Реферат: по зарубежной литературе второй половины XX века

Российский Университет Дружбы Народов

Реферат

по зарубежной литературе второй половины XX века

Человек и общество в романах Кобо Абэ «Чужое Лицо», «Женщина в песках», «Сожженная карта» и «Тайное свидание»

Выполнила:

Маткулиева Соня,

Гр. ФЯМ-12

Преподаватель:

Пинаев С.М.

Москва

2006

ВСТУПЛЕНИЕ

Кобо Абэ — знаковая фигура для послевоенной Японии. Его популярность была и остаётся очень большой. В центре творчества Абэ Кобо — вопросы одиночества и отчуждения, свободы и долга, индивидуума и общества. Абэ обличает зло современного общества, бессилие, ничтожность человека, столкнувшегося лицом к лицу с этим обществом.

Когда в послевоенное время прежний уклад жизни оказался сломан, многие писатели пытались говорить об этих ставших такими важными проблемах. Кобо Абэ удалось это сделать с высокой степенью убедительности.

Главным мотивом его книг становится конфликт между человеком и обществом. Герои романов Кобо Абэ — аутсайдеры, которые сделались таковыми либо волею обстоятельств, либо по собственной воле. Большинство его произведений написаны от первого лица.

Многие литературоведы находят, что творчество Кобо Абэ лишено национального колорита, — действие его романов могло бы происходить в любой стране земного шара. А потому, утверждают специалисты, и переводить его легко. Но вряд ли это утверждение стоит принимать как окончательную истину.

Главные произведения Кобо Абэ переведены на все европейские языки. А значит, писатель сумел затронуть душевные струны современного человека, невзирая на его национальную принадлежность. То, о чём пишет Кобо Абэ, действительно близко читателям и за пределами Японии. Однако следует обратить внимание на следующее важное обстоятельство: писатель всегда помещает своих персонажей в ситуацию, когда они оказываются физически изолированными от внешнего мира. Это или яма, или маска, или ящик. Находясь в таком «изоляторе», герой может осваивать только минимум пространства. Это имеет уже прямое отношение к японскому способу освоения внешнего и внутреннего миров: по сравнению с персонажами европейской литературы герои японской словесности путешествуют и перемещаются крайне мало, они часто бывают заключены автором в замкнутое пространство, т. е. принцип единства времени и места действия проводится японцами с большей последовательностью, чем в европейской литературе. Да и способ изображения человека всё-таки тяготеет к национальным образцам.

Сколь бы условен, сколь бы вымышлен ни был любой из романов Абэ - будь то "Женщина в песках", "Чужое лицо", "Сожженная карта" или "Тайное свидание", - перед читателем неизменно возникает пусть несколько смещенная, но яркая и, главное, совершенно реальная картина сегодняшней Японии. Невероятным ситуациям и событиям, нарисованным Абэ, веришь так же безусловно, как веришь в реальность существования носа майора Ковалева, по воле Гоголя разгуливавшего по Невскому проспекту. Видимо, в этом великая сила истинного реализма.

ЖЕНЩИНА В ПЕСКАХ

В романе «Женщина в песках» (1960) школьный учитель Ники Дзюмпэй мечтает открыть новый вид насекомых и в погоне за ними попадает в песчаные дюны, где расположена заброшенная деревенька. Местные жители обманом завлекают его в песчаную яму, из которой невозможно выбраться: чем яростнее Дзюмпэй атакует песок, тем быстрее осыпаются стены, а для их закрепления нужна вода. Дзюмпей необходим местным жителям в качестве рабочей силы, поскольку их жилища ежечасно засыпает песок. Энтомолог, ловивший насекомых, сам попадает в ловушку. Преследователь сам становится жертвой. И он начинает совместную жизнь с одинокой женщиной на дне ямы.

Песок, среди которого живут обитатели деревни, — мелкий, сыпучий, податливый и непреодолимый — главный символ произведения. Как и всякий символ, он поддаётся различным трактовкам. Одни, социально ориентированные литературоведы, видят в нём застойность и косность японской политической жизни, другие, более озабоченные общечеловеческим, полагают, что песок символизирует враждебность человеку любой среды.

