предполагающие зрелость, особые знания, умение вести себя определенным образом (например, при мошенничестве) и т.д. Конечно, и пожилой человек, и инвалид, неспособные на определенное поведение в качестве исполнителя, вполне могут выступать в качестве организатора преступления. Подобным образом нередко действуют преступники-рецидивисты старшего возраста.

Следует особо остановиться на криминологической роли психических аномалий, под которыми подразумеваются расстройства психической деятельности, не достигшие психотического уровня (статуса психической болезни) и не исключающие вменяемость, но влекущие личностные изменения, которые могут способствовать отклоняющемуся поведению. Такие аномалии затрудняют социальную адаптацию индивида и снижают его способность отдавать себе отчет в своих действиях и руководить ими. У лиц психическими аномалиями преобладают нормальные психические явления и процессы, а потому такие лица сохраняют в основном свои социальные связи, в подавляющем большинстве случаев они трудоспособны, дееспособны и вменяемы. К числу психических аномалий следует отнести психопатию, олигофрению в степени легкой дебильности, остаточные явления травм черепа, органические поражения центральной нервной системы, алкоголизм, наркоманию.

Психические аномалии играют роль условий, способствующих преступному поведению, в том числе особо опасному, ведению антиобщественного образа жизни, детерминируют определенный круг, содержание и устойчивость социальных контактов и привязанностей. Такие аномалии содействуют формированию криминогенных взглядов, ориентации, потребностей, влечений и привычек. При расстройствах психики развиваются такие черты характера, как раздражительность, агрессивность, жестокость, и в то же время снижаются волевые процессы, повышающие внушаемость, ослабляются сдерживающие контрольные механизмы. Они препятствуют нормальной социализации личности, усвоению ею общественных ценностей, установлению нормальных связей и отношений; мешают заниматься определенными видами деятельности или вообще трудиться, в связи с чем повышается вероятность совершения противоправных действий. Психические патологии могут развиваться скрытно, никак не проявляясь, и восприниматься окружающими не как патологии психики, а как странности характера, неуравновешенность, склочность, необъяснимая жестокость или тупость.

Неотъемлемой подструктурой личности являются социальные и психологические аспекты жизненного опыта. Собственно говоря, все реакции человека на внешние воздействия, его собственные желания и влечения базируются на этом опыте. Они проявляются не только как определенные навыки, знания и привычки, в том числе антиобщественного характера, и не только выработанной всей прожитой жизнью системой отношений и оценок. Как показывают эмпирические исследования, жизненный опыт, в том числе имевший место в далеком детстве, особенно если он был эмоционально насыщен и психотравматичен, может "застрять" в психике и уже много лет спустя мотивировать преступное поведение.

Личности убийц и их поведению посвящено немало работ дореволюционных русских исследователей. К одной из таких работ относится прекрасный труд Д.А. Дриля "Преступник и преступники", одна из глав которого посвящена убийцам и убийствам. Автор делает тонкие психологические наблюдения, которые им изложены как в виде общих выводов, так и применительно к отдельным случаям.

Дриль констатирует у некоторых убийц любовь к крови, т.е. то, что я называю некрофилией. Он пишет, что ее истоки надо искать в основе личности - в сфере чувствований и в их извращениях, но не в беглых, мимолетно вспыхивающих и быстро проходящих чувствованиях, а в чувствованиях, более постоянных и стойких, присущих данному индивидууму, т.е. в его обычном самочувствии и более обычных оттенках его настроения. Одной из важнейших составных частей самочувствия в общественном отношении является половое, оно же и родовое чувство, считал Дриль*(13) . В доказательство он приводит множество примеров: к сожалению, они далеко не всегда убедительны, хотя не вызывает сомнений связь между сексуальной жизнью человека и убийствами. Эта связь значительно более сложная и глубинная, чем представлялась Дрилю. Ее нельзя установить с помощью лишь внешних наблюдений за преступниками, а только путем глубокого психологического анализа личности виновного. К тому же особой ролью сексуальной жизни можно объяснить лишь часть убийств, но далеко не все, даже если иметь в виду множество опосредствований.

Типологию преступников активно исследовал С.В. Познышев. Критикуя концепции Ломброзо, Ферри и Гарофало, Познышев поясняет, что содержание преступного типа образует то сочетание постоянных свойств, в силу которого личность реагировала на полученные ею впечатления поведением определенного характера. Познышев различает два типа преступника: экзогенный и эндогенный, но применительно ко всем преступлениям, не различая их характера и степени тяжести. Однако свои теоретические обобщения он в основном иллюстрирует анализом убийств, при этом приводит весьма интересные эмпирические данные.

Так, из обследованных им 250 бандитов 100 не испытывали никакого содрогания и вообще более или менее заметного впечатления от вида крови, ран и трупов и характеризовали свое отношение ко всему этому как полное равнодушие. Из них 33 заявили, что сами заметили, что вполне привыкли ко всем этим зрелищам, прежде для них неприятным, на войне. У 82 бандитов были заметны нерасположение к насилию и тяжелые впечатления, производимые на них видом крови и ран. 24 бандита никогда не видели ран и крови, кроме небольших кровотечений при порезе собственных пальцев. Относительно 38 точных сведений по данному вопросу не получено. У шести была резко выражена любовь к насилию при равнодушии к его последствиям.

Познышев пишет, что "наклонность к насилию особенно рельефно выделяется среди свойств бандита, когда она проявляется при таких отношениях к потерпевшему, при которых естественно было бы ожидать особенной мягкости со стороны преступника, например, когда потерпевший был хорошим знакомым или другом преступника или находился с преступником в момент преступления или непосредственно перед этим в близких отношениях и т.п. А между тем - даже оставляя отмеченные уже психопатологическими чертами случаи садизма в стороне - и при таких отношениях мы встречаем иногда в психологии бандита особенно резко выступающую способность к насилию, удивительно спокойное и рассчитанное применение к другому человеку физической силы для достижения намеченной корыстной цели. Это не так удивительно еще, когда мы имеем перед собой бандита-профессионала, долго подвизавшегося на бандитском поприще и выработавшего в себе полное равнодушие к чужим страданиям. Но когда перед вами юноша, впервые вступивший на преступный путь, эта черта невольно останавливает на себе особенное внимание. Что же будет, спрашивается, с таким человеком далее, если уже в начале своей преступной карьеры он обнаруживает такую смесь равнодушия и жестокости"*(14) .

Какого-либо тонкого психологического анализа отдельных убийц бандитов у Познышева мы не найдем. Приводимые им фотопортреты убийц, бандитов и насильников именно как соответствующих типов в этом совсем не убеждают. На фотоснимках они могут быть кем угодно, в том числе вполне законопослушными гражданами. Вместе с тем анализируемые им примеры полностью убеждают в том, что в большинстве случаев это особо опасные убийцы.

Иногда официальное признание кого-либо опасным или особо опасным называется некоторыми теоретиками "клеймением". Так, К. Уэда критически относился к "клеймению". Он считал, что когда индивид совершил негативный поступок, "клеймение" за это со стороны общества воздействует на психику человека. Поэтому он идентифицирует себя с преступником, что способствует совершению нового преступления*(15) .

В действительности не все так, хотя стигматизация, безусловно, имеет место, и без нее, совершенно очевидно, не обойтись.

Во-первых, человек, совершивший особо опасное преступление, должен понимать и признавать, что и после отбытия им наказания, пусть и очень сурового, печать совершённого остается на нем, и в этом никто, кроме него самого, не виноват. Это - крест, который ему нужно нести, и никто ему нести эту ношу облегчить не в состоянии, а причиной является неимоверное преступление, совершенное им. Даже если он обратится к богу, то и в этом случае он не должен найти прощения, во всяком случае, успокоения. Впрочем, такой человек может и не терзаться содеянным и не очень или совсем не переживать в этой связи, такое часто встречается. В местах лишения свободы осужденные за убийства, если это не убийство ребенка, другими преступниками не порицаются, их даже не обсуждают. Так что там никакого "клеймения" не происходит. Я беседовал со многими особо опасными убийцами, и лишь единицы из них проявляли некоторые, только некоторые и весьма слабые, признаки покаяния.

Во-вторых, "клеймение" (пятно, репутация) играет и предупредительную роль: люди будут знать, кто живет с ними рядом или с кем вместе они работают, либо так или иначе с ним общаются; это заставит милицию (полицию) пристальнее присматривать за освобожденными от наказания подобными лицами. В случае же совершения ими нового преступления будет справедливо, если им при определении наказания припомнят, что они уже ранее совершали нечто, резко выходящее за рамки привычного.

Вместе с тем "клеймение" может тормозить и даже исключить исправление и самоисправление, желание стать лучше. В этом его отрицательная сторона.

"Клеймение" известно еще из библейской истории.

Когда Каин убил Авеля и бог разоблачил его, убийца пожаловался, что теперь "всякий, кто встретится со мною, убьет меня" (Быт 4:14). В ответ на это бог поступил довольно странно: "И сказал ему Господь: за то всякому, кто убьет Каина, отмстится всемеро. И сделал Господь Каину знамение, чтобы никто, встретившись с ним, не убил его" (Быт 4:15). Этот эпизод несуразен сам по себе: бог и Каин не могли не знать, что кроме Каина, Адама и Евы (его родителей) на земле других людей нет и его попросту некому было убить.

Д.Д. Фрезер дает такое объяснение "каиновой печати". Знак, поставленный на нем богом, составлял исключительную особенность убийцы. Так поступали, как убедительно доказывает Фрезер, т.е. как-то помечали убийц, очень многие народы в древности, с тем чтобы, во-первых, указать на него как на человека, соприкоснувшегося со смертью, а потому очень опасного; во-вторых, клеймо, поставленное богом на убийце, должно было освободить его от мести со стороны духа убитого. Возможно, что божья печать была такой, что до неузнаваемости изменила внешность Каина, так что дух Авеля просто не мог бы узнать его. Многие первобытные народы прибегали именно к такому способу, чтобы обезопасить человека от духа убитого им*(16) .

Тем не менее остается неясным, почему бог защитил Каина, не является ли это доказательством того, что творец заранее смирился со злом и намеренно покрыл его?

Исследователи личности преступника и природы преступного поведения советского периода, которые не придерживались ломброзианских и близких к ним взглядов, в своих типологических и классификационных схемах выделяли преступников, представлявших наибольшую общественную опасность. Однако, как мы увидим, последних они не называют особо опасными и не очень четко обозначают те преступления, которые они совершают. Происходит это главным образом потому, что криминологи, занимающиеся соответствующими проблемами, знают преступников в лучшем случае по уголовным делам, дающим весьма ущербную информацию о них. Такие исследователи не имеют опыта углубленного (клинического или монографического) изучения личности преступника, руководствуясь лишь общими представлениями о ней.

Так, А.Ф. Лазурский писал о криминальном активно извращенном типе, выступающем либо в качестве беспорядочного, но решительного, волевого и энергичного насильника, склонного к безделью и дракам, либо наделенного сосредоточенно жестокими качествами. Ко вторым он причислял убийц*(17) . А.Г. Ковалев в качестве самого опасного различал глобальный преступный тип, отличающийся асоциальностью, полной преступной зараженностью, ненавистью к труду и людям, стремлением любыми путями осуществить свои преступные замыслы*(18) .

П.А. Бейлинсон и Ю.М. Лившиц, еще в 1970 г. опубликовавшие монографию под обещающим названием "Тяжкие преступные посягательства на личность и общественный порядок", ничего, в сущности, не сказали о личности виновного и причинах таких преступлений. Они ограничились лишь утверждениями, что "особенности личности такого преступника состоят в присущих ей индивидуалистических взглядах и соответствующем поведении, выражающих анархическое отношение к социалистической дисциплине, правам и интересам граждан. Глубина криминальной зараженности личности может быть различной". Разумеется, подобные суждения абсолютно ничего не объясняют. Объяснять, например, сексуальные убийства анархическим отношением к социалистической дисциплине, правам и интересам граждан просто наивно. Впрочем, такие объяснения применимы как к убийствам, так и к мелким кражам или к пьяному дебошу.

Подобные объяснительные конструкции (не только в пределах типологии) вообще характерны для советской криминологии, они всегда или почти всегда содержали в себе элементы коммунистической идеологии, вроде ненависти к труду (Ковалев) или анархического отношения к социалистической дисциплине. Разумеется, ненависть к труду (?!) никак не объясняет совершение особо тяжких и тяжких преступлений против человека.

Вместе с тем представляется плодотворной давно высказанная А.И. Долговой идея относительно выделения типа криминогенной личности, хотя в этом типе акцент делается не только и не столько на степени общественной опасности преступного поведения, сколько на его систематичности, длительности и неисправимости преступника. Понятно, что он может постоянно совершать, например, и мелкие кражи. В других типологиях преступников наиболее опасные из них, конечно, выделяются (например, К.Р. Абызовым, В.Г. Грибом), однако сколько-нибудь развернутых их описаний не дается. К сожалению, в связи со слабой науковедческой подготовкой многие криминологи путают типологию с классификацией.

По такому признаку, как глубина, стойкость и интенсивность антисоциальной направленности личности преступника, некоторые криминологи (С.С. Крашенников) выделяют особо злостный, совершивший опасный или особо опасный рецидив преступлений*(19) . Тем самым допускается, что человек, совершивший особо опасное преступление в первый раз, к данному типу не относится. Куда его отнести?

В отечественной криминологии понятие особо опасного преступника обычно не использовалось, а если о нем говорили, то чаще всего как об особо опасном рецидивисте. Между тем это несовпадающие понятия: особая опасность рецидива зачастую определяется количеством тяжких преступлений, однако особо опасными следует признать и тех, кто до этого ни разу не привлекался к уголовной ответственности. Например, таким был одинцовский монстр Головкин, последний казненный в России, который замучил и убил десятерых мальчиков. Термин "особо опасный рецидивист", существовавший в российском уголовном праве, позволял оценить правовое положение ранее судимых лиц, определить в случае совершения ими нового преступления наказание, вид колонии для его отбывания и т.д.

Феномен особо опасного преступника в отечественной криминологии обычно изучался в плоскости особо опасного рецидивиста. В этом плане привлекают внимание работы Н.А. Коломытцева, который посвятил множество интересных работ рецидиву преступлений и личности рецидивиста. Он считает, что наиболее характерным для особо опасного рецидива следует считать устойчивость преступной деятельности, которая имеет элементы, переходящие в профессию, пренебрежение к правовым нормам, социально-нравственную нечувствительность виновного к неоднократному осуждению в виде лишения свободы. Особо опасные рецидивисты обладают повышенной общественной опасностью*(20) . Как мы видим, главным в понимании особо опасного рецидива (и рецидивиста) является неоднократное совершение преступлений независимо от их характера. Такой подход представляется не совсем удачным в силу его неполноты. Здесь характер преступления не учитывается.

В той же работе Коломытцев отмечает у особо опасных рецидивистов деформированные взгляды на жизнь, инфантильность в оценке социально-экономических и политических событий, стремление к наживе, повышенный уровень самооценки и притязаний, преклонение перед грубой физической силой, что, по его мнению, характеризует 50% субъектов особо опасного рецидива. У 24% осужденных рассматриваемой категории, согласно Коломытцеву, наблюдается бедность языка и мышления. Риск и опасность, связанные с систематическим совершением преступлений, служат, по их мнению, доказательством наличия в их личности таких качеств, как смелость, целенаправленность, организаторские способности. Самые опасные рецидивисты отличаются от других осужденных настороженностью и недоверием к другим. Проявляют воинствующий эгоизм, нередко провоцируют других на конфликт, потребляют алкоголь, наркотики, проявляют половую распущенность; в структуре их личности преобладают низшие, примитивные потребности*(21) .

Такой довольно поверхностный анализ криминологических особенностей особо опасных рецидивистов в отечественной юридической литературе отнюдь не исключение. Прискорбно, что исследователи как бы не видят различий в личности не только в связи с характером не раз совершенных преступлений (человек, совершивший кражу в третий раз, будет существенно отличаться от того, кто убил в третий раз), но и между рецидивистами, один из которых арестован за кражу в третий раз, а второй - в десятый. Весьма примитивен анализ мотивов рецидивного преступного поведения, он обычно ограничивается пересказом общеизвестных положений из работ отечественных криминологов и специалистов в области уголовного права относительно того, что представляют собой мотивы. Они не исследуются применительно к отдельным категориям рецидивистов, причисленных к особо опасным.

Изучая преступников, исследователи обычно имеют в виду их поведение в местах лишения свободы. Так, Н.С. Артемьев и А.А. Мазурин выделяют там активно криминогенный тип. Это осужденные, которые активно поддерживают воровские законы, характеризуются сознательным противопоставлением себя требованиям общества, являются носителями тюремной субкультуры, создают антиобщественные группировки*(22) . Однако неизвестно, угрожают ли они жизни других людей.

Вообще для исследователей рецидива характерен не очень глубокий анализ личности особо опасных преступников и рецидивистов, в частности нежелание учитывать, какие именно преступления и как часто они совершают. Например, еще в 1970 г. П. Михайленко и И. Гельфанд писали: "Особенно большую опасность представляют те из них, кто, упорно сопротивляясь вовлечению их в общественно полезный труд и учебу, не желая приобретать общественно полезные специальности, не ограничиваются только собственным неповиновением администрации исправительно-трудового учреждения, но и стремятся отрицательно повлиять на заключенных, ставших на путь исправления, в особенности на заключенных-активистов, оказывающих администрации и сотрудникам исправительно-трудового учреждения значительную помощь в работе по исправлению и перевоспитанию осужденных. На этой почве некоторые особо опасные рецидивисты совершают в стенах колонии или тюрьмы новые опасные преступления"*(23) .

Глава II. Основные черты особо опасного преступника

1. Понятие особо опасного преступника

Об особо опасных преступниках есть смысл говорить только в том случае, если они представляют собой определенную, четко очерченную совокупность, отличную от других групп преступников в силу своих специфических черт. Тогда эта криминологическая группа предстает как социальный и психологический тип, объединяющий в себе всех тех, кто представляет собой наибольшую опасность для людей, всего общества и даже - еще шире - для цивилизации, если иметь в виду тоталитарных преступников, главарей бесчеловечных режимов.

Поэтому возникает неизбежный вопрос: что именно присуще этой группе, отличающей ее от других подобных криминологических формирований, какие преступления, образно говоря, объединяют ее представителей? Насколько устойчивой является данное образование, т.е. давно ли оно существует и каковы ее перспективы в будущем?

Прежде всего следует отметить, что только с помощью уголовного закона, в частности, опираясь на положения ст. 15 УК РФ, невозможно выделить категорию особо опасных преступников. Уголовный закон вообще не выделяет какие-либо категории (или типы) преступников, что вряд ли заслуживает положительной оценки. Наряду с этим бывает трудно разрешить такую криминологическую проблему, как отнесение конкретного человека к особо опасным или иным криминологическим типам преступников. Нередко это можно сделать лишь в результате тщательного изучения совершенного им преступления и, что очень важно, его личности.

Особо опасные преступники - это, во-первых, убийцы (осужденные за убийства), и их всех объединяет высокий, даже наивысший уровень агрессивности, она составляет ядро, основу их личности. Эти преступники могут быть еще и корыстными или (и) честолюбивыми (властолюбивыми) сверх всякой меры, но все-таки такая агрессивность и нацеленность на убийство характеризует их в первую очередь. При этом не имеет значения, своими руками они убивают или организовывают, направляют, стимулируют на убийство других. О многих, даже большинстве из них можно сказать, что они являются некрофильскими личностями. Как раз поэтому подобные люди прибегают к убийствам, которые ощущаются ими как наиболее привлекательные, эффективные и желанные способы решения их жизненных проблем. Поэтому далеко не каждый, совершивший убийство или иное (в соответствии с ч. 5 ст. 15 УК РФ) особо тяжкое преступление, может быть отнесен к числу особо опасных преступников.

У некоторых убийц из числа особо опасных преступников, например у наемных, убийство становится основным или даже единственным источником получения средств к жизни, у других - способом захвата власти. Среди особо опасных убийц значительна доля лиц, у которых агрессивность переплетается с жестокостью, нередко изощренной и чрезвычайной; во многих случаях причинение страданий и мучений кому-то, даже множеству людей просто не принимается во внимание, об этом просто не думают.

Во-вторых, из сказанного следует, что не все виновные в совершении преступлений, отнесенных законом к категории особо тяжких, являются особо опасными преступниками. Из числа убийц к ним относятся те, чьи деяния квалифицируются по ч. 2 ст. 105 УК РФ. Но не всех, осужденных в соответствии с этой статьей, можно признать особо опасными преступниками. К ним бывает трудно отнести всех тех, кто совершил убийства по мотиву кровной мести, в составе группы лиц, из хулиганских побуждений. Это не значит, что всех других безусловно можно считать особо опасными, в каждом случае необходим скрупулезный анализ личности виновного и мотивов его поведения.

В-третьих, отдельные лица, совершившие преступления из категории тяжких, тоже могут быть названы особо опасными, например те, которые осуждены за серийные изнасилования или серийные насильственные действия сексуального характера, серийные сексуальные преступления против детей и подростков и некоторые другие.

Приведенные здесь соображения делают необходимым назвать обобщающие характеристики личности особо опасного преступника, каждая из которых или их совокупность позволят отнести данное лицо к названному криминологическому типу. Такими признаками могут быть:

1) причинение исключительного вреда человеку (людям), обществу, общественной нравственности, веками устоявшимся этическим представлениям;

2) наивысший уровень агрессивности, часто сочетаемой с особой жестокостью, равнодушием к страданиям и мучениям других людей, презрением к ним;

3) устойчивость такой агрессивности, совершение не одного особо тяжкого преступления, а нескольких, иногда множества, когда жертвами становятся даже не сотни, а тысячи, миллионы людей, ставших жертвами тоталитарных правителей. В других случаях наряду даже с единичным случаем особо опасной агрессии имеют место и другие, менее опасные;

4) некрофильский характер личности виновных в подобных деяниях и самих деяний;

5) наличие расстройств психической деятельности в рамках вменяемости различного генеза, в других случаях у исследуемых личностей наблюдаются акцентуации характера. Психические аномалии и акцентуации способствуют преступному поведению.

Необходимо отметить очень важное обстоятельство: особо опасные преступники чрезвычайно редко считают себя виновными и готовыми искренне покаяться в своих злодеяниях. Они обычно глухи к обвинениям, упрекам и даже проклятиям, точно так же, как были равнодушно презрительны к мольбам, страданиям и стенаниям своих жертв. Подобное отношение к содеянному выдает их ощущение, даже убежденность, обычно бессознательные, в правильности и, более того, полезности совершенного ими (например, серийные убийцы проституток), некоторые вообще не считают его преступным (например, тоталитарные преступники). Между тем отношение к общеуголовным особо опасным преступникам со стороны других общеуголовных преступников, особенно если жертвами первых были дети и подростки, является, как правило, крайне негативным. В местах лишения свободы они выталкиваются на нижнюю ступень неформальной тюремной иерархии, их презирают, преследуют, избивают, подвергают сексуальным издевательствам, держат в качестве изгоев. Одним словом, такие преступники активно осуждаются всеми, даже тоталитарными особо опасными преступниками.

Однако другие общеуголовные особо опасные преступники обычно не находятся на положении отверженных и униженных. Если они обладают авторитетом среди преступников (в условиях свободы или в местах ее лишения) и (или) значительной физической силой, то находят себе достойное место в криминальной иерархии. Их могут даже бояться. Представители преступной среды, естественно, не задумываются над степенью общественной опасности таких лиц.

И у общеуголовных, и у тоталитарных общественно опасных преступников начисто отсутствует чувство вины, они вообще находятся далеко от самих границ нравственности во всех тех случаях, когда хоть как-то затрагивается стержень их бытия: доминирующая идея о мести женщинам, уничтожении врагов "их" религии, захвате и удержании власти и т.д. Иными словами, они, как правило, не одномерны, правда, какая-то часть их личности и мотивов поведения может превалировать над всеми остальными. Поэтому, например, тираны и убийцы своего народа могут быть неплохими отцами, скромными, даже слишком скромными в быту, умелыми и обходительными в светском общении, ценителями искусства и т.д.

Соприкосновение с общеуголовными особо опасными преступниками, особенно с серийными убийцами, может вызвать омерзение, отвращение, страх, ужас, негодование и другие эмоции, резко отталкивающие от них и поэтому препятствующие их научному познанию. Но в то же время появляется ощущение контакта с чем-то огромным, грозным, таинственным, даже потусторонним. Это совершенно естественно, поскольку они постоянно общаются со смертью и даже являются ее символами и послами. За редкими исключениями смерть всегда вызывала подобную реакцию. Ее носители тоже.

Однако далеко не все общеуголовные особо опасные преступники, особенно если в них пристально всматриваться, выглядят грозными или таинственными. Среди них оказывается много никчемных личностей, жалких неудачников, измученных собственными проблемами и провалами, постоянными мыслями о своем ничтожестве и ненужности. Поэтому мотивом их преступного поведения становится попытка хоть как-то утвердить себя, прежде всего в собственных глазах, защитить свой социальный и биологический статус, унизить, а еще лучше уничтожить тех (обычно женщин), которые воспринимаются ими как источник бед и жизненных катастроф. Не случайно разъяснение им их собственных мотивов совершенных злодеяний для них весьма болезненно, они всячески стремятся уйти от признания себя источником таких действий.

Совсем иначе выглядят те террористы, субъективный смысл преступного поведения которых заключается в защите своей единственно верной религии или (и) своей находящейся в опасности Родины. Многие из них даже во время следствия, суда и отбывания наказания стараются держать себя более или менее достойно, даже рисуясь в этой роли, доказывая всем и себе, что их дело - правое. Примерно так же ведут себя державные преступники, всем своим видом тоже утверждая свою правоту. Подобным образом вели себя некоторые немецко-нацистские преступники на Нюрнбергском процессе, Саддам Хусейн на суде в Багдаде.

Как следует из предыдущего изложения, я исхожу из существования двух основных подтипов особо опасного преступника: тоталитарного и общеуголовного. Первые совершают преступления ради торжества пропагандируемой идеологии, в том числе религиозной, захвата и удержания власти, подавления оппозиции и террора в отношении собственного населения, захвата и оккупации чужих земель. Это более или менее однородная группа, но и среди них следует выделить религиозных фанатиков, военных и политических (государственных) особо опасных преступников. Следовательно, среди них заметны: 1) преступления на почве религиозного фанатизма; 2) агрессивные войны, оккупация чужих территорий, геноцид и экоцид, преступления против мирного населения, военнопленных, применение запрещенных средств и методов ведения войны; 3) преступления против политических противников, глобальный террор против своих же граждан и особенно оппозиции. Названные преступления составляют основную группу деяний, совершаемых тоталитарными особо опасными преступниками.

Общеуголовные особо опасные преступники представляют собой не менее пеструю картину. Их можно разделить на две группы: на тех, которые совершают убийства, в первую очередь серийные, из корыстных побуждений, и на тех, которые убивают (особенно детей), насилуют, учиняют насильственные действия сексуального характера, развращают детей и подростков в силу глубинных интимных и психотравмирующих переживаний, защищая свой социальный и биологический статус, уничтожая тех, кто олицетворяет для них угрозу.

Можно ли отнести к числу особо опасных преступников тех лиц, которые совершили деяния, относимые уголовным законом к числу особо тяжких преступлений, но они не убивали, не совершали серийных изнасилований или развратных действий против детей и подростков? Полагаю, что такие личности не являются особо опасными, поскольку никого не лишали жизни и не допускали сексуальных деяний, вызывающих весьма суровую нравственную реакцию общества. Думается, что даже террористический акт, не приведший к человеческим жертвам и задуманный как не опасный для людей, не следует считать особо опасным. Соответственно, совершившие их лица не могут быть отнесены к особо опасным преступникам. Поскольку же в наших рассуждениях появился новый термин - особо опасные преступления - следует пояснить, что к их числу следует относить те, которые названы выше. Понятно, что особо опасные преступления совершаются особо опасными преступниками.

Особо опасное поведение иногда имеет место как импульсивное, как реализация некоего инстинкта, глубоко заложенного в человека и представляющего собой безусловно "животное" поведение, унаследованное от антропоидных предков. Оно совсем не опосредовано социальными нормами современной цивилизации и нередко представляет собой возвращение древнейшего опыта решения различных жизненных проблем по архетипическим механизмам. Человеком овладевает его давний друг и враг - внутривидовая агрессия в форме едва ли сколько-нибудь сублимированной реакции социальной защиты. В раздражающих ситуациях, прежде всего, должна присутствовать угроза самой почитаемой ценности - своему "Я" и своей жизни. Враг или его муляж могут быть выбраны и произвольно, и целенаправленно в результате их поиска, они могут быть абстрактными в виде некоего символа или конкретными.

Поведение особо опасных преступников мотивируется сложными и переплетающимися явлениями и процессами, носящими преимущественно бессознательный характер. Чаще всего такие лица не понимают истинных источников своей преступной активности и не всегда хотят знать об этом. Такая позиция неудивительна, потому что путешествие в собственные психологические глубины, даже в чьем-то сопровождении, всегда пугает человека - ведь там он может встретить монстров и других страшных персонажей, созданных его болезненными переживаниями и порочными влечениями, в которых стыдно признаться самому себе.

Мы не сможем должным образом понять мотивацию особо опасных преступлений, если не рассмотрим структуру человеческой психики. Вначале это будет анализ на индивидуальном уровне, но этот уровень важен в первую очередь, поскольку всегда действует конкретный человек под влиянием тех или иных потребностей, влечений, желаний. Я присоединяюсь к мнению К.Г. Юнга, что человеческая психика (он называл ее душой) состоит из трех частей: сознания, индивидуального (личного) бессознательного и архетипизированного индивидуального бессознательного.

Как известно, сознание есть только у людей и оно появляется только в результате их общения друг с другом и восприятия различных ценностей, правил и норм, которые регулируют их жизнь и каждодневное поведение. Сознание выступает контролером нравственности и регулятором нравственного поведения, но при этом самые опасные преступления, например государственные, могут готовиться и осуществляться вполне сознательно. Сознательной (в своей существенной части) является деятельность общественных и государственных институтов, но и от них очень часто ускользает глубинный смысл собственных же действий, особенно если они социально значимы.

По терминологии К.Г. Юнга, можно сказать, что тот опыт, который вытеснен в силу его аморальности, в силу того, что он включает в себя какие-то порочные, грязные влечения, называется Тенью. В ней могут быть "записаны" сами аморальные нормы, как бы разрешение творить зло, а еще потребности и влечения нравственно порицаемого характера, например педофильные или крайне агрессивные.

Например, изучение мною причин убийств детей показало, что убийцы в детстве были жертвами жестокого обращения, их постоянно унижали и избивали. Переживания об этом стерлись из сознания, но прочно сохранились в индивидуальном бессознательном, где они начали вести автономное, независимое от внешних обстоятельств существование. Но затем, при провоцирующих обстоятельствах и обычно в состоянии опьянения, они приводили к поведенческому взрыву. Его глубинный и бессознательный смысл заключался в преодолении тяжких и болезненных, но бессознательных переживаний и символическом самоубийстве: убивая другого ребенка, преступник старался стереть переживания о своем трагическом детстве, уничтожить ребенка как символа своих несчастий.

На протяжении всей истории человечества сложились такие архетипические образы (людей, идей, действий), которые невозможно устранить из нашей жизни. Они находятся где-то в глубинах социального и психологического бытия и всплывают лишь при подходящих для этого условиях. Они отнюдь не только порицаемы, среди них есть более чем общественно полезные, например матери-Родины и ее защиты. Порицаемые образы сосредоточены в Тени, и это, в первую очередь, насильственные способы решения социальных проблем, идеи захвата чужих территорий или власти любой ценой, порабощения или даже уничтожения иных социальных, религиозных или этнических групп и т.д. Такие образы активно и повсеместно реализовывались в древности и последующие века, но совершенно несовместимы с современной цивилизацией, ее принципами и нормами. Этот вытесненный опыт, часто именуемый первобытным варварством, исключительно живуч и время от времени проявляет себя в тоталитарных режимах, идеях и действиях государственных некрофильских преступников, совершающих особо опасные деяния против мира и безопасности человечества.

Возвращение вытесненного, но не уничтоженного опыта можно наблюдать и в индивидуальной жизни. Я полагаю, что инцест и педофилия, например, тоже детерминируются упомянутым древним источником. Тогда, в первобытном человеческом сообществе, люди вступали в сексуальные контакты по совершенно иным правилам, дети, подростки и кровные родственники были так же доступны, как и другие лица.

Тень часто смешивается с групповым нарциссизмом, опасность которого известна, и определяет поведение, что обычно используют тоталитарные преступники. Если козла отпущения ищет и находит группа и тем более толпа, это, как правило, исключает критичность и индивидуальную ответственность. Главари тоталитарных режимов активно подталкивают к тому, чтобы человек растворялся в коллективном движении и коллективной ответственности, чтобы он не осознавал зло, несчастья и провалы как "свое зло, свои несчастья и провалы", чтобы он всегда искал их причины в других. Этими другими в нашем мире обычно выступают национальные и расовые меньшинства, представители других культур, и особенно религиозных.

Тень и эго можно считать противоположностями только в том случае, если допускать, что последнее представляет собой лишь то, что объективно приемлемо, этично, одобряемо. Однако, как известно, зло вполне может быть осознанно творящим, но скорее всего, оно постоянно подпитывается Тенью. Есть основания думать, что Тень формирует глубинные, смысловые уровни мотивации, а эго - внешние, видимые, предметные. Если человек (или общество) захочет подавить теневые импульсы, это у него может не получиться, поскольку он недостаточно знаком с содержанием своей Тени и со способами воздействия на нее, если он вообще не понимает, откуда, как и почему у него возникают порицаемые желания и влечения, если Тень воспринимается как враг или чужой из внешнего мира, а не элемент его собственной личности.

Когда теневая энергия сосредоточивается на других - чужих, которые также являются архетипами, сама Тень становится чуждой частью личности. Она как бы выталкивается из нее, но освободиться от нее невозможно. Поэтому ее энергия будет все время питать поведение, иначе вновь возникнет исчезнувшее, казалось бы, чувство вины, которое опять будет терзать человека и расщеплять его личность. Вот почему всегда так актуальна борьба с противником или с тем, в ком видится противник. Нельзя надеяться на то, что, уничтожив врага, Тень успокоится, и личность, обретя уверенность, сольется с идеальными ценностями, - человек, "мучимый" Тенью, все время будет искать новых врагов. Это более чем убедительно продемонстрировали деятели тоталитарного режима в СССР, которые, не останавливаясь, переходили от одного противника к другому. Устранение каждого из них приносило облегчение и удовлетворение и тоталитарному обществу, и отдельным людям.

2. Агрессия и агрессивность особо опасных преступников

Прежде всего хочу отметить, что буду использовать понятия агрессии и насилия как синонимы.

Как известно, агрессия является таким поведением, когда с помощью физической или психической силы наносится ущерб другим людям, животным или неживым объектам. Психологически агрессия выступает одним из необходимых способов решения жизненных проблем, сохранения индивидуальности и свободы, чувства собственного достоинства, достижения успеха, способом психической разрядки, утверждения и самоутверждения. Вместе с тем с помощью агрессии можно оскорблять и унижать, мстить, захватывать чужое имущество, территории, власть, подавлять и уничтожать своих политических и иных, в том числе "кровных" врагов и конкурентов, удовлетворять свои безнравственные влечения и амбиции, утверждать себя в глазах своего окружения и собственных. Поэтому агрессия способна быть нравственной и безнравственной.

Человек никогда не мог и не сможет, как и многие другие живые существа, жить без агрессии, которая всегда является частью культуры, даже в тех случаях, когда ее запрещают. Агрессия у человека запрограммирована, особенно для защиты и самоутверждения, но то и другое следует понимать в самом широком смысле, например, и как способ защиты своего биологического статуса в качестве мужчины или женщины. Агрессия может быть не только индивидуальной, она часто присуща группе, толпе, государству.

Агрессивность - это черта личности, но она бывает выше или ниже нормы, что позволяет говорить об акцентуации.

Агрессия может противоречить так называемым общечеловеческим ценностям и одновременно нравственности в данной культуре, она способна идти вразрез с этими ценностями, но соответствовать моральным требованиям конкретной цивилизации, и наоборот. Одним словом, она способна быть нравственной или безнравственной, для чего ее всегда нужно соотносить с общечеловеческой моралью, носящей архетипический характер. И хотя можно говорить об общечеловеческой и даже архетипической морали, представления людей о добре и зле, должном и порицаемом весьма подвижны и изменчивы.

Вечность же, архетипичность ее заключается в непреходящем стремлении обрести универсальные нравственные истины, в поиске таких этических порядков, которые позволили бы обеспечить благополучие на земле и небесах. Однако способы для этого выбираются самые разные, в том числе и такие, которые затем признаются абсолютно аморальными. Поэтому концепция о неизменности нравственных норм, в частности, регулирующих применение насилия, лишена серьезных оснований. Тем не менее оценивать агрессивность необходимо в соответствии с теми этическими представлениями и принципами, которые существуют в современном цивилизованном мире, в том числе признаны международными договорами и соглашениями. Между тем в различных культурах могут бытовать представления и принципы, в корне противоречащие тем, которые распространены в цивилизованных сообществах. Вот почему об общечеловеческой морали следует говорить со значительными оговорками и пояснениями.

Но набирающая темпы глобализация способна стирать грани между различными культурами, а стало быть, и нравственными представлениями. Это, с одной стороны, не может не вызывать сожаления, если уходят в небытие неповторимые, хотя и очень отсталые культуры. С другой же - люди в социально застывших регионах Земли все больше приобщаются к современной цивилизации, однако для некоторых из них это может оказаться гибельным.

Руководствуясь этими предварительными, но важными соображениями, можно согласиться с Фроммом о выделении двух типов агрессии: доброкачественной и злокачественной, биологически неадаптированной. Последняя может иметь место в действиях убийц, которых никак нельзя назвать особо опасными преступниками. Поэтому возникает вопрос, кого же считать таковыми. Полагаю, что ими могут быть те, для которых убийство есть самоцель, они убивают ради убийства, чаще всего вовсе не осознавая этого. Это те, которые выше были определены как некрофилы. Это весьма противоречивый контингент преступников: для одних из них жизнь человека не представляет никакой ценности, а для других, напротив, она очень ценна и эту высокую цену они платят, чтобы заглянуть в то черное ничто, что именуется смертью и мощно притягивает их. Не заплатив такую цену, они не смогут удовлетворить свое к ней непреодолимое влечение. Их агрессивность всегда некрофильская, и в этом их наивысшая общественная опасность.

Биологически адаптированная агрессия - это реакция на угрозу витальным интересам человека, заложенная в филогенезе. Она возникает спонтанно как реакция на угрозу, которая может быть весьма слабо очерченной, реальной или мнимой, но воспринимаемой как реальная, но сама агрессия не обязательно должна носить взрывной характер. Дело в том, что человек обороняется не только от внезапно возникшей физической или (и) психической угрозы, а поэтому стремится устранить ее и ее причины. Угроза может быть социальной и носить длительный характер, даже на протяжении всей жизни. Это - угроза материальной необеспеченности и даже нужды, обрушения социального статуса, утраты всех связанных с этим благ, неудовлетворенность своим социальным положением. Защищая себя и своих близких, человек может быть не просто активен, настойчив, напорист, упорен в решении возникающих перед ним проблем, но и выходить за эти рамки, прибегая к насилию.

Фромм считал, что биологическая неадаптивность и злокачественная агрессивность (т.е. деструктивность и жестокость) вовсе не являются защитой от нападения или угрозы; по его мнению, они не заложены в филогенезе и являются специфическими только для человека. Главные проявления агрессивности - убийства и жестокие истязания - не имеют никакой иной цели, кроме получения удовольствия. В основе злокачественной агрессии лежит не инстинкт, а некий человеческий потенциал, уходящий корнями в условия человеческого существования*(24) .

С этими положениями трудно согласиться. Как показали мои многочисленные (и многолетние) изыскания, жестокость, даже особая, часто является защитой от угрозы. Например, она нередко воспринимается исходящей от женщин, с которыми сексуальный неудачник и особенно сексуальный банкрот не способен установить нормальные отношения. Такие катастрофы способны разрушить внутреннюю психологическую структуру личности мужчины, его самоприятие, он начинает ненавидеть женщин, которые олицетворяют угрозу его бытию. Жестокое преступление в отношении женщины детерминируется потребностью ее уничтожения как символа его же несостоятельности, он смотрит на нее, как в зеркало, и видит там, что представляет собой как мужчина. Подвергая женщину жестоким мучениям, он может получить от этого удовольствие, в том числе сексуальное, в этом Фромм, несомненно, прав.

Гораздо более сложным является вопрос о том, действительно ли злокачественная агрессия не заложена в человеке филогенетически. Я полагаю, что убийства с особой жестокостью имели место и в глубокой древности, поскольку и тогда некоторые люди воспринимались как злейшие враги, которых следует уничтожить, проявляя при этом всесокрушающую ярость. За прошедшие десятилетия эти тенденции закрепились на филогенетическом уровне.

В доказательство можно привести следующие соображения К. Лоренца.

Сидней Марголин, психиатр и психоаналитик из Денвера, штат Колорадо, провел очень точное психоаналитическое и социально-психологическое исследование на индейцах прерий, в частности из племени юта, и показал, что эти люди тяжко страдают от избытка агрессивных побуждений, которые им некуда деть в условиях урегулированной жизни сегодняшней индейской резервации в Северной Америке. По мнению Марголина, в течение сравнительно немногих столетий - во время которых индейцы прерий вели дикую жизнь, состоявшую почти исключительно из войн и грабежей, - чрезвычайно сильное селекционное давление должно было заметно усилить их агрессивность. Вполне возможно, что значительные изменения наследственной картины были достигнуты за такой короткий срок; при жестком отборе породы домашних животных меняются так же быстро. Кроме того, в пользу предположения Марголина говорит то, что индейцы-юта, выросшие при другом воспитании, страдают так же, как их старшие соплеменники; а также и то, что патологические проявления, о которых идет речь, известны только у индейцев из прерий, племена которых были подвержены упомянутому процессу отбора.

Индейцы-юта страдают неврозами чаще, чем какие-либо другие группы людей; Марголин обнаружил, что общей причиной этого заболевания оказывается постоянно подавленная агрессивность. Многие индейцы чувствуют себя больными и говорят, что они больны, но на вопрос, в чем же состоит их болезнь, не могут дать никакого ответа, кроме одного: "Но ведь я - юта!" Насилие и убийство по отношению к чужим - в порядке вещей; по отношению к соплеменникам, напротив, оно крайне редко, поскольку запрещено табу, безжалостную суровость которого также легко понять из предыдущей истории юта: племя, находившееся в состоянии беспрерывной войны с белыми и с соседними племенами, должно было любой ценой пресекать ссоры между своими членами. Убивший соплеменника был обязан, согласно традиции, покончить с собой. Эта заповедь оказалась в силе даже для юта-полицейского, который, пытаясь арестовать соплеменника, застрелил его при вынужденной обороне. Тот, напившись, ударил своего отца ножом и попал в бедренную артерию, что вызывало смерть от потери крови. Когда полицейский получил приказ арестовать убийцу, хотя о предумышленном убийстве не было и речи, он обратился к своему бледнолицему начальнику с рапортом. Аргументировал он так: преступник хочет умереть, он обязан совершить самоубийство и теперь наверняка совершит его таким образом, что станет сопротивляться аресту и вынудит его, полицейского, его застрелить. Но тогда и самому полицейскому придется покончить с собой. Поскольку более чем недальновидный сержант настаивал на своем распоряжении - трагедия развивалась, как и было предсказано. Этот и другие протоколы Марголина читаются как древнегреческие трагедии, в которых неотвратимая судьба вынуждает людей быть виновными и добровольно искупать невольно совершенные грехи.

Объективно, убедительно и даже доказательно говорит за правильность марголинской интерпретации такого поведения юта их предрасположенность к несчастным случаям. Доказано, что "предрасположенность к авариям" является следствием подавленной агрессивности; у индейцев-юта норма автомобильных аварий чудовищно превышает норму любой другой группы автомобилистов. Кому приходилось когда-нибудь вести скоростную машину, будучи в состоянии ярости, тот знает - если только он был при этом способен к самонаблюдению, - насколько сильно проявляется в такой ситуации склонность к самоуничтожающим действиям. По-видимому, и выражение "инстинкт смерти" произошло от таких особых случаев*(25) .

Представляется, что Фромм несколько противоречит сам себе, утверждая, что в основе злокачественной агрессии лежит некий человеческий потенциал, уходящий корнями в условия человеческого существования, и в то же время отрицая филогенетическую природу агрессии, которую он назвал злокачественной. Условия жизни людей практически всегда были такими, что могли сформировать в человеке бессознательные установки на внешне бессмысленное уничтожение и жестокость.

Все рассуждения Фромма в той же работе о природе и генезисе доброкачественной и злокачественной, аморальной агрессии говорят о том, что стремление к той или другой носит генетически запрограммированный характер. Но это вовсе не означает, что тот или иной вид агрессии обязательно проявится у конкретного человека, что некоторые люди фатально обречены стать насильственными преступниками. Здесь все зависит от воспитания. Иными словами, насильственными преступниками не рождаются, а становятся.

Естественные наклонности у человека не так уж плохи, но надо думать, что древние люди были агрессивными и жестокими, поскольку таким был окружающий их мир. Вместе с тем первые люди на земле хотя и убивали друг друга, как, например, Каин Авеля, в то же время всегда активно помогали друг другу. Без этого они попросту не могли бы выжить. Примерно то же самое наблюдается и в наши дни, когда все люди "награждены" природой некоторой долей агрессивности, которая может быть сверх всякой меры, либо, напротив, недостаточной. Они тоже убивают друг друга, притесняют, унижают или дружат, всемерно помогают другим. Можно ожидать, что цивилизация будет развиваться все более ускоренными темпами, и хотелось бы надеяться, что культура и нравственность не будут от нее отставать. Однако события ХХ в. с его двумя мировыми войнами и кровавыми тоталитарными режимами призывают к максимально возможной ответственности.

Наука уже обладает некоторыми возможностями для объяснения агрессии, даже сверхагрессии и особо жестокого поведения, а это неизбежно порождает все новые вопросы. Криминология сможет ответить на них только в случае творческой кооперации с другими науками, в первую очередь с психиатрией и психологией. Но этого уже недостаточно. Нужны совместные исследования с биологами, которые в должном объеме не начаты, хотя некоторые шаги в этом направлении сделаны.

В этом отношении внимание должны привлекать, например, исследования нейрофизиологических механизмов предрасположенности к агрессивному поведению обвиняемых в совершении убийств с органическими психическими расстройствами. Такие исследования были проведены в начале 2000-х гг. в Государственном научном центре социальной и судебной психиатрии им. В.П. Сербского. Один из выводов авторов состоит в том, что у насильственных преступников имеется предиспозиция к разрушающему поведению, что главным образом определяется левополушарными нарушениями. Они проявляются, с одной стороны, снижением функционального состояния левой лобной коры и ее контролирующей функции, прежде всего по отношению к подкорковым импульсам, исходящим из лимбической системы, и с другой - повышением уровня активации моторных систем*(26) .

Может ли этот пример с несомненностью свидетельствовать об определяющей роли биологических факторов в возникновении агрессивного поведения? На мой взгляд, никаких оснований для этого нет, поскольку названные выше особенности могут быть и у вполне законопослушных людей. Но их в целях сопоставления не обследовали. Криминолого-биологические исследования должны быть продолжены.

Особо опасные преступники некрофильского типа ведут себя крайне агрессивно по естественной склонности к такому поведению, которое тем не менее не является фатальным. Этим лицам обычно не нужно прилагать какие-то чрезвычайные усилия к тому, чтобы совершать жестокие поступки. Скорее всего, они прибегают к ним не только в объективно крайне напряженных обстоятельствах, например массового голода, на войне или в заключении. Здесь гораздо важнее острые субъективные переживания кризиса как резкого и чрезмерного для них испытания. Субъект может даже сопротивляться порочным и явно преступным влечениям, но в конце концов часто уступает своим естественным наклонностям, вполне понимая, что они противоречат морали. Наверное, во многих случаях необходим и эмоциональный фактор, чтобы превратить бессознательное порицаемое влечение в реальные действия.

Можно привести пример истинно некрофильского насилия.

В 90-х гг. мною был обследован А., 37 лет, который обвинялся в двадцати изнасилованиях и двух убийствах; ранее дважды привлекался к уголовной ответственности за развратные действия в отношении несовершеннолетних девочек. Вся его жизнь была сконцентрирована вокруг сексуальных отношений, ничего другого, начиная примерно с 13 лет, он, образно говоря, не знал, ничто другое его попросту не интересовало. Однако его отношение к сексу было практически полностью лишено человечности. Связи с девочками и женщинами были не персонифицированы, ему было все равно, с кем вступать в сексуальный контакт, лишь бы они отвечали некоторым его весьма несложным требованиям, из которых основными были возраст, неразборчивость в связях и готовность откликнуться на первый же зов. Имея множество женщин, он никогда не стремился к более или менее прочным отношениям. Женился в возрасте двадцати восьми лет, но вскоре с женой разошелся, так как в половой жизни с ней, по его словам, не было остроты. Впрочем, А. ни к кому не чувствовал привязанности: не поддерживал никакой связи с матерью (отец умер раньше), даже не знает, жива ли она. Контакт с родной сестрой потерял очень давно.

Изнасилования А. совершал таким способом: знакомился с молоденькими девушками под предлогом съемки их в художественном кинофильме, приглашал в дом своей сожительницы и с помощью ее и ее несовершеннолетней дочери (он сожительствовал с ними обеими) имитировал киносъемку эротических сцен. В это время он угощал девушек вином, куда подмешивал сильнодействующие психотропные препараты, которые подавляли их психику и возможность сопротивления. Пользуясь этим, А. их насиловал. Одну из таких он убил.

Второе убийство было совершено им при следующих обстоятельствах и может быть названо абсолютно некрофильским. К нему в дом пришел не очень хорошо знакомый ему мужчина, которому негде было выпить. А., который практически никогда не пил спиртные напитки, разрешил гостю сделать это, причем тот так сильно опьянел, что свалился со стула. А. убил его, а затем, расчленив, по частям вынес из дома. На мой вопрос, почему он совершил убийство, А. ответил, что хотел избавиться от этого человека. На мой следующий вопрос о том, что его можно было просто вытащить в подъезд, А. сказал, что ему это не пришло в голову(!). Иными словами, это была первая и единственная мысль, он только в убийстве видел выход из банальнейшей жизненной ситуации, из которой есть множество самых простых и безобидных выходов, но они не существуют для некрофила, для него единственный выход - смерть.

Особенностью преступного некрофильского насилия является то, что оно может проявиться по отношению к любому человеку, т.е. жертвы не выделяются по признакам пола, возраста, национальной или религиозной принадлежности и т.д. Но чаще страдают те люди, которых преступник, напротив, выявляет именно по таким признакам. Например, германские нацисты уничтожали евреев, славян и цыган, современные террористы - представителей западной цивилизации или иной, чем они, религиозной конфессии, сексуальные убийцы - женщин. Однако те же террористы способны "просто" убивать, чтобы убивать, чтобы показать себя, чтобы продемонстрировать свою силу.

Исследуемая здесь агрессия может быть реализована как в рамках полнейшего хладнокровия, так и сильного эмоционального возбуждения. Очень часто она совершается в отношении лиц, которые выступают в ощущениях агрессора лишь как символ или носитель чего-то очень плохого, опасного, вредного, причем жертва в действительности обычно совсем не представляет никакой угрозы, она может и не провоцировать агрессию, даже неосторожно или бессознательно, но тем не менее воспринимается как нечто угрожающее. Это и является главным стимулом агрессии против нее.

Для понимания особо опасного преступника не имеет значения, сколько человек погибнет от его рук - один или миллионы, как в случаях с Гитлером или Сталиным, выступает ли такой убийца в качестве исполнителя, либо организатора и вдохновителя массовых убийств. Подобный преступник может быть раздираем злобой, в то время как другой, как, например, Эйхман, будет действовать совершенно хладнокровно, даже не ощущая того, что будут уничтожены тысячи людей.

Насильственные преступления, совершаемые особо опасными преступниками - от главарей тоталитарных режимов до серийных сексуальных убийц, - есть зло в абсолютном, самом крайнем, так сказать, совершенном выражении. Оно может быть понято и оценено не только в соотношении с добром, этого даже и не требуется, а в сравнении со злом менее злостным и опасным, больше повседневным. Не соглашаясь с последним и порицая его, люди тем не менее пытаются иногда его оправдать, ссылаясь на особые обстоятельства, некоторую примесь к нему добра, искреннее и деятельное раскаяние в содеянном виновного. Абсолютное же зло почти всегда вызывает самое категорическое и безусловное осуждение, но я говорю "почти", поскольку отнюдь не исключено, что один тиран может восхищаться другим (например, Гитлер Сталиным), а наемный убийца своим "коллегой" по "ремеслу". Абсолютное зло есть дело рук абсолютных злодеев, ни в коем случае не заслуживающих снисхождения и тем более прощения.

Абсолютное зло есть несомненная реальность, сопровождающая человека с древнейших времен, хотя наивный богословский философ Н.О. Лосский утверждал, что такое зло не существует, что в зле всегда есть какой-то аспект добра. Это утверждение более чем странно встретить в сочинениях человека, который был современником нацистских и большевистских зверств, да и общеуголовные жестокие преступления не могли не быть ему известны. В самом акте и последствиях абсолютного зла полностью исключается даже мельчайшая крупица добра, хотя сам творящий зло в других сферах жизни способен быть, например, любителем и покровителем животных, либо хорошим скрипачом, как, скажем, Гейдрих, и т.д. В концлагере нет никаких аспектов добра!

Абсолютное зло, как и зло вообще, не есть небытие. Напротив, в самом опасном преступлении учинивший его человек живет наиболее полной жизнью, реализует в нем свои грязные и порочные, но жизненно важные для него влечения и потребности, в которых не всегда сможет признаться даже самому себе. При этом особо опасный преступник может и не любить самого себя, более того - презирать себя за то, что его влечет к жестокому насилию, и все-таки прибегать к нему, в основном потому, что он - такой. Для него это рациональное поведение.

Возможность зла у особо опасных преступников скрыта в темной основе их бытия, в вытесненных в бессознательное тягостных и болезненных переживаниях, в том, что К.Г. Юнг называл Тенью. В Тени нет и не может быть добра, но абсолютное добро, как и абсолютное зло, существует. Верующий человек его носителем назвал бы Бога, но оно может быть воплощено во вполне земном существе, например в матери и материнской любви. Абсолютное зло способно создать лишь что-то временное и преходящее, даже если мы проследим нечто, состоящее из множества актов такого зла, даже если оно провозглашает своей целью добро, но такие намерения всегда эфемерны и лживы.

Человек часто совершает особо опасные преступления не в результате свободного и осознанного выбора, ситуацию выбора он вообще может не ощущать, или такой ситуации у него просто может и не быть. Если же она есть, его собственная природа не выступает в качестве гарантии правильного, т.е. социально одобряемого выбора. Он выберет тот путь, который предопределен его нравственными и психологическими особенностями, жизненным опытом и его уроками, при этом он как бы не замечает других возможностей, они для него попросту не существуют.

Один из самых распространенных взглядов на природу агрессии состоит в том, что она является следствием фрустрации. Такой взгляд отнюдь не представляет собой упрощение сложной проблемы, а поэтому его можно использовать для объяснения и особо опасных преступлений. Прежде всего замечу, что насилие, в том числе жестокое и циничное, фрустрация может вызывать у людей, которые усвоили привычку реагировать на нее и другие раздражающие факторы агрессией, а не как-нибудь иначе. В других случаях фрустрация может быть замаскированной и для самого виновного, ее не всегда обнаруживает и посторонний наблюдатель. В качестве примера можно привести действия наемного убийцы - снайпера: тот, кого он убивает, ему совсем не знаком и не может быть источником фрустрации у киллера. С этим нельзя не согласиться, однако данный человек все-таки может быть убит не потому, что вызывает негативные реакции у преступника, - фрустрационные воздействия на последнего оказывают иные люди и обстоятельства, он же отвечает на них путем уничтожения другого, совсем ему незнакомого человека. Здесь имеет место смещение агрессии. В отдельных случаях наемный убийца исполняет "заказ" потому, что намечаемая жертва принадлежит к ненавистной ему этнической, религиозной или иной социальной группе.

Особо опасное преступное поведение может быть зависимым - от самого действующего субъекта. Поскольку такая зависимость (назовем ее поведенческой) очень важна для понимания субъективных источников такой активности (ее можно наблюдать и у тиранических правителей, и у сексуальных убийц), рассмотрим ее более обстоятельно.

Прежде всего отметим, что современные наука и практика еще не выработали сколько-нибудь эффективных способов воздействия на лиц зависимым (от самого себя) поведением. По этой причине вменяемым или ограниченно вменяемым может быть признан человек, который в действительности не был способен блокировать свою преступную активность, хотя и вполне сознавал ее общественную опасность.

Иррациональные, на первый взгляд, поступки человека всегда обусловлены его внутренним миром и внешними обстоятельствами. Абсолютная свобода воли - это абстракция реального процесса формирования волевого акта. Волевое решение человека, связанное с выбором целей и мотивов деятельности, имеет место далеко не всегда, определяется в основном его внутренним миром. Этот внутренний мир может противостоять внешнему, но может быть и его отражением. Диалектическая взаимообусловленность процессов во внутреннем мире является отражением диалектической взаимообусловленности явлений в мире внешнем. Объективная детерминация явлений в мире, объективная естественная необходимость находят место в психике в виде логической и психологической необходимости, связывающей человеческие идеи, познавательные образы, понятия и представления. Более того, сами цели деятельности, лежащие в основе определения человеком линии поведения, определяются его интересами, возникающими в ходе его практической деятельности, в которой субъективная диалектика его психики формируется и развивается под влиянием объективной диалектики.

Следовало бы уточнить, что хотя естественная объективная необходимость отражается во внутреннем мире в виде логической и психологической необходимости, но это отражение может быть искаженным, даже крайне искаженным, как, например, у психически больных. Внутренний мир человека состоит не только из сознания, но и бессознательного, которое формируется и функционирует по своим собственным законам. Бессознательное, как мы знаем, оказывает огромное, а в ряде случаев и определяющее влияние на человеческие поступки. Свободный выбор линии поведения определяется интересами человека, но есть и зависимое поведение, исключающее свободный выбор. В данном случае речь идет не только о патологических проявлениях зависимости, но и об общей предуготовленности личности к совершению определенных, только этих, а не каких-нибудь других поступков. Такая предуготовленность детерминируется всем предыдущим жизненным опытом, профессией, образованием, социальным статусом и т.д.

Одним из аспектов проявления свободы является способность человека преобразовывать окружающий его мир, самого себя и тот социум, частью которого он является, иногда в общественно вредном направлении. Предпосылка этой способности творить самого себя также возникает еще на ранних филогенетических этапах формирования личности. Вообще развивающийся объект в точках перехода от одного состояния к другому обычно располагает относительно большим числом "степеней свободы".

Все это определяет не только множественность путей и направлений развития, но и то важное обстоятельство, что развивающийся объект как бы сам творит свою историю.

Психологически свобода воли выступает как возможность различных действий в одной и той же ситуации, как способность выбора одного из них и перечеркивания всех других возможностей. Это связано с борьбой мотивов, с доминированием и победой одного из них. Иными словами, свобода человека заключается в возможности самому решать, какую линию своего поведения он избирает, а какую отвергает. Мы, утверждал Спиноза, находимся в рабстве настолько, насколько то, что случается с нами, обусловлено внешними причинами, а свободны соответственно тому, насколько мы действуем по своему усмотрению.

Реальное свободное действие человека выступает прежде всего как выбор альтернативных линий поведения. Однако у зависимой личности никаких альтернативных линий поведения нет, и она не рассматривает никакой спектр возможностей. Перед ней только один путь, по которому она должна следовать, причем может вполне осознавать, что этот путь вреден и для него, и для окружающих, что он нарушает, даже очень грубо, нормы морали и права. Поэтому никакой ситуации выбора реально не существует для подобного индивида, он сам не осознает, не может понять, какие силы и почему толкают его на этот путь. Он не управляет или частично управляет своим поведением. Лишь на самых первых этапах зависимый человек может переживать борьбу мотивов, затем он уже не избирает, его влечет тот поток, из которого он не способен вырваться. Его поведение не избирательно и не свободно, даже самой ситуации выбора для него нет.

Свободное действие человека всегда предполагает его ответственность перед обществом за свой поступок. Свобода и ответственность - это две стороны одного целого: сознательной человеческой деятельности. Свобода есть возможность осуществления целеполагающей деятельности, способность действовать со знанием дела ради избранной цели, и реализуется она тем полнее, чем лучше знание объективных условий, чем больше избранная цель и средства ее достижения соответствуют объективным условиям, закономерным тенденциям развития действительности. Очень важно отметить, что ответственность является социальным отношением к общественным ценностями в то же время мерилом справедливости. В своем объективном выражении ответственность выступает как одна из форм взаимодействия людей в обществе, которая ориентирована на сохранение жизненности и развитие и в которой сочетаются личные и общественные интересы. Существует не только ответственность личности перед обществом, но и общества перед личностью. Чем совершеннее демократия в обществе, тем больше и общество и государство отвечают перед человеком.

Зависимое общественно опасное поведение, если лицо признано невменяемым, в большинстве случаев не выражает его социального отношения к общественным ценностям. Как мы попытаемся доказать в дальнейшем, даже и те, которые признаны вменяемыми, все-таки не всегда проявляют свое сознательное социальное отношение к содеянному, многие считают собственное поведение вынужденным и прямо говорят об этом. Они оказываются беспомощными перед собственными внутренними силами, поэтому возлагаемая на них обществом и государством ответственность чаще всего является химерой. В состоянии жесткой психологической зависимости от своих бессознательных влечений человек не является хозяином собственной судьбы. Его выбор уже предопределен. Сознательная воля такого человека совершить те или иные физические действия - не более чем инструмент, и он становится рабом самого себя. Абсолютно не осознавая этого, такая личность обычно видит ответственность только перед самим собой. Ответственность и осуждение воспринимаются им как несправедливость. Между тем человек может быть ответствен в той мере, в какой он свободен в своих действиях, а подлинно свободен лишь в реализации собственного замысла. Индивид не может нести ответственность за то, что находится за пределами его прямого или косвенного влияния.

О склонностях некоторых преступников непрерывно совершать преступления отмечалось давно, в частности в работах Е.К. Краснушкина и его соавторов еще в 1920-х гг. Сопоставление группы воров с убийцами продемонстрировало преобладание лиц интеллектуальной слабостью среди воров, что, согласно "теории многослойности личности" Краснушкина, объяснялось тем, что "слаборазвитый" вор руководствуется низшими, примитивными инстинктами, "готовыми к употреблению аппаратами родового приспособления человека". Была отмечена чрезвычайно высокая рецидивность корыстных преступлений, показано значение пубертатного периода как возраста первого правонарушения у воров.

Как справедливо утверждает А.О. Бухановский, проблема психических расстройств с признаками нехимической зависимости предстает весьма актуальной в современный, интенсивно меняющийся век. Их возникновение и распространенность тесно связаны с крайне динамическими макросоциальными процессами, девиациями и расстройствами личности, личностными проблемами, чем столь насыщено нынешнее время. Неблагоприятные тенденции, относящиеся как к количественным, так и к качественным сторонам обсуждаемой проблемы, возводят ее в ранг одной из наиболее актуальных для повседневной практики психиатров.

К количественной стороне относится распространенность этой патологии, сопоставимая с заболеваемостью алкоголизмом и наркоманией. Она тесно связана с периодами социально-политических кризисов, экономической депрессией и научно-техническими революциями. Так, если распространенность алкоголизма в мире достигла 30-50 млн человек, а наркомании - 100-300 млн (данные Pin J.J., 1992), то встречаемость обсессивно-компульсивного расстройства составляет 50 млн человек в мире (Zohar J., 1999).

По мнению Бухановского, болезнь зависимого поведения (нехимическая зависимость) - хроническое психогенное непсихотическое расстройство личности и поведения (F6). Оно заключается в этапном патологическом развитии личности, что приводит к возникновению, закреплению и трансформации патологической потребности в совершении повторных трудно- или неконтролируемых поведенческих актов (эпизоды непреодолимой тяги). Мотивы их совершения не имеют ясной рационализации, причиняют ущерб (медицинский, психологический, социальный, материальный и/или правовой) самому пациенту, его семье и близким (созависимым), третьим лицам и обществу в целом. Имея первично психогенную природу, это психическое расстройство со временем подвергается непроцессуальной эндогенизации и трансформации и приобретает специфическое прогредиентное течение. Прогредиентность усматривается в появлении и углублении признаков своеобразного оскудения личности и вытеснении физиологического эквивалента патологической деятельности, например нормативной сексуальности, патологическим поведением*(27) .

Диагноз зависимости, считает Бухановский, может быть установлен при наличии трех и более нижеперечисленных знаков, возникающих в течение определенного времени на протяжении года:

- сильное желание либо труднопреодолимая тяга к этим действиям;

- сниженная способность контролировать эти действия по ходу эпизода: его начала, окончания, последствий, о чем свидетельствует значимо отклоняющееся неадаптивное поведение, реализуемое на протяжении периода времени большего, чем намеревалось, безуспешные попытки или постоянное желание ограничить это поведение по выраженности, сократить его по времени или контролировать;

- повышение толерантности к психотропным эффектам аддиктивного поведения, заключающееся в необходимости увеличения степени отклоняемости поведения от общепринятых стандартов и/или собственного преморбидного стиля поведения и жизни или желаемых эффектов, а также в том, что частое повторное исполнение этих действий ведет к явному ослаблению эффекта;

- поглощенность реализацией аномального влечения, проявляющаяся в том, что во имя него человек полностью или частично отказывается от других важных альтернативных форм наслаждения, интересов, жизни (питание, сон, сексуальные контакты, семья, учеба, работа, хобби и т.п.), а также в том, что много времени тратится на деятельность, связанную с подготовкой и реализацией аномального влечения и на восстановление от его эффектов;

- продолжение аномального поведения (совершение повторных эпизодов) вопреки явным признакам их вредных и опасных последствий при фактическом или предполагаемом понимании природы и степени вреда (исчезновение способности извлекать пользу из жизненного опыта, особенно негативного, и наказаний). В психопатологическую структуру клинических проявлений болезни зависимого поведения входят синдромы психофизической зависимости, измененной реактивности и изменений личности.

Синдром психофизической зависимости включает патологическое влечение и состояние психофизического комфорта/дискомфорта, связанного с ситуацией реализации патологического влечения*(28) .

Обсессивная и в еще большей мере компульсивная форма психологической зависимости носят патологический характер. Они являются видами навязчивости, которая еще недостаточно исследована в психиатрии и психологии. Как считает Г.В. Залевский, наименее глубокая форма расстройств, характеризующаяся в преобладающей мере наличием фиксированных форм поведения, - это невроз навязчивых состояний. Навязчивости представляют собой непроизвольное многократное повторение посторонних данной ситуации, а часто и нежелательных и даже социально запретных образов, мыслей, слов, действий. Они не есть принадлежность исключительно одной формы невроза, а выходят за рамки неврозов и могут встречаться, с одной стороны, в состояниях напряженности и утомления и являться определенной характеристикой личности или даже вида психопатий - с другой. На фоне общей дезорганизации аффективной сферы непроизвольный характер навязчивостей субъективно легко совмещается с насильственностью (в немецкой литературе именно последняя выступает определяющей в феноменологии указанных состояний)*(29) .

Обвиняемые и осужденные с зависимым поведением не могли даже схематично объяснить его причины, пояснить, почему их так властно влечет, признавали свою беспомощность. В ряде случаев они не ощущали себя субъектами собственной же деятельности, даже как бы наблюдали себя со стороны. Поэтому далеко не все такие люди осознавали себя в качестве активного существа и хозяина положения, смутно ощущали внутренний распад своего единства и несоответствие своего субъективного мира с ведущими представлениями "Я" - концепция. В то же время они понимали, что сильно отличаются от других людей. Иногда содержание самого влечения позволяет предполагать, что данная тенденция давно "тлела" в психике, но была категорически отброшена, а сейчас как бы "мстит" ему и не позволяет заблокировать себя. Эта тенденция начинает самостоятельное ригидное существование, мало связанное с внешними событиями.

Некоторые личности прилагали серьезные усилия, чтобы избавиться от своих влечений, обращаясь к врачам, начиная усиленно заниматься спортом или чем-либо, что могло бы надолго переключить их внимание и интересы. Само содержание их зависимостей часто отталкивало их от других людей, особенно если это было связано с сексуальной жизнью, они обычно стыдятся того, что их так жестко влечет, и поэтому не могут поделиться с окружающими своими переживаниями. Это определяет их социально-психологическую дезадаптацию. Заметим, что врачебная помощь таким лицам сейчас еще совсем неэффективна.

Как правило, для таких личностей характерно совершение преступления или общественно опасных поступков (если признаны невменяемыми) именно в рамках зависимого поведения. Повторение соответствующих преступных действий делает их рецидивистами, хотя не во всех случаях есть уверенность в том, что они вменяемы.

Проблемы зависимого преступного поведения и психологии "зависимого" преступника вплотную примыкают к проблемам вменяемости-невменяемости в уголовном праве. Последним посвящено много работ (С.В. Бородина, О.Д. Ситковской, И.А. Кудрявцева, Г.В. Назаренко, Н.Г. Иванова, Р.И. Михеева и др.).

3. Особо опасный преступник как дикарь

Выше мною высказано предположение, что утверждение Ферри о том, что преступный человек в случае ярко выраженного преступного типа есть не что иное, как дикарь, попавший в нашу цивилизацию, отнюдь не лишено оснований. Исследуя ряд конкретных насильственных преступлений, в том числе особо опасных, и совершивших их преступников, я убедился, что их поступки есть не что иное, как действительно отрицание цивилизации, а сами они резко выпадают из современности.

Чтобы понять некоторые сложные формы поведения, необходимо проникнуть в их глубинные филогенетические источники, которые лежат за пределами цивилизации. Д. Франкл справедливо считал, что как космологи используют все доступные знания о строении материи, микрокосмосе элементарных частиц, субатомной физике, квантовой механике и теории относительности, так и психоаналитик должен использовать свое знание глубинных слоев сознания, открываемых посредством наблюдения за бессознательным, и интерпретировать находки археологов, палеонтологов и социальных антропологов... Сегодня мы можем реконструировать события доисторического периода.*(30)

Необходимо объяснить, почему, например, дикие представления, порождающие каннибализм, возможны не только среди первобытных народов. Подобные взгляды сохраняются в общечеловеческой невспоминаемой памяти и по механизму коллективного бессознательного возвращаются к людям, живущим не только в странах так называемого третьего мира, но и во вполне цивилизованных. В этом убеждает анализ уголовных дел о серийных сексуальных убийствах. Он позволяет сделать вывод, что названные представления продолжают жить и сейчас среди тех, кто никогда не задумывался о людоедстве среди первобытных народов и даже ничего не знает об этом. Так, сексуальный убийца Чикатило откусывал и поедал соски и матки убитых им женщин, т.е. те части тела, которые связаны с сексуальной жизнью. Это можно интерпретировать как попытку символического овладения женщиной, поскольку он, будучи импотентом, не мог сделать это фактически.

Этот же преступник съедал кончики языков и яички у мальчиков, что можно объяснить его желанием взять у них мужскую сексуальную силу, которой у него, импотента, не было. Такие символические каннибалистские действия можно наблюдать и у некоторых других сексуальных убийц, в том числе у Джумагалиева, убившего в 80-х гг. ХХ в. в Казахстане семь женщин. По его словам, съеденное женское тело наделяло даром пророчества и приводило к усилению "самостоятельного хода мыслей". Иными словами, он якобы обретал качества, которых до этого был лишен.

Каннибализм сексуальных убийц может быть объяснен и тем, что к нему они прибегают для решения своих внутренних проблем, получения отсутствующих у них качеств и т.д. Однако этот путь категорически отвергается цивилизацией, чего нельзя сказать о дикарях, во многих племенах которых людоедство было распространенным явлением.

XX в. дал нам удивительнейшие примеры воссоздания наиболее архаичных форм брачно-сексуальных отношений не только на индивидуальном, но и на государственном уровне. Я имею в виду гитлеровскую программу спаривания немецких женщин с молодыми солдатами с целью получения чистопородного арийского потомства. "Красные кхмеры", уничтожив семью в Камбодже, пытались создать некое коллективное сексуальное сообщество.

Я далек от мысли объяснить все без исключения сексуальные отклонения (равно как и психические расстройства) лишь действием невспоминаемого коллективного опыта. Однако понять человеческую сексуальность, в том числе отступление от ее цивилизованных форм, минуя данные филогенеза, невозможно. Вместе с тем нужно проявить большую осторожность в теоретических обобщениях, основанных на изучении филогенеза, как к тому призывает, например, И.С. Кон. Он справедливо считает, что наиболее общая филогенетическая тенденция, существенная для понимания человеческой сексуальности, - прогрессивное усложнение, дифференцировка и автономизация сексуальной анатомии, физиологии и поведения. Чем выше уровень биологической организации индивида, тем более сложной и многоуровневой становится система его репродуктивных органов и способов ее регуляции на уровне организма.

Приведенные мною доказательства воздействия исторического бессознательного на некоторые нарушения сексуального поведения во многом строятся по аналогии, однако аналогии не всегда и не во всем представляют исчерпывающие доказательства, особенно если не вскрыты причинно-следственные связи между анализируемыми явлениями. Но если исходить из общей теории о том, что прошлый опыт способствует возрождению некоторых архаичных форм поведения человека, то приведенные аналогии представляются более чем красноречивыми. В действиях лиц, повинных в эксгибиционизме, вуайеризме и инцесте, явственно видно бессознательное стремление в своей сексуальной жизни возвратиться к истокам времен. Очень часто они практически не управляют собой и просто не в состоянии преодолеть это стремление, в связи с чем возникают серьезные сомнения в их вменяемости. Запретное желание навязывается им, и во время его реализации они живут наиболее полной жизнью, но той жизнью, которой жили их архаичные предки.

Пока что без ответа остался очень сложный вопрос: почему в синдроме "одичания" (о нем речь пойдет ниже), эксгибиционизме и некоторых других видах сексуальных отклонений проявляется не только древний людской, но и животный опыт, так как Юнг писал, что коллективное бессознательное является вотчиной всевозможных представлений, но не индивидуальной, а общечеловеческой и даже животной, и представляет собой фундамент индивидуальной психики. По-видимому, то, что человек перенял у животного, сохраняется затем в виде осадка человеческого опыта, вытесненного, но не уничтоженного цивилизацией.