Беспрерывное движение песка — “как это похоже на жизнь людей, изо дня в день цепляющихся друг за друга”. Аллегория “Женщины в песках” не только не скрывается, но и подчеркивается, даже назойливо: людское сообщество подчиняется законам гидродинамики. Снова и снова Абэ напоминает: песчинка — одна восьмая миллиметра; и мы понимаем, что здесь подразумевается: человек — частица несколько большего размера. Токийцы снуют с рекордной скоростью в 1,56 м/сек, но каждая песчинка, много превосходящая одну восьмую миллиметра, имеет свою конкретную цель — или думает, что имеет. Чтобы освободиться от причинно-следственной связи, Кобо Абэ и переместил героя не просто из города, но — в песчаную яму, из которой нет пути назад. В одиночество. Заглавие “Женщина в песках” обманчиво: женщина, по Абэ, лишь одно из событий в жизни мужчины, и даже не самое важное. В книге об этом немного, правда очень выразительно: “Твои неподатливые, сплетенные из тугих мускулов ляжки... чувство стыда, когда я пальцем, смоченным слюной, выбирал песок, напоминавший спекшуюся резину...” По прочтении “Женщины в песках” у читателя может возникнуть резкое ощущение — стыда и изумления от отчаянной смелости таких интимных описаний. Отношения полов — лишь вид коммуникации, не более того. И уж конечно, менее важное занятие, чем непрерывное выбирание песка из-под себя и своего дома — практическое упражнение на тему о Сизифе, только с совсем иной, чем в западном сознании, оценкой. Существование на самообеспечение — тоже жизнь.

Герой обнаруживает воду в своей яме, в чем можно усмотреть просвет и цель, но Абэ неоднократно напоминает, что вода — “прозрачный минерал”. Иными словами, вода — тот же песок, разницы нет. То же хаотическое движение, каким ему представляется людская жизнь. Суть ее — в ином, что внезапно, как в озарении, понимает герой: “Жить во что бы то ни стало — даже если его жизнь будет в точности похожа на жизнь всех остальных, как дешевое печенье, выпеченное в одной и той же форме!”. Это пафос чеховского “Дяди Вани”, беккетовских “Счастливых дней” (где тоже всё в песке). То, что кажется романтическому сознанию поражением и позором, есть гимн жизни как таковой. Ценность — не смысл жизни, а просто жизнь.

Кобо Абэ нарушает столь привычный и непререкаемый постулат японской культуры об изначальной гармонии человека с природой. Песок не вызывает у главного героя ни ностальгических воспоминаний, ни поэтических настроений. Отношение героя к песку — вполне в духе европейского рационализма — предполагает не столько слияние человека и природы, сколько их строгое разграничение. Дзюмпэй — естествоиспытатель, он сначала исследует природу, а потом «покоряет» её, заставляет работать на себя.

Авторское внимание фиксируется на процессе изменения психологии, сознания Ники - скромного учителя, личности довольно ординарной. В прошлом мечтавший хотя бы чем прославиться, в настоящем он неожиданно оказывается в плену огромной песчаной ямы. Герой, изо дня в день отгребая песок, угрожающий обрушиться с морского берега на деревню и разрушить, засыпать все жилища, постоянно ощущает внутренний разлад: «Если каждый раз спасать ближних, умирающих от голода, ни на что другое времени не останется...». В состоянии крайнего отчаяния, моральной и физической усталости он предпринимает попытку бегства из этой странной ловушки, но «мысль его бежит назад». Герой пренебрегает своей свободой, возвращается на дно ужасной ямы. Долгие, изнуряющие душу размышления о правах личности, о законе в условиях нечеловеческого существования приводят его к отказу от своего «я», приближая тем самым к всечеловеческому «мы». «В песке вместе с водой он словно обнаружил в себе нового человека».

В результате наблюдений и экспериментов Дзюмпэй изобретает приспособление для получения воды и решает главную проблему забытого всеми селения. Теперь герой может выбраться из ямы и уйти из ненавистной деревни, жителям которой в начале своего пленения хотел отомстить за их козни. Но он делает совсем другой выбор: «Спешить с побегом особой необходимости нет. Теперь в его руках билет в оба конца — чистый бланк, и он может сам, по своему усмотрению, заполнить в нём и время отправления, и место назначения. К тому же его непреодолимо тянет рассказать кому-нибудь о своём сооружении для сбора воды. И если он решит это сделать, слушателей благодарнее, чем жители деревни, ему не найти. Не сегодня, так завтра он кому-нибудь всё расскажет».

Это заключительные слова романа. По-видимому, Дзюмпэй нашёл (или может найти) своё предназначение в жизни среди людей и для людей. То есть гармония всё-таки обретена, но на основаниях скорее рационалистических и социальных, нежели мистико-поэтических, как свойственно классической японской традиции.

ЧУЖОЕ ЛИЦО

«Чужое лицо» — это повествование о человеке, который вынужден жить в маске. Взрыв в химической лаборатории превращает лицо героя в нечто ужасное и неузнаваемое. Можно сказать, что он теряет своё прежнее лицо. И пусть его душа остаётся вроде бы прежней, всё равно сослуживцы его избегают, жена не может сдержать отвращения и тоже отдаляется. Герой-рассказчик (повествование ведется от первого лица) убежден, что его уродство преградило ему путь к людям. Теперь он обречен на одиночество. Но герой решает преодолеть трагедию. Чтобы скрыть уродство, он решает изготовить себе маску из сверхсовременных материалов. Все оказывается сложнее, ибо герою неведома истинная природа маски, неведомо, что человек всегда в маске. Никто не принимает его нового лица, и тогда им овладевает мстительность, моральные принципы покидают его, в нём пробуждается насильник и убийца. Иногда ему приходит в голову мысль сорвать маску и обрести свой прежний, хоть и уродливый, но человеческий облик. Однако разрушительное и аморальное начало берёт верх, и в конце книги со взведённым курком он поджидает жертву.

Герой романа Абэ приходит к важному открытию: все люди стремятся отождествить внешний облик с внутренним содержанием. Он проникается убеждением, что лицо и душа находятся в совершенно определенной взаимосвязи. Отсюда стремление скрыть свое истинное лицо, чтобы не позволить посторонним проникнуть в душу. Вот почему, рассуждает герой, в давние времена палачи, инквизиторы, разбойники не могли обойтись без маски. Маска призвана скрыть облик человека, разорвать связь между лицом и сердцем, освободить его от духовных уз, соединяющих с людьми. Достаточно прикрыть маской свое настоящее лицо, и открывается истинная сущность человека, подчас весьма непривлекательная, а то и вовсе страшная. Следовательно, лицо человека - нечто гораздо более важное, чем мы привыкли считать, поскольку все в нашей жизни, в том числе и порядок, обычаи, законы, - «это готовая рассыпаться песчаная крепость, удерживаемая тонким слоем кожи - настоящим лицом».

Сопрягая лицо и душу, автор разрабатывает мысль о том, что лицо человека - его совесть. Соорудив себе маску и прикрыв ею лицо, герой лишается совести. Он превращается в насильника. В тексте постоянно возникает вопрос: а что, если все люди, надев маски, освободят себя от обязательств по отношению к обществу? Тогда все преступления станут анонимны: преступника нет, есть только маска. Такой философский подход помогает автору истолковать реальную ситуацию в его родной стране. Ведь только личина, только способность прикрыть ею свою совесть позволяет добиться успеха в жизни.