Наблюдение за отдельными психически больными людьми иногда убеждает в том, что тяжкие психические болезни, кроме прочих следствий, часто возвращают человека в какое-то изначальное состояние, к каким-то смутным истокам, когда не было цивилизации с ее упорядоченностью и регламентированностью жизни, распределением прав и обязанностей, признанием их сочетаемости, с ее ответственностью и ограничением личного произвола. Безумие отрицает, нет, даже не отрицает и не игнорирует, а просто оставляет культуру в стороне, как бы ничего не ведая о ней, ее нравственных нормах, ее требованиях к личности, в том числе гигиенических. Образно говоря, некоторые психические болезни "раздевают" современного человека, возвращают его к первобытным, иногда и к "животным" временам. Если общество, включение в социальные контакты делают из биологического существа человека личность, то тяжкое безумие нередко детерминирует прохождение этого же пути в обратном направлении. Отсюда бессознательный и невиновный уход от нравственности, законов и иных запретов и соглашений цивилизации. Можно предположить поэтому, что некоторые расстройства психической деятельности, в первую очередь глубокие, есть возвращение первобытного опыта. Такие расстройства обусловливают непонятную пока необходимость прихода древнейших форм существования.

Наверное, как и в отношении других сложных проблем, можно было бы поставить вопросы о том, что же хотела сказать природа, возвращая человека в лоно дикости, в чем, если позволительно поставить так задачу, смысл подобного регресса и ради чего это происходит. Быть может, здесь вообще нет смысла, но можно усмотреть и мудрость, если психически больной, т.е. психологически и социально наименее адаптированный человек, сможет, шагнув далеко назад, в исходное лоно, обрести относительный покой и защиту от нового и непонятного, а порой и враждебного мира.

Отступление, иногда резкое, от выработанных человечеством на протяжении всей его истории социальных норм и навыков очень часто выражается в грубых, нередко исключительно опасных нарушениях нравственности и законности, а также гигиены. Первые охватывают значительный круг аморальных и преступных действий, от инцеста до убийства; и не случайно многие из них весьма трудно объяснимы. Такое положение, как можно предположить, связано с тем, что наблюдаемые явления пытаются понять и объяснить с помощью теорий или представлений (их условно можно назвать обычными), которые не позволяют проникнуть в генезис изучаемого явления. Иными словами, они неадекватны ему.

Нарушения правил гигиены у значительной части психически больных носят частичный, а нередко и абсолютный характер. Несоблюдение гигиенических норм со стороны таких людей ни в коем случае не следует расценивать как сознательный отказ от них, как нежелание принимать их во внимание, как их игнорирование. Напротив, они ему как бы неведомы, не включены в число ориентиров его поведения, в его эмоциональную структуру и систему ценностей, он никак не относится к ним. Психически больной живет вне их, не ставя перед собой вопроса, правильно это или нет, нужны ли они ему или бесполезны, но тогда он часто возвращается в первобытное, даже животное состояние, что тоже не осмысливается. Не случайно это вызывает резко отрицательное отношение окружающих вплоть до полного выталкивания психически неполноценного человека из своей среды. Такое отношение порождается не только совершенно очевидным отвращением к человеку, оказавшемуся вне принятых гигиенических норм, но и констатацией того, что он не принадлежит к этому миру, что он чужой, иной, ненужный, иногда даже вызывающий страх.

Разумеется, здесь не имеются в виду болезненно чрезмерное соблюдение гигиены и опрятности, постоянная боязнь заразиться, если человек, подверженный таким опасениям, скрупулезно следует им же придуманным правилам, и т.д. Известно также, что многие психически больные соблюдают названные правила, как минимум самые необходимые, что, как и среди здоровых, является следствием соответствующего воспитания и бытового контроля. Все же сказанное выше относится к тем, кому гигиена чужда. Видимыми причинами этого могут быть старость, тяжкие болезни и увечья, отсутствие элементарных удобств, как, например, у бродяг, и т.д., однако "уход" от гигиены можно расценить и как возврат в архаичные времена и увидеть в этом глубинный, тайный смысл подобного "ухода". Такое понимание тем более верно в отношении тех, кто не стар, не обездвижен болезнью, не страдает тяжкими увечьями.

Многие привычные бродяги, длительное время ведущие антиобщественный образ жизни, среди которых, кстати, велик удельный вес лиц психическими недугами, не желают отказываться от такого существования, антигигиенического в том числе. Само систематическое бродяжничество может быть расценено как возврат древнейшего опыта тех людей, которые на заре человечества скитались с места на место.

В свете сказанного исключительный интерес представляет работа Ю.К. Чибисова, исследовавшего поведение больных, напоминающее поведение животных. Это явление он назвал синдромом "одичания": пораженные им люди бегают на четвереньках, временами ходят сгорбившись, низко опустив руки, напоминая человекообразную обезьяну, иногда сидят в позе четвероногого животного или лежат на полу, свернувшись калачиком. Часто спонтанно произносят звуки, напоминающие то лай собак, то хрюканье свиньи, то ржание лошади, то крик гусей или петухов. Едят пищу, не пользуясь ложкой, руками. А иногда, уткнувшись в тарелку, с жадностью лакают из нее. При неприятных для них раздражителях часто озлобляются, начинают скалить зубы, издавать звуки, напоминающие рычание: некоторые из них прижимаются телом к полу и принимают позу животного, "готовящегося к нападению", другие совершают движения руками наподобие взмахов крыльями, третьи ежатся, со страхом уползают, произнося звуки, похожие на скуление. При попадании в их поле зрения различных предметов они часто настораживаются, присматриваются к ним, обнюхивают их. Многие больные не пользуются бельем, бывают неопрятны, от них пахнет мочой и калом.

Среди выводов, которые делает Чибисов, привлекают внимание следующие.

На фоне нарушения наиболее поздно приобретенного опыта и навыков в их двигательном и речевом (точнее, звуковом. - Ю.А.) проявлениях наиболее отчетливо вырисовывается преобладание освободившихся ранних форм передвижения и способов общения, а также безусловных реакций и инстинктивной деятельности (пищевой, ориентировочной, инстинкт самосохранения). Нарушение сознания приобретает характер сумеречного расстройства, что проявляется в полном отсутствии ориентировки в окружающем и в своей личности, а также в неотчетливости восприятия окружающего. Больные находятся как бы в иной обстановке. Их поведение часто определяется явлениями двигательного автоматизма. Впоследствии отмечается обычно полная амнезия.

Чибисов считает, что синдром "одичания" не следует понимать как возвращение психической жизни к филогенетически более ранним этапам развития. Полученные им клинические факты говорят против отождествления законов развития болезни с законами обратного развития человеческой психики. Анализ нарушений психических функций при разных стереотипах течения синдрома "одичания" указывает на различную степень участия в клиническом оформлении синдрома разных уровней различных болезненно измененных функциональный систем психики. По мнению Чибисова, нет оснований соглашаться с зарубежными исследователями, которые придерживаются эмоционального принципа и рассматривают психические заболевания, характеризующиеся функциональным регрессом психики, как результат возвращения психической жизни на более ранние этапы ее развития. Психопатологические проявления не представляют собой результата высвобождения психических функций в том неизменном виде, который они приобрели в процессе онтофилогенетического развития.

Позиция Чибисова не выходит за рамки традиционных представлений отечественной психиатрии, в соответствии с которыми синдром "одичания" относится к истерическим психозам. Такие психозы характеризуются наиболее глубоким нарушением психических функций, на фоне которого возникает своеобразная клиническая картина, а ее отличительным признаком выступает форма поведения больного, напоминающая поведение животного.

Названные расстройства нашли свое отражение как в художественной, так и в медицинской литературе. До возникновения психиатрии как науки указанные состояния описывались как "порча", "беснование", "одержимость", "кликушество" и т.д. в зависимости от господствующего в то время религиозного взгляда на происхождение и характер этого заболевания. Впоследствии часть этих заболеваний прочно вошла в число психогенных, в отечественной психиатрии они получили названия "синдром одичания" (А.И. Молочек, Ю.К. Чибисов), "регресс личности" (А.Н. Бунеев), "функциональный регресс психики" (Н.И. Фелинская).

О.Е. Фрейеров также наблюдал несколько случаев наличия синдрома одичания у психически больных. Один из них, О., в 40-х гг. в связи с разными правонарушениями трижды направлялся на экспертизу в институт им. Сербского и каждый раз в течение первых 4-5 месяцев обнаруживал одинаковое по симптоматике кататоническое реактивное состояние с элементами так называемого регресса личности. О. на вопросы не отвечал, все время лежал в постели, укрывшись с головой одеялом, с жадностью набрасывался на пищу, съедал все прямо ртом из миски или хватал руками, оправлялся под себя. Фрейеров объясняет такое поведение косностью патодинамической структуры, которая длительное время после исчезновения психотравмирующей ситуации полностью не ликвидируется и вновь оживает при новых психогенных воздействиях, обусловливая развитие тождественного предыдущему психопатологического синдрома. Таким образом, патофизиологическое объяснение заключается в предположении о возможном оживлении под влиянием новой психогенной вредности косного и длительно сохраняющегося "больного пункта" в коре мозга.

В этом объяснении не совсем ясно, об оживлении чего идет речь и что представляет собой косный и длительно сохраняющийся "больной пункт". Возможно, под косностью автор имеет в виду какие-то древние, архаичные формы, неожиданно пробудившиеся в нем под влиянием новых психогенных факторов. Скорее всего, речь идет просто о повторении в поведении О. его же прежних поступков - ведь он помещался в институт им. Сербского три раза, и во всех случаях наблюдались описанные выше дикие действия. Но в таком случае непонятно, что оживлялось у больного, когда он в первый раз демонстрировал регрессивное поведение.

Фрейеров отмечает, что клиническая картина, выражающаяся в регрессе на более ранние онто- и даже филогенетические формы поведения, была обнаружена и патофизиологами, которые видели в ней проявление расторможения подкорковых областей при торможении отдельных участков коры. Фрейеров ссылается на выводы О.И. Нарбутович о том, что у кататоников наряду с торможением высших безусловных реакций наблюдается расторможение примитивных, рудиментарных рефлексов - хватательных, ползательных и сосательных. Но, как мы видим, во всех этих рассуждениях нет ответов на неизбежно возникающие здесь вопросы: что понимается под примитивными, рудиментарными рефлексами, почему растормаживаются они, а не какие-нибудь другие, каким образом происходит растормаживание, в чем смысл и значение подобных явлений, почему вообще все это возникает.

Нельзя не обратить внимание на высказанное Фрейеровым соображение о том, что не всегда можно установить прямую корреляцию между тяжестью врожденного слабоумия (регресс личности он анализировал в рамках олигофрении) и глубиной ее регресса в реактивном состоянии. Иногда выраженная симптоматика регресса личности наблюдалась у относительно неглубоких олигофренов с психопатическими чертами характера. Однако чем большее место в клинической картине занимает расторможение низких влечений (обнаженное выявление главным образом пищевого и полового рефлексов), тем чаще речь идет о более глубоких степенях умственной недостаточности.

Из этих наблюдений можно сделать ряд важных выводов или, точнее говоря, высказать некоторые гипотезы. Синдром "одичания" не наблюдается, понятно, среди здоровых, и его наличие неизбежно приводит к констатации психического расстройства. Если большая частота расстройств низких влечений действительно соответствует более глубокой степени умственной недостаточности, то, по-видимому, болезнь, наступая, высвобождает место для архаичных проявлений. Иными словами, в каких-то пока неизвестных случаях эти проявления заполняют некий спонтанно образовавшийся вакуум, а наступление болезни, возможно, предполагает наступление более поздних форм психической жизни.

Анализ поведения некоторых преступников, признанных вменяемыми с констатацией определенных расстройств психики, создает впечатление, что какие-то темные, лишь смутно угадываемые силы ищут выхода в их недифференцированном и нерегулируемом насилии. Это не агрессивность первобытных людей, которые так не вели себя, а их наступательные действия преследовали определенные цели и отнюдь не были лишены смысла. Это и не агрессивность животных, которая необходима для них и поэтому рациональна. Скорее это насилие, так сказать, в чистом, первозданном виде, как незамутненное проявление некой еще неведомой силы, некой неизбежности, фатума, существующих абсолютно независимо от какой-либо внешней среды или ситуации и поражающих своих избранников. Это, видимо, находящееся под влиянием психического расстройства насилие. В момент брутального взрыва окружающее для них не существует, и не случайно психиатры отмечают неудержимый характер их агрессии. Грубое насилие часто выступает в качестве простейшего и в то же время универсального способа удовлетворения примитивных, даже животных потребностей.

Конечно, некоторые вменяемые убийцы, например сексуальные маньяки, тоже бывают неимоверно жестоки. Однако они резко отличаются от буйствующих психически больных тем, что всегда или почти всегда поступают в соответствии со складывающимися внешними обстоятельствами. Именно это часто позволяет им долго избегать уголовной ответственности. Агрессия таких преступников в большинстве случаев строго дифференцирована, и они, как правило, не нападают на всех без разбора, лишь повинуясь инстинкту тотального уничтожения.

К., 30 лет, пришел в дом к своему знакомому, чтобы получить с него долг в размере 100 руб., но тот не смог ему заплатить. Тогда К. убил имеющимся у него ножом должника, его жену, дочь 16 лет и мальчика-ребенка. Когда он вышел из квартиры и спускался по лестнице, навстречу ему попалась пожилая супружеская пара, К. убил и их. В беседе со мной К. не смог определить свое состояние, равно как и причины убийства шести человек. К. был признан вменяемым с некоторыми нарушениями психической деятельности.

Итак, в одних случаях особо опасный преступник действует как дикарь, попавший в современную цивилизацию (это чаще всего), в других - даже не как дикарь, а как олицетворение некой неведомой разрушительной силы, а в-третьих, исследованных, например, Чибисовым, это какое-то вообще дочеловеческое существо. Однако науке еще неизвестно, какими путями, с помощью каких механизмов древнейший опыт приходит к современному человеку. Тем не менее позволительно будет высказать по этому поводу некоторые суждения.

Ребенок рождается в уже готовой культурно-производственной среде, что является залогом усвоения и освоения им ее требований. Но рождается он оторванным от нее, лишь со способностью ее освоить, и включается в нее не сразу. Поэтому у каждого в раннем детстве должен быть свой докультурный, примитивный период. Этот период длится некоторое время, потом же ребенок начинает быстро изменяться и переделываться, поскольку он сам готов к этому, а социально-культурные обстоятельства создают в нем необходимые формы приспособления. Они, эти обстоятельства, уже давно были созданы у окружающих его взрослых, которые получили их от своих старших, и т.д.

В ходе социализации ребенок научается вырабатывать привычки тормозить непосредственное удовлетворение своих потребностей и влечений, задерживать реакции на внешние раздражители и контролировать свои реакции, опосредовать свое поведение моральными нормами. Он переходит от примитивных детских форм поведения к поведению взрослого человека, обладающего необходимой культурой, в том числе общения.

Некоторые люди, формирование личности которых в детстве и отрочестве прошло неудовлетворительно, не приобретают в процессе ранней социализации необходимых субъективных механизмов торможения и опосредования своего поведения. В сущности, появляется инфантильная и примитивная личность, в общем-то не готовая к жизни в обществе. Если предположить сохранение в человеке древнейшего опыта, то в случае неблагоприятной социализации он не овладеет не только психологическими механизмами опосредствования, но и сдерживания, торможения влечений, порожденных названным опытом.

Полагаю, что никак не утратило актуальности общеметодологическое утверждение А.Р. Лурия, что, желая изучить психику взрослого культурного человека, мы должны иметь в виду, что она сложилась в результате сложной эволюции и что в ней сливаются по крайней мере три русла: русло биологической эволюции от животных до человека, русло историко-культурного развития, в результате которого из примитива эволюционировал постепенно современный культурный человек и русло индивидуального развития данной личности (онтогенез), в результате которого маленькое родившееся на свет существо, пройдя ряд фаз, развилось в ребенка школьного возраста, а затем во взрослого культурного человека. Каждая из этих линий эволюции идет по существенно иным путям, находится под влиянием своеобразных факторов и проходит своеобразные, часто неповторимые формы и этапы развития*(31) .

Для нас сейчас важно подчеркнуть, что дикарские черты вполне способны проявиться у члена вполне цивилизованного общества, чему в полной мере могут способствовать расстройства психической деятельности. Эти черты ярко проявляются в действиях особо опасных преступников, развернутая феноменология которого будет дана ниже. Однако и в этом случае человек фатально не обречен на совершение преступлений, все зависит от его воспитания и социализации.

Криминологии, особенно в части ее психологических изысканий, необходимо познать культурно-исторические истоки преступного поведения. Это нужно и для проверки гипотезы О.Э. Мандельштама:

Быть может, прежде губ уже родился шепот,

И в бездревесности кружилися листы,

И те, кому мы посвящаем опыт,

До опыта приобрели черты.

4. Некрофилия как свойство особо опасных преступников

Как уже отмечалось выше, особо опасных преступников отличает некрофилия как их неотъемлемая черта, которая в своем криминальном выражении может быть не только у них.

Кратко некрофилию можно определить как тесный психологический контакт со смертью. Поскольку я расцениваю большинство особо опасных преступников как некрофилов, возникает настоятельная необходимость подробно остановиться на истории научного познания этого явления и его понятии.

Одним из первых, кто подробно описал это из ряда вон выходящее нарушение, был Р. Крафт-Эбинг, который рассматривал некрофилию в качестве патологического полового влечения. Он считал, что в отдельных случаях все может сводиться к тому, что неудержимое половое влечение не видит в наступившей смерти препятствия к своему удовлетворению. В других случаях, по мнению Крафта-Эбинга, наблюдается явное предпочтение, отдаваемое трупу перед живой женщиной. В том случае, если над трупом не совершаются такие действия, как, например, его расчленение, причину возбуждения нужно, по всей вероятности, искать в самой безжизненности трупа. Возможно, что труп единственно представляет сочетание человеческой формы с полным отсутствием воли, и поэтому некрофил удовлетворяет патологическую потребность видеть объект желания безгранично себе подчиненным без возможности сопротивления.

Крафт-Эбинг детально рассказывает историю жизни сержанта Бертрана, случай которого стал в сексопатологии хрестоматийным, породив даже синоним некрофилии - бертранизм. Бертран выкапывал трупы женщин и вступал с ними в "половые сношения". Крафт-Эбинг приводит взятый из литературы красноречивый случай смещенной, почти символической некрофилии. Его описал Таксиль: некий прелат по временам являлся в Париж, в дом терпимости, и заказывал себе проститутку, которая должна была ложиться на парадную постель, изображая труп; для довершения сходства он заставлял ее сильно набелиться. Какое-то время в комнате, превращенной в покойницкую, он, облачившись в траурную одежду, совершал печальный обряд, читал отходную, затем совокуплялся с молодой женщиной, которая все это время должна была изображать усопшую*(32) .

К сожалению, констатировал Крафт-Эбинг, в большинстве описанных в литературе случаев не было произведено обследования психического состояния преступника, так что вопрос, может ли некрофилия иметь место у психически здоровых людей, остается открытым. Кто знает те ужасные извращения, которые возможны в половой жизни, тот не решится ответить на этот вопрос категорическим отрицанием*(33) .

Крафт-Эбинг имеет в виду только сексуальную некрофилию. Он совершенно справедливо связывает ее с садизмом, и связь между ними прослеживается, по-видимому, на двух уровнях. Во-первых, на уровне разрушения живого и, во-вторых - удовлетворения таким образом актуальной сексуальной потребности. Конечно, здесь остается открытым вопрос, почему названная потребность удовлетворяется именно таким, а не другим путем, и эта загадка представляется наиболее существенной. В то же время, вслед за Крафтом-Эбингом, необходимо обратить особое внимание на то, что и субъективная тенденция к разрушению, и влечение к трупам, в том числе с целью соития с ними, часто носят неодолимый, компульсивный характер. Человек попадает в жесткую психологическую зависимость от таких своих желаний, причем их причина и корни ему совершенно неясны, более того, не осознаваемы им. Разумеется, компульсивный характер носит не только некрофилия.

Сексуальная некрофилия обычно проявляется в соитии с трупами, реже - в убийстве женщин, детей и подростков для вступления с ними в сексуальные контакты.

Э. Крепелин к числу некрофильских проявлений отнес такой, например, случай, когда мужчина при половом акте проявлял стремление вырвать у девушки зубами кусок мяса, потом он это осуществил на самом деле. Он приводит и такой факт, когда другой мужчина, выкапывавший мертвецов, целовал гениталии женских трупов и даже унес один труп к себе, чтобы осквернить его, так как живые не желали иметь с ним дела*(34) .

Легко заметить, что все некрофильские проявления можно четко разделить на две группы: вступление в сексуальные контакты с уже мертвым человеком (чаще с женщиной) и убийство в этих же целях либо получение сексуального удовлетворения в процессе самого убийства, агонии жертвы, расчленения трупа, вырезания внутренностей, съедения отдельных кусков тела и т.д. Во втором случае потерпевшими выступают не только женщины, но и несовершеннолетние обоего пола. Вслед за Крафтом-Эбингом некрофилией вначале называли факты сексуальных посягательств на тех, кто умер не от рук некрофилов, большинство из которых являются психически больными людьми. Можно назвать данную парафилию (извращение) "истинной" некрофилией, другие же ее виды отличаются от нее, иногда резко.

Нет нужды доказывать, что некрофилы, даже если они невменяемы, представляют собой исключительную опасность. Она определяется главным образом тем, что совершаются ужаснейшие, выходящие за пределы всего мыслимого злодеяния, и, как правило, с особой жестокостью. Если же брать все такие парафильные сексуальные деяния, то они еще и грубо подрывают наши представления о живых и мертвых, об отношении к усопшим, к вечному таинству смерти и, разумеется, о контактах между полами. В сексуальной некрофилии наиболее очевидно и ярко проявляются некрофильские тенденции - влечение к трупам, к разлагающемуся, к тому, что противостоит жизни, что вызывает страх и трепет у большинства людей при некрофильском убийстве - разрушение живого.

Сексопатологи обычно исходят из того, что главную роль в формировании "истинной" некрофилии играет психопатологическая почва, именно она способствует закреплению в личности патологического влечения и его реализации. Названный вид некрофилии чаще встречается у психически больных с выраженным слабоумием или эндогенным процессом, а также в рамках "ядерной" психопатии. Отмечается также, что у больных эпилепсией при грубом интеллектуальном снижении встречаются случаи некрофилии, которые обычно становятся объектом психиатрической экспертизы. Возможно, что в формировании этого извращения некоторое значение имеет и садизм, что дает возможность достичь абсолютного господства над трупом и осуществить любые манипуляции с ним, в том числе унижающие, как если бы это был живой человек. В ряде случаев в половые сношения с трупами вступают люди, у которых крайне затруднены обычные контакты с женщинами и которые много раз терпели поражения в своих попытках добиться у них взаимности. Но даже тогда некрофилия обычно развивается на фоне того или иного расстройства психической деятельности. Вообще некрофилия, как и многие другие личностные свойства и тенденции (например, агрессивность), носит нейтральный характер и может реализовываться как в уголовно наказуемых, так и в социально полезных формах. Вполне допустимо предположить, что некрофильские влечения могут быть у некоторых патологоанатомов и служителей моргов, но оставаться лишь на психологическом уровне и носить полностью бессознательный характер. Полагаю, что патологоанатомы и служители моргов, во всяком случае многие из них, являются некрофилами (но не сексуальными). Нет нужды доказывать, что такие лица заняты общественно полезной деятельностью.

Трудно с высокой степенью достоверности утверждать, в силу каких причин субъект вступает в соитие с покойником, умершим, скажем, естественной смертью, или убивает специально для того, чтобы совершить половой акт. Можно предположить, что во втором случае это чаще всего происходит потому, что психотравмирующие переживания в связи с блокированием сексуальной потребности и постоянными провалами в межполовых отношениях переплетаются с высоким уровнем агрессивности и в целом женщина предстает враждебной и неумолимой силой. Ее нужно сокрушить и привести к абсолютному повиновению либо отомстить за все прошлые обиды. Именно это отчасти объясняет и такие факты, когда после половой близости с трупом убийца начинает кромсать тело, глумиться над ним, отрезать отдельные куски и т.д. К тому же само убийство часто совершается с особой жестокостью, а все это позволяет говорить о переплетении некрофилии с садизмом - во время совершения преступления и после этого.

Конечно, в совершении некрофильских актов большое значение имеет то, что возможность удовлетворения сексуальной потребности индивида заблокирована и он страдает расстройствами психической деятельности. Тем не менее, если ограничиться учетом только этих обстоятельств, в целом остаются неясными причины таких действий, т.е. приведенные соображения не представляются исчерпывающими в качестве причин сексуальной некрофилии. Во-первых, сами по себе психические аномалии и психические болезни полностью не объясняют любое поведение. Во-вторых, почему и каким образом без остатка преодолевается естественная неприязнь, даже отвращение и страх перед мертвым телом, которое, напротив, становится объектом любовных ласк и вызывает сильное сексуальное возбуждение. Осуждение окружающих и угроза уголовного наказания за подобные поступки по сравнению с указанными психологическими барьерами, которые легко преодолеваются, выглядят несущественными. В-третьих, почему невозможность удовлетворения актуальной физиологической сексуальной потребности приводит к некрофильским посягательствам, а не к какому-либо иному поведению, например к мастурбации или совершению изнасилования. Даже такое тяжкое преступление, как изнасилование, по сравнению с сексуальной некрофилией, представляется несравненно более человеческим и понятным.

Ответы на поставленные вопросы можно найти только в том случае, если опираться на тот несомненный факт, что лица с анализируемой сексуальной парафилией являются некрофильскими личностями. Ниже будут приведены многие характеристики подобных людей, здесь же я назову их основную черту: влечение к мертвому, к смерти. Именно этот фундаментальный фактор определяет их отношение к себе, к окружающим, ко всему миру, поэтому даже сексуальная потребность, реализация которой является главным источником жизни, удовлетворяется на мертвых. Иными словами, это люди смерти, а не жизни, и по этой причине мертвое женское тело для них столь же желанно, как для нормального человека - живое.

Как бы ни были опасны случаи сексуальной некрофилии, даже те, когда совершается убийство для получения полового удовлетворения, какой бы гнев они ни вызывали, все-таки подобных фактов мало. В этом смысле (только в этом) сексуальная некрофилия не идет ни в какое сравнение с асексуальной, теория которой впервые была разработана Э. Фроммом.

Фромм определяет некрофилию "как страстное влечение ко всему мертвому, разлагающемуся, гниющему, нездоровому. Это страсть делать живое неживым, разрушить во имя одного разрушения. Это повышенный интерес ко всему чисто механическому. Это стремление расчленять живые структуры". Это - исходное определение, которое автор дополняет весьма существенными особенностями: влечение к мертвым и разлагающимся объектам наиболее отчетливо проявляется в сновидениях некрофилов; некрофильские побуждения порой явственно прослеживаются в непроизвольных, "ничего не значащих действиях", "в психологии обыденной жизни", где, по мысли Фрейда, проявляются вытесненные желания; на все жизненные проблемы некрофил всегда в принципе отвечает разрушением и никогда не действует созидательно, осторожно, бережно; в общении он обычно проявляет холодность, чопорность, отчужденность; реальным для него является прошлое, а не настоящее; у такого человека специфическое выражение лица, неподвижное, маловыразительное, каменное, он обычно не способен смеяться; наиболее употребимыми в некрофильском лексиконе являются слова, имеющие отношение к разрушению или же к испражнениям и нечистотам; некрофильские личности преклоняются перед техникой, перед всем механическим, предпочитая живой природе и живым людям их изображения, отрицая все натуральное*(35) .

Фромм имеет здесь в виду не только и даже не столько некрофильские поступки, сколько некрофильский характер, соответствующую личность, которая может реализовать в поведении заложенные в ней тенденции. Не у каждого человека, склонного к разрушению и ко всему мертвому, имеется полный набор перечисленных качеств, достаточно, чтобы в нем присутствовали наиболее важные из них. Точно так же далеко не каждый душегуб всегда движим ненавистью к своим жертвам. Фромм в этой связи приводит более чем красноречивый пример с фашистским преступником Эйхманом. "Он был очарован бюрократическим порядком и всем мертвым. Его высшими ценностями были повиновение и упорядоченное функционирование организации. Он транспортировал евреев так же, как транспортировал уголь. Он едва ли воспринимал, что речь в данном случае идет о живых существах. Поэтому вопрос, ненавидел ли он свои жертвы, не имеет значения"*(36) . Такими же убийцами без страсти были и многие руководители репрессивных служб, начальники фашистских и большевистских концлагерей, которые делали то, что "поручала им партия". Конечно, среди подобных "служителей смерти" были и есть садисты, которые наслаждаются мучениями жертв и относятся к тому же племени некрофилов.

Фромм на примере Гитлера блестяще доказал наличие некрофильских личностей и некрофильского характера. Совершенно очевидно, что такой личностью может быть не только убийца, стреляющий по толпе, но многие преступные правители, которые организуют разрушения и уничтожение людей. Подобно Гитлеру, некрофилом был и Сталин. Он страстно тяготел к смерти, ко всему гибнущему, разлагающемуся, активнейшим образом разрушал и уничтожал, отчего испытывал величайшее удовлетворение.

Однако вернемся на другой уровень - "обыкновенных" убийц, насильников, поджигателей. Конечно, далеко не каждый из них может быть отнесен к некрофильским личностям. Среди убийц немало тех, кто совершил преступление в состоянии сильного переживания, из мести или ненависти к другому человеку, под давлением соучастников или иных сложных обстоятельств своей жизни и при этом горько сожалел о случившемся и т.д. Некрофил же - это человек, который все проблемы склонен решать только путем насилия и разрушения, которому доставляет наслаждение мучить и заставлять страдать, - одним словом, тот, кто не может существовать, не превращая живое в неживое. Он не умеет раскаиваться.

Среди насильственных преступников достаточно много некрофилов, и к их числу в первую очередь надо отнести тех, кто не видит никакого иного выхода из своей жизненной ситуации, кроме убийства и разрушения, кто постоянно прибегает к ним, даже невзирая на то, что уже наказывался за это.

В данном случае специальный рецидив насильственных преступлений весьма показателен, особенно если в их цепи присутствует убийство. Если же говорить об уровнях некрофильности, то наивысший из них будет представлен теми, кто убивает детей или совершенно незнакомых людей, с которыми не сводят личных счетов и к которым не могут испытывать ненависти или вражды (например, стреляя по толпе или убивая при разбое случайного прохожего); наемными убийцами, которым все равно, кого убивать, лишь бы за это платили и была удовлетворена их жажда разрушения; наемниками-авантюристами в войнах и межнациональных конфликтах; политическими и религиозными террористами, среди которых много фанатиков; наконец, сексуальными убийцами. Разумеется, это неполный перечень некрофилов-убийц.

При определении некрофилии не имеет значения, совершается ли убийство для удовлетворения половой страсти или ради иных целей. Главное в том, что субъект прибегает к причинению смерти для решения своих внутренних проблем. В определенном смысле даже самоубийцу можно считать некрофилом, если он только в лишении себя жизни видит выход из сложившейся ситуации. В принципе, для определения наличия некрофилии не имеет значения, совершено одно убийство или несколько, главное в том, что именно и только в лишении жизни другого преступник ощущает единственный путь. Как легко убедиться, предлагаемое понимание некрофилии позволяет объединить обе основные формы такого явления - сексуальную и асексуальную. Естественно, что в действиях одного человека можно обнаружить обе формы, но такое бывает сравнительно редко. Разумеется, эти формы смешивать нельзя, тем более что они разительно отличаются друг от друга, как и личности их носителей, но, конечно, по другим признакам.

Несмотря на немалый эмпирический материал и теоретические конструкции, в современной отечественной сексопатологии господствует мнение, что некрофилия - это только половое влечение к трупам и совершение с ними сексуальных действий. Тем самым отрицается существование несексуальной некрофилии. В этом аспекте характерна позиция авторов "Справочника по сексопатологии" 1990 г., которые предприняли попытку показать генезис сексуальной некрофилии. Она сводится к следующему.

Оргазм у детей обоего пола нередко сочетается с аффектом страха и тревоги, ввиду чего первично нейтральное тревожное состояние (например, предстоящая классная работа) может вызвать оргазм. Для сексуального удовлетворения ребенок иногда сам приводит себя в состояние тревоги путем чтения страшных рассказов или вызывания в воображении соответствующих представлений. Определенное значение в происхождении этого состояния имеет не только запугивание детей кладбищами, трупами и покойниками, но и стремление большинства детей на определенном этапе развития к восприятию этих рассказов, потребность в переживании ощущения страха. При резком снижении порогов возбужденности нервных структур, обеспечивающих эякуляцию и оргазм, у отдельных детей во время страшных рассказов и запугивания может наступить оргазм. Тематика рассказов, приводящих к оргазму, может стать основой для патологического фантазирования. Однако главную роль в формировании этой парафилии играет психопатологическая почва, именно она помогает решиться на реализацию патологического влечения и закрепить его. Несомненно, некрофилия чаше всего встречается у психически больных, в первую очередь с выраженным слабоумием или эндогенным процессом. У подростков с таким процессом сексуальность определяется частыми, оторванными от действительности фантазиями с примесью извращений, хотя возможно формирование некрофилии и в рамках "ядерной" психопатии. Кроме того, в формировании некрофилии определенную роль играют садизм, проявляющийся в осквернении трупа и надругательстве над ним, или мазохизм, связанный с отвращением при контакте с трупом и страхом разоблачения.

Авторы справочника указывают также, что поиск объекта для совершения полового акта с трупом представляет определенные трудности. Некрофилы охотятся за трупами, пытаются проникнуть в дом, где есть покойник. Чтобы иметь свободный доступ к трупам, они нередко устраиваются работать в морги. Нередко в поисках объекта удовлетворения некрофилы идут на убийство, после чего совершают половой акт с трупом жертвы. В этих случаях убийство не связано с удовлетворением садистских тенденций, а служит средством достижения поставленной цели.

Авторы обращают внимание на криминогенную сексуальную некрофилию и в этом плане справедливо указывают на возможность убийства с целью соития с трупом, о несексуальных формах анализируемого явления. Очевидно, авторы располагают данными о том, что ребенок приводит себя в состояние тревоги, вызывающее оргазм: при низком пороге возбудимости нервных структур и при наличии сексопатологической почвы это способно приводить к развитию некрофильских тенденций. Однако все-таки непонятно, каким образом оргазм у детей приводит к сексуальной некрофилии.

Я буду руководствоваться мыслью, что некрофильской может быть не только отдельная личность, но и группы людей, даже отдельные эпохи в жизни того или иного общества, т.е. буду исходить из значительно более широкого понимания некрофилии, чем это делалось до сих пор. Некрофильской эпохой я признаю ту, где смерть (и угроза ее применения) становится основным регулятором отношений людей и управляет жизнью страны, когда смерть выступает в качестве основного способа реализации идей и решения возникающих проблем. Некрофильскими эпохами в первую очередь являются германский нацизм и советский большевизм. Следовательно, в понятие некрофилии я намерен ввести весьма обширный социальный компонент, хотя и разделяю мнение Юнга о том, что причиной кровавого тоталитаризма, понимаемого мною и как вид некрофилии, выступают факторы психического порядка.

Юнг писал: "Нацизм-социализм был одним из тех психологических массовых феноменов, одной из тех вспышек коллективного бессознательного, о которых я не переставал говорить в течение примерно двадцати лет. Движущие силы психологического массового движения по сути своей архетипичны... Национал-социализм представлял собой массовый психоз... Происшедшее в Германии может быть объяснено только исходя из существования ненормальных состояний разума... Подобное явление известно в психопатологии под названием диссоциации (расщепления) и служит одним из признаков психопатической предрасположенности"*(37) . Если национал-социализм (движение, идеология, режим, власть), по мнению Юнга, следует объяснить ненормальным состоянием разума и психопатической предрасположенностью, то к числу его причин следует отнести и тенденцию к смерти - некрофилию. Она же есть одна из его причин: в обществе достигнута некая критическая точка, когда оно должно саморазрушиться, чтобы родиться вновь, повторяя известный жизненный цикл, закрепленная во множестве мифов: смерть, новое рождение, упадок, смерть и т.д., некрофилия реализуется при наличии психопатологической почвы. Такой почвой является социальное разложение, гибель институтов гражданского общества и вообще его ликвидация, торжество насилия над всеми иными способами решения социальных и экономических проблем. Способствуя тоталитаризму, порождая его в числе других причин, некрофилия становится одним из его неотъемлемых признаков, выявляя его исключительную общественную опасность. Разумеется, применительно к общественному строю можно говорить лишь об асексуальной некрофилии.

Некрофильская пораженность деспотической власти видна не только в фигурах ее руководящих деятелей и их наиболее активных последователей, но и на всех ступенях иерархической лестницы режима. Я полагаю, что названная власть развязывает самые зловещие, грязные, низменные инстинкты, актуализирует жажду разрушения и представляет собой попытку коллективного самоубийства общества. Поэтому некрофилия тоталитарной власти всегда носит криминальный характер и должна оцениваться в том числе с позиций уголовного закона.

Не у всех народов некрофильская эпоха связана с тоталитаризмом, а часто - с высоким уровнем их духовных исканий, как, например, у древних египтян. Они, по мнению Г. Лебона, презирали жизнь и лелеяли мысль о смерти. Более всего их занимала неподвижная мумия, которая своими покрытыми эмалью глазами в своей золотой маске вечно созерцает в глубине своего темного жилища таинственные иероглифы. Не опасаясь никакой профанации в своем гробовом доме, огромном, как дворец, среди расписанных и покрытых изваяниями стен бесконечных коридоров, эти мумии находили здесь все, что прельщало человека в течение его короткого земного существования. Для них копались подземелья, воздвигались обелиски, пилоны, пирамиды, для них обтесывались задумчивые колоссы, сидящие с выражением спокойствия и величия на своих каменных тронах*(38) .

Итак, некрофилия - это влечение к смерти, которое может проявляться в самых различных формах: от самого безобидного и даже общественно полезного, например у патологоанатомов и служителей моргов, при этом помогая удовлетворить потребность в научном познании, до уничтожения и убийства. Влечение к смерти следует отличать от инстинкта смерти (Танатоса - в терминологии психоанализа), одного из самых великих инстинктов человека, который сигнализирует ему о его тварности, неизбежной кончине, конечности, который пытается убедить его в суетности мира и вывести его за пределы тюрьмы, именуемой "Я".

Поскольку тоталитарная власть (режим, идеология, реальная деятельность) некрофильна, она разрушает саму себя, т.е. в ней есть нечто мазохистское. Она ведь упивается своими мнимыми победами, добытыми с помощью грубой силы и преступления, не осознавая, что тем самым летит в бездну.

Опираясь на фрейдовскую теорию Эроса и Танатоса, французский философ и психолог Ж. Делёз приходит к мысли, что ни тот ни другой не могут быть даны или пережиты. В опыте даны лишь те или иные сочетания этих двух, и роль Эроса при этом - связывать энергию Танатоса и подчинять эти сочетания принципу удовольствия. Вот почему, несмотря на то что Эрос дан не в большей степени, чем Танатос, он, по крайней мере, дает себя услышать, и он действует. А Танатос по сути своей безмолвен и тем более страшен*(39) . Танатос, конечно, страшен, но не безмолвен - он властно заявляет о себе во всех сферах бытия, мы же не всегда способны услышать его шепот и прочесть его письмена. Эрос связывает энергию Танатоса в той же мере, в какой Танатос связывает энергию Эроса, т.е. они находятся в равновесии, однако судьба человека состоит не в лихорадочном метании между ними и, конечно, не в рабстве у Танатоса. Современные поклонники де Сада (а их сейчас очень много, Делёз в том числе), видимо, получают интеллектуальное удовольствие от похвальбы своему кумиру и эпатирования общества, не отдавая себе отчета в том, что такое их поведение есть не что иное как поклонение Танатосу.

В уже упомянутой работе Делёз указывает на то, что садист находит для себя удовольствие в боли другого, мазохист - в своей собственной боли, причем эта последняя играет роль условия, без которого он не получил бы удовольствия. Поставив в высшей степени спиритуалистическую проблему о смысле страдания, Ницше дал на нее единственно достойный ответ: если страдание и боль имеют какой-то смысл, то он должен заключаться в том, что кому-то они доставляют удовольствие. Дальше Делёз переходит к несколько странному, я бы даже сказал, игривому пассажу: если двигаться в этом направлении, то возможны лишь три гипотезы. Гипотеза нормальная, моральная и возвышенная: наши страдания доставляют удовольствие богам, которые созерцают нас и наблюдают за нами. И две извращенных гипотезы: боль доставляет удовольствие тому, кто ее причиняет, или тому, кто ее претерпевает. Ясно, по мнению Делёза, что нормальный ответ - наиболее фантастический, наиболее психотический из трех, т.е. ответ на первую гипотезу.

Уверен, что все три гипотезы Делёза относятся к числу извращенных, хотя до сих пор об извращенных гипотезах вообще не было известно. Все они являются садомазохистскими, а поэтому их можно рассматривать лишь в рамках психических аномалий. Та же из них, которую автор называет нормальной, моральной и возвышенной, напротив, представляется ненормальной и аморальной, а возвышенной только в том смысле, что по традиции Бог помещается на заоблачные высоты. Эта гипотеза противоречит христианской морали, а боги Делёза абсолютно аморальны, поскольку им доставляет удовольствие созерцание людских страданий. Остается надеяться, что приведенная гипотеза не отражает собственной авторской позиции.

Мое внимание к интерпретациям де Сада вызвано прежде всего тем, что садизм и садомазохизм относятся к явлениям некрофильского ряда: даже если соответствующие действия не оканчиваются смертью, но они есть дорога к ней. Причинение боли и страданий, иногда жесточайших, другому всегда представляет собой разрыв живого и торжество тлена, ибо раскалывается, разрушается целое, оно или его части превращаются в прах в физическом, психологическом, нравственном, духовном планах. Мы не должны забывать, что страдания и мучения иногда причиняются ради них самих, чтобы доставить наслаждение мучающему, иногда сексуальное. Некрофильскими я считаю и теории, одобряющие и поддерживающие подобное поведение, принадлежат ли они де Саду, Захер-Мазоху или кому-нибудь другому. Подчеркиваю: одобряют и поддерживают, а не стремятся его познать и объяснить.

Мнение, что де Сад стал кумиром эстетствующих снобов, отнюдь не преувеличение. Вот что пишет Р. Рахманалиев в предисловии к его роману "Жюстина" (1994 г.): "Великий французский писатель и мыслитель маркиз де Сад предвосхитил интерес западной культуры к проблеме эротики и сексуальности, показав в своих книгах значение эротического и сексуального инстинкта и зафиксировав различные формы его проявления, тем самым в определенной степени наметив проблематику эротической и сексуальной стихии в творчестве Г. Аполлинера, С. Дали, П. Элюара, А. Арто... и других". Порнографические и в то же время нуднейшие произведения полубезумного (или безумного?!) маркиза выдаются за литературные шедевры, причем принципиально новые, качественно иного измерения, ниспровергающие прежние тексты, а его низменные и грязные влечения, обычно не выходящие за пределы патологических фантазий сексуального маньяка-убийцы, - за настоящую философию.

Так, по мнению Ж. Лели, де Сад, оказывается, был наделен гениальной научной фантазией, что позволяло ему с помощью фрагмента реальности воссоздать ее целиком. Он, исходя из рудиментарных проявлений собственной алголагнии (наслаждения от боли. - Ю.А.) без помощи какого-либо предшественника, причем с самого начала достигнув совершенства, построил гигантский музей садомазохистских перверсий; и хотя это сооружение оказалось украшенным всеми прелестями поэзии и ораторского искусства, оно тем не менее предстало нашему взору в качестве самой что ни на есть скрупулезной и эффективной научной дисциплины*(40) . Разумеется, никаких прелестей поэзии и ораторского искусства, а тем более научного подхода, в произведениях де Сада нет и в помине.

Не случайно изделия де Сада практически не используются в сексологии, разве что в качестве эмпирического материала, да и то очень редко.

М. Бланшо приводит в умиление сцена, в которой героиня де Сада Жюстина подвергается в замке неправедного судьи неслыханным пыткам и присутствующая при этом одна совершенно порочная девица требует, чтобы и ее подвергли таким же пыткам. И получает от них бесконечное наслаждение.

Бланшо делает из этого вывод: "И в самом деле верно, что добродетель доставляет людям несчастье, но не потому, что она посылает на них несчастные случаи и события, но потому, что, ежели ты избавился от добродетели, бывшее ранее несчастьем и неудачей станет поводом для удовольствия, а мучения преисполнятся сладострастия". Оказывается, де Сад (по Бланшо), этот "избавленный от добродетелей человек" (Ю.А.) в своих "120 днях Содома" взялся за гигантскую задачу - составить полный перечень всех человеческих аномалий, отклонений, возможностей. Он, чтобы ничему не сдаться на милость, должен испытать все. "Ты ничего не узнаешь, - глубокомысленно цитирует де Сада Бланшо, - если ты всего не узнал, и если ты достаточно робок, чтобы запутаться в отношениях с природой, она ускользнет от тебя навсегда". Эти простецкие сентенции, характерные, кстати, для многих резонерствующих преступников-рецидивистов, приводят автора к вполне естественным для него выводам.

Все это еще и прямое поощрение преступления (даже призыв его совершить), причем самого изощренного и жестокого. Воздержание от него трактуется как робость и неполноценность.

"Для целостного человека, каковой есть человек во всей его полноте, не существует невозможного зла". Он сочувственно цитирует де Сада: "Нужно, чтобы мир содрогнулся, узнав о преступлении, которое мы совершим. Нужно заставить людей краснеть за то, что они принадлежат к тому же роду, что и мы"*(41) . Все-таки странно, что никому из исследователей де Сада не пришло в голову, что он во многом предвосхитил гитлеровский нацизм и большевизм, некрофильскую идеологию гитлеризма и большевизма.

Вопреки очевидным мотивам сочинительной активности де Сада, П. Клоссовски утверждает, что "настойчивость, с какою де Сад всю свою жизнь исследовал исключительно извращенные формы человеческой природы, доказывает, что для него важно было одно: заставить человека возвратить все зло, которое он только способен отдать". Это все о человеке, который стремился сокрушить все моральные нормы и дать людям действовать так, как будто этих норм и вовсе не существовало. Клоссовски же считает, что де Сад лишь пытался создать утопию зла - в противовес утопиям добра, игнорируя при этом все субъективные некрофильские стимулы, которые детерминировали конструкции де Сада и его поступки в реальной жизни. Следуя непонятно какой логике, Клоссовски считает, что смысл утопии зла де Сада состоит в том, чтобы систематически абстрагироваться от скуки: ибо чем чаще скука порождает зло, тем она становится сильнее, когда зло свершилось, подобно тому как за преступлением, если его единственной целью было это преступление совершить, следует отвращение*(42) . Разумеется, никакими исследованиями приведенные соображения не подтверждены, да и не могут быть подтверждены.

Ж. Батай пошел еще дальше, сделав "поразительное" открытие: видите ли, "в противоположность лживому языку палачей, язык Сада - это язык жертвы. Он изобрел его в Бастилии, когда писал "120 дней Содома". В то время с человечеством у него были такие же отношения, какие у человека, угнетенного суровым наказанием, бывают с тем, кто это наказание ему определил"*(43) . Во-первых, "герои" упомянутой книги только и делают, что убивают, мучают, развращают, насилуют, но все они, выходит, жертвы. Во-вторых, де Сад угодил в тюрьму за преступления и наказание понес вполне заслуженно. Более чем странно признание Батая, что главная заслуга де Сада в том, что он открыл и продемонстрировал содержащуюся в сладострастном порыве функцию нравственной неупорядоченности. Что такое нравственная неупорядоченность, догадаться невозможно, но по этому поводу стоит упомянуть, что похотливые устремления садовских персонажей четко определены и опредмечены, их эмоции и чувства не выходят за рамки извращенного сладострастия, действуют они по хорошо разработанным планам и прилагают необходимые усилия, чтобы избежать ответственности за свои преступления.

Вообще большинство работ, посвященных Саду, совсем не похожи на научные со стройной системой доказательств. Это скорее некие художественные фантазии, отражающие субъективные ощущения авторов, в том числе и таких серьезных, как Батай. Последний, например, утверждал, что желания де Сада нормальны*(44) .

Батай приводит обширную цитату из Ж. Жанена о произведениях де Сада: "Перед нами сплошные окровавленные трупы, дети, вырванные из рук своих матерей, молодые женщины, которых душат в конце оргии, кубки, наполненные кровью и вином, неслыханные пытки. Кипят котлы, с людей сдирают дымящуюся кожу, раздаются крики, ругательства, богохульства, люди вырывают друг у друга из груди сердце - и все это на каждой странице, в каждой строчке, везде. О, какой это неутомимый негодяй! В своей первой книге ("Жюстине". - Ю.А.) он показывает нам бедную девушку, затравленную, потерянную, осыпаемую градом побоев, какие-то чудовища волокут ее из подземелья в подземелье, с кладбища на кладбище, она изнемогает от ударов, она разбита, истерзана до смерти, обесчещена, раздавлена... Когда автор исчерпал все преступления, когда он обессилел от инцестов и гнусностей, когда он, измученный, едва переводит дух на груде трупов заколотых и изнасилованных им людей, когда не остается ни одной церкви, не оскверненной им, ни одного ребенка, которого он не умертвил бы в приступе ярости, ни одной нравственной мысли, не вымаранной в нечистотах его суждений и слов, этот человек, наконец, останавливается, он глядит на себя, он улыбается себе, но ему не страшно. Напротив... "

Эту выдержку сопровождает комментарий, весьма красноречивый для характеристики представлений некоторых интеллектуалов, присвоивших себе право "утонченного" толкования де Сада и садизма. Эти представления не только личная позиция, они имеют немалое общественное звучание, они весьма опасны, ибо содержат неприкрытое восхваление преступления и преступника. Суждения о маркизе и его сочинениях совершенно игнорируют психиатрические, психологические (патопсихологические в особенности) и криминологические аспекты личности маркиза, его патологические переживания и влечения. Батай же считает, что люди, как правило, не способы оценить де Сада и его писания иначе, чем это сделал Жанен. По мнению Батая, неприятие, чувство омерзения при смаковании убийств, трупов, надругательств над людьми и т.д. свойственны малодушным людям, которыми движет нужда и страх. Между тем мы это уже много раз слышали и от гитлеровских растлителей, которые создавали сверхчеловека, восхваляли смерть и призывали к убийствам.

Некрофильские картины и видения де Сада способны вызвать крайне негативную реакцию у вполне уравновешенных, нетревожных, сильных людей, настолько они противоречат фундаментальным, глубинным ценностям, главным регуляторам человеческого существования и общежития. Некрофильские фантазии де Сада вполне могут быть объяснены с позиций традиционной психиатрической диагностики и симптоматики, даже если скептически относиться к возможностям современной психиатрии. Понятно, что проявления психической патологии способны вызвать тревогу у кого угодно и желание принять адекватные меры защиты.

А. Камю, давний поклонник террористических убийств, "вынужден" признать, что де Сад строил идеальные общества, но, в отличие от своей эпохи, кодифицирует природную злобность человека. Он старательно конструирует град, основанный на праве силы и на ненависти, будучи его предтечей. Согласно формуле де Сада, нужно стать палачом природы: "Я ненавижу природу... - утрирует Камю де Сада. - Я хотел бы расстроить ее планы, преградить ей путь, остановить движение светил, сотрясти планеты, уничтожить все, что служит природе и способствовать всему, что ей вредит, короче говоря, оскорбить природу в ее созданиях, но я не в состоянии этого добиться если подлинна только природа, если ее закон - только вожделение и разрушение, тогда самого царства человеческого, идущего от разрушения к разрушению, не хватит, чтобы утолить жажду крови, а потому не остается ничего, кроме всеобщего уничтожения. Когда все жертвы отправлены на тот свет и счет их закрыт, палачи остаются в обезлюдевших замках наедине друг с другом. Им кое-что недостает. Тела замученных распадутся на элементы в природе, которая снова породит жизнь. Убийство оказывается незавершенным, а поэтому де Сад мечтает отнять у человека и вторую жизнь"*(45) .

А вот как можно очень "изящно" оправдать убийство, восхваляя де Сада. За решение этой "славной" задачи взялись С. Худ и Г. Кроули. По их словам, де Сада помимо воли влекло к размышлениям о преступлении и в особенности об убийстве. Убийство вызывает почти сладострастные ощущения у его героев, потому что оно самое низкое, самое запретное из преступлений, которое больше всего возбуждает разум. Но интеллект в данном контексте занят лишь поисками того, как достичь оргазма.

Де Сад обоснованно начинает с концепции природы как силы, которая не может создавать, не совершая разрушительных актов. Это еще один пример диалектической природы его мышления - подобным же образом он соединяет жизнь и смерть как два неразделимых процесса и видит противоречие в самой основе существования, - глубокомысленно рассуждают указанные авторы. При этом де Садом якобы выдвигаются следующие аргументы.

Если природа вовлечена в постоянный процесс обновления, который включает в себя и разрушение, не будем ли мы действовать в соответствии с ее желаниями, продолжая совершать разрушительные деяния? Как может природа разгневаться, когда она видит, что человек ей подражает и делает то, что она сама совершает ежедневно? Де Сад считает, что первоначальное и самое прекрасное свойство природы - это движение. Движение постоянно происходит в природе, но оно представляет собой просто вечную смену преступлений, которые разрушают, чтобы возродить. Результат - это равновесие между разрушением и обновлением. Это равновесие должно быть сохранено: его можно обеспечить только преступлениями; значит, преступления служат природе"*(46) .

Откуда у де Сада такая страсть к палачеству, такая испепеляющая ненависть к жизни и природе? Чтобы понять это, необходимо исходить из того, что таково его отношение не к жизни и природе вообще, не к жизни и природе как внешним объектам, а к своей собственной жизни и своей собственной природе. Ненависть к жизни и природе других есть лишь проекция своего отношения к самому себе, перенесение на них крайней неудовлетворенности собой из-за страданий и провалов, тягостных переживаний, порожденных мучительными требованиями собственной плоти. И писания, и преступления де Сада представляют собой всегда неудачные попытки избавиться от себя, обратить всю энергию своей ненависти вовне. Его желание истребить и вторую жизнь человека в виде разлагающегося в земле тела выражает стремление полностью, без остатка уйти от себя, даже если для этого нужно уничтожить саму землю.

Де Сад был глубоко некрофильской личностью и глубоко несчастным человеком. Его отторгала жизнь, и он отторгал жизнь. В отторжении жизни, в ее уничтожении состоит стержень, с позволения сказать, творчества де Сада.

5. Отличительные черты некрофилии и некрофильские "профессии"

Фрейд полагал, что влечение к смерти заложено в человеке, но он, как и его последователи, не приводил эмпирических доказательств этого, что предопределило существование этого влечения лишь в качестве научной гипотезы. Развивая ее, можно допустить, что, во-первых, оно нередко взаимодействует в амбивалентном взаимодействии с отверганием смерти; во-вторых, субъективное и чаще всего бессознательное движение к ней появляется под воздействием внешних социальных факторов, в первую очередь неблагополучного детства в родительской семье. Это формирует высокий уровень тревожности, переживая которую, личность стремится обнаружить ее источник, т.е. опредметить тревожность, что представляется вполне логичным для человека. Сама такая тревожность диффузна, расплывчата, неопределенна, поэтому и бессознательный поиск ее осуществляется как бы в темноте, на ощупь, крайне неуверенно и чаще всего приводит к ощущению, что он находится за гранью жизни. Между тем ненормальный уровень тревожности может сложиться под воздействием биологических факторов, когда они недостаточны для нормального функционирования человека в обществе.

В любом варианте агрессия в виде влечения к смерти выполняет функции психологической и социальной защиты, утверждения и самоутверждения личности. Некрофилия как влечение к смерти может иметь и социально полезные формы (патологоанатомы, служащие моргов и кладбищ и др.). Она может приводить и к самоубийству, когда человек, обуреваемый жаждой узнать, что там, за гранью жизни, неосторожно оказывается полностью за этой границей.

Приведенные соображения вовсе не претендуют на то, чтобы опровергнуть теорию врожденного инстинкта борьбы (К. Лоренц), который в целом не может вызывать возражений. Этот инстинкт может реализовываться в виде агрессии, в зависимости от воспитания и отношения к правовым нормам - преступной или нет. По-видимому, реализуясь в поведении, некрофильское влечение к смерти и врожденный инстинкт борьбы способны сосуществовать даже в одном человеке, однако совершение особо опасного преступления есть главным образом следствие первого, или его преимущественного, значения. Между тем все живые существа наделены способностью подавлять свои стремления к агрессии, но у некрофилов она, как можно думать, значительно слабее, чем у остальных людей.

Так сказать, обыкновенные люди и некрофильские убийцы психологически принадлежат к разным мирам - жизни и небытию; вхождение в последнее такими убийцами предощущается, но очень редко становится предметом осознанного эмоционального переживания или рассуждения. Вместе с тем подобные преступники одновременно пребывают в различных мирах, они любого человека могут переправить (передать, направить, перенести) в небытие как в ту сферу, которая им тоже психологически близка, причем несравненно ближе, чем другим людям. Поэтому убийство не вызывает у некрофила того комплекса негативных чувств и эмоций, которые при таких же обстоятельствах немедленно и неизменно появляются у обычных, т.е. нормальных людей, а также у убийц-ненекрофилов. Отсюда практически абсолютное отсутствие раскаяния и покаяния у таких преступников, искреннее непонимание ими того, что они в чем-то виноваты. Однако нельзя отрицать, что определенную сумму социальных норм они усвоили и поэтому понимают, что за убийства будут преследоваться, в силу чего предпринимают необходимые, по их мнению, меры, чтобы избежать ответственности. Это обеспечивает им безнаказанность и возможность убивать еще очень долго, иногда годами.

Если сексуальным преступникам убийство приносит сексуальное удовлетворение и торжество над их извечным врагом - женщиной, если разбойники и бандиты часто убивают для самоутверждения и получения полной власти над жертвой, то многие другие некрофилы убивают только ради самого убийства. Иными словами, внутри самой группы некрофильских убийц можно обнаружить такое различие. Для представителей второй подгруппы лишение другого жизни есть смысл и цель их жизни; у представителей первой данный мотив переплетается с сексуальными, корыстными и иными стимулами. Мне приходилось наблюдать, как привлеченных к уголовной ответственности некрофилов охватывало почти полное безразличие, апатия, они теряли интерес даже к самим себе и своей жизни и пассивно ожидали свершения своей судьбы. Это совсем нехарактерно для ненекрофильских убийц, которые обычно весьма активны в своей защите. Создается впечатление, что некрофил выполнил свое предназначение на земле и жизнь теряет для него всякий смысл.

Сказанное не означает, что после взятия под стражу некрофильские убийцы больше не представляют общественной опасности. Цикл апатии у многих из них может смениться периодом преступной некрофильской активности - в исправительном учреждении или после отбытия наказания.

После того как некрофильский человек начинает убивать, появляются новые, но подготовленные всем предыдущим развитием образы себя. На пороге перед первым убийством он, возможно, очень нуждался в приятии и понимании, но остался в одиночестве. Как можно было наблюдать, в жизни практически всех лиц, совершивших несколько убийств не единовременно, а "растянуто" по времени (с интервалом от нескольких недель до многих месяцев), и тех убийц, которые вообще часто прибегали к насилию, происходило постепенное переключение внимания от общественной реальности к гораздо более напряженной реальности их внутренней жизни. Последняя становилась не только исключительно напряженной, но все более изолированной. В этой внутренней жизни весьма активными оказались переживания смерти и рождения - именно так следует трактовать упоминаемые в рассказах многих обследованных темы, связанные с матерью, рождением, даже внутриутробным существованием, т.е. темы Начала. Случайность здесь исключена, в поисках Начала можно видеть абсолютно бессознательную потребность всеобъемлющего обновления в силу полного и травмирующего неудовлетворения своим состоянием. В этих поисках следует различать и более крупные измерения - к прошлому Вселенной и первозданному хаосу, который предшествовал созданию мира. В последнем варианте прослеживается выход или, точнее, попытка выхода за пределы своей личности.

Сами убийства, совершаемые с легкостью и без сожаления, можно расценить как насаждение хаоса и попытку возврата в первоначальное - в неживое. Возможно и иное, противоположное толкование: убийства как приведение явлений и процессов в упорядоченное состояние, разложение наиболее важных вещей по своим местам, установление справедливости и обеспечение более разумного устройства общественной жизни, взятие на себя мессианских функций, реформа религии и т.д. Но можно предположить, что все это только первый уровень бессознательной активности, а еще глубже - возвращение по архетипическим механизмам к первозданному хаосу.

Главное, что отличает некрофила как личность, - это его убежденность, что только насилие, и прежде всего смертельное насилие, есть единственный путь решения всех его проблем. Других путей он не видит и уж во всяком случае совершенно неспособен терпеливо разматывать клубок противоречий, если он есть, и никогда не пытается найти конструктивный способ их решения. Тот, у кого имеется подобный деструктивный импульс, просто не в состоянии увидеть другие возможности, которые позволят избежать разрушения. Он не может понять, насколько малоубедительным и беспомощным является избранный им способ действий, напротив, он считает его единственно эффективным и правильным.

Фромм отмечал, что менее явное выражение находит некрофилия в особом интересе к болезни во всех ее формах, а также к смерти. Например, бывает, что мать постоянно думает о болезнях своего ребенка и строит мрачные прогнозы о его будущем; но в то же время она не реагирует на благоприятные перемены в течении болезни, не замечает ничего нового, что появляется у ребенка. Тем самым она не наносит ему явного ущерба, но все же постепенно радость жизни и вера в собственные силы могут в нем заглохнуть, он может как бы заразиться некрофильской ориентацией матери*(47) . Фромм считал (кроме этого) характерными для некрофилии:

- особый интерес некоторых людей к моргам, похоронам, крематориям, кладбищам. Особый интерес некрофильской личности к мертвым вообще проявляется не только в разговорах, но и при чтении газет. Они охотно обсуждают различные аспекты убийств и других смертей, выясняют обстоятельства, причины и следствия недавних смертей, прогнозируют, кто теперь на очереди, и т.д. В числе таких лиц Фромм называл пожилых людей, с чем трудно согласиться, поскольку интерес последних к смерти, похоронам, погребению вполне естествен у тех, кто в силу возраста (и опасной болезни) ожидает и внутренне готовит себя к неизбежному концу. Следовательно, вполне естественно говорить не только о некрофильских личностях, но и некрофильском периоде жизни у вполне нормальных людей. Это особый период, требующий особой помощи, особого попечения, особого такта, особого участия, хотя большинство обществ еще очень далеки от этого;

- сравнительно трудно уловимая безжизненность при общении. Причем здесь дело не столько в предмете обсуждения, сколько в форме высказывания. Умный, образованный некрофил может говорить о вещах, которые сами по себе могли бы быть очень интересными, если бы не манера, в которой он преподносит свои идеи. Он остается чопорным, холодным, безучастным. Он представляет свою тему безжизненно и педантично. Он действует на других как "ходячая тоска", и от него быстро устают. Я не думаю, что нужно так и только так трактовать безжизненную манеру говорить, поскольку многое зависит от эмоциональных качеств человека, его темперамента, воспитания, уверенности в себе и т.д. Некрофил Сталин говорил сухо и безжизненно, зато некрофил Гитлер - чрезвычайно горячо, бурно, неукротимо;

- особое отношение к собственности и оценки прошлого. Некрофил воспринимает реально только прошлое, но не настоящее и не будущее. В его жизни господствует только то, что было (т.е. то, что уже умерло, то, чего уже нет): учреждения, законы, собственность, традиции и т.д. Короче говоря, вещи господствуют над человеком; "иметь" господствует над "быть", обладание - над бытием, мертвое - над живым*(48) .

Я не могу согласиться с тем, что некрофил воспринимает реально только прошлое, а не настоящее и не будущее. Державные некрофилы, те же Гитлер и Сталин, постоянно говорили о будущем как о реальности, наделяли его многими, с их точки зрения, чертами, ради этого будущего они трудились, порой самоотверженно, не делая скидок ни себе, ни другим. Что касается обычных душегубов, то, как показало их изучение в процессе расследования уголовных дел и в местах лишения свободы, все они, за исключением некоторых из тех, кто потерял всякую надежду выйти на волю, устремлены в будущее, а большинство озабочены своим настоящим. Трудно согласиться с Фроммом и в том, что резкие перемены воспринимаются некрофилами как преступление против естественного, природного хода вещей. Так называемые революционеры из числа некрофилов самым активным, а иногда и яростным образом разрушали все старое и на его месте пытались построить новое. Резкие перемены, совершаемые другими, они оценивали весьма доброжелательно, если перемены соответствовали их планам.

Фромм полагал, что некрофилы предпочитают темные тона, поглощающие свет: черный, коричневый. Это предпочтение проявляется в одежде, в выборе предметов мебели, штор, красок для рисунков и т.д. Далее, по мысли Фромма, некрофилов отличает специфическое отношение к запахам. Как показывают эмпирические исследования этого автора, большая часть некрофилов отличается пристрастием к дурным запахам "задохнувшегося" или уже гниющего мяса. Заинтересованность дурными запахами нередко проявляется в гримасе принюхивания. Эта гримаса не является обязательной для всех, но уж когда она есть, то это самый надежный признак некрофила.

Некрофил практически не умеет смеяться, считает Фромм, его лицо как маска. Ему недоступен нормальный, свободный, облегчающий душу смех, его улыбка вымучена, безжизненна, она похожа, скорее, на брезгливую гримасу. Я не сомневаюсь, что такой вывод опирается на какие-то наблюдения. Однако полностью согласиться с ним не могу: есть множество свидетельств того, что Гитлер и Сталин, когда хотели, могли смеяться и улыбаться; некрофилы, с которыми я общался, тоже не были лишены этого дара.

Фромм приводил и другие признаки некрофильского характера, например о специфической речевой некрофилии, когда преимущественно употребляются слова, связанные с разрушением и экскрементами. Фромм считал, что существует связь между деструктивностью и поклонением перед машинной мощью. Ссылаясь на исследования Л. Мэмфорда, он утверждал, что эта связь просматривается еще в Египте и Месопотамии, которые более 5000 лет тому назад имели такие социальные структуры, которые во многом напоминают общественное устройство Европы и Северной Америки. Современного индустриального человека больше не интересуют другие люди, природа и все живое. Неслучайно многие мужчины к своей автомашине питают более нежные чувства, чем к жене. Увлечение фотографией, по Фромму, говорит о том же, и человек теряет великий дар видения, полученный от рождения. Я думаю, в рассуждениях Фромма о фотографировании много верного: нельзя не сказать, что в фотографировании проявляется желание унести виденное и обладать им. Это, конечно, свидетельствует об особом отношении к миру и, если пользоваться терминологией Фромма, скорее, "иметь", чем "быть".

В целом я полагаю, что предложенные Фроммом отличительные признаки некрофильского характера (некрофильской личности) не относятся к числу обязательных, т.е. они могут быть, а могут не быть у определенного лица. Я считаю, что главным и обязательным признаком несексуальной некрофилии является постоянное влечение к смерти, интерес к ней, ко всему неживому, а у некрофильских преступников - стремление к уничтожению людей, реализуемая в поведении тенденция решать свои проблемы путем уничтожения другого. Иными словами, это некрофилия в широком и узком, негативном смысле; в широком - вообще влечение ко всему мертвому, разлагающемуся, причем подобное влечение вполне может быть похвальным, если, например, человек работает в морге, не нарушая при этом никаких запретов. Можно предположить, что у некоторых людей, склонных к попаданию в жесткую зависимость от ситуации и собственных переживаний, доброкачественная некрофилия может перейти в злокачественную.

Я думаю, что человечество, как и отдельный человек, если ориентироваться на их отношение к смерти, в своем развитии проходит разные этапы, когда некрофильский период сменяет биофильский, и наоборот. Для примера можно привести отношение к смертной казни в качестве уголовного наказания. В Европе в древности и Средние века, даже в XVIII и XIX вв. за значительное число составов преступлений (в их числе были и ненасильственные) полагалась смертная казнь. В настоящее время в европейских странах не применяется этот вид наказания, хотя в уголовном законодательстве некоторых государств он еще сохранился. Ставится вопрос о полном запрете смертной казни. Известно, конечно, что тоталитарные режимы в XX в. как раз и отличались тем, что там в широких масштабах лишали жизни по закону или вне рамок правосудия. Это позволяет назвать некрофильскими те страны, где смерть становится привычным способом решения проблем, даже не всегда острых, а также устрашения населения и врагов.

Кровь как представитель и символ смерти постоянно востребуется людьми. Она проливается из мести, ревности, зависти, для наказания, для завладения материальными и духовными благами, захвата, укрепления и скрепления власти или организации, ради жертвоприношения в надежде получить особые блага, она символизирует власть и право сильного, она должна укреплять власть, даже на символическом уровне (так, африканские царьки хоронили своих врагов вблизи трона или прямо под ним) и т.д. Как будет показано в настоящей книге, кровь нужна и для поддержания постоянной связи с иным миром, небытием - и в этом может быть мотив, скрытый смысл некоторых некрофильских убийств. Остановимся на том, что кровью, смертью скрепляют организацию, общину, этническую группу.

Э. Канетти приводит весьма впечатляющий пример.

Самый воинственный народ во всей Южной Америке - живарос из Эквадора. Для них не существует естественной смерти: если человек умирает, значит, враг заколдовал его издали. Тогда на долю близких выпадает выяснить, кто ответствен за смерть, и отомстить колдуну. Каждая смерть является, следовательно, убийством, а за убийство можно мстить только другим убийством. Но поскольку смертоносное колдовство производилось на большом расстоянии, кровная месть, обязательная для родственников, возможна лишь в том случае, если они сумеют отыскать врага. Поэтому живарос ищут друг друга, чтобы мстить, и поэтому кровную месть можно считать извращенной, некрофильской формой социальной связи.

Для военного похода с целью кровной мести собираются мужчины одной семьи и близко расположенных домов, которые выбирают главнокомандующего. Военная стая у живарос стала подлинно динамической единицей, а военные походы служат единственно целям разрушения. Всех врагов убивают, за исключением пары юных женщин и, может быть, нескольких детей, которых берут в свою семью. Вражеская усадьба, домашние животные, посадки - все уничтожается. Единственное, что на самом деле интересует живарос, - это головы врагов. Тут действительно настоящая страсть, и высшая цель воина - вернуться из похода по крайней мере с одной такой головой. Голова особым образом препарируется и усыхает при этом примерно до размера апельсина. Это называется цанца, ее обладатель пользуется особым уважением. По прошествии года или двух устраивается празднество, центром которого является правильно препарированная голова. Она начинает наделяться магическими свойствами*(49) .

Приведенный пример (можно, конечно, привести и много других подобных же) позволяет думать, что есть не только некрофильские личности, некрофильские периоды в истории разных стран, но и некрофильские этносы и нации. Убийство у них становится образом жизни.

Кровь, смерть укрепляют и власть. Это настолько хорошо известно, что я даже не буду подробно на этом останавливаться и тем более не стану приводить примеры, в отечественной истории их вполне достаточно. Я здесь хочу лишь отметить, что выполнять деспотические обязанности, убивая других, может лишь некрофильская личность. Убийства, массовые в том числе, совершались одновременно и ради укрепления власти короля (царька, тирана), и ради жертвоприношений богам или духам в надежде на новые военные и иные успехи, обильные урожаи и т.д., и ради самой потребности убивать, делать живое неживым. Европейские работорговцы бывали поражены отказами местных африканских царьков продать за весьма приличную плату захваченных ими на войне пленников, которые затем "просто" уничтожались.

В качестве некоторого предварительного вывода можно утверждать, что среди некрофильских убийц в первую очередь можно выделить сексуальных, террористических, корыстных, хулиганствующих преступников, т.е. тех, которые лишают жизни не вследствие острой конфликтной ситуации, когда лишь случай решает, кто станет убийцей, а кто - жертвой, и не тогда, когда убийца горит ненавистью и жаждой мести именно к этому лицу, а не к какому-нибудь другому. В последнем случае отношение первого ко второму носит остро направленный характер, он стремится уничтожить его именно как личность, как такого человека, который заслуживает лишь отрицательной оценки. Причем ненависть и вражда могут возникнуть внезапно, неожиданно даже для самого убийцы. Некрофильский же убийца лишает жизни потому, что потерпевший является ее носителем и не имеет, не может иметь претензий к нему как к индивидуальности, если только не принимать во внимание его групповую, например национальную или религиозную принадлежность. Конечно, иногда некрофильский убийца не достигает результата, но это не стирает его некрофильских качеств, хотя и затрудняет их диагностику.

Можно ли считать некрофилом лицо, причинившее тяжкий или иной вред здоровью? Я думаю, что о таком преступнике как о некрофиле можно говорить лишь в том случае, если преступление совершено некрофильской личностью и по некрофильским мотивам. Это в свою очередь потребует скрупулезного изучения личности и совершенного ею деяния с определенных исследовательских позиций. Некрофилия означает влечение к смерти, в том числе путем нанесения увечий. Однако не все так просто и однозначно: некрофил может совершать ненекрофильские действия - преступные и непреступные; некрофилия как особенность человека способна порождать не только убийства, но и другие, не столь однозначные формы поведения, в том числе правопослушные. Однако и они при внимательном и глубоком анализе будут отмечены каиновой печатью влечения к смерти.

Можно ли считать некрофилами палачей? Палачи бывают разные, есть среди них и такие, которые берут на себя палаческие функции из страха, что в случае отказа убьют их самих. Поэтому после участия в казни они горько раскаиваются. Есть такие, которые, являясь разведчиками, участвуют в расстрелах, чтобы завоевать доверие противника и выполнить поставленную перед ними задачу. Здесь к каждому надо подходить индивидуально, отнюдь не исключено, что среди разведчиков будут и те, которые заведомо знают, что им предстоит убивать безоружных, и охотно идут на это. Подобных людей, скорее всего, можно отнести к некрофилам. Есть и люди, которые начинают палаческую карьеру под давлением материальных трудностей или чьего-то сильного влияния (как, например, в одноименном фильме Л. Берланги), но потом "втягиваются" и исполняют свои омерзительные обязанности как обычную работу. Это тоже некрофилы, и все остальные палачи, несомненно, являются ими. Понятно, что не все они подлежат уголовной ответственности.

Сложнее решить вопрос о том, нужно ли считать некрофильскими личностями тех, кто пытает, кто участвует в пытках. Я в данном случае имею в виду не нанесение телесных повреждений в конфликте, при разбойном нападении или при вымогательстве, а именно пытку, осуществляемую властью - государственной, правоохранительной, военной. Поэтому есть смысл рассмотреть вопрос о том, что представляет собой пытка.

Прежде всего отмечу, что пытки, как и бессудные казни, не могут быть объектом обсуждения в плане возможности или невозможности их применения. Для цивилизованного мира приемлем только отрицательный ответ и притом без каких-либо оговорок. Ну, а что такое пытки? Под пытками я понимаю любые насильственные действия представителей государственной власти, нарушающие общечеловеческую мораль, уголовный и уголовно-процессуальный законы и причиняющие страдания и мучения человеку для получения требуемых показаний, совершения определенных действий, либо ради причинения страданий и мучений, мести или (и) наказания. Таким образом, здесь специальный субъект - представитель государственной или иной власти, поступки которого нарушают существующие правовые установления и общечеловеческие ценности. Аналогичные действия, если они совершаются другими лицами, например при вымогательстве денег и ценностей, на почве семейно-бытовых конфликтов и т.д., юридически должны квалифицироваться как истязания либо, в зависимости от последствий, как убийство, причинение тяжкого или иного вреда здоровью, но они также могут носить некрофильский характер.