Итак, связь между внешним обликом человека и его внутренним содержанием существует несомненно, но носит она совсем другой характер, чем предполагали физиогномисты или Ломброзо. По Абэ, лицо не выявляет сущности человека, оно связано с чем-то совсем иным. Ни черты лица, ни тем более цвет кожи не имеют никакого отношения к тому, что представляет собой человек. Для Абэ, убежденного противника расизма, такая постановка вопроса вообще немыслима. "Мы желтая раса, но мы не были желтой расой от природы, - говорит Абэ устами своего героя. - Впервые мы превратились в желтую расу благодаря тому, что были названы так расой с другим цветом кожи". Надев маску и тем самым обнажив свою душу, чтобы испробовать маску, герой направляется в корейский ресторан, подсознательно чувствуя, что он, лишенный лица, и корейцы - дискриминируемое национальное меньшинство в Японии - сродни друг другу. Именно здесь и осознает он, к немалому своему удивлению, что и он - расист, и приходит к выводу, что "сам тот факт, что я искал убежища среди этих людей, был не чем иным, как перелицованным предрассудком".

Совершенно иной аспект приобретает проблема "потери лица", когда человек добр, когда он открыт людям. В этом плане весьма выразителен маленький эпизод в романе о трагедии девушки - жертвы Хиросимы, у которой искалечена половина лица и жизнь фактически перечеркнута. Не в силах вынести этого, она кончает жизнь самоубийством. Автор как бы говорит: пусть в мире не происходит трагедий, которые бы привели к "потере лица", будь то внутренняя катастрофа человека, будь то война.

Метаморфоза героя “Чужого лица” обставлена научно-техническими подробностями. Он и сам первоклассный ученый — этот наиболее последовательный из эскапистов Кобо Абэ. Его защитная оболочка ближе всего прилегает к человеческому существу. Он укрывается не в доме, даже не в таком доме, который носят, не снимая, на себе, даже не в одежде, которая выполняет роль микрожилища. Он прячется в виртуозно изготовленную маску, поскольку лицо изначальное утрачено из-за страшных ожогов. И тут выясняется, что форма управляет содержанием. Другое лицо творит иной разум и иную душу.

Лицо живет самостоятельной жизнью — это знает любой вдумчивый кинозритель, поражавшийся самоценности лиц Греты Гарбо или Фернанделя, которые существуют вне зависимости от сюжета и даже персонажа.

“Лицо — тропинка между людьми”, — на все лады повторяет свою любимую мысль Кобо Абэ. Лицо как средство коммуникации — несомненно, но это лишь одна, и не самая удивительная, его функция. Виды коммуникаций множатся, и те из них, что даны природой, отступают. В современном обществе куда более удобным инструментом становится одежда, или марка автомобиля, или адрес. Кто кому глядит в глаза? Вот и у Абэ герой подбирает к маске пиджак, кольцо. Новое лицо диктует новый антураж: тяжесть коммуникации переносится на наряд и аксессуары.

Уж скорее лицо — это защитный слой: для удобства — чтобы чужие не лезли в глубины; от страха — чтобы в глубины не заглядывать самому. (Кстати, в этом, можно думать, смысл косметики.) Лицо как произведение искусства. Лицо как упаковка.

СОЖЖЕННАЯ КАРТА

В романе "Сожженная карта" проблема "человек и враждебное ему общество" рассматривается в несколько ином аспекте. Безрадостная повседневность, в которой существует человек, неуверенный в своем завтрашнем дне, обыватели, укрывшиеся в своих квартирах-пеналах, монотонное их существование. Предельно выразительны слова агента, рисующего эту картину всеобщего "обывательства": "Если смотреть сверху вниз, ясно осознаешь, что люди - шагающие на двух ногах животные. Кажется даже, что они не столько шагают, сколько, борясь с земным притяжением, усердно тащат мешок из мяса, набитый внутренностями. Все возвращаются. Приходят туда, откуда ушли. Уходят для того, чтобы прийти обратно. Прийти обратно - цель, и, чтобы сделать толстые стены своих домов еще толще, надежней, уходят запасаться материалом для этих стен. И запираются каждый в своем "пенале" - безликая серая масса, чтобы утром снова по звонку почти одновременно повернуть ключ в дверях своего жилища.

Такова картина одуряющей, разъедающей душу повседневности, на которую обречены миллионы людей преуспевающей сегодня Японии. Внутренняя неустроенность человека, страх перед будущим, страх потерять даже то мизерное, чем он обладает сегодня, заставляет его делать бесконечные попытки найти опору в жизни.

Известно, что в условиях принуждения даже труд, в процессе которого человек себя отчуждает, есть принесение себя в жертву, самоистязание. Труд, как и все его существование, проявляется для рабочего в том, что труд этот принадлежит не ему, а другому, и сам он принадлежит не себе, а другому.

Пропавший без вести человек, которого по просьбе заявительницы - его жены - разыскивает агент частного сыскного бюро, принадлежит именно к таким людям. Верным средством удержаться на поверхности ему представляются дипломы. Потеряв место, он, как ему кажется, с помощью диплома может найти другое. Он получает диплом автомеханика, радиста, школьного учителя. Будущее обеспечено, утешается он. Но никакие дипломы не могут спасти человека от самого себя, и тогда он бежит из той жизни, на которую обречен. Даже тот, кто еще не исчез, - агент, разыскивающий пропавшего, - тоже внутренне ощущает себя беглецом. Не случайно его жена бросает ему обвинение: "Ты просто ушел из дому, сбежал... Нет, не от меня... от жизни... От того, что заставляет без конца хитрить, от напряжения, словно приходится ходить по канату, от того, что делает тебя пленником спасательного круга, - в общем, от всего этого бесконечного соперничества". И тогда агент понимает, что пропавший без вести не одинок, что "он существует в бесчисленных обличьях".

Произведения Абэ в известном смысле можно считать не просто зарисовками, но монументальными полотнами бегущей эпохи. Бегущей эпохи... Еще точнее - неотвратимо исчезающего, движимого ходом исторического развития времени.

Художник вскрывает неизлечимые язвы современного общества. Их много, они разнообразны, хотя сущность их едина. Он обнаруживает их в явлениях социальных, психологических и нравственных, в самых, казалось бы, невинных движениях человеческой души.

Бесперспективность, неопределенность, а подчас и иллюзорность цели - вот основная причина, почему бежит из дому герой "Сожженной карты". Тасиро, еще совсем молодой служащий фирмы, в которой работал исчезнувший, с горечью признается: "Эта мерзкая фирма... Я буквально убить себя готов, как подумаю, что ради этой фирмы торгую человеческими жизнями... служу я там, а что меня ждет? Стану начальником отделения, потом начальником отдела, потом начальником управления... а если и об этом не мечтать, то жизнь еще горше покажется... товарищей обойди, к начальству подлижись... кто не следует этому правилу, того кто угодно ногой пнет, с таким как с отбросом обращаются".

Автор невольно задается вопросом: разве в жизни одного человека мы не можем найти в той или иной мере ответа на другую жизнь? И разве не случается, что разные грани идеи получают воплощение в жизни того или другого характера, человека, личности?

Имеет ли человек право мешать своему ближнему выбрать свой путь, если сам помочь ему не в силах? Разве перед человеком не открывается возможность искупления, нравственного исповедания? Истинному художнику нет нужды доказывать, что человек - высшая ценность. Отсюда - укрупнение мыслей и чувств создаваемого характера, и духовные конфликты, связанные с поисками смысла его существования, и наполнение характеров, будто уже знакомых, чуть ли не хрестоматийных, новой современной актуальностью.

Интересна мысль одного из героев: "Мы по своему усмотрению определяем человеку место, где он должен жить, а сбежавшему набрасываем на шею цепь и водворяем на место... Мы видим в этом здравый смысл, но основателен ли он?.. Кому дано право наперекор воле человека решать за него, где ему жить?" Другой, как бы развивая эту мысль, говорит: "Никак не возьму в толк, почему люди думают, что имеют право - и считают само собой разумеющимся - преследовать человека, скрывшегося по своей собственной воле?"

Как бы привлекательно ни звучали эти слова, Абэ решительно отвергает идею логичности, допустимости бегства человека от общества, хотя больное общество часто не в ладах с логикой. Случайно ли, что в романе приводится газетная заметка, в которой говорится, что в Японии ежегодно пропадают без вести восемьдесят тысяч человек. Возможно, эта цифра вымышленная, но Абэ специально приводит ее, чтобы лишний раз подчеркнуть универсальность явления, описываемого им в романе.