Пытки исторически теснейшим образом связаны со смертной казнью и на протяжении веков ее существования изменялись вместе с ней. Не случайно некоторые публичные казни перемежались с пытками, и смерть наступала именно от пыток. Но взгляд на пытки как на нечто абсолютно недопустимое и грубо нарушающее законность сформировался сравнительно недавно. В древности и Средневековье они вполне допускались не только для изобличения злоумышленника, но и как способ его устрашения и досудебной или даже внесудебной расправы. Если отношение к пыткам изменилось коренным образом, то сами пытки отнюдь не исчезли в современном мире: в СССР и Германии применение пыток прямо предписывалось властями различными секретными директивами; думается, что так поступали и в других тоталитарных системах.

Пытка всегда приносит страдание и мучение человеку, грубо унижает его достоинство, делает совершенно беспомощным и неспособным к сопротивлению. В силу этого практически любой факт пытки можно отнести к числу особо жестоких поступков. Даже в современном мире она может применяться для получения, точнее, выбивания нужных показаний, компенсируя тем самым слабые процессуальные и криминалистические возможности. При этом виновных в ее использовании мало смущает то, что под пыткой человек может дать любые показания. Впрочем, наши рассуждения о возможности смущения пытающих довольно наивны, поскольку в большинстве случаев они отнюдь не стремятся установить истину, а преследуют цели, не имеющие ничего общего с правосудием. К тому же палачи не те люди, которым знакомо чувство смущения.

Во многих концентрационных лагерях и тюрьмах исполнителями самых чудовищных расправ были осужденные за убийства, разбойные нападения и другие особо тяжкие общеуголовные преступления. Отмечу, что ведущим мотивом таких поступков является полное подавление жертвы и достижение абсолютного господства над ней. Она превращается в ничто, полностью разрушается, и именно это приносит пытающим психологическое удовлетворение. Конечно, пытать или казнить может лишь тот, кто не способен идентифицироваться с жертвой, т.е. поставить себя на ее место и сопереживать ей. Но даже при такой эмоциональной глухоте палач понимает, что он приносит жертве жестокие муки, иначе его действия были бы бессмысленны.

Наверное, среди тех, кто пытает и казнит или отдает об этом приказы, немало таких, которые искренне верят или пытаются уверить себя в том, что их действия полезны: для спасения или свободы Родины, для победы революции, построения коммунизма и т.д. Правда, здесь средства абсолютно не соответствуют цели, но ведь цель-то очень благая - так или примерно так могут рассуждать подобные люди. В этих случаях очень важна их личностная позиция оправдания и приятия собственных бесчеловечных поступков, начав совершать которые, они обычно уже не имеют возможности остановиться еще и потому, что им не дают этого сделать. Но это не меняет некрофильской сущности их натуры.

Можно полагать, что в дни войн и великих смут количество кандидатов в палачи возрастает. Дело в том, что значительно ослабевает не только внешний социальный, но и внутренний личностный контроль, обычно заставляющий человека сдерживать действие тех своих побуждений и инстинктов, проявление которых он до сих пор считал позорным и недопустимым. Это - одна из существенных причин того, что в такие времена вообще возрастает насильственная преступность, составной частью которой являются пытки; за их применение виновные далеко не всегда несут наказание.

Способы пыток самые разнообразные, и описать хотя бы основные из них просто невозможно, да, впрочем, и не нужно. Они меняются в зависимости от времени и местных условий и возможностей, культуры данной страны, изобретательности следователей и тюремщиков, личности жертвы, ее пола, возраста и т.д. Пытки не обязательно применяются с помощью только грубого физического воздействия. Можно пытать и более тонкими методами, например посредством слишком яркого света в камере, поддержания там неприятного шума, создания других невыносимых условий, пыток близких и родных, реальных угроз в их адрес и т.д. В наше время с огромными возможностями науки вполне реально воздействовать на личность, вызывать определенные поступки с ее стороны с помощью психотропных и иных веществ, оперативного вмешательства. Поэтому возникает очень сложный вопрос: можно ли подобные действия властей считать пытками. Мы склонны ответить на заданный вопрос положительно, если такие действия причиняют страдания и мучения человеку.

Еще один не менее сложный и болезненный вопрос: можно ли считать пытками опыты над живыми людьми и вообще какова социально-психологическая специфика таких опытов? Нужно ли относить к некрофилам тех, кто ставит и осуществляет подобные опыты? На оба эти вопроса я отвечу положительно, но отмечу, что названные опыты - почти целиком "достижение" современного мира и связаны они с интенсификацией научных исследований, изменением роли науки в обществе, но в данном случае эта связь, конечно, со знаком "минус". Более того, некоторые из этих опытов могли принести науке пользу, но это отнюдь не делает их допустимыми.

Как известно, подобные опыты получили распространение во время Второй мировой войны, и не случайно: разумеется, что они производились странами-агрессорами - Японией и особенно Германией. Я говорю "разумеется" потому, что именно в этих странах на тот период времени сформировались соответствующие идеологические, психологические, нравственные предпосылки и, кроме того, был достигнут определенный уровень развития науки, всегда предполагающий дальнейшее активное движение вперед.

Наверное, опыты над живыми людьми все-таки не всегда можно отнести к пыткам, хотя не вызывает сомнений, что подобные действия приносили подопытным невыносимые муки. Например, в женском нацистском концлагере Равенсбрюк узницам на верхней части бедра делали очень глубокий, почти до самой кости, надрез для внесения туда бактерий, причем почему-то выбирали для этого самых красивых девушек. Очень часто в рану вкладывали также щепки и осколки стекла; нагноения начинались сразу, и "контрольные" больные умирали в страшных мучениях. Несмотря на то, что между пытками и такими опытами очень много общего, последние все-таки совершались в иных целях, носили иной смысл, но не исключается, что под видом "научных" опытов имели место самые "обычные" пытки. Однако все без исключения лица, участвовавшие в таких опытах, - некрофилы.

Очень интересны отношения между палачами, выдающими себя за ученых, и жертвами бесчеловечных экспериментов. Даже без специального исследования ясно, что первые не идентифицируют, т.е. не считают вторых людьми, с которыми можно и нужно считаться. Более того, их вовсе не считают за людей, поэтому в Германии их называли "человеческим материалом", а в Японии - "бревнами". Здесь мы обнаруживаем, что с подопытными считались значительно меньше, чем с теми, кого пытали или приговаривали к смертной казни каким-то особенно мучительным способом. Ведь в первом случае неимоверные страдания человека, над которым экспериментируют, вообще никак не принимаются во внимание, их как бы не существует, как и он сам в качестве личности или живой плоти. В то же время при пытках или мучительной казни все, напротив, строится на максимальном учете способности человека страдать. Если этого нет, то пытка попросту становится бессмысленной. Поэтому я утверждаю, что подопытный - это прежде всего "ничто", и сначала надо занять по отношению к нему такую позицию, а затем уже приступать к опытам. Подобные "ничто" это всегда представители какой-то иной социальной, не "нашей" группы, очень часто враждебной "нам, подлинным людям и хозяевам жизни". Для немецких фашистов, например, враждебными группами были евреи и славяне, но нередко жертвы выбирались по политической принадлежности. Поэтому эксперименты осуществлялись над коммунистами.

Это в основном о тех, кто руководил бесчеловечными опытами или давал указания об их проведении. Но нельзя не сказать и о тех, кто выполнял всю "черновую" работу, скажем, привязывал предназначенных для экспериментов к столам, подавал инструменты и т.д.; причем я не имею в виду таких же несчастных, которые выполняли эту работу под страхом смерти, и затем погибали сами, а представителей "господ". Эти последние, по-видимому, очень мало отличались от тех, кто "просто" пытал и, конечно, они тоже занимали определенную позицию по отношению к своим жертвам, позицию, которая позволяла им оправдать себя, а нам - причислить их к некрофилам.

Сопоставление различных видов насилия государства над личностью убедительно свидетельствует о том, что наиболее полное и беспощадное ее уничтожение достигается с помощью опытов над живыми людьми. Здесь человек уничтожается психологически, превращается в ничто, он - лишь объект определенных усилий. Худшего отношения к нему не существует, но исключать того, что худшее еще появится, никак нельзя - ведь практика изуверских опытов появилась лишь в середине XX в. Внешне, отдаленно эти страшные эксперименты напоминают принесение человека в жертву богу, когда человек уподобляется бесправному и бессловесному животному. Но здесь сходство действительно только внешнее, поскольку приносимый в жертву как бы приближался к богу, прикасался к нему, на него возлагалась исключительно важная миссия, от успеха которой зависела судьба других людей. Поэтому в древности такого человека окружали почетом и поклонением, украшали цветами, создавали прекрасные условия, старались всячески задобрить этого ходатая перед Всевышним.

6. Глубинные истоки поведения особо опасных преступников

Мы не сможем должным образом понять природу и причины особо опасных преступлений, если не рассмотрим структуру человеческой психики, впрочем, это необходимо при исследовании любых форм поведения. Как мы увидим ниже, познание каждой подструктуры, и в первую очередь глубинных, позволит понять механизмы и истоки совершения названных преступлений.

Я присоединяюсь к мнению Юнга, что человеческая психика (он называл ее душой) состоит из трех частей: сознания, индивидуального (личного) бессознательного и архетипизированного индивидуального бессознательного.

Как известно, сознание есть только у людей и оно появляется лишь в результате их общения друг с другом и восприятия различных ценностей, правил и норм, которые регулируют их жизнь и каждодневное поведение. Разумеется, среди этих норм имеются и нравственные, которые составляют едва ли не важнейшую часть сознания. Сознание выступает контролером нравственности и регулятором нравственного поведения, хотя особенно ценны нравственные поступки, совершаемые автоматически, бессознательно. Сознательной (в своей существенной части) является деятельность общественных и государственных институтов по насаждению, формированию и закреплению того или иного вида нравственности, т.е. вида, соответствующего данному типу культуры. Сознание играет более чем активную роль и в создании законов, которые в своем большинстве в явной или неявной форме должны соответствовать общечеловеческой морали. При этом сознание не всегда задумывается над тем, что такая мораль должна или не должна быть представлена в законах, поскольку ее представление происходит автоматически.

Мне представляется, что индивидуальным бессознательным следует называть вытесненный из сознания невспоминаемый жизненный опыт, вытесненный по причине его травматичности, болезненного характера, несовместимости с нравственностью, а также ненужности, неактуальности в данной конкретной ситуации. Пользуясь терминологией Юнга, можно сказать, что тот опыт, который вытеснен в силу его аморальности, в силу того, что он включает в себя какие-то порочные, грязные влечения, можно назвать Тенью. В ней могут быть "записаны" сами аморальные нормы, разрешение творить зло, а еще потребности и влечения нравственного порицаемого характера, например педофильные или агрессивные, жестокие и циничные. Эти потребности и влечения могут "просыпаться" при ослаблении сознания (например, в состоянии опьянения или в случае болезни), мощно стимулируя безнравственное поведение. Поэтому источники насильственных преступных действий (бездействия), которые в большинстве своем являются аморальными, следует искать в личном бессознательном и особенно в той его части, которая может быть названа Тенью.

Вытесненный в Тень индивидуальный психотравмирующий опыт часто бывает ригидным, он как бы замораживается, ведя практически независимое от личности существование, не изменяясь под влиянием внешних обстоятельств. О нем обычно ничего не знает или он иногда проявляется на уровне сознания отрывочными, рваными, не очень понятными или совсем непонятными толчками. Человек даже может не понимать, чем значимы эти толчки, эти импульсы из его же далекого прошлого. Поэтому во многих случаях причины невероятной жестокости, в том числе к детям, следует искать в детстве самого преступника или в его более поздних впечатлениях. Но при этом не нужно игнорировать и актуальные социальные условия жизни.

Как мы видим, Тень активно участвует в мотивации человеческого поведения и уже поэтому не может быть безразличной по отношению к морали. Однако помимо Тени в индивидуальном бессознательном имеется и такой опыт, который совершенно не заслуживает нравственного порицания. Он тоже активно влияет на нравственные представления и поведение человека, может удерживать от совершения антиобщественных поступков.

Третья составляющая человеческой психики мною обозначена как архетипизированное бессознательное. Ее составляют усвоенные в ходе социализации различные архетипы, многие из которых представляют собой моральные предписания, которые человек может и не осознавать в качестве таковых. Естественно, они активно участвуют в формировании нравственных ориентаций личности и ее поведения. Например, человек усваивает архетип матери-Родины. Это формирует его патриотические чувства и отношение к Родине как одной из очень важных ценностей. Конечно, такое отношение является высоконравственным. Однако чрезмерная связь с матерью-Родиной, если человек ощущает, что ей угрожает опасность, может спровоцировать террористические или иные противозаконные агрессивные действия.

Таким образом, все три сферы человеческой психики являются носителями морали и мотивов преступного, в том числе особо опасного поведения. Они определяют бытие человека, принятие им нравственных норм, их действенность, солидарность с ними. Если две последние названные мною сферы бессознательного очень часто действуют автоматически, то сознание дает возможность человеку все предварительно взвесить, и оно очень часто выступает в роли контролера, организатора поведения, силы, обеспечивающей его нравственность. Вместе с тем представляется необходимым подчеркнуть особую роль архетипизированного (социально-психологического) уровня бессознательного в усвоении и закреплении нравственных норм. Для этого нужно отдельно рассмотреть некоторые проблемы архетипов.

Я полагаю, что Тень имеется не только у личного, индивидуального бессознательного, но и у усвоенной личностью коллективного бессознательного. Она образовывается на протяжении всей жизни индивида, полученного жизненного опыта, при активном участии его индивидуального биологического, его отношения к окружающему миру и самому себе, под влиянием, если они есть, расстройств психической деятельности и акцентуаций характера и темперамента. Одновременно с этим человек воспринимает различные архетипы, в том числе олицетворяющие зло, негативные, порицаемые ценности. Поэтому следует предположить, что Тень может быть на стыке коллективного и индивидуального бессознательного, иногда ближе к последнему.

Признание Тени чем-то худшим в человеке в достаточной мере естественно, поскольку она говорит о чем-то темном, неведомом, таинственном, пугающем, пробуждая в нас наши детские страхи перед темнотой. Но, став взрослым, человек понимает, что обычно темнота это не более чем место, где отсутствует свет, хотя, конечно, в ней врагу легче укрыться и внезапно напасть. Страх перед темнотой запрограммирован у человека и способен подавать ему сигналы возможного бедствия.

Психическая энергия индивида может быть блокирована, когда он не находит выхода из данной ситуации либо среда не дает ему такой возможности. Поэтому такая энергия способна регрессировать, актуализируя интериоризированные образы прошлого. Последние часто соответствуют тому стимулу, который их вызвал сейчас: если нынешние трудности (объективные или субъективные) травматичны, они возрождают адекватные переживания из прошлого. В ряде случаев, как показывает клиническая практика, такой перенос, который чаще всего бывает бессознательным, может происходить на символическом уровне. Ситуации, с которыми сталкивается субъект, формируют личностные психические состояния, как бы ищущие аналоги в далеком прошлом или желающие дать ему возможность понять, почему он поступает так сейчас. Однако он, как правило, не способен без посторонней помощи уяснить имеющиеся связи, особенно если прошлый жизненный опыт лежит в рамках Тени либо так или иначе связан с нею. Эта его неспособность возврата обусловлена тем, что для него может быть очень болезненным само прошлое и путь в него, в те свои глубинные переживания, которые приносили ему страдания.

Если человек слишком прочно схвачен своей Тенью, которая ведет автономное существование, это может, во-первых, угрожать целостности личности, и во-вторых, стимулировать его антиобщественное поведение, при этом постоянно держа в напряжении. Такой человек не способен самостоятельно осознать роль Тени в своей жизни и судьбе, своих внутренних и внешних конфликтах. Она живет в нем в виде архетипических образов, берущих свое начало с детства и сохраняющихся в бессознательной сфере. Эти образы суть его опыта и рождают желания, влечения, участвуют в определении целей и смыслов, угроз и способов защиты от них, восприятии всего себя и мира в целом. Можно представить Тень в виде пещеры, в которой как пленник заключен субъект со всеми своими, с одной стороны, страхами и страданиями, а с другой - постыдными желаниями и влечениями. Кому-то из них удается вырваться из пещеры, кто-то погибает в ней. Хотя социальная и природная среда обязательно участвовали в ее сооружении, она, тем не менее, обретается всегда внутри личности.

По мнению Э. Нойманна, стремление человека к адаптации приводит "к формированию в личности двух психических систем, одна из которых обычно остается полностью бессознательной, а другая при активной поддержке со стороны эго и сознательного ума превращается в важный орган психики. Система, которая обычно остается бессознательной, называется Тенью, а вторая система называется "внешней личностью" или "персоной"*(50) .

Эта позиция представляется несколько спорной, и отнюдь не по причине того, что представляет собой принципиально новую структуру личности, вариантов этой структуры немало. Персона - это социальное "Я" человека, его социальная роль как совокупность ожиданий, предъявляемых данному лицу, как комплекс его функций. Однако это вовсе не означает, что "внешняя личность" - это только сознание, контроль сознания, что все люди вполне понимают, каковы их действительное место и роль в обществе и поступают в соответствии с этим. Поэтому в "персону" могут быть вытеснены желания индивида, его бессознательные влечения, то, кем он хотел бы видеть себя и выглядеть в глазах окружающих. Юнг называл "персону" компромиссом между индивидом и обществом по поводу того, "кто кем является". Однако предполагать, что человек всегда осознает такой компромисс, нет никаких оснований.

Позиция Нойманна неприемлема еще и потому, что понятие Тени было создано Юнгом, в него он вкладывал определенное содержание, хотя и был в этом весьма неоднозначен.

Использовать данное понятие в совершенно другом значении вряд ли обоснованно, для другого значения надо создать другой термин. Сам же Нойманн пишет, что качества, способности и тенденции, несовместимые с коллективными ценностями (т.е. все, что прячется от света общественного мнения), совместно формирует Тень, темную сторону личности, которая остается непознанной и неопределенной для эго*(51) .

Тень вбирает в себя наше несовершенство, наши низшие влечения, которые несовместимы не только с коллективными и вековечными ценностями, но и с нашими собственными представлениями о них.

Тень тоже хранит в себе вековечные представления и установки, то, что противоречит ценностям, и обычно являет то, из чего произрастает зло. По этой причине она не отражает эфемерность нашей природы, потому что эта природа, а не что-нибудь другое, творит зло. Вот почему Тень составляет одну из центральных структур нашей индивидуальности. Тень может отступать перед персоной, но способна и подчинить ее себе. Проблема не может заключаться в том, чтобы не допустить вытеснения других влечений, тем более что сам процесс вытеснения носит бессознательный характер и не поддается контролю эго. Проблема в том, чтобы такие вытесненные влечения не определяли поведение. Человек не должен лицемерно притворяться, что у него совсем нет порицаемых желаний, а это характерно для групп, относящих себя к элите. Личность должна научиться осознавать в себе наличие зла как того, что присуще именно ей.

Это требование представляется одним из самых главных, потому что множество несчастий и катастроф происходят по причине того, что люди, ощущающие в себе порицаемые, неприемлемые особенности, приписывают их другим, делая их тем самым козлами отпущения и воспринимая последних уже как обладателей таких особенностей. Поэтому у них исчезает чувство своей вины, она перекладывается на окружающих, которым надо отомстить за то, в чем они, собственно, совершенно не виновны. Это особенно ярко проявляется, например, в террористических преступлениях, во время войн и революций, когда в качестве козлов отпущения выступают люди, на которых совершенно безосновательно перекладывается вина.

Здесь Тень вплотную подходит к персоне, рвется наружу, смешиваясь с групповым нарциссизмом, опасность которого известна, и определяет поведение. Если козла отпущения ищет и находит группа и тем более толпа, это, как правило, исключает критичность и индивидуальную ответственность. Человек растворяется в коллективном движении и коллективной ответственности, он не способен осознавать зло, несчастья и провалы как "свое зло, свои несчастья и провалы", он всегда ищет их причины в других. Этими другими в нашем мире обычно выступают национальные и расовые меньшинства, представители других культур и особенно религиозных, все они становятся жертвами теневых проекций. Они - обычно жертвы геноцида, этнических, религиозных и расовых преследований.

Тень и эго можно считать противоположностями только в том случае, если допускать, что последнее представляет собой лишь то, что объективно приемлемо, этично, одобряемо. Однако, как известно, зло вполне может быть осознанно творящим, но скорее всего оно постоянно подпитывается Тенью. Есть основания думать, что Тень формирует глубинные, смысловые уровни мотивации, а эго - внешние, видимые, предметные. Если человек (или общество) захочет подавить теневые импульсы, это у него может не получиться, поскольку он недостаточно знаком с содержанием своей Тени и со способами воздействия на нее, если он вообще не понимает, откуда, как и почему у него возникают порицаемые желания и влечения, если она воспринимается как враг или чужой из внешнего мира, а не как элемент его собственной личности.

Когда теневая энергия сосредотачивается на других - чужих, которые также являются архетипами, сама Тень становится чуждой частью личности. Она как бы выталкивается из нее, но освободиться от нее невозможно. Поэтому ее энергия будет все время питать поведение, иначе вновь возникнет исчезнувшее, казалось бы, чувство вины, которая опять будет терзать человека и расщеплять его личность. Вот почему всегда так актуальна борьба с противником или с тем, в ком видится противник. Нельзя надеяться на то, что, уничтожив врага, Тень успокоится, а личность, обретя уверенность, сольется с идеальными ценностями: человек, "мучимый" Тенью, все время будет искать новых врагов. Это более чем убедительно продемонстрировали деятели тоталитарного режима в СССР, которые, не останавливаясь, переходили от одного противника к другому. Устранение каждого из них приносило облегчение и удовлетворение и тоталитарному обществу, и отдельным людям.

Толпа и человек толпы не только не осознают наличие у них Тени, но и не способны сделать это. Чем сильнее бессознательное чувство вины, тем сильнее теневая энергия, и поэтому они с большей жестокостью, непреодолимостью утверждают свои желания, чтобы защититься от этого чувства и соответствовать установкам, которые считаются идеальными. От этого Тень усиливается, а чувство вины ослабевает. Однако она не исчезает и способна вызывать новые переживания своей неполноценности. Такие переживания и чувство вины толпа и ее человек пытаются вытеснить или хотя бы снизить путем дальнейшего уничтожения своих жертв, приписывания им новых пороков и самооправдания в связи с этим.

Так было в отношении германских нацистов к евреям и сталинского режима к "врагам народа". Все преступные действия против них определялись тем, что они якобы хотели погубить отечество, плели коварные заговоры и т.д. Только избавившись от них можно было решить экономические, политические, нравственные и иные проблемы превращения своей страны в цветущий сад. Между тем, когда собственные недостатки, хранимые в Тени, переносят на других, можно достичь избавления от внутреннего напряжения, но часто такое избавление бывает обманчивым. Поэтому, подобно алкоголикам, все время нуждающимся в новых дозах спиртного, они находят новые жертвы.

Психология толпы, если иметь в виду не только и не столько скопление некоторого количества людей, а определенную устойчивую социально-психологическую общность с крайне низким уровнем рефлексии, критики и другими характерными особенностями (см., например, В. Райха), адекватна психологии тоталитарного режима и тоталитарного общества. Собственно, такие режим и общество являются воплощением психологии толпы.

Разумеется, объяснять тоталитарные государственные режимы только с помощью названных психологических факторов нет никаких оснований: сами эти факторы порождены рядом взаимосвязанных экономических, политических, исторических и иных явлений и процессов. Психологические факторы оказывают обратное воздействие на экономические, политические, военные и другие явления и процессы. Но объяснить государственный тоталитарный режим только с помощью всех названных психологических, военных, политических и других факторов, их совокупным давлением на общество тоже невозможно. Истинной причиной воцарения подобного режима является возвращение коллективной Тени: она, т.е. древний или более поздний, но вытесненный в Тень отрицательный коллективный опыт, актуализируясь в новейшей истории так же, как и у отдельного человека, бессознательно возвращает его ранний индивидуальный опыт и начинает мотивировать его поведение. Перечисленные выше факторы способствуют возвращению вытесненного коллективного опыта, совместно с которым они так энергично созидают антигуманный строй.

Воцарение в центре цивилизованной Европы в цивилизованнейшей Германии гитлеровского режима как раз есть возвращение вытесненного коллективного опыта древних времен, когда самые сложные вопросы решались с помощью грубой силы, а уничтожение целых народов и захват их земель было привычным делом. Не менее нагляден опыт Кампучии, где в 70-х г. ХХ в. было уничтожено 2,5 млн собственного населения, но также все признаки цивилизации: семья, церковь, лечебные учреждения, произведения искусства, все учебные заведения, даже начальные школы, банки и т.д. Весьма примечательно, что даже любовь была объявлена преступлением, караемым смертью, поскольку любовь ведь тоже завоевание цивилизации: переход первобытного человека от стада к семье происходит через любовь, т.е. избирательные отношения между мужчиной и женщиной. Этого кампучийские коммунисты, решившие вернуться к самому началу истории, стерпеть не могли.

Трудно сказать, сколько еще стран уловят зов древнего человека. Эта проблема в научной литературе обсуждалась лишь частично и в плане соотношения матриархата и патриархата.

Так, Д. Франкл обращается к работам швейцарского историка И.Я. Баховена, который, воспев старинные добродетели матриархата, напоминает своим читателям о духовном превосходстве системы патриархата: "В матриархальных культурах мы ограничены инстинктом и требованиями природы, в патриархальных же культурах перед нами открыты возможности для интеллектуального и духовного развития. В первой мы имеем дело с законами бессознательного, во второй с индивидуализмом. В первой мы обнаруживаем торжество отречения во имя природы, во-второй - торжество выхода за ее пределы, разрушение старых препятствий и мощный порыв прометеевой жизни, приходящий на смену вечному покою, мирным довольствиям и затяжному инфантилизму. Здесь человек наконец-то разрушает узы детства и поднимает свой взор вверх, к космосу"*(52) .

По этому поводу Франкл недоумевает: через две тысячи пятьсот лет после рождения греческой демократии древние образы кровной связи и кровной мести по-прежнему будут бросать вызов афинским законам справедливости! Древняя богиня-мать была загнана в подземелье, но не уничтожена. Так долго, как патриархальные культуры будут продолжать подавлять матриархальные инстинкты, Деметра будет по-прежнему возбуждать романтическое воображение людей, а фурии - требовать отмщения за захват власти отцами. Они пытаются вновь захватить власть над умами и поступками людей. Матримониальные образы детства человечества по-прежнему продолжают проявляться в политической жизни: как в мечтах о бесклассовом обществе - современной версии волшебной страны с молочными реками и кисельными берегами, в которой щедрая мать-природа дарит своим детям все, что им необходимо для жизни, - и, с противоположной стороны, в политике отмщения, идеологически оправдывающей террор и разрушение. Фурии, пишет Франкл, появляются на политической арене как в форме фашистского национализма, так и революционного терроризма: первый нацелен на уничтожение врагов нации, которые угрожают стране и оскорбляют кровные узы; второй - стремится разрушить и уничтожить капиталистических эксплуататоров, которые отобрали у людей присущее им от рождения право наслаждаться плодами жизни.

Кровные узы и святость земли, территории проживания народа, находят свое крайнее выражение в ужасах фашизма. Требование отомстить тем, кто портит чистую кровь народа, т.е. низшим расам, которые "заражают жизненные клетки нации и разрушают все здоровое и сильное" и угрожают чистоте матери-земли, приводят к призывам уничтожить евреев, цыган, капиталистов и большевиков - всех тех, кто угрожает нации как извне, так и изнутри. Эти фантазии заставили великую нацию идти вслед за сумасшедшим "лидером", который сумел выразить ее потаенные мечтания, тысячу лет жившие в глубинах подсознания цивилизованных народов"*(53) .

Юнг видел истоки германского нацизма в возрождении неистового и жестокого Вотана, древнегерманского бога войны; он же, по Юнгу, неугомонный странник, продолжающий смуту, раздоры и творящий волшебство. Непостижимые глубины вотановского характера способны объяснить национал-социализм лучше, чем какие-либо разумные соображения*(54) . Вотан воплотился в Гитлере - такой вывод можно сделать из несколько расплывчатых рассуждений Юнга.

Однако здесь я не буду обстоятельно обсуждать теории Франкла, Юнга, равно как и других мыслителей, вступать с ними в дискуссии, поскольку это выходит за пределы темы этой книги, посвященной личности особо опасных тоталитарных преступников. Далее хочу лишь отметить, что общественные движения, которые пытаются восстановить попранные права и пререгативы матриархата, либо уничтожить врагов рода или народа, или вернуться к древним, даже древнейшим порядкам, или обеспечить справедливость на земле, или создать идеальное общество, поправ все нормы нравственности, и т.д., обязательно должны были возглавляться особыми личностями. Это именно должны быть вожди с их первобытной дикостью.

Темнота, темное, мрак всегда пугали людей не только тем, что там притаились и ждут своего часа разного рода опасности, в том числе и грозящие самому существованию индивида и его близких. Темное еще может содержать неведомое, какую-то тайну, например в переносном смысле для любой организации, которая скрывает свою деятельность. Само ее сокрытие может содержать угрозу, но еще, конечно, боязнь разоблачения. Так, культовая жизнь тоталитарной секты скопцов, скрытая и отрезанная от внешнего мира, протекает в основном ночью. В центре ее - эта тайна, хранимая как зеница ока, кастрация, на их языке обеление.

Архетип представляет собой коллективную психологическую установку, включающую ценности, мотивы или идеи, в том числе нравственные. Это - модели или схемы, носящие абстрактный характер, но приобретающие конкретность в той или иной культуре либо субкультуре. Все они формируются у каждого человека и наряду с сознанием и индивидуальным бессознательным определяют его поведение. В этой связи одна из проблем заключается в том, чтобы объяснить, каким образом его бессознательное и его единицы - архетипы - воспринимаются, усваиваются личностью. Совершенно очевидно, что это происходит путем воспитания, обучения, освоения социального опыта и культуры, причем стихийно и спонтанно. Человек не рождается с какими-то архетипами или их сочетанием в психике, он рождается со способностью их воспринять, они (в частности, в качестве моральных норм) усваиваются им в процессе социализации, обретая в каждом индивидуализированные черты. Они, следовательно, проявляются в индивидуальности, в индивидуальных установках и ценностных ориентациях, влечениях и представлениях.

Архетипы являют себя в виде отдельных архетипических образов, но и сами являются образами, только гораздо более широкого плана. Например, существует архетип героя, как правило, носителя нравственно одобряемых черт, защитника морали и добра. Образ состоит из некоторых особенностей и структур, затем проявляющихся в конкретных мифологических или мифологизированных персонажах. Таким является, скажем, Аякс, который на архетипическом уровне известен как фигура, совершающая подвиги и защищающая правое дело, т.е. в конечном итоге интересы людей. В этом - идея данного архетипа, воплощенная в конкретной ипостаси. И герой вообще, и Аякс в частности являются архетипами-образами - носителями нравственной идеи. Аякс же более конкретное его проявление, хотя его образ состоит из достаточно типичного набора компонентов, присущих герою вообще в разных культурах. Но наряду с архетипом героя как его противоположность существует архетип злодея, о котором шла речь выше.

Архетипы выступают в качестве знаков, проявлений и в тоже время единиц коллективного бессознательного, именно по ним мы можем судить о содержании, значении и функциях конкретных архетипов. Но они не являются психосоматическими структурами, т.е. не наследуются и не передаются биологическим путем. Как трансцендентальные сущности они осваиваются и усваиваются психологически в ходе взаимодействия с социальной средой, их генезис поэтому носит социально-психологический характер. Личностный опыт составляют как архетипы, так и индивидуальное бессознательное, в первую очередь состоящее из вытесненных впечатлений.

Тезис о том, что архетипы не носят биологически врожденного характера, попробуем продемонстрировать на примере архетипа матери, на который часто ссылаются в юнгианской психологии. На первый взгляд, этот архетип позволяет говорить о том, что у человека есть врожденная способность понимать и ощущать материнскую заботу и ее потерю. На самом деле у новорожденного человека, как и у животного, есть биологически обусловленная, врожденная способность и потребность в защите и попечении (включая кормление) в самый хрупкий период жизни - после рождения. Поэтому если родную мать заменят кормилица и преемница, ребенок этого не поймет и не заметит. В неведении он может оставаться всю жизнь, но как раз проживая ее, им будет интериоризирован архетип матери, который отнюдь не совпадает с настоящей матерью. Мать у конкретного человека может быть очень плохой, но на вопрос о ней он, скорее всего, ответит, что она была хорошей, поскольку подсознательно ориентируется на названный архетип, который последовательно подчиняет его себе. Однако если он говорит так, значит, он пытается вытеснить свой психотравмирующий опыт детства в индивидуальное бессознательное.

Из этого примера можно сделать вывод о том, что архетипы как носители (в том числе) нравственности, представляют собой нашу связь с миром. Они проявляются и как инстинкты и аффекты, как первобытные, архаические изображения и символы, влияя на наши нравственные предпочтения и выборы, далеко не всегда сознательные. Как объективные элементы коллективного бессознательного архетипы содержат в себе универсальные смыслы.

Юнг не делал окончательного вывода, что архетипы передаются соматическим путем, он лишь высказал предположение, что, поскольку структура и функции органов тела являются более или менее одинаковыми повсеместно, включая и мозг, а душа в значительной мере зависима от него, она должна (хотя бы в принципе) повсеместно проявлять одинаковые формы. Между тем никакого эмпирического подтверждения эта гипотеза Юнга не нашла. Вот почему нет никаких оснований утверждать, что генетическим путем наследуется нравственность или безнравственность, следовательно, преступность или склонность (готовность) совершать только законопослушные поступки. Поэтому, когда некоторые исследователи Юнга говорят о том, что организм несет в себе архетипы, их утверждения следует расценивать как безосновательные. Коллективное бессознательное и его архетипы являются местом рождения, хранения и матрицей архетипов, а следовательно, и морали.

Именно с помощью архетипов человек пытается познать себя и окружающий мир, овладеть по возможности теми силами, которые определяют его жизнь и судьбу, а это можно сделать, только если знать правила общения людей и руководствоваться ими. Архетипы - это заявление человека как социального существа о самом себе, о своем знании морали, солидарности с ней, либо, напротив, ее отрицании. Он никогда не сможет получить окончательный ответ, хотя и стремиться к этому, в том числе и с помощью науки психологии.

Утверждение, что архетипический образ непосредственно рождается воображением, не говорит о том, что такой образ - лишь плод воображения, не имеющий ничего общего с реальной жизнью. Даже первичный язык архетипических структур имеет место не только в мифологических образах и сюжетах, религиозных и магических установках и представлениях, но и в реально складывающихся между людьми отношениях во всем их многообразии и сложности, в том числе в историческом процессе, начало которого совпало с возникновением общества и было разным для разных сообществ. Архетипический язык можно обнаружить как в религии, так и в магии, притом самой первобытной, а также в искусстве, литературе, архитектуре, ритуалах и символах. Архетипические образы имеются и в мистике. Вместе с тем и религия, и магия, и мистика включают в себя нравственные составляющие, не говоря уже об искусстве, литературе, ритуалах и т.д.

Архетипические образы, ритуалы и символы есть в криминальной субкультуре, в ней они обретают автономное существование, обслуживая определенные смыслы и символы. Это же мы найдем в такой специфической субкультуре, которая присуща охранным преступным организациям тоталитарных режимов. Особую заботу о ритуалах и символах подобных организаций проявлял германский нацизм, причем почти всегда на государственном уровне, ставя над всеми доступными ему сферами бытия архетипический образ смерти. В этот образ нацизм превратил даже свастику, древний восточный символ плодородия. Советское "министерство любви" (пользуясь великолепным термином Д. Оруэлла), т.е. ВЧК, ОГПУ, НКВД, действовало гораздо более тонко и изощренно, своей закрытостью и таинственностью создавая вокруг себя атмосферу даже не страха, а ужаса, тем самым тоже формируя архетип смерти.

Скрытость, неявность архетипических образов и установок не означает, что они принадлежат к воображаемому миру, не имеющему ничего общего с действительностью, тем более повседневной, а поэтому их надо поместить в мистику. Реальность и функциональность архетипов познается на онтогенетическом и филогенетическом уровнях, причем их реальность, в частности этическую, надо понимать как доказуемость и проверяемость, а следовательно, как объективность и достоверность. Это отнюдь не та реальность, что галлюцинации для больной психики, хотя и в галлюцинациях, как и в бреду, вполне могут проявляться архетипические содержания, в том числе нравственного и безнравственного порядка.

Нельзя сказать, что нравственные архетипы и их противоположности каждый раз возвращаются к человеку: он никогда не расстается с ними. Они имманентны ему, как части и органы тела, он пользуется ими бессознательно и постоянно, используя тот или иной в зависимости от своих потребностей, жизненных ситуаций, возникающих планов и возможностей их реализации. На мир он смотрит сквозь призму таких архетипов. Часто фантазии и галлюцинации являются продолжением его архетипических чувствований, влечений и ощущений, поэтому сами эти фантазии и галлюцинации по своей природе архетипичны, тем более что они выходят из повседневности, не теряя актуальности. Религиозные и культуральные контексты пронизаны нравственными архетипами, архетипами жизни, смерти, страданий и т.д. Потеря личностью самых важных для нее архетипов означает ее дисбаланс, неопределенность и потерю себя, может привести к психическим расстройствам. Господство в психике таких архетипов, как сатана (дьявол), может привести к деструктивному агрессивному поведению.

Человек рождается с определенными ожиданиями или потребностями; как и у животных, первая потребность заключается в защите, попечении и кормлении. Так рождается первый архетипический образ - великой матери, затем, по мере формирования новых потребностей и интересов, появляются остальные. Названные ожидания (или потребности) можно назвать формами, которые наполняются содержаниями, но только строго определенными, именно такими, а не какими-либо иными. Эти ожидания (потребности, формы) я и называю архетипами.

Став объектом защиты и попечения со стороны родителей, человек бессознательно усваивает соответствующий образ как способ (часто важнейший) бытия, в дальнейшем он может жить, реализуя этот образ и демонстрируя таким путем свой нравственный и иной жизненный потенциал. Но это, разумеется, лишь один путь, есть и другие.

Человек может ощущать свое бытие как реальное и цельное, хотя и отличающееся от остального мира, но все-таки являющееся его частью также и потому, что у него с этим миром общие жизненно важные архетипы. Он внутренне согласован и субстанциален тоже по этой причине. Этим обеспечивается положение базисной онтологической безопасности, и тогда обычные условия жизни не представляют опасности собственной экзистенции личности. Ее дезадаптация может начаться из-за того, что она не приобретает или утрачивает общие архетипические связи во своей средой, которые сами по себе витально ценны.

Очень важно понимать, каким образом, по каким механизмам древнейший опыт сохраняется в коллективном бессознательном и передается конкретной личности либо группе, хотя несомненно, что последнее в целом происходит социально-психологическим путем. Бессознательное превращение в далекое прошлое позволяет человеку преодолеть травмирующий его хаос настоящего, вызванного, например, тяжкими проблемами адаптации, особенно в межличностных отношениях, или крушением надежд, или пересмотром нравственных и идеологических ориентиров. Прошлое же в этом случае предощущается знаемым, а потому возвращение туда может восприниматься как восстановление и укрепление себя, даже если вследствие этого будут нарушены какие-то нравственные нормы. Вообще встреча человека во внешнем мире с архетипом (независимо от того, обусловлена ли она психопатологией или нет) иногда ощущается как контакт с известным, с тем, что уже было, особенно если одновременно встречаются архетипические образы и людей, и действий. Это ощущение обусловлено тем, что соответствующие образы уже интериоризированы личностью и они, в сущности, сталкиваются вовне со своими двойниками.

При всем том что архетипические образы универсальны, отдельный человек встречается не со всеми и, соответственно, усваивает не все, а только некоторые. Для каждого предопределено, какие образы он усвоит, но есть главные, ведущие, с которыми его встреча неизбежна. К ним относятся образы добра и зла и их носители, образы защиты и защитника человека. Названное предопределение зависит от того, какой жизненный путь пройдет данная личность, от ее этнической, религиозной, социальной, профессиональной и иной принадлежности, от того, каковы ее ценностные ориентации и ведущие цели.

С психологических позиций архетипический образ не может быть хорошим или плохим, общественно полезным или антиобщественным, но он способен быть таковым в силу своих нравственных содержаний. Этические оценки уместны всегда, когда возникают нравственные вопросы, когда, например, чрезмерный симбиоз с архетипом, его давление на личность порождают деструктивное поведение. В качестве иллюстрации можно привести архетип врага. Попав к нему "в плен", паранойяльный субъект способен, защищаясь от мнимых врагов, применить жестокое насилие для защиты. Таким был Сталин, которому претворенная в жизнь коммунистическая доктрина давала поистине безграничные возможности уничтожения всех, в ком он видел опасность для себя.

Чрезмерную зависимость от архетипа Великой Матери можно наблюдать у отдельных людей и отдельных народов, которые поэтому можно назвать инфантильными. Чтобы защитить ее и показать свою преданность, они готовы использовать самые агрессивные формы поведения, даже принести в жертву свой народ и самого себя. Чрезмерная идентификация с архетипическим образом трикстера может породить юродство, идентификация же с ним в норме - способствовать талантливому исполнению на театральной сцене ролей пройдох или шутов.

Известно, что высоко оценивается автоматическое нравственное поведение, которое, как считают, представляет собой нравственную интуицию. Я полагаю, что то, что называют нравственной интуицией, проистекает из названных мною выше двух сфер бессознательного. Разумеется, нравственная рефлексия, т.е. размышление о нравственности, нравственных нормах, может осуществляться только на уровне сознания, в то время как нравственные переживания, приносящие страдания или радость, могут одновременно иметь место во всех трех аспектах психики.

Предлагаемая объяснительная схема на основе трех подструктур психики ни в коем случае не является психологизацией исследуемой проблемы. Дело в том, что каждая из подструктур возникает только в результате социального взаимодействия людей, т.е. формирование негативных содержаний этих подструктур зависит исключительно от социальных условий жизни.

Социальные же обстоятельства содействуют совершению особо опасных преступлений. Тоталитарные преступники получают возможность действовать, если совершают переворот или революцию, а затем захватывают власть. Тогда они начинают преследовать политических, религиозных и иных противников, захватывать другие страны, осуществлять геноцид и т.д. Преступные действия киллеров или сексуальных убийц тоже зависят от социальных условий, в первую очередь от эффективности деятельности милиции (полиции). Виновные в таких действиях, во всяком случае большинство из них, должны быть некрофильскими личностями. Как было показано выше, преступная направленность подобных личностей определяется воспитанием и другими социальными факторами.

Глава III. Тоталитарные преступники

1. Красно-коричневые вожди как маги

Сам характер коммуно-фашистского вождизма, мистический культ живых людей, восторженное, не знающее границ преклонение перед ними есть возврат к доцивилизованной религии, ко временам магии, к тем, казалось бы, истлевшим годам, когда еще не было веры в богов или она только-только формировалась. Вот почему вождизм фашизма и коммунизма следует рассматривать как один из важных признаков возвращения коллективного бессознательного. Верховные идолы обладают всеми чертами архетипа Отца - мудрого, всезнающего, справедливого, защищающего. Он требует жертв, много жертв, и ему их приносят, но это не подрывает веру в него, напротив, возносит его еще выше, с верой в его неисчерпаемую мудрость и возможность защиты. Его имя, привычки, манера держаться и одеваться, отдельные видимые черты характера бессознательно начинают оцениваться как имеющие магические свойства. Подражая ему в одежде или давая его имя своему сыну, родители надеются, что они и их дети приобретут непостижимые их простому уму чудесные свойства, или, во всяком случае, приобщатся к ним. Рядом с благоговением перед Отцом стелется страх, управлявший человеком еще в первобытные времена, еще до того, как он научился отделять добро от зла и вообще находился по ту сторону нравственности, задолго до того, как появились первые идеи прощения и милосердия. Но страх самым парадоксальным образом укрепляет силу и авторитет Отца, а коллективное бессознательное порождает разрушительные потоки массовой истерии и мании. Создается невероятный мир как плод больной фантазии, ставшей реальностью, мир, в котором гибнут извечные ценности и интеллект капитулирует перед низменными инстинктами, мир, который погружается во тьму первичного хаоса.

В бесчисленных речах, статьях, рассказах, романах, стихах, песнях, лозунгах, портретах, символах и т.д., посвященных Ленину, Гитлеру, Сталину, Мао Цзэдуну и другим тоталитарным вождям, высказано не просто восхищение ими и преклонение перед ними, но и безусловное признание в них магов.

То есть существ, обладающих необычными, из ряда вон выходящими способностями, могущих сделать то, что не под силу простым смертным, в первую очередь - повернуть ход истории, подчинить ее своей воле. Признание магических качеств вождя очень ярко проявилось в годы Великой Отечественной войны 1941-1945 гг., особенно в первый, катастрофический период. Тогда, в условиях всеобщего крушения и хаоса, безоглядная и нерассуждающая вера в Сталина стала острейшей потребностью людей. Она помогла остановить бегущих с фронта солдат, пресечь панику, организовать оборону, вселить веру в конечную победу, вдохновить на героические поступки. Поэтому отношение к Сталину как к магу в данном случае имело положительные последствия. Как, впрочем, и вера в Гитлера в той же войне и до нее, если иметь в виду, конечно, германские интересы. Однако всего этого не понадобилось бы, если бы СССР перед войной не проявил свирепой агрессивности, если бы у нас был демократический строй и не было социально и политически слепого и задавленного населения, если бы, главное, не были допущены трагические, непростительные ошибки в подготовке страны к войне. Одним словом, примитивная вера в магические качества Сталина в годы войны была логическим продолжением его культа до войны, но имела другие последствия. Заметим, что во Франции и в Великобритании, например, для организации отпора гитлеровской агрессии вовсе не понадобились те меры, которые оказались необходимыми в СССР, в частности, оказался не нужен магический идол и его тотальный террор.

Признание магических свойств Сталина и Гитлера далеко не всегда делалось открыто, во всяком случае, прямо об этом говорилось относительно редко. Да и сама эта мысль четко и осознанно вряд ли многим приходила в голову. Тем не менее об их необыкновенных способностях убежденно говорили не только не умеющие аналитически мыслить обыватели, не только ближайшие соратники и придворные льстецы, но и вполне уважаемые и вроде бы талантливые писатели, военачальники, ученые, общественные и политические деятели, в том числе и зарубежных стран.

"Кто признает меня, тот призван", - говорил живой человек Гитлер, и в этих словах явственно звучит неистребимая вера в свое магическое могущество, в свои необыкновенные силы и способности. Тот, кто признает его, получает особое знание и предназначение, но уже не принадлежит себе, он призван для совершения "великих" дел, однако не нужно думать, что человек всегда вынужден подчиняться власти, ломая себя. Нет, если он верит во власть и в вождя, эта вера дарует ему огромную уверенность в себе.

Еще большей фанатической верой в собственное могущество насыщены следующие слова Гитлера, сказанные им вскоре после захвата Польши в 1939 г.: "Решающий фактор в этой борьбе - я сам! Никто не может заменить меня! Я верю в силу своего интеллекта. Никто и никогда не достигал того, чего достиг я! Хоть мир и ненавидит нас теперь, но я веду немецкий народ к вершине. Судьба Рейха зависит только от меня. Я же буду действовать соответствующим образом. Я не остановлюсь ни перед чем. Я уничтожу каждого, кто будет противостоять мне!"*(55)

Искреннюю, почти фанатическую преданность германскому фюреру и веру в него всегда проявлял Геббельс. Его дневники полны безграничной любви и нежности к патрону, фанатической веры в его личность и в его дело. Разве это не магическое верование, когда Геббельс, чествуя Гитлера в день его 53-летия, сказал: "Когда фюрер говорит, то это действует как богослужение". А 4 апреля 1945 г., накануне полного краха, верный Геббельс написал в своем дневнике: "Положение таково, что духовный кризис, переживаемый в настоящее время народом, может быть преодолен с помощью слова фюрера". Веру во всесилие слова точнее не выразишь.

Геббельс до конца остался с вождем; вместе с женой Магдой, как и Гитлер, покончил жизнь самоубийством, предварительно умертвив и своих шестерых детей, что можно расценивать как жертву на алтарь все того же идола. Вот что писал Геббельс перед смертью своему пасынку Харальду Квандту: "Гордись тем, что принадлежишь к семье, которая и в несчастье до последнего момента осталась верной фюреру и его чистому, светлому делу".

А в дополнение к завещанию Гитлера 29 апреля 1945 г. Геббельс заявил о "непоколебимом решении не покидать имперскую столицу даже в случае падения и лучше кончить подле фюрера жизнь, которая для меня лично не имеет больше никакой ценности. Если я не смогу употребить ее, служа фюреру и оставаясь подле него".

Не только психологический раб Геббельс безмерно верил в великого мага и мессию Гитлера. Так же относились к нему невротик Гесс, о котором не без оснований говорят, что он страдал шизофренией, фотограф-порнограф Штрейхер и многие другие приближенные этого нацистского пророка, и вообще миллионы людей. Гесс, например, говорил: "С гордостью мы видим, что есть человек, который находится за пределами критики. Это - фюрер. Все мы чувствуем и осознаем: он всегда прав и всегда будет прав. Наш национал-социализм зиждется на полной лояльности и молчаливом исполнении его приказов. Мы верим, что фюрер повинуется высшему зову, требующему изменения германской истории".

Штрейхер, описывая выступления своего идола на митинге, утверждал: "Каждый чувствовал: этот человек говорит по зову божьему, как посланец небес". В "посланца небес" многие поверили сразу, еще в 1923 г. английский мистик и оккультист Хьюстон Чемберлен, зять Рихарда Вагнера и один из теоретиков нацизма, после встречи с ним писал: "Вам предстоят великие свершения... Моя вера в германизм нисколько не пошатнулась, хотя, должен признаться, мои надежды пребывали в упадочном состоянии. В один момент вы сумели изменить мое душевное состояние. Тот факт, что в нужное время Германия произвела на свет Гитлера, доказывает ее жизнеспособность".

Для Д.Х. Бреннана - автора книги "Черная магия Адольфа Гитлера", посвященной фашистскому главарю, - несомненно, что фюрер владел магическим искусством, умел контролировать "тонкие энергии на высоком уровне" (?!) и пользовался оккультными тайнами. При этом автор пишет о подобных вещах как о вполне понятной и всем известной материи, не требующей в силу своей очевидности доказательств. Исключительная вольность обращения с фактами и их мистическое освещение приводят упомянутого автора к полному абсурду. Например, почему Гитлер отказывался посещать разбомбленные города и читать отчеты, рисовавшие картину, противоположную той, которую он желал создать? Каждому нормальному человеку ясно, что подобное желание диктовалось полным нежеланием получить тяжкую психотравму из-за абсолютной катастрофы того, что хотел создать этот первобытный вождь.

Бреннан же считает: фюрер, уединившись от всех, был занят типичной магической операцией, организуя свое окружение, с тем чтобы оно помогало ему визуализировать настолько ясно, насколько можно, ситуацию, которую он хотел создать. Но даже железного сжатия его опытной воли, даже психологического сгущения ситуации для визуализации победы было недостаточно, чтобы преодолеть колоссальную инерцию противоположной реальности, которая окружала его со всех сторон.

"Противоположная реальность", надо понимать, - это войска союзников, которые на всех фронтах наносили немцам тяжкие поражения. Что касается "сгущения ситуации", то, очевидно, это какое-то еще неведомое психологическое оружие или неизвестный способ ведения войны.

Неизменно верил в свои магические способности и мессианское назначение Муссолини, который всячески поощрял создание своего культа и мифологизацию фашизма. Еще в 1922 г. он писал, что "сейчас время мифов и только миф может дать силу и энергию народу, кующему свою судьбу". После его прихода к власти особое внимание уделялось мифу о могуществе и всесилии вождя. В 1924 г., после того как Муссолини наблюдал за извержением вулкана Этна, официальные газеты поместили сообщение, будто поток огненной лавы и пепла остановился под сверкающим взором дуче. Когда этот бред показали вождю, он нисколько не удивился, как будто все это действительно могло случиться.

Конечно, можно было бы и не останавливаться на такого рода наивных писаниях, но в наш век искренней веры в колдовство и нечистую силу приписывание Гитлеру и Муссолини или кому-нибудь еще магических свойств и власти может привести к весьма опасным последствиям. Гитлер, Ленин и Сталин были магами не потому что обладали мистическими способностями по своему усмотрению изменять природу и общество вопреки их законам, а потому что им, как и первобытным вождям-магам, приписывались такие качества, и в эти качества они не раздумывая верили. От них ожидалось соответствующее поведение, и они сами верили в свое магическое могущество, о чем, к примеру, свидетельствуют приведенные выше слова Гитлера. Несомненно, в это же верил и Сталин, хотя он никогда и не говорил громких слов в свой адрес. Но его поступки, манера держаться, непреклонность тона, твердость и упорство в насаждении своего культа и другие признаки говорят именно об убежденности в своих магических возможностях. "Скромность" Сталина, в том числе якобы в быту, чисто показная и рассчитана на простаков, которые попадаются на эту удочку и сейчас, когда прошло несколько десятилетий после его смерти.

Известно, что трагическое часто трансформируется в фарс. Подтверждением этому является то, что многие нынешние и ныне покойные диктаторы, желая присвоить себе особые свойства, простодушно обвешивали себя орденами и присваивали себе различные громкие титулы и звания. Но так же поступали вожди дикарей, обвешивая себя побрякушками, приобретенными у европейцев.

Как и применительно к древним магам, магические действия красно-коричневых лидеров можно рассматривать не просто как инструментальный акт, а как действие, которое является эффективным уже в силу того, что оно совершено данным лицом. Так, эмоционально насыщенные выступления Гитлера или появление Сталина на трибуне мавзолея во время парадов и демонстраций сами по себе имели магическое влияние на других независимо от того, какие конкретные цели они преследовали в каждом отдельном случае.

На магическом уровне древние и современные маги пытались и пытаются разрешить возникающие у них конфликты, стремясь восстановить и интегрировать общество в его прежних формах, не давать ему возможности дальнейшего движения. Сущность подобных попыток заключается в перенесении противоречий с уровня социальной действительности, в частности материального производства, в область идеологии. Так всегда поступали большевики, немедленно переводя свои неизбежные срывы и провалы в области экономики в плоскость идеологических представлений.

Тоталитарные вожди в качестве магов, т.е. лиц, ощущающих себя таковыми или приписывающих себе магические свойства, не могли не придавать огромное значение слову. Во-первых, сознательно или бессознательно, с помощью слова они рассчитывали на желательные для себя изменения в окружающем мире, на должное направление событий и, надо признать, очень часто добивались этого. Однако они надеялись на слово даже тогда, когда их расчеты были в прямом противоречии с уже известными закономерностями. Во-вторых, слово способствовало упрочению их авторитета и влияния, но оно же и могло причинить им существенный вред. Особую опасность в этом плане представляло слово, произнесенное соперниками или врагами, многие из которых, как предчувствовалось, тоже могли обладать колдовской силой.

Подобное отношение к слову, восприятие его в качестве могучего магического инструмента имеет, по-моему, самые страшные последствия для общества. Обильная сталинская жатва по "знаменитой" ст. 58.10 Уголовного кодекса РСФСР 1926 г. ("Пропаганда или агитация, содержащая призыв к свержению, подрыву или ослаблению Советской власти или к совершению отдельных контрреволюционных преступлений, а равно распространение или изготовление или хранение литературы такого же содержания") во многом была как раз вызвана страхом перед чужими словами, которым приписывались вредоносные свойства. То, что в те годы очень и очень часто люди подвергались самым суровым наказаниям за самые безобидные слова или даже шутки, подтверждает высказанное выше предположение о страхе перед чужим словом.

Уголовная ответственность за "опасное слово" была сохранена коммунистами и в Уголовном кодексе 1960 г. Репрессии не были столь уж жестоки, как в сталинские годы, но тем не менее соответствующая статья достаточно активно применялась.

Магическими функциями были наделены "священные" тексты, сочиненные Марксом, Энгельсом, Лениным и до известного времени Сталиным. Считалось, что уже только потому что они были написаны ими, они обладали чудодейственными свойствами, обеспечивая достижение коммунистических идеалов. Таким образом, магия названных лиц реализовывалась и через слово, которое не могло быть подвергнуто никакой критике. Критика считалась сомнением в правильности "священных" слов.

Наконец, необходимо отметить, что страх перед словом породил в тоталитарных странах свирепую цензуру в науке, журналистике, искусстве, литературе. Цензурный кляп душил любую иную мысль.

Рассчитанная на людей толпы, лишь внешняя напускная скромность таких тоталитарных вождей, как Ленин, Сталин, Гитлер, позднее Аятолла Хомейни, их аскетизм тоже имеют магическое значение и обнаруживают прямую связь с обычаями колдунов нецивилизованных народов. Для подтверждения приведу следующие материалы из классической книги Э.Б. Тайлора "Первобытная культура".

У нецивилизованных племен и народов цель поста заключалась в вызывании экстатических состояний для сверхъестественного общения. "Кибеты", или заклинатели индейцев-аборигенов, считались у туземцев способными причинять болезнь и смерть, исцелять всякие недуги, узнавать близкое и отдаленное будущее, вызывать дождь, град, бури, тень умерших, оборачиваться в ягуаров и пр. Претенденты на это звание должны были влезть на старую иву, свешивающуюся над каким-нибудь озером, и воздерживаться от пищи в течение нескольких дней. Малаец, желая застраховать себя от ран, удаляется на три дня в лес для уединения и поста. Если на третий день к нему является во сне прекрасный обликом дух, он считает, что цель достигнута. Зулусский врач готовит себя к общению с духами путем воздержания от пищи, путем лишений, страданий, бичевания и уединенных странствований. Все это продолжается до тех пор, пока припадки или глубокий сон не приведут его в непосредственное общение с духами. Эти туземные прорицатели постятся вообще очень часто и доводят себя голоданием, продолжающимся иногда несколько дней, до состояния полного или почти полного экстаза, в котором они начинают галлюцинировать. Связь между постом и общением с духами считается у зулусов столь тесной, что у них есть поговорка: "Постоянно сытый не может видеть тайных вещей". В жирного пророка они никогда не уверуют.

Вера в эти ожидаемые или достигаемые результаты поста сохраняются и у сравнительно культурных народов. Поэтому неудивительно, что в индусской сказке царь Васавадатта со своей царицей после торжественного покаяния и трехдневного поста увидел во сне Шиву, милостиво беседующего с ними. Неудивительно также, что индусские йоги по сие время доводят себя постом до состояния, в котором они будто бы способны видеть богов телесными глазами. У греков жрецы-оракулы признавали пост средством вызывать пророческие сны и видения. Сама дельфийская пифия постилась для вдохновения. Спустя века обычай этот перешел в христианство.

"В жирного пророка они никогда не уверуют" - вот та магическая формула, которая по каналам коллективного бессознательного пришла из первобытного варварства и продиктовала "великим" вождям упорное стремление распространять о себе легенды о необычайной умеренности в еде, о единственных брюках-галифе и жесткой солдатской койке для короткого сна, о постоянной перегруженности в работе, о сексуальной сдержанности и прочей белиберде. Вот почему личная жизнь преступных правителей была возведена в ранг государственной тайны - народ должен был знать только легенду.

Известно, что Гитлер часто доводил себя до экстатического состояния, устраивал истерики, одним словом, впадал в буйство, в том числе на больших сборищах. Вот как описывает Д. Толанд одно из выступлений Гитлера еще до прихода его к власти: на митингах он выступал как никогда страстно, люди слушали его, затаив дыхание. По свидетельству одного из очевидцев, Гитлер напоминал вертящегося в экстазе дервиша. Но он знал, как разжечь людей - не аргументами, а фанатичностью, визгом и воплями, повторением и каким-то заразительным ритмом. Это он хорошо научился делать, эффект получался волнующе примитивным и варварским*(56) .

Но, поступая таким образом, Гитлер отнюдь не был оригинален. Точно так же вели себя его далекие предшественники - первобытные маги. Тайлор пишет, что по самим приготовлениям кандидата в жрецы или колдуны у гвианских индейцев к отправлению священных обязанностей можно судить о его физическом и умственном состоянии. Приготовления включают суровый пост и самобичевание, пляски до обморока, употребление питья, вызывающего страшную тошноту и кровавую рвоту. Такой режим соблюдается изо дня в день, пока кандидат не доходит до конвульсивного состояния. Тогда из больного он делается врачом.

Чтобы вызвать духа Лембея, жрецы альфуров на Целебесе поют, а главный жрец, гримасничая и трясясь всем телом, возводит глаза к небу. Лембей входит в него, и он со страшными кривляньями вскакивает на возвышение, хлещет вокруг себя пучком листьев, скачет, пляшет и поет легенды о древнем божестве. Его сменяет другой жрец, который поет уже о другом божестве. Это продолжается непрерывно в течение пяти суток, затем главному жрецу отрезают кусок языка, и он падает без сознания. Придя в себя, снова начинает бурный, но уже бессловесный танец, пока не заживет язык и не вернется способность к речи.

К числу первобытных пережитков современной Индии видный этнограф Д. Косамби относит гондали - профессиональную касту священнослужителей, которые специализировались на исступленном танце, сопровождаемом музыкой и пением во время исполнения особых ритуальных церемоний.

У древних майя пророки-чиланы (по сообщению известного историка Р.В. Кинжалова), пользовавшиеся, кстати, особым почетом, для того чтобы пророчествовать, уходили в комнату своего дома. Приводили себя в состояние экстаза, после чего ложились на пол и, как считалось, вступали в беседу со своим духом-покровителем, который спускался к этому времени на крышу дома ("Культура древних майя").

К лагерю русского путешественника Л.А. Загоскина, который в середине прошлого века был с экспедицией на Аляске, однажды подплыли на лодках восемь индейцев из соседнего селения (народа атапаски) и попросили разрешения выполнить обряд встречи с ним. Получив согласие, мужчины стали в линию лицом к востоку. Крайние молодые мужчины запели песню, а средний, пожилых лет человек со всклокоченными, орлиным пухом посыпанными волосами, после первых звуков начал дико озираться по сторонам, зашатался и в судорожных движениях сначала бормотал какие-то слова, потом залаял, затявкал, завыл по-волчьи, закричал по-вороньи, по-сорочьи, пена клубилась из его рта. Кстати, шаманский сеанс толковался атапасками как состязание между добрыми духами-помощниками и злыми духами. Последние обычно рассматривались в качестве представителей какого-то злого чужого шамана. Если местному шаману своими магическими силами удавалось обратить их в бегство, считалось, что он сильнее, и наоборот. Иногда, чтобы обезвредить злого шамана, дело доходило до военного нападения на селение, в котором тот жил. Считалось, однако, что и после смерти злоумышленника его духи-помощники могли продолжать приносить зло.

Это была примитивная ксенофобия, которая периодически повторяется, существуя и в наши дни. Гитлер и нацисты сумели внушить немцам, что все их беды от коммунистов, евреев, англичан, поляков, русских и других народов, якобы стремившихся к уничтожению Германии; Ленин, Сталин и большевики то же самое твердили в отношении всего западного мира и по этой причине постоянно боролись с западными ценностями, искусством, наукой, модой и образом жизни, бессознательно воспринимая их как носителей злых духов; даже Муссолини вопил, что далекая и более чем слабая в военном отношении Эфиопия угрожает Италии и что он больше не намерен этого терпеть. Такое отношение тоталитарных вождей-шаманов к другим странам создавало психологическую основу для последующей вооруженной агрессии против них - ведь там обитали враждебные шаманы и их духи-помощники.

Обычай доводить себя до экстатического состояния перешел в христианство, точнее, в некоторые его секты, например хлыстов в России.

От вождя (царя), наделяемого магическими свойствами, древние люди ожидали всяческих благ и верили в его неограниченные способности приносить обильный урожай, богатый приплод скота, выздоровление от болезней и прекращение стихийных бедствий, удачу на охоте и на войне. В этом своем качестве вожди-маги идентифицировались с природой, олицетворяли ее, тем более что примитивный человек не умел отделять естественное от сверхъестественного. Следовательно, чтобы успешно выполнять свои прямые обязанности, т.е. магически властвовать над природой, "монарх" сам должен быть здоровым и физически сильным. Поэтому одряхлевший предводитель терял доверие и изгонялся, а иногда его убивали, в силу чего он был кровно заинтересован в том, чтобы убедить соплеменников в своем отменном здоровье.

В цивилизованных странах одряхлевшему или заболевшему высшему должностному лицу ничего подобного, конечно, не грозит. Везде в таких странах давно проработаны принципы и механизмы смены власти. А вот в тоталитарных государствах диктатор занимает руководящее кресло навечно без малейшего желания уступить его кому бы то ни было. Понятно, что чем более физически здоровым предстанет он перед своими подданными, тем прочнее себя чувствует, тем больше у него сторонников и тем меньше у противников шансов избавиться от него. Поэтому красно-коричневые маги, подобно своим первобытным предшественникам, время от времени демонстрируют свою физическую силу и бессмертие.

Муссолини категорически запретил газетам писать о своем 50-летии и возрасте вообще, ибо желал оставаться вечно молодым. Обычно в конце военных парадов он становился во главе полка берсальеров и с винтовкой наперевес пробегал с ними перед трибуной. Дуче организовывал и активно участвовал в заплывах через Неаполитанский залив, в беге с барьерами и скачках на лошадях. На пляже он демонстрировал перед фотокамерами обнаженный бронзовый торс и, как заправский культурист, играл накачанными мускулами рук и тела. Когда у него ослабло зрение, велел изготовить специальную пишущую машинку со шрифтом в три раза больше обычного, чтобы на публике читать текст без очков. Так же поступил и Гитлер, считавший, что вождь "тысячелетнего" рейха не может быть в очках.

Мао Цзэдун 16 июля 1966 г. в возрасте 71 года, чтобы продемонстрировать свою неувядающую физическую мощь, проплыл 9 миль по реке Янцзы за рекордное время - 65 мин. Китайские журналисты сообщили, что Мао даже задержался на дистанции на некоторое время, чтобы показать какой-то молодой женщине свой прием плавания. Обозреватели на Западе, правда, полагают, что китайцы засняли на пленку дублера Мао. Считают, что в документальном фильме о заплыве Мао сфальсифицированы и длина дистанции, и время. Впрочем, сфальсифицирована эта информация или нет, значения не имеет, так как и в том и в другом случае цель была одна.

Гитлер и Сталин, увы, не обладали могучими бицепсами и не участвовали ни в заплывах, ни в забегах. Сообщения об их личной жизни строго дозировались, а тема здоровья почти никогда не затрагивалась. Бывшие руководители СССР Брежнев, Андропов и Черненко в последние годы их правления были тяжело больными людьми и это было ясно всем, однако официальные власти и советские средства массовой информации делали вид, будто ничего такого они ведать не ведают. Сокрытие состояния их здоровья опирается на ту же охранительную логику их архаичных предшественников. Дело в том, что у отдельных первобытных народов известен обычай, согласно которому вождя лишали жизни при первых признаках немощи. Так, у африканского народа сунди вождя в этих случаях душили, а у племени мпангу - пронзали горло копьем. К тому же правитель как символ и средоточие системы и власти всегда должен быть здоров, чтобы обладать необходимым потенциалом магических возможностей, тогда будут "здоровы" и система, и власть.

Итак, тоталитаристский современный божок - по существу маг, как его понимал Д.Д. Фрезер, причем не честный маг, который с помощью магических обрядов и заклинаний хочет принести пользу или нанести вред отдельному человеку. Фашистский идол - это возвращение того общественного мага, который практиковал на благо всей общины, а поэтому становился как бы общественным должностным лицом. Образование такой категории лиц имело большое значение для развития общества в политическом и религиозном планах - колдун-маг становится уважаемым человеком и без труда может добиться ранга вождя или королька. Неудивительно, что этот род занятий, сулящий почет, богатство власть, привлекал внимание наиболее честолюбивых членов общества. Способнейшие представители этой профессии становятся более или менее сознательными обманщиками, а наиболее проницательные и наиболее разборчивые в средствах, к тому же внушающие страх, добиваются наибольшего почета и наивысшей власти. Их авторитет зиждется и на тех значительных материальных благах, которые они смогли накопить в результате своей магической деятельности.

Фрезер обращает внимание на то, что карьера мага не только сулит мастеру своего дела великие блага, но она полна западней, в которые всегда может попасть его неумелый или неудачливый собрат по профессии. В то же время положение занимающегося общественной магией очень непрочно: народ твердо уверен, что в его власти вызвать дождь, заставить сиять солнце, созреть плоды. Поэтому естественно, что засуху и недостаток съестных припасов также приписывают его преступной небрежности или злонамеренному упрямству. Он несет за это должное наказание. В Африке вождя, которому не удалось вызвать дождь, часто изгоняли и убивали. В прошлом коралловым островом Ниуе, или Диким островом, правила царская династия. Но так как ее представители были одновременно верховными жрецами и, как считалось, способствовали росту съедобных растений, то в голодное время народ в гневе убивал их. Когда же после серии убийств никто не пожелал занять трон, монархическому правлению пришел конец. Когда сохнут посевы племени латука (район Верхнего Нила) и все усилия вождя вызвать дождь оказываются безуспешными, ночью на него обычно совершают нападение, грабят имущество и изгоняют. Часто дело доходило и до убийства.

Подобных примеров можно привести великое множество. Так происходило и в очень далекие годы изначальной дикости, происходит и в современных первобытных племенах. Но разве не бросается в глаза полная схожесть судеб неудачливых царьков-магов с судьбами, например, Гитлера и Муссолини? В годы их полного господства и триумфа их встречали восторженные толпы, их славословили, им протягивали для благословения своих детей, их обожествляли и приписывали им сверхъестественные способности, но тогда они обеспечивали своим народам сравнительно высокий уровень жизни и самооценки, тогда они завоевывали другие страны и удовлетворяли самые эгоистические националистические инстинкты, вселяя в население полную уверенность в том, что немцы и итальянцы, потомки соответственно древних германцев и славных древних римлян, лучше, мудрее, могущественнее всех остальных. Но как только эти кумиры стали терять прежнее красочное оперение, т.е. начали терпеть поражение за поражением, и внутреннее положение в их странах заметно ухудшилось, количество их сторонников заметно поубавилось, так же как и незамутненная прежде вера в их всесилие, а неумеренные восторги исчезли вообще. Более того, 28 апреля 1945 г. Муссолини был расстрелян без суда, а 20 июля 1944 г. на Гитлера было совершено покушение, и он чудом остался жив.

Согласно логике первобытного человека и современного примитива, здесь все справедливо и адекватно: дуче и фюрер, подобно неудачливым микромонархам с Дикого острова, перестали выполнять возложенные на них функции. Другое дело - Сталин, он не обманул ожиданий и поэтому умер в почете и всенародных слезах.

В отличие от других, нетоталитарных правителей, Ленин, Сталин, Гитлер и Муссолини постоянно и очень много прорицали, и есть все основания утверждать, что это была одна из их основных функций, тесно связанных с их магическими возможностями. Собственно, без прорицаний, которым посвящены многие письменные труды и устные выступления, составляющие вершину их экономических и идеологических концепций, без прорицаний, которые всегда и тесно связаны с обещаниями, эти фигуры просто немыслимы. Причем они прорицали и до прихода к власти, и после ее захвата, нередко пытаясь охватить своим предвидением и другие страны, что обычно выдавало их высокую агрессивность. Разумеется, ни один крупный политический деятель не может обойтись без анализа существующего положения и без обрисовки того, что могут дать планируемые им шаги или к чему приведет реализация мер его политических противников. Но это другой, всегда частичный и всегда ограниченный во времени прогноз. Коммуно-фашистские же вожди мыслят только глобально, только тотально, в масштабах всего общества и даже всего мира, определяют пути развития навечно и для всех народов.

В этом своем качестве они опять-таки выступают как древние маги, пытаясь по своему желанию сотворить историю, и очень напоминают гадальщиков, которые, по мнению английского этнолога В. Тэрнера, играют заметную роль в традиционных (примитивных) обществах. Тэрнер отмечает, что значительная часть гадальщиков должна иметь параноидальные наклонности и относиться к маргинальным личностям. Когда в жизни людей происходят кризисы, то гадальщики представляют ясную, хотя и иллюзорную систему, которая, по выражению Тэрнера, переводит в культурные понятия ментальные структуры паранойи. Сеансы отгадывания тайных причин великого несчастья приносят своего рода восстановление нарушенных социальных отношений, но это восстановление происходит посредством возбуждения всеобщей ненависти.

Помимо совпадения самой функции гадания, немало общего между гадальщиками из глухих африканских деревень и фашистскими лидерами европейских стран: параноидальные черты характера у Сталина и Гитлера, маргинальность Ленина, Сталина и Гитлера, предоставление ими ясных, но иллюзорных систем, сеяние всеобщей ненависти. Как гадальщики примитивных племен, тоталитарные главари не принадлежали к высшим слоям населения, а это их делало особенно чувствительными к тому, что от них хотели услышать.

2. Тираны в ХХ в. - некрофилы, убийцы, людоеды

Любой кровавый деспот, современный в том числе, является таковым в первую очередь потому, что может послать на смерть других. Он еще должен внушать страх - страх быть в любой момент уничтоженным, и за этот страх его, как это ни парадоксально, почитают. Поэтому властитель время от времени убивает или применяет иные репрессии, желательно суровые. До тех пор пока ему это позволяют делать, он может быть спокоен. Чем больше тревожен властелин, тем чаще он должен убивать, и каждое убийство прибавляет ему не только уверенность в своем положении, но и силу, поскольку он пережил казненных, что особенно для него ценно в тех случаях, когда казнят политических противников и конкурентов.

У главарей современных деспотий есть одна личностная черта, которая заслуживает самостоятельного и глубокого анализа не только потому, что она позволяет обнаружить их связь с далеким прошлым, но и потому, что она оказывает самое существенное влияние, причем крайне трагическое, на судьбу народа и страны, которые оказались под их пятой. Я имею в виду некрофилию вождей, но не сексуальную, выражающуюся во влечении к женским трупам с целью соития с ними, а асексуальную.

Этот вид некрофилии, теория которой разработана Э. Фроммом, к сожалению, мало исследовался в нашей стране для понимания тирании и личности диктатора. Его понимание некрофилии дано выше.

Некрофилом был и Сталин. Он тоже тяготел к смерти, ко всему гибнущему, разлагающемуся, активнейшим образом разрушая и уничтожая, отчего испытывал удовлетворение. В отличие от Гитлера, наш "вождь" намного больше уничтожал свой народ, спокойно, планово, безжалостно убивал своих бывших соратников и свое ближайшее окружение, родственников своей первой жены и своей второй жены, жен своих подручных и верных слуг, был совершенно равнодушен к голоду и страданию народа. Подобно возбудимым психопатам, этот преступник создавал и провоцировал взрывоопасные, конфликтные ситуации либо просто выдумывал их и "изобретал" всевозможные заговоры и многочисленных врагов, чтобы потом бешено реагировать на них, с наслаждением физически уничтожая "виновных". Последних было очень много, причем в их роли могли выступать целые народы или отдельные социальные группы. Ради этого строились интриги против других стран и совершались нападения на них под демагогический трезвон псевдозащиты интересов собственного народа.