Другая мысль, к которой автор неоднократно возвращается, - одиночество человека в нынешней Японии, где такое огромное количество людей сосредоточено на сравнительно небольшой территории, что об одиночестве, казалось бы, не может быть и речи. "Под ночным небом, на котором дышит неон, водовороты людей, мчащихся к неведомой цели... людей, которые не могут увеличить расстояние между собой и чужими больше чем на три метра, с какой бы скоростью они ни неслись". И вот в этом людском водовороте человек одинок.

Есть японская старинная картина "Ад одиночества". На ней изображено множество летящих людей. Они теснят друг друга, отстают, обгоняют, кажется, они слиты в единое целое, в какой-то общий, несущийся вперед организм. Но весь ужас в том, что каждый из летящих - одинок. Это души грешников, обреченных на вечное одиночество. Это одиночество и имеет в виду Абэ - одиночество духовное. Вот как говорится об этом в "Сожженной карте".

В подземном переходе, опершись о колонну, сидит человек. Но "людей, проходящих мимо, этот странный человек нисколько не беспокоит. Видимо, потому, что для них он не больше, чем пустота, исчезающая под ногами, подобно узору на кафеле". Вот что для них человек - пустота. Они могут, не задумываясь, растоптать его, а не то что помочь - вдруг человек болен, умирает и его еще можно спаси. Нет, такая мысль чужда окружающим. Сегодня они способны растоптать человека, завтра - не исключено - растопчут их. Такова жизнь - обижаться, удивляться, негодовать не приходится.

От этой-то жизни и бежит человек, хотя прекрасно осознает, что бежит он в такую же точно жизнь, не сулящую ему никаких радостей, неспособную спасти его от тех горестей, которые его окружают.

ТАЙНОЕ СВИДАНИЕ

"Тайное свидание" - роман о трагедии человека в мире зла. Но если в предыдущих романах сатира сосредоточивалась в первую очередь на человеке, пытающемся найти способ утверждения в обществе и, как правило, не находящем его, то в этом романе объектом осмеяния становится общество как таковое. Герои служат лишь персонификации тех или иных сторон социального зла.

"В своем романе я хотел показать, во что может превратиться мир, если в нем правит ненависть, если человеческие отношения деформированы", - пишет Абэ, обращаясь к читателям. Его слова удивительно точно передают суть "Тайного свидания", служат нитью, позволяющей не заблудиться в сложном лабиринте, в котором по воле автора оказывается читатель. Важно также и то, что Абэ не только декларирует поставленную перед собой задачу, но и блестяще воплощает ее в жизнь.

События романа происходят в некой таинственной клинике, куда попадает герой в поисках жены, которую неожиданно, без вызова увезла машина "скорой помощи". И он убеждается, сколь бессилен человек, даже когда на его стороне правда.

Клиника - мир абсурда, антимир, в котором смешаны, поставлены с ног на голову все представления, мир, где царит безудержная жестокость. Она даже внешне напоминает концентрационный лагерь. Одной фразы автора достаточно, чтобы понять это: "Длинное деревянное строение в два этажа, обнесенное невысокой проволочной оградой - там были скорее всего больничные палаты, - оно тянулось без конца, насколько хватал глаз". А над ним господствует главный административный корпус - здание "этажей в пятнадцать, сужающееся кверху, раскинуло внизу четыре могучие лапы и, точно зловещая птица, впилось когтями в землю". Отчетливо представляешь себе эту страшную картину: уходящий в бесконечную даль низкий унылый барак, в котором навечно заключены больные или, лучше сказать, рядовые обитатели страны-клиники, и высоко вознесшаяся над ним, как грозный, хищный символ власти, мрачная громада административного корпуса.

Но концентрационный лагерь не ограничивается пределами клиники. Да, собственно, клиника и не имеет пределов - она сливается с городом, перерастает в него.

Чтобы связать клинику с реальным миром, чтобы подчеркнуть, что клиника и реальный мир - одно нерасторжимое целое, Абэ превращает всех работающих в ней одновременно и в больных. Больные все, всем место в клинике - такова философия властей, - и вопрос лишь в диагнозе, хотя некоторые неразумные считают себя совершенно здоровыми и поэтому затрудняются сами поставить себе диагноз. Иначе говоря, есть еще люди, не осознавшие, что клиника - единственное место, где им следует быть. Следовательно, люди обречены жить в мире зла.

В клинике все регламентировано. Не только поведение ее обитателей, но и статут каждого из них. Врачи, служащие, охранники - каждый имеет строго определенное количество нашивок на халате. Так что никто не ошибется - следует человека бояться или можно спокойно третировать его или даже нещадно избивать. Очень удобно.

Немаловажная деталь: в клинике не лечат. Задача ее другая - тотальная слежка за всеми, кто в ней оказывается, и торговля порнографическими магнитофонными записями, добытыми с помощью подслушивающей аппаратуры. Абэ делает все, чтобы у читателя не создалось впечатления, будто речь действительно идет о лечебном учреждении. Он придумывает несуществующие названия отделений, например, "отделение хрящевой хирургии", снабжает клинику "лабораторией лингвопсихологии", оборудованной детектором лжи, не имеющим, конечно, ничего общего с настоящей клиникой. Зачем же понадобился детектор лжи? Оказывается, он рассматривается здесь как средство достижения взаимопонимания между людьми. Никто никому не верит. И вот молодые супруги, чтобы быть уверенными друг в друге, беспрерывно прибегают к его помощи. Мораль, этика - такие категории просто неведомы обитателям этого мира всеобщей лжи.

Итак, клиника - место слежки и доносов, а не место исцеления страждущих. Наоборот, клиника рассматривает здоровье как уродство. Не случайно заместитель директора выдвигает идею: хороший врач - хороший больной. То есть только человек ни на что не способный, человек, который не в состоянии исцелить себя, может исцелять других. Поистине антимир, мир деформированных представлений.

Но что в клинике действительно налажено, что делается с любовью и размахом, на что устремлены все помыслы ее властителей, - это слежка. Подслушивающая аппаратура везде. Ни один шаг обитателей клиники не остается вне поля зрения главного охранника. Ему известно все. Но если что-то и проскользнуло сквозь сеть подслушивания, на подмогу приходят соглядатаи. Каждый обитатель клиники считает своим долгом доносить. Донос - норма поведения. Чтобы "не огорчать" власти, доносят и те, кто ничего не знает. Не доносить - позорно.

Герои романа, даже те, кто творит зло, одновременно и жертвы антигуманного мира, созданного их же руками. Они рабы системы слежки и доносов. Не случайно директора клиники уже давно не существует. Ему не осталось в ней места - его "сожрали" магнитофонные записи, лавиной обрушивающиеся на клинику. В общем, люди, породившие эту систему, обречены на гибель. Вопрос лишь во времени. Так что в один прекрасный день вся клиника от подвала до чердака окажется набитой магнитофонными записями личной, интимной жизни людей, но самим людям места в ней не окажется. Таков парадокс общества, антинародного по своей сущности.

Роман Абэ - беспощадная сатира на бюрократию. Клиника - страна бюрократов. Эта идея пронизывает весь роман. Она блестяще демонстрируется случаем с больным, в бессознательном состоянии попавшим в реанимационное отделение, где его оживили и сразу же забыли о нем, поскольку задача реанимационного отделения - возвращать человека к жизни, но не лечить. У больного снова наступила клиническая смерть, его вновь оживили и вновь забыли о его существовании. И так продолжается уже много дней, и больной занят лишь тем, чтобы, приходя в себя, не забывать поблагодарить своих спасителей. Бюрократически понимаемый долг заслонил, более того, перечеркнул человека.