А. Буллок писал, что "как Сталин, так и Гитлер считали жестокость несомненным достоинством; подавлять ее имело смысл только из соображений практической целесообразности. Русское революционное движение возвело в ранг особой добродетели пренебрежительное отношение к жизни отдельного человека, так мало значившей в борьбе за более равноправное и справедливое общество. Ради счастливого будущего эсеры решались на акты индивидуального террора, большевики - на акты массового террора, в ходе которого уничтожению подлежали целые классы (кулаки, буржуазия). Терроризм открыто проповедовали Ленин и Троцкий; неподкупный Дзержинский, первый руководитель ЧК, со свойственным ему пафосом самопожертвования сделал террор устоявшейся практикой советского государства. Если для Сталина и существовали какие-то сдерживающие начала, то убежденность в том, что на него возложена историческая миссия, автоматически исключала для него соображения нравственного порядка, способность к сочувствию, освобождала от чувства вины за миллионы погубленных в ходе выполнения этой миссии жизней. Сталин был уверен, что действует как личность, уполномоченная историей"*(57) .

Вот как описывает дочь Сталина Светлана реакцию отца на попытку его сына Якова покончить с собой: "Доведенный до отчаяния отношением отца, совсем не помогавшего ему, Яков выстрелил в себя у нас на кухне, на квартире в Кремле. Он, к счастью, только ранил себя - пуля прошла навылет. Но отец нашел в этом повод для насмешек: "Ха, не попал!" - любил он поиздеваться. Мама была потрясена. И этот выстрел, должно быть, запал ей в сердце надолго и отозвался в нем..." Так умиляющий сталинистов его отказ обменять попавшего в плен Якова на генерал-фельдмаршала Паулюса якобы по принципиальным соображениям на самом деле объясняется его нелюбовью и полным равнодушием к сыну, возможная гибель которого лишь забавляла отца.

Сталин остановился лишь на короткое, очень короткое время, когда немецко-фашистские захватчики напали на нашу страну. Но это был лишь миг растерянности, когда, почуяв смертельную опасность для себя, "вождь" возопил о помощи к дорогим "братьям и сестрам", которых он доселе яростно уничтожал. Вскоре его некрофильская натура взяла свое, и поиски и уничтожение врагов среди тех же "дорогих братьев и сестер" были продолжены с прежним, даже с большим усердием, поскольку теперь, ссылаясь на чрезвычайные обстоятельства военного времени, можно было выбросить последние жалкие остатки законности. Безмерная жестокость проявлялась в отношении к простым солдатам, которых гнали на верную и, главное, бессмысленную гибель, к вернувшимся из плена, куда они попали по вине именно "гениального полководца". Иными словами, война с собственным народом продолжалась и в годы Великой Отечественной войны. Советский народ уничтожил фашизм, но был сокрушен большевизмом.

Советский фюрер уничтожал не только людей, но и идеи, мысли, образ жизни и уклад жизни, привычные отношения между людьми и нормы, в течение веков регулировавшие их поведение. Объектом сталинской ненависти были и здания, особенно если они выполняли идеологическую, религиозную функцию, вспомним хотя бы храм Христа Спасителя. Даже то, что было создано по его инициативе и под его руководством - стройки, заводы, фабрики, колхозы, электростанции, каналы и т.д., - несло на себе печать гниения и смерти, потому что возникло на костях людей, на их страданиях и неимоверных лишениях. В этом смысле и победа в великой войне не была исключением.

Сталин был исключительно ригидной, застревающей личностью. Троцкий писал, что Сталин, когда пришел к власти, все свои обиды, огорчения, ненависти и привязанности перенес с маленького масштаба провинции на грандиозные масштабы страны. Он ничего не забыл. Его память есть прежде всего злопамятство. Он создал свой пятилетний, даже десятилетний план мести. Его отношение к людям было неизменно окрашено недоброжелательством и завистью, а честолюбие переплеталось с мстительностью. Воля господства над другими была основной пружиной его личности. И эта воля получала тем более сосредоточенный, недремлющий, наступательный, активный, ни перед чем не останавливающийся характер, чем чаще Сталину приходилось убеждаться, что ему не хватает многих и многих ресурсов для достижения власти.

Этот кровавый диктатор страшился смерти, чем и объясняется его повышенная и постоянная подозрительность, ранимость, мстительность, не покидающие его опасения за свою жизнь. Он боролся так со смертью, но только своей, в то же время активно насаждая ее, однако здесь нет противоречия, поскольку таким путем Сталин стремился преодолеть страх перед ней. Поэтому он все ближе приближал ее к себе, делал понятной, своим повседневным занятием и любимым ремеслом, отчего она становилась не столь страшной.

Психологически в этом нет ничего неожиданного: можно найти множество примеров, когда страх перед чем-то преодолевается приближением этого "чего-то", включением его в свое эмоциональное пространство. Например, страх высоты иногда пытаются снять тем, что выходят на какие-то высокие места, страх перед женщинами - усиленным ухаживанием за ними, освоением способов завладения их вниманием и расположением и т.д.

Преодоление в себе страха смерти путем сеяния смерти подобно попыткам снятия своей высокой тревожности с помощью алкоголя и наркотиков. Как известно, такие попытки чаще всего оказываются неэффективными и вновь наступают состояния тревожности и психической дезадаптации, а поэтому требуются все новые и новые дозы дурманящих веществ. Правители-некрофилы, как, например, Сталин, тоже не могут успокоиться, постоянно и неуклонно звереют, требуя новых доз жертв. Поэтому история почти не знает случаев добровольного отказа от власти, поскольку они лишились бы источников удовлетворения своей потребности в смерти и разрушении и способов преодоления своего страха перед ней. Так, невозможно представить даже в самой буйной фантазии, чтобы Гитлер или Сталин сами отказались от своей неограниченной власти или согласились бы даже на небольшое ее ограничение. Здесь единственный путь - смерть тирана или насильственное отстранение его от власти.

Поистине главным врагом Сталина была сама жизнь. Он всегда был движим страстью к разрушению, превращению живого в мертвое даже тогда, когда в этом не было никакой объективной необходимости. Это была глобально деструктивная, некрофильская натура, сжигаемая ненавистью. Даже собственная смерть должна была принести ему удовлетворение, поскольку на его похоронах погибло немало народа и многие получили увечья. Большевистский диктатор действительно может считаться триумфатором, но только в своих, сугубо некрофильских границах.

Фромм писал: "Влияние людей типа Гитлера и Сталина покоится на их неограниченной способности и готовности убивать. По этой причине они были любимы некрофилами. Одни боялись их и, не желая признаваться в этом страхе, предпочитали восхищаться ими. Другие не чувствовали некрофильного в этих вождях и видели в них созидателей, спасителей и добрых отцов. Если бы эти некрофильские вожди не производили ложного впечатления созидающих защитников, число симпатизирующих им вряд ли достигло уровня, позволившего им захватить власть, а число чувствующих отвращение к ним предопределило бы их скорое падение"*(58) .

Некрофильский характер тоталитарных режимов и их главарей выражается в необыкновенном почитании смерти, выработке особого в этой связи ритуала. Например, в Германии и СССР похороны глав государств и партий, а также руководящих деятелей более низкого ранга превращались в грандиозные театрализованные представления. Рейхспрезидент Гинденбург, легально вручивший власть Гитлеру, в 1993 г. был похоронен со всей мыслимой помпой. Центр Москвы вокруг мавзолея был превращен в кладбище, да и сам мавзолей венчает его в качестве символа смерти.

Говоря о некрофильских натурах некоторых кровавых тиранов, нельзя не упомянуть о том, что среди них встречаются людоеды, например, ими были император Центрально-африканской империи Бокасса и бывший президент Уганды Иди Амин. Каннибализм порождался и порождается, в частности, двумя причинами: ради утоления голода или ради овладения какими-то весьма ценимыми качествами жертвы. Фрезер писал о горных племенах Юго-Восточной Африки, которые, убив врага, отличавшегося храбростью, вырезали и сжигали его печень (местопребывание мужества), уши (вместилище ума), кожу со лба (вместилище стойкости), тестикулы (вместилище силы) и другие части - носители иных добродетелей, а пепел племенной жрец давал юношам во время обрезания. Индейцы из Новой Гранады всякий раз, когда представлялась возможность, съедали сердца испанцев в надежде стать такими же бесстрашными, как и наводящие на них ужас кастильские рыцари. Думаю, что наличие подобных мотивов можно предположить в поведении Бокассы и Амина.

Я упоминаю о каннибализме некоторых со времен тоталитарных правителей потому, что их каннибализм имеет немало общего с некрофилией, хотя среди дикарей-людоедов наверняка встречались жизнелюбы. Общее же заключается в том, что, съедая части человеческого тела, которые якобы обладают положительными качествами, каннибал заимствует их у смерти, вступая таким способом с ней в определенные отношения. Вместе с тем, он, конечно, заботится и о своем будущем, поскольку желает приобрести или усилить в себе какие-то особо ценные качества. В качестве гипотезы можно предположить, что асексуальная некрофилия, которую мы наблюдаем у Гитлера и у Сталина, есть психологический эквивалент каннибализма, причем этот эквивалент образовался под влиянием культурного развития человечества. Фюреры, убивавшие и уничтожавшие, тем самым не только приносили массовые жертвы, но и постоянно проявляли тяготение к смерти, т.е. к ушедшему, к прошлому, к праху. Но ведь и не могло быть иначе, поскольку они сами принадлежали смерти, являясь ее слугами и принадлежа к тому давнему, казалось бы, умершему миру. Поэтому естественно, что они возвращались к нему.

Людоеды Бокасса и Амин, которые жили в традиционном обществе, но в окружении цивилизованного мира, должны быть отнесены к некрофилам и потому, что организовали в своих странах массовое уничтожение людей. То, что они съедали людей, может быть расценено и как попытка возвращения в первобытное, примитивное общество.

Некрофилом был палач камбоджийского народа Пол Пот. Этот напичканный коммунистическими идеями диктатор не только организовывал массовые убийства, но и сам участвовал в них.

Разумеется, некрофилами были не только современные тоталитарные вожди. К ним могут быть отнесены римские императоры Калигула, Клавдий, Нерон, древнеиудейский царь Ирод (ему приписывается избиение младенцев с целью убийства только что родившегося Иисуса Христа), "наш" Иван Грозный, которого В.О. Ключевский назвал бешеным зверем, превратившим свое царствование в оргию жестокости, убийств и похоти, и многие другие в разных странах и в разные эпохи. Можно обоснованно считать, что и эти исторические персонажи были порождением теневой части коллективного бессознательного.

Некрофилия не может не переплетаться со смертью, ибо смерть, уничтожение, небытие есть логическое следствие некрофилии. Некрофильный человек должен быть не просто жестоким и беспощадным, он должен эмоционально и рационально принимать смерть и страдание, относиться к ним как к чему-то обыденно простому и, разумеется, без всякого уважения к жизни, не говоря уже о достоинстве личности. Поэтому в тоталитарном государстве процветает античеловеческий культ страдания и смерти, который постоянно насаждается везде, но особенно активно среди молодежи, в школе путем изучения соответствующей художественной литературы и фальсифицированной истории, прежде всего отечественной, иной идеологической обработки, в том числе с помощью наглядной агитации.

Например, в советских школах, во дворцах (домах) и парках пионеров и школьников были установлены красочные стенды, повествующие о подвигах пионеров-героев. Все они без исключения погибали смертью храбрых - на войне, в борьбе с кулаками, просто бандитами. Нет возможности перечислить все фильмы, книги, пьесы, картины, скульптуры, музыкальные произведения, прославляющие страдание и смерть. В нашей стране этот лейтмотив прозвучал еще на заре большевистского эксперимента ("Смело мы в бой пойдем за власть Советов, и как один умрем в борьбе за это") и сохранялся до недавних пор. Официальная коммунистическая идеологическая машина очень любила кощунственно похваляться, что в последней войне мы "смогли" потерять более 20 млн человек.

Другой излюбленный прием насаждения культа смерти - прославление лиц, отличающихся кровожадностью (Ивана Грозного, Петра Первого, в новейшее время Ежова, Берии), либо тех, кто совершил отдельные жестокие поступки, например террористические акты.

Так называемый простой народ очень трудно убедить в том, что вчерашние идолы это преступники, некрофилы, которые, подобно "простым" убийцам, получали психологическое удовлетворение от того, что они постоянно убивали. То, что ни Сталин, ни Гитлер сами, по-видимому, не обагрили свои руки кровью, ничего не меняет, поскольку они были организаторами этих преступлений. Тоталитарное государство и его главу отличает паранойяльное, явное или скрытое, ощущение постоянной, непреходящей угрозы от внешних и внутренних врагов. Отсюда агрессивность таких государств, непрерывная военная пропаганда, огромный карательный и разведывательный аппарат, повышенная подозрительность и призывы к бдительности, поиск "врагов" и, конечно, выявление их, кровавые репрессии. Важно заметить, что подобное паранойяльное ожидание агрессии характерно и для подавляющего большинства обычных убийц, которые совершают преступления, поскольку все время подсознательно ждут нападения и таким способом защищают себя.

Все или почти все деспоты отличались названной паранойяльной чертой. Имеющиеся о таких правителей сведения говорят о типичности для них таких черт, как повышенная тревожность и страх смерти, подозрительность, мнительность, уязвимость в межличностных отношениях, мелкая мстительность и злобность, застреваемость переживаний и эмоций. Они злопамятны, долго копят и помнят обиды, подлинные или мнимые, вновь и вновь переживают их.

Страх у тиранов как фундаментальное качество их личности отмечают многие историки. Гай Светоний Транквилл об одном из самых свирепых диктаторов в истории человечества, Калигуле, писал: "В нем уживались самые противоположные пороки - непомерная самоуверенность и в то же время отчаянный страх. В самом деле, он, столь презиравший самих богов, при малейшем громе или молнии закрывал глаза и закутывал голову, а если гроза была посильней - вскакивал с постели и забивался под кровать. В Сицилии во время своей поездки он жестоко издевался над всеми местными святынями, но из Мессины вдруг бежал среди ночи, устрашенный дымом и грохотом кратера Этны. Перед варварами он был щедр на угрозы; но когда однажды за Рейном ехал в повозке через какое-то ущелье, окруженный густыми рядами солдат, и кто-то промолвил, что появись откуда-нибудь неприятель и будет знатная резня, он тотчас вскочил на коня и стремглав вернулся к мостам..."

В характере римского императора Клавдия, о котором Светоний говорил, что "природная его свирепость и кровожадность обнаруживалась как в большом, так и в малом", древнеримский историк выделял недоверчивость и трусость. Так, на пир он выходил только под большой охраной; навещая больных, всякий раз приказывал заранее обыскать спальню, а ложный слух о каком-то заговоре привел его в такой ужас, что он пытался отречься от власти. Все приходившие к Клавдию подвергались строжайшему обыску. А вот что писал выдающийся русский историк Ключевский об Иване Грозном: "Вечно тревожный и подозрительный, Иван рано привык думать, что окружен только врагами, и воспитал в себе печальную наклонность высматривать, как плетется вокруг него бесконечная цепь козней, которую, чудилось ему, стараются опутать его со всех сторон. Это заставило его постоянно держаться настороже; мысль, что вот-вот из-за угла на него бросится недруг, стала привычным, ежеминутным его ожиданием. Всего сильнее в нем работал инстинкт самосохранения. Все усилия его бойкого ума были обращены на разработку этого грубого чувства"*(59) .

Преступления Ивана Грозного нанесли стране ни с чем не сравнимый урон, особенно нравственности; он заложил основы самодержавия, психологические остатки которого мы не можем преодолеть по сей день. Но Грозный не мог не быть очень близок к Сталину и его режиму, а поэтому со школьной скамьи нам внушали, что этот царь, конечно, был груб, своеволен и даже жесток, но все делал для блага отечества, поэтому заслуживает похвалы благодарных потомков. Постепенно стал создаваться культ Грозного, о нем много написано, созданы кинофильмы, балет и т.д., общество постепенно свыклось с тем, что кровавый убийца и садист стал чуть ли не национальным героем.

Но вернемся к личностным характеристикам державных преступников. Тревожность, подозрительность, мстительность, злопамятность и постоянные страхи характерны и для таких диктаторов, как Гитлер и Сталин. Постоянно трепетал за свою жизнь "пожизненный" гаитянский президент Дювалье. Однако важно подчеркнуть, что тревоги и страхи у тиранов возникают не только потому, что существует реальная опасность для их жизни. Многим из них (например, Сталину) в общем-то ничего не угрожало, и на их жизнь практически никто не покушался.

Фромм отмечает феноменальную трусливость Муссолини, хотя тот играл роль агрессивного и мужественного человека, живущего под девизом "Да здравствует опасность!" Анжелика Балабанова, которая была соиздателем газеты "Аванти" в Милане в тот период, когда Мусолини был еще социалистом, сообщила Фромму, что врач, делавший ему переливание крови, сказал, что в своей жизни не встречал человека, который в подобной ситуации проявил бы такую трусость, как Муссолини. Вечером он не шел домой один, ждал, когда Анжелика закончит свои дела. Он шел вместе с ней и говорил, что "боится каждого дерева и даже тени", хотя в ту пору его жизни еще ничего не угрожало.

Известно, что Гитлер был храбрым солдатом, отмеченным боевыми наградами. И тем не менее он испытывал постоянные страхи. Фест отмечает его постоянный страх перед соприкосновением с чужими людьми, боязнь заразиться венерической болезнью и страх перед любой инфекцией вообще ("Микробы просто набрасываются на меня", - считал Гитлер), он все время лечился. Он был охвачен привитым австрийским пангерманским движением страхом перед чужим засильем, перед "нашествием, подобным саранче, русских и польских евреев", перед "превращением немецкого человека в негра", перед "изгнанием немца из Германии и, наконец, перед "полным истреблением" немцев. Но беспокойство у него вызывали также и американская техника, и цифры растущей рождаемости у славян, и крупные города, и "столь же безудержная, сколь и вредная индустриализация и "коммерциализация нации", и анонимные акционерные общества, и "трясина удовольствий в крупных городах", равно как и современное искусство, стремящееся голубыми лугами и зелеными небесами "убить душу народа". Куда бы он ни взглянул, он всюду открывал "явления разложения медленно догнивающего мира".

Гитлер видел Германию объектом некоего всемирного заговора, осаждаемым со всех сторон большевиками, евреями, масонами, капиталистами, иезуитами, выступающими в едином строю. Они, евреи, писал Гитлер в "Моей борьбе", завладели семьюдесятью процентами мирового капитала, покорили себе биржи и марксизм, они были зачинщиками ограничения рождаемости и идеи эмиграции, они подорвали устои государства, привели к вырождению расы, воспели братоубийство, организовали гражданскую войну, оправдывали низость и поливали грязью благородство, они, эти закулисные вершители судеб человечества. "Если еврей с помощью своего марксистского вероисповедания одержит победу над народами нашего мира, то его корона станет надгробным венком человечества, и наша планета, как тогда, миллионы лет назад, будет совершать свой путь в эфире".

Фест считал, что неуверенность и страх были основными мотивами у Гитлера; он избегал проявлять чувства столь тщательно, сколь искусно ему удавалось изображать их. Он подавлял всякую спонтанность, но его выдавали отдельные, вроде бы не очень примечательные особенности - прежде всего глаза, которые никогда не приходили в спокойствие, и даже в те моменты, когда Гитлер застывал как статуя, беспокойно бегали по сторонам. Его мучил страх, что раскроется его частная жизнь. Характерно, что не сохранилось ни одного его частного письма, даже Ева Браун получала лишь коротенькие сухие записки, которые к тому же он никогда не посылал по почте. Он постоянно следил за своим поведением и знал лишь тайные страсти, скрытые чувства, суррогаты. Широко распространенный образ не контролирующего свои эмоции, дико жестикулирующего Гитлера отражает не правило, а исключение: он был предельно сосредоточенным человеком, дисциплинированным до комплексов*(60) .

Одержимость Гитлера поездками по стране есть бегство, спонтанное и неуправляемое, несмотря на всю его дисциплинированность, в первую очередь от самого себя и своих страхов, особенно от страха смерти. Этим же страхом объясняется страсть Гитлера к монументальным сооружениям, зданиям-монстрам: в них можно видеть не только желание обессмертить себя, ибо он уже сделал это, создав "тысячелетний" германский рейх, сколько психологически отгородиться таким способом от всюду угрожающих опасностей. Построенные по его инициативе прекрасные дороги служили не только экономическим нуждам, но и бессознательно ощущались им как некая крепкая сеть, наброшенная на страну. Сеть позволяла держать ее в руках и тем самым нейтрализовать исходящие от нее беды.

Мы отмечаем повышенную тревожность, подозрительность, мнительность и другие подобные личностные характеристики у правителей деспотического типа, и точно такие же черты обнаружены нами у общеуголовных преступников. Так, психологическое изучение с помощью "Методики многостороннего изучения личности" (ММИЛ) большой группы убийц показало следующее: их поведение определялось аффективно заряженными идеями. Они чрезвычайно чувствительны к любым элементам межличностного взаимодействия, подозрительны, воспринимают внешнюю среду как враждебную. Поэтому у них нарушена правильная оценка ситуации, она легко меняется под влиянием аффекта. Повышенная впечатлительность к элементам межличностного взаимодействия приводит к тому, что индивид легко раздражается при любых социальных контактах, представляющих хоть малейшую угрозу для его личности. Все затруднения и неприятности интерпретируются им как результат враждебных действий со стороны окружения. Наиболее чувствительны такие люди в сфере личной чести, для них характерно повышенное сознание своей ценности.

Аналогичные сведения были получены при изучении убийц с помощью теста Шмишека, которое показало, что наиболее выражена у них такая черта, как эмотивность, т.е. чувствительность и глубокие реакции в области тонких эмоций, причем не обнаружилось связи между эмотивностью и внешними провоцирующими обстоятельствами. Иными словами, эмотивность у них возникает и развивается в основном по внутренним психологическим законам, а не в соответствии с указанными обстоятельствами. Уязвимость коррелирует у них с упорством, что определяет характерные для них подозрительность и защитную агрессивность.

Если на время забыть, что речь идет не о "простых" уголовниках, и приложить приведенные описания к живым и мертвым тиранам, станут ясными причины многих их поступков. Например: захват других стран, не вызываемый ни экономической, ни политической целесообразностью, внешне непонятные и ничем, казалось бы, не мотивированные преследования и даже казни людей, давно им не опасных, в том числе сведение счетов со старыми врагами и подлинными и мнимыми обидчиками, постоянное возвеличивание собственной персоны, культ своей святости и непогрешимости, "осыпание себя звездами", решительное противодействие какой-либо критике, преследование инакомыслящих и т.д. Деспотические правители в отличие от "обычных" насильственных преступников имеют неограниченные возможности преследования тех, кого они считают врагами. Поэтому репрессии носят хронический характер, ослабляясь лишь на время, чему мы были свидетелями в своем же отечестве.

В данной работе я вынужден ограничиваться исследованием личности лишь главарей тоталитарных режимов, но на самом деле тоталитарных преступников неизмеримо больше: это и руководители карательных органов и их подразделений, концентрационных лагерей, отдельные палачи, судьи и т.д. Разумеется, дать научный анализ всех их здесь невозможно, поэтому пришлось ограничиться лишь организаторами тоталитарных преступлений.

Преступное поведение организатора часто могут характеризовать черты, присущие всем соучастникам - исполнителям, подстрекателям, пособникам. Нередко преступники, выступающие организаторами убийства, готовящие его совершение, сами же в числе других исполняют это преступление, подстрекают других, скрывают следы преступления. Но это не освобождает от обязанности выяснить, в чем именно выражались организаторские функции. Сделать это особенно сложно в случаях, когда убийство совершается по найму (нанявший киллера - организатор) или представителями организованных преступных групп, а еще труднее, когда имеют место массовые убийства, совершаемые государством. В последнем случае важно установить организаторскую роль деятелей всех уровней власти, от верховного тирана, глав его спецслужб и охранно-карательных ведомств до непосредственных руководителей карательных (истребительных) подразделений.

По общему правилу организатор не несет ответственности за действия исполнителя в таких случаях, когда тот выходит за пределы предварительного сговора (эксцесс исполнителя). Если предварительно не оговаривается, каким способом, сколько человек будет убито, можно ли проявлять особую жестокость и другие важные обстоятельства, организатор должен быть признан виновным в фактических действиях исполнителя. Это относится и к массовым убийствам. Развязывая репрессии против населения (или военнопленных), руководитель тоталитарной власти, командующий оккупационными войсками и т.д. в своих приказах обычно не оговаривают, можно ли убивать с особой жестокостью, беременных женщин, детей и т.д., что во всех цивилизованных странах расценивается в качестве обстоятельств, отягчающих ответственность за убийство. Поэтому организаторы подобного истребления людей должны нести уголовное наказание за все те действия, которые фактически совершили по их указанию исполнители, если даже отягчающие обстоятельства заранее не оговаривались. В доказательство приведу п. c ст. 6 Устава Международного военного трибунала для суда над главными немецкими военными преступниками в Нюрнберге. Эта норма гласит: "Преступления против человечности, а именно убийства, истребление, порабощение, ссылка и другие жестокости, совершенные в отношении гражданского населения до и во время войны, или преследования по политическим, расовым или религиозным мотивам с целью осуществления и в связи с любым преступлением, подлежащим юрисдикции трибунала... Руководители, организаторы, подстрекатели и пособники, участвовавшие в составлении или осуществлении общего плана или заговора, направленного к совершению любых из вышеупомянутых преступлений, несут ответственность за все действия, совершенные любыми лицами с целью осуществления такого плана". Следовательно, ответственность организатора за конкретные действия исполнителей может зависеть от того, совершено ли убийство одного конкретного человека или нескольких конкретных людей, либо же организатор планировал массовые убийства и руководил ими.

Не имеет значения, присутствовал ли организатор при совершении убийства, тем более что иногда он может заблаговременно уехать в другое место. Как правило, большевистские и немецко-фашистские главари не присутствовали при расстрелах и не посещали концентрационные лагеря (лагеря уничтожения), что, естественно, ни в коем случае не освобождает их от уголовной ответственности. По имеющимся данным, Гиммлер лишь один раз наблюдал массовое убийство, что вызвало у него сильнейшее нервное потрясение.

Отдельного рассмотрения заслуживает вопрос о нарушениях психической деятельности у тиранических преступников. По этому поводу имеются важные наблюдения и выводы. Позволю себе привести обстоятельную выдержку из работы Буллока.

Он пишет, что первый из известных диагнозов, определивший у Сталина паранойю, был поставлен в декабре 1927 г. во время проходившей в Москве международной научной конференции. Ведущий невропатолог России Владимир Бехтерев произвел большое впечатление на иностранных делегатов, что привлекло внимание Сталина, попросившего Бехтерева навестить его. После встречи со Сталиным (22 декабря 1927 г.) Бехтерев сказал своему ассистенту Мнухину, что у Сталина типичный случай паранойи и что во главе государства ныне стоит очень опасный человек. Внезапная болезнь и смерть Бехтерева, наступившая прямо в гостинице, вызвала неизбежные подозрения, что он был отравлен по указанию Сталина. Как бы то ни было, правильность диагноза, поставленного Бехтеревым, подтверждает и ведущий советский психиатр Е.А. Личко в статье, опубликованной в "Литературной газете" в сентябре 1988 г. В числе прочего Личко указывает на то, что факты подтверждают следующее: внешние обстоятельства и трудные ситуации провоцировали у Сталина параноидальные приступы, которые обычно следовали волнами; периоды обострения сменялись сравнительно спокойными периодами. Личко полагает, что такие приступы психастении были у Сталина в 1929-1930 гг. (результатом явилась кампания против кулачества), затем в 1936-1937 гг. (что привело к чисткам в руководстве партии и армии). "Вероятно, - замечает Личко, - приступ имел место и в самом начале войны, в первые дни которой Сталин фактически устранился от руководства страной. И последний - в конце жизни, в период так называемого "дела врачей"".

Не вдаваясь в дебаты о правомерности такого подхода к истории, Буллок выдвинул два положения, которые, как он полагал, не вызовут возражений. Суть первого состоит в том, что необходимо проводить различие между душевной болезнью, делающей человека недееспособным, и разного рода болезненными состояниями индивидуума, в которых человек, обнаруживая психопатические признаки, полностью отдает себе отчет в том, что делает, и способен нести ответственность за свои поступки.

Совершенно очевидно, что в случаях Сталина и Гитлера, продолжает Буллок, мы имеем дело не с душевным заболеванием, а с проявлением параноидальных наклонностей. Два хрестоматийных руководства по психиатрии - "Справочник по современной психиатрии" (Гарвард) и "Учебник по психиатрии" (Оксфорд) - приводят следующий перечень основных признаков параноидальной личности: хорошо систематизированная, не поддающаяся изменениям маниакальная система, развивающаяся в среднем возрасте, инкапсулированная в такой степени, что не вызывает ослабления других ментальных функций; личность остается незатронутой и способна действовать в соответствии с требованиями окружающей среды.

Второе положение вкратце можно свести к следующему: независимо от того, пользуемся ли мы психиатрическими терминами греческого происхождения или словами обычного разговорного языка, симптомы параноидальных состояний: хроническая подозрительность, эгоцентричность, зависть, обостренная чувствительность, мания величия - вся эта симптоматика налицо в воспоминаниях людей, близко общавшихся со Сталиным.

Сталин остро реагировал на критику, возражения, неприятные известия - на все то, что могло нанести ущерб созданному им образу, дать толчок отрицательным эмоциям, сомнениям в себе, угрызениям совести. Стремясь оградить себя от неприятных раздражителей, угрожающих его самооценке, он развил несколько психологических приемов, которые Роберт Такер условно разделил на три категории, определив их как подавление, рационализация и проецирование.

Первая категория наиболее простая. Истинность фактов, вызывающих опасения и тревогу, Сталин отрицал категорически; тех же, кто сообщал ему об этих фактах, обвинял в саботаже, умышленном преувеличении опасности и других грехах, что оказывало сильно воздействие на окружающих, удерживая их от попыток подвергать себя подобному риску.

Наиболее известным примером, который следует отнести к рационализации, является реакция Сталина на критику Ленина, обвинившего его в грубости. Принимая критику, Сталин смог истолковать предъявленное ему обвинение в грубости в свою пользу - как доказательство собственной преданности делу партии: "Да, я груб, товарищи, но с теми, кто грубо и предательски подрывает основы партии, кто способствует расколу в партии".

Третий прием проецирование находил выражение в том, что Сталин наделял других теми поведенческими мотивами и импульсами, которые он отказывался видеть в себе. Можно привести множество примеров того, как, намереваясь предать друга или союзника, Сталин оправдывал свои действия в собственных глазах и глазах окружающих тем, что обвинял жертву в предательстве, которое вынашивал сам*(61) .

Что касается Гитлера, в отношении его Личко приходит к выводу, что у того можно определить не только истероидный тип акцентуации - крайний вариант психической нормы как результат ослабления или усиления отдельных черт характера, но и истерическую психопатию. Паранойяльное развитие у него прошло этапы акцентуации, психопатии и достигло паранойяльного психоза, при котором сверхценные идеи превратились в бредовые. Опираясь на некоторые сведения, Личко не исключает, что вследствие заболевания в молодости сифилисом (точных данных об этом нет. - Ю.А.), у Гитлера в 1942 г. появились признаки прогрессивного паралича, т.е. одной из форм сифилитического поражения головного мозга.

Но дело не только в этих психиатрических тонкостях. Главное, что тот и другой тиран были психически нездоровы и это не только неслучайно, но абсолютно закономерно. Именно такие люди должны были стоять во главе безумного режима, именно он (режим) "призывает" их, выносит на вершину, закрепляет на ней, дает все возможности действовать в соответствии с их темными и грязными влечениями и инстинктами. Как писал Э. Канетти, "...каждой паранойей, как и каждой властью, управляет одно единственное стремление: убрать всех с пути, чтобы остаться единственным, или - в более мягкой и чаще встречающейся форме - подчинить всех себе, чтобы стать единственным с их помощью*(62) .

В.Я. Гиндикин и В.А. Гурьева предлагают вначале разобраться в таком наисложнейшем вопросе: как относиться к личностным характеристикам Сталина и называть ли их психопатологическими.

Прежде всего, о чем же, собственно, идет речь - о психозе или пограничном состоянии? Для первого из них характерны либо прогредиентность (т.е. нарастание болезненных изменений), приводящая к появлению специфических дефицитарных расстройств, либо эпизодическое возникновение фазовых (спонтанных депрессивных или маниакальных) состояний. Последний вариант отбрасывается сразу же, поскольку этих расстройств у него явно не было. Что же касается первого варианта, то хотя определенная прогредиентность все же была, однако в процессе движения болезненных расстройств не определялись свойственные шизофрении расстройства мышления, отсутствовали психотические, заметные окружающим (галлюцинации, расстройства сознания и т.п.) эпизоды, характерные головные боли и т.п.; дефицитарные расстройства, появившиеся в старости, носили отчетливый возрастной характер.

Следовательно, предположение о психотическом характере соответствующих расстройств должно быть отброшено - несмотря на то что наличие в личностной структуре Сталина несомненной эмоциональной холодности и парадоксальности, а также паранойяльных (троцкизмо- и шпиономании) идей заставляют иметь в виду эти расстройства при проведении дифференциального диагноза.

Таким образом, речь может идти о пограничном психическом расстройстве. При этом надо отвергнуть диагноз невроза: собственно невротических расстройств не было, если не считать психогенных депрессий на невротическом уровне после смерти обеих жен и сына Якова, а также соматогенно обусловленных астенических и вазовегетативных расстройств в старости. Однако клиническая картина, определяющая психическое состояние Сталина на протяжении всей его жизни, значительно сложнее свойственной любому из неврозов.

Главным, определяющим, является наличие резко выраженных личностных изменений, которые отмечаются в той или иной мере всеми современниками. Они явно унаследованы и культивируемы условиями жизни в ранней юности, тотальны, определяют весь психический облик, относительно стабильны и малообратимы. То есть мы имеем три из четырех компонентов, определяющих, по П.Б. Ганнушкину, наличие психопатии. Что же касается оставшегося компонента (выраженность патологических свойств до степени нарушения адаптации), то они вроде бы отсутствуют: какое уж тут нарушение адаптации, когда индивид столько лет правил таким государством. Вот здесь-то самое время нам вспомнить о концепции гиперкомпенсации. В этом случае ущербная личность по законам, описанным учеником и сподвижником З. Фрейда А. Адлером, находит патологические способы существования, направленные на нивелирование своей ущербности.

Конечно, речь идет не только о том, чтобы замаскировать сухорукость или боязнь плавания и полетов. Прежде всего, это стремление любой ценой скрыть свою недостаточность и утвердиться на роли гения и как мыслителя-теоретика, и как политического организатора, и как полководца. В основе вроде бы сохраняющейся адаптации здесь лежат гиперкомпенсаторные процессы.

К этому можно было бы добавить и такой признак психопатий, который в свое время был выделен В.П. Сербским, - это дисгармоничность всей личностной структуры Сталина, а также отсутствие критики: Сталин был уверен, что действует как личность, уполномоченная историей, именно это автоматически исключало для него соображения нравственного порядка, способность к сочувствию, освобождала от чувства вины за миллионы погубленных жизней. Мук совести он никогда не испытывал.

Естественно, у любого неспециалиста может возникнуть вопрос: как же так, столько лет Сталин руководил одним из крупнейших государств, и никто из его соратников не замечал его психической аномальности. Наоборот, как пишет А. Буллок (1994), он производил впечатление человека здравого ума, знающего, чего он хочет, владеющего ситуацией. В политической игре в России в 1934-1939 гг. он всегда оказывался на несколько ходов впереди остальных игроков, приводя всех в изумление точностью расчета, степенью лицемерия и беспредельной жестокостью. В условиях тех лет его паранойяльные тенденции прекрасно "работали". Сама ситуация открывала ему возможность удовлетворить подкреплявшие друг друга политические амбиции и внутреннюю психологическую потребность. То есть речь идет о том, что большую часть жизни (примерно до 1949 г.) он был достаточно адаптирован. Однако эта адаптация носила неестественный - а именно гиперкомпенсаторный - характер. В военные годы он становится еще более жестоким, холодным и деспотичным, чем раньше (А. Буллок). Лишь изредка, как верхушка айсберга из пучины, показывались собственно психопатологические расстройства: адинамическая депрессия, реакции растерянности, невротические депрессивные эпизоды. Однако на этом относительно благополучном фоне все более и более прогрессировала паранойяльность, со временем трансформировавшаяся в параноидность.

Таким образом, вывод о наличии у Сталина психопатии нам представляется вполне оправданным. Говорить здесь всего лишь о личностной акцентуации, как это делает А.Е. Личко (1997), или, тем более, о психической (хотя и бандитской) норме, как это делает М.И. Буянов (1993) - это значит недооценивать существенность анализируемых личностных изменений.

Итак, это мозаичная психопатия. Трудности в диагностике в этих случаях определяются сочетанностью различных психопатических радикалов - в данном варианте эпилептоидных, экспансивно-шизоидных, паранойяльных, фанатичных, в меньшей мере - истерических. Эти черты в одних случаях усиливают друг друга (Фрейеров О.Е., 1961, Гиндикин В.Я., Гусинская Л.В., 1974), в других оказываются способствующими адаптации и обусловливают большие гиперкомпенсационные возможности.

В сложном конгломерате личностных расстройств у Сталина на передний план выходят то эпилептоидные черты (начиная с подросткового возраста, но проявлявшиеся весьма отчетливо и на всех последующих этапах жизни), то черты психопата-фанатика (с юношеского возраста и всю оставшуюся жизнь), то отдельные истерохарактерологические и экспансивно-шизоидные особенности (периодически на протяжении всей жизни), то паранойяльные особенности (усиливающиеся с годами).

Надо полагать, что некоторые из личностных особенностей, свойственных Сталину на протяжении всей жизни до выявления паранойяльных личностных свойств, были обусловлены в некоторой мере наличием латентного периода становления паранойяльной психопатии - т.е. наличием гипопаранойяльной конституции Кляйста - со свойственной последней прямолинейностью, негибкостью, эмоциональной нивелировкой, недоучетом ситуации. Как и всякая паранойяльная личность, он постоянно был склонен к сверхценным образованиям, выстроил в уме маниакальную систему, которой был одержим: он постоянно был занят поисками улик, чтобы возвести на них здание этой логической структуры, поддерживал и укреплял его контрфорсами новых улик (А. Буллок)*(63) .

Гиндикин и Гурьева относительно Гитлера приходят к следующим выводам.

Его личность, пишут они, отчетливо укладывается в рамки психопатии. Психопатия эта, казалось бы, ядерная (истинная, конституциональная), т.е. унаследованная или врожденная. Он рождается с психопатическими стигмами в виде недоразвития половых органов, обусловивших садо-мазохистские выверты его половой жизни (в прежние времена последние давали бы возможность говорить и о сексуальной психопатии).

Однако это (квалификация ядерности) не совсем так, поскольку жизнь в ущербной семье с ее воспитанием, сочетающим деспотизм и попустительство, конечно, не могли не способствовать культивированию врожденных и возникновению приобретенных (типа патохарактерологического развития) психопатических свойств. Все это усугублялось и последующими социальными причинами, обусловившими востребование такой личности.

Это именно психопатия с ее основным качеством: от особенностей характера Гитлера страдает и он сам, и окружающие его лица. Эти особенности тотальны: речь идет о дисгармоничности всей личности; выраженность патологических свойств периодически способствовала нарушению адаптации.

В плане собственно клинических характеристик - уже в юности это психопат типа "фершробен": он крайне дисгармоничен, неловок, неадаптирован, чудаковат, не умеет ладить с людьми, живет отшельником, впроголодь, обнаруживает неспособность к производительной деятельности. Несколько позже к этим личностным особенностям присоединяются свойства психопата-истерика, а затем - психопата-фанатика.

Как многие психопаты истерического круга, Гитлер был инфантильным, склонным к позерству и псевдологии, эмоционально лабильным. Его логика временами носила отчетливо эмоциональный характер: Гитлер действительно добивается признания, он чуть ли не до конца ощущает себя избранником судьбы, своего рода мессией. Во многом этому способствовала умелая эксплуатация им самим имевшихся у него действительно выдающихся ораторских способностей, высоких волевых качеств, отличной и цепкой памяти.

Однако не только истерические черты наслоились на особенности типа "фершробен". Крайнюю социальную опасность данного случая психопатии обусловило присоединение черт психопата-фанатика - с его волевой железной настырностью, односторонностью и безжалостностью. Наличие этих черт обусловило возможность формирования патологического типа личности.

Начиная с юношеских лет у Гитлера появляются черты развивающейся паранойи. Как у многих сексологических больных при изменении личности по паранойяльному типу (Овсянников С.А., 1976), у него возникла склонность к образованию сверхценных идей, самой важной из которых в данном конкретном случае оказалась мысль об особом значении своей личности.

На этом фоне по типу "озарения" у него возникла или резко усилилась свойственная ему и ранее сверхценная идея - ксенофобия в виде антисемитизма - с последующей ее трансформацией в бредовую идею мирового господства.

Истерические качества "фюрера" находят колоссальное подкрепление, в силу того что его ораторские способности и тематика его фанатичных выступлений подошли, как ключ к замку, к чаяниям толп немецких бюргеров, все более утрачивавших реальное осмысление событий жизни их государства. При этом для самого Гитлера все эти восторги слушателей не только лили воду на его паранойяльность.

Способствовала "мессианской" трактовке личности и пришедшаяся на наиболее ответственный в отношении агитации за фашистскую партию период гипоманиакальная фаза, во время которой, естественно, у Гитлера отмечался небывалый до того прилив сил и энергии. В последующем гипоманиакальные фазы не повторялись, однако это не исключает возможности соматогенно спровоцированных субдепрессивных и депрессивных фаз.

Таким образом, на примере Гитлера мы видим, как формируется мозаичная асоциальная психопатия - как на личностные черты типа "фершробен" наслаивается истерическая и фанатическая личностная структура и сексуальная психопатия, и как параллельно с формированием психопатии происходит становление патологического (паранойяльного) развития, в качестве самостоятельных компонентов имеющего идеи антисемитизма и мирового господства при утрате какой-либо критической самооценки и формировании убежденности в своем величии (в том числе в выдающемся полководческом таланте, избранничестве и непогрешимости). Появление признаков патологического (паранойяльного) развития личности было показателем неблагоприятной динамики психопатии, а присоединение органического поражения головного мозга способствовало резкому снижению уровня психического функционирования, способности критического восприятия окружающего и прогнозирования1*(64) .

Я привел столь развернутые психиатрические характеристики Гитлера и Сталина (в литературе имеется психиатрическая информация и о других тоталитарных преступниках - Берии, Гиммлере, Эйхмане и т.д.) намеренно, чтобы показать, что у власти в великих странах были психически неполноценные личности. Полагаю, что приведенные свидетельства весьма квалифицированных психиатров достаточно убедительны. Они позволяют сделать вывод, что такие личности могут захватить власть только в особых обстоятельствах, но дело не только в захвате, но и в удержании власти. Такие личности могут захватить, удержать и умножить свою власть только ценой большой, очень большой крови, их психопатологические особенности могут активно способствовать этому.

Итак...

Гитлер с его нелепыми усиками-сопливчиками и непроизвольным выделением газов, которого один из современников назвал типичным оберкельнером, предатель Родины Ленин, Сталин с внешностью провинциального управдома, бывший куровод Гиммлер с плоской физиономией уличного филера, усохший ариец, колченогий Геббельс по кличке Сморчок, наркоман Геринг, гомосексуалист Рем, садист и алкоголик Ежов, сексуальный маньяк Берия, трус и фанфарон Муссолини и другие вырвавшиеся из преисподней садонекрофилы в неистовой шутовской пляске топтали цивилизацию. Карикатурные и грозные, примитивные и гениальные во зле, одномерные злобные недоучки, горящие ненавистью и видящие путь человека лишь как звериную тропу, они в иных обстоятельствах могли бы остаться незамеченными. По-видимому, история (или природа), как всегда ироничная и зловредная, чтобы показать людям, как они ничтожны, даже в палачи определила им козлоногих сатиров.

Обычно сопоставляют Гитлера и Сталина, такое сопоставление необходимо и верно, в первую очередь, в плане реализации тем и другим ужасающих методов их господства. Однако не Сталин создал строй, который предоставил в его распоряжение все условия для массового уничтожения людей и современной культуры. Этот строй возник благодаря Ленину, как и фашизм в Германии - благодаря Гитлеру. В данном аспекте их имена - Ленин-Гитлер - должны быть поставлены рядом, да еще и по причине фанатической охваченности и непоколебимой веры того и другого в свою правоту.

Тоталитарные деспоты - это государственные уголовники, которые старались навязать свои низкопробные ценности всей цивилизации, их мораль - это мораль уголовников, которая, по словам А. Камю, представляет собой бесконечное чередование побед, завершающихся местью, и поражений, порождающих отчаяние и злобу. Им нужно, чтобы их бесчисленным жертвам была бы прилеплена хоть какая-то вина, что должно было послужить не только их самооправданию, но и толкало на новые убийства и разрушения. Поэтому можно сказать, что Ленин, Гитлер и Сталин были поглощены идеей безостановочного движения вперед, для чего создавали учения о разрушении, которые не имели прецедентов в истории. Они не оставили после себя ничего положительного, став олицетворением сил истребления и самоистребления.

3. Антинаучные попытки утверждения вождизма

Воцарение нацизма, большевизма или иного тоталитарного режима, позволяющего тоталитарным преступникам безнаказанно убивать тысячи людей, возможно лишь в результате длительного и сложного исторического процесса. Его составной частью являются теоретические писания, обосновывающие верховенство и особую роль какой-либо расы, нации, церкви, политической партии, вождя. Это явление, к сожалению, наблюдается в современной России, которая понесла страшный урон и от германских нацистов, и от собственных большевиков. Однако эти исторические уроки явно не были усвоены ею, поскольку в стране сохранились условия, воссоздающие националистические и иные аналогичные явления. У нас постоянно публикуются, с позволения сказать, "научные" труды, вольно или невольно создающие необходимые теоретические основы для будущих кровавых диктатур. Я не ошибаюсь и не преувеличиваю, поскольку история убедительно доказала, что там, где реализуется учение об особой, возвышенной роли какой-нибудь расы, нации или церкви, где утверждается идея о наделении исключительными нравами лидера, там рано или поздно, если не принять необходимые меры, неизбежно торжествует такая диктатура.

Вполне в русле отечественных традиций самодержавия и коммунистических вождей, особое внимание уделяется вождизму. Здесь особо постарался некий В.Б. Авдеев, наш современник и соотечественник, несгибаемый сторонник нацизма и фашизма.

Чтобы показать уровень "научного" мышления Авдеева, предварительно приведу две цитаты из одной его работы:

"Главный вывод современной эволюционной теории, повергающей в шок всех "гуманистов", состоит в том, что никакой ясной и конкретной границы между человеком и животным нет, а между расами есть"*(65) .

"Главная функция культуры заключается в том, чтобы сигнализировать окружающим о расовом происхождении ее создателей. Тип идеи всегда функционально связан с конструкцией мозга ее носителя, и при рассогласовании неминуемо возникает психическая патология"*(66) .

Авдеев подготовил, отредактировал, написал предисловие и издал хрестоматию по вождеведению "Философия вождизма". В ней собраны работы германских авторов только гитлеровского периода. Если попытаться дать им общую оценку, то она может быть лишь такой: это омерзительное чтиво. Поэтому я не буду анализировать содержащиеся в ней работы, они того не стоят. Не стоило бы внимания и предисловие Авдеева, если бы оно не было написано в наши дни, в нашей стране, нашим соплеменником.

Предисловие Авдеева к "Философии вождизма" - панегирик гитлеризму, его расовым и вождистским теориям, это преклонение лично перед Гитлером, восхваление преступной организации СС и нордической расы. Оказывается, словоблудливо вещает Авдеев, вождь - это "шаман, переплавляющий души соплеменников в светлое завтра на невидимом ковчеге власти"*(67) . В чем заключалось это "светлое завтра", весь мир прекрасно знает.

С восхищением цитирует Авдеев выступление Гитлера на Нюрнбергском конгрессе Национал-социалистической германской рабочей партии 5-12 сентября 1938 г., почтительно именуя преступника N 1 Фюрером, причем с большой буквы (?!). Авдеев пишет: "Фюрер определял, что для политического вождя и политического руководства нацией сильный характер, верное сердце, мужество, отсутствие боязни ответственности, ни перед чем не отступающая решимость и непоколебимая твердость гораздо важнее, чем отвлеченное знание". Именно на основе синтетического объединения этих психологических характеристик, - поясняет Авдеев, - и возникает новое качество лидерства, которое в процессе отбора политической элиты изменяет весь психологический портрет нации"*(68) .

Авдеев, этот теоретик ненависти, смеет высокомерно поучать, что "вождь нации может возникнуть только тогда, когда у нации возникает в нем потребность, когда чувствования, представления и воля абсолютного большинства людей сливаются и воплощаются в конкретном индивидууме, максимально точно отражающем своими качествами моральные идеалы народа. Только тогда, когда народ осознает, что своими действиями лидер приближается к этическому эталону большинства, он с благоговением может вручить ему венок триумфатора.

Вождь - это материализованная воля народа, желающего трудиться над улучшением своей судьбы"*(69) .

Авдеев обстоятельно анализирует работы Ломброзо и обильно цитирует их, каждый раз давая им восхищенные оценки. Он прямо поддерживает утверждение Ломброзо, что между биологическими особенностями людей и преступным поведением существуют причинно-следственные отношения. Так, Авдеев выделяет мысль Ломброзо, что среди наследственных дегенератов и преступников очень часто можно обнаружить людей с аномалиями ушей. Политическое преступление с антропологической точки зрения, считает он, являет прямую связь между идеей, порожденной анатомически изуродованной нервной системой дегенерата, и ее политическим воплощением. Эта нервная система порождает идею*(70) .

Авдеев считает самым смелым выводом Ломброзо то, что среди антропологических факторов политической преступности на первом плане у него стоит влияние расы. "Сегодняшняя криминальная ситуация, - отмечает Авдеев, - в большинстве мегаполисов наглядно подтверждает это утверждение итальянского ученого, ибо и в абсолютном и процентном соотношении лидируют представители темнопигментированных расовых групп"*(71) . Это утверждение Авдеева выдает его полную криминологическую безграмотность, впрочем, не только криминологическую, если иметь в виду и другие аспекты его сочинений.

Разумеется, такой автор не мог не хвалить Ферри, которого он называет основателем школы криминальной антропологии. Особенно близок Авдееву изобретенный Ферри термин "рассуждающее сумасшествие". По этому поводу Авдеев пишет: "Сегодня, чтобы понять, что это такое, достаточно включить телевизор и послушать дебаты о легализации наркотиков и прославлении гомосексуализма или посетить сборище искусствоведов в модном салоне. Любое вручение крупных международных премий в области моды, киноискусства, литературы сегодня имеет политический оттенок с ярко выраженным привкусом дегенерации"*(72) .

Весьма показательны рассуждения Авдеева относительно перестройки в СССР. Он считает, что перестройка (это слово он берет в кавычки) - это "биологический процесс, не имеющий к политике никакого отношения ввиду того, что до легализации многопартийной системы в стране была проведена кампания повышения лояльности по отношению к умалишенным. Будучи выпущенными на свободу, они влились в ряды только что зарегистрированных десятков политических партий, ибо ничего другого, кроме как бесконечно предаваться "рассуждающему помешательству", они не умеют... Любой инквизитор, начавший постигать средневековую заплечных дел науку, едва завидев чело создателя перестройки (очевидно, имеется в виду пятно на лбу М.С. Горбачева. - Ю.А.), моментально рассказал бы зазубренный урок о признаках демонов, подлежащих аутодафе. В НКВД времен Л.П. Берия учитывали те же признаки для вынесения приговоров врагам народа, т.е. наследственным политическим преступникам".

Комментарии, я думаю, здесь совершенно не нужны. Впрочем, одно все-таки необходимо: безответственные писания Авдеева должны повлечь за собой уголовную ответственность, поскольку подпадают под признаки ст. 282 УК РФ.

К проблеме вождизма обращались и другие так называемые расологи и неонацисты. Среди них выделяется А.Н. Кольев, автор претенциозной монографии "Политическая мифология". В ней я просто не мог пройти мимо проблемы вождя. Об этом он пишет следующее.

"Поскольку потребность в новых идеях рано или поздно проявляет себя, демифологизированное общество снова обращается к поиску ярких символов и сильных личностей. Но для восстановления потенциала мифотворчества, вероятно, требуется некоторый временной отрезок, в течение которого общество либо расшатывается политическим абсентизмом, либо начинает успешно искать новых харизматичных лидеров. И только когда коллективное желание достигает максимума, соответствующего престижным установкам пассионарных личностей, политический вождь выходит на авансцену истории. Вождь стремится воплотить себя в толпе, встречаясь с ответным желанием толпы идентифицироваться со своим идеалом, олицетворенным в вожде, - подобно тому, как родители стремятся воспитать детей как собственное продолжение, а дети хотят походить на родителей. Разумеется, это желание не может каким-то образом соотноситься с рациональными мотивами, закрепленными в законах или отвлеченных моральных нормах. Поскольку только особенно выдающиеся личности в состоянии контролировать собственное бессознательное, то внешний механизм практически всегда является требованием психического здоровья вождя, а вместе с ним - и общества. Такой механизм всегда связан с коррекцией поведения вождя в соответствии с его идейными установками. Вождь всегда должен видеть, где он был нелогичен, где отступил от заявленных принципов. В этом ему может помочь только рационализм элиты"*(73) .

Кольев утверждает: чтобы иметь приподнятое состояние духа, быть о себе высокого мнения, масса или толпа (в частности организованная масса - армия, церковь, партия и т.п.) должны восхищаться своим вождем (генералом, патриархом и т.п.). Но любая харизма ничего не значит, если она не подкреплена качествами, не имеющими отношения к роли вождя. Нужен некий "стартовый капитал", демонстрирующий, что политик может быть и обычным человеком, не сходя при этом с ума от раздирающей его двойственности"*(74) .

"Воля вождя к победе должна поглотить все соображения разума, поставить их на службу внешне иррациональным целям. Иначе он утратит инстинкт, которым он чувствует массы, и способность интуитивно применять нужный жест или нужное слово - власть над магией символов и имен. Эта воля не может быть заменена какими-нибудь административными амбициями - царь или вождь обязаны быть магами по своей миссии. Любой великий вождь - фанатик, заражающий массы своим фанатизмом, уверенностью в себе, силы духа над интеллектом"*(75) .

О том, что вожди являются магами, точнее - выступают в роли магов, стараются быть ими, я уже говорил выше достаточно обстоятельно. Сейчас же позволю привести соображения С. Московичи о психологии масс, чьим порождением являются вожди и чьи интересы они выражают. Московичи пишет, что в век оптимизма и разума психология масс проявляет себя как наука скандальных фактов и безрассудства. В самом деле, она упорно ведет разговор о явлениях одновременно экзотических и эфемерных, исключенных из общественной жизни. Но чтобы вызвать скандал, нужно нечто большее - потрясение, которое опрокидывает устоявшиеся убеждения. Психология толп ожесточенно сталкивается с ними и, несмотря на процесс экономики и техники, лихорадочное устранение традиций прошлого, она пытается раскрыть человеческую природу, находящуюся вне водоворотов истории. Она даже провозглашает непобедимую силу этого прошлого над настоящим и давит тяжелым грузом на политику и культуру. Толпа говорит о неизменности человеческой природы, семьи, вождей, иерархий, религий*(76) .

Я привожу столь обстоятельные выдержки из книги Кольева, чтобы показать, насколько неверны и даже убоги представления этого современного "теоретика" вождизма относительно того, что представляет собой вождь. Эти представления - кривое зеркало, в котором не отражаются ни действительные особенности анализируемого явления, ни породившие его причины.

Во-первых, в современном цивилизованном мире уже давно нет вождей. Есть короли, президенты, премьер-министры. Вожди были в первобытных обществах, среди дикарей, даже в дохристианских цивилизациях Древнего мира уже не было вождей. Следовательно, вожди сейчас - это уход, откат далеко назад, в варварское прошлое. Поэтому вождь в наше время не есть его украшение, как можно было бы подумать, читая опусы Авдеева и Кольева, но есть его позор.

Во-вторых, рассуждения Кольева о вожде совершенно неприемлемы к демократическим государствам, точнее - к странам западной демократии. Там харизма какого-нибудь лидера, избираемого на государственный пост, в некоторых случаях может быть и важна, но когда истечет срок его полномочий, он уступит место не только не харизматической, но вполне серой личности. В политике названных стран харизма вообще не играет сколько-нибудь решающей роли, особенно когда речь идет о длительном и тщательном отборе на высшую должность, например в США на пост президента. Харизма обычно связана с переломными, революционными периодами, что отмечал еще "открыватель" харизмы М. Вебер. Такие периоды в демократических странах - исключение, поскольку социальные проблемы решаются там не грубой революционной силой, а постепенно, путем реформ.

В-третьих, относительно взаимодействия вождя и толпы Кольев прав лишь частично. Действительно, вождь стремится воплотить себя в толпе; более того, он является человеком толпы, выразителем ее интересов, ее душой, сгустком ее идеологии и психологии. Он опирается на толпу, он делает толпу, а толпа - его.

В. Райх писал, что "для понимания национал-социализма не имеют значения структура личности Гитлера и его биография. И все же интересно отметить, что мелкобуржуазное происхождение его идей в основном совпадает с личностными структурами масс, которые с готовностью приняли эти идеи"1*(77) .

Политический деятель демократической страны имеет дело не с толпой, а с избирателями. Их он может, конечно, обмануть, но здесь начеку его политические конкуренты, которые не замедлят его разоблачить. У вождей же таких конкурентов нет, они единовластны; сами выборы, если и проводятся, превращаются в наглый обман, как, например, в СССР.

Взгляды Авдеева и Кольева о вождях и вождизме не только примитивны и нелепы, они лишены сколько-нибудь серьезной научной аргументации, но в них скрыта тоска по настоящему вождю. В этом есть что-то от древнего человека, беззащитного перед лицом множества опасностей, а поэтому мечтающем о надежной защите. Поэтому, казалось бы, незачем анализировать и критиковать их сочинения, как и труды их единомышленников. Однако это совсем не так: вождь в любой стране современного мира - это особо опасный преступник, который не связан, как правильно указывает Кольев, "с рациональными мотивами, закрепленными в законе или отвлеченных моральных нормах". Это может означать только одно: вождь аморален и преступен, что, впрочем, является аксиомой для нормальных людей. Разоблачение идей вождизма крайне актуально для России, множество людей в которой продолжают упорно верить, что порядок в стране может навести только железный лидер. Так что "философские", "антропологические" и иные потуги авдеевых и кольевых совсем не пустопорожняя болтовня - они общественно опасны.

Нужно ли напоминать, что расизм, нацизм или фашизм делаются руками особо опасных преступников, т.е. вождей и тех, кто претендует на этот статус, и их приспешников. Те псевдоисследователи, которые с ученым видом разглагольствуют о вождизме и расологии стимулируют на самые зверские и масштабные убийства, создавая "теоретическую" базу для этого, хотя они сейчас вооружены лишь пером или компьютером. Мы все сейчас хорошо знаем о кровавой цене писаний, которые, казалось бы, не имеют никакого отношения к реальной жизни. У Гитлера, Сталина, Муссолини и других народоубийц было немало "теоретиков", многие их которых, к сожалению, не понесли никакого наказания. Сейчас российское уголовное законодательство предоставляет необходимую возможность для этого, но была бы на это воля, особенно политическая.

Тема вождизма отнюдь не единственная в псевдонаучном арсенале неонацизма. Есть и другие, не менее опасные, в первую очередь те, которые утверждают превосходство людей по национальному или религиозному признакам и требуют предоставления только им всей полноты власти, изгнания представителей нежелательных наций и т.д.*(78)

В вождизме несомненно одно - именно вождь должен возглавлять антидемократический, тоталитарный режим в современном мире, созданный толпой и для толпы, в соответствии с ее психологией и ожиданиями. Идеология тоталитаризма понятна и близка толпе, если она лишена демократических традиций, тогда она всегда ждет своего бога, который просто, чаще одной своей силой, наведет желаемый порядок, иногда очень просто - добьется для нее справедливости. Успехи Гитлера и национал-социализма, Ленина и большевизма доказывают, что вожди творят историю в той мере, в какой они способны зажигать массы своей идеей. Им не нужны аргументы, которые понадобятся в диспуте, но как раз диспуты они и не собираются вести, им нужны готовые решения, клише, понятные толпе. Национал-социалистическая пропаганда создавалась на основе фюрерской идеологии, т.е. он всегда стоял на первом плане, был в гуще событий и направлял их. В большевизме ситуация была несколько другой: идеологическая платформа выдвигалась на первый план, но только вначале, но затем ее заслонили могучие фигуры вождей, которые стали глашатаями и гарантами идей.

Необходимо поставить вопрос: каким историческим и социальным ситуациям обязаны своими успехами германская и российская идеологические тоталитарные программы, первоносителями которых были вожди. Нельзя объяснять победу национал-социализма в Германии (естественно, временную) только нацистским психозом на базе метафизических идей Гитлера и его личной харизмой в отрыве от экономической и социальной обстановки в стране. Проблема заключается в том, почему массы поддались обману, запутыванию и психозу. Для этого надо знать, что происходило в массах.

Свое общение с разными социальными группами Гитлер строил чрезвычайно осторожно и умно, используя различные средства и давая разные обещания в зависимости от того, с каким классом, с какой группой он в данный момент имел дело и кого хотел перетянуть на свою сторону. Так, стремясь завоевать симпатии рабочих, национал-социалисты торжественно отметили 1 мая 1933 г. Сходным образом германский главарь вел себя с крупными промышленниками, аристократией и особенно с мелкой буржуазией, поскольку именно на ее идеологии и социальной базе возникло и развивалось гитлеровское движение. К чести Гитлера, он точно угадывал желание каждой группы. А затем, захватив абсолютную власть, смог всех их подчинить себе.

Коммунистические программы опирались на вековечную мечту крестьян получить землю и щедро обещали дать ее ему, но, упрочив свое положение, "ленинская гвардия" не только отказалась от своих демагогических обещаний, но и закабалила крестьян, сделав их фактически рабами. Ленин и Сталин максимально использовали демагогию и проявили недюжинную политическую гибкость, поправ все мыслимые нормы морали. Кроме того: 1) они, опираясь на широкую религиозность россиян, ловко заменили идею о Царстве Божьем в неопределенном будущем идеей о царстве земном тоже в неопределенном будущем; 2) свою единоличную власть со всеми ее злоупотреблениями, преступлениями и ошибками они видели и заставили видеть других как естественное продолжение самодержавия.

Итак.

Вождизм есть естественное детище первобытного общества. Вождь - его лидер, и другого у него быть не могло.

В современных тоталитарных странах, в которых исключена демократия, вожди тоже вполне естественны, но только по той причине, что такая страна просто не приемлет другого. Здесь он - особо опасный преступник, какие бы усилия ни предпринимали авдеевы и кольевы, да и все те, которые прославляют его - любимого руководителя, гениального вождя, отца нации, кормчего и т.д.

История распорядилась так, что особо опасные, тоталитарные преступники, в первую очередь подлинные главари тиранических режимов, часто избегают суда и заслуженного наказания. Самые крупные из них нередко умирали во всенародных слезах, оставив после себя неимоверное количество сторонников и последователей (Ленин, Сталин, Мао Цзэдун), одураченных, жалких, но и очень опасных; другие умирали своей смертью, потерпев поражение (Пол Пот) и только отдельных постигала кара, хотя и без суда (Муссолини). Тоталитарных преступников делает неуязвимыми само их место во властной системе, исключающее возможность их судебного преследования, они умирают, но созданные ими режимы остаются. Гитлер и Саддам Хусейн погибли потому, что потерпели военное поражение.

Поэтому трудно переоценить всемирно-историческое значение Нюрнбергского и Токийского процессов, которые сурово покарали вождей-народоубийц. Жаль только, что не все обвиняемые были тогда казнены, хотя все они не достойны жизни.

Глава IV. Террористы

1. Общий профиль

Социологическое и психологическое исследование личности современного российского террориста, основанное на социологическом анализе, беседах и тестовом психодиагностическом обследовании осужденных за террористические преступления, позволяет составить социальный и психологический портрет человека, склонного к таким преступлениям. Причем здесь речь идет о психологических склонностях в широком смысле, включая, конечно, нравственные и духовные качества, поведенческие проявления личности, т.е. о том комплексе психологических свойств, который снижает ее естественный иммунитет к негативным воздействиям.

В целом полученные результаты могут быть использованы при разработке всего комплекса контртеррористических мер: политических, управленческих, экономических, социальных, военных, судебных, юридических и правовых, тюремно-режимных, разведывательных, духовных, нравственно-воспитательных, психологически-коммуникационных, образовательных и др.

На путь терроризма часто становятся люди со специфической личностной предрасположенностью, которая сама по себе не способна привести к каким-либо негативным последствиям, не будь воздействия микросреды. Именно этнорелигиозная среда предписывает террористу насильственные методы сокрушения "чужих". Поэтому одной из главных задач данного исследования и стало установление специфических личностных особенностей террориста, которые позволяют с гораздо большей легкостью специфической микросреде обеспечить втягивание человека в террористические группы или организации.

Перейдем теперь непосредственно к описанию и анализу полученных данных.

Для рельефности составления портрета осужденных за террористические преступления, поиска закономерностей, характерных именно для данной категории преступников, был проведен сравнительный анализ со среднестатистическими характеристиками осужденных к лишению свободы*(79) , отбывающих наказание в исправительных учреждениях разных видов.

Значительное большинство среди террористов составляют мужчины, тем более среди тех, которые скрываются в горах и лесах, составляя так называемые незаконные вооруженные формирования. Женщины почти никогда не пытаются повысить свой социальный статус путем совершения преступлений террористического характера, как, впрочем, и в других сферах уголовно-наказуемой активности. Основным мотивом совершения женщинами террористических преступлений является месть за убитых родственников или за мужа, но на месть их обычно подталкивают мужчины, от которых они находятся в психологической зависимости, в большинстве случаев порождаемой этнорелигиозной культурой.

Немалый интерес представляют данные о распределении осужденных террористов по возрасту (табл. 1 ).

Таблица 1. Распределение осужденных по возрасту (%)

┌─────────────────────┬─────────────────────────────────────────────────┐

│Категории │ Возраст │

│преступников ├───────┬───────┬────────┬───────┬────────┬───────┤

│ │ 18-19 │ 20-29 │ 30-39 │ 40-49 │ 50-59 │ 60 и │

│ │ │ │ │ │ │старше │

├─────────────────────┼───────┼───────┼────────┼───────┼────────┼───────┤

│Все осужденные │ 5,3 │ 43,5 │ 27,1 │ 15,9 │ 4,2 │ 0,7 │

│Осужденные за│ 4 │ 32,0 │ 43,7 │ 15,9 │ 0,8 │ 0,8 │

│террористические │ │ │ │ │ │ │

│преступления │ │ │ │ │ │ │

└─────────────────────┴───────┴───────┴────────┴───────┴────────┴───────┘

Сравнительный анализ распределения всех осужденных и обследованных нами осужденных за террористические преступления по возрасту показывает, что большинство принадлежат возрастным группам 20-49 лет (табл. 1 ). Однако среди этих осужденных выделяется возрастная группа 30-39 лет (43,7%), а из всех осужденных к лишению свободы - 20-29 лет (43,5%). Таким образом, можно говорить о том, что в терроризме чаще принимают участие люди более зрелого возраста. Младше 20 лет среди них преступников очень мало.

Эти различия еще более реально выглядят на следующем рисунке (рис. 1 ).

Первый и, возможно, главный вывод - тот, что вовлечение в террористическую деятельность требует определенного времени. Это и понятно. Современный террорист должен проникнуться определенной идеологией, должен усвоить воззрения и взгляды, причем не всегда простые. Он поэтому не просто преступник или девиантный подросток и даже не представитель какого-то "революционного сброда", как было веком раньше. Какую бы последнюю роль ни играл он в самой террористической организации - это, так или иначе, морально и психологически, а нередко и профессионально подготовленный человек. Для всего этого необходимо время, иногда немалое.

Осужденных за террористические преступления заметно больше, чем "осужденных вообще", в возрасте 30-39 лет, зато последних больше в группе 50-59-летних. Стариков среди террористов практически нет, хотя и можно предположить их немалую роль в идеологической и психологической подготовке таких преступников. "Среднестатистических" преступников больше и среди тех, кому 18-19 лет, что подтверждает высказанное нами мнение о необходимости определенного времени для подготовки человека к совершению террористических преступлений, молодого - тем более. Он как раз и должен психологически "созреть" для терроризма. Молодых террористов меньше и в группе 20-29-летних.

С практической точки зрения это означает, что если лишить организаторов террористических группировок временного резерва для их подготовки, то они лишаться большей части своего кадрового резерва. Другой вопрос, как это сделать. Ответ, очевидно, существует, и формы таких решений разнообразны. Но научный их поиск требует специального социально-политического заказа.

Из приведенных данных возрастного состава современных террористов следует и еще один вывод, непосредственно связанный с первым. То, что среди молодежи процентная составляющая осужденных за террористические преступления меньше, чем других преступников, на первый взгляд совершенно расходится с постоянно приводимыми в прессе и другой (в том числе научной) литературе фактами о молодежных группировках, осуществляющих погромы, избиения граждан на почве национальной или иной неприязни. Чем это можно объяснить? Возможно, тем, что в современной юридической практике в России пока наказывают в основном за действительно организованный терроризм. Аналогичные преступления против граждан (чаще всего хулиганствующего характера, совершаемые именно молодежью) реже расцениваются как террористические действия, что вызывает нашу негативную реакцию. Между тем погромные действия на почве национальной или иной ненависти не являются терроризмом, по уголовному закону - это экстремизм.

Однако следует заметить, что именно в среде этой полукриминальной молодежи могут подрастать будущие террористы. Таким образом, логично предположить, что формирование личности террориста проходит два возрастных этапа. На первом, молодежном, человек вовлекается в какое-либо, иногда вполне даже законное, протестное поведение, в подавляющем большинстве случаев связанное с возможностью (или реальностью) применения насилия при отстаивании определенных взглядов. На втором этапе уже более или менее зрелые граждане вовлекаются в террористическую деятельность, прежде всего на основе формирования той личностной установки, что у них нет и не может быть в жизни другого пути.

Косвенным подтверждением выводов, сделанных ранее, может служить и следующий факт. Виновные в террористических преступлениях имеют в основном одну судимость (71%), и только 29% имеют две и более (рис. 2 ). Согласно данным специальной переписи, одну судимость имеют 47% всех осужденных к лишению свободы, две и более - 53%. Итак, большинство осужденных за террористические преступления - это люди, которые впервые привлекаются к уголовной ответственности. Далеко не всех террористов можно отнести к общеуголовным преступникам.

Террористы - это не только люди в среднем более зрелые, как показано, но и в тюрьму они попадают обычно не вновь, после ряда коротких и не очень коротких пребываний там, что характерно для "обычного" осужденного, а впервые. На наш взгляд, этот факт указывает на весьма существенное отличие личности террориста от обычного уголовника. Сам факт попадания в тюрьму не является для террориста "престижным", не входит в систему его ценностей.

Он не проходит свою преступную подготовку в местах лишения свободы. Его готовят исключительно на воле. В следственный изолятор он попадает сложившейся личностью, прекрасно понимая, что совершил. Отсюда и принципиальные различия в построении с ним там воспитательной работы. Если обычный уголовник готовится к тому, чтобы изменить свою жизнь в сторону правопослушного поведения, ему надо помочь вырваться из криминальной среды и адаптироваться в новой для него жизни на воле. Если и того и другого добиваться по-настоящему, то исправление практически гарантировано. Однако, на наш взгляд, это совершенно неприменимо к террористу. Выходя на волю, он попадает как раз в ту среду, где и сложился как террорист, поэтому ему адаптироваться не надо.

Если "обычного" осужденного свобода влечет как возможность "пожить по-людски" (в худшем случае хотя бы сколько-то), то для этнорелигиозного террориста освобождение означает возможность продолжить начатую борьбу, в том числе террористическими методами. "Обычный" преступник совершает преступление в силу дезадаптации в обществе. Террорист совершает преступление в силу, скорее, гиперадаптации (хотя и перевернутой, преступной) тоже в обществе. Маниакальная приверженность идеям торжества своей нации и (или) религии в немалой степени напоминает то, что стимулирует преступное поведение сексуальных маньяков. Не случайно один из террористов, осужденных к пожизненному лишению свободы и вошедших в выборку обследованных нами, назвал себя учеником Чикатило, коротая время в размышлениях о совершенствовании подобного образа жизни.

Однако при сходстве личностных стимуляций имеются существенные различия в характере самого преступления. В отличие от сексуально-маниакального поведения террористическая деятельность предполагает групповой характер, хотя это, конечно, в большинстве случаев тщательно скрывается преступниками.

Известно, что преступление, совершаемое группой лиц (в соучастии), представляет большую общественную опасность, особенно такие его виды, как террористические. Сравнительный анализ совершения преступления в соучастии всех осужденных к лишению свободы с данными, полученными нами по выборке осужденных за террористические, позволяет определить специфику совершения преступлений участниками террористической деятельности (табл. 2 и рис. 3 ). Еще раз подчеркнем, что чаще всего осужденные скрывают факт соучастия, особенно это касается роли организатора.

Таблица 2. Распределение форм соучастия среди всех осужденных в сравнении с данными по выборке осужденных за террористические преступления в России (%)

┌───────────────────┬───────────┬─────────┬─────────┬─────────┬─────────┐

│ │ Не было │Организа-│Подстре- │ │Исполни- │

│Учетные категории │соучастни- │ тор │ катель │Пособник │ тель │

│ │ ков │ │ │ │ │

├───────────────────┼───────────┼─────────┼─────────┼─────────┼─────────┤

│Все осужденные │ 52,9 │ 11,1 │ 1,3 │ 11,8 │ 22,9 │

│Осужденные за│ │ │ │ │ │

│террористические │ 36 │ 6 │ 3 │ 25 │ 30 │

│преступления │ │ │ │ │ │

└───────────────────┴───────────┴─────────┴─────────┴─────────┴─────────┘

Со слов обследованных участников террористических преступлений, 36% из них совершили преступление без соучастия; 3% - являлись подстрекателями; 6% - организаторами; 25% - пособниками; 30% - исполнителями. Однако при подробном изучении их личных дел мы установили, что 90% являются исполнителями террористических действий. Многие, по их словам, совершали преступления под угрозой применения силы или влияния лидеров незаконных вооруженных формирований.

Материалы переписи осужденных показывают, что 52,9% не имели соучастников, 47,1% - нарушали уголовный закон в группе, 11,1% - выступали организаторами преступления, 1,3% - подстрекателями, 11,8% - пособниками, 22,9% - исполнителями.

Важным представляется тот факт, что среди осужденных за террористические преступления больше пособников, исполнителей и меньше организаторов, а также то, что они чаще совершают преступления в соучастии. В целом это свидетельствует не только о том, что без помощи других трудно, а подчас и невозможно совершить террористическое преступление, но и о том, что многие из них получали реальную помощь со стороны соотечественников и единомышленников. В частности, это вытекает из факта, что среди террористов было много сообщников. Обращает на себя внимание и то, что на практике часто очень трудно разграничить роль подстрекателя и организатора, тем более что нередко организатор является одновременно и подстрекателем, так как вызывает решимость других участников совершить преступление.

Во многих случаях исполнители террористических преступлений просто не знают, кто является их организатором, особенно в тех случаях, когда приказание их совершить проходит через несколько звеньев. Это относится не только к "нашим" террористам, но и ко всем таким преступникам вообще, поскольку их криминальная активность носит законспирированный характер.

Таким образом, можно сделать вывод, что 9% осужденных за террористические преступления выступают "ведущими", а среди всех осужденных к лишению свободы - 12,4%. Следовательно, среди всех осужденных организаторы преступлений составляют меньший процент. Большинство же "служат" исполнителями. Отличительным моментом террористических преступлений является то, что они совершаются чаще группой лиц.

Необходимо отметить, что многие террористы получили наказание за совершение преступлений, предусмотренных по трем и более статьям Уголовного кодекса РФ, вплоть до пятнадцати статей (это в основном осужденные к пожизненному лишению свободы). Содержание преступлений обследуемых варьирует от простого участия в незаконном вооруженном формировании (не доказано участие в убийствах, захвате заложников, просто числился в банде, носил оружие и т.д.) до участия в массовых казнях военнослужащих. По ст. 208 УК РФ осуждено 27% из числа обследованных нами, ст. 209 - 23%, ст. 205 - 10%, ст. 126 - 7%, ст. 206 - 1%; по ст. 222 - 32% обследованных осуждены по совокупности названных преступлений.

В приведенных данных обращает на себя внимание также тот факт, что даже при устном опросе многие осужденные террористы сами признают себя пособниками и исполнителями. Это еще раз подчеркивает различия системы ценностей террориста и "обычного" уголовника, на языке которого исполнитель (тем более пособник) - это иногда нечто вроде "шестерки". Но можно предположить, что они боятся представляться большими, чем они есть на самом деле, однако такой страх они испытывают отнюдь не перед правоохранительными органами или наказанием, а перед действительными лидерами террористических организаций.

Таким образом, в большинстве случаев осужденные за терроризм не только по идейным соображениям не хотят, но и фактически не могут стремиться в колонии к высокому авторитету. О таких преступниках администрация обычно говорит, что они держаться особняком. Это их социально-психологическая позиция определяется не только тем, что они были пособниками, что в среде осужденных ценится невысоко. Главное, как представляется, во-первых, в том, что терроризм порицается подавляющим большинством населения России; а во-вторых, негативное отношение к таким людям может определяться и их этнорелигиозной принадлежностью.

При сопоставлении образовательного уровня террористов и преступников контрольной группы видно, что он значительно отличается. Среди первых в 2,6 раза больше лиц, имеющих образование в пределах начального, а их средний образовательный уровень на 1,2 балла ниже аналогичного показателя контрольной группы. В выборке не оказалось ни одного террориста, имеющего высшее образование, в то время как среди всех преступников их удельный вес составляет 1,2%. В отношении террористов справедливыми оказываются слова Ломброзо: "Среди неграмотных преобладает наиболее грубая и жестокая форма преступности, а среди грамотных - наиболее мягкая. Если нельзя сказать, что образование всегда служит уздою для преступления, то еще менее можно принять, будто оно является для него стимулом"*(80) .

Как справедливо отмечают многие криминологи, в частности А.Я. Гришко, предкриминогенной направленности субъекта может свидетельствовать род его трудовой деятельности до совершения преступлений. Трудовая деятельность до ареста или осуждения определяется возможностью установления степени участия лица в общественном производстве, выявления имеющейся профессии, квалификации, навыков и умений, которые ложатся в основу программы индивидуального воспитания и исправления осужденного в процессе отбывания наказания. Не работающие без уважительных причин либо не имеющие легальных источников дохода лица представляют собой наиболее криминогенную часть общества, поскольку указанным обстоятельствам часто сопутствуют и другие негативные явления, как, например, отсутствие постоянного места жительства.

Безработица является питательной средой терроризма. Пропаганда террористов и радикалов будет и впредь достигать своих целей там, где высок уровень безработицы, где нет возможностей просто нормально жить и работать.

Показатели, приведенные в табл. 3 , значительно различаются. Среди осужденных-террористов по сравнению со всеми осужденными значительно меньше доля лиц, работавших до ареста (соответственно 15,8 и 38%). В выборке не оказалось ни одного террориста, который на момент ареста где-либо учился, а в контрольной группе осужденных их доля - 2,2%. Доля осужденных-террористов без определенных занятий превышает аналогичный показатель всех осужденных (соответственно 63,2 и 56,3%)*(81) .

Таблица 3. Род занятий к моменту ареста

┌──┬────────────────────────────┬───────────────────────────────────────┐

│N │ Род занятий осужденных │ Распределение, % │

│п/│ ├───────────────────┬───────────────────┤

│п │ │ Террористы │ Все осужденные │

├──┼────────────────────────────┼───────────────────┼───────────────────┤

│1 │Работали │ 15,8 │ 38,0 │

│2 │Учились │ - │ 2,2 │

│3 │Прочие занятия │ 21,0 │ 3,5 │

│4 │Без определенных занятий │ 63,2 │ 56,3 │

│ │Итого │ 100,0 │ 100,0 │

└──┴────────────────────────────┴───────────────────┴───────────────────┘

По данным А.И. Долговой, до момента совершения преступления большинство террористов (97%) не имели какого-либо постоянного источника дохода. Из числа последних - 27,9% были безработными. Для понимания терроризма в нашей стране большое значение имеет отношение преступника к религии, которое в основном определяет его мировоззрение, ценностные ориентации. Здесь немаловажную роль играют традиции, обычаи, вся история данного народа или данной религии, их психология, их приверженность к тем либо иным формам поведения. Почти всегда идеологию и психологию нации, как известно, в значительной мере определяет религия. Религиозный терроризм стимулируется не только сознанием того, что данное лицо обладает высшей истиной, лежащей в русле исповедуемой религии. Такой человек может прибегнуть к насилию и потому, чтобы спасти свою религию, свою церковь, защитить их даже ценой собственной жизни, тем более если он надеется на вечное блаженство после смерти.

Изучение отношения террористов к религии показало, что только 9,5% из них являются неверующими, остальные (90,5%) исповедуют ислам. Следует подчеркнуть, что по данному показателю террористы значительно отличаются от всех других групп преступников. В контрольной группе преступников удельный вес неверующих составляет 63,2%. Необходимо иметь в виду, что глубокая вера в религию (ислам) обусловливает нарциссизм террористов. Они убеждены в своих выдающихся особенностях и превосходстве над другими потому, что принадлежат к данной этнорелигиозной группе.

Выше уже говорилось о том, что террористы обычно осуждаются по нескольким статьям уголовного закона. Проиллюстрирую это примером из практики Верховного Суда Чеченской Республики, который 24 мая 2004 г. вынес приговор в отношении:

- Элихаджиева Д.С., 1984 года рождения, уроженца и жителя с. Курчалой Курчалоевского района Чеченской Республики, гражданина Российской Федерации, образование - 5 классов, неженатого, неработающего, военнообязанного, не судимого, обвиняемого в совершении преступлений, предусмотренных ч. 2 ст. 208, ч. 2 ст. 209, ч. 3 ст. 205, ст. 317, ч. 3 и ч. 4 ст. 166, ч. 3 ст. 30, п.п. "а", "б" ч. 4 ст. 226, ч. 3 ст. 222 УК РФ;

- Усманова Х.Ш., 1978 года рождения, уроженца и жителя с. Курчалой Курчалоевского района Чеченской Республики, гражданина Российской Федерации, образование - 8 классов, неженатого, неработавшего, военнообязанного, судимого, приговоренного 10 сентября 2002 г. Шалинским районным судом Чеченской Республики по ч. 1 ст. 222 УК РФ к двум годам лишения свободы условно, обвиняемого в совершении преступлений, предусмотренных ч. 2 ст. 209, ч. 3 ст. 205, ст. 317, ч. 3 ст. 30, п. "а" ч. 3 ст. 126, ч. 2 ст. 167, ч. 3 ст. 222 УК РФ;

- Мадаева У.С., 1980 года рождения, уроженца и жителя с. Курчалой Курчалоевского района Чеченской Республики, гражданина Российской Федерации, образование - 7 классов, неженатого, неработавшего, военнообязанного, несудимого.

Указанные лица обвинялись в том, что они добровольно вступили в устойчивую вооруженную группу (банду) и приняли участие в совершении террористических актов, посягательстве на жизнь сотрудников правоохранительного органа, военнослужащих, покушении на хищение оружия и боеприпасов организованной группой, неправомерное завладение автомобилями без цели их хищения, использование заведомо подложного документа и незаконные действия с оружием и боеприпасами. В частности, ими был проведен обстрел здания временного отдела внутренних дел и военной комендатуры, в результате чего ряду сотрудников милиции были причинены телесные повреждения различной степени тяжести. Имея единый умысел на совершение убийства сотрудников правоохранительного органа и военнослужащих федеральных сил, установили самодельное взрывное устройство с дистанционным радиоуправлением взрывателя, представляющее собой сваренную металлическую емкость дискообразной формы, начиненную взрывчатым веществом и металлическими осколочными элементами (болтами и гайками), с вмонтированным электродетонатором дистанционного радиоуправления.

На автотрассе Курчалой-Белоречье Элихаджиев и Мадаев с правой стороны при следовании из с. Курчалой в с. Белоречье в земляной насыпи вырыли штык-ножом армейского образца углубление, в которое вложили самодельное взрывное устройство и замаскировали его. Один из террористов наблюдал за окружающей обстановкой с целью своевременного предупреждения остальных о появлении сотрудников правоохранительных органов, военнослужащих.

После закладки взрывного устройства Элихаджиев, Мадаев и Усманов ушли в с. Курчалой и разошлись, заранее обговорив, что Усманов на следующий день устроит по радиостанции взрыв установленного ими взрывного устройства при следовании сотрудников правоохранительных органов или военнослужащих. Действуя по строго намеченному плану, соучастники заняли заранее определенные позиции. Один из преступников по рации передал, что в их сторону едет автомашина УАЗ-469 N 98-56 КНЖ с сотрудниками милиции. Когда автомашина приблизилась к заложенному взрывному устройству, один из соучастников с целью убийства сотрудников милиции путем подачи радиосигнала взорвал его, и в результате сотрудникам милиции был причинен вред здоровью различной степени тяжести.

По совокупности совершенных преступлений путем частичного сложения наказаний суд определил окончательное наказание: Д.С. Элихаджиеву - 16 лет лишения свободы с отбыванием наказания в исправительной колонии строгого режима; Х.Ш. Усманову - 14 лет лишения свободы с отбыванием наказания в исправительной колонии строгого режима; У.С. Мадаеву - 12 лет и 6 месяцев лишения свободы с отбыванием наказания в исправительной колонии строгого режима.

При назначении наказания террористу и его исполнении надо исходить из того, что террористы, которые видят в смерти, своей или чужой, единственный путь решения вставших перед ними проблем, естественно, не испытывают страха перед возможной гибелью. Поэтому профилактический эффект неотвратимости уголовного наказания в отношении таких людей практически ничтожен. Они не боятся смерти, а перспектива длительного, даже пожизненного лишения свободы обычно не принимается ими во внимание, они просто не думают об этом. Одной из особенностей личности осужденного-террориста является то, что он начинает осознавать трагедию случившегося только после вынесения приговора, а прибыв в места лишения свободы, начинает задумываться, что ему всю жизнь или значительную ее часть предстоит провести в исправительном учреждении. Последствия наказания, его карательные элементы он начинает ощущать психологически и физически именно с момента исполнения наказания.

Гришко приводит следующие данные о наказаниях, вынесенных террористам*(82) .

Таблица 4. Распределение террористов по назначенному сроку наказания

┌───┬───────────────────────────────┬───────────────────────────────────┐

│ │ Срок наказания, назначенный │ Распределение, % │

│ │ судом ├─────────────────┬─────────────────┤

│ │ │ Террористы │ Все преступники │

├───┼───────────────────────────────┼─────────────────┼─────────────────┤

│ 1 │До 1 года вкл. │- │1,3 │

│ 2 │Свыше 1 до 2 лет вкл. │- │7,1 │

│ 3 │Свыше 2 до 3 лет вкл. │- │16,1 │

│ 4 │Свыше 3 до 5 лет вкл. │0,5 │32,4 │

│ 5 │Свыше 5 до 8 лет вкл. │16,7 │25,2 │

│ 6 │Свыше 8 до 10 лет вкл. │0,5 │8,9 │

│ 7 │Свыше 10 лет до 15 лет вкл. │38,3 │6,4 │

│ 8 │Свыше 15 лет │44,0 │2,6 │

│ │Итого: │100,0 │100,0 │

│ │Средний срок наказания │13,0 │5,2 │

└───┴───────────────────────────────┴─────────────────┴─────────────────┘

Показатели, приведенные в табл. 4 , свидетельствуют, что для террористов характерен более длительный срок наказания. В выборке не оказалось ни одного террориста, осужденного на срок до трех лет, зато удельный вес лиц, осужденных на срок свыше десяти лет, составляет 72,3%, в контрольной группе - 9,0%. Средний срок наказания осужденных-террористов в 2,5 раза больше аналогичного показателя всех других осужденных. Это легко объяснимо: например, минимальный срок наказания, предусмотренный ст. 205 УК РФ, составляет по ч. 1 - 8 лет, ч. 2 - 10 лет, ч. 3 - 15 лет.

Доля осужденных-террористов, которым назначено дополнительное наказание, равна 84,2%, т.е. примерно такая же, как среди всех осужденных - 83,6%. Отличаются виды дополнительных наказаний: к осужденным-террористам применяется только штраф, в то время как к осужденным контрольной группы - лишение права занимать определенные должности или заниматься определенной деятельностью - 0,3%; лишение специального воинского или почетного звания, классного чина или государственных наград - 0,2%.

2. Психологические особенности

Сведения о психологических особенностях террористов должны представлять немалый интерес как для теоретических изысканий, так и для создания общей теории профилактики этого преступления и борьбы с конкретными его проявлениями.

Если попытаться дать общую психологическую характеристику террористам, то можно прийти к выводу, что они принадлежат к экстремистскому типу сознания. Однако подобное суждение выглядит достаточно расплывчатым и неоднозначным, если не назвать конкретные психологические черты, присущие именно террористам. Между тем их уже неоднократно квалифицировали как шизофреников, садистов, фанатиков, ущербных личностей, самоутверждающихся, пожираемых амбициями, морально глухих и даже как бескорыстных и чистых мучеников за идею. О террористах же как об отдельном психологическом и даже социальном типе можно говорить лишь в том случае, если будут найдены такие их черты, совокупность которых свойственна именно им, а не другим типам.

По мнению большинства исследователей, террористы не составляют специфическую диагностико-психиатрическую группу. Хотя в некоторых работах был проложен ряд от нормального типа до психопата, большая часть сравнительных исследований не обнаружила никакой явной психической ненормальности в большинстве случаев. Тем не менее на путь терроризма чаще становятся люди со специфической личностной предрасположенностью, которая, как мы увидим ниже, не приводила бы ни к каким негативным последствиям, если бы не воздействие микросреды. Если суммировать результаты ряда исследований, в том числе и тех, которые были проведены нами, наиболее характерными для террористов особенностями являются следующие.

Приводимые ниже данные основаны на изучении группы лиц, обвиняемых в терроризме, захвате заложников и похищении людей. Для их обследования специально была составлена анкета, в которую вносились данные биографического, криминологического, психологического и психиатрического характера. При этом широко использовались клинические беседы и психологическое тестирование.

Это выборочное исследование дало следующие результаты.

Общая черта многих террористов - тенденция к экстернализации, поиску вовне источников личных проблем. Хотя эта черта не является явно паранойяльной, имеет место сверхсосредоточенность на ней. Причем необходимо отметить, что экстернализация присуща практически всем категориям террористов: политическим, сепаратистским, этнорелигиозным и др. Такая особенность является психологической и идеологической основой для сплачивания террористов и, несомненно, принадлежит к числу ведущих. Она активно питает ненависть к представителям иных национальных, религиозных или социальных групп, приписывание им самых отвратительных черт, объяснение собственных недостатков, неудач и промахов только коварством и злобой врагов. Отсюда особая жестокость при совершении террористических актов, отсутствие сопереживания их жертвам. Как показали проведенные нами обследования конкретных лиц, обвиняемых в терроризме, им непереносимо признать себя источником собственных неудач.

Другие характерные психологические черты личности террористов - постоянная оборонительная готовность, чрезмерная поглощенность собой и незначительное внимание к чувствам других, иногда даже их игнорирование. Эти черты связаны с паранойяльностью террористов, которые склонны видеть постоянную угрозу со стороны "других" и отвечать на нее агрессией. Так, для 88%*(83) обследованных нами лиц, обвиняемых в совершении преступлений террористической направленности, типична агрессия как реакция на возможную опасность со стороны среды.

Паронояльность у террористов сочетается с ригидностью, застреваемостью эмоций и переживаний, которые сохраняются на длительный срок даже после того, как исчезла вызвавшая их причина. Ригидные явления и процессы ведут как бы автономное от личности существование.

Многие террористы испытывают болезненные переживания, связанные с нарциссическими влечениями, неудовлетворение которых ведет к недостаточному чувству самоуважения и неадекватной интеграции личности. Вообще нарциссизм имманентно присущ террористам, причем не только лидерам террористических организаций, но и рядовым исполнителям. Эту черту можно наблюдать как у политических, так и среди этнорелигиозных террористов, особенно в их высказываниях, в которых звучит явное торжество по поводу их принадлежности к данной группе. Они убеждены в своем совершенстве, в своих выдающихся личных особенностях и превосходстве над другими только или главным образом по той причине, что принадлежат к данной этнорелигиозной или иной, чаще политической, группе, которая является единственно "правильной". Чтобы доказать это себе и другим, такой террорист совершает дерзкие нападения и пренебрегает общечеловеческими ценностями.

Особо опасен групповой нарциссизм, когда человек преисполнен гордостью и тщеславием только по той причине, что принадлежит к данной национальной, религиозной, политической, криминальной или иной группе. Ее ценности, правила и установки становятся основой его социального бытия, причем даже в тех случаях, когда его вклад в групповую деятельность минимален и он не занимает в ней сколько-нибудь заметного места.

Общественную опасность нарциссизма подчеркивали многие исследователи, в частности Фромм. Он справедливо утверждал, что "групповой нарциссизм выполняет важные функции. Во-первых, коллективный интерес требует солидарности, а апелляция к общим ценностям цементирует группу изнутри и облегчает манипулирование ею в целом. Во-вторых, нарциссизм создает членам группы ощущение удовлетворенности, особенно тем, кто сам по себе мало что значит и не имеет особых оснований гордиться своей персоной. В группе даже самый ничтожный и прибитый человек в душе своей может оправдать свое состояние такой аргументацией"*(84) .

Для многих людей, профессионально занимающихся терроризмом, характерна замкнутость на своей террористической группе, ее ценностях, целях и активности. Такая сосредоточенность вроде бы свидетельствует о цельности и целостности личности, но на самом деле ведет ее к культурологической изоляции, накладывает жесткие ограничения на индвидуальность человека и свободу его выбора. Он начинает еще более резко делить весь мир на свой и чужой, постоянно преувеличивая опасности, грозящие со стороны других культур. Поэтому представители последних вполне могут стать объектом нападения.

При нарциссических установках люди воспринимают мир в качестве черно-белого, а все причины своих неудач и ошибок видят только в окружающем их мире: понятно, что названные причины никак не могут быть порождением их собственной группы. Вот почему они отщепляют от своей личности низкооцениваемые и причиняющие психотравму части и проецируют их на другие национальные и религиозные группы, на другую культуру, которую они считают враждебной, и уже в таком качестве воспринимают ее.

Все "другие" и каждый "другой" представляют собой чужого со всеми вытекающими отсюда последствиями. Этот архетип принадлежит к числу самых древних и появился во времена, когда в каждом чужаке видели врага. Он мог быть не только представителем враждебного племени или народа, их лазутчиком, но и посланцем таинственных сверхъестественных сил, наделенных колдовскими и магическими особенностями. Его, конечно, надо было бояться и предпринимать предупредительные меры, в том числе наступательного характера. В современных условиях глобализации исламский мир видит чужаков в представителях западной культуры, которая активно проникает в этот мир, грозя, как ему представляется, его ценностям, целям и символам. Очень важно, что такое проникновение имеет место прежде всего на уровне быта и образа жизни, что людьми воспринимается крайне болезненно. Поэтому можно утверждать, что современными этнорелигиозными террористами во многом движут мотивы защиты, дополняемые, как в России, так и на Северном Кавказе, мотивами восстановления исторической справедливости и кровной мести. Поэтому в терроризме можно констатировать полимотивацию.

Лица, склонные к терроризму, принадлежат к людям того склада, для которого характерен примат эмоций над разумом, непосредственных активных реакций на действительность над ее осмыслением; предвзятость оценок, низкий порог терпимости и отсутствие должного самоконтроля, достаточно легко и естественно сживаются с идеей насилия. Не случайно, среди обследованных нами преступников террористической направленности, 44% отличаются явной эмоциональной неустойчивостью, а для 80% характерны эмоционально насыщенные ассоциативные образы. 51% обследованных склонны скорее действовать, чем осмысливать происходящее и строить обоснованный прогноз. Разумеется, указанные особенности личности террористов не исключают продуманность и рациональность их собственно агрессивных действий, что свидетельствует о сложном механизме последних.

Но мотивы их поведения могут быть самыми разными, что надо иметь в виду помимо очень важного фактора полиактивации, который я отметил выше.

Так, среди обследованных нами лиц, причастных к терроризму, 68% двигали корыстные стимулы, а 24% - достижение таких конкретных целей, как освобождение арестованных и осужденных соучастников и иных лиц, связанных с террористами. Однако и эти мотивы, казалось бы, ясные и рациональные, могут дополняться, особенно на бессознательном уровне, мотивами защиты, достижения справедливости, мести и т.д.

Среди террористов много тех, кто движим игровыми мотивами. Для них участие в террористических актах - игра: с обстоятельствами, врагом, правоохранительными органами, судьбой, даже со смертью. Особенно это характерно для молодых людей, в том числе подростков. Не исключено, что у какого-то народа это может быть чертой национального характера.

Такую особенность личности террориста нужно учитывать при проведении конкретных антитеррористических мероприятий, в частности оперативно-розыскных, при ведении с ними переговоров и т.д. Суть названной особенности состоит в том, что ситуации террористических актов эти преступники бессознательно воспринимают как захватывающую игру, ставкой которой может быть их жизнь. Но это их, во всяком случае многих, совсем не пугает: для них собственная жизнь, не говоря уже о других людях, - лишь плата за то несказанное удовлетворение, которое они испытывают от участия в столь захватывающей игре. К тому же при этом насыщаются и их нарциссические влечения.

Но нельзя утверждать, что никто из террористов не боится быть уничтоженным. Поэтому порожденный этим страх в свою очередь вызывает нетерпимость. Страх может быть индивидуального происхождения, но может определяться также принадлежностью данного человека к малому народу, в первую очередь к такому, который вынужден постоянно отстаивать не только свою независимость, но и просто право на существование. Страх способен детерминировать и принадлежность индивида к гонимой религиозной, политической или другой социальной группе (организации).

Лица, постоянно включенные в террористическую активность, являющиеся членами террористических организаций, обычно находятся в социально-психологической изоляции от общества. Иногда изоляция является и так сказать территориальной, если они скрываются в горах или лесах. Постепенно происходит огрубление их личности, потребности приобретают примитивный, сугубо материальный характер, даже если они охвачены религиозным фанатизмом. У таких людей начинают проступать вполне определенные первобытные черты. Как и их древние предки, они оказываются неспособными устанавливать действительные причины многих событий, имеющих для них первостепенное значение, равно как и объяснять видимые и тоже значимые противоречия. У многих проявляются элементы мистического и пралогического первобытного мышления.

Исследуя конкретных террористов, можно было убедиться в том, что большинству из них присущи предельная нетерпимость к тем, кто думает иначе, и фанатизм, порожденные максималистскими идеями "спасения" своей этнорелигиозной, политической или иной группы, ее торжества и полного посрамления и уничтожения ее врагов, которые ненавидимы. Им свойственна твердая вера в то, что они обладают абсолютной, единственной и окончательной истиной, или в то, что те, кому они подчиняются, конечно же, обладают ею.

Отсюда связанная с нарциссизмом вера в свое мессианское предназначение, в высшую и уникальную миссию во имя "спасения" и счастья своей нации, Родины или сторонников своей веры, политической или иной социальной доктрины.

Убежденность в своей миссии может быть "темной", чисто эмоциональной, а может основываться на "рациональных" идеологических постулатах, святости традиции, мудрости лидеров. Подобная убежденность отличает истинных террористов от "попутчиков", которые согласились совершать террористические акты из корыстных соображений, и от темных, неосведомленных, попавших под чье-то влияние людей.

В целом этнорелигиозные террористы принадлежат к закрытому типу личности, что исключает всяческую критическую мысль и свободу выбора, поскольку они видят мир только в свете предустановленной "единственной истины". Логическим следствием "закрытости" и фанатизма является поразительная, подчас парадоксальная узость, односторонность, ведущая к максималистской абсолютизации частного, произвольно вырванного из общей системы связи и совершенно не учитывающего другие позиции и представления. Очень часто вследствие этого мир теряет реальное очертание, само же сознание и его образы становятся мифологизированными. Формирующиеся в нем символы приобретают бытийное значение, а поэтому посягательства на них, действительные или мнимые, воспринимаются крайне болезненно.

Г.И. Белокуров, Е.Е. Гаврина и Д.В. Сочивко, подводя итоги своего психологического исследования личности этнорелигиозного террориста, приходят к выводу, что особенностью этой личности является ее внутренняя противоречивость, что проявляется буквально во всем. Такой человек внутренне никогда не находится в мире с самим собой и окружением. Если он гордится своей национальностью, то одновременно ведет войну с собственным народом. Пытаясь объяснить свое поведение религиозной догматикой, он самым грубым и греховным образом нарушает самые ее основы. Если он считает себя борцом за социальную справедливость, то одновременно позиционирует себя против общества. Эта противоречивость определяет весь социально-психологический образ террориста.

Другая обобщенная черта личности террориста, по мнению названных авторов, - это внутренний запрет на социально ожидаемые формы общения и деятельности, который представляет собой как бы оборотную сторону внутренней противоречивости личности. Вся ее подсознательная психодинамика строится на поддержании внутренней противоречивости и психосоциальной изолированности. Террорист, так сказать, "принципиально десоциализирован". Он не проходит свою преступную подготовку в тюремных условиях, его готовят на воле. В тюрьму он попадает сложившейся личностью, прекрасно понимая, что он совершил.

Отдавая должное тому, что свои выводы Белокуров и др. построили на базе исследования 126 осужденных за террористические преступления, тем не менее не могу с ними согласиться.

Неверно, что такой человек внутренне никогда не находится в мире с самим собой и окружением. Совершив террористический акт, даже самый жестокий, преступник способен от этого испытывать гордость, а его окружение может считать его героем. Неважно, что при этом погибли невинные люди, они невинны только в глазах своих, но поддерживали "наших угнетателей" и "оккупантов". К тому же последние никогда не щадили "наших" мирных жителей, а поэтому у "нас" нет оснований иначе относиться к "их" мирным жителям, которые, что очень существенно, принадлежат другой, "неправильной" культуре.

Неверно, что террорист ведет войну с собственным народом, - он убежден, что ведет войну ради собственного народа, который даже может не понимать своих интересов. Поэтому у такого человека нет разлада с самим собой.

Неверно, что террорист своим поведением самым грубым и греховным образом нарушает основы своей религии. Такой индивид достаточно легко сам или с помощью "мудрых" наставников найдет в священных текстах оправдание своим действиям. В ряде случаев он сможет интерпретировать такие тексты в желаемом для себя смысле.

Неверно, что террорист принципиально десоциализирован, если полагать, что это относится ко всем подобным преступникам. Его вполне принимает его ближайшее социальное окружение, оказывает ему помощь, укрывает и т.д. Со своей стороны, он чувствует себя его частицей, причем очень важной, - ведь он борется за народ. Ему не надо проходить преступную подготовку в местах лишения свободы (ее, кстати, проходят далеко не все), он не относится к числу других осужденных, которые попали туда за кражи, убийства и т.д. Все, что ему нужно, он узнал на свободе от старших и более опытных, если он не сам такой же. Этнорелигиозные террористы, попав в исправительные учреждения, в основном общаются со своими земляками и единоверцами.

Психолого-психиатрические особенности личности террориста во многом определяются тем, что он непосредственно соприкасается со смертью, которая, с одной стороны, влияет на его психику, поступки и на события, в которые он включен, а с другой - его личностная специфика такова, что он стремится к ней. Террорист начинает соответствовать ей, разрушает последние преграды, отделяющие от нее, как бы позволяет ей непосредственно влиять на себя. Это - террорист-некрофил. Смерть отпечатывает на нем образ, начинает говорить с ним на своем языке, и он его понимает. Террорист не защищен от нее задачей выживания, чаще всего он и не ставит таковой перед собой, поскольку сам стремится к ней. Раз приблизившись к ней, такой человек начинает приобретать опыт, который либо осознается и становится основой внутреннего развития, либо не осознается и на уровне личностного смысла определяет поведение, в том числе через потребность вновь и вновь испытать дрожь соприкосновения с тем, что находится за гранью. Наркотическая для них атмосфера близости к смерти может толкать на совершение самоубийственных террористических актов, но также и других убийств, не обязательно террористических, например при участии в разных военных конфликтах.

Террористы, которые видят в смерти, своей или чужой, единственный путь решения вставших перед ними проблем, естественно, не испытывают страха перед возможной гибелью. Поэтому профилактический эффект неотвратимости уголовного наказания в отношении таких людей практически ничтожен. Они не боятся смерти, а перспектива длительного, даже пожизненного лишения свободы обычно не принимается ими во внимание, они не думают о нем. Только уже потом, после вынесения приговора такие люди начинают осознавать, что им всю жизнь или значительную ее часть предстоит провести в местах лишения свободы. Их страдания, связанные с наказанием, начинаются с этого момента.

Всех обследованных нами террористов мы сопоставили с теми, которые совершили убийства в сфере быта, семьи и досуга. Приведем вначале некоторые общие показатели, характеризующие эти две группы. Прежде всего, оказалось, что средний возраст террористов (28 лет) несколько ниже, чем возраст бытовых убийц.

Семейная адаптация и состояние в браке в этих группах была сходной. Как показатель внутрисемейной адаптации учитывалась роль обследуемого лица в семье. При этом роль лидера в семьях была одинаковой в обеих группах, однако роль подчиненного в основной группе обследованных отсутствовала, в то время как в группе "обычных" убийц она встречалась в 16%.

Уровень образования в основной группе был выше за счет лиц, имеющих высшее или незаконченное высшее образование (26% против 10%).

Число лиц, занятых умственным трудом, более чем в три раза превышало этот показатель в группе сравнения (17% против 5%). Лиц, занятых физическим трудом в основной группе было на 10% меньше; здоровых, но неработающих, вдвое больше.

Без особенностей прошли армейскую службу 37% подэкспертных основной группы и 47% группы сопоставления. Не служили по иным причинам 13% группы террористов и 21% из группы сопоставления.

Таким образом, можно полагать, что в целом уровень социальной адаптации в основной группе был несколько выше, чем в группе лиц, совершивших "обычные" убийства за счет более высокого образовательного уровня, хотя число неработающих оказалось больше.

Среди психиатрических данных обращает внимание меньшая психопатологическая отягощенность у этих испытуемых.

Так, среди родственников шизофрения встречалась примерно одинаково в обеих группах (6% и 7,5%), в то время как алкоголизм в пять раз реже (8% в основной группе против 42% в группе сопоставления). Патология в родах также отмечена у первых в два раза реже.

Половина подэкспертных основной группы воспитывалась в полных семьях. Значительных нарушений типа воспитания не было, только в 4% можно было отметить гипоопеку, в то время как в группе сопоставления почти у половины прослежена гипоопека и у трети - гиперопека. Возможно это связано с некоторыми национальными особенностями воспитания.

Черепно-мозговые травмы в прошлом отмечались примерно с одинаковой частотой.

Под наблюдением ПНД в прошлом состояли лишь треть лиц из основной группы и 42% группы сопоставления.

Диагноз "алкоголизм" встречался значительно реже в исследуемой группе террористов. Это заболевание вообще очень редко встречается среди террористов, сам характер террористического поведения обычно исключает алкоголизм.

Судебно-психиатрическую экспертизу по прежним уголовным делам проходили 8% террористов и 27% убийц, причем доля невменяемых оказалась равной - 6 и 7%.

Необходимо отдельно сказать о тенденции к аутоагрессии, важность которой не только в том, что она нередко сопровождает агрессию, но и в том, что в современном мире суицид активно используется для совершения террористических актов. Названный показатель был относительно высоким в группе убийц - более одной пятой совершали суицидные попытки и самоповреждения. В основной группе таких лиц тоже было немало - 10%.

Так называемый социальный преморбид, т.е. формирование социальных установок, которое происходит в юности, с нашей точки зрения, имеет большое значение для последующей криминальной активности. При исследовании группы убийц было отмечено, что более чем у трети обвиняемых не было выявлено каких-либо особенностей в формировании социальных установок, но у половины остались несформированными общепринятые морально-этические нормы. В основной группе (террористов) формирование обычных социальных установок прослежено почти в половине случаев (46%), их несформированность выявлялась реже. Однако в целом неблагополучное социальное развитие в обеих группах встречалось весьма часто. Вместе с тем, к этим данным нужно подходить с немалой осторожностью. Необходимо помнить, что неблагоприятный ход жизни может заключаться как раз в том, что формируются искаженные представления о своей нации и вере и нации и вере других, в целом негативное отношение к культуре других народов.

Психопатологические показатели двух групп отличаются больше всего.

Так, оценка особенностей психопатологического синдрома в период совершения правонарушения показала, что этот признак в группе сравнения встречался почти в два раза чаще. Так, бредовые и сверхценные образования в основной группе составили 4%, в сравнительной - 22%, аффективные синдромы - соответственно 4 и 23,5%, различные варианты личностных расстройств - 38 и 56,5%, расстройства влечений - 2 и 26,5%, умственная отсталость - 4 и 14%.

Экспертное решение "вменяемы" было принято в отношении 88% лиц основной группы, а в группе сравнения - 63%, невменяемы - 8% среди первых по сравнению с 31% в группе убийц.

Психиатрический диагноз в результате проведенных экспертиз выглядит следующим образом: "психически здоров" - среди "террористов" - 42%, "убийц" - 10%; "шизофрения" - соответственно 8 и 16%, "эпилепсия" - 2 и 2%; "психопатия" - 6 и 15%, "остаточные поражения головного мозга" - 24 и 33%, "алкоголизм" и "наркомания" - 4 и 10%, "умственная отсталость" - 2 и 4%.

Иными словами, в группе террористов доля лиц психической патологией оказалась значительно меньшей, хотя личностные расстройства встречались довольно часто.

При сопоставительном анализе мотивации общественно опасных действий выяснено, что болезненная мотивация, если в нее включать психопатическую, составила 20% у лиц основной группы и 36% в сравнительной группе.

Среди вариантов психологической мотивации поведения преобладала корыстная мотивация действий более чем в 68% против 9% в группе сравнения. Это понятно, поскольку в основную группу были включены и лица, обвинявшиеся в захвате заложников с целью выкупа. При этом надо заметить, что корыстная мотивация - не самая характерная черта "бытовых" убийц. Мотив мести конкретным лицом лишь отмечен в 4% по сравнению с 10% в группе "обычных" убийц. В одной трети случаев выявлены "иные мотивы" действий. Вообще мотивы террористического поведения не следует грубо делить на две группы - корыстные и бескорыстные, даже в случае захвата заложников. Такое поведение почти всегда полимотивировано, но некоторые мотивы на глубинном, смысловом уровне могут носить бессознательный характер и не выявляются при недостаточно квалифицированном личностном анализе.

При анализе мотивов общественно опасных действий, кроме отмеченных выше преобладающих корыстных, выявлены мотивы истерической самоактуализации (6%), "наведение страха" (4%), получение политических выгод (6%), достижение конкретных целей (24%), установление "справедливости" (24%), уничтожение политических и иных противников, обеспечение торжества своей религии или нации (8%).

Психическое здоровье "обычных" убийц оказалось гораздо хуже, чем у террористов и, следовательно, оказывало большое влияние на их преступные действия. Так, бредовые расстройства обнаружены у 22% среди первых и только 6% среди вторых, аффективные расстройства - соответственно 23,5 и 4%, синдромы расстройств личности - 55,9 и 38%, синдромы расстройств влечений - 26,5 и 2%, слабоумие - 13,7 и 4%. Что касается некоторых психологических данных, то они характеризуют террористов следующим образом: мнестические процессы в норме зафиксированы у 84%, высокий темп умственной деятельности - у 26%, достаточный - у 60%, устойчивое внимание - у 77%, высокий уровень обобщения - у 60%, средний - у 33%, существенные признаки способны обобщать 80%, способности к переносу и установлению логических связей выявлены у 60%.

Более половины обследованных террористов были способны к четкому осознанию и постановке целей своего поведения, около половины могли четко оценивать промежуточные цели и прогнозировать возможные последствия своих поступков. Абсолютное большинство преступлений в группе террористов планировалось и готовилось заранее, в то время как в группе "обычных" убийц запланированными было только около 15%.

В этом отношении представляет большое значение выяснение роли того или иного лица в группе и влияние групповых взаимоотношений на поведение.

Группоцентрическое поведение, т.е. ориентация на референтные нормы асоциальной группы при регуляции поступков, выявлено более чем у половины лиц из группы террористов. Лидирующее или высокое положение в группе занимали почти три четверти обследованных, рядовых исполнителей была одна четверть. В групповых преступлениях "бытовых" убийц имели место обратные отношения - среди обследованных убийц преобладали исполнители, 75% групп террористов состояли из 5 и более человек.

Криминальный анамнез в прослеженных группах весьма заметно отличался. В милиции в подростковом возрасте состояли на учете 6% лиц из основной группы и 16% лиц из группы убийц, т.е. почти втрое больше. К уголовной ответственности до настоящего преступления привлекались 38% лиц из основной группы и около 48% из группы сравнения. Среди "террористов" доля привлекавшихся к уголовной ответственности 2 и более раз составила 14%, а среди "убийц" - 31,4%. Большинство ранее привлекавшихся к уголовной ответственности в основной группе в настоящее время обвиняются в похищении людей с целью получения выкупа.

Эти данные дают все основания для важного предположения, что мотивы террористических действий в основном формируются не в неформальных малых группах, не под влиянием опасных общеуголовных преступников и в совместном совершении "обычных" преступлений. Возникновение и развитие указанных мотивов происходит в ходе семейного воспитания, под влиянием местных этнорелигиозных обычаев и традиций, носящих сугубо пережиточный характер, под влиянием призывов старших и авторитетных лиц. Данные обстоятельства имеют немалое практическое значение.

В свете сказанного большой интерес представляют собой полученные нами данные об отношении террористов и "обычных" убийц к содеянному: среди первых полностью отрицает свою виновность 31%, среди вторых - 20%, не сожалеет о содеянном соответственно 8 и 12,7%. Такие различия могут быть отчасти объяснены тем, что "обычные" убийцы совершили насилие в отношении главным образом своих, а террористы - исключительно в отношении чужих и чуждых, которых к тому же ненавидели как представителей иной культуры. Я полагаю, что последний фактор принадлежит к числу ведущих.

3. Террористы-самоубийцы

В контексте усложняющейся социальной жизни и одновременного умножения технических возможностей современный терроризм становится многоликим, в том числе в выборе способов реализации преступных замыслов. К числу самых распространенных относится ныне самоубийственный терроризм - действия самоубийц, чаще всего одиночек, взрывающих на себе специальные устройства. Обычно это влечет гибель многих людей. К самоубийственным террористическим актам чаще всего прибегают исламские экстремисты (события 11 сентября 2001 г. в США, акции моджахедов в Израиле, России, Ираке и других странах). Но точно так же поступали и террористы в Индии, когда была убита премьер-министр Индира Ганди. Исключительная опасность самоубийственного терроризма делает необходимым научное осмысление данного явления. Все это говорит о том, что террористы-самоубийцы являются чрезвычайно опасными.

Самоубийственным терроризмом следует называть такой, при совершении которого погибают не только окружающие люди, но и практически всегда и сам террорист. Это, в первую очередь, приведение в действие взрывных веществ, спрятанных на теле или в носильных вещах самоубийцы, а также использование себя в качестве живой торпеды, атаки на какой-либо объект с помощью самолета, автомобиля или иного вида транспорта. В живых оказываются только те, которые отказались от такого суицида, или у которых взрывное устройство не сработало вообще или сработало частично, что влечет за собой ранения различной степени тяжести.

Близко к самоубийственному терроризму примыкают те террористические преступники, которые захватывают заложников или какие-нибудь важные объекты с последующим предъявлением требований. Здесь гибель террористов весьма возможна, но не обязательна. Она может произойти, например, при атаке спецподразделений. Представляется, однако, что последний вариант нельзя относить к самоубийственному терроризму, так как в этих случаях преступники хотя и предвидят возможную смерть, но планируют достижение поставленных целей не путем собственной гибели, а иными средствами. Иными, конечно, являются и люди, которые захватывают заложников или взрывают на себе бомбу. Если первые по большей части храбры, инициативны, то вторые - подчиняемы, внушаемы, влекомы.

Понимание того, кто и почему становится террористом-самоубийцей и как готовят таких людей, имеет огромное практическое значение. Переоценить его невозможно.

Самоубийственный терроризм, как и терроризм в целом, далеко не всегда есть проявление слабости. К нему, во-первых, прибегают, когда другими путями не могут решить те или иные задачи. Это положение относится не только к области терроризма, но и к войне: к самоубийственным атакующим действиям прибегают лишь в случае, когда обычными военными средствами нельзя достигнуть цели. Здесь можно сослаться на японских камикадзе и советских солдат в годы Второй мировой войны. В сильных победоносных армиях такое, как правило, не практикуется. Естественно, что и насаждать подобное в армии, специально обучать этому можно лишь при наличии определенной ментальности, соответствующих духовно-нравственных установок. В отдельных случаях в самопожертвовании заинтересованы государство и террористические группировки (например, этнорелигиозные), если им нужны поводы для возбуждения жажды мести за погибших. Это наблюдалось, например, во время чеченских войн.

Самоубийственный терроризм, во-вторых, используют те общности, национальные или (и) религиозные, а также само государство в странах, где жизнь человека не очень ценится или не ценится вообще. Поэтому ни самоубийство, ни даже убийство не расцениваются как нечто чрезвычайное. В этих случаях названные общности или государственный аппарат бессознательно чувствуют особую близость смерти и в связи с этим могут расцениваться как некрофильские.

Один из самых сложных вопросов - из кого выбирают террористов-самоубийц, как их готовят, какие методы для этого используют. Здесь многое зависит от характера и объекта намечаемого террористического акта. Атаки японских камикадзе в годы Второй мировой войны или исламских экстремистов на небоскребы Нью-Йорка, здание Пентагона в Вашингтоне, несомненно, требовали тщательного отбора и длительной подготовки кандидатов в самоубийцы. Как следует из имеющихся эмпирических материалов, эта подготовка включает в себя психологический, технический, оперативный и иные аспекты - в зависимости от конкретных задач, которые поставлены перед террористами. Но во всех случаях в ней присутствуют как минимум психологическая и техническая составляющие.

Самоубийцами-террористами, как показывает мировой опыт, часто выступают дети и подростки. Для Палестины это, к несчастью, стало обыденным явлением. Иначе трудно расценить тот факт, что 27 июня 2002 г. палестинское телевидение показало фильм под названием "Дети-патриоты и мученическая смерть", в котором приводятся высказывания доктора Фаделя Абу Хина, "ученого", психолога, относительно феномена участия детей в палестинской "интифаде". Абу Хин, в частности, отметил, что слово "шухада" (акт суицидального террора) имеет обязывающее значение для большинства палестинских детей и для всей исламской общины, причем оно отнюдь не означает безвременного ухода из жизни. Посредством такого действия ребенок может стать активным участником "интифады". Абу Хин также представил вниманию телевизионной аудитории результаты социологического опроса, проводившегося сотрудниками Исламского университета в апреле 2001 г.; в опросе учитывались мнения тысячи подростков в возрасте от 9 до 16 лет, проживающих в секторе Газа. Среди опрошенных 49% уже принимали активное участие в "интифаде" и 73% заявили о своем желании стать "шахидами" (мучениками). Подобные статистические выкладки наглядно свидетельствуют о том, что в настроениях детей и подростков на палестинских территориях преобладают экстремистские тенденции, и такие дети представляют собой идеальную вербовочную базу для организаторов антиизраильской террористической кампании. Можно также сослаться на другое телевизионное интервью, в котором воспитательница детского образовательного учреждения говорит о том, что "детские сердца переполнены не только ужасом, но и стремлением совершить "шухаду"; акт "шухады" превратился в объект мечтаний для многих палестинских детей, полагающих, что только таким путем можно добиться высокого авторитета среди соотечественников и заслужить "вечную славу".

Часто самоубийцами выступают молодые женщины, в том числе из маргинализированных общественных слоев. Последние, как правило, неудачницы в жизни: не имеют семьи, потеряли близких родственников во время военных действий или при совершении последними террористических актов, не могут найти своего места в жизни. Среди самоубийц-террористов немало фанатически настроенных лиц, фанатизм которых питается по-своему понятыми религиозными догмами, ненавистью к народу, который они считают своим врагом.

Как показывает изучение проблемы самоубийственного терроризма, предпринятое израильскими специалистами, обязательным элементом подготовки к проведению суицидального террористического акта является составление "завещания шахида". Подписав такое завещание, "шахид" тем самым принимает на себя обязательства перед самим собой, Аллахом, соотечественниками и своими командирами и наставниками. Одновременно "завещание шахида" служит официальной санкцией на отправку смертника к месту исполнения теракта; "шахид", подписавший такое завещание, не имеет права отказаться от возложенной на него миссии.

Основные концептуальные положения "завещания":

- почетная "привилегия" погибнуть смертью праведника, с последующим вознаграждением самого "шахида" и его родственников после попадания в рай и в доказательство величия Аллаха; призыв к ведению "джихада" с целью освобождения священной Палестины и Иерусалима;

- "практическая" и националистическая аргументация: мотивы самопожертвования носят исключительно альтруистический характер; основная цель - освободить палестинцев и других мусульман от гнета израильских оккупантов; необходимость возмездия; обращение с призывом о помощи к братьям в арабском мире, зачастую сопровождаемое критикой в адрес "мягкотелых" представителей арабской правящей элиты;

- персональная аргументация: стремление стать героем; восхищение "шахидами"-предшественниками и готовность повторить их "подвиги"; желание прославиться и покрыть неувядаемой славой членов своей семьи; "шахиды" считают себя духовными учителями и наставниками; прощальное обращение к родственникам (особенно к матери) с просьбой поздравить "шахида", которому предстоит "обвенчаться со смертью".

Наши изыскания показывают, что психологическая подготовка обеспечивает воздействие на психику человека с целью убеждения его в необходимости, обоснованности и целесообразности совершения самоубийственного шага, подавления воли и полного, если требуется, подчинения "наставнику". Проще сделать подобное в отношении лиц с повышенной внушаемостью или с сильным чувством вины, что весьма характерно для акцентуированных и психопатических личностей, фанатически настроенных, склонных видеть причины собственных провалов и неудач или незавидного, по их мнению, положения своего народа в "коварных происках" представителей других культур, причем тут этническая и религиозная принадлежность "врагов" имеет первостепенное значение.

Среди исламских экстремистов завидным объектом внушения для последующего террористического использования всегда были женщины, поскольку они занимали в обществе подчиненное положение. С их желаниями и мнениями можно было не считаться - они просто обязаны делать все, что прикажет мужчина, тем более облеченный властью. Достаточно распространены систематические расправы над женщинами, которых определили в террористки-самоубийцы: их постоянно избивают, унижают, грозят убийством, подвергают групповому изнасилованию, в связи с чем угрожают разглашением позорящих сведений и т.д. Доведенные до отчаяния, они начинают видеть в самоубийстве желаемый выход из тупиковой ситуации. Особенно часто кандидатками в террористки-самоубийцы оказываются молодые женщины, мужья которых и другие близкие погибли во время войн или этнорелигиозных конфликтов. В отношении их активно эксплуатируется чувство вины, им постоянно внушается, что они обязаны мстить.

Иногда психологическая подготовка к террористическому акту включает в себя наркотизацию кандидатов или кандидаток в суициденты. В одних случаях в состоянии острого абстинентного синдрома им дают наркотики только в обмен на беспрекословное подчинение и согласие пожертвовать собой. В прошлом в состоянии наркотического опьянения мужчине предлагали различные яства и женщин, убеждая в том, что он находится в раю. Когда он со временем и путем повторения таких ситуаций переставал чувствовать разницу между действительностью и виртуальной реальностью, созданной наркотиком, ему, для того чтобы он смог в очередной раз "посетить рай", предлагают совершить самоубийственный террористический акт.

Тех женщин, которых готовили в Чечне к самоубийственным террористическим актам, постоянно "подпитывали" наркотиками, добиваясь этим и полного подчинения, и утраты связи с реальностью. По-видимому, это повседневная практика, распространяющаяся и на мужчин.

Время, непосредственно предшествующее террористической акции, дает возможность суициденту почувствовать свою особую значимость, свое возвышение над другими людьми, в том числе случайными прохожими. Человек, решивший пожертвовать собой, ощущает себя носителем особо значимой миссии, он теперь хозяин жизни этих прохожих - он, с которым до сих пор мало считались. Теперь ему достанется все внимание и тех, кто раньше не замечал его.

Психологическая подготовка самоубийц, совершивших террористические атаки в США в сентябре 2001 г., была, как можно полагать, весьма квалифицированной, тщательной и длительной. Ее осуществили прекрасно подготовленные специалисты, причем их работа затруднялась тем обстоятельством, что будущие самоубийцы, которых они готовили, не были изолированы в каком-то центре, поскольку обучались летному делу и, следовательно, общались с широким кругом людей, нисколько не подозревавших об их намерениях. Был велик риск того, что подготавливаемые не только откажутся участвовать в нападении, но и могут предать своих "начальников" и "наставников". К тому же обучение летному делу было длительным, что тоже весьма повышало степень риска. Если кто-то из них и отказался от террористического самоубийства, то это прошло незамеченным, предательство же, скорее всего, не имело места.

Следовательно, отбор кандидатов и их психологическая подготовка были безукоризненными, хотя мы не знаем, как эта работа осуществлялась, и судим по результатам. Они убеждают нас в том, что люди, которые использовались в беспрецедентных нападениях в США, отличались особой стойкостью и убежденностью в своей правоте, исключительной ригидностью и фанатической заряженностью, неподвластными никаким аргументам. Вероятно, такие люди резко разделяли весь мир на "своих" и "чужих", раз и навсегда наделив последних всеми чертами гнусных врагов. Они обладали и другими очень важными особенностями, о которых пойдет речь ниже: чтобы пожертвовать собой, недостаточно быть толерантным, ригидным и фанатичным. Эти люди, ставшие специалистами в летном деле, должны были обладать определенными техническими навыками и умениями. В некоторых случаях террористы-самоубийцы должны получить и оперативную подготовку, если им надо замаскироваться, незаметно проникнуть на нужный объект, обмануть охрану, пронести взрывное устройство, поддерживать связь с другими преступниками и т.д. Может понадобиться и владение оружием.

К сожалению, мы не располагаем достоверной эмпирической информацией о психологических особенностях личностей тех, кто решился на самоубийственные террористические акты. По этой причине огромную ценность представляют выборочные, даже отрывочные сведения, получаемые относительно отдельных террористок.

М. родилась и воспитывалась в Чечне, в 19 лет вышла замуж без юридического оформления брака, стала второй женой. Через несколько месяцев муж был убит. Родившегося после его смерти ребенка забрали родители мужа, в связи с чем М. испытывала острые переживания. В этот период она познакомилась с мужчиной, который оказался чеченским боевиком. Он, по ее словам, постепенно сделал ее ваххабиткой, уговорил вступить в борьбу с неверными, постоянно снабжал религиозной литературой. Сначала она жила с ним в деревне в Чечне, затем под Москвой. Вместе с ней жили еще несколько женщин, которые тоже готовились стать самоубийцами-смертницами, а также еще один боевик-террорист. Время от времени женщинам давали выпить какую-то жидкость - якобы для того, чтобы они не волновались. Когда пришло время привести взрывное устройство в действие, в последний момент М. отказалась это сделать.

Психологическое обследование М. показало, что ее эмоциональные реакции адекватны ситуации. Интеллектуально-мнестические функции сохранены, однако суждения нередко поверхностны и незрелы. Отмечаются черты эмоциональной незрелости в сочетании с непосредоственностью в поведении, некоторой прямолинейностью и импульсивностью, склонностью к вытеснению, с одной стороны, и к тревоге, настороженности по отношению к окружающим, тенденции к анализу ситуации и рационализации - с другой. Ее отличают высокое чувство ответственности, обязательность, упорство при достижении цели, хороший самоконтроль, осознание социальных требований, эмоциональная стабильность и уравновешенность, практичность и прагматичность установок. В то же время склонность остро реагировать на потенциальные и реальные угрозы, сдержанность и скрытность определяют возможную дезорганизацию поведения в стрессовых условиях с трудностью выбора конструктивных самостоятельных выходов из конфликтных ситуаций, в которых доминирует отрицание своей вины при обвинениях в ее адрес, сдерживание собственных внешнеобвиняющих реакций, надежда на естественный ход событий. При стремлении к независимости и самостоятельности у М. развиты навыки приспособления к окружающим. В самосознании доминирующими ценностями являются стремление к внутренней свободе и покою.

Перечисленные психологические особенности М. позволяют понять и то, почему она попала под влияние тех, кто готовил ее к роли смертницы, и то, почему она все-таки отказалась взрывать себя, хотя именно эта женщина в силу последнего обстоятельства не может считаться типичной некрофильской личностью. Так, прямолинейность и импульсивность, чувство ответственности и обязательность объясняют, почему она попала под влияние террористов. Высокая сенситивность, склонность остро реагировать на угрозы дают возможность понять ее колебания в решающий момент и окончательный отказ взорвать себя.

Может показаться, что женщина, которая взорвала себя, тем самым взорвала все мифы о женской слабости, покорности и порабощения. Но так только кажется и притом не очень вдумчивому глазу: как раз то, что они взорвали себя, чаще всего говорит об их слабости, покорности и порабощении. Однако, разумеется, не всегда, поскольку иногда, пусть и в редких случаях, они сами проявляют инициативу, хотя их мир и предопределенность выбора все-таки диктуются мужчинами. Женский самоубийственный терроризм есть одна из самых ярких форм эксплуатации женщин, весьма характерных именно для традиционных обществ. Женщины-террористы были очень активны в Европе в 60-70-х гг., но не были самоубийцами, потому что сформировались и выросли совсем в других социальных условиях. Суицидальных действий от них никто и не требовал, они не были обучены в военном плане, их готовили только к самопожертвованию террористического характера; они никогда не были полноправными членами преступных террористических групп, они были только орудиями.

Из практики чеченских террористов известно, что они смертницами иногда делали даже собственных сестер и других родственниц. Правда, не совсем понятно, почему в террористических целях использовались люди, ведь взрывное устройство можно беспрепятственно принести в любое людное место, а затем взорвать его с помощью дистанционного управления. Очевидно, использование женщин все-таки было безопаснее для террористов, поскольку каждый пронос и оставление в нужном месте взрывного устройства в немалой степени опасно для них.

Женская душа вообще склонна к жертвенности, особенно ради своих детей или любимого мужчины, что нередко бессовестно эксплуатируется. Женщины более чутки, им в большей степени свойственно чувство вины.

Выявление, учет и оценка отдельных психологических особенностей личностей террористов-самоубийц, как бы ни были важны полученные сведения, не позволяют понять и объяснить все исследуемые явления в целом. Нужны еще более широкие обобщения, обращения к скрытым, потаенным механизмам человеческого поведения, глубинным мотивам. Научное исследование здесь ни в коем случае не может ограничиваться только учетом их внешних, пусть и глобальных разрушительных действий.

Пониманию личности террористов-самоубийц и мотивов их поведения может способствовать взгляд на них как на некрофилов, однако здесь потребуются весьма немаловажные объяснения. Некрофилия - разностороннее явление, как уже утверждалось выше, совсем необязательно, чтобы все некрофилы были преступниками. Она способна стимулировать и общественно полезное поведение. В то же время такая человеческая особенность может быть как врожденной, так и приобретенной. В последнем случае она возникает в результате неблагоприятных, порой очень неблагоприятных, трагических жизненных обстоятельств, изменяющих все отношения индивида к самому себе и миру, его смыслы и цели. Тогда он видит в смерти решение всех своих проблем и поэтому стремится к ней. Этим пользуются террористы, подводя свои жертвы к смерти, совершению самоубийственных террористических актов. Для них они делают смерть близкой, понятной, целесообразной.

Так поступало японское командование в годы Второй мировой войны, готовя камикадзе. Это было признаком слабости японской армии. Так поступало коммунистическое руководство СССР во время Великой Отечественной войны, с помощью пропаганды толкая Матросова и его последователей на верную гибель. И это тоже было признаком слабости СССР, и еще убедительно свидетельствовало о том, что человеческую жизнь власть ни во что не ставила.

Вместе с тем террористы вполне могут ощущать свое особое назначение, воспринимать себя исполнителями особой миссии, считать, что они не похожи на других людей. Подобное ощущение поднимает их в собственных глазах, не оставляя места для сожаления и чувства вины; конечно, они не считают себя ущербными или неполноценными. То, что содержанием их миссии является убийство, их совершенно не смущает, поскольку, в отличие от подавляющего большинства людей, они не видят в этом повода для осуждения. Экстраординарное состояние сознания, которое испытывают некоторые из них, убеждает их в своей избранности.

Некрофильское террористическое самоубийство, поскольку суицидент стоит на грани между жизнью и смертью, а само оно в наиболее полной форме выражает движение к последней, является одним из способов связи между этими важнейшими сферами. Люди издревле искали такую связь, пытаясь заглянуть в небытие. Идолопоклонники Сирии и Иудеи ждали предсказаний от убиваемых ими детей, сообщает Э. Леви в своей "Истории магии". Они верили, что последние крики их жертв могут дать им необходимую информацию.

Анализ материалов о смертниках делает возможным предположить у них наличие следующих качеств, аналогичных тем, которые выявлены у некрофильских убийц:

- полное отсутствие психологической идентификации с жертвами; они никогда не думают о них, не жалеют их, не способны сочувствовать им;

- ощущение своего особого назначения, своей избранности в связи с исполнением чрезвычайно важной и почетной миссии;

- бессознательное влечение к смерти, в которой они видят не небытие, а некий рубеж, за которым начинается новое существование, гораздо более счастливое и радостное;

- восприятие смерти, своей и чужой, не как наивысшей катастрофы, а как переход в новое бытие, как решение очень актуальной и сложной проблемы.

Не только для многих примитивных народов, но и для современных верующих, в том числе христиан и мусульман, даже для богословских философов (С. Кьеркегор) человек умирает лишь для мирской жизни, что не является важным, поскольку жизнь представляется лишь звеном в череде переходов и превращений. Смерть означает начало духовного возрождения, что и имеет наивысшую ценность, хотя страх смерти присутствует всегда и его не способна устранить ни одна религия. Но человек ни в коем случае не должен останавливаться, его задача двигаться вперед. Постоянное движение даже в смерти является важным условием загробного существования, а сама смерть - непременным его началом. Следовательно, по этой логике, к смерти можно и нужно стремиться.

Такая схема должна лежать в основе объяснения суицидальных террористических актов, особенно мусульманских экстремистов, среди которых религиозные верования весьма крепки. Подобно древним людям, они возлагают на смерть задачу решения жизненных вопросов. В данном случае мы говорим не о тех, кто организует самоубийственный терроризм, - они ведут войну, используя особые средства, поскольку иные им недоступны, а о тех, кто жертвует собой.

Следует выделить чеченских женщин, которые пожертвовали собой. Выше уже отмечались и те ситуации, в которых они находились перед суицидальным актом, когда их готовили к его совершению. Нельзя сказать, что все они как одна безропотно решались на такой шаг, - некоторые из них пытались сопротивляться и в конце концов иногда отказывались сделать то, что от них требовали. В одних случаях их за это просто убивали, в других - они оказывались изгоями в своей среде, спивались, становились проститутками, опускались на самое дно, от них отворачивались даже собственные родители. В условиях же подготовки к террористическому акту такие женщины обычно оказывались в абсолютно тупиковой ситуации, из которой они видели только один выход - смерть. Очень важно отметить, что сами кандидатки в смертницы не распоряжаются своей жизнью, она в руках тех, кому они привыкли повиноваться. Как правило, смертницы вербуются из числа тех, кто потерял мужа, брата или других родственников, за которых надо мстить. Наличие детей далеко не всегда заставляет их (как и палестинских женщин) отказаться от намерения пожертвовать собой. Подготовка смертниц практически всегда проходит подпольно, что психологически очень сближает всех, кто в ней участвует. Женщины, которыми до того времени мало кто интересовался и многие из которых находились за бортом жизни (среди них были незамужние, на которых террористы якобы женились, хотя браки нигде не регистрировались), вдруг почувствовали, что они значимы, востребованы, нужны, им доверено очень важное дело, с ними иногда даже общаются как с равными, а то и советуются.

В этой связи нужно подчеркнуть, что некрофилия, как и многие другие психологические особенности личности, может носить либо фундаментальный, либо ситуационный характер. В первом случае это изначальная черта человека, определяющая его жизнь, бессознательный выбор тех или иных вариантов поведения, сфер общения, даже профессии, во втором случае данная черта формируется и становится доминирующей под сильным влиянием конкретной жизненной ситуации, иногда длительной и психотравмирующей. Для чеченских женщин-самоубийц наиболее характерен, как можно предположить, последний вариант, однако предшествующей своей жизнью, ее условиями они предуготовлены к такой роли, в первую очередь тем, что у них всегда был подчиненный статус, иногда просто униженный. В условиях тотального давления со стороны террористов-боевиков и полной изоляции в период их подготовки к смерти они не знают, где и в ком искать защиты, их не могут, да и не всегда хотят защитить даже родственники, причем иногда далеко не бескорыстно.

Между тем внутренней субъективной опорой для изучаемых суицидентов является также вера в бога, который никогда не оставит их, поскольку они умирают за него и в загробной жизни смогут вкусить все мыслимые радости. Подобные представления, с которыми они знакомы с детства, постоянно внушаются им в тот период, когда их готовят к самоубийству. Это едва ли не самая важная часть подготовки наряду с насаждением ненависти к русским и "спасения" родины от них.

Мы не знаем, какова среди террористов-самоубийц доля тех, некрофилия которых носит фундаментальный или ситуационный характер. В качестве самого первого шага в познании индивидуальных причин террористических самоубийств полезно привести данные многих исследований о психологических особенностях лиц, добровольно ушедших из жизни. В числе этих особенностей - сниженная устойчивость к эмоциональным нагрузкам, неадекватная личностным возможностям, низкая самооценка, слабые способности психологической защиты. Среди террористов-самоубийц эти особенности налицо: эти люди не способны эффективно защищаться при психологическом давлении на них, они могут оценивать себя весьма невысоко, бессознательно воспринимая лишь в качестве "пушечного мяса", т.е. человека, который годен лишь на то, чтобы взорвать себя, использовать лишь свое тело в достаточно несложных, даже примитивных поступках.

Другие же воспринимают свой будущий самоубийственный шаг как особую миссию, как такое предназначение, которое возложено только на них.

Чтобы понять причины террористических самоубийств, необходимо задуматься над тем, ради чего совершаются самоубийства вообще, в чем их смысл, даже выгода, выигрыш, для самоубийцы в первую очередь на психологическом уровне. Это необходимо учитывать в отношении как тех террористов, у которых некрофилия является фундаментальным качеством их личности, так и тех, которые видят в смерти выход из создавшейся для них тупиковой ситуации. Лишить себя жизни можно в качестве выражения протеста против негативного отношения окружающих или, что не менее вероятно, такого отношения, которое лишь субъективно расценивается как враждебное или презрительное. Иногда это даже формы мести либо способ восстановления "справедливости". В других случаях самоубийца призывает на помощь, молит об изменении к нему отношения окружающих, о его приятии хотя бы после смерти. Иными словами, он "сейчас" будет удовлетворен, если сможет иметь уверенность, что "потом" будет признан. Как нетрудно заметить, здесь для него явный психологический выигрыш.

Многие же суициденты наказывают таким способом самих себя. Наверное, не будет преувеличением сказать, что это самые совестливые люди, их терзают чувство вины и осознание необходимости понести кару за свои действительные или мнимые грехи. У значительной части подобных людей наблюдаются депрессивные состояния, следует особенно подчеркнуть у них чувство вины и самоупрека. Подобных "виноватых" надо отличать от тех, которые покончили с жизнью из-за утраты ее смысла и невозможности поэтому жить дальше. Они как бы подводят итог, приходят к самому неутешительному балансу, ощущая себя в тупике, из которого нет иного выхода, кроме смерти.

Поиск субъективных причин самоубийств должен быть ориентирован на установление таких личностных факторов и их сочетания, которые закономерно и с большой степенью вероятности приводили бы именно к лишению себя жизни, а не к какому-либо иному поступку. Иными словами, источник аутоагрессии должен носить специфический характер. Это делает необходимым погружение в глубины человеческой души, анализ фундаментальных проблем бытия. Можно предположить, что самоубийц, как и убийц, отличает особое, присущее только им, но не осознаваемое ими отношение к смерти, которое непонятно им самим, а во многом и нам, хотя мы самонадеянно беремся судить о природе и тайных механизмах насильственной смерти.

Великое таинство и смысл смерти, на мой взгляд, принципиально непознаваемы, хотя по этим проблемам могут быть высказаны самые разные, очень мудрые, тонкие и верные суждения. Обычная же и очень понятная человеческая реакция на смерть - страх и непринятие ее. Но не будем забывать, что если бы ее не было, то не были бы написаны великие книги, не были бы построены соборы и пирамиды, не были бы созданы бессмертные произведения искусства.

Даже не мысль, а ощущение или предощущение смерти в сознании, а чаще бессознательна, никогда не оставляет нас - ни днем, ни ночью, спим мы или бодрствуем, работаем или отдыхаем, беседуем с друзьями или обнимаем женщин. Ее образ с нами, когда мы заботимся о здоровье, избавляемся от вредных привычек или устраиваем свою жизнь, а когда на концерте внимаем гимну жизни, то должны понимать, что тем самым пытаемся побороть или хотя бы на время вытеснить идею смерти. Необыкновенная сила религии заключается в том, что она готовит к смерти, утешает при ее приближении, снижает страх перед ней, вселяя веру в жизнь после смерти и в воскресение.

Есть основания думать, что смерть несет террористическим самоубийцам больше надежды, чем верующим, что они ценят ее выше, чем жизнь, что смерть для них привлекательна постольку, поскольку несет утешение и избавление от мирских несчастий. Мы не ставим под сомнение саму притягательность смерти для них. Однако движущие стимулы и механизмы этой притягательности совсем иные, внутренний, глубоко скрытый смысл саморазрушительных поступков связан не с названными выше обстоятельствами. В первую очередь мы пытаемся доказать, что смерть для самоубийцы-некрофила - чаще всего не уход от земных горестей: другие, не менее мощные силы толкают его к роковому шагу, а этот шаг весьма желателен для него по причинам, которые еще предстоит раскрыть.

Альбер Камю в одном из эссе писал: "Самоубийство совершают потому, что жить не стоит, - конечно, это истина, но истина бесплодная, трюизм. Разве это проклятие существования, это изобличение жизни во лжи суть следствие того, что у жизни нет смысла? Разве абсурдность жизни требует того, чтобы от нее бежали - к надежде или к самоубийству? Вот что нам необходимо выяснить, проследить, понять, отбросив все остальное".

Ошибки в понимании причин самоубийств проистекают из того, что даже психологи и психиатры, не говоря уже о юристах и социологах, строят свои объяснительные конструкции на сугубо социальном уровне, принимают на веру то, что лежит на поверхности, бросается в глаза (в данном случае - индивидуальные жизненные катастрофы), слишком верят тому, что говорят по этому поводу сами неудавшиеся самоубийцы. В результате упускаются огромные возможности экзистенциального объяснения, которое, как представляется, могло бы вернее других приблизить к истине.

Разрешение вопроса о том, кем являются лица, толкнувшие самоубийц на совершение террористического акта, не вызывает сложностей. Они - преступники-организаторы. Но вместе с пособниками и самими кандидатами в самоубийцы они составляют единую группу, которая может существовать и относительно короткое время. Э. Дюркгейм писал, что чем сильнее ослабевают внутренние связи той группы, к которой принадлежит индивид, тем меньше он от нее зависит и тем больше в своем поведении он будет руководствоваться соображениями своего личного интереса*(85) . Однако группы, в которых формируется самоубийца-террорист, отличаются как раз внутренней сплоченностью, которая является залогом "успеха", т.е. того, что он не сможет уйти от предназначенной ему судьбы. Кандидат в самоубийцы способен чувствовать тесную общность не только с той малой группой, в которой он проходит подготовку к собственной гибели, но и с более широким кругом людей своей нации, религии, политических предпочтений. Тесную общность он чувствует и с той и с другой средой, в том числе в тех случаях, когда сам проявляет инициативу стать шахидом.

Всякое террористическое самоубийство есть бурный протест против сложившегося порядка вещей и в то же время признание своего бессилия. Если пристально вглядываться в террориста, то можно заметить, что он своими действиями стремится не столько одержать верх над врагом, сколько заставить уважать себя. У таких самоубийц может проявляться и бессознательное мазохистское стремление растоптать себя, что-то от Христа, отдавшего Себя на распятие ради спасения человечества. Самоубийца доходит до конца, дальше ничего нет, если, конечно, не считать обещанного ему светлого посмертного существования. В этом своем смертном конце он, скорее всего, не видит никакого противоречия, а поэтому делает к нему необходимый шаг.

Глава V. Серийные сексуальные убийцы

1. Введение в проблему

Прежде всего следует определить, что такое серийные сексуальные убийства, что является непременным условием познания тех, кто совершает подобные преступления. На мой взгляд, их отличают такие признаки:

- совершение двух и более убийств в совокупности с изнасилованиями или (и) насильственными действиями сексуального характера;

- однотипность, аналогичность способов совершения этих преступлений;

- общность мотивов преступлений, входящих в серию;

- разновременность совершения этих преступлений;

- совершение преступления одним и тем же лицом, гораздо реже - одними и теми же лицами;

- совершение преступлений исключительно с прямым умыслом.

На серийность могут указывать также совпадение данных о потерпевших, что, конечно, бывает не всегда; идентичность следов, оставленных на месте преступления; использование одних и тех же способов и орудий совершения преступлений (что тоже бывает не всегда) и некоторые другие обстоятельства. При этом наличие типичного способа или места нападения, орудия преступления не должны быть определяющими и обязательными признаками серийности, они зависят как от психического состояния преступника, наличия у него расстройств психической деятельности, так и от внешних обстоятельств, особенностей жертвы.

Одной из главных проблем расследования серийных сексуальных убийств остается проблема своевременного выявления серии и соединения уголовных дел по ним в одно производство, но при рассмотрении конкретного уголовного дела (оперативного материала) зачастую невозможно вынести однозначное заключение о серийном характере преступления и о необходимости объединения его с другими такими же делами. Тем более сложно квалифицировать серийность в случаях, когда преступление является единичным или когда серия совершалась в разных регионах. Единичное преступление в одном из них, не имея там аналогов, чаще всего в течение длительного времени не учитывается как серийное, не анализируется в связи с аналогичными делами в соседних регионах. Тем более преступление не учитывается как серийное, когда оно является первым в последующей (возможной) серии преступлений.

Серийные сексуальные убийства, именно потому что они сексуально окрашены, всегда вызывают острую реакцию общественности, особенно если их жертвами становятся дети и подростки. Ежегодно в России совершается 10-15 таких серийных убийств, раскрытие которых представляет собой большую сложность, прежде всего в тех случаях, если они совершаются в разных регионах. Их профилактика является весьма сложной, поскольку почти всегда трудно и даже очень трудно предугадать, от кого можно ожидать таких действий.

Серийные сексуальные убийства мало зависят от социальных ситуаций, потому что представляют собой результат глубинных психотравмирующих переживаний сексуальных неудачников, а чаще сексуальных банкротов. Провалы и катастрофы в сексуальной жизни могут быть и у богатых людей, и у совсем бедных, соответственно, те и другие могут решиться на совершение таких преступлений. Однако связь названных преступлений с социальными условиями все-таки есть: чем хуже работает милиция (полиция) данной страны, тем дольше орудует сексуальный преступник и тем больше, соответственно, жертв.

Исследуемые убийства встречались с древности, их описания можно найти в исторических хрониках, художественной литературе и в научных трактатах. Так, одним из наиболее знаменитых сексуальных убийц был маршал Жиль де Рец, обвиненный в убийстве более 700 мальчиков и девушек, которых он с сообщниками убивал для сексуального удовлетворения. В 1440 г. де Рец был сожжен на костре в Нанте.

Чтобы дать общее представление о серийных сексуальных убийствах и показать их специфику, будут использованы данные, полученные авторским коллективом в составе В.А. Верещагина, С.А. Потапова, Б.В. Шостаковича и меня*(86) в результате изучения более ста серийных сексуальных убийц, которые были подвергнуты судебно-психиатрической и судебно-психологической экспертизам в Государственном научном центре социальной и судебной психиатрии им. В.П. Сербского.

Все изученные сексуальные преступления были совершены в разных местах, при различных обстоятельствах, имели неодинаковое количество жертв и осуществлялись разными способами. Однако можно обнаружить некоторые объединяющие их признаки, к числу важнейших следует отнести то, что, во-первых, практически все они были совершены в условиях неочевидности; во-вторых, почти все убийства сопровождались особой, внешне ничем не мотивированной жестокостью, и в-третьих, жертвами этих убийц становились двое или более людей. Совершались убийства как в городах, так и в сельской местности.

На территории городов немалая часть преступлений совершалась в каких-либо помещениях (40,6% от "городских" сексуальных убийств). Как правило, таким убийствам в помещениях предшествовало предварительное знакомств убийц и потерпевших с последующим совместным распитием алкогольных напитков. Иногда потерпевшие приводились в квартиру преступника насильно или под воздействием угроз. Помимо мест проживания преступников и жертв, эти кровавые деяния совершались и в городских квартирах, принадлежащих родственникам убийц или их знакомым. Остальные подобные преступления были совершены на чердаках, в подвалах, подъездах жилых домов и различных учреждений и предприятий, а также по месту работы жертвы или преступника, в гостиницах, банях.

Эти убийства имели место в городах не только в вышеперечисленных местах. Немалая их часть (59,4%) произошла вне каких-либо помещений. К ним относятся улицы города, стадионы, парки, стройплощадки, территории предприятий и учреждений, городские лесополосы и лесные массивы, пустыри, глухие и безлюдные места, территории, прилегающие к городским железнодорожным вокзалам и автостанциям.

Здесь преступнику сравнительно легче осуществлять преступные действия ввиду практически полного отсутствия возможных свидетелей, меньше возникает проблем и с сокрытием следов преступления. Подчас попыток сокрытия даже и не предпринимается, если проживание или работа убийцы не связаны каким-либо образом с местом, где было совершено противоправное деяние.

Если рассматривать отдельно убийства, совершенные в помещениях, то их большая часть была совершена в квартирах преступников (17,3%), в квартирах жертв (11,3%), а также родственников и знакомых (3,8%). Очевидно, здесь немаловажное значение имело то обстоятельство, что в этих случаях они были предварительно знакомы, и личность преступника не вызывала особых подозрений у жертвы, или в силу различных обстоятельств, например юного возраста, жертва была не в состоянии правильно оценить грозящую ей опасность. Доля остальных городских помещений, выбранных в качестве места совершения этих преступлений в сравнении с местами проживания преступников и жертв, относительно невелика. Как правило, это были единичные случаи, за исключением чердаков, подвалов и подъездов жилых домов, здесь их количество несколько больше (3,0%).

Большая часть "городских" серийных сексуальных убийств была совершена вне каких-либо помещений (59,4%). Лидирующее место здесь занимают лесные массивы и лесополосы. В данных местах доля этих преступлений наиболее высока (13,5%). Несколько меньше их совершено на улицах городов (12,0%). Далее идут пустыри и глухие безлюдные места (10,5%) и городские парки (6,8%). Редко совершаются также убийства на стадионах (3,0%), стройплощадках (3,0%), территориях различных предприятий и учреждений (5,3%).

Показатели многоэпизодных сексуальных убийств в сельской местности (их было совершено там 42,1% от общего числа) примерно такие же, как и в условиях города, но с некоторыми отличительными особенностями. В силу специфики инфраструктуры сельского региона убийства здесь совершались в таких местах, как дом жертвы (18,6%), дачный дом преступника (1,0%), рабочее помещение преступника (7,2%), территория агропромышленных комплексов (1,0%), дороги и прилегающие к ним территории (6,2%), открытые сельскохозяйственные угодья и пространства (15,5%), лесные массивы и лесополосы (40,2%). Так же, как и "городские", "сельские" убийства можно условно разделить на имевшие место в закрытых помещениях и совершенные вне помещений, помня при этом, что на селе место жительства и место работы часто совпадают.

Большая часть сексуальных убийств в сельской местности имела место в лесных массивах и лесополосах. Далее, по степени убываемости: дома, принадлежащие жертвам; открытые сельскохозяйственные угодья и пространства; места, находящиеся в границах населенных пунктов; дороги и прилегающие к ним территории.

Некоторые сексуальные убийцы совершают нападения в разных местах. Так, Г., 32 лет, в течение пяти лет несколько раз нападал на женщин в лесу, нанося им удары по голове палкой. С оглушенными и трупами пытался совершить половые акты через влагалище и задний проход. В марте 1965 г. проник на чердак одного из московских институтов, который студенты использовали в качестве курительной комнаты, напал там на двух студенток, ударил их трубой по голове, раздел, положил друг на друга в позе полового акта, мастурбировал над трупами. Через несколько дней пытался изнасиловать, предварительно оглушив ударом по голове, женщину, которая шла с электропоезда, но был задержан сотрудниками милиции.

Если взять все серийные сексуальные убийства в городе и сельской местности, то около 9% из них было совершено в соучастии.

Некоторые серийные сексуальные убийцы для совершения преступлений готовят специальные помещения, хотя первые нападения были в других местах. Приведем следующий пример.

Начиная с середины 80-х гг. в подмосковных лесных массивах стали находить трупы мальчиков 10-15 лет со следами зверских пыток, ранений в области половых органов, у некоторых эти органы были отрезаны, а трупы расчленены. Как было установлено через несколько лет, эти исключительные по бесчеловечности поступки были совершены неким Головкиным, с высшим ветеринарным образованием; ему было 25 лет, когда он убил в первый раз. Его называли "удав", и с помощью журналистов эта кличка закрепилась за ним.

В 1982 г. Головкин впервые пытался убить в лесу мальчика 14-15 лет. Такие неудачные попытки он дважды повторил в 1986 г.: перерезав мальчику горло, совершал с ним сексуальные действия. Второго ребенка он убил, повесив его на дереве, отрезал половой член с мошонкой, разрезал грудь до лобка, затем отсек голову, ее и половые органы унес с собой. Еще одному мальчику этот сексуальный маньяк и садист нанес 35 ножевых ранений, другого, 10 лет, повесил за шею в своем гараже на скобе, затем вынес труп в лес и там расчленил его, отрезав руки, ноги, голову. В последующем специально для убийств он вырыл в гараже погреб, в котором полностью забетонировал пол, стены обложил бетонными плитами, вбил в потолок лестницу, в стены прочно укрепил кольца и скобы, провел свет. Одну из своих жертв в подвале Головкин после совершения актов мужеложства повесил, затем расчленил тело, спустил кровь в ванну, ампутировал половой член с яичками, пытался съесть мясо, срезанное с бедра. При мерно таким же путем совершил еще ряд убийств мальчиков с расчленением тел, вырезанием внутренностей, снятием кожи, отрезанием полового органа, а одного несчастного пытал, подвесив на дыбе и опаляя лицо и лобок паяльной лампой. Однажды он убил сразу двух мальчиков, причем одного на глазах у другого, а затем сразу трех - тоже на глазах у других: он их пытал, убивал долго и мучительно, стремясь продлить страдания и умирающего, и тех, кто на него смотрел, расчленяя при них убитых. Во всех случаях Головкин совершал сексуальные манипуляции и получал половое наслаждение, хотя оргазм наступал не всегда.

Поистине чудовищные преступления Головкина требуют научных объяснений.

Прежде всего обращаю внимание на тот самоочевидный факт, что Головкин был садистом. Однако этого недостаточно для понимания его преступных действий. Прежде всего надо объяснить, почему он нападал только на мальчиков и так зверски истязал их. Из бесед с Головкиным известно, что в детстве он занимал подчиненное положение в мальчишеской среде, над ним часто смеялись, он был объектом злых издевательств. Все это он тяжело переживал, тем более что не находил никакого признания и у девочек, а затем и девушек - Головкин так и умер (был казнен) девственником. Во всем он склонен был обвинять мальчишек и люто ненавидел их, а поскольку был застревающей личностью, подобное отношение сохранилось у него и тогда, когда он повзрослел. Нередко воображал, что поджаривает мальчиков на горячей сковороде, или, являясь машинистом поезда, давит их на железнодорожных рельсах. Примерно такие же у него были и сновидения. Из этого можно сделать вывод, что Головкин был не только ригидной, но и инфантильной личностью, не находившей компенсацию в том, чем он занимался уже взрослым, и что его тогда окружало. Это - типичный сексуальный банкрот, чья сексуальная трагедия обернулась ужасом для очень многих.

Большая часть всех серийных сексуальных убийств, как в случае с Головкиным, отличалась применением особо мучительных для потерпевших способов совершения преступлений, хладнокровным доведением преступных замыслов до конца, глумлением над жертвами, циничными действиями, и это особенно отличает серийные сексуальные преступления от других тяжких посягательств на человека. Особая жестокость и цинизм часто становятся самоцелью преступника и приносят ему особое удовлетворение. Чаще всего наносились множественные колото-резаные и рубленые повреждения, в том числе специально приготовленными и изготовленными предметами, во многих случаях производилась ампутация половых органов и других частей тела, вскрытие тела, введение различных предметов в естественные отверстия, расчленение трупов, а в некоторых случаях их сжигание или попытки сжигания. Немалое число преступников с особой жестокостью наносили жертвам многочисленные удары руками и ногами.

Имели место и действия, направленные на облегчение реализации преступных замыслов и устранение препятствий для причинения особых мучений жертвам. К примерам этих преступлений, сопровождающихся особой жестокостью, можно отнести такие акты, как термическое воздействие на тело потерпевших и причинение весьма болезненных ощущений колющими предметами без причинения тяжкого вреда здоровью. Особая жестокость этих убийств проявлялась и в таком сугубо специфическом акте, как введение различных предметов в естественные отверстия тела, главным образом во влагалище.

Что касается способов умерщвления при совершении многоэпизодных убийств по сексуальным мотивам, то здесь необходимо заметить следующее. Подавляющее большинство убийств было осуществлено посредством нанесения жертве тяжких телесных повреждений. Далее по частоте идет удушение жертв руками и при помощи различных предметов (шнуры, одежда потерпевших, постельные принадлежности и т.д.). Незначительное число убийств было совершено с применением огнестрельного оружия, как правило, охотничьего.

Небезынтересно будет отметить, что около 25% преступников после убийства присваивали себе ценные, а порой и не особенно ценные вещи потерпевших.

Украденные вещи становились для них сувениром, их созерцание тоже приносило удовлетворение. Коллекционирование таких предметов можно расценить в качестве проявления одного из расстройств влечений - фетишизма, которое заключается в том, что сексуальное удовлетворение наступает при рассматривании или осязании, вдыхании запаха определенных предметов, в сознании данного человека субъективно связанных с половым наслаждением. Порой это предметы женского туалета, косметика и т.д., а иногда как бы нейтральные объекты. Не вызывает сомнений, что сувениры-трофеи представляют для сексуальных убийц существенную ценность, они их чрезвычайно редко продают и хранят у себя.

Как представляется, психологических смысл похищения и хранения этих сувениров-трофеев состоит в том, что, во-первых, они напоминают преступнику о событиях, которые он вызвал и которые принесли ему удовлетворение; во-вторых, они позволяют ему не порывать с этими событиями, вселяют уверенность в него. Важно отметить, что сувениры-трофеи свидетельствуют о психологической зависимости серийных сексуальных убийц и от собственных влечений и переживаний, и от совершенных ими преступных действий.

Подобные действия указывают на участие и других видов парафилий в конкретном преступном деянии и должны учитываться для его объяснения.

Проблема "сезонности" не особенно очевидна для многоэпизодных сексуальных убийств. Большая их часть была совершена в такие летние месяцы, как июль и август, а распределение по остальным временам года носит более или менее равномерный характер. Отчасти это можно объяснить и тем обстоятельством, что многие из них совершались в закрытых помещениях.

Одной из характеристик "серийных" сексуальных убийств является их многоэпизодность. Преступники совершали эти преступления с различной частотой, пределы которой колебались от нескольких минут до нескольких лет, что было обусловлено самыми различными факторами. Условно классифицируя рассматриваемые убийства по временным параметрам, можно разбить их на следующие группы.

1. Серия убийств, совершенных одно за другим с перерывом в несколько минут. Как правило, эти преступления совершаются в городских помещениях в основном в отношении детей и лиц, с которыми преступник был ранее знаком.

2. Серия убийств, совершаемых с перерывами в несколько дней или месяцев и длящихся примерно год.

3. Серия убийств, совершаемых в течение ряда лет с временными промежутками между эпизодами от нескольких дней до нескольких лет.

Промежутки между отдельными сексуальными убийствами были, естественно, разными у различных субъектов. Однако можно при этом увидеть две особенности. Первая состоит в том, что сначала убийства происходили относительно редко, затем с какого-то момента их частота резко возрастала. Такая закономерность, как учащение преступной активности сексуальных агрессоров с течением времени, говорит о патологическом развитии личности с нарастанием компульсивности, неодолимости влечений. Вторая замеченная особенность свидетельствует о возможности у преступника в определенной ситуации корригировать свое патологическое поведение. Так, Ч. и Г., зная из прессы и телевидения о розыске сексуального убийцы в их местности и понимая, что речь идет о них самих, на некоторое время прекращали свою криминальную активность.

Приведем пример, иллюстрирующий не только периодичность сексуальных нападений, но и специфику таких преступлений в целом.

Микасевич, 41 года, обвинялся в убийстве 37 женщин в Витебской области Белоруссии в период с 1971 по 1985 г. Наследственность психопатологически не отягощена. Рос и развивался нормально. Перенес детские инфекции без осложнений, болезнь Боткина. В школе учился с 8 лет, окончил 11 классов, успеваемость была средней. Проходил действительную военную службу на флоте, там перенес легкое сотрясение мозга, лечился амбулаторно. После демобилизации окончил техникум, получил специальность механика, работал в совхозе. Еще в школе дружил с девушкой, однако вернувшись домой из армии, узнал, что она встречается с другим. Женился после короткого знакомства "назло Лене". От брака имеет двух детей. По характеру с детства был робким, застенчивым, сторонился компаний, не танцевал с девушками. Свидетель в качестве странности поведения Микасевича описывает его частые просьбы к медсестре техникума сделать ему внутривенную инъекцию глюкозы, от которых он испытывал удовольствие. Его жена сообщила, что в первую брачную ночь он не мог совершить половой акт. В дальнейшем половые акты случались редко, только после стимуляции с ее стороны. У него обычно, по словам жены, происходило преждевременное семяизвержение. Однако его знакомая, с которой он сожительствовал во время обучения в техникуме, не отмечала половой слабости у Микасевича.

Микасевич нападал на жертву, сдавливая ее шею руками или заранее приготовленной петлей. Когда жертва приходила в бессознательное состояние, снимал с нее одежду и совершал половой акт. Трупы женщин перетаскивал с места преступления и закапывал или забрасывал ветками. Вещи и деньги забирал. В последующем у него было найдено несколько перстней и часов, взятых у жертв. Большинство убийств совершал летом и осенью. Возраст жертв от 16 до 55 лет. Разыскивал жертву во время прогулок по лесу, в последнее перед арестом время - разъезжая на автомобиле по окрестностям. Предпочитал районы, отдаленные от места жительства. Во время следствия показал многие места, где спрятал трупы, причем в пяти случаях указал места сокрытия останков жертв, поиски которых ранее были безрезультатными. Рассказывая о совершенных деяниях на следствии и в судебном заседании, объяснял свои поступки тем, что с детства у него возникло чувство ненависти к женщинам. По его словам, будучи робким и стеснительным, подвергался издевательствам и унижениям со стороны девочек в школе, появившееся неприязненное отношение к девочкам сохранилось на всю жизнь. Первое преступление объяснял тем, что его знакомая изменила ему, появилось тяжелое самочувствие, было желание покончить с собой. Срезал стеклом бельевую веревку, чтобы повеситься, но в этот момент неожиданно ему навстречу вышла незнакомая девушка, - возникла мысль ее задушить. Подумал: "Зачем я буду давиться из-за женщин, лучше я женщину задушу". Ничего не говоря, напал на нее, стал душить ее руками. В момент, когда она агонизировала, испытал оргазм с семяизвержением. О других эпизодах сообщал, что время от времени, когда оставался один, на него "находило какое-то состояние, которое побуждало искать женщину, с тем чтобы прикоснуться к ней, совершить половой акт. Все подкатывало внутри, этому предшествовало сильное половое влечение..., возникала мысль удавить какую-нибудь женщину, иногда я жил, как в состоянии гипноза". Подчеркивал, что главным для него было задушить женщину, а не совершить с ней половой акт. Он говорил, что "когда душил женщину, было почти такое ощущение, как когда заканчивал половой акт, происходило семяизвержение". Иногда, по его словам, пытался и совершал половой акт после удушения женщин, "когда они были не совсем мертвые". В этот момент не думал о возможности задержания, потом принимал меры к сокрытию трупа.

В беседах с готовностью отвечал на вопросы, рассказывал о своих увлечениях и интересах. Считает, что все его особенности поведения происходят из-за постоянной застенчивости, робости, трудностей общения с людьми, которые отмечались и в школе, и на флоте. С возбуждением говорит: "Женщин не терплю с детства, с 1-го класса, а может быть, и раньше". Объяснял это тем, что они всегда насмехались над ним. Во время военной службы появилось половое влечение, первые поллюции, однако чувствовал половую слабость, возникали мысли, что он "конченый человек", был "взбудоражен" этим. С сожалением говорит, что из-за своей застенчивости не решился объясниться с девушкой, с которой дружил до службы в армии и которая изменила ему. Женитьбу объясняет тем, что "все женятся, и я решил жениться". С первых дней супружеской жизни ощущал половую слабость. По его словам, же на упрекала его в этом, ему было очень неприятно. При расспросах о преступлениях раздражается, говорит с волнением, потом более спокойно и подробно. Первый эпизод описывает, как отмечено выше. О дальнейших говорит, что желание поиска жертвы возникало обычно после каких-нибудь неприятностей дома или на работе. Обычно при этом было "тяжелое настроение", "взбудораженность"; когда душил, "все проходило, появлялась смелость". После содеянного самочувствие улучшалось. Говорит, что испытывал по отношению к жертвам жестокость, при оказании сопротивления становился агрессивнее. Особое удовольствие испытывал, "когда ощущал, как жертва трепещется", еще не будучи полностью задушенной. Усиливалось это ощущение, если женщины царапались, боролись с ним. Иногда при этом возникало семяизвержение. Попытки совершить половой акт с потерпевшими объясняет желанием проверить свою "половую способность". После содеянного иногда возникала жалость к жертвам, но скоро, по его словам, забывал о них. Рассказывает, что, когда во время следствия наблюдал, как выкапывали трупы убитых им женщин, то ему нравилась эта процедура, повышался аппетит. С бравадой говорит, что приговор его не волнует, что его интересует процедура суда, собирается там выступить с речью "За мир без женщин". В то же время настроение его иногда становится тоскливым, на глазах появляются слезы. При этом старается бодриться, говорит, что он теперь известен на весь мир, что его снимали в кино. Во время суда был недоволен отсутствием телевидения и прессы.

В случае с Микасевичем мы ясно видим, что женщины для него символизировали зло, он видел в них источник своих сексуальных крушений, перенося на них "вину" за эти крушения. Подобный банкрот не может принять себя в таком качестве, он обязан изменить этот свой статус, а месть за свое положение тоже входит в "изменение". Каждая женщина - зло в его восприятии, и оно представлено в женщине-жертве.

Наряду с названными убийствами-мщением можно наблюдать и такие, когда после изнасилования преступник убивает, чтобы избежать ответственности. Так, некий Доброхотов напал на несовершеннолетнюю Б. и изнасиловал ее, затем с целью сокрытия преступления руками задушил. Примерно через год он изнасиловал и убил другую женщину (взрослую), задушив руками в тех же целях. Доброхотов насиловал и убивал женщин в силу общего их обесценения в его глазах. Он ощущал их кем-то, а может быть, и чем-то, что стоит намного ниже его самого.

Итак, можно выделить основные черты, определяющие специфику серийных сексуальных убийств: количество жертв - не менее двух; жертвами становятся подростки и дети обоего пола и взрослые женщины; большинство убийств совершается с особой жестокостью; все убийства связаны с сексуальными переживаниями преступника; в большинстве случаев жертва специально не выбирается, нападение часто совершается и на тех, кто "просто" оказался в данном месте; убийства совершаются с разной периодичностью, разными способами и орудиями, очень редки случаи, когда виновный не доводит преступление до конца по независящим от него обстоятельствам; иногда сексуальные убийства сопровождаются актами каннибализма; все серийные сексуальные убийства совершаются в условиях неочевидности.

Поскольку рассматриваемые убийства являются разновидностью сексуальных убийств, необходимо дать общее определение последних. Сексуальными убийствами мы называем все случаи противоправного лишения жизни, которые связаны с сексуальными переживаниями, сексуальными влечениями или мотивами, даже если имеет место расстройство влечений, а еще шире - с отношениями между полами. Таким образом, к сексуальным убийствам следует относить те, которые, может быть, и не сопровождались собственно сексуальными действиями, например изнасилованием, но по своему внутреннему содержанию и субъективному смыслу связаны именно с половой жизнью виновного, а еще шире - с его отношениями с представителями другого пола, с его биологическим и социальным признанием в такой связи.

Среди сексуальных убийц, совершающих особо жестокие преступления, можно выделить тех, чьи преступные действия отличаются внезапностью массированного аффективного взрыва. Жертве наносится множество телесных повреждений на протяжении более или менее длительного времени. Об особой жестокости прежде всего говорит характер повреждений, их множественность, у потерпевшего не остается ни одного живого места. Целью здесь не обязательно является убийство, хотя это чаще всего и происходит, а сексуальная мотивация вырастает на почве весьма драматичных ощущений своей сексуальной неполноценности.

Так, М. в 1989 г. в дневное время совершил в подъезде своего дома убийство с особой жестокостью своей жены, нанеся ей отверткой 67 колотых ран в различные части тела, в числе которых 10 - в область грудной клетки, 12 - в область шеи.

Некоторые сексуальные серийные убийства с особой жестокостью имеют достаточно четкий, даже иногда полностью осознаваемый личностный смысл. Здесь имеет место не просто физическое уничтожение другого, но попытка уничтожить жертву и на психологическом уровне. В этом случае у потерпевшего вызываются такие эмоции, как страх, унижение, потеря собственного достоинства, попытки любым унизительным способом спасти свою жизнь и т.д. Образно говоря, здесь происходит как бы двойное уничтожение - сначала личности, а потом человека как физического объекта. Мотивация таких действий отличается сложностью и имеет смысл глобального самоутверждения над другим.

2. Ведущие черты личности

Проведенные криминологические, психологические и психиатрические исследования по всей обследованной группе серийных сексуальных убийц показали значительную неоднородность этих правонарушителей как по психопатологическим, так и по социальным показателям.

Статистическая обработка клинического материала проводилась по 185 признакам, разделенным на блоки: персонографические, биографические (анамнестические), психопатологические, сексологические, криминологические, виктимологические (описание жертв преступления), психологические сведения.

Было установлено, что возраст серийных сексуальных убийц в момент совершения первого убийства колебался от несовершеннолетних (5%), моложе 18 лет до 48-55 лет (2%). 50% первых убийств совершено между 18 и 25 годами, и 27% в возрасте 26-35 лет. Иными словами, начало преступной садистской активности и сексуальных агрессивных действий приходится на молодой возраст, до 25 лет совершено больше половины первых убийств. В то же время возраст последнего убийства смещается к более зрелому: 45% совершили последнее убийство в период 18-25 лет, 25% - между 26-35 годами, 24% - между 36-45 годами, 2% в 46-55 лет и 1% после 55 лет. Очевидно, что возраст последнего убийства близок к возрасту ареста преступника. Поэтому возраст на момент судебно-психиатрического обследования, которое проводилось после ареста, во многом совпадает с периодом последнего преступления, и уже 6% подэкспертных оказались старше 46 лет.

Рассмотрим и некоторые другие социально-демографические характеристики изучаемых лиц. Возрастные характеристики преступников, попавших в выборку (на момент совершения первого преступления в последующей серии убийств), распределились следующим образом: лица в возрасте до 16 лет составляют 1,6%, от 17 до 18 лет - 6,9%, от 19 до 24 лет - 31,4%, от 25 до 29 лет - 29,4%, от 30 до 39 лет - 16,7%, от 40 до 49 лет - 11,8% и старше 50 лет - 1,9%. Стало быть, вероятность совершения преступлений данного вида увеличивается начиная с 18 лет и достигает пика в диапазоне от 19 до 29 лет.

Эти данные по отдельным позициям совпадают с имеющимися в литературе, в том числе с теми, которые приводились выше. Они в целом свидетельствуют о том, что преобладающее число лиц, в последующем ставших серийными убийцами, совершали уголовно-наказуемые действия в молодом возрасте.

Среди преступников было больше жителей города (65%), в 31% случаев это были жители села и 4% не имели постоянного места жительства.

Чаще встречались лица со средним или средним специальным образованием - 61%, неполное среднее было у 21%, 10% убийц учились во вспомогательной школе. Остальные имели высшее или неоконченное высшее образование. Иными словами, кроме относительно большого числа лиц с умственной отсталостью (окончивших вспомогательную школу), значительной разницы с общей популяцией у серийных сексуальных убийц не было. Вместе с тем известно, что основная масса преступников имеет низкий образовательный уровень. Группа совершивших серийные сексуальные убийства по этому показателю отличается от основной массы правонарушителей несколько более высоким уровнем образования.

По роду занятий квалифицированный и малоквалифицированный труд отмечался поровну (35% и 36%), умственный труд был в 6% случаев, 5% обследованных имели инвалидность по психическому заболеванию. Остальные к моменту ареста не работали. Иначе говоря, трудовая адаптация этих преступников как будто была нарушена не очень сильно - 77% из них работали, но нужно иметь в виду, что большинство сексуальных убийц составляют лица молодежного возраста. При этом у 35% трудовые характеристики были положительными, у 30% - отрицательными с указанием на злоупотребление алкоголем и иногда отмечались недисциплинированность и конфликтность в коллективе. 15% имели дисциплинарные взыскания при общей положительной характеристике. На остальных необходимые сведения в имевшихся материалах отсутствовали.

Обращает на себя внимание тот факт, что у одной трети обследованных работа была связана с разъездами или давала возможность бесконтрольного ухода с рабочего места (в частности, это были водители транспорта, снабженцы и проч.). У 11 испытуемых из 80 (к сожалению, о части из них по этому поводу сведений нет) выбор профессии и характер работы были связаны с объектом влечения, способом реализации преступления или с тем и другим. Так, при педофильном объекте патологического влечения это могли быть воспитатели в детских учреждениях, тренеры детских спортшкол. При геронтофилии - медицинские работники.

Упомянем также, что по своему социальному статусу преступники из рабочей среды составили 60%, из числа служащих - 15%, учащихся - 5%. Остальные не работали, и их социальную принадлежность было трудно определить.

С нашей точки зрения, интересные особенности личности убийц можно было выявить при оценке их увлечений (хобби), которые могут отражать как склонность к тем или иным расстройствам влечений, так и некоторые характерологические черты. Оказалось, что у многих - более чем у половины - имелась склонность к различным видам коллекционирования, от фотографий актеров и руководителей страны (Чикатило) до порнографических изображений. Причем порнографические картинки собирались и разглядывались не менее чем половиной "коллекционеров". Трое обследованных хранили предметы, связанные с жертвами преступления (например, Головкин). Возможно, что присвоение вещей потерпевших и их хранение с названной целью встречается чаще, потому что в некоторых уголовных делах о серийных сексуальных убийствах указывается на грабеж или разбой, т.е. на похищение некоторых предметов у жертв (колец, сережек, содержимого дамских сумочек и т.д.). В то же время в делах нет сведений о последующем использовании этих предметов в корыстных целях, а поэтому можно высказать предположение, что их присвоение и хранение также относится к своебразному коллекционированию, которое, скорее всего, следует отнести к проявлению фетишизма.

Другой особенностью увлечений этих личностей было сосредоточение их интересов на утверждении их физической силы, усилении их мужской роли (маскулинности). Это можно расценивать как попытку компенсации сексуальной слабости, т.е. создание образа себя как цельной и сильной личности. Каждый пятый из серийных сексуальных убийц увлекался агрессивными видами спорта (бокс, борьба) или охотой. Двое обследованных занимались культуризмом, что можно расценить и как нарциссическую тенденцию. В этом смысле случай, приводимый D. Grubin, с нашей точки зрения, весьма характерен: его подэкспертный увлекался восточными единоборствами, коллекционировал "мягкую" порнографию. О такой же склонности к порнографии у сексуальных правонарушителей пишут Скалли и Маролла (1983). Это еще раз подтверждает независимость стиля жизни серийных сексуальных убийц от национальных или экономико-культурных условий.

Для характеристики личности именно сексуальных убийц важно знать, состоят в браке или нет эти лица, в первую очередь имея в виду сексуальный аспект супружеских отношений. Оказалось, что женатые, а также находящиеся в фактическом постоянном сожительстве и холостые разделились поровну (49% и 51%). В то же время брак более чем в половине случаев был заключен позже обычных "среднестатистических сроков". Запоздание со вступлением в брак косвенно свидетельствует о задержке психосексуального развития представителей этой группы.

Несмотря на относительно благополучную семейную адаптацию (судя по числу состоящих в браке), более чем в половине случаев имелись конфликтные отношения с женой, нередко связанные со злоупотреблением алкоголем и особенно с сексуальными нарушениями (зачастую низкой половой потенцией). Последние соображения подтверждаются сведениями о разводах в изученной группе. Восемь обследованных были разведены, причем у двоих причиной развода была сексуальная дисгармония, у троих - ревность и супружеская измена. Последние показатели косвенно свидетельствуют о неблагополучии, отклонении от нормативной сексуальной жизни у этих лиц.

Вообще одной из характерных черт сексуальных убийц(это отмечают и зарубежные авторы) является сравнительно небольшой сексуальный опыт, и в этом отношении они были достаточно изолированы. Те, которые были женаты, до женитьбы в половом отношении были весьма скромны, избегали разговоров на соответствующие темы, а с женой проявляли мало эмоций, хотя и фантазировали по поводу секса.

Еще хуже складываются отношения с женщинами у лиц, совершающих серийные сексуальные убийства. Например, Чикатило был импотентом и пассивным гомосексуалистом, Головкин и Ершов - девственниками. Все трое - сексуальные банкроты, все трое - отчужденные, малоконтактные, погруженные в себя, ригидные некрофилы, породнившиеся со смертью. Именно эти особенности их жизни и личности могут помочь в определении причастности к анализируемым опаснейшим преступлениям. По своим действиям Головкин существенно выделяется среди всех, а не только названных, серийных убийц, поскольку он насиловал и убивал только мальчиков. Его ненависть к ним, однако, тесно связана со страхом перед женщинами, с которыми в эротическом плане он не смог найти ничего общего и всегда чуждался их.

Убийство женщин и детей (подростков), сопряженное с изнасилованием и особенно надругательством над половыми органами, отрезанием грудей и других частей тела, которые имеют отношение к сексуальности, во всех без исключения случаях свидетельствует о том, что действия совершены половым неудачником. Один этот признак, не говоря уже о других, может служить ориентиром в установлении таких преступников.

Важными представляются ролевые отношения серийных сексуальных убийц в семье. В половине семей обследуемые занимали доминантное положение, а в 10% - подчиненное. Иначе говоря, предположение о преобладании подчиненности мужчины в семьях таких преступников не получило четкого подтверждения. Интересным для оценки семейных отношений представляется отношение к собственным детям. Было выявлено, что более половины обследованных были к ним равнодушны или жестоки. Таким образом, в целом можно считать, что имеются достаточно ясные признаки нарушенной семейной адаптации.

Для характеристики таких преступников, понимания их дальнейшей жизни имеют значение условия их воспитания в родительской семье, влияние родителей, и особенно матери, на развитие и становление личности. Роль семьи в формировании характера и, в частности, последующих криминальных тенденций подчеркивается многими исследователями. Поэтому мы попытались выяснить условия воспитания таких личностей. Приблизительно 40% из них росли в неполной семье, чаще - без отца; причем 5% - в интернатах и детских домах. Там, где имелась семья, примерно в одной четверти случаев отсутствовала родительская забота и были плохие взаимоотношения с матерью. Привязанность к родителям отмечалась только у 4%. По типу воспитания преобладали гипоопека и "ежовые рукавицы" - в сумме около 40%. Как известно, эти внешне полярные формы воспитания в равной степени формируют дисгармоническую личность: обычно возникают в значительной степени отгороженные от других интравертированные личности, угрюмые, аутичные, нередко агрессивные.

Среди сведений о развитии личности серийных сексуальных убийц существенно важно выделить данные об иных изменяющих обычную картину развития воздействиях, особенно о сексуальных притязаниях и развращающих влияниях в детстве. В последние годы этому фактору придается большое значение как причине ряда нежелательных психологических явлений в виде подсознательных фиксаций тяжких переживаний сексуального посягательства в детстве, которые приводят к некоторым личностным расстройствам у взрослых. К сожалению, полных сведений об этом нет. Вместе с тем, там, где сведения получены, выяснено, что более чем в половине случаев в детстве имелись сексуальные притязания в отношении будущего сексуального убийцы. Причем большинство из них приходится на малолетний (допубертатный) возраст. Половые посягательства носили характер изнасилований и развратных действий. Чаще они совершались старшими подростками, реже - членами семьи и носили инцестуозный характер.

Поскольку в детских играх отражаются формируемые характерологические черты человека, мы попытались учесть эти особенности у обследованных. Было выяснено, что игровая деятельность в детстве у одной трети обвиняемых была аутистической, т.е. они предпочитали играть в одиночку, в стороне от других детей. Подобные особенности детских игр свойственны людям, у которых в последующем развиваются черты замкнутости, отгороженности. Важно было оценить полоролевые проявления в детских играх. Оказалось, что в целом у них были обычные полоролевые взаимоотношения в таких занятиях. Только в одном случае имелась явная тенденция к женской роли в играх, с переодеванием в девичье платье, увлечением куклами. В дальнейшем этот обследованный обнаруживал гомосексуальные склонности. В то же время следует обратить особое внимание на то, что у восьми человек (10%) игры отличались садистскими тенденциями со стремлением причинять партнерам боль, оскорбления, с выбором жестоких сюжетов игры: взятие пленных, их пытки и проч.

Отражением преобладающей у многих серийных сексуальных убийц замкнутости являются данные об особенностях их контактов с окружающими в зрелом возрасте. При этом достаточно часто отмечалась отгороженность и ограничение общения с окружающими (36%), конфликтность (7%). Несмотря на то что почти у 70% обследованных не удавалось выявить какой-либо предпочтительности в общении по полу и возрасту, можно было убедиться, что довольно большое число этих лиц избегали контактов с женщинами (стеснялись их, не могли по собственной инициативе вступить с ними в беседу, а тем более в половые отношения), таких было 10%. Примерно столько же человек предпочитали общаться с детьми и подростками, что свидетельствовало о педофильной направленности их влечений.

Большинству серийных сексуальных убийц свойственны признаки несексуальной агрессии и садизма в отношении окружающих (более 60%). Причем там, где имелись соответствующие сведения, было установлено, что более чем у половины они проявлялись в нанесении побоев, истязаниях в отношении близких, убийствах животных. В 16% случаев имелась склонность к вербальной агрессии: оскорблениям, словесным издевательствам при малейшем конфликте.

Чрезвычайно характерным для этих лиц было сочетание садизма с другими расстройствами влечений, которые сопровождали его или ему предшествовали. Среди всех обследованных, по которым имелись сведения о несексуальных расстройствах влечений, только у четверти таких нарушений не имелось. У троих отмечалась склонность к поджогам (пиромания), которая рядом исследователей считается весьма близкой к сексуальным перверсиям; в восьми случаях - к бродяжничеству, в четырнадцати - к кражам. У двадцати пяти человек выявлено расстройство влечения в виде алкоголизма. Если исключить алкоголизм, то почти в 35% случаев имелось сочетание несексуальных расстройств, влечений с садизмом.

По-видимому, отражением нарушений влечений, в том числе и несексуальных, является криминальный анамнез (совершение преступлений в прошлом) серийных сексуальных убийц. 46% из них ранее привлекались к уголовной ответственности. В четверти случаев прежние судимости были связаны с кражами. Почти в половине случаев они были осуждены за насильственные и ненасильственные сексуальные действия и еще в четверти наблюдений - за насильственные несексуальные правонарушения. Из числа тех, кто ранее был осужден к лишению свободы, новое преступление - сексуальное убийство - было совершено примерно через один год после освобождения из исправительного учреждения.

Клинические данные при обследовании в ГНЦ им. Сербского свидетельствуют о том, что 85% подэкспертных были признаны вменяемыми. Невменяемыми оказались лишь больные шизофренией, которые составили 15% изученных лиц. Вместе с тем более четверти пациентов не обнаруживали таких психических изменений, которые позволяли бы поставить психиатрический диагноз, и эксперты расценивали их состояние как психическое здоровье.

В пятой части наблюдений основным психиатрическим диагнозом была психопатия, у трети обследованных было диагностировано как ведущее психическое расстройство - органическое поражение головного мозга, сюда же относятся двое больных эпилепсией и пятеро - олигофренией. У пяти подэкспертных был установлен алкоголизм.

К числу психических расстройств был отнесен и сексуальный садизм как один из видов парафилии, хотя такие отклонения согласно прежде существовавшим классификациям психических болезней не признавались в качестве отдельной нозологической формы. Современные же классификации рассматривают парафилии, и в частности садизм, как отдельное психическое расстройство.

Около трети обследованных до привлечения к уголовной ответственности по настоящему делу лечились у психиатров и состояли под наблюдением психоневрологических диспансеров. Диспансерное наблюдение проводилось у части больных шизофренией, олигофренией и у всех больных эпилепсией. Стационарное лечение в психиатрических больницах отмечено у 20 обследованных, причем четыре человека подвергались принудительному лечению, в том числе в больнице со строгим наблюдением.

У прослеженных серийных сексуальных убийц явно преобладали шизоидные (25%) и эпилептоидные (21%) черты личности. Далее по частоте встречались эксплозивные (14%), неустойчивые (9%) и истероидные (7%) типы характера. Остальные типы представлены единичными наблюдениями. Поясним, что шизоидные личности характеризуются эмоциональной холодностью, слабыми привязанностями и социальными контактами, уходом в мир фантазий; эпилептоидные - длительным накоплением отрицательных эмоций и брутальностью (глобальной агрессивностью) при разрешении аффекта; эксплозивные - склонностью к безудержным вспышкам гнева и ненависти; неустойчивые - импульсивным поведением без учета последствий и неустойчивостью настроения; истероидные - потребностью к привлечению к себе внимания, жаждой признания, внушаемостью, театральностью.

Эпилептоидный и эксплозивный типы личности многие психиатры объединяют в один - возбудимый тип личности, учитывая, что их главными чертами являются повышенная раздражительность, возбудимость, склонность к маломотивированным аффективным реакциям с агрессией. При этом для эпилептоидных личностей более свойственна тугоподвижность аффектов, злопамятность, мстительность, угрюмо-недовольный фон настроения. Эксплозивные (взрывчатые) личности склонны к более кратковременным аффективным реакциям, однако они бывают крайне грубы и агрессивны, причем такие поступки могут возникать под влиянием сиюминутных обстоятельств. Они тоже злопамятны и жестоки.

И для шизоидного, и для возбудимого (в обоих вариантах - эпилептоидном и эксплозивном) типов личности свойственна легкость возникновения так называемых "сверхценных" идей, когда какая-нибудь мысль, желание, стремление становятся стержнем сознания и поведение лица определяется этим ведущим комплексом переживаний. В этой связи надо отметить, что среди психопатологических образований, выявленных у сексуальных серийных убийц при психиатрическом обследовании, у 15% отмечались сверхценные идеи, зачастую связанные с сексуальной тематикой.

Вторая общая черта этих типов личности - это крайний эгоцентризм со сосредоточенностью на собственной личности, собственных переживаниях, с пренебрежением к интересам и чувствам других людей, иногда с ощущением собственной необычности. Желание самовыражения, привлечения к себе внимания присутствует постоянно, хотя зачастую скрывается или неотчетливо осознается такими лицами. У обследованных сексуальных убийц примером стремления к самовыражению, привлечению внимания к собственной особе может служить поведение некоторых из них во время следствия и судебного разбирательства. Они осознают необычность своего преступления, в некоторой степени даже бравируют им. Надо отметить, что три четверти обследованных серийных сексуальных убийц понимали извращенный характер своей половой активности, ее отличие от нормальных взаимоотношений между полами. Правда, лишь ничтожная часть из них считала эти нарушения болезненными и высказывала желание лечиться от них. При этом они хорошо понимают отрицательное отношение окружающих к их преступлению, однако в ряде случаев считают такое отношение незаслуженным.

Суммируя, можно говорить о явном накоплении в популяции серийных сексуальных убийц двух типов личности - шизоидного (аутистического) и эпилептоидно-эксплозивного (агрессивного), которые вместе обнаруживались примерно у 60% обследованных.

Анализ наследственной отягощенности выявил лишь некоторое учащение алкоголизма у родственников - 22%. Шизофрения отмечена у 6% и эпилепсия - у 5% обследованных.

Привлекают внимание частые аутоагрессивные действия, в том числе и попытки самоубийства - 25%, что согласуется с представлениями о садизме как состоянии, нередко сочетающемся с мазохистскими тенденциями, с одной стороны, и с другой - соответствует имеющимся в литературе данным о тесной связи агрессии и аутоагрессии в рамках расстройств влечений. Нередко встречались и различные пароксизмальные состояния - у пяти человек изученного контингента.

На первом месте среди психопатологических синдромов, выявленных в процессе судебно-психиатрической экспертизы, оказался психопатоподобный синдром - 35%, затем следует синдром сверхценных идей - 15%, далее истероневротический - 9%, депрессивный - 4%, ипохондрический - 2% и синдром психического инфантилизма - 1%. Видимо, истероневротический, депрессивный и ипохондрический синдромы определяются главным образом психическим состоянием лица во время экспертизы, реакцией на арест и следствие, в то время как остальные синдромальные образования отражают более длительные, присущие обследуемым психические нарушения. У абсолютного большинства изученных лиц (73%) выявлены разнообразные нерезко выраженные симптомы органического поражения головного мозга. Наличие признаков органического поражения головного мозга, независимо от основного психиатрического диагноза или его отсутствия, подтверждает нашу концепцию о роли органической патологии головного мозга в развитии парафилий. Кроме того, у восьми подэкспертных наблюдались различные варианты нарушений эндокринной системы, что свидетельствует о значении гормональных сдвигов в появлении преступного сексуального поведения.

Основным проявлением парафилий - расстройств сексуального влечения - у абсолютного большинства обследованных (74 человека) был садизм. Достаточно убедительно доказать наличие парафилий не удалось только у шести подэкспертных, главным образом с шизофренией, у которых повторные убийства женщин были обусловлены бредовыми переживаниями и соответствующей мотивацией поведения.

Как ведущее расстройство сексуального влечения садизм встречался в 32% случаев, в виде сексуальной агрессии - в 49%. Мы условно различаем садизм и сексуальную агрессию в качестве его подвида или стадии развития. Первый характеризуется проявлением основных тенденций с детства, их отражением не только в сексуальных, но и иных отношениях с окружающими; второй выявляется после периода полового созревания и проявляется чаще в половых действиях, особенно криминальных. В последующем будет показана более полная типология личностей и клинические варианты садизма серийных сексуальных убийц.

Надо отметить, что неожиданными оказались сведения о том, что у 10% родственников подэкспертных (из тех, у кого имелись данные о наследственной отягощенности) отмечалась девиантная сексуальная активность. У самих подэкспертных измененная сексуальная активность проявилась в детском возрасте (до 11 лет - у 4), в препубертатном возрасте (11-13 лет - у 6), в пубертатном возрасте (14-17 лет - у 10) и после 18 лет - в остальных случаях. Учитывая данные о начале агрессивных криминальных действий этих лиц до 25 лет, можно высказать предположение, что к этому возрасту в основном формируется извращенная половая активность, причем более чем в трети наблюдений период формирования парафилий завершается к 18 годам, но достаточно часто выявляется уже в детском и подростковом возрасте.

Обследование показало, что большинство (67%) серийных сексуальных убийц осознают патологический характер своей половой активности, 5% признают этот факт и хотят избавиться от этих проявлений. Вместе с тем до четверти лиц не соглашаются с оценкой их сексуального поведения как отклоняющегося от обычного. Причем важно отметить, что в период обследования у пятой части подэкспертных сохранялись агрессивно-садистские фантазии, т.е. напряжение влечения снижалось незначительно даже в условиях судебно-психиатрического экспертного учреждения.

Выше уже отмечалось, что парафилии редко существуют в изолированном виде, обычно они носят мозаичный характер, с одним ведущим патологическим расстройством, которое обрамляется иными типами парафилий. Иногда другие варианты расстройств влечений являются как бы этапами развития ведущего типа. Причем зачастую постепенно идет нарастание агрессивности, что особенно заметно при анализе садизма. Поэтому мы попытались выяснить сопутствующие и ведущие типы расстройств влечений у прослеженного контингента подэкспертных серийных сексуальных убийц. Оказалось, что из "неагрессивных" вариантов парафилий на первом месте был визионизм (подглядывание) - 25%, за ним следовал эксгибиционизм (непристойное обнажение) - 11%, фроттеризм (получение сексуального удовлетворения путем прикосновения половыми органами к различным частям тела выбранного объекта в толпе, тесноте) - 9%, фетишизм (сексуальный символизм) и зоофилия (сексуальное влечение к животным) - по 6%, при этом фроттеризм и зоофилия как ведущие виды расстройств не встречались. Из агрессивных вариантов в 23% случаев отмечалась педоэфебофилия (сексуальное влечение к детям и подросткам), причем у пяти обследованных это был ведущий тип парафилии, и геронтофилия (сексуальное влечение к старикам) - 24% (ведущий тип у одного подэкспертного). В 26% имелась некрофилия (в качестве ведущего типа расстройств она отмечена у четырех обследованных).

Можно высказать предположение, что истинное число парафилий, сопровождающих садизм, выше, чем получено при анализе нашего материала. Представляется, что обследованные легче и охотнее сообщают об относительно "неопасных" их видах (визионизме, фроттеризме), чем о тех, которые вызывают крайне отрицательную реакцию у собеседников (педофилии, некрофилии). Большое число сопутствующих парафилий свидетельствует, с нашей точки зрения, прежде всего о едином механизме развития расстройств сексуального влечения, при котором нарушаются адекватные пути получения сексуального удовлетворения. Причем во многих случаях происходит нарастание агрессивности в реализации этих расстройств.

О подобной динамике сексуальной агрессии со склонностью к усилению жестокости и агрессивности пишут и западные исследователи. Они считают, что нередко может наблюдаться изменение характера действий, называемое "криминальной карьерой": преступник, который ранее совершал изнасилования, внезапно стал совершать убийства. По их мнению, можно видеть прогрессирование жестокости в способах, которыми преступник добивается своей цели, контролирует поведение и сопротивление своих жертв. Это - внезапное нападение, использование приемов, быстро приводящих к потере сознания у жертвы. Создается впечатление, что преступник становится все более опытным и изощренным.

Одним из предположений, почему серийные насильники начинают совершать убийства жертв, может быть не только само по себе стремление к причинению смерти, но и достижение преступником уверенности в том, что его жертва никогда не даст показания против него. Особенно это может быть в тех случаях, когда он знает, что полиция разыскивает и даже подозревает его. Видимо, какая-то часть обследованных нами преступников имеет подобную мотивацию, однако в целом нарастание агрессивности и тяжести криминальных действий свойственно многим из прослеженных лиц. При этом в некоторых случаях имело место и учащение самих преступлений. Так, Михасевич, убивший в Белоруссии свыше 30 женщин в течение более чем 10 лет, 12 из них умертвил в последний год перед арестом.

Стремление к разнообразию сексуального опыта может отражаться в половой активности с различными вариантами сексуальных перверсий, что является значимым для возникновения тенденций к изнасилованию и иному криминальному удовлетворению сексуальной потребности. Причем можно предполагать, что когда имеет место разнообразие сексуальной активности, преступник стремится к поиску другого нового вида сексуальных переживаний, вплоть до садистских действий с жертвой и ее умерщвления. Данные о том, что тот или иной субъект обнаруживает разнообразные сексуальные перверсии, могут быть прогностическим признаком его возможной преступной сексуальной деятельности.

Близкую к нашей попытку дать клинико-социальную характеристику сексуальных агрессоров-насильников предпринял D. Grubin. Автор выделяет группу серийных насильников и насильников-убийц. Им показано, что возраст большинства насильников был около 20 лет, 9 из десяти обследованных имели криминальный анамнез, причем одна треть имела судимости в прошлом за сексуальные правонарушения. У серийных насильников почти половина привлекалась в прошлом к ответственности за сексуальные правонарушения, у одиннадцати из тридцати семи обследованных агрессивность со временем нарастала. Среди них отмечался высокий процент лиц, подвергавшихся сексуальному насилию в детстве. Из сопутствующих парафилий чаще всего встречались вуайеризм и эксгибиционизм, многие обнаруживали сексологические нарушения различного типа. У насильников-убийц также в прошлом нередки привлечения к уголовной ответственности за сексуальные преступления, преобладающие типы сопутствующих парафилий - эксгибиционизм и визионизм (вуайеризм). В одной трети наблюдений были личности аутистические, социально изолированные, и также в одной трети случаев имел место алкоголизм. Иными словами, данные D. Grubin в целом согласуются с полученными нами, однако его материал более разнороден по составам преступлений, так как им изучались правонарушители, совершившие все виды изнасилований, а не только убийцы, которых в его материале относительно немного. В то же время создается впечатление, что у лиц, совершивших сексуальные агрессивные преступления, имеется очень много общих признаков.

Вопрос о влиянии различных форм сексуального поведения, о том, формируют ли они прямые или опосредованные составляющие нападения, связан с другими аспектами поведения преступника. Можно выделить следующие формы сексуальных действий: 1) вагинальное сношение; 2) начальная фелляция; 3) фелляция как одна из частей насильственных действий; 4) куннилингус (вызывание полового возбуждения губами и языком, главным образом, на клитор); 5) начальное анальное сношение; 6) анальное сношение как одна из частей насильственных действий. Эти разнообразные сексуальные действия дают основание предполагать, что взятые вместе они должны давать такой аспект сексуального поведения, который следует учитывать в дальнейшем при анализе поведения сексуального преступника. Исходя из наших наблюдений, есть основания говорить о том, что когда имеет место разнообразие сексуальной активности, преступник может стремиться к поиску другого, нового вида сексуальных переживаний, в том числе и связанных с совершением убийства.

Прямое насилие часто стимулируется потребностью контроля над жертвой либо в целях удовлетворения садистских наклонностей. Кроме того, агрессия может выражаться в виде агрессивного вербального поведения, оскорбительной речи.

Обычно при совершении сексуальных убийств происходит обезличенное взаимодействие: преступник обращается с жертвой не как с личностью, а лишь как с объектом, физическим телом сугубо для удовлетворения своих актуальных потребностей. Оно может проявляться в виде обезличенной речи, отсутствия ответа на реакцию потерпевшей, в неожиданном нападении, срывании одежды с жертвы или приведении одежды в беспорядок. Убийца не испытывает никакой жалости и ему совершенно безразлично, кто становится объектом его нападения. Обезличенный контакт с жертвой преступления есть частное проявление общего отношения преступника к женщине в повседневной жизни.

Остановимся на психологических характеристиках серийных сексуальных убийц.

Необходимость создания личностной модели преступников, совершающих серийные сексуальные убийства, ставит перед психологом проблему четкой психодиагностики их характерологических особенностей. Психологический анализ представленных объективных данных (акты судебно-психиатрических экспертиз) проводился в соответствии с представлениями о том, что личность - это система психических процессов, состояний и свойств, которые, с одной стороны, возникают вследствие социализации под влиянием воспитания и среды, а с другой - в результате преобразований врожденных внутренних условий организма, которые управляют деятельностью, отношениями индивида к действительности, фактически определяя различные способы поведения.

В связи с этим для анализа были взяты две основные категории данных*(87) . Во-первых, сведения, характеризующие динамику развития личности, изменения отдельных ее компонентов в процессе онтогенетического, индивидуального развития, а также устойчивые личностные черты, определяющие стереотипы поведения. Вычленение стереотипных схем действий и переживаний позволяет оценить доминирующие мотивы поведения, средства для их реализации в различных жизненных ситуациях. Для понимания динамики развития личности необходимым является признание того, что для каждой стадии развития человека существует область значимых социальных отношений, являющихся сложными социальными стимулами, порождающими необходимость решения различных жизненных задач. Способы и результаты их решения переносятся в виде схем переживаний и действий в дальнейшую фазу развития. Поэтому основополагающими для психологического анализа этой группы данных являлись такие понятия, как "область социальных отношений", "доминирующие переживания" на разных этапах развития, а также механизмы адаптации в референтных группах. В связи с этим анализировались отношения в семье, взаимоотношения со сверстниками, характер ведущей деятельности для различных возрастных периодов, поведенческие реакции в детстве, в подростковом возрасте.

Во-вторых, были получены сведения, характеризующие актуальное психическое состояние личности, совокупность индивидуально-психологических особенностей, характер психической деятельности. При этом анализировались материалы экспериментально-психологических исследований, в частности данные методик Кэтелла и методики многостороннего исследования личности (ММИЛ).

Был проведен психологический анализ 75 актов судебно-психиатрических экспертиз серийных сексуальных убийц. При анализе анамнестических данных вводилась категория "конфликты в семье с формированием поведенческих реакций". Введение данной категории позволяло прогнозировать как способы адаптации в ближайшем окружении, в семье, так и начальные этапы формирования реакций в конфликтных ситуациях. Были выделены три типа реагирования на конфликты в семье: "безразличие", "повышенное чувство вины", "уход из конфликтной ситуации". Безусловно, введение указанных трех параметров не охватывает все возможные варианты поведенческих реакций в ситуации конфликта, но вместе с тем задает определенную шкалу оценки.

"Безразличное" (фактическое снижение личностной значимости психотравмирующего воздействия) отношение к конфликтам в семье отмечалось у 21% испытуемых. "Повышенное чувство вины" сформировалось только в 10,5% случаев. Наиболее часто встречающимся типом реагирования на конфликты в семье является "уход из конфликтной ситуации" - 52,6%. Можно предположить, что отсутствие непосредственного отреагирования на эмоционально-значимые ситуации обусловливает возникновение фиксации на отрицательных переживаниях с тенденцией к их накоплению.

Учитывая, что на ранних этапах развития личности ведущей является игровая деятельность, оказался необходимым и анализ направленности ролей в играх. При таком анализе преобладающим оказался экстрапунитивный характер ролевой позиции: "доминирующий" (34,5%) и "активный" (41,4%), в то время как интрапунитивная направленность реагирования, "подчиняющийся" и "пассивный", составила соответственно 3,5% и 20,7%.

Психологический анализ свидетельствует, что для поведенческих реакций в раннем детском возрасте характерна обидчивость (26,54%), драчливость (12,2%) наряду с застенчивостью, ощущением ущербности (18,4%). "Доминирующий", "активный" характер взаимоотношений в игровой деятельности на более поздних этапах развития находит свое отражение в отношениях со сверстниками, где преобладает в 50% случаев "фиксация обидчика". Наряду с этим в 27,5% случаев отмечаются "доброжелательные взаимоотношения", в 20% случаев - переживание чувства "отверженности".

Таким образом, уже в раннем детском возрасте в способах поведения, в отношении к себе, к конфликтным ситуациям, достигаемым результатам можно выделить две противоречивые тенденции. С одной стороны, это экстрапунитивность внешних проявлений (активность, стремление к подчинению других, обидчивость с "фиксацией обидчика"), а с другой стороны - переживания и чувства, которые можно расценивать как нейтрализирующие, компенсирующие или изолирующие изначально присущие этим лицам застенчивость, чувство ущемленности, повышенную личностную ранимость. Поэтому внешние проявления поведения в таких случаях могут быть расценены как компенсаторные. В связи с этим закономерным представляется факт формирования в подростковом возрасте "реакции оппозиции" (31,4%) как способа доминирующих социальный отношений.

Отраженные в актах судебно-психиатрических экспертиз данные экспериментально-психологических исследований малочисленны. Вместе с тем усредненный профиль методики многостороннего исследования личности показывает, что содержательная характеристика исследуемого контингента лиц отражается в выраженных пиках по шкалам F (тревожность), 4 (эмоциональная лабильность), 6 (ригидность) и 7 (импульсивность). Если пикообразный характер подъема показателей по шкале 4 может быть обусловлен асоциальностью, вызванной дефектами социализации, тенденцией к непосредственной реализации эмоциональной напряженности в поведении, то сочетание пиков по 6-й и 7-й шкалам свидетельствует о глубокой личностной дисгармоничности. Личностные свойства, отражаемые таким сочетанием шкал, характеризуются ранимостью, склонностью к фиксации на отрицательных переживаниях, внутренней напряженностью, ригидностью, высоким уровнем агрессивности. Наличие аффективных установок проявления нетерпимости, враждебности не позволяют изменить стереотип поведения, обусловливают нарушения социального взаимодействия, плохую социальную приспособляемость. Выявленные личностные особенности могут иметь устойчивые проявления в различных сферах жизни, предопределяя характерные стереотипы поведения.

Интересным представляется преобладание в качестве психологического механизма защиты - рационализации (43,8%), идентификации с агрессором (18,8%), а также вытеснения (37,03%).

Таким образом, психологический анализ судебно-психологических экспертиз позволяет выделить тенденции к формированию, развитию и функционированию характерных личностных свойств, которые могут оказывать существенное влияние на поведение, способы действий и поступки. К ним относятся такие психологические качества, как импульсивность, непосредственная реализация в поведении возникающих побуждений, аффективная ригидность, чувство враждебности по отношению к окружающим, высокая активность, стремление к доминированию в сочетании с напряженностью, высоким уровнем тревожности. Выбор более надежных релевантных личностных свойств, которые следовало бы рассматривать как ключевые при стереотипных формах антисоциального криминального сексуального поведения, на данном этапе исследований затруднен из-за ограниченной статистической выборки. Поэтому в последующих исследованиях эмпирическое выделение характерных личностных свойств лиц, совершивших серийные сексуальные убийства, с необходимостью потребует определения информативности и оценки надежности выделяемых личностных качеств.

Психологические особенности серийных сексуальных убийц не исчерпываются сказанным. К этим особенностям мы будем еще не раз возвращаться, в частности в том разделе, который посвящен причинам столь тяжких преступлений.

3. Субъективная детерминация серийных сексуальных убийств

Анализ индивидуальных историй жизни серийных сексуальных убийц и глубинное исследование их личности показывают, что ими двигало субъективно непреодолимое стремление утвердить себя в своей биологической роли мужчины. Для них это имело решающее, даже бытийное значение, поскольку субъект, не принятый, не адаптированный в своем мужском (женском) качестве, ощущает себя ненужным, выброшенным из жизни, а окружающий мир - враждебным, постоянно угрожающим. Поэтому он защищается от него, нападая в первую очередь на те "объекты", которые он расценивает как источник своих несчастий и которые "вскрывают" его ненужность. В сфере межполовых отношений таким источником в большинстве случаев выступает женщина. Нападение на нее выступает формой защиты и восстановления самоприятия. Потребность в этом столь актуальна и остра, что подчиняет человека себе, делая его зависимым.

Наблюдения показывают, что описываемые разрушительные действия чаще всего совершают лица, недостаточно адаптированные в межполовых отношениях, как правило, сексуальные банкроты. Поэтому они отличаются повышенной тревожностью, переходящей в страх смерти.

Защита своего бытия, своего "Я" является глубинным личностным смыслом большинства убийств вообще и сексуальных в частности. При этом не имеет значения, действительно ли имело место посягательство (в любой форме и любой силы) на это бытие, важно, что какие-то факторы субъективно воспринимались как угрожающие.

Страх за свое существование у такой личности способны вызывать самые различные явления и люди. Именно такой страх порождает кровавое насилие, поскольку субъект, уничтожая других, тем самым подавляет в себе свой страх смерти. Ярким примером могут служить личность и поведение Сталина и Гитлера, которые к тому же (что особенно важно) тяготели к смерти, т.е. являлись некрофилами. Сексуальные убийцы пытаются снять этот страх, снизить собственную неуверенность, высокую тревожность, в какой-то мере отодвинуть от себя смерть. Если человек таким способом обеспечивает свою самую главную безопасность, то понятно, что он становится зависимым от этого способа, а его поведение делается стереотипным.

Неслучайно страх смерти я определил как приоритетный мотив: по моему мнению, он является одной из основных побудительных сил у большинства анализируемых здесь особо жестоких убийц. В подавляющей массе эти преступники, как установлено нами, испытывали психическую депривацию (лишение) на этапе раннесемейных отношений, постоянно переживали чувство угрозы личной безопасности своего существования, на бессознательном уровне ощущали свою уязвимость и беззащитность. В связи с этим можно утверждать, что страх смерти как мотив может присутствовать и побуждать к совершению различных убийств с особой жестокостью.

Убийц, серийных сексуальных в особенности, отличает импульсивность, ригидность (застреваемость аффективных переживаний), подозрительность, злопамятность, повышенная чувствительность в межличностных отношениях. Они бессознательно стремятся к психологической дистанции между собой и окружающим миром и уходят в себя. Эти данные можно интерпретировать как глубокое и длительное разрушение отношений со средой, которая с какого-то момента начинает выступать в качестве враждебной и в то же время часто непонятной силы, несущей угрозу для данного человека. С этим, несомненно, связаны подозрительность, злопамятность, повышенная чувствительность к внешним воздействиям, непонимание среды, что повышает и поддерживает тревожность и страх смерти.

Жестокость при совершении серийных убийств тоже берет свое начало в страхе смерти. Следовательно, она выступает в качестве средства, а также неистового протеста против того, что какие-то поступки другого лица могут показать сексуальную, эротическую несостоятельность виновного и тем самым снизить его самооценку. При этом сексуальное отвергание не следует понимать узко, лишь в смысле отказа от половой близости.

Отличительной чертой серийных сексуальных убийств, как уже отмечалось, является особая жестокость, проявляемая виновными при их совершении, т.е. причинение жертвам исключительных мучений и страданий путем нанесения множества ранений, применения пыток, всевозможных унижений и т.д. Потерпевших часто буквально разрывают на части, кромсают их тела, отрезают от него отдельные куски. Столь разрушительные действия иногда заставляют думать, что убийца полностью теряет рассудок, "отключаясь" от действительности.

Для объяснения причин серийных сексуальных убийств, совершаемых этими "зависимыми" личностями, немалый интерес представляют эмпирические данные, полученные Дворянчиковым, и его теоретические выводы в этой связи. Объект его исследования составили лица с аномалиями сексуального влечения (61 человек). Экспериментальные группы различаются по самоотношению к своему аномальному влечению (эгосинтония - 30 человек, эгодистония - 31), а также по клиническому типу парафилий (обсессивно-компульсивный - 24 человека, импульсивный - 25 человек). Разделение группы лиц с расстройствами сексуального предпочтения по этим клиническим факторам (синтония и дистония, обсессивно-компульсивный и импульсивный) позволило выделить основные психологические механизмы ситуативного развития мотивации реализации аномального влечения:

- на этапе мотивационном (опредмечивания) эгосинтонический вариант характеризуется положительным отношением к аномальной потребности, включенностью ее в иерархию ведущих потребностей, в то время как при дистонии опредмечивание потребности сопровождается борьбой мотивов;

- на этапе принятия решения и реализации (опосредования) импульсивный вариант характеризуется игнорированием этого этапа, непосредственной реализацией возникшего влечения в конкретной ситуации, в то время как при обсессивно-компульсивном варианте этот этап растянут во времени, сопровождается борьбой мотивов, попытками совладания со своим влечением.

По результатам исследования Дворянчикова, эгодистонической форме расстройств сопутствует амбивалентность мужской половой роли, деперсонифицированность восприятия "образа женщины". Психосексуальные ориентации соотносятся с имеющимися у испытуемых представлениями об "образе женщины". Эгосинтонической же форме расстройств соответствует искажение сферы психосексуальных ориентаций, "образ сексуального партнера" деформирован и пересекается с "образом мужчины" при эмоционально-нейтральном восприятии женщины как объекта сексуального предпочтения. Кроме того, выявляется эмоционально-нейтральное отношение к "образу мужчины", что может отражать сниженность эмоционального компонента усвоенности мужской половой роли. Обсессивно-компульсивный тип характеризуется недифференцированностью полоролевого поведения, когнитивной недифференцированностью образа мужчины. При сравнении этой группы с импульсивной выявляется выраженная конфликтность - разрыв между структурами полового самосознания "Я - реальное" и "Я - идеальное", отчетливая внутренняя и внешняя полоролевая конфликтность. Импульсивный тип характеризуется сильной маскулинностью полоролевой идентичности, но формальностью представлений о половых ролях, стремлением к "доминированию", к "сопротивлению внешним условиям".

Таким образом, эгодистонический и эгосинтонический варианты отражают различные варианты возможного протекания мотивационного этапа поведения, делает вывод Дворянчиков. При синтонии преобладает сниженность эмоционального отношения к полоролевым нормативам. Активность, направленная на удовлетворение актуальной потребности, может протекать через все этапы с различной степенью развернутости, при этом ведущие нарушения касаются содержательной стороны как потребности, так и ее структуры, она изменяет мотивационную иерархию ведущих потребностей и реализует регуляцию поведения с искажением в звене критичности отношения к аномальному объекту или способу реализации влечения. При дистонии расстройство влечения может сопровождаться борьбой мотивов, при этом сохранены звенья личностной нормативной регуляции (ценности, установки), но существуют условия, при которых эта борьба может нивелироваться. В ходе длительного аффективного напряжения может измениться эмоциональное отношение к мотивам, вследствие чего они перестают играть регулятивную роль.

Разделение клинических типов парафилий по характеру реализации активности позволяет предполагать ее различные механизмы на этапах принятия решения и реализации. Так, при обсессивно-компульсивном варианте выражена несообразность возникающего побуждения основным личностным установкам и диспозициям, что провоцирует внутриличностный конфликт, при этом конфликтность выше как в отношении собственной мужской роли, так и в отношении объекта влечения (эмоциональная негативная окрашенность "образа женщины"). Импульсивный вариант характеризуется более положительным восприятием образов "мужчины" и "женщины", т.е. меньшей конфликтностью.

Большой разрыв между "Я - реальным" и "Я - идеальным" затрудняет сопоставление этих структур и снижает эффективность саморегуляции именно в ситуациях, релевантных половому самосознанию индивида. При слабой интериоризации или сознательном игнорировании социальных норм они, как правило, представлены в сознании субъекта в виде формально осознаваемых мотивов и не оказывают в большинстве случаев регулятивного воздействия на его поведение. При импульсивности преобладает снижение эмоционального компонента норм. При обсессивности преобладает конфликтность и искажение полоролевых нормативов*(88) .

Суммируя сказанное, можно сгруппировать основные психологические причины серийных сексуальных убийств следующим образом:

- сексуальные посягательства на женщин, сопровождаемые проявлениями особой жестокости, определяются не столько половыми потребностями преступников, сколько необходимостью решения своих личностных проблем, в основе которых лежит бессознательное ощущение психологической зависимости от женщин. При этом, как и в других схожих случаях, имеется в виду не конкретное лицо, а женщина вообще, женщина как символ или как некий абстрактный образ, обладающий тем не менее существенной силой;

- социальное или биологическое отвергание женщиной, которого, кстати, на самом деле может и не быть, порождает страх потерять свою социальную и биологическую определенность, соответствующий статус, место в жизни. Насилуя и убивая потерпевшую, иными словами, полностью господствуя над ней, преступник в собственных глазах подтверждает свое право на существование. Следовательно, здесь действует мотив самоутверждения, обладающий, как известно, огромной стимулирующей силой;

- нападения на подростков и особенно на детей нередко детерминируются бессознательными мотивами снятия или подавления тяжких психотравмирующих переживаний своего детства, связанных с эмоциональным отверганием родителями в тот далекий период, с унижениями по их вине. Избрание в данном случае сексуального способа преступного посягательства определяется тем, что у этого человека сексуальные отношения вызывают наибольшие затруднения. Эти затруднения, переплетаясь с нежелательными образами детства, мощно стимулируют указанные тяжкие посягательства. Понятно, что в названных случаях ребенок или подросток, ставший жертвой, также выступает в качестве символа, некоего "обобщенного" существа;

- сексуальные нападения на детей и подростков, сопряженные с их убийством, могут порождаться неспособностью преступника устанавливать нормальные половые контакты со взрослыми женщинами либо тем, что подобные контакты не дают желаемого удовлетворения в силу различных половозрастных дефектов, нарушений половозрастного развития;

- получение полового удовлетворения и даже оргазма при виде мучений и агонии жертвы. Это - сладострастные убийства сугубо садистского характера, следовательно, они вызываются острыми и, видимо, непреодолимыми сексуальными влечениями убийцы. Однако природа и субъективные механизмы таких действий в целом еще неясны и требуют дальнейших исследований. Сейчас можно предположить, что, вероятно, получение сексуального удовлетворения при совершении садистских убийств психологически сродни тому удовлетворению, которое получает человек при мазохистском истязании.

Защита своего биологического (физиологического) и социального статусов, приятие себя лишь в определенном виртуальном образе и актуальная потребность утверждения (подтверждения) своего существования, имея бытийное значение, делают соответствующее поведение условием и способом жизни. Эту мысль можно изложить и так: оно защищает жизнь, обеспечивает безопасность человека, а поэтому автоматически и бессознательно становится ведущей особенностью личности. Она становится зависимой от подобного поведения.

Различные особенности мотиваций сексуальных убийств достаточно полно представлены в работе Дворянчикова. В подавляющем большинстве случаев истинные мотивы таких преступлений носят бессознательный, глубинный характер. Понимание их принципиально недоступно сознанию, поэтому человеку очень трудно, а практически невозможно контролировать свое поведение, особенно если оно носит компульсивный характер. Однако, как это следует из бесед с серийными убийцами, многие преступники говорили о том, что перед очередным нападением они испытывали непонятную им тягу к насилию, которая была смешана с высокой тревожностью и ощущением своей неопределенности; они часто действовали как во сне, даже смотрели на себя как бы со стороны, а потом забывали отдельные детали, иногда весьма существенные.

В настоящее время ни у кого не вызывает сомнений исключительная роль неблагоприятных условий детства на формирование личности преступника. Соответственно, тем более ценными представляются эмпирические данные относительно детства серийных сексуальных убийц и проявлений жестокости в детском и подростковом возрасте.

Как показал проведенный А.И. Ковалевым анализ 32 клинических случаев, "феномен Чикатило" уходил в детство и внутрисемейные отношения, где культивировалось жестокое обращение. Дети росли в структурно либо функционально неполных семьях, в условиях подавления самостоятельности и личностного уничижения. Мать в большинстве случаев представляла собой властную, тираничную женщину, как правило, испытывавшую по отношению к своим детям скрытое или явное эмоциональное отвержение. Отцов можно подразделить на два основных типа: первый - приниженный и подобострастный в обществе и на работе и деспот и тиран в семье; второй - активный, деятельный на работе и унижаемый, отодвигаемый на вторые-третьи роли в семье (в первую очередь в решении экономических проблем и воспитании детей). Однако в обоих случаях отец являлся противоречивой ханжеской личностью. Характерным для "феномена Чикатило" является присутствие подобных взаимоотношений в семье в нескольких ее поколениях, так называемая "эстафета" семейного сценария.

Когда ребенок воспитывался в условиях гипоопеки и безнадзорности, у него формировались элементы характерологической неустойчивости, что определяло аддиктивные формы поведения и жестокость, которая возникала по механизмам подражания, и тогда садизм формировался по механизмам оперантного научения. Если же ребенок развивался в условиях социальной гиперпротекции, то первые признаки садизма возникали по механизму импринтинга и проявлялись вначале обсессивными представлениями и фантазиями.

Ковалевым выявлены следующие проявления жестокости при детском варианте "феномена Чикатило": зооцидомания, пиромания, вандализм, вампиризм, некрофилия, формирующаяся садистская некрофагия. Объектами жестокости становились как люди, так и вещи в радиусе досягаемости пациента. Что касается людей, то часто ими были родители, взрослые члены семьи, соседи, т.е. ближайшее окружение будущего убийцы. Так, один пациент заявил своему соседу, что мать того только что попала под машину, и пережил состояние упоения и наслаждения от его реакции. Однако чаще всего жестокость была направлена на более слабых и беспомощных. Это младшие братья и сестры и дети вообще в ситуациях сиюминутного реагирования при психогениях или как объект ревности. Агрессии подвергались также мелкие животные (ежи, цыплята, куры, кролики) и детеныши более крупных.

Импринтинг становился пусковым механизмом возникновения произвольных садистических представлений. Затем фантазии меняют актуальное состояние субъекта, приобретая психотропный эффект, снимая тревожность. Возникали релаксация, состояние комфорта. Со временем формировалось компульсивное влечение, что, в свою очередь, приводило к повторяемости, стереотипности и постепенной генерализации симптоматики. Как следствие, менялось и поведение пациентов. У них происходило сужение круга интересов, возникала отгороженность и уход от реальности*(89) .

Эта информация дополняется сведениями, полученными А.И. Ковалевым, А.О. Бухановским и Е.А. Савченко. Ими было обследовано четыре пациента в возрасте от 9 до 15 лет с детским вариантом "феномена Чикатило". Проведенный структурно-динамический анализ выявил ряд закономерностей его формирования. У всех пациентов с детства обнаруживались признаки резидуально-органического поражения головного мозга, минимальная мозговая дисфункция (ММД). Это обстоятельство во всех наблюдениях имело свойство церебральной предиспозиции к возникновению "феномена Чикатило" и являлось одним из главных условий его появления и развития. ММД сопровождалась синдромом гипервозбудимости в младенческом возрасте, который позже трансформировался в гиперкинетические расстройства.

Все дети воспитывались в структурно или функционально неполных семьях. Доминирующая роль в их воспитании принадлежала матери. Отец был подчиненно-угнетенным и приниженным, фактически отстраненным от воспитания ребенка. Воспитание носило патологический характер и отличалось противоречивостью: с одной стороны, гиперпротекция, назидательность, жесткость, с другой - явное или скрытое эмоциональное отвержение. В трех наблюдениях оно дополнялось жестокостью в обращении с ребенком.

Характерными чертами этих детей являлись: нарушение коммуникации со сверстниками, трудности в установлении неформального общения, боязнь маскулинного поведения, избегание свойственных мальчикам агрессивных проявлений (игр, драк и т.п.), боязнь сверстников, отсутствие навыков самозащиты, самообороны, неформальный язык и неформальное времяпрепровождение.

В свою очередь, эти черты подмечались сверстниками и служили основанием для детского жестокого отношения к пациентам: зачастую им давались унижающие клички, они регулярно подвергались насилию, даже в тех случаях, когда были явно сильнее своих противников, что вызывало у них ожесточенность. Нарастающие признаки детской дезадаптации компенсировались фантазиями, в которых они представляли себя суперменами, физически сильными и способными к самозащите.

Крайней формой патологической компенсации становилось садистское поведение, отмечают указанные авторы. Появившись по механизмам импринтинга, последнее весьма быстро принимало форму обсессивно-компульсивного расстройства. У одного ребенка импринтинговым стало ужасающе экзальтирующее впечатление, пережитое им в возрасте 5-6 лет, когда во время похорон он впервые близко увидел мертвого человека и вдруг начался пожар, вызвавший панику. В последующем у него возникла обсессивно-компульсивная некрофилия. У второго, наблюдавшегося нами по поводу обсессивно-компульсивного вампиризма, импринтингом в возрасте пяти лет стали петушиные бои, на которых парила атмосфера жестокости и агрессии, беснующаяся толпа жаждала крови, гибели животного.

В одном случае в качестве импринтинга выступил видеоклип со сценами каннибализма. Пациент с обсессивно-компульсивной садистской некрофагией испытал необычное эмоциональное переживание, описываемое как чувство экзальтации и ужаса, сопровождавшееся выраженной вегетативной реакцией. Таким образом, в нашем исследовании импринтинг обнаружен в трех из четырех случаев.

Формирование обсессивно-компульсивного расстройства имело несколько этапов. Вначале появлялись произвольные нерегулярные (от эпизодичных до систематических) представления, которые не имели психотропного добавочного эффекта. Они сопровождались только чувством пронзительного любопытства, необычности и новизны переживаний в сочетании с острым ужасом. Затем представления принимали характер навязчивых, становились способными изменять актуальное психическое состояние. На этом этапе их фабула не изменялась, сохранялась импринтинговая. Со временем эпизодичность сменялась регулярностью, ситуационной привязанностью к конфликтам и психогенному дискомфорту. Выявлено, что для детей характерно отсутствие этапа борьбы мотивов и непонимание чуждости этих переживаний. На смену навязчивым представлениям приходили навязчивые фантазии, фабула которых все дальше отклонялась от импринтинговой. Ребенок сам становился автором, режиссером и киномехаником, вновь и вновь "прокручивая" в своем сознании все более и более изощренные сцены насилия.

Далее следует переход к действиям, от менее жестоких и отклоняющихся к более брутальным. Так, например, первые садистские рисунки, на которых изображен пенек, топор, кровь, обезглавленная курица (в последующем эта тема становится доминирующей), сменялись отрезанием или откусыванием голов и ног у игрушечных солдатиков, выдергиванием перьев из крыльев цыплят, под благородным предлогом "чтобы не перелетали через забор", что перерастало в реализованное зооцидное стремление к вампиризму (питье крови только что обезглавленных цыплят). Объектами садистского парафильного поведения вначале были мелкие животные. Впоследствии появлялись фантазии, в которых объектом насилия становился человек (девочка, женщина). Борьба мотивов по-прежнему отсутствовала, но сохранялось понимание временной недоступности этой формы действий в связи с малолетством и физической незрелостью.

Параллельно происходило оскудение интересов, пациенты теряли интерес к учебе, у них появлялись прогулы, ухудшалась успеваемость, они уходили из дома, бродяжничали либо замыкались в себе, уединялись, формально подчиняясь обстоятельствам. При этом происходила фиксация на парафильных переживаниях с формированием агрессивно-криминального поведения*(90) .

Приведенные данные позволяют сделать некоторые теоретические выводы.

1. Отвергание матерью ребенка формирует у него диффузный страх и повышенную тревожность, которые при отсутствии компенсирующих влияний могут перерасти в страх смерти. О его криминогенном значении уже сказано выше, психологическая зависимость связана и с ним, поскольку она обеспечивает безопасность личности, его защиту от неясной, глубинной угрозы. Названная зависимость приобретает бытийный вес.

2. Неблагоприятные условия жизни в детстве порождают общую дезадаптацию личности, весьма существенные сложности в усвоении нравственных и правовых норм. Они перестают играть роль регуляторов поведения, не составляют конкуренцию постыдным влечениям и желаниям. В крайнем варианте борьба мотивов попросту отсутствует.

С психологической точки зрения, системообразующим фактором серийных сексуальных преступников и в первую очередь сексуальных убийц выступают измененные формы функционального состояния психики, которые А.О. Бухановский назвал патосексуальными. Они характеризуются высоким уровнем актуальности и эмоционального напряжения, которые определяются не столько сексуальными потребностями, сколько необходимостью самоприятия и зашиты "Я". Следовательно, они имеют витальное значение. В период реализации агрессивных сексуальных действий имеет место сужение сознания, реальность воспринимается фрагментарно, резко снижается чувствительность, происходит дереализация и деперсонализация. Сами разрушительные действия стремительны, выполняются с большой силой и наполнены энергетикой, обычно недоступной субъекту.

Патосексуальные состояния по многим параметрам близки к аффекту, но все-таки отличаются от него. Аффект возникает внезапно, и у человека недостаточно времени или вообще его нет для обдумывания новой ситуации, обычно очень острой, и принятия более или менее взвешенных решений. Патосексуальные же состояния готовятся им самим, и постепенно он сам создает необходимые ситуации. То, что такие ситуации иногда переживаются личностью как посторонние, не должно вводить в заблуждение: эффект "посторонности", "чуждости" связан с сознанием и попыткой осознания происходящего, затуманенного чрезмерно высоким накалом страстей. Готовясь совершить очередное сексуальное нападение с убийством, преступник не только готовит и продумывает предстоящие ситуации, но и создает виртуальные образы и модели будущих событий, к реализации которых он стремится. Эти виртуальные картины обладают мощной детерминирующей силой, и именно они во многом определяют характер, динамику, последовательность действий и их последствия.

Тем не менее между патосексуальными и аффективными состояниями есть и много общего, и в первую очередь это то, что они демонстрируют психологическую зависимость от самого себя. Так, зависимы не только серийные сексуальные убийцы или серийные насильники, но и те, которые в состоянии аффекта совершают общественно опасные действия, показывая этим попадание в жесткую психологическую зависимость от внезапной острой ситуации и провоцирующих действий. Можно сказать, что вторые отвечают на них насилием потому, что такова их психика. Склонность к насилию во многом зависит от их нравственного воспитания.

Характерной особенностью серийных сексуальных убийц является наблюдаемый у большинства из них период так называемого эмоционального покоя, расслабления, отдыха. Между преступлениями могут проходить дни, недели, месяцы и даже годы. Сразу после совершенного убийства преступник обычно чувствует большую усталость и перенапряжение, как после очень тяжелой и напряженной работы. Поэтому ему бывает нужен длительный отдых и глубокий сон, он ощущает удовлетворение и покой. Лишь через некоторое время (разное по длительности у различных людей) вновь появляется смутное желание еще раз испытать то же самое, что постепенно перерастает в настоятельную потребность. Человек начинает полностью зависеть от собственных переживаний, иными словами, от собственного поведения. Если он не совершит требуемых действий, психотравмирующие эмоции станут невыносимыми.

Спусковым крючком, побуждающим маньяка воплотить свои чудовищные грезы в действительность, чаще всего выступают не внешние обстоятельства, а его субъективные состояния, делающие его зависимым от них. Женщины, подростки и дети включены в его изменную эмоциональную матрицу, но исключительно в связи с названными переживаниями. В некоторых случаях те женщины, которые являются объектом нападения серийных сексуальных убийц, представляют для них символическую замену ненавистных фигур из прошлого. Так, Ушаков в шестнадцатилетнем возрасте был осужден за четыре убийства и изнасилования пожилых женщин, на которых он нападал на кладбищах. В 18 лет был условно-досрочно освобожден и почти сразу же стал делать то же самое: насиловать и убивать пожилых женщин на кладбищах. Все женщины, ставшие его жертвами (до и после отбывания наказания), отличались одной чертой: они были крупного телосложения или просто толстые. Изучение личности и жизни Ушакова показало, что таким телосложением отличалась его бабушка, которую он ненавидел и считал причиной всех своих несчастий. В его представлении она приобретала даже некоторые мистические черты. Совершенные им изнасилования следует объяснить тем, что он был дезадаптированным, отчужденным человеком, он с трудом устанавливал контакты с окружающими, в том числе и с девушками. Ни с одной из них он не смог вступить в интимные отношения.

Поведенческая зависимость человека не является, конечно, единственным видом его зависимости. Можно выделить также химическую (от алкоголя, наркотиков, табака, психотропных веществ и т.д.) и личностную (от другого человека, что ведет к частичной или даже полной потере самостоятельности) зависимости. Основным мотивом личностей, склонных к поведенческой зависимости, является стремление к изменению неудовлетворяющего их психического состояния, субъективно ощущаемого как стрессовое, монотонное, апатичное.

В формировании зависимого, в том числе компульсивного, поведения очень активны факторы биологического характера, определяющие неспособность или явно пониженную способность удовлетворять физические потребности, имеющие жизненно важное значение - в нашем контексте сексуальные. Вместе с тем необходимо уделять максимальное внимание личностным особенностям и имеющемуся жизненному опыту. Изучение конкретных преступников с зависимым поведением показывает, как уже отмечалось выше, что характерной особенностью их жизни были психотравмирующие для них провалы в интимной жизни. Они никак не компенсировались успехами в иных областях, зачастую других успехов вообще не было, что в целом при ригидности и повышенной тревожности активно способствовало формированию жесткой зависимости от своих влечений. Как правило, лица с такой зависимостью, совершившие серийные сексуальные убийства, были плохо адаптированы.

Такие обвиняемые и осужденные не могли даже схематично объяснить свое поведение. В моей практике исключением был, пожалуй, один только Чикатило, который сделал неуверенную попытку объяснить, что все произошло потому, что его постоянно унижали. Иногда исследуемые убийцы вообще не ощущали себя субъектами собственной же активности, даже как бы наблюдали себя со стороны. Поэтому не все они осознавали себя в качестве активного существа и хозяина положения, даже шире - хозяина своей жизни, смутно ощущали внутренний распад своего единства и несоответствие своего субъективного лица с ведущими своими же представлениями "Я" - концепции. В то же время они понимали, что сильно отличаются от других людей. Иногда содержание самого влечения позволяет предполагать, что данная тенденция давно тлела в их психике, но вначале была категорически отброшена, а сейчас как бы мстит ему и не позволяет заблокировать себя.

Некоторые из таких личностей прилагали серьезные усилия, чтобы избавиться от таких своих влечений, но к врачам обращались очень редко, пытаясь сами что-то сделать, начиная усиленно заниматься спортом или еще чем-либо, что могло бы надолго переключить их внимание и интересы.

4. Феномен Чикатило

Я решил уделить Чикатило особое внимание, хотя со времени его злодеяний прошло более 20 лет. О нем я знаю не понаслышке, не со слов других, с ним я беседовал полных два дня, использовал психологические тесты для его изучения. Тогда он проходил комплексную психолого-психиатрическую экспертизу в ГНЦ им. В.П. Сербского. Внешне это был достаточно солидный человек, спокойный, с хорошо поставленной речью.

О Чикатило написано много - даже слишком много - книг, статей, заметок, кратких сообщений, снят фильм. В самом интересе к этому необычному убийце ничего странного нет: в нашей истории еще не было столь кровавого преступника, который безнаказанно, в одиночку орудовал почти 12 лет, зверски расправившись с пятьюдесятью тремя женщинами и подростками. Но нас не может не насторожить такой факт.

Не считая заметок о фактах злодеяний Чикатило и ходе суда над ним, подавляющее большинство публикаций о нем не более чем обывательское чтиво. Оно рассчитано на самый примитивный, невзыскательный вкус, на то, чтобы попугать читателя, показать нечто страшное, да и помочь скоротать время в общественном транспорте. Подспудно, конечно, в этих публикациях содержится призыв к человеческой осторожности и осмотрительности, справедливый упрек в адрес правоохранительных органов, их непрофессиональности и нерасторопности, но именно подспудно, глухо, и далеко не каждый сможет все это уловить за нагромождением ужасов. Более того, безуспешно было бы в печатной "чикатиловской" серии искать сравнительно внятное объяснение того, что в действительности представляет собой монстр, почему он появился, что скрывается за его поступками, которые не могут не вызывать гнев и отвращение любого человека, в чем смысл этих поступков, ради чего они совершались.

А ведь как раз это самое главное! Как бы ни живописали деяния Чикатило (с приписыванием, к слову сказать, многих деталей), как бы ни стращали читателя, в "посвященных" ему книгах и статьях нельзя найти ответа ни на один из поставленных выше вопросов. Между тем ответы на них представляют собой не только академический интерес и не призваны удовлетворять лишь научную любознательность. Ответы нужны практике, они необходимы для того, чтобы не появлялись новые Чикатило, а жертвы не исчислялись бы десятками.

Я предполагаю проанализировать личность и поступки именно Чикатило, поскольку у него можно обнаружить черты, характерные для всех таких чудовищных преступников. Тщательное изучение поможет понять это необыкновенно сложное явление в целом, его истоки, тайные механизмы и пружины, смысл и роль которых непонятны и самим убийцам. Делать это при помощи традиционных для нашей криминологии социологических позиций, используя демографические, правовые и иные сведения того же порядка, здесь заведомо бессмысленно. Мало что может дать и обычное психологическое исследование, ориентированное на выявление и описание отдельных личностных особенностей и их совокупности, поскольку они могут быть присущи не только "серийным" сексуальным убийцам, но и законопослушным гражданам. Наиболее продуктивными представляются психоаналитические подходы и методы, направленные на выявление бессознательных мотивов и глубинных личностных смыслов поведения, связей между детством и нынешними поступками, осмысление всей жизни убийцы и его отдельных преступных действий на символическом уровне.

Я не буду вникать в отдельные эпизоды преступлений Чикатило и подробно описывать их. Это уже давно сделано и нужно просто отсылать читателя к соответствующим книгам и статьям. Попытаюсь объяснить необъяснимое - людоедские действия преступника, чьи поступки буквально потрясли людей. Но прежде всего расскажу о нем самом - с его слов и по материалам уголовного дела. Собственно, без такого рассказа не обойтись, без него нельзя понять его и его жизнь.

Долгий кровавый путь

Отечественный потрошитель - Чикатило Андрей Романович - родился в Сумской области. Родителям к моменту его рождения было более 30 лет. Отец по характеру был активным, деятельным, "боевым", часто рассказывал сыну о войне, о том, как он был в концлагере, при этом плакал. Мать - мягкая, добрая, религиозная.

Детство его проходило в тяжелых условиях, семья голодала. До 12-летнего возраста страдал ночным энурезом, в школьные годы дважды лечился по поводу ушибов головы. С детства был робким, замкнутым, стеснительным, близких друзей не имел, отличался мечтательностью, впечатлительностью и склонностью к фантазированию. Порой с ужасом вспоминал окровавленные куски мяса, лужи крови, части трупов, которые он видел во время войны. В период голода в 1946-1947 гг. опасался, что его тоже могут украсть и съесть, не отходил далеко от дома. Однажды в детстве видел, как мать вправляла сестре выпавшую прямую кишку и обрабатывала область половых органов, испытал чувство неприязни, в дальнейшем, вспоминая этот эпизод, долго испытывал страх.

Учеба давалась с большим трудом, приходилось много времени уделять домашним занятиям. Оставался замкнутым, необщительным, сдержанным, молчаливым, "отчужденным", "в нем было что-то отталкивающее", считали окружающие, участия в общих играх не принимал. Являлся объектом насмешек и издевательств после того, как одноклассники заметили, что во время мочеиспускания у него не открывается головка полового члена, стали дразнить "бабой". Переживал из-за близорукости, опасался, что его будут дразнить очкариком. Много времени уделял общественной работе, был председателем учкома, бессменным редактором стенгазеты, чертил плакаты и таблицы для оформления классных комнат. В 12-13 лет решил написать бесконечный ряд чисел, считал, что выполняет творческую работу. Вместе с тем мог легко отказаться от нее на несколько дней, если была интересная книга или неотложные поручения пионерской организации. В 7-8-м классах рисовал атлас городов и областей СССР, куда из газет выписывал названия районов, которые входят в различные области. В учебнике географии над каждой страной указывал имя генсека компартии, так как считал, что вскоре победит коммунизм во всем мире и они станут правителями этих стран.

Много читал, больше всего нравились книги о партизанах, боготворил "Молодую гвардию", после прочтения романа появилась почти зримая мысль о том, как он берет "одинокого языка" и, выполняя приказ командира, связывает и бьет его в лесу. В более старшем возрасте читал труды Маркса, Энгельса, Ленина.

С девочками не дружил, всегда сторонился их. Влечения к сверстницам не испытывал, считал, что это "позорно". Написал клятву о том, что никогда в жизни не дотронется до чьих-либо половых органов, кроме своей жены. Считал, что науки и труд - единственное средство, чтобы избавиться от "низменных побуждений" и преодолеть свою "неполноценность". В 17 лет из любопытства совершил акт мастурбации, который происходил на фоне ослабленной эрекции, продолжался около 5 минут и сопровождался бледными, неяркими оргастическими переживаниями. С 17-летнего возраста отмечает спонтанные утренние эрекции. В 10-м классе влюбился в девочку-сверстницу, нравились ее мягкость, женственность, но в присутствии девушек робел, терялся, не знал, о чем с ними говорить, мечтал о такой любви, о которой пишут в книгах. Однажды, когда вечером в селе обнимались парни и девушки, он тоже "из интереса" обнял девушку, которая ему нравилась, когда она стала в шутку вырываться, произошло семяизвержение, хотя полового возбуждения до этого не испытывал.

После школы не прошел по конкурсу на юридический факультет МГУ, поступил в училище связи. По комсомольской путевке уехал работать на Северный Урал, работал на линейно-техническом узле связи. Обращал на себя внимание крайней неряшливостью в одежде. Неоднократно пытался совершить половые акты с различными женщинами, но из-за слабости эрекции попытки были неудачными. Впервые появились периоды сниженного настроения, если раньше он обычно был бодрым, жизнерадостным, целеустремленным, то с 18-19-летнего возраста стал часто задумываться о своей неполноценности, переживал, что он "не такой, как другие", порой возникали мысли о самоубийстве. Продолжал много учиться, поступил на заочное отделение электромеханического института. Поступление в вуз оценивал как реванш за свою неудачную жизнь. Несмотря на периодические спады настроения, оставался активным, считал, что должен посвятить жизнь строительству коммунизма.

Боролся с несправедливостью, писал жалобы, если сталкивался с какими-либо недостатками или со случаями неправильного к себе отношения. С 1957 по 1960 г. служил в войсках КГБ, вступил в партию. Переживал из-за насмешек сослуживцев по поводу женской талии и груди, очень этого стеснялся, в армии же имел первые пассивные гомосексуальные контакты, по его словам, насильственные. Изредка мастурбировал, при этом эрекции полового члена не было, семяизвержение сдерживал, так как считал, что это вредно. Половое возбуждение изредка возникало во время занятий физкультурой, когда лазил по канату, однако всегда подавлял его, эрекций в эти моменты также не возникало. Когда сослуживцы предлагали познакомить с какой-нибудь женщиной, отказывался, предпочитая читать общественно-политическую литературу и слушать радио. Ухаживая в 25-летнем возрасте за девушкой, производил на нее впечатление ласкового, доброго, нежного влюбленного, он никогда не применял насилия; дважды, при попытке совершения полового акта, потерпел неудачу. Когда девушка шутя стала вырываться от него, при отсутствии эрекции произошло семяизвержение. Переживал из-за своей неудачи, испытывал тоску, возникали мысли о самоубийстве, так как считал, что девушка расскажет всем, что он импотент. В дальнейшем, "чтобы избежать позора", решил уехать из села.

С 27 лет состоит в браке. С будущей женой познакомился с помощью своих родственников. В семье обычно жена "командовала всем", а ему нравилось ей подчиняться и во всем ее слушаться. Жена характеризует его замкнутым, немногословным; он очень любил детей, много играл с ними. Хотел иметь много детей, после аборта расстроился, ругал ее, говорил, что врачи разорвали и убили его ребенка. Несколько раз у него наблюдались обморочные состояния, когда приходил в себя, самочувствие его было нормальным. С первых дней их совместной жизни жена отмечала у него половую слабость, он не мог совершить половой акт без ее помощи. До 1984 г. он совершал с ней половые акты не чаще одного раза в 2-3 месяца, на протяжении последних 6-7 лет в интимные отношения не вступал, если она выражала недовольство, устраивал скандалы.

Сын Чикатило сообщил, что отец его всегда был экономен, скуповат, равнодушен к красивым вещам, в то же время не мог расстаться со старым ненужным хламом. Характеризует его честным, порядочным, "справедливость для него была превыше всего". Много времени он отдавал работе, очень редко использовал положенные ему отпуска, при этом говорил, что "без него работа встанет, с ней не справятся, без него не обойдутся", для своих детей был самым уважаемым человеком. Вместе с тем сосед сообщил, что когда его сын подрос и учился в 7-8-м классах, относился к отцу презрительно, называл "козлом", иногда даже бросался на него драться, однако Чикатило на это никак не реагировал. Со слов сына известно также, что его отец очень боялся крови, при виде ее бледнел, казалось, что он вот-вот потеряет сознание. Дочь также характеризует его добрым, спокойным, он имел страсть читать газеты и смотреть телевизор, очень любил детей. Первый зять говорит о нем как о добром, сильном, умном, отзывчивом, честном, эрудированном человеке, особо отмечает его искреннее отношение к детям; он их никогда не бил, не наказывал. Двоюродная сестра, а также родственники его и его жены характеризуют его как спокойного, нормального человека.

До 1970 г. Чикатило работал на предприятиях связи. Был замкнутым, необщительным, особым прилежанием в работе не отличался, в нем было "что-то такое, что вызывало неприязнь". В то время у него отмечались периоды, когда он чувствовал себя легко, раскованно, "мог хохотать до слез", охотно выступал на политинформациях, ему нравилось, что его слушают, что он может быть интересен окружающим. Эти периоды были связаны с отношением к нему окружающих. Порой, наоборот, он был мрачным, не хотел ни с кем разговаривать. Продолжал уделять много времени общественно-политической деятельности, читал газеты и журналы, сам писал заметки в местные газеты.

После окончания Ростовского университета (филологического факультета) работал в различных учебных заведениях. Первое время работал с большим интересом и желанием, тщательно готовился к занятиям, однако не мог обеспечить порядок на уроках, ученики издевались над ним, открыто курили в классе. Были случаи, когда он, возвращаясь после урока в учительскую, терял сознание. Переживал из-за того, что не справляется с педагогической деятельностью, плохо спал по ночам, испытывал чувство "внутреннего напряжения и дискомфорта". По отзывам коллег, был "какой-то странный", вяловатый, замкнутый, отношения с детьми у него не ладились. Ученики прозвали его Антенной за то, что он мог простоять целый урок, заложив руки за спину и ничего при этом не говоря; серьезно его не воспринимали, посмеивались над ним, казалось, что он "не на своем месте", единственным его увлечением было чтение газет.

После прекращения педагогической деятельности, с 1981 г. по июль 1984 г. работал инженером. К выполнению служебных обязанностей относился пассивно, инициативы не проявлял, в коллективе авторитетом не пользовался, был замкнутым, очень скрытным, его все недолюбливали. Продвижение его по должности объяснялось отсутствием сотрудников, а не его деловыми качествами. Когда находился на работе, создавалось впечатление, что он ничего не делает, постоянно что-то рисовал в блокноте или на листе бумаги. Иногда удавалось увидеть, что рисует крестики или самолетики. Имели место случаи, когда засыпал на работе; "в нем проявлялась внутренняя напряженность". В 1983-1984 гг. в ГК КПСС рассматривались его жалобы - о неправильном наложении партвзыскания, о гонениях на работе, о неправильном отношении со стороны руководства предприятия. В 1984 г. был исключен из КПСС в связи с привлечением к уголовной ответственности за хищение. В следственном изоляторе вступал в гомосексуальные пассивные контакты. Считал, что конфликты с начальством по работе были у него постоянно, но он не мог ругаться и спорить, поэтому писал жалобы, якобы из-за этого против него в 1984 г. и было сфабриковано уголовное дело. В 1990 г. он неоднократно обращался в ГК КПСС с жалобами об имеющихся нарушениях в строительстве гаражей. Со слов испытуемого, лица ассирийской национальности за взятки добились строительства гаражей прямо у него под окнами. После его неоднократных жалоб и попыток "вывести их на чистую воду", стал замечать, что за ним следит "ассирийская мафия": постоянно видел на улице и около своего дома их машины, опасался, что будет сбит ими, дома запирался на все замки, не открывал никому дверь, не убедившись, что пришли свои.

С 1985 по январь 1990 г. работал в бюро цветного металлопроката, со своими обязанностями не справлялся, неоднократно подвергался дисциплинарным взысканиям, товарищей не имел. Последнее место работы испытуемого - отдел внешней кооперации РЭВЗ. Зарекомендовал себя как посредственный, но исполнительный работник, к порученным заданиям относился старательно, однако из-за слабого зрения и некоторой рассеянности зачастую требовалось в письменной форме излагать суть задания. В отношении сотрудников был вежлив, предупредителен, стеснителен.

Одна из свидетельниц показала, что в 1979 или 1980 г. Чикатило пригласил ее в гости и предложил ей совершить с ним половой акт, на что она согласилась; каких-либо извращений она у испытуемого не отметила. Осенью 1982 г. он в течение непродолжительного времени поддерживал интимные отношения с Д., они заключались в том, что он целовал ее половые органы и от этого получал сексуальное удовлетворение.

Ряд сотрудников и учащихся подчеркивали его "нездоровый интерес к девочкам"; он к ним прижимался, стремился дотронуться. Постоянно, где бы ни находился, ощупывал свои половые органы. Друзей практически не имел, за исключением нескольких человек, дома у него никто не бывал, с соседями был малоразговорчив. Уже с 1973 г. было известно, что в школе он "приставал" к уборщицам и ученицам, соседи видели, как он приводил домой двух девочек. Когда его племяннице было 5-6 лет, он, оставшись с ней наедине, дотрагивался до ее половых органов, а в дальнейшем неоднократно уговаривал ее вступить с ним в половую связь. Был замечен в совершении сексуальных действий с детьми, живущими по соседству.

Сослуживцы часто видели его на железнодорожном вокзале, однако он проходил мимо, делая вид, что не узнавал их. В поезде и на вокзале никогда не стоял на месте, все время ходил, как бы в поисках кого-то. Сосед также часто встречал его в электричке, Чикатило ходил по вагонам, было впечатление, что он кого-то ищет.

Чикатило пояснил, что еще когда работал воспитателем в СПТУ, у него постепенно сформировалась потребность "удовлетворять свои половые инстинкты по-разному". Первый эпизод, когда он дотрагивался до половых органов одной из учениц на пляже, объясняется не желанием получить половое удовлетворение, а "минутным порывом", "интересом": увидев, что девочка зашла далеко в воду, стал выгонять ее и при этом несколько раз дотронулся до ее ягодиц. Когда она стала кричать, возникло желание, чтобы она закричала громче, появилось возбуждение; семяизвержение произошло без эрекции. После этого почувствовал облегчение, успокоение, улучшилось настроение. В дальнейшем, оставшись после уроков наедине с одной из учениц, внезапно почувствовал возбуждение и одновременно раздражение из-за того, что она была "ленива и туповата". Несколько раз ударил ее по ягодицам, пытался залезть под одежду, когда она вырывалась, произошло семяизвержение.

Постепенно почувствовал, что у него появилась потребность в сексуальных контактах с детьми. Получал сексуальное удовлетворение также от того, что в общественном транспорте прижимался к молодым девушкам и женщинам. Девочки же привлекали его все время: хотелось их щупать, щипать. Когда работал в СПТУ, летом иногда звал их к себе в квартиру, трогал их половые органы, шлепал по ягодицам, это приводило в состояние возбуждения, но не всегда приносило половое удовлетворение. Специально не искал детей, но, если представлялся случай, не упускал его. Когда оказывался в интимной обстановке с детьми, им овладевала "какая-то необузданная страсть", потом стыдился своего поведения. Первое убийство, совершенное в 1978 г., объясняет тем, что незадолго до случившегося был избит учениками, опасался, что на него в любой момент могут наброситься и повторить избиение или даже убить. Стал носить в кармане или портфеле перочинный нож.

Случайно встретив на улице маленькую девочку, почувствовал возбуждение, захотел увидеть ее половые органы, в этот момент ощущал сильную дрожь, отведя ее в укромное место, набросился, стал рвать одежду, зажимал рот и сдавливал горло, чтобы не было слышно крика; остановиться в этот момент уже не мог. Вид крови привел его в еще большее возбуждение, произошло семяизвержение, испытал яркий, выраженный оргазм и сильнейшую психическую разрядку, "как будто освободился от цепей". Вместе с тем понимал, что совершил убийство, сбросил труп в реку. В последующем опасался выходить по вечерам из дома, чтобы не повторить подобные действия, постоянно вспоминал, "как залез руками в половые органы девочки", а когда оказывался в уединенном месте, тяга вновь пережить подобные ощущения усиливалась. Второй эпизод произошел в 1981 г. с девушкой, которая на автовокзале подходила к мужчинам и предлагала вступить в половую связь за деньги или спиртное. Вместе пришли в рощу, где девушка предложила ему совершить половой акт, однако не мог "привести себя в состояние возбуждения", им в этот момент овладела сильная ярость, вытащил нож и стал наносить ей удары. Когда увидел вспоротое тело, вновь произошло семяизвержение. Такое происходило всегда при совершении последующих убийств. Когда убивал женщин, возникало желание проникнуть в брюшную полость, вырезать половые органы, рвать их руками и разбрасывать, все свое бешенство срывал на половых органах жертв. Одежду, которая была на жертвах, также разрезал и разбрасывал.

В ряде случаев затруднялся вспомнить точный день и место убийства, так как они стали для него "почти рядовым явлением". Находил своих жертв на вокзалах, на улицах, в электричках и аэропортах. Когда знакомился с будущей жертвой, обычно предлагал различные подарки. При отказе ребенка или женщины от знакомства не настаивал. Никого из своих жертв ранее не знал. Легче было увести неполноценных женщин и бродяжек, поэтому и останавливал на них свой выбор. Нередко они сами предлагали вступить в половую связь, его всегда удивляло, с какой легкостью они соглашались идти с ним, их "притягивало как магнитом". Встречая жертву, надеялся, что ему удастся совершить с ней нормальный половой акт, но все же уводил в отдаленные места, чтобы в случае неудачной попытки "скрыть свой позор, убив жертву". Чаще всего знакомился с жертвами, чтобы удовлетворить свои половые потребности, каким образом это произойдет - не планировал, "однако, зная себя, допускал, что в процессе полового акта может пойти и на убийство".

Познакомившись с женщиной или подростком, предлагал пойти в отдаленное место под благовидным предлогом. Иногда приходилось идти довольно далеко, при этом избегал смотреть жертве в глаза. По дороге обычно задавал вопросы о том, где они живут, учатся, работают. Особую ярость вызывали их требования немедленного совершения полового акта, а он не мог сразу этого сделать, так как для возбуждения ему надо было увидеть кровь и наносить жертве повреждения. Перед тем как наброситься на жертву, ощущал сухость во рту, всего трясло. При виде крови начинался озноб, "весь дрожал", совершал беспорядочные движения. Кусал жертве губы и язык, у женщин откусывал и проглатывал соски. В ряде случаев отрезал у потерпевших нос и заталкивал его в рот жертве. Ножом у женщин вырезал матку, а у мальчиков мошонку и яички, матку и яички кусал зубами, а потом разбрасывал, что доставляло "звериное" удовольствие и наслаждение. В ряде случаев, когда убивал мальчиков, отрезал им яички, вспарывал живот и вытаскивал кишки. Когда вспарывал женщинам животы и добирался до маток, возникало желание "не кусать, а именно грызть их; они такие красные и упругие". Убивая своих жертв, имитировал виденное в видеофильмах или прочитанное в книгах о партизанах. Иногда совершал с жертвами половые акты в извращенной форме, когда не было эрекции, дотрагивался половым членом до тела окровавленной жертвы, и происходило семяизвержение. В ряде случаев во время убийств наступало семяизвержение и возникало желание "доставить сперму туда, куда она предназначалась", "хотелось, чтобы все выглядело как при нормальном половом акте", т.е. имитировал его. Выбор объекта - мальчик, девочка или женщина обусловливался лишь тем, кто в данный момент оказывался рядом, ощущения от жертв мужского и женского пола были одинаковыми.

Практически во всех случаях раздевал потерпевших. Когда одежда снималась свободно, снимал ее через голову, если она не снималась, резал ее ножом по длине, иногда разрывал руками, обувь или просто стягивал, или также разрезал ножом. "Процедура эта была не очень приятная, и чтобы настроиться на нее, говорил себе, что он партизан", что перед ним враг, его надо резать, чтобы выполнить задание. Совершая убийства, научился уклоняться от брызг крови и старался избегать попадания крови жертв на одежду, "все было отработано". Когда рвал, крушил и терзал все окружающее, наступала разрядка и проходила злость, все становилось безразлично, наступало облегчение и опустошение, уходили все мысли, заботы и жизненные переживания. Иногда, когда долго не наступало успокоение, наносил удары ножом по стволу деревьев. Однако не мог сказать, как долго продолжались эти эпизоды, происходящее помнил смутно, после случившегося ощущал сильнейшую физическую усталость и чувство разрядки, плохо воспринимал окружающее.

Иногда, выходя на дорогу, чуть не попадал под машину, мог какое-то время блуждать по лесу и не находил выхода из него, и лишь спустя какое-то время приходил в себя и "осознавал весь ужас" того, что совершил. Вместе с тем после совершения преступления всегда приводил в порядок свою одежду. В период, когда стал совершать убийства, удовлетворения не испытывал даже от попытки имитации полового акта, при семяизвержении наступало даже "какое-то болезненное состояние". Отмечает эпизод, когда он совершал убийство П. До этого неоднократно встречался с ней и совершал орально-генитальные акты. В день убийства она в резкой и грубой форме заявила, что ее это не устраивает. Ее слова "взорвали" Чикатило, он стал резать ее ножом, бил руками, в это время произошло семяизвержение. Когда она затихла, выбежал к железной дороге, однако услышал, что П. шевелится; тогда взял металлическую палку, вернулся и добил ее. Зная, что неподалеку в лесу гуляет дочка потерпевшей, пошел искать ее и, когда обнаружил, ударил по голове. Совершать сексуальные действия с девочкой уже не хотел, так как только что совершил их с ее матерью, хотелось только "все резать и терзать".

Когда "мучили угрызения совести", для самоуспокоения приходил на кладбище, нередко возникали мысли о самоубийстве. Прочитав в журнале статью о самозахоронениях как способе самоубийства, выбрал на центральном кладбище место в терновнике и начал рыть себе могилу. Однажды на этом месте совершил убийство мальчика и закопал его в вырытой яме. Можно, следовательно, предположить, что он убил его вместо себя, а сам вовсе не собирался умирать, мысли же о самоубийстве в данном случае привели к этой замене.

Вернемся к тому, как Чикатило знакомился с будущими жертвами. Он рассказывал, что завязывал разговор только с теми женщинами, девушками и мальчиками, которые производили на него впечатление одиноких и не очень удачливых людей, а поэтому нуждались во внимании и были предрасположены к контакту. Таковыми представлялись ему и женщины в нетрезвом состоянии, которых Чикатило считал "гулящими", а также лица с признаками умственной отсталости или ведущие бродячий образ жизни.

Прежде чем подойти к кому-нибудь, он долго изучал "объект" со стороны. Разговор всегда начинал с сугубо нейтральных, "спокойных" тем, говорил с будущей жертвой так, чтобы не вспугнуть ее до самого момента нападения, которое во всех случаях было внезапным и массированным. Да и как мог испугать этот немолодой, такой участливый и внешне благообразный человек в очках и с неизменным портфелем, который носил с собой всегда, даже когда в нем ничего не было. Думается, что и портфель входил в систему обмана.

Чикатило в беседах со мной утверждал, что он не очень таился от окружающих, и поэтому выражал удивление, что его не смогли задержать и разоблачить намного раньше, чем это произошло. Так, он рассказывал, что однажды познакомился с молодой девушкой на автобусной остановке в пригороде Ростова-на-Дону и под предлогом совместного распития вина повел ее в лес. Это заметила довольно большая группа находившихся на остановке шоферов, которые стали громко шутить и смеяться по поводу того, что он, старик, ведет в лес молодую. "Если бы милиция нашла этих шоферов, они очень хорошо смогли бы описать меня", - считал Чикатило. Несколько раз, но его словам, в то время, когда он наносил жертвам ранения, мимо проходили люди, которые должны были слышать крики потерпевших. Эти рассказы преступника свидетельствуют о том, что не все, даже традиционные, возможности розыска были использованы. Впрочем, о розыске поговорим ниже.

Поводы для знакомства Чикатило избирал разные, импровизируя в зависимости от ситуации и особенностей будущей жертвы, тем более что он был весьма не глуп, неплохо образован, начитан и в курсе событий в регионе и мире. Пожилой, серьезный человек, он располагал к себе и внушал доверие. Иногда приглашал вместе выпить, зайти к нему на "дачу", просто совместно провести время, не дожидаться больше автобуса и пойти лесом (лесополосой) пешком. Женщинам, которые были в нетрезвом состоянии ("гулящие"), намекал на желательность для него половой близости. Подросткам в ряде случаев предлагал показать что-нибудь необычное в лесу или у него на "даче".

Примечательна наблюдательность Чикатило, его умение быстро и точно оценить человека и свои шансы реализовать преступные замыслы. Практически он ни разу не ошибся, и, в общем-то, ни один человек не смог оказать ему достаточного сопротивления и спастись. Достигалось это в основном умением выбрать жертву и установить с ней контакт, а также неожиданностью агрессивного взрыва, который сразу вслед за "мирной" беседой не мог не ошеломить. В этом также заключался тонкий психологический расчет, что важно подчеркнуть и потому, что он был одновременно труслив и робок.

Чикатило рассказывал, что вообще он во время знакомства и затем в период преступного нападения действовал, как заведенный. Присущая ему стеснительность исчезала, как только он видел того или ту, на которых можно было бы напасть. Его начинало трясти, что-то накатывало, но он старался ничем это не показать, что почти всегда удавалось. За день-два до очередного преступления и непосредственно перед его совершением ощущал острую потребность мучить, заставлять страдать, резать, унижать. Если жертва сопротивлялась, то это еще больше возбуждало и заставляло мобилизоваться, убийца и насильник становился еще активнее и агрессивнее.

На жертвы Чикатило нападал внезапно, после мирного разговора; беспорядочно наносил удары ножом, иногда камнем, или душил, лез руками в половые органы и задний проход, разрывал или разрезал их, отрезал груди, губы, нос, кончик языка, соски, яички (у мальчиков), в большинстве случаев вырезал половые органы, расчленял трупы, копался во внутренностях; иногда глотал кончик языка, матку, яички и иные небольшие части тела ("я свое бешенство срывал на половых органах жертв"), но ни с одной из них не мог (по причине импотенции) совершить половой акт. Однако почти во всех случаях происходило семяизвержение или, как уточнил сам убийца, семявытекание, причем довольно вялое, что нередко приводило его в еще большее бешенство. В попытке имитировать половой акт вытекшую сперму брал на кончик пальца и заталкивал им во влагалище, в задний проход или рот жертвы. Часто наносил ножевые ранения в глазницы.

Нападения совершались, как правило, в лесу или лесополосе и всегда в местах, где преступник мог надеяться на отсутствие третьих лиц. Но были исключения. Так, одно из первых убийств (девочки 10 лет) произошло в глубине двора пригородного дома, куда он обманом увел ребенка. При выборе места совершения преступления Чикатило часто действовал инстинктивно, но инстинкт ни разу не подвел его. Вообще выбор самого места нападения был для него очень важен, поскольку на этом месте он должен был не только убить, но и произвести целый ряд манипуляций (раскромсать тело, вскрыть внутренности, отрезать половые органы и т.д.). Все это требовало времени, и немалого; при этом, что не менее важно, ему никто не должен был мешать. Как мы видим, этот преступник точно выбирал не только жертву, но и место и время совершения своих кровавых деяний. Оценивая все это в совокупности, приходит в голову фантастическая мысль, что какие-то потусторонние мистические и злые силы помогали ему и оберегали от справедливого возмездия. Ведь он, как заколдованный, безнаказанно орудовал 12 долгих лет!

Об аналитических способностях и изощренности разыскиваемого преступника и его осведомленности об усилиях следствия свидетельствовало то обстоятельство, что после организации активной оперативной работы и поисковых мероприятий в Ростове и прилегающих территориях он на протяжении почти трех лет не совершал здесь убийств. Как впоследствии будет установлено, боясь своего разоблачения, он в эти годы совершал преступления в других районах бывшего СССР (на Украине, в Узбекистане), а также в иных областях России, куда выезжал в служебные командировки.

А все началось...

В 1982-1983 гг. в лесных массивах, прилегающих к городам Шахты, Новошахтинск, Новочеркасск, а также в роще Авиаторов на выезде из города Ростов-на-Дону в сторону указанных населенных пунктов стали совершаться убийства молодых женщин и детей обоего пола.

По способу совершения эти преступления отличались особой жестокостью и сопровождались причинением жертвам многочисленных колотых и колото-резаных ножевых ранений садистского характера. Как правило, жертвы предварительно оголялись и снятая с них одежда разбрасывалась на значительном расстоянии от места убийства или закапывалась в землю. Некоторые части тела разбрасывались в разных местах, иногда даже на значительном расстоянии от места убийства.

В совершении данных преступлений длительное время подозревались умственно отсталые и, по существу, психически больные люди. Однако потом эта версия не получила подтверждения и была отброшена. Очень важным оказалось мнение психиатров-сексопатологов и криминалистов по вопросу возможности совершения подобного рода преступлений группой лиц. Этими специалистами в достаточно утвердительной форме было высказано суждение о том, что лица с отраженным на местах происшествий поведением в силу своих психопатических и сексопатологических особенностей почти никогда не имеют сообщников и действуют в одиночку. К тому же после задержания и ареста умственно отсталых лиц, аналогичные убийства с возрастающей жестокостью продолжали совершаться то в одном, то в другом районе Ростовской области. Стала очевидной бесперспективность выбранного направления поиска преступника и проводимых мероприятий.

К анализу материалов уголовных дел были привлечены квалифицированный психиатр-сексопатолог А.О. Бухановский и ряд психологов, с которыми следствие поддерживало постоянный контакт.

По результатам анализа материалов дела, консультативных заключений ведущих специалистов в области судебной медицины, психологии, психиатрии, сексопатологии и криминалистики был разработан следующий розыскной портрет разыскиваемого преступника: "Возраст от 25 до 55 лет, высокого роста, физически хорошо развит и имеет 4-ю группу крови. Размер обуви 43 и более, носит затемненные очки, внешне опрятен. При себе имеет дипломат или портфель, в которых носит остро заточенные ножи. Страдает психическим расстройством здоровья на почве перверсных изменений сексуального характера (онанизм, педофилия, некрофилия, гомосексуализм и садизм). Возможно, страдает половым бессилием.

Наиболее вероятные места предварительного контакта с жертвами: электропоезда, железнодорожные вокзалы и автовокзалы. При осуществлении замысла изобретателен, по роду трудовой деятельности может свободно передвигаться в такие населенные пункты, как Ростов-на-Дону, Шахты, Новошахтинск и Каменоломни".

Как оказалось, многие из этих предположений совпали с данными, характеризующими личность реального преступника, его поведение до, в момент и после совершения преступления.

Специалисты справедливо посчитали, что вероятность полного прекращения жесточайших убийств невелика, в чем, кстати, убеждал и мировой опыт изучения подобных преступлений. Этот опыт свидетельствовал о том, что такого рода деяния не прекращаются, пока виновный не пойман. Правда, бывают случаи, когда сексуальный маньяк даже желает, чтобы его нашли, вступает в своеобразную игру с правосудием. Так, известен случай в США, когда убийца после очередного нападения на зеркале в доме убитой ее губной помадой написал просьбу к полиции побыстрее задержать его. Упомянутый нами выше К., совершивший сексуальные посягательства на пятерых детей и убивший четырех из них, на месте последнего преступления рядом с трупом оставил свой паспорт. Подобные случаи не единичны и при совершении других, даже ненасильственных преступлений.

Это игра в "полицейских и воров", которая складывается по той причине, что преступник в соревновании с полицией (милицией) черпает дополнительное эмоциональное удовольствие, что им очень редко осознается. Что касается сексуальных убийц, то, по-видимому, некоторые из них, как, например, К., не выдерживают психологической нагрузки, связанной как с самими преступлениями, так и попытками уйти от ответственности. Оставление К. своего паспорта - яркое свидетельство того, что он хотел быть пойманным, но поскольку его сознание отвергало подобный поворот событий, связанный с самым суровым уголовным наказанием, в дело вступило бессознательное и круто решило его судьбу. Но, конечно, Чикатило не был из числа таких лиц. Напротив, почувствовав опасность в Ростовском регионе, он, как уже отмечалось выше, переключился на другие места. Совершенно очевидно, что маньяк уже не мог не убивать, это давно стало его потребностью, его второй жизнью, в которой он чувствовал себя подлинным хозяином. Пусть никого не удивит его сравнение с профессиональными карманными ворами, которые черпают огромное психологическое удовольствие в том, что делают, в постоянном риске, в игре с опасностью.

Вот почему и поимка Чикатило оказалась довольно случайным делом, хотя поиски убийцы становились все более интенсивными. Лично его никто не подозревал в последние годы, но в 1984 г. проверялась его причастность, однако достаточных улик тогда не было обнаружено.

6 ноября 1990 г. на платформе Донлесхоз, в районе которой в 1988 г. было совершено убийство подростка, милиционер заметил в первой половине дня подозрительного мужчину в очках, который вышел из лесополосы. На мочке правого уха и на руках у него были видны свежие царапины, а один палец руки забинтован. Неизвестный предъявил милиционеру паспорт на имя Чикатило, после чего был отпущен, да и задерживать его было не за что. Но вот 13 ноября 1990 г. при прочесывании лесного массива в указанном районе опергруппа милиции обнаружила труп молодой женщины, которой суждено было погибнуть последней от рук разыскиваемого преступника. Сразу вспомнили о вышедшем неделю назад из этого леса Чикатило, и он был взят под стражу. При личном обыске у него изъяли острозаточенный складной нож, два куска пенькового шпагата и карманное зеркальце.

Разоблачить его оказалось весьма трудным делом. На допросах он упорно, как и при его задержании в 1984 г., отрицал свою причастность к убийствам и изнасилованиям. При попытке уличить его вещественными доказательствами в содеянном и уговорить дать признательные показания, он замыкался или бормотал бессвязные слова, отвечал невпопад, долго пребывал в заторможенном состоянии.

Лишь на десятый день после задержания Чикатило наконец признался и дальше уже довольно свободно и даже охотно рассказывал о своих деяниях. Иногда создавалось впечатление, что ему даже нравится быть в центре внимания и эта тенденция ему вообще свойственна, он как бы начал добирать то, чего был лишен в течение жизни.

Психиатрические и сексопатологические сведения

Приводимые ниже сведения о психиатрических и сексопатологических особенностях Чикатило (они получены при его экспертном изучении в ГНЦ социальной и судебной психиатрии им. В.П. Сербского) представляют собой интерес в первую очередь для того, чтобы понять этого необычного убийцу. Но эти сведения весьма важны для профессионалов - психиатров, психологов, следователей, сотрудников уголовного розыска, всех тех, кто призван предупреждать и расследовать подобного рода преступления или своими заключениями способствовать такой деятельности. Излагаемые данные вносят значительную ясность в давние сомнения о том, что зверские сексуальные убийства совершают только душевнобольные люди.

Во время нахождения в экспертном учреждении Чикатило держался несколько скованно, обычно сидел в однообразной неудобной позе, на краешке стула, несколько сгорбившись, стараясь не смотреть на собеседника, мимика бедная, производил однообразные движения руками - поправлял очки, поглаживал волосы, проводил рукой по лицу. На протяжении каждой беседы оставался эмоционально однообразным, вяловатым, настроение несколько снижено, вспоминая о своем детстве, матери и первой любви, порой начинал плакать. Голос тихий, маломодулированный, интонации своеобразные, с понижением голоса и его ускорением к концу фразы. На вопросы отвечал многословно, порой не сразу улавливая суть вопроса. Сведения о себе сообщал обстоятельно, приводил множество малозначимых деталей и подробностей. Из-за выраженной склонности к детализации рассказ его становился малоинформативным. Часто затягивал ответ на вопрос, не приближаясь к эмоционально значимым темам, с трудом переключался, при возникновении нового вопроса продолжал отвечать на предыдущий.

Отмечались ответы не в плане заданного вопроса, иногда затруднялся при описании своих переживаний, часто приводил лишь внешнюю сторону событий. При повторении вопроса сообщал те же самые сведения со множеством новых деталей и подробностей. Жалоб на здоровье в ходе экспертизы не предъявлял и в то же время отмечал некоторую вялость, которую связывал с однообразием обстановки, подчеркивал, что впервые в жизни смог несколько успокоиться, отвлечься от постоянных забот, подумать о своей жизни. Отмечал, что хочет поговорить с врачами, чтобы выговориться, испытывает потребность рассказать о себе, после бесед чувствует успокоение. Фиксировал внимание окружающих на своей неполноценности, беззащитности, ранимости. Подчеркивал свою мечтательность, склонность к фантазированию, говорил, что "мечтал всю жизнь, иногда не мог отличить мечты от реальности". Неоднократно возникавшие периоды подавленного настроения связывал с перенесенными в течение жизни "кризисами", когда его сначала "поднимали", доверяли ответственную работу, а затем "унижали и изгоняли". Вместе с тем отмечал, что в подавляющем большинстве люди изначально относились к нему нормально, но затем, столкнувшись с его ранимостью и неумением постоять за себя, начинали предъявлять ему множество претензий. Тепло, с любовью отзывался о своей семье, говорил, что жена и дети всегда относились к нему хорошо и, находясь дома, он не испытывал какого-либо дискомфорта.

Об интимных отношениях с женой рассказывал неохотно, настаивал на том, что до начала восьмидесятых годов эта сторона их жизни его не беспокоила, однако при расспросах выяснилось, что с первых дней их совместной жизни у него отмечались признаки слабости, недостаточность эрекции; половые акты с женой совершал 1-2 раза в месяц. Пытался объяснить свои первые сексуальные действия с детьми тем, что многие из учеников отличались половой распущенностью, вступали в половые связи с одноклассниками и воспитателями, это оскорбляло его, мучился от мысли, что распущенные дети могут то, чего не может он - взрослый, образованный человек. После каждого преступного эпизода ощущал резкое улучшение настроения, чувство физической и психической разрядки. В течение 1-2 недель после этого чувствовал себя бодрым, жизнерадостным, однако после незначительных контактов, неприятностей на работе и иногда при перемене погоды вновь ухудшалось самочувствие, нарастала тревога, раздражительность, вновь ощущал себя униженным и ненужным человеком. Когда видел на улице девушек в коротких платьях, чувствовал сексуальное возбуждение, хотелось дотронуться до них, ущипнуть, "выместить на ком-то обиду". Пытался подавить возбуждение с помощью физической работы: постоянно что-то переделывал по дому, ремонтировал, рыл погреб. Иногда пытался вспомнить предыдущие эпизоды, но в этих случаях ощущал лишь усиление раздражительности.

Находясь в командировках, вне дома, чувствовал себя одиноким, потерянным, усиливалась тревога. При виде бродяг или женщин в коротких юбках ощущал половое возбуждение, которое сопровождалось усилением тревоги. Эти состояния были особенно частыми после конфликтов на работе. Мог отвлечься на несколько часов, особенно если была неотложная работа, однако в течение суток ощущал возобновление тревоги, чувство внутреннего дискомфорта, неусидчивость. Пытался преодолеть возникшее половое возбуждение тем, что писал множество жалоб, так как именно эта деятельность иногда помогала ему отвлечься от своих переживаний. Познакомившись с жертвой, под различными предлогами уводил ее в уединенное место, предпочитал лесные массивы. Подходя к лесу, ощущал некоторое уменьшение тревоги, появлялись мысли о том, что он партизан и ведет пленного. Желания убить жертву в эти моменты не было, хотелось связать и раздеть ее, по смотреть на обнаженное тело, ущипнуть. Отмечал, что не всегда помнил, что с ним происходило, так как, находясь в уединенном месте, чувствовал сильное напряжение, всего трясло, пересыхало во рту, наваливался на свою жертву, "как медведь". Увидев кровь, приходил в бешенство, "не помнил себя". С годами, когда у него накапливалась тревога, порой неосознанно стремился в те места, где мог найти будущую жертву. Рассказывал, что были моменты, когда он шел на работу и оказывался на находившейся поблизости железнодорожной станции.

При экспертном изучении с горечью говорил, что не знает, как дошел до этого, "были слишком высокие стремления, полеты и так низко упал". Понимает наказуемость содеянного, однако отмечает, что о себе не беспокоится, так как уже неоднократно решался на самоубийство, представлял себе собственную смерть, и теперь она ему не страшна. Эмоциональные реакции его оказались однообразными, маловыразительными. Мышление ригидное, вязкое, обстоятельное. Отдельные суждения отличаются непоследовательностью. Отмечалось интеллектуальное снижение. При экспериментально-психологическом обследовании обнаружилась личностная дисгармоничность с сочетанием ориентировки на актуальное поведение, одобрение со стороны окружающих, склонностью строить свое поведение исходя из внутренних критериев, выраженной субъективности, своеобразия восприятия действительности. Проявлял склонность к формированию аффективно заряженных идей и некорригируемых концепций, что в значительной мере затрудняет межличностную коммуникацию. Эгоцентричен, уровень притязаний и самооценка высокие, однако при этом отмечалось плохое самопонимание, недифференцированность реального и идеального "Я", контроль над аффективной сферой снижен. Мышление характеризуется категориальным уровнем обобщения, доступностью оперирования абстрактными понятиями, условным смыслом.

Экспертная комиссия психиатров пришла к заключению, что Чикатило хроническим психическим заболеванием не страдает, хотя и обнаруживает признаки психопатии мозаичного круга с сексуальными перверсиями, развившейся на органически неполноценной почве. На это указывают данные анамнеза о наличии у него врожденной церебрально-органической недостаточности, проявлявшейся в диспластичности, близорукости, ночном недержании мочи, а также в выявившихся в подростковом возрасте признаках гипоталамического синдрома со склонностью к обморочным состояниям, нарушением биологической базы формирования сексуальности. На фоне указанных расстройств в детском возрасте сформировались патохарактерологические особенности в виде замкнутости, ранимости, повышенной тревожности, склонности к фантазированию. В условиях психогенно-травмирующих ситуаций к указанным расстройствам легко присоединялись невротические и сверхценные расстройства, что проявлялось детскими страхами, юношеской эндореактивной дисморфоманией (убежденностью в собственных физических недостатках), сутяжной деятельностью, а также аффективные колебания преимущественно в сторону тревожно-дистимических расстройств настроения. В подростковом возрасте на фоне явлений психического инфантилизма у испытуемого выявились нарушения психосексуального и полового развития, которые выражались в нарушении биологической базы сексуальности (ослабленном половом влечении, недостаточности эрекций) и задержке психосексуального развития с фиксацией на эротической фазе формирования сексуальности и склонностью к эротическому фантазированию садистического характера.

В дальнейшем на фоне явлений нарушения гетеросексуальной адаптации произошло формирование сексуальных перверсий, которые на ранних этапах (до 1978 г.) проявлялись частичной реализацией садистических фантазий на педо-эфебофильных объектах (т.е. в связи с детьми и подростками), эпизодах фроттажа (трения половыми органами о разные части тела, в том числе о половые органы) и визионизма (влечения к подглядыванию за половым актом или обнаженными представителями противоположного пола).

В последующем наблюдалась прогрессирующая динамика синдрома сексуальных перверсий с полной реализацией садистического влечения, некросадизмом и каннибализмом. Реализация влечения сопровождалась аффективными нарушениями депрессивно-дисфорической структуры, брутально-дисфорическим, всесокрушающим разрядом при реализации насильственных актов, астеническими проявлениями. Данный диагноз подтверждается также и результатами клинико-психиатрического обследования, выявившего наряду с органической неврологической симптоматикой, эндокринной дисфункцией, а также сексуальными расстройствами такие личностные особенности, как замкнутость, ранимость, сензитивность (повышенную восприимчивость), ригидность и обстоятельность мышления, эмоциональную маловыразительность, явления слабодушия. Однако указанные особенности психики при отсутствии продуктивной психопатологической симптоматики, болезненных нарушений мышления, памяти, интеллекта и сохранности критических способностей были выражены не столь значительно и не мешали Чикатило во время совершения инкриминируемых ему деяний отдавать себе отчет в своих действиях и руководить ими.

Как показал анализ материалов уголовного дела в сопоставлении с результатами экспертного клинического психиатрического обследования, в период, относящийся к совершению преступных деяний, Чикатило не обнаруживал также и признаков какого-либо временного болезненного расстройства душевной деятельности. На это указывают данные о последовательности и целенаправленности его действий, явлениях борьбы мотивов с тенденцией к подавлению возникающих побуждений, длительность подготовки к каждому акту с приемом мер предосторожности, соответствующим выбором жертв, дифференцированным поведением в период нахождения в поле зрения возможных свидетелей, избеганием попадания капель крови на одежду. Помимо этого он сохранял воспоминания о происходивших событиях. Поэтому Чикатило, как не страдавшего каким-либо психическим заболеванием и сохранявшего способность отдавать себе отчет в своих действиях и руководить ими в отношении содеянного, судебная экспертная комиссия сочла вменяемым. По своему психическому состоянию в период проведения экспертизы Чикатило также мог отдавать себе отчет в своих действиях и руководить ими; в применении принудительных мер медицинского характера он не нуждался.

Клинико-психопатологический анализ патохарактерологических проявлений мозаичной структуры и целого спектра малоспецифичных в нозологическом отношении психопатологических образований позволил остановиться на диагностике психопатии, сформировавшейся на органически неполноценной почве, которая дифференцировалась от вялотекущего эндогенного процесса и эпилептической болезни.

В настоящем статусе Чикатило на первый план выступили особенности его мыслительной деятельности и эмоционально-волевых проявлений. Мышление его отличалось вязкостью, ригидностью, обстоятельностью, оно замедлено по темпу, с трудностями осмысления вопросов, переключения с одной темы на другую, выделения главного и второстепенного. В ряде случаев у него наблюдались затруднения вербализации (т.е. облечения мыслей в слова), нечеткость при описании своих переживаний, нецеленаправленность отдельных высказываний. Отмечался также формализм мышления с тенденцией при изложении описывать лишь внешнюю сторону событий. Эмоциональные проявления характеризовались незначительным снижением фона настроения с однообразием и маловыразительностью эмоциональных реакций, на фоне которых отмечались явления слабодушия при затрагивании субъективно значимых моментов. Кроме того, обнаруживалась склонность к фиксации аффективных реакций на психотравмирующих ситуациях и отрицательно окрашенных переживаниях. Обращало на себя внимание также стремление подчеркнуть свою неполноценность, ранимость, неспособность противостоять жизненным трудностям и проблемам.

Таким образом, при анализе психического состояния на первый план выступают некоторые изменения психики, генез и степень выраженности которых необходимо оценить.

При анализе анамнестических сведений обращают не себя внимание признаки, свидетельствующие о наличии у Чикатило врожденной церебрально-органической патологии - диспластичность, близорукость, энурез. На этом фоне у него в детском возрасте выявлялись патохарактерологические особенности в виде дисгармоничного сочетания черт, присущих шизоидному и эпилептоидному типам психопатий, что проявлялось в замкнутости, ранимости, повышенной тревожности, склонности к фантазированию. Обращает на себя внимание характер детских фантазий, их образность, чувственность, фиксация на отрицательных эмоциональных переживаниях. В этом же возрасте отмечалась легкость возникновения невротических расстройств в форме страхов, фабула которых также отражала значимые для него переживания. В препубертатном возрасте появились сверхценные увлечения. В структуре неврозоподобных расстройств этого периода преобладали дисморфоманические проявления. Вместе с тем повышенный интерес к учебе, стремление получить образование, быть лучшим и этим выделиться среди сверстников указывают на наличие у него реакций гиперкомпенсации. Это же может свидетельствовать о попытке преодолеть свою извечную тревожность, утвердив себя в определенной роли. В этом же возрасте появляется интерес к общественно-политическим и философским проблемам, которые на определенный период приобретают односторонний, преувеличенный и негибкий характер.

В пубертатном возрасте выявляются выраженные нарушения психосексуального развития с задержкой на романтической стадии формирования сексуальности. Помимо нарушений психосексуального развития отмечается также нарушение биологической базы формирования сексуальности с резким ослаблением полового влечения, недостаточностью эрекций.

Фантазии в этот период отличаются преобладанием отчетливых садомазохистских проявлений. В юношеском возрасте, после неудачных попыток полового контакта с женщинами, формируются аффективные нарушения с преобладанием депрессивного фона настроения и периодически возникающими суицидальными тенденциями, а также наблюдается заострение патохарактерологических черт, углубление замкнутости, тревожности, ранимости, повышение чувствительности к действительному или мнимому ущемлению его прав, в этот период происходит начало его сутяжной деятельности.

Вместе с тем в юношеском и молодом возрасте, несмотря на наличие указанных расстройств, не наблюдается признаков социальной дезадаптации, но обращает на себя внимание низкий уровень гетеросексуальной адаптации, что проявляется в снижении полового влечения, недостаточности эрекций, бледности оргастических переживаний. Эротическое, с отчетливой садомазохистской окраской фантазирование, свойственное в тот период, приобретает форму суррогатной сексуальной активности. Впервые реализация девиантной сексуальной активности произошла в 1972 г. (36 лет), в условиях субъективно значимой психотравмирующей ситуации, в результате которой отмечалось стойкое изменение эмоционального фона с субдепрессивной окраской настроения, преобладанием тоскливо-тревожного аффекта, нарушениями сна и аппетита, суицидальными тенденциями.

Первый преступный акт представлял собой частичную реализацию садистических фантазий испытуемого и сопровождался яркими оргастическими переживаниями с ощущением суицидальных мыслей, с последующей фиксацией как способа реализации девиантного влечения, так и его объекта. Психопатологическая структура влечения в тот период отражает его навязчивый характер - аффективные нарушения характеризовались преимущественно дистимическими расстройствами. Он нередко мог подавить возникающее влечение с помощью физической работы или ограничиться эротическими фантазиями, влечение же реализовывалось преимущественно в тех случаях, когда его возникновению предшествовала та или иная внешняя психогенная провокация, реализация девиантной активности сопровождалась приемом мер предосторожности. В дальнейшем наблюдалась характерная для парафилий тенденция к усложнению сексуальных перверсий с включением в их структуру помимо агрессивно-садистических действий в отношении педоэфебофильных объектов, эпизоды фроттажа и вуайеризма (визионизма).

Обращают на себя внимание условия, способствовавшие окончательной реализации садистического влечения, приведшей к совершению им первого убийства. Этому предшествовало возникновение субъективно сложной ситуации с ухудшением состояния, углублением свойственных ранее аффективных расстройств, тревогой в связи со сверхценными мыслями о своей неполноценности, возникновением отрывочных идей преследования. В этом состоянии Чикатило использует случайно создавшуюся ситуацию для реализации агрессивно-садистических тенденций. Ощущение не только психической, но и физической разрядки с выраженными оргастическими переживаниями способствовали фиксации этого способа реализации девиантного влечения. Несмотря на это, до определенного момента (до 1984 г.) сохраняется, хотя и сниженное, адекватное гетеросексуальное влечение. В дальнейшем, в 1981-1982 гг. (45-46 лет) происходит четкое синдромологическое структурирование девиантного сексуального влечения. При этом каждый отдельный девиантный акт приобретает очерченность, в нем можно выделить основные стадии реализации преступной активности - подготовительную, непосредственной реализации и завершающую со свойственными каждой из них клинико-психопатологическими особенностями.

Так, усиление садистического влечения провоцируется психогенными факторами, что доказывается также тем, что в 1984 г., в период, когда у Чикатило резко осложнились отношения на работе и он был привлечен к уголовной ответственности, наблюдается максимальное число совершенных им убийств (15 человек). В подготовительной стадии к преступлению отмечается преобладание тоскливо-тревожного аффекта с дисфорической окраской и появлением на высоте влечения параноидной настроенности с отрывочными идеями отношения и преследования. Стадия реализации девиантных актов характеризуется стереотипными, клишированными действиями, мощнейшим брутально-дисфорическим разрядом с явлениями дереализации, деперсонализации и реализацией садистических фантазий. В отдельных случаях наблюдались акты с направленностью агрессии не только на потерпевших, но и на случайные, нейтральные объекты. Завершающая стадия характеризуется выраженным чувством психической и физической разрядки, явлениями астении, сонливости, разбитости.

Приведенные психопатологические характеристики двух последних стадий указывают на формирование проявлений, свойственных компульсивному варианту патологического влечения, что говорит о трансформирующем варианте динамики синдрома патологических влечений. Содержание данного синдрома характеризуется наличием множественных перверсий, включающих некросадизм, каннибализм, гомосексуальные тенденции с предпочтением педо-эфебофильного объекта. Обращает на себя внимание также учащение гомосексуальной активности в последние годы. Формирование и динамика синдрома сексуальных перверсий происходят на фоне видоизменения структуры психопатологических расстройств, когда наряду с патохарактерологическими и аффективными расстройствами за счет присоединения возрастных и сосудистых расстройств определенное место в клинической картине начинают занимать явления нерезко выраженного психоорганического синдрома со снижением работоспособности, непродуктивностью, трудностями концентрации внимания и сосредоточения, актуализацией склонности к сверхценным образованиям и сутяжно-паранойяльной активности и возникновением легкой параноидной настроенности с отрывочными идеями отношения, преследования и пр.

Клинико-психопатологический анализ данного наблюдения указывает на наличие у Чикатило патохарактерологических проявлений мозаичной структуры и широкого спектра малоспецифичных в нозологическом отношении психопатологических образований, что диктует необходимость включения в круг дифференциальной диагностики вялотекущего эндогенного процесса, эпилептической болезни и психопатии, сформировавшейся на органически неполноценной почве.

Наличие в структуре заболевания таких личностных особенностей, как замкнутость, отгороженность от окружающих, аффективные колебания, склонность к формированию сверхценных образований, легкость возникновения идей отношения и параноидной настроенности, обусловливает необходимость дифференциальной диагностики с вялотекущей шизофренией. Присущие Чикатило с детства патохарактерологические особенности не претерпели качественной динамики с формированием иных, ранее не свойственных ему черт, их заострение и углубление с присоединением аффективных расстройств являлись результатом воздействия психогенных факторов. Выявленная склонность к формированию сверхценных образований и их динамика также не указывают на процессуальный характер этих расстройств - несмотря на многообразие сверхценных образований, они возникали по психологически понятным мотивам, с течением времени не отмечалось тенденции к усложнению их структуры, они не сопровождались аффективной напряженностью и отрывом от реальной жизни. Сутяжная деятельность никогда не вытекала из какой-либо бредовой концепции, не сопровождалась напряженным аффектом, не подчиняла себе все жизненные интересы и устремления, что не позволяет говорить о наличии паранойяльной структуры. Однако отсутствие признаков прогредиентности (нарастания имевшихся у него расстройств, специфических нарушений мышления и эмоционально-волевой сферы) позволяют отвергнуть данный диагноз.

Наличие в структуре расстройств личностной патологии в виде обидчивости, злопамятности, мстительности, а также нарушенных влечений обусловливают необходимость проводить дифференциальный диагноз с эпилептической болезнью. Однако отсутствие в течение жизни пароксизмальных расстройств, а также нарастания изменений личности по эпилептическому типу позволяют отвергнуть и этот диагноз.

В любом случае, независимо от нозологической квалификации имеющихся расстройств, можно с уверенностью говорить о наличии органически неполноценной почвы, о чем свидетельствуют энурез, диспластичность, близорукость, проявившиеся впоследствии диэнцефальные расстройства, а также изменения эмоционально-волевой сферы и мышления, выявляемые у испытуемого в настоящее время. Подобная органическая неполноценность является почвой для определенного, четко выявляемого дизонтогенеза, затрагивающего все сферы психической активности испытуемого с преимущественным вовлечением эмоционально-волевых проявлений, что отражается в задержке психического развития с преобладанием на протяжении жизни признаков психического инфантилизма.

С этой позиции становится понятным формирование именно тех психопатологических образований, которые впервые выявились у Чикатило в детском возрасте и определяли клиническую картину на протяжении всей жизни. В структуре этих расстройств доминирующей является личностная патология, а их динамика ограничивается свойственными психопатической структуре личности сдвигами в виде психогенных несовершенных компенсаций, реакций с повторением и воспроизведением таких ранее свойственных ему психопатологических образований, как сверхценности, склонность к аффективным нарушениям, формированию идей отношения и преследования. При этом структура личности остается практически неизменной, не наблюдается очерченных психотических расстройств и явлений дезадаптации, что позволяет рассматривать данный случай как психопатию на органически неполноценной почве.

Экспертная оценка лиц с сексуальными перверсиями должна строиться в соответствии с комплексным принципом оценки нозологической формы психического заболевания и структурно-динамических характеристик патологических влечений. На первом этапе экспертной диагностики, анализируя глубину и выраженность патохарактерологических, аффективных, неврозоподобных и психоорганических расстройств, можно отметить, что, несмотря на наличие у испытуемого достаточно полиморфной симптоматики, он не обнаруживал признаков психоза, был достаточно хорошо адаптирован, трудоспособен. Поэтому имевшиеся у него особенности психики не были выражены настолько, чтобы лишать его способности отдавать себе отчет в своих действиях и руководить ими.

Наибольшие затруднения касаются второго этапа диагностики, когда возникает необходимость оценки структурно-динамических характеристик патологического влечения. Трансформирующая динамика синдрома патологических влечений с присоединением признаков, свойственных компульсивному варианту, делают этот этап диагностики особенно сложным. Вместе с тем и на высоте влечения при совершении первых преступлений испытуемому была свойственна напряженная борьба мотивов, стремление подавить возникающее возбуждение с помощью работы, чтения, писания жалоб, что говорит о сохранности компенсаторных механизмов. В дальнейшем длительность подготовительной стадии, прием тщательных мер предосторожности, продуманные способы знакомства с жертвами, выбор в качестве жертв соответствующих объектов, дифференцированное поведение в период, когда они находятся в поле зрения возможных свидетелей, стремление и желание совершить нормативный половой акт, яркое образное фантазирование с представлением увиденных ранее садистических сцен говорят о том, что на последующих этапах у Чикатило исчезают внутренние препятствия к возникающим побуждениям. Во время реализации садистического влечения также отмечается определенная целенаправленность его поведения со стремлением избежать попадания капель крови на одежду. Все это говорит о том, что он сохранял способность отдавать себе отчет в своих действиях и руководить ими.

Объяснение злодеяний

Для того чтобы понять причины из ряда вон выходящих злодеяний Чикатило, необходимо соблюсти два условия.

Во-первых, нужно постоянно иметь в виду особенности его личности и прожитой жизни, поэтому в последующем изучении мы вновь будем к ним возвращаться.

Во-вторых, нужно проникнуть в глубинный, тайный смысл совершенных действий, смысл, во многом непонятный даже для него самого, должным образом определить значимость названных действий, их символику.

Итак, вернемся к биографии Чикатило. Как мы помним, он не удержался на той работе, к которой был подготовлен своим профессиональным образованием, т.е. перед ним открывалось неплохое будущее, но это была только перспектива, а не реальность. Был членом КПСС, но в связи с арестом по обвинению в хищениях был исключен из партии, т.е. утратил даже и такое формальное социальное признание, как членство в рядах господствующей партии.

Как представляется, два обстоятельства все время тормозили его социальное продвижение: во-первых, у многих людей он вызывал сильнейшую антипатию и неприятие. Он сам говорил: "...Оскорбляли меня на работе все, и простая девушка, и начальник". Однажды он пришел к начальнику с заявлением об очередном отпуске, но тот не только не разрешил, но и избил его. Во-вторых, Чикатило вступал в ненадлежащие контакты с учениками, а с некоторыми в гомосексуальные, причем в пассивной роли. Кстати, ученики его тоже били, а директор оскорбил при учениках. Пассивным гомосексуалистом он был в армии, затем в следственном изоляторе, когда велось следствие о хищениях, в которых он обвинялся. Однако отношение к нему членов его семьи - жены, сына и дочери - было несколько другое. Первая отмечала, что он "никогда нас пальцем не тронул. Головы курам рубил, но очень плохо у него получалось". Но напомним, сам Чикатило рассказывал, что иногда жена называла его ничтожеством и довольно часто - импотентом, что соответствовало действительности (она показала на допросе: "Не мог совершить половой акт без моей помощи. Со временем половая слабость стала еще заметнее. Последние 6-7 лет у нас вообще не было половых отношений").

Еще лучше отзывалась о Чикатило его дочь: "Папа добрый, спокойный человек, имел страсть читать газеты и смотреть телевизор. Вел здоровый образ жизни, не курил, спиртным не злоупотреблял. Очень любил детей, никаких странностей я у него не замечала".

Эти две характеристики показывают, что "добрый, спокойный" человек оборачивался зверем лишь в строго определенных случаях - в отношении своих сексуальных жертв, причем соответствующие ситуации готовил сам. Во всех остальных обстоятельствах он пассивен и подчинен настолько, что не может дать сдачи никому из своих обидчиков - на работе, в семье, армии, местах лишения свободы, во время случайных конфликтов. Более того, во многих отзывах о нем отмечается вежливость и предупредительность, что можно расценить как его стремление предпринять упреждающие шаги, чтобы не вызвать никакой агрессии против себя из-за страха перед ней. Отношение к жене и детям связаны, по-видимому, с чувством вины перед ними, которым он, по его словам, не смог обеспечить достаточного существования.

Между тем "страстный любитель газет и телевизоров" был большим сутяжником, постоянно на что-то жаловался, обычно козыряя своим членством в КПСС. Только за год, предшествующий аресту, т.е. в самый разгар кровавых убийств, написал более 50 жалоб, приезжал жаловаться в Москву и здесь ходил со щитом на груди, требуя справедливости. Но ведь это проявление агрессивности, и как ее увязать с постоянно подчиненной позицией Чикатило в большинстве других случаев?

Думается, что одно другому совсем не противоречит и постоянная подчиненность как раз и компенсируется сутяжничеством, т.е. он агрессивен, но не смеет открыто дать отпор, поскольку труслив, всегда боялся физического воздействия. Чтобы лучше понять это, нужно учитывать, что он не способен оказать сопротивление обидчику, так сказать, лицом к лицу. Избегая этого, но подчиняясь потребностям своей агрессивной натуры, Чикатило постоянно пишет жалобы, которые представляют собой вербальную, словесную агрессию в форме нападения не только на тех, кто обижал его, а вообще на всех. К тому же, как указывалось выше, написание писем снижало остроту его постоянных переживаний по поводу своей несчастной жизни, а это имело для него большое эмоциональное значение.

А обиды и удары судьбы он испытывал всегда и как бы коллекционировал их: провалил вступительные экзамены на юридический факультет, хотя мечтал стать следователем или прокурором, что хорошо увязывается с его поисками справедливости и агрессивностью; у него была выраженная половая слабость, а в последние годы наступила полная импотенция; его использовали в качестве пассивного партнера в гомосексуальных контактах, к чему, правда, он и сам бессознательно стремился, но все-таки оценивал как унижение; для него не находилось работы, которой, по его убеждению, он достоин; его все время унижали по мелочам, например, перед одним окном его квартиры поставили во дворе общественный туалет, а перед другим вырыли котлован для гаража; ему не давали сносное жилье, и он с семьей ютился в одной комнате без удобств; незаконно осудили за хищение, которое он якобы не совершал, и многое другое.

Чикатило перенес несколько травм черепа, что не могло не сказаться на его личности, на развитии его раздражительности, злобности, нетерпимости. По своему складу он относится к эпилептоидному типу с характерными чертами: жестокостью, злопамятностью, застреваемостью психотравмирующих эмоций.

Свои состояния до и во время нападения описывал следующими словами: "ничего с собой поделать не мог"; "это доставляло мне неизъяснимое удовольствие"; "чувствовал, что если сейчас не нападу, то потеряю сознание"; "не могу сказать, с какой целью я это делал, но стоны, крики, агония давали мне разрядку и какое-то наслаждение. Ничего с собой сделать не мог. Одну девушку, которую я повел лесом, я искромсал ножом. Меня всего трясло, произошло семяизвержение"; "при виде крови начинал бить озноб, весь трясся, совершал беспорядочные движения"; "я не обращал внимание на крики и стоны, не думал и о том, что меня могут поймать, и действовал как заведенный"; "резал, колол, бил не только жертву, но и ее одежду, деревья, кусты, траву, срывал и ломал ветки, разбрасывал части тела, иногда долго носил их по лесу и только потом закапывал, уносил с собой нос, груди, кончик языка, матку, кишки, выбрасывал их неохотно, а когда нес их, меня это успокаивало. Когда резал ножом, то покачивался, имитируя половой акт"; "после всего чувствовал себя обессиленным; уже ничего не интересовало, даже если, скажем, на вокзале милиция проверяла, чувствовал себя спокойно, но во время убийства был в полуобморочном состоянии"; "на половых органах срывал свое отчаяние, эти органы были причиной моего несчастья".

Анализ этих высказываний, да и других обстоятельств совершенных Чикатило убийств показывает, что во время совершения большинства из них он находился в экстатическом состоянии. Напомним, что под экстазом понимается болезненно-восторженное состояние, исступление. Это - иной уровень психики, когда человек как бы уходит от всего земного. Греческий философ Плотин, основатель неоплатонизма, употреблял это понятие при описании сверхумного созерцания, когда душа, отбросив все чувственное и интеллектуальное, возвышается над сферой бытия - ума - и в некоем восторге и воодушевлении непосредственно соприкасается со сверхбытийным единым. Экстаз предполагает предварительное очищение души (катарсис). Экстатическое состояние свойственно многим людям, в том числе выдающимся, даже гениям. Ч. Ломброзо писал: "На одном из представлений Кина (великого английского актера) с Байроном случился припадок конвульсий. Лорри видел ученых, падавших в обморок от восторга при чтении сочинений Гомера. Живописец Фрачиа умер от восхищения после того, как увидел картину Рафаэля. Ампер до такой степени живо чувствовал красоту природы, что едва не умер от счастья, очутившись на берегу Женевского озера. Найдя решение какой-то задачи, Ньютон был до того потрясен, что не мог продолжать своих занятий"*(91) .

Экстаз переживают многие фанатики, особенно религиозные, и в таком состоянии они могут быть чрезвычайно опасны. В сильнейшем экстатическом состоянии находятся многие политические террористы, погибающие вместе со своими жертвами. Состояния экстаза во многом могут быть схожи с аффектом; вообще провести границу между аффектом и экстазом не всегда просто, и отнюдь не исключено, что иногда одно и то же явление определяется с помощью разных понятий. Во всяком случае, для экстазов Чикатило характерны многие черты, свойственные аффективным состояниям: забывание некоторых деталей, полное успокоение после совершенного, иногда сон. Как он рассказывал, после каждого убийства он спал почти сутки, а потом на работе все время дремал.

Ради чего Чикатило впадал в экстаз или, говоря другими словами, доводил себя до состояния аффекта? Причем не следует думать, конечно, что все это проделывалось им сознательно. Но такое состояние явно было желательно для него. Как можно полагать, в эти минуты он полностью уходил из постоянно избивавшей его жизни, пребывал в состоянии эйфории и переживал удовольствие, даже наслаждение, чего был почти полностью лишен в реальной жизни. Иначе говоря, абсолютный переход на другой уровень бытия и был одной из причин того, что после каждой кровавой оргии он успокаивался и был счастлив, ему уже больше ничего не хотелось. Все это давалось путем глобального уничтожения - людей, их одежды, растений и т.д., и именно уничтожение было необходимо для этого отчужденного, замкнутого, погруженного в свои проблемы и переживания, в свой внутренний мир интроверта. Можно предположить, что он даже нравился себе в этом качестве; этой своей тайной жизнью, в которой он выступал полным господином. Следовательно, есть все основания считать Чикатило нарциссической самолюбующейся натурой, причем больше асексуального плана, поскольку он никак не мог гордиться собой как самцом, а только как безжалостным мужчиной, своими руками создавшим себе иную реальность и долгие годы жившим в ней. В то же время сексуальные переживания занимали в его внутренней жизни ведущее место.

Моменты экстаза были ему неизъяснимо дороги еще и потому, что он, жалкий импотент и неудачник, всеми пинаемое ничтожество, жил в эти минуты полной жизнью, господствуя над другими. Неважно, что это были слабые женщины, иногда алкоголички, дебильные лица или подростки, они ведь носители жизни, представители рода человеческого, от которого он терпел одни унижения и оскорбления, который изгнал его. Но и в роли господина Чикатило оставался ничтожеством: некоторым мальчикам, которых обманом уводил в лес, связывал руки и объявлял, что он партизан и берет их в плен как "языков", причем во всех случаях говорил весьма знаменательную фразу - "я отведу тебя к начальнику отряда", после чего и начиналось дикое насилие. Как мы видим, даже здесь, в лесу, где он мог назваться маршалом, этот человек брал на себя лишь рядовую роль, а командиром делал какого-то воображаемого, другого.

В целях объяснения причин кровавых преступлений Чикатило необходимо поставить вопрос о том, почему он так упорно стремился убивать с особой жестокостью, расчленять и кромсать трупы, съедать отдельные кусочки человеческого тела, носить по лесу отчлененные части и т.д. Ответ надо искать в некрофилии этого преступника, свойственной, кстати, не только ему, но и другим жестоким, особенно сексуальным, убийцам. Этот преступник может быть отнесен и к сексуальным, и к асексуальным некрофилам, он - полный некрофил. Конечно, он не вступал в половые сношения с убитыми им людьми, но только в силу импотенции, однако, как будет показано ниже, разными способами пытался компенсировать свое половое бессилие.

Можно высказать еще одно очень важное предположение: он вызывал явную антипатию у знавших его людей в первую очередь потому, что был некрофилом, т.е. врагом всего живого, носителем смерти. Окружающие чувствовали это инстинктивно, хотя и не могли объяснить, почему так относятся к нему, но такое их отношение диктовалось его цветом лица, монотонной, неэмоциональной речью, всегдашним отсутствием улыбки, неумением и нежеланием шутить, всем его внешним обликом. Отнюдь не исключено, что многим Чикатило внушал страх и именно этим определялась агрессия по отношению к нему.

Он получал половое удовлетворение от агонии жертвы, от ее мучений, от расчленения ее тела, т.е. проявлял садистские наклонности. Между тем о таких людях мало что известно, исключая, конечно, блестящий труд того же Э. Фромма о Гитлере. О сексуальной же некрофилии как сексопатологическом явлении написано достаточно много, но это не имеет прямого отношения, во всяком случае нет оснований так думать, к асексуальным ее формам.

Какой вывод можно сделать из прожитой этим человеком жизни, как он сам оценивает ее? Лучше всего послушать его самого: "Всю жизнь меня унижали, топтали, я отчаялся, я бесхарактерный, не мог защититься от ребят, помню, прятался в бурьяне, пока не придет мать. Они меня били из-за моей неуклюжести, замедленности действий, рассеянности, называли растяпой, размазней, бабой, не мог я дать им сдачи. Был всегда худой, немного поправился только в армии. Детство помню, войну, бомбы, убитых, кровь. Отец тихий, скромный, я больше похож на него. Он защищал меня, но не очень, поэтому я старался не выходить на улицу. Я молился богу, чтобы отец побыстрее вернулся из ссылки (после плена) и защитил меня. У меня еще старший брат был, его в голод в 1933 г. съели в Сумской области, так мне рассказывали и отец, и мать. Я помню голод после войны, "хоронили без гробов, я помню покойников. С мамой отношения... нормальные, в общем хорошие. Она никогда не наказывала, но и не ласкала, да и какие там ласки, когда на работе от зари до зари. Тогда все от голода вымирали, так что главная ласка был кусок хлеба. После того как я провалился на вступительных экзаменах на юрфак, домой я не вернулся, было стыдно, стал жить один в Курской области. Мне было уже 24 года, когда я впервые переспал с женщиной, я ведь всегда их стеснялся, да и одет был плохо, очки носил. Я сказал "переспал"? Это не так, потому что у меня тогда ничего не получилось, и женщина стала надо мной смеяться. Через несколько лет женился, и с женой было легче вступать в половую связь, потому что она мне спокойно помогала и не издевалась. Впрочем, в последние годы она говорила мне: "Идиот, пойди лечись, тебе давно пора". Я уже много лет не вступал с ней в половые сношения".

Этот рассказ требует оценки и скрупулезного анализа.

Прежде всего отметим кровавый фон детства Чикатило, которое протекало рядом с убитыми, умершими от голода, покойниками, кровью. Для понимания некрофильской натуры этого убийцы чрезвычайно важное значение имеет тот факт, что ему еще с ранних лет было известно, что его старший брат был съеден голодающими. Съедение человека было для него реальностью, а не абстракцией, как для подавляющего большинства людей. То, что до него дошло в рассказе, не играет существенной роли, поскольку поведали ему об этом отец и мать, к тому же о родном брате. Можно полагать, что это прочно осело в его психике и во многом направляло поступки, хотя он не отдавал себе в этом отчета. К тому же в детские, наиболее восприимчивые годы он вообще видел много покойников и смертей, и смерть давно стала для него чем-то близким и понятным.

Данное обстоятельство проливает свет на чудовищные злодеяния "хозяина леса", как называл себя Чикатило, но, полагаем, только этим они вряд ли объясняются, поскольку многие некрофилы не имели подобных детских впечатлений. С другой стороны, те, которые в детстве тоже пережили подобные ужасные события, тем не менее не проявляли в дальнейшем никакой агрессивности. Очевидно, столь ужасные последствия могли наступить лишь в том случае, если перечисленные кровавые факты произошли в жизни именно такого человека, как Чикатило, и чья жизнь затем сложилась именно так, как она сложилась у него. Поэтому детские впечатления, особенно съедение брата голодающими, следует должным образом оценить в контексте объяснения поступков этого убийцы-некрофила.

Он был слаб и неуклюж, не мог защитить себя, что его сверстники чувствовали еще в детстве. Однако его совсем не защищали родители. Отец был "тихий, скромный", в нем Чикатило не мог найти даже психологическую опору. Мать, как можно заключить из его рассказа, занимала вроде как нейтральную позицию - не наказывала, но и не ласкала, а это позволяет предполагать ее равнодушие к сыну, что, конечно, было губительно для ребенка, особенно если его злобно преследовали другие мальчишки. Могут возразить, что в те суровые годы кусок хлеба был важнее материнской ласки, но с этим нельзя согласиться ни в коем случае, поскольку родительская любовь особенно нужна, поистине жизненно необходима как раз в тяжелые времена.

Вот почему с самых ранних лет у Чикатило возникает и закрепляется представление не просто о чуждости и непонятности, а и о враждебности окружающего мира. Естественно, у него формируется и страх быть уничтоженным, вполне реальная опасность за себя, иными словами - страх смерти. В этой связи следует подчеркнуть, что вся его последующая жизнь только укрепляла этот страх, поскольку состояла из непрерывной череды унижений, побоев, сексуального насилия, отчуждения от людей.

Страх смерти типичен для убийц. Это не клинический симптом, и его очень редко можно наблюдать в форме прямого, открытого высказывания самого человека. Этот страх быть уничтоженным связан с наиболее глубоким онтологическим основанием бытия личности - права и уверенности в своем существовании, в своей самоидентичности, автономии "Я" от "не - Я". Подобный страх почти всегда бессознателен, но он создает личностную диспозицию, определенное видение мира, свою философию, причем начинает все это формироваться с детских лет при отсутствии чувства безопасности в случаях неприятия другими людьми, прежде всего родителями. У Чикатило страх смерти мог появиться не только из-за равнодушия к нему родителей и жестокого обращения сверстников, но и потому, что в те ранние годы он постоянно сталкивался с голодом, смертями, покойниками, точнее - не просто сталкивался, а жил в том мире.

Страх смерти не удел убийц. Он способен быть мощными стимулом труда и творчества: преодолевая его, человек может стремиться к накоплению жизненных благ, чтобы передать их детям и внукам, создавать произведения искусства и литературы, активно работать в науке, чтобы его труды пережили его. Можно думать, что чадолюбие, столь украшающее человека, своими глубокими корнями тоже связано с созидающей силой страха смерти.

Жизнь Чикатило могла бы развиваться дальше по иному сценарию, и вообще его преступное поведение хотя и не случайно, но и не фатально. Но тут появляется новый и исключительно мощный разрушительный фактор - импотенция. Она окончательно губит последние попытки хоть как-то приспособиться к этой жестокой и бессердечной для него среде, например путем удачного брака. Напомним в этой связи, что первое убийство он совершил после наступления полной половой слабости. К смерти же у него свойственное, амбивалентное отношение типа "тяготение - отвергание", т.е. он отвергает ее - и это страх смерти, но в то же время испытывает тяготение к ней, столь близкой с раннего детства. В этом тяготении к смерти, которое находит свое выражение во множестве кровавых убийств, преодолевается его страх перед ней, поскольку каждой такой расправой он как бы еще больше породняется с ней и ищет у нее милостей. Возможно, что как раз в этом лежит объяснение того, что убийца заглатывал кончики языков и другие небольшие части тела, а так же долго не мог расстаться и носил с собой по лесу куски расчлененных им покойников: он мог воспринимать части трупов в качестве символов смерти.

В то же время обращает на себя внимание тот факт, что в большинстве случаев Чикатило съедал те части трупа, которые связаны с сексом. Это можно интерпретировать так: преступник не был способен к сексуальному овладению телом, поэтому он, проглатывая "сексуальные" кусочки, на таком чисто символическом уровне владел телом, вступал в половые сношения. Возможно также, что, заглатывая именно "сексуальные" кусочки, он пытался (на бессознательном уровне) усилить свой половой потенциал. К тому же указанные части, как отмечалось выше, одновременно символизируют и смерть, что в совокупности мощно усиливало бессознательную мотивацию анализируемых поступков.

Необходимо отметить, что Чикатило достаточно хорошо осознает некоторые важные моменты своего поведения и даже их смысл. Так, он говорил: "Я отрезал половые органы, матку, груди и кромсал их, так как видел в них причину своего несчастья, своего отчаяния". Эти осмысленные его действия тоже носят символический характер, поскольку он уничтожал то, что олицетворяло недоступную для него область сексуальных связей, отсутствие которых было для него источником глубокой психотравмы. Он отрезал и мужские половые органы (у мальчиков), тем самым не только пытаясь, как уже говорилось, обрести мужскую силу, но и символически, абстрактно наказывая сам себя путем оскопления за полную свою импотенцию.

Подведем итоги. Мы полагаем, что преступления Чикатило носят характер его мести окружающему миру и мотивируются стремлением к самоутверждению. Правда, возникает вопрос, почему реализация такого мотива в его случае приняла столь кровавые, чудовищные формы. По-видимому, ответ следует искать в некрофильской натуре этого убийцы, в его страхе смерти и тяготении к ней; в тех его садистских наклонностях, которые обусловливают сексуальное удовлетворение при виде безмерных страданий, предсмертных конвульсий и агонии жертвы.

Чикатило - чрезвычайно противоречивое явление. С одной стороны - ничтожный, мелкий, всеми презираемый человечек, полный банкрот и неудачник в жизни, импотент и пассивный педераст, с другой - грозный и безжалостный убийца, кромсающий людей и расхаживающий по темному лесу с кусками человеческого мяса. У него серая, ничем не примечательная внешность постоянно нуждающегося мелкого чиновника, и он, замкнутый и отчужденный, ничем не обнаруживает себя, но в лесу становится неумолимым палачом нескольких десятков беззащитных женщин и подростков, вырастая в грандиозную фигуру, в абсолютное воплощение зла. Он получил от жизни то, что требовала его разрушительная суть, и в этом смысле - не проиграл.

Рассказывая нам о своих преступлениях, Чикатило был ровен и совсем не эмоционален. О себе, своей жизни и кровавых похождениях рассказывал спокойно, как обычно повествуют о вещах будничных, хотя и не очень веселых, часто жаловался на судьбу. Однако у него ни разу не промелькнула даже тень раскаяния о совершенных преступлениях и сочувствие к погубленным им людям. Впрочем, можно ли ожидать иного от человека, который сделал смерть своим ремеслом? Можно, если он ощущает себя на пороге вечности и боится собственной смерти, но у меня как раз и сложилось впечатление, что смертная казнь, близкая и вполне реальная, его совсем не беспокоит. Он ни разу не вспомнил ни о суде, ни о грядущем наказании, одним словом, ничем не проявил своего страха перед смертью. Это тяготение к смерти, в данном случае - к собственной.

Глава VI. "Неоднократные" и наемные убийцы

1. "Неоднократные" убийцы

Думаю, что название "неоднократные" убийцы не очень удачное, но ничего лучше я не смог найти. Это не серийные сексуальные убийцы, которые убивают через определенные промежутки времени и их преступные действия носят маниакальный характер, будучи объединены единственной мотивацией. Те, которых я назвал неоднократными, тоже, как и серийные сексуальные убийцы, являются некрофилами и убивают не одного, а двух и более человек, но иногда убивают одновременно. Это среди сексуальных убийц не встречается, и они никогда не движимы мотивами сексуального удовлетворения. Это - хулиганствующие и бытовые убийцы, а также корыстные убийцы, умышленно лишающие жизни других ради завладения их имуществом или деньгами; это террористы и иные экстремисты, снедаемые ненавистью к представителям других наций, религий или иных социальных групп, либо стремящиеся захватить власть любой ценой.

"Неоднократные" убийства совершаются и ради самого убийства, т.е. это преступление здесь является самоцелью. Это позволяет субъекту достичь определенного психологически комфортного состояния, что нередко детерминирует действия, обычно расцениваемые как учиненные из хулиганских побуждений. Такие "неоднократные" убийцы - соответственно, некрофильские личности в, так сказать, самом чистом виде, это принципиально иной тип личности, аналог которого очень трудно найти среди других преступников. Его глубокое научное познание имеет исключительное значение для науки и практики, поскольку в фокусе исследований оказываются самые странные, самые необычные и самые страшные люди. Они существенно отличаются даже от тех бандитов, которые убивают ради завладения деньгами или вещами (имуществом), т.е. ими двигают не корысть и не алчность, а только само желание убить. Изучение подобных личностей показывает, что они принадлежат не только нашему миру, но и тому, который находится за его гранью, небытию, куда они с легкостью отправляют других людей. Психологически они существуют как бы в двух мирах. В их лице мы сталкиваемся с какой-то сверхчеловеческой, трансцендентной реальностью.

В некоторых случаях убийства как бы нанизываются одно на другое, становясь чем-то вроде образа жизни, особенно если иметь в виду связанные с этими преступлениями иные обстоятельства.

17 сентября 1982 г. Ганин во время совместного распития спиртных напитков с К. в комнате коммунальной квартиры поссорился с ним и нанес ему 2 удара плоскогубцами, 8 ударов кулаком и 4 удара ножом в лицо и шею; от этих повреждений К. скончался на месте. Ганин был осужден, освобожден 4 февраля 1989 г.

13 января 1990 г., распивая спиртные напитки с П. и во время конфликта с ним, нанес ему не менее 18 ударов молотком по голове, отчего П. скончался. Ганин отрезал у трупа половые органы и частицы ягодиц. Это убийство суд квалифицировал как совершенное с особой жестокостью.

Ганин стал проживать у Д., нигде не работая и продолжая пьянствовать. Во время очередной пьянки 30 января 1990 г. он рассказал ей о том, что убил П., а затем, побоявшись, что она выдаст его, убил ее с особой жестокостью.

1 февраля 1990 г., опасаясь, что проживающая с Д. ее подруга Б. обнаружит труп Д. и выдаст его, Ганин подкараулил Б. в прихожей и там убил ее ударами туристического топора, что также квалифицировано как убийство с особой жестокостью. В день убийства в пивном баре встретил свою знакомую М., которую привел в квартиру, где находились трупы Д. и Б. В этой квартире он пьянствовал с ней до 5 февраля 1990 г. - дня обнаружения и трупов, и убийцы.

Ганин абсолютно деморализованная личность, типичный некрофил. Последние три убийства он совершил в течение 18 дней, причем все три - с особой жестокостью. Он не в состоянии выйти из им же созданного круга. Убийство, совершенное им в 1982 г., имело место при тех же обстоятельствах, что и все три последующих.

Ниже я приведу и другие эмпирические данные о всех названных здесь группах "неоднократных" убийц.

В целом "неоднократные" убийцы являются наиболее распространенной группой особо опасных преступников. Если серийные сексуальные убийства не очень сильно зависят от внешних социальных условий, являясь результатом субъективных психотравмирующих переживаний, то "неоднократные" намного ближе к этим условиям. Последние, в сущности, представляют собой обыденные, каждодневные обстоятельства жизни, воспринимаемые названными лицами совсем иначе, чем всеми остальными. Совершение таких убийств показывает, насколько они стали привычным способом решения жизненных проблем. Я имею в виду и убийства, совершенные из хулиганских побуждений, поскольку в основе их мотивации лежит стремление решить какие-то внутренние личностные проблемы.

При исследовании "неоднократных" убийств надо учитывать, что наши знания (в том числе и мои) о них, о психологии убийцы, равно как и их жертв, еще недостаточны. Но при всем том, что убийство, как и всякая смерть, покрыто покровом тайны и загадочности, в самих преступниках и самом акте насильственного лишения жизни нет ничего потустороннего и мистического. В своем подавляющем большинстве убийцы, а тем более "неоднократные", вполне заурядные люди, не обладающие особыми способностями и отнюдь не зловещие с виду, это не театральные злодеи, выступающие из мрака и в нем же скрывающиеся. Они страшны лишь во время нападения, когда в пьяном угаре крушат все топором или нападают на одинокую женщину на темной улице или в подъезде. Но в их личности нет ничего такого, что лежало бы на поверхности и объясняло бы их действия.

Если среди "неоднократных" убийц выделить тех, которые совершают соответствующие преступления в семейно-бытовой сфере, то следует выделить несколько особенностей последних. Прежде всего, криминогенность сожителей примерно в 5 раз превышает криминогенность лиц, состоящих в зарегистрированном браке. Кровавые конфликты имеют место и между разведенными супругами, если их связывают дети и остатки прежних чувств, тем более если они деформированы обидами и ревностью. К этому надо добавить, что разведенные мужчины, особенно если они не завели новую семью, спиртными напитками злоупотребляют гораздо чаще, чем те, которые состоят в зарегистрированном браке.

80-90% всех "неоднократных" убийств совершаются в состоянии алкогольного опьянения, но этот несомненный факт отнюдь не делает опьянение причиной совершения убийств и любых других преступлений. Он, этот факт, лежит на поверхности и всегда привлекает к себе повышенное внимание, но очень редки попытки объяснить его действительное значение.

Оно состоит в том, что опьянение снимает внутренние запреты, сформированный всей предыдущей жизнью самоконтроль, т.е. уничтожает то, что привито человеку цивилизации ей, и возвращает его, образно говоря, в состояние дикости. Подобный регресс для многих людей весьма желаем, хотя об этом они, как правило, ничего не знают, поскольку это - потаенное стремление, скрытое от сознания в глубинах психики. Если имеет место фактическое отрицание цивилизации путем ухода в далекое прошлое, то совершенное в рамках этого ухода преступление можно назвать проявлением психического атавизма.

Еще одну важную функцию выполняет опьянение для убийц: оно способствует забыванию содеянного, вытеснению в бессознательное психотравмирующих воспоминаний и переживаний о совершенном убийстве. Реализацию этой защитной функции я наиболее часто наблюдал среди тех, кто убил своих близких: отца, мать, детей, жен, сожительниц. Не сомневаюсь, что в некоторых случаях преступники лгали, утверждая, что ничего не помнят от опьянения, но во многих случаях так и было. В этом убеждают не только стойкие, начиная с первого допроса, утверждения о забывании случившегося, но и то, что обвиняемые не отрицали своей вины, признавали, что убили, однако не могли вспомнить и описать очень многие важные эпизоды и детали происшествия.

Некий Протасов, двадцати восьми лет, грузчик с восьмиклассным образованием, ранее судимый за хулиганство. На почве ревности он пытался задушить жену, а когда та убежала, ударами о стену убил их дочерей двух и трех лет. Протасов - привычный пьяница и из семьи привычных пьяниц: постоянно выпивали его отец и мать; злоупотребляла спиртными напитками и его жена. Убийство детей совершено в состоянии сильного алкогольного опьянения, он пил до этого несколько дней подряд, об обстоятельствах преступления ничего рассказать не мог, хотя и не отрицал, что мог совершить такое.

В связи с примером Протасова и многими другими аналогичными фактами возникает вопрос, почему в процессе конфликтов с женами убивают не только их, но еще и детей, причем даже очень маленьких. Я полагаю, что ответ можно найти в том, что мужья воспринимают собственных же детей психологическим продолжением ненавистной жены. Маленький ребенок почти всегда ближе к матери, чем к отцу, а дети постарше обычно защищают мать от насилия со стороны отца.

Отнюдь не случайно то, что чаще всего вытесняются из сознания те действия, в результате которых погибли родные и близкие, поскольку прежде всего такие преступления принято расценивать как наиболее безобразные. Я думаю, что даже те, которые вначале лгали, что ничего не помнят, за долгие годы пребывания в местах лишения свободы и после освобождения, как бы убедили себя в том, что им нечего вспоминать, и таким путем перевели психотравмирующие воспоминания в невспоминаемую сферу психики. В исправительных учреждениях осужденные за убийства тщательно избегают разговоров на тему о том, за что они осуждены, и попытки вызвать их на откровенность часто заканчиваются безрезультатно, причем я здесь имею в виду расспросы сотрудников названных учреждений и исследователей. Некоторые осужденные за убийства прямо просят не вспоминать содеянное ими или особенно стараются обойти молчанием детали.

Криминологами были опрошены убийцы из пьянствующих, случайно сложившихся уличных компаний. Результаты опросов дают понимание культуры потребления этих напитков в их среде. Более двух третей из них считают нормальным пить суррогаты, пагубно влияющие на психическое состояние и здоровье, не закусывая и в местах, запрещенных законом; подавляющее большинство не находят ничего предосудительного в доведении себя до состояния сильного алкогольного опьянения, в нецензурной брани в процессе выпивки. К числу запретов, принятых в таких группах, относятся поступки, ущемляющие права участников компании, связанные с выпивкой: нельзя часто пить за чужой счет, наливать себе спиртного больше, чем другим, присваивать деньги или купленную на общие деньги водку, навязываться в компании, не внеся своей доли. В условиях дефицита денежных средств при повышенной потребности в алкоголе такие проступки влекут за собой суровые групповые санкции.

Нетрудно заметить, что многие из перечисленных норм достаточно нравственны (например, запрет на присваивание общих денег), в то же время все они весьма красноречиво характеризуют этот низший, материально необеспеченный, в немалой степени люмпенизированный слой общества. Между тем в рамках именно этого "пьяного" (или "полупьяного") слоя совершается относительное большинство самых распространенных убийств - на бытовой почве. Причем в значительной части таких преступлений в нетрезвом виде были и преступники, и жертвы. Насилие в названном слое столь же привычно, как каждодневный прием пищи, оно впитывается с детства, становится привычной формой общения и принятым способом разрешения конфликтов. Мерзкое сквернословие и побои четко представлены в отношениях родителей и детей, между супругами, между соседями, между членами неформальных малых групп. Это особая культура, в которой бутылка водки есть признанная единица измерения материального и духовного благосостояния.

Среди убийц высок удельный вес ранее судимых лиц. Причем тех, кто отбывал наказание в местах лишения свободы. Если кражи, грабежи, разбои и хулиганство часто совершаются в течение года после освобождения, то убийства имеют место по прохождении более значительного времени. Очевидно, для совершения такого наиболее значимого преступления, как убийство, необходимо больше времени для накопления и обострения внутренних конфликтов, вызывающих сильные психотравмирующие переживания.

Вместе с тем нужно должным образом оценить два взаимосвязанных и схожих обстоятельства: нахождение в период совершения преступления в среде тех, кто ведет антиобщественный образ жизни, и пребывание среди преступников в местах лишения свободы. Оба эти обстоятельства формируют в человеке установку решать свои проблемы с помощью силы, не считаясь с жизнью, здоровьем и достоинством других. Таких проблем довольно много у лиц, которые вернулись в условия свободы, но не смогли успешно адаптироваться к ним. Многие из ранее судимых лиц являются носителями социально порицаемой субкультуры и тех психологических особенностей, которые они унаследовали или (и) усвоили в течение своей жизни. В зависимости от типа и структуры личности указанные черты могут более или менее жестко регламентировать и регулировать ее поведение.

Среди ранее судимых "неоднократных" убийц большую часть составляют те, которые в прошлом наказывались не за убийства, а за другие преступления, прежде всего кражи, грабежи и хулиганство.

Можно отметить и постепенное нарастание агрессивности у многих преступников: вначале совершаются мелкие хулиганские действия, наносятся оскорбления, побои, легкие телесные повреждения и только затем - убийство; возможен и другой путь: хулиганство, грабежи, разбои - убийство. Но ни в коем случае не следует утверждать, что убийствам всегда предшествуют менее опасные преступления и мелкие правонарушения, поскольку нередко убивают, причем не одного, а нескольких человек, и те лица, которые ранее не допускали никаких аморальных поступков. К числу таких убийц относятся, например, те, которые убили из ревности или мести в состоянии сильного душевного волнения. Но то, что благополучные в прошлом люди насильственно лишают кого-то жизни, ни в коем случае не говорит о том, что это лишь случайность в их жизни. Любой поступок, насильственно-смертельной в том числе, есть порождение внутренних сил и конфликтов данной личности, он, этот поступок, субъективно логичен и целесообразен для нее.

Среда ощущается убийцами вообще, и "неоднократными" убийцами в особенности, как враждебная. В связи с этим у них затруднена правильная оценка ситуации, и эта оценка легко меняется под влиянием аффекта. Повышенная восприимчивость к элементам межличностного взаимодействия приводит к тому, что индивид легко раздражается при любых социальных контактах, ощущаемых как угроза для него. Это мы видим, например, в действиях Ганина.

Такие люди обладают довольно устойчивыми представлениями, которые, однако, с трудом поддаются корректировке, а тем более существенным изменениям. Другими словами, если они имеют о ком-то или о чем-то свое мнение, то их трудно переубедить. Все затруднения и неприятности, с которыми они встречаются в жизни, интерпретируются как результат чьих-то враждебных действий. В своих неудачах они склонны обвинять других, а не себя, что весьма облегчает снятие с себя какой-либо ответственности.

Наиболее чувствительны убийцы в сфере личной чести или того, что они считают честью, поскольку для них характерно повышенное сознание своей ценности. Из-за наличия постоянного аффективного переживания, что менее достойные пользуются большими правами и возможностями, чем они, у них может возникнуть потребность защитить свои права, и они начинают играть роль "борца за справедливость". Поэтому "справедливое" убийство можно наблюдать не только при разбоях, когда как бы перераспределяется имущество, но и при совершении убийств из мести или ревности, когда якобы отстаивается личная честь, и даже при учинении хулиганских действий.

Убийцам свойственны эмоциональные нарушения, психологическая, а иногда и социальная отчужденность, а также трудности, связанные с усвоением моральных и правовых норм. Последнее может зависеть от наличия расстройств психической деятельности, препятствующих надлежащему нравственному воспитанию. Такие люди совершают преступления чаще всего в связи с накопившимся аффектом в отношении того или иного человека или ситуации, причем аффект возникает и развивается по своим внутренним закономерностям и автономно от среды. Поэтому иногда бывает так трудно, а часто и невозможно урезонить домашнего дебошира или уличного хулигана.

Убийцы часто переносят на других то, что свойственно им самим, а именно агрессивность, враждебность, мстительность, и воспринимают этих людей уже с такими ими же спроецированными качествами. Для потенциальных убийц понятно, что от людей с дурными намерениями нужно защищаться, лучше всего - нападая на них, а поэтому, совершая акт насилия, убийца считает, что защищает других людей. Следовательно, убийц отличает не только высокая восприимчивость в межличностных отношениях, но и искаженная их оценка. Насильственные реакции с их стороны могут происходить по принципу "короткого замыкания", когда даже незначительный повод может сразу вызвать разрушительные действия.

Дать обстоятельные в то же время объединяющие характеристики всех "неоднократных" убийц невероятно трудно, особенно если иметь в виду не только их социально-демографические и уголовно-правовые, но еще и психологические особенности. Поэтому выход их положения видится в использовании сведений, предоставленных администрацией мест лишения свободы, где такие преступники отбывают наказание. "Неоднократных" убийц можно встретить в любом исправительном учреждении, но больше всего их там, где отбывают пожизненное лишение свободы. Одной из них является исправительная колония в Вологодской области (по существу, тюрьма), где содержатся свыше 170 пожизненно осужденных. По данным администрации этого учреждения (там я побывал в августе 2009 г.), содержащиеся там преступники характеризуются следующими чертами.

Осужденные за убийства с корыстной мотивацией составляют 36%, за убийства, сопряженные с изнасилованием, - 22%; за убийства на почве бытовых отношений - 30%; за убийства из хулиганских побуждений - 12%. Нет ни одного, кто был бы наказан только за одно убийство, каждый совершил не менее двух убийств. Их жертвами стали 523 человека, из них: жертвами убийств - 377 человек, покушений на убийство - 50 человек, жертвами изнасилований и покушений на изнасилование - 76 человек (в том числе дети - 42 человека), жертвами, здоровью которых был причинен тяжкий вред, - 20 человек. Эти весьма красноречивые данные следует дополнить тем, что 25% из числа всех отбывающих наказание, были осуждены впервые, 30% - во второй раз; 45% - в третий и более раз.

Необходимо привести и некоторые социально-демографические особенности этих особо опасных убийц.

Нет никакого образования только у 15 осужденных. Начальное и неполное среднее имеют 18%, среднее и среднее профессиональное - 79%, высшее и неоконченное высшее - 2%. Их семейное положение характеризуется тем, что женаты в прошлом были только 16%, разведены - 32%, холосты - 52%. Эти скудные демографические данные не дают, разумеется, ответа на вопрос о том, почему они совершили столь тяжкие преступления. Приведенные данные тем не менее необходимы для их общей характеристики.

Такой же описательной особенностью отличаются и общие психологические характеристики того же контингента преступников. Психологом названного исправительного учреждения А.Е. Стариковой было осуществлено психодиагностическое обследование 97 пожизненно лишенных свободы с помощью теста Шмишека. Ею было выявлено, что преобладающими акцентуациями у них являются:

1. Экзальтированный тип (24 осужденных - 25% опрошенных). Главной особенностью экзальтированной личности является бурная, экзальтированная реакция. Они легко приходят в восторг от радостных событий и в отчаяние от печальных. Их отличает крайняя впечатлительность по поводу печальных событий и фактов. При этом внутренняя впечатлительность и переживание сочетаются с ярким их внешним выражением.

2. Для осужденных тревожного типа (19 осужденных - 19%) характерно постоянное, притупляющееся, но никогда не исчезающее окончательно, смутное ощущение угрозы, ожидание неудачи в любых взаимоотношениях. Самооценка их ситуативно колеблется, часто занижена; они не уверены в себе, склонны к мелочности, к колебаниям, к перепроверке себя, подозрительны и оттого субъективны в суждениях, ощущают надвигающуюся беду, постоянно напряжены.

3. Эмотивный тип (18 осужденных - 18%). Главной особенностью эмотивной личности является высокая чувствительность и глубокие реакции в области тонких эмоций. Но эти особенности у убийц проявляются в сфере межличностных отношений, в глубоких переживаниях по реальным и надуманным поводам, поэтому они весьма ранимы. Иными словами, их чувствительность обращена на самих себя. Все эти особенности, как правило, хорошо видны и постоянно проявляются во внешних реакциях личности в различных ситуациях. Характерной особенностью личности является повышенная слезливость.

4. Циклотимный тип (13 осужденных - 13%). Важнейшей особенностью циклотимного типа является смена состояний. При этом такие перемены являются и не редкими, и не случайными. В гипертимной фазе поведение типичное - радостные события вызывают не только радостные эмоции, но также и жажду деятельности, повышенную словоохотливость, активность. Печальные события вызывают не только огорчение, но и подавленность. В этом состоянии характерны замедленность реакций и мышления, замедление и снижение эмоционального отклика.

5. Гипертимный тип (10 осужденных - 10%). Заметной особенностью гипертимного типа личности является постоянное (или частое) пребывание в приподнятом настроении, несмотря на отсутствие для этого каких-либо внешних поводов. Приподнятое настроение сочетается с повышенной активностью, жаждой деятельности. Характерны общительность, повышенная словоохотливость. На жизнь смотрят оптимистически, не теряя оптимизма при возникновении трудностей. Трудности часто преодолевают без особого труда в силу органично присущей им активности1.

6. Возбудимый тип (8 осужденных - 8%). Для осужденных данного типа характерны такие особенности, как повышенная активность, стремление не столько к лидерству, сколько к преобладанию над другими, отсутствие четкой жизненной позиции и слабое усвоение нравственных и социальных норм. Они стремятся самоутвердиться в любой жизненной ситуации, но при этом не склонны к расчету, почти не способны прогнозировать последствия своих действий, поведения, учитывать имеющийся жизненный опыт. Они эмоционально возбудимы, довольно легко и часто необдуманно принимают любые решения, вспыльчивы, находятся как бы в состоянии постоянной готовности к негативным эмоциональным реакциям, нетерпеливы, склонны к риску. Они постоянно готовы к противодействию чьему-либо внешнему влиянию, воздействию, склонны опираться на собственное субъективное мнение и действуют чаще всего, подчиняясь первичным побуждениям, влечениям, стремятся к самоутверждению и доминированию. Данным осужденным присуща злопамятность, склонность к накоплению отрицательного аффекта, возбудимость.

7. Демонстративные личности (5 осужденных - 5%). Они эгоцентричны, эмоциональны, артистичны, любят поговорить, в интересах и увлечениях непостоянны и поверхностны. Один их осужденных, с кем я беседовал в Вологодской исправитель ной колонии, был не просто словоохотлив: он представил мне план обширной работы с осужденными пожизненно, но еще и программу исправления убийц. Он обильно фантазировал на тему, что является поэтом и композитором, а песни его сочинения всегда исполняют звезды российской эстрады.

По данным администрации упомянутой колонии, 65% содержащихся там преступников полностью признали свою вину в совершенных преступлениях, а 26% - лишь частично. Однако эти сведения вызывают у меня недоверие. Мой опыт обследования убийц показывает, что признание своей вины обычно носит формальный характер, это не глубокое раскаяние или покаяние, переворачивающее и обновляющее человека, оно не носит необходимого морального заряда. Убийцы говорят об этом нехотя и стараются побыстрее закончить об этом разговор. Те, с кем мне удалось побеседовать в Вологодском учреждении (их было, правда, всего 7 человек), совсем не были исключением из общего правила: только один из них выразил сожаление, но какое-то натужное, неискреннее. Двое вообще ни в чем не считали себя виновными и бурно возмущались, что так сурово наказаны.

Один из них - Гридин, 40 лет, под стражей с 1989 г., т.е. 20 лет. Осужден за убийство трех девочек-подростков. Все они были им задушены и раздеты догола, но не изнасилованы. По данным следствия и суда, Гридин был сексуально несостоятелен, его нападения были попыткой проявить себя в качестве мужчины, но и они оказывались абсолютно неудачными.

Он все отрицает и построил собственные версии того, что произошло в последний раз, когда его задержали, как велось следствие и якобы подтасовывались доказательства его виновности. Похоже, что он сам поверил в свою невиновность, поэтому многократно жаловался, но все его обращения в вышестоящие судебные инстанции оставались без удовлетворения.

Психологическое обследование Гридина показывает, что он замкнут, скрытен, малообщителен, испытывает трудности в установлении контактов с другими людьми, в том числе с женщинами. Эгоистичен и сосредоточен на себе, при этом самооценка завышена и насыщена сверхценными идеями, которые пытается навязать другим, а если они этого не хотят, становится раздражителен, конфликтен, упорно отстаивает свои

Дистимические состояния, в противоположность гипертимным - приподнятым, выражают сосредоточение человека на мрачных, печальных сторонах жизни. События, его глубоко потрясшие, могут приводить к депрессии (подробнее см.: Леонгард К. Акцентированные личности. Киев, 1981). взгляды. При этом игнорирует нравственные установления, проявляя эмоциональную холодность, равнодушие к чужим страданиям и вообще к чужим чувствам. Постоянно заботится о своем будущем, причем не только в местах лишения свободы, и эти заботы наряду с завышенной самооценкой активно участвовали в детерминации его преступных действий. В женщинах бессознательно ощущает угрозу себе, т.е. переносит на них те факторы, которые коренятся в нем самом. Происходит это по той причине, что он неспособен ощущать себя источником собственного же неблагополучия, не может принять себя таким.

Скорее всего, Гридин никогда ни в чем не признается.

В заключение приведу некоторые данные о том, в каких условиях отбывают наказание особо опасные убийцы (они примерно такие же и в других аналогичных учреждениях), а также сведения об их психических состояниях, полученные психологом Стариковой. Думается, что вся эта информация представляет немалый интерес.

Осужденные проживают в камерах, как правило, не более чем по два человека. По просьбе осужденных и в иных необходимых случаях (при возникновении угрозы их личной безопасности), по постановлению начальника колонии, они могут содержаться в одиночных камерах. Труд осужденных организуется также в соответствии с требованиями камерного содержания. Осужденным ежедневно предоставляется прогулка продолжительностью полтора часа; при хорошем поведении и при наличии возможности в колонии время прогулки может быть увеличено до двух часов. По прибытии все осужденные помещаются в строгие условия отбывания наказания, в которых обязаны находиться не менее 10 лет. Если в период пребывания в следственном изоляторе к осужденному не применялась мера взыскания в виде водворения в карцер, срок его нахождения в строгих условиях отбывания наказания исчисляется со дня его заключения под стражу. Со строгих условий на обычные осужденные переводятся также при отсутствии взысканий за нарушение режима отбывания наказания. Отбыв в обычных условиях не менее 10 лет и при отсутствии взысканий, осужденный может быть переведен в облегченные условия отбывания наказания.

При проведении мероприятий, предусмотренных распорядком дня (прогулка, баня), контакт между осужденными, находящимися в разных камерах, исключается.

Все действия выполняются с разрешения и по команде дежурного младшего инспектора отдела безопасности, а проведение любых мероприятий производится исключительно по распоряжению оперативного дежурного и при наличии не менее трех сотрудников, непосредственно контролирующих данное мероприятие.

При выводе осужденного из камеры соблюдается строгий порядок: открытие дверей камер производится только с разрешения оперативного дежурного, начальника отдела безопасности или заместителя начальника по безопасности и режиму, с обязательным присутствием оперативного дежурного или помощника. Осужденный докладывает свои установочные данные, находясь в положении для обыска у стены. Передвижение осужденных вне камеры осуществляется только в наручниках.

Прибытие осужденного в колонию в адаптационный период (до 1 года) является для него стрессогенным фактором, так как он попадает в изоляцию, нарушается привычный образ жизни, хотя не исключено, что первые один-два года, особенно если до этого он не помещался в условия социальной изоляции, человек может не до конца осознавать коренное изменение своего социального статуса и продолжать жить и мыслить категориями "свободы". В этот период у него преобладают мысли о прошлом, попытки переосмысливания случившегося. Настоящее, а тем более будущее, которое вообще представляется туманным и неопределенным, еще воспринимается чем-то реальным.

Как отмечает Старикова, когда происходит шокирующее осознание того, что наказание пожизненное, у осужденных появляются тревожно-депрессивные реакции с преобладанием угнетенного, подавленного настроения, безнадежности, отчаяния, пессимизма, усиливается чувство жалости к себе. Возрастает внутреннее напряжение, раздражительность. Все это сопровождается двигательным беспокойством. Осужденные либо "мечутся" из угла в угол, либо находятся в состоянии апатии и безразличия. Часты истерические реакции, которые находят выход в демонстрации негативного поведения, стремлении привлечь к себе, как к невинно пострадавшему, внимание администрации. Осужденные хотят вызвать у окружающих сочувствие, постоянно пишут письма родным и знакомым. Это связано в значительной степени с определенными функциональными сдвигами в сердечно-сосудистой системе как реакции организма на хронический стресс.

В этих случаях все внимание преступника приковывается к собственной личности, своему самочувствию. У него укрепляется убеждение в том, что в его здоровье появились необратимые изменения. Он начинает предъявлять многочисленные жалобы на здоровье, причем нередко искренне уверен в них. Пытаясь привлечь к себе внимание, он может проявлять склонность и к симуляции, а также членовредительству и демонстративно-шантажным реакциям в виде неопасных суицидальных попыток. Однако следует помнить, что на фоне депрессивного состояния возможны и истинные суициды. Спустя некоторое время (примерно 2-3 года) у осужденных наступает период, когда психические состояния и личностные реакции на сам факт лишения свободы сглаживаются. Приобретается устойчивый "синдром лишенного свободы".

Примерно через 5-7 лет лишения свободы наступают трудно обратимые изменения в психике человека, находящегося в длительной изоляции.

После 10 лет изоляции для психики осужденного, продолжает Старикова, становится характерен так называемый "фрустрационный синдром", проявляющийся в виде окончательной "ломки" жизненных планов и проявления вновь чувства безнадежности, незащищенности, отчаяния, обреченности. Типичным состоянием является усиление тоски по дому, родным и друзьям, по прежнему образу жизни, которые часто идеализируются. "Синдром тоски" включает повышенную возбудимость и раздражительность, грусть, дискомфорт. Особенно остро тоска проявляется в канун семейных праздников, после получения писем из дома, по окончании свиданий.

К основным причинам, активизирующим состояние тоски, относятся наличие у осужденных свободного незанятого времени, однообразие и монотонность, отсутствие перспектив, одиночество, самоизоляция. Постепенно все большее место занимает состояние апатии, которое парализует волю, интеллект и является предпосылкой для психологической деградации личности, создает почву для развития психических заболеваний.

Развитие психического расстройства часто сопровождается бессонницей, раздражительностью, растерянностью, озлобленностью, повышенной агрессивностью и аутоагрессивностью, которые постепенно накапливаются и требуют определенной разрядки в виде драк, малоперспективных и необдуманных вариантов побега, притеснения слабых.

По истечении 15 и более лет наблюдается нарастание ложной убежденности в своей невиновности. Все это проявляется в "синдроме невинно пострадавшего". Нарастают тревожность, депрессивные состояния, зависимость от внушающих воздействий.

Наиболее частым проявлением этого периода являются серьезные нарушения сна, такие как расстройство засыпания, раннее пробуждение, неглубокий сон, бессонница, кошмарные сновидения. Длительные нарушения сна психологически и физически изнуряют человека, вызывают у него головные боли, делают его раздражительным, замкнутым, озлобленным.

Результаты психодиагностических обследований, социально-психологических опросов, коррекционных бесед позволили Стариковой сделать следующие выводы о психологических состояниях осужденных:

1. Наряду со стремлением сдерживания эмоциональных проявлений эмоциональная сфера осужденных к пожизненному лишению свободы может быть охарактеризована как неустойчивая, подверженная влияниям извне с тенденцией к повышению тревожности. Преобладающий фон настроения - сниженный, пессимистичный.

2. Агрессивные тенденции контролируются; однако, не имея возможности "разрядки", отрицательные эмоции накапливаются, что создает определенную угрозу возникновения аффективного всплеска.

3. Отсутствие частых, серьезных конфликтов может быть объяснено стремлением части осужденных не потерять уважение к себе. Происходит частичное осознание, что демонстрация своих антисоциальных взглядов и установок не приведет ни к чему, кроме изоляции. Неудовлетворенная потребность в самореализации и достижении желаемых целей компенсируется повышением сдержанности и самоконтроля, конформизмом, готовностью к нормальному взаимодействию.

4. Установки и суждения осужденных достаточно ригидны, устойчивы.

5. Отмечается тенденция к утрате реальных и конкретных жизненных целей, подмена их "увлечениями", стремлением к реализации потребности в переживаниях, доброжелательности и сочувствии, мечтами и фантазиями.

6. Отмечается рост числа осужденных, имеющих психические отклонения, по мере увеличения числа лет, проведенных в строгой изоляции.

2. Наемные убийцы

Наемное убийство - одна из древних "профессий", появившаяся как разновидность убийства, а также потому что некоторые люди по каким-то причинам не могли сами лишить кого-то жизни. Убийство почти всегда исключительно значимый акт в тех обществах и в той социальной среде, которые стремятся защитить человека; соответственно, и плата за найм для его совершения должна быть высокой. Однако нанимают убийц не только в средних и высших слоях общества, но и среди малообеспеченных и необеспеченных людей, даже на самом дне. Здесь плата должна соответствовать общему уровню достатка.

В 90-х гг. в нашей стране ежегодно совершалось 150-200 наемных убийств, в 2006 г., по данным ГИАЦ МВД РФ, зафиксировано 44 убийства по найму. Убивают банкиров, коммерсантов, промышленников, свидетелей и возможных разоблачителей, сотрудников правоохранительных органов, в том числе не соглашающихся идти на поводу у опасных преступников, несговорчивых государственных деятелей, сообщников из организованных преступных групп, значительно реже - журналистов и политических противников (последних - значимых только на местном уровне). Убивают для устрашения других, устрашения конкурентов, наказания за несговорчивость, обман и надувательство, в преступных группах - за предательство и сотрудничество с правоохранительными органами. Есть основания думать, что распространенность наемных убийств в финансовой и производственной сферах есть прямое порождение разбойничьего этапа капитализации страны, отражение ее нравственности и традиций.

Наемные убийства существовали, конечно, и в СССР, но отнюдь не в таких масштабах, хотя бы по той причине, что тогда не было банкиров, коммерсантов, промышленников. Наемные убийства совершались, порой, и вследствие интимных межличностных конфликтов, нередко эротического характера, иногда для достижения корыстных целей. Нанимали, например, для устранения неугодного родителя или супруга, причем, бывало (и бывает), склоняли к этому пьяницу-соседа или другого знакомого за небольшое вознаграждение или угощение. С таким "наемником" часто действуют совместно, он просто помогает. Если убивают мать или отца с целью ограбления, похищенное делится между нанимающим и нанимаемым, хотя случается и так, что похищать-то оказывается нечего.

Р. жила в деревне с мужем-пьяницей, который часто избивал ее. Она решила избавиться от него и в сообщники привлекла соседа, тоже, впрочем, пьяницу, которому пообещала небольшую сумму денег и несколько бутылок водки. Сосед, предварительно крепко выпив, убил спавшего во дворе мужа ударами камня по голове, после чего вдвоем с женой они тут же закопали труп. Это преступление раскрыли довольно быстро, убийцы почти сразу признались во всем.

Понятно, что нас здесь интересуют не такие примитивные наемные убийцы, а те, которые сделали убийство по найму своей профессией, источником получения значительного материального вознаграждения. Они-то и представляют исключительную общественную опасность, тем более что относительно редко несут уголовное наказание. Эти их действия становятся сенсацией в средствах массовой информации, которые невольно создают им паблисити, что особенно привлекательно для молодых людей. В них не будет недостатка в современном мире и в нашей стране в ближайшей перспективе, с ее социальной неустроенностью и военными конфликтами, с ее высоким уровнем гангстеризма. Чем ниже нравственность, чем эффективнее пропаганда вседозволенности и добывания материальных благ любой ценой, тем больше будет людей, которые чужую жизнь оценивают лишь с позиции того, выгодно им или нет уничтожить ее.

Благодаря бульварной художественной литературе и кинофильмам, западным и отечественным, киллер приобрел все черты романтического героя, сурового и решительного, но в душе доброго и благородного, несомненно способного на высокие чувства. Он, боже упаси, ни в коем случае не преступник, а неуловимый и неустрашимый персонаж, которого, конечно, не может не полюбить женщина, причем вполне его достойная. В 90-х гг. прошлого века мы очень надеялись, что этот "милашка" исчезнет со страниц желтых романов и дешевых фильмов, равно как и его единоутробная сестра - валютная проститутка. К сожалению, ни того ни другого не произошло.

Между тем среди наемных убийц выделяются отдельные преступники - своей жестокостью, наглостью, везучестью, какой-то особой бессовестностью, которая проявляется не только в самих совершаемых ими убийствах, сколько в сопутствующих или предшествующих им обстоятельствах. Таким был, например, Александр Солоник, убедительный портрет которого дан И.М. Мацкевичем*(92) . Солоник был типичным некрофильским убийцей.

По данным некоторых исследователей (А.Г. Корчагин, В.А. Номоконов, В.И. Шульга), в 90-х гг. прошлого века в России ежегодно совершалось 500-600 наемных убийств, в 1994 г. - 562. Однако эти данные вызывают серьезные сомнения, поскольку в число наемных не могут входить все убийства, совершенные членами организованных преступных групп в отношении представителей таких же групп. Сейчас, в 2000-х гг., заказных убийств стали совершать меньше, чем в девяностых прошлого века.

Чаще всего, хотя далеко не всегда, преступные сообщества убийц не нанимают, а сами расправляются со своими соперниками. Иногда преступники специально объединяются для совершения убийств за плату. Так, в апреле 1995 г. в Москве и Подмосковье была задержана группа наемных убийц из Новокузнецка, которые предположительно совершили сорок одно заказное наемное убийство.

Наемные убийцы - это те, которые (как и большинство террористов) убивают не по страсти, не из-за ненависти к конкретному человеку и мести, а по холодному расчету. Это - преступники-рационалисты, что не исключает, а, напротив, предполагает наличие у них сложнейшего переплетения глубинных мотивов именно такого поведения, не охватываемых их сознанием. И это - профессионалы, многие из них получили необходимую подготовку в армии, в Афганистане, Таджикистане, на Кавказе и во всех тех местах, где проходили боевые действия, в которых они принимали участие. Их подготовка началась еще в подростковых драках, совершенствовалась в преступных действиях организованных групп, при выполнении заданий по наказанию неугодных группам людей, при насилии над молодыми солдатами или "козлами отпущения" в исправительных колониях. Сейчас, принимая "заказы" на убийства, они могут находиться в составе организованных преступных групп, что чаще и бывает, либо объединяться в отдельные группы, как уже отмечалось выше, но об их существовании знают те, кто хочет прибегнуть к их услугам.

Чаще они используют огнестрельное оружие, причем стараются применять такое, которое, по их данным, не имело криминальной предыстории. Его бросают на месте. Они очень осторожны, внимательны, мобильны, обычно тщательно готовятся к "работе", осматривают место будущего покушения, определяют точки, с которых будут действовать, способы маскировки, пути отхода, располагая транспортом. Взрывы, а тем более пожары применяются реже. Известны случаи применения ядов, а также радиоактивных веществ, вызывающих медленную, но верную смерть. В последних двух случаях виновных обнаружить очень трудно и по той причине, что смерть не всегда фиксируется в качестве насильственной. Продуманность всех деталей, тщательный выбор оружия и т.д. входят в сердцевину ремесла всех убийц, являются условием их работы, которую надо выполнять очень хорошо, иначе придется расплачиваться собственной головой. То, что нормальному человеку представляется абсолютно диким, для них почти обыденное дело. Пистолет или автомат есть орудие его труда, как скальпель для хирурга, отвертка для монтера, лопата для крестьянина, поэтому пистолет, как скальпель, должен быть в наилучшем рабочем состоянии. Я сказал "почти обычное дело" не случайно, поскольку оно обычно для них как работа, но убить и для них необычно, что предопределяет очень высокую оплату их услуг. Как хирург вырабатывает определенную психологическую, нравственную, профессиональную позицию к оперируемому и к самой операции, так и наемный убийца должен создать некую установку к собственным действиям и их жертве. Разумеется, такую установку невозможно выработать произвольно, ее не сможет сформировать каждый человек, даже если бы и захотел это сделать, поскольку она является спонтанным результатом прожитой жизни и имманентным концентрированным выражением субъективных психологических черт данной личности.

Если один человек воспринимает другого лишь как мишень для выстрела, он обязательно должен быть отчужденной личностью. Но не такой, как, например, угрюмый и необщительный старый холостяк, а отчужденной, так сказать, абсолютно, что означает полную или весьма значительную отстраненность от жизни и некрофильность. Наемный убийца - эмоционально холодная личность, что исключает сопереживание, идентификацию с людьми, умение поставить себя на их место.

Такая особенность присуща почти всем наемным убийцам, действующим как на большом расстоянии, так и вблизи. Некоторые из них вообще не воспринимают жертву как живого человека, тем более как индивидуальность, для них это нечто безликое и неопределенное, это то, что стоит между убийцей и его гонораром. Одним словом - это мишень.

Но мишень мишени рознь, а отсюда и все связанные с преступными действиями обстоятельства, но важно еще и то, действовал ли преступник с большого расстояния, или вблизи, даже вплотную. В первом случае деперсонализировать жертву проще, поскольку здесь нет непосредственного эмоционального контакта. Во втором же случае преступник должен обладать рядом психологических особенностей, в том числе повышенной агрессивностью, жестокостью, эмоциональной холодностью.

Можно ли считать, что наемными убийцами движет лишь корысть? Думать так, значит серьезно упрощать проблему. Во-первых, как уже отмечалось, наемные убийцы по большей части некрофильские натуры, чье поведение определятся самой потребностью в убийстве. Во-вторых, это игроки, которым очень нужно побывать в острых, возбуждающих ситуациях риска и опасности, что совсем не противоречит ранее высказанному утверждению о хладнокровии и осмотрительности таких людей. В названных ситуациях могут успешно действовать спокойные, выдержанные личности, умеющие просчитывать разные варианты. В-третьих, отнюдь не исключено, что отдельные нанимаемые для убийства лица мстят бизнесменам или коммерсантам за то, что те умнее и богаче, что они делают то, о чем убийца может лишь мечтать. Но мотив мести встречается все-таки реже остальных. В целом же нетрудно заметить, что мотивация наемных убийств, как, собственно, и других убийств, сложна и разнопланова.

Корыстная заинтересованность киллера может обеспечиваться не только деньгами - ведь корысть есть получение некой выгоды. Поэтому стимулом может быть обещание заказчика устроить исполнителя на высокооплачиваемую работу, продвинуть по службе, обеспечить принятие в учебное заведение или незаконно выдать диплом об его окончании, пообещать половую близость, избавить от материальных затрат и т.д. Корыстные стимулы могут быть самые разные и подчас неожиданные. Но все они, кроме денег, не имеют, как правило, отношения к тем наемным убийцам, которых следует отнести к категории особо опасных преступников. Профессиональные киллеры не нуждаются в продвижении по службе или дипломе о высшем образовании. Им нужны деньги. Однако это не означает, что преступные действия именно таких лиц строго мономотивировано, напротив, оно вполне может быть полимотивировано: наряду с жаждой получения денег киллер может быть стимулирован религиозной или национальной принадлежностью жертвы или ее государственной деятельностью. В этих случаях его действия могут быть довольно эмоциональны.

Убийцы вообще отличаются от других людей повышенной ранимостью и восприимчивостью в межличностных отношениях. Так вот наемные убийцы отличаются от "обычных" тем, что этой чертой не обладают. Эти люди в некотором смысле глухи к внешним факторам, которые других лиц, ставших убийцами, выводят из равновесия и толкают на совершение насильственных действий. В силу этой особенности профессиональные убийцы, вероятно, не дадут себя втянуть в уличную ссору или домашний конфликт. В таких обстоятельствах они ответят насилием на насилие, скорее всего, лишь в крайнем случае, но сами, конечно, не будут провоцировать подобные ситуации. Вообще такие люди внешне должны вести себя весьма благопристойно и не привлекать к себе излишнего внимания. Это тоже одно из условий успешного выполнения ими "заказов", которые поступают хотя и редко, но все-таки дают возможность проявить себя и заработать крупные суммы денег.

Таким образом, в лице наемных убийц мы сталкиваемся с совершенно необычным явлением, с особой категорией преступников. Они должны быть решительными, собранными, храбрыми и хладнокровными, относиться к совершаемым им преступлениям как к работе, но не простой, а с высоким, даже сверхвысоким уровнем риска. Они отвечают не только и не столько перед заказчиком, но в первую очередь перед самим собой, что останутся в безопасности после совершенного посягательства на жизнь другого человека. Можно обоснованно предположить также, что на бессознательном уровне собственное их тело и умение убивать ими ощущается как некоторая их самостоятельная особенность, даже как некий не данный другим дар. Причем психологическое отчуждение от этих факторов, как и само убийство, могут быть исключительно сильными и существовать лишь в категориях "выгодно - невыгодно". Не исключено, что, так сказать, преступная часть жизни конкретного индивида будет отделена от других частей.

Я беседовал, причем довольно долго, с осужденным за два профессионально совершенных убийства и пособничество в совершении ряда других таких же преступлений. Мой собеседник оказался улыбчив, спокоен, выдержан. О совершенных убийствах говорил обстоятельно, но не выражая никакого сожаления по поводу содеянного, не испытывая никаких чувств к своим жертвам, а об их социальном статусе узнал лишь в ходе следствия и суда. Как и другие профессиональные убийцы, этот "мой собеседник" оказался совершенно неспособным идентифицироваться со своими жертвами. Он ничего не мог о них сказать, с большим трудом и только в общих словах описывал свои жертвы, причем только внешний вид. Иногда складывалось впечатление, что он вообще ничего не хотел знать о жертве, кроме тех сведений, которые были необходимы для успешного выполнения "заказа".

Нежелание располагать информацией о жертве выше названного объема способствует отчуждению от нее убийцы и рационализации собственных преступных действий. Следовательно, оно способствует совершению убийства. Это не вызывает сомнений, однако ясно, что получение преступником "излишних" для него сведений может сорвать задание, так как способно пробудить в нем совесть или жалость. Профессиональные киллеры умеют контролировать свои эмоции, многие из них не проявляют агрессию в обыденных ситуациях, что в совокупности создает впечатление об их неагрессивности вообще. Это, разумеется, не так: убийство даже на значительном расстоянии и невключение в него своих эмоций отнюдь не свидетельствует об их неагрессивности хотя бы потому, что они знают о лишении кого-то жизни своими действиями. Они получают психологическое удовлетворение и от хорошо проделанной "работы", и от высокой ее оплаты. Этим они тоже весьма существенно отличаются от "обычных" убийц - в той же мере, в какой профессиональный преступник не похож на иных преступников. Но профессиональные убийцы могут не отличаться жестокостью, что в первую очередь относится к убийцам-снайперам. Об их жестокости можно говорить, например, в том случае, если они относятся к убийству по заказу как к работе, необычной, но все-таки работе. Профессиональные убийцы ощущают и могут даже осознавать свою особость, свой статус как более высокий, чем у других людей. Они могут совершать убийства, убивая не только тех, кто "заказан", но и их спутников, даже детей. Делается это для того чтобы не было свидетелей, но еще и потому что сама расправа доставляет им удовлетворение.

Я имею в виду именно наемных убийц, а не тех, кто их нанимает, и не тех, кто им способствует. Последних вряд ли можно считать особо опасными преступниками хотя бы потому, что подобного рода "заказы" они могут дать только раз в жизни. Так чаще всего и бывает, особенно если иметь в виду устранение конкурентов. Пособники тоже могут не участвовать в самой ситуации убийства. Следовательно, совсем не принижая криминогенной роли заказчика или пособника, в этой работе все внимание сосредоточено на исполнителе, который может совершать заказные убийства неоднократно, даже многократно. Понятно, что мотивация преступного поведения исполнителя может быть иной, чем у заказчика или пособника.

Исполнитель убийства по найму может знать, но может и не знать действительных мотивов противоправного лишения жизни потерпевшего со стороны нанимателя. В большинстве случаев это обстоятельство для него совершенно безразлично, и безразличие вмонтировано в его отчужденное отношение к жертве, в то же время способствуя рационализации его преступного поведения. Может быть так, что наниматель "заказывает" убийство без стремления получить выгоду, а только из мести, в то время как киллер действует исключительно из корыстных побуждений.

В обыденной жизни никто к неспециалисту в своей области или человеку, не могущему решить требуемую задачу, обращаться не будет. Исполнителю убийства тоже необходимы определенные навыки, знания, умения, а также ловкость, храбрость, физическая сила. Профессиональный убийца такими особенностями обладает, но исполнителем убийства может быть и случайный человек или тот, давно известный, который ранее никого не убивал, но готов (по разным причинам) это сделать. Профессиональный убийца всесторонне подготовлен к преступлению. Свою деятельность он оценивает как обычную работу и поэтому не нуждается к склонению его к совершению такого преступления. Заказчика всегда интересует, может ли конкретное лицо выполнить его поручение. Здесь нас случайный человек не интересует, поскольку мы сосредоточены на особо опасном преступнике, профессионале. Именно он совершает не одно такое убийство, а несколько, именно как профессионал. В этом качестве, помимо владения оружием, он должен обладать еще названными выше психологическими особенностями.

По данным Р.В. Локка, среди киллеров лиц полным средним, средним специальным и высшим образованием несколько больше, чем среди обычных убийц, так как среди первых немало бывших военных и сотрудников правоохранительных органов, а также спортсменов.

Большинство осужденных за наемные убийства ранее осуждались, причем как за насильственные, так и за корыстные. Значительная часть киллеров недавно освободилась из мест лишения свободы и потому остро нуждалась в деньгах. Многие трудоустроены, но это лишь для конспирации, основным же источником дохода является заказное убийство.

Локк обнаружил в конце прошлого века, а последующими изысканиями это подтвердилось, что иногда киллеров "приглашали" из других регионов России и даже из-за рубежа. Как правило, это были преступники-рецидивисты*(93) .

У всех киллеров должна была сформироваться внутренняя готовность убивать, в том числе ради самого убийства, а еще лучше, чтобы удовлетворение этой потребности (ее наличия субъект может и не осознавать) приносило доход. Важно также, что профессиональное выполнение заказов на убийство, в том числе связанное с разъездами и всегда с конспирацией, создает определенный образ и стиль жизни. Они могут иметь для киллера дополнительную ценность, отвечая его стремлению к игре, выявляя тем самым некоторые инфантильные элементы его личности.

Такие убийцы не являются, как правило, алкоголиками, но многие не чуждаются спиртных напитков и даже наркотиков. Некоторые сразу же готовы выполнить заказ, но чаще раздумывают над ним 2-3 дня. Это более характерно для начинающих наемных убийц, они могут раздумывать и над этическими проблемами, опытные же - больше над техническими, над степенью выполнимости предлагаемого задания.

Как и ряд других авторов, В.И. Колесников считает, что категорию наемных убийц составляют лица с внешне различными социальными характеристиками: среди них немало ранее судимых лиц за умышленные убийства, разбойные нападения, причинение вреда здоровью и иные тяжкие преступления; "афганцев"; бывших солдат и офицеров, служивших в горячих точках (в том числе и на Северном Кавказе - Ю.А.); физически подготовленных охранников, телохранителей, боевиков-спортсменов. В их число нередко входят члены преступных формирований, а иногда и подлинные профессионалы в стрельбе, использовании взрывных устройств. Часто наемника привлекают из другого региона, а иногда - из дальнего и ближнего зарубежья*(94) .

Профессионализм наемных убийц может состоять и в том, что они будут отказываться от "заказа" в силу его высокой степени риска или того, что вознаграждение сочтут недостаточным. Вместе с тем, мы не должны признавать профессионалами лишь тех, кто совершает убийства по найму только с помощью огнестрельного оружия или только взрывчатых веществ, либо ядов. Профессионалом и, стало быть, особо опасным преступником вполне может быть и тот, кто мастерски владеет ножом или кинжалом. Кстати, в Средние века наемные убийцы чаще всего орудовали именно таким оружием. Не исключено, что в каких-то отдельных случаях профессионал будет только, например, удушать жертву.

Все сказанное предопределяет необходимость типологии заказных убийц. По мнению Локка, их можно разделить на следующие группы:

а) единопрофильных убийц-профессионалов, специализирующихся исключительно на заказных убийствах;

б) многопрофильных профессиональных преступниках, совершающих различные виды преступлений, в том числе и наемные убийства;

в) дилетантов, для которых убийство за вознаграждение не постоянный источник дохода, а возможность подработать*(95) .

Нас дилетанты не интересуют, поскольку среди них нет особо опасных преступников в том понимании, в котором я их выделил, т.е. убивающих не единожды. Первые же две группы как раз и составляют особо опасные убийцы. Их можно разделить на группы по самым разным признакам, в том числе по возрасту, наличию судимостей, используемому оружию и т.д. По признаку используемого оружия, например, Локк различает тех, которые применяют обычное огнестрельное оружие, снайперское оружие, взрывчатые вещества, холодное оружие, а также иные предметы (металлические, деревянные, яды и др.)*(96) .

По данным С.А. Старостина, В.И. Шиян и С.И. Ильина, исполнителей заказных убийств можно дифференцировать следующим образом: убийцы-профессионалы - 1%, члены организованной преступной группы - 13%, ранее судимые лица - 27,1%, лица без определенных занятий - 19,8%, сотрудники правоохранительных органов - 2,9%, несовершеннолетние - 2,9%, другие - 33,3%. Авторы этого исследования признают, что эти сведения они приводят по раскрытым преступлениям, но есть еще нераскрытые, и они не раскрыты, в частности, потому, что совершены профессионалами*(97) .

Между тем даже в приводимых данных "скромная" цифра "1" относительно доли профессионалов среди наемных убийц на самом деле, скорее всего, неверна, поскольку профессиональными убийцами и, стало быть, особо опасными преступниками в нашем понимании могут быть и члены организованных преступных групп, и ранее судимые лица, и лица без определенных занятий, и сотрудники правоохранительных органов, и даже те, которые включены в весьма неопределенную группу "другие".

Совсем не исключено, что некрофильские убийцы могут быть даже среди несовершеннолетних, которые нередко совершают весьма жестокие преступления. Могу привести такие данные: в 2008 г. с моим участием были обследованы все осужденные несовершеннолетние женского пола, отбывающие наказание в Рязанской воспитательной колонии (200 человек). Среди них оказалось 6 девиц, во второй раз осужденных за убийство в подростковом возрасте. Это очень красноречивый факт.

Жертвы и заказчики наемных убийств чаще всего являются выходцами из одной и той же социальной группы, чего не скажешь об исполнителях, самих киллерах. Соотношение "богатая жертва - бедный киллер" может дополнительно мотивировать действия второго, реализующего таким образом всю ненависть бедняка к богачу.

Наемные убийства и наемные убийцы требуют к себе повышенного внимания в наш век сильнейших социальных и психологических противоречий как проявление тяжелых недугов общества. Внимание к ним необходимо и потому, что совершаемые ими преступления раскрываются еще плохо, а успешно бороться с ними могут лишь специалисты высшей квалификации. Можно даже сказать, что объекты анализируемых убийств по существу беззащитны. Наличие телохранителей, как теперь уже ясно, не может обеспечить должную защиту, тем более что иногда телохранителей убивают вместе с охраняемыми. Милиция и другие правоохранительные органы вообще не защищают банкиров, предпринимателей и т.д.

Возникает, следовательно, потребность в создании такой частной службы, которая могла бы эффективно решать задачи надежной охраны названных лиц. Основной целью деятельности предлагаемой службы должны стать выявление и нейтрализация тех криминальных и полукриминальных коммерческих, промышленных и иных структур, точнее, конкурентов, которые могут стать инициаторами наемных убийств. Иными словами, недостаточно защищать грудью коммерсантов или банкиров, необходимо своевременно выяснять, кто может покуситься на их жизнь, и принимать к ним предусмотренные законом меры, что уже должны делать государственные правоохранительные органы. Однако информацию будут давать им негосударственные частные охранно-розыскные службы.

Заключение

Особо опасные преступники - слишком сложная и многогранная проблема, чтобы в рамках заключения можно было бы изложить совокупность мер предупреждения совершаемых ими преступлений. Поэтому я ограничусь вопросами назначения им наказаний и их исполнения.

Прежде всего, считаю важным назначение пожизненного лишения свободы всем, кто совершил:

- убийство двух или более человек при отягчающих обстоятельствах;

- убийство, если ранее виновный уже наказывался за совершение особо тяжких преступлений не менее двух раз и независимо от того, снята или погашена судимость по предшествующим наказаниям;

- убийство ребенка (до 14 лет) по корыстным побуждениям, с целью сокрытия другого преступления или по сексуальным мотивам.

Ко всем этим категориям особо опасных убийц не может быть применено помилование или условно-досрочное освобождение. Их преступления настолько опасны, их вина, не только в правовом, но и в общечеловеческом смысле, настолько велика, что они никогда не должны быть свободными и никогда - прощаемыми, даже и со множеством оговорок.

Отдельно несколько слов о тех убийцах, которые признаны невменяемыми и направлены в психиатрические стационары.

Известно, что грань между вменяемостью и невменяемостью не во всех случаях четко обозначена, что в первую очередь зависит от психиатров, их принадлежности к той или иной школе, уровня квалификации и т.д. Не всегда психиатры могут с уверенностью сказать, что данный обитатель психиатрического стационара действительно излечился и уже не представляет опасности для общества. Вот почему велик риск того, что из стационара могут быть освобождены лица весьма опасные, а риск велик еще и в силу широко распространенной коррупции в стране. Поэтому есть все основания сделать следующее предложение: лица, совершившие особо опасные действия, описанные в этой книге, могут быть освобождены из стационара как излечившиеся и не представляющие опасности после не менее чем десятилетнего лечения в нем.

Решение об освобождении должна принимать комиссия из трех психиатров и двух патопсихологов только в том случае, если она единодушна. Один психиатр обязательно должен быть из другого региона.

───────────────────────────────────────────

*(1) См.: Лосский Н.О. Бог и мировое зло. М., 1994. С. 179.

*(2) См.: Ломброзо У. Новейшие успехи науки о преступнике//Преступный человек. М.; СПб., 2005. С. 190.

*(3) См.: Ломброзо У. Новейшие успехи науки о преступнике//Преступный человек. М.; СПб., 2005. С. 191-192.

*(4) Ферри Э. Уголовная социология. М., 1908. С. 43.

*(5) См.: Ферри Э. Указ. соч. С. Х.

*(6) Каутский К. Ломброзо и его защитник. В сб. Проблема преступности. Киев, 1924. С. 73-74.

*(7) См.: Бонгер В.А. Чезаре Ломброзо//Проблемы преступности. Киев, 1924. С. 93.

*(8) Де Тард Г. Преступник и преступление. Сравнительная преступность. Преступления толпы. М., 2004. С. 53-55.

*(9) Герцензон А.А. Против биологических причин преступности (очерк первый)//Вопросы предупреждения преступности. Вып. 4. М., 1966. С. 12-13.

*(10) Там же. С. 13.

*(11) Герцензон А.А. Указ. соч. С. 12-13.