Черная работа по поддержанию порядка в клинике, контроль за подслушивающей аппаратурой поручены коротко стриженным юнцам, готовым на все - только прикажи. Они не рассуждают, любые средства для них, начиная от слежки и кончая убийством, приемлемы. Они опасны не только своими действиями, достаточно омерзительными, но и своими принципами или, правильнее сказать, беспринципностью. В их представлении человека как такового не существует. Есть лишь объект. Не задумываясь, они убивают своего начальника - главного охранника - только потому, что приказ исходил от более высокого лица - секретарши заместителя директора клиники, которую завтра же может постигнуть подобная участь. В нынешнем мире, когда насилие становится чуть ли не повседневной рутиной, образы юнцов, нарисованные Абэ, наполняются особым содержанием, особой значимостью, причем не только в Японии, но в современной Европе, а также России, свидетелями чего нам приходится быть ежедневно, когда мы только включаем программу новостей.

Во взаимном столкновении, взаимном отрицании показаны в романе две болезни, которыми действительно страдают главные персонажи, - болезнь зла и болезнь добра. Болезнь зла, пожалуй, и в самом деле неизбежна в том обществе, в котором живут персонажи Абэ. Болезнь же добра воспринимается как аномалия, как нечто противоестественное - те, кто заболевает ею, обречены на гибель.

Болезнь зла, олицетворяемая заместителем директора клиники, властвует безраздельно, реализуясь в самых страшных проявлениях. Для достижения своих гнусных целей он не останавливается ни перед чем. Он лишен самых элементарных морально-этических норм, свойственных человеку. И Абэ совершенно прав, называя его болезнь импотенцией. Но он имеет в виду, разумеется, не физическую его ущербность, хотя она в романе и обозначена, а духовную. У него полная атрофия "химеры, именуемой совестью". И не случайно, желая избавиться от импотенции, он прибегает к умопомрачительной авантюре - приказывает привязать (именно привязать) нижнюю часть тела убитого и расчлененного пополам главного охранника и таким способом превращается в некое подобие жеребца. Цель оправдывает средства. Образ заместителя директора в чем-то комичен, но одновременно и страшен. Он излечивается, убив человека. Хотя в клинике совершенное им даже не считается убийством. Человек - ничто. Убийство - норма, одно из средств лечения.

Чтобы показать, сколь бесчеловечна, сколь страшна философия этого человека, которому как заместителю директора клиники вверены судьбы людей, Абэ вкладывает в его уста такую сентенцию. Врач призван помогать страждущим. В конце концов, это приводит к тому, что выживает слабейший и, следовательно, "уровень цивилизации может быть вычислен по проценту никудышных людей, входящих в данное общество". Другими словами, нужно ли помогать людям, если это ведет к их деградации? Не лучше ли все предоставить естественному отбору? Поистине человеконенавистническая философия.

Болезнью добра "страдают" два персонажа - мать, так щедро и безоглядно отдававшая людям свое тепло, что превратилась в уютное ватное одеяло, согревающее теперь дочь, и сама дочь, которая дарит окружающих любовью, ассоциирующейся с жизнью, и, отдав ее до конца, погибает, вернее, тает.

В этом романе, близком притче, добро гибнет, зло торжествует. На первый взгляд может представиться, что мы сталкиваемся с пессимизмом писателя, с его неверием в здоровые силы общества. Но такое прочтение романа было бы неверным. Идея Абэ иная. Он стремится показать, что добро, какие бы препятствия ни стояли на его пути, должно безоглядно, целиком отдавать себя служению тем великим целям, ради которых оно и существует на земле. Это одна сторона. Другая - показать, как бережно должны относиться люди к добру. Абэ предостерегает людей, демонстрирует им ту опасность, которая нависла над человечеством и готова обрушиться на него, если оно не осознает, что мир клиники - уродливое образование и не может, а главное, не должно рассматриваться как некая универсалия, что от этого уродства необходимо избавиться.

Ужасен мир, нарисованный Абэ. Но таким ли уж далеким от реальности представится он нам, если мы поглубже вдумаемся в иносказания, к которым прибегает автор? Абэ дает разрез современного общества, показывая прежде всего его духовную и нравственную ущербность, и убеждает нас в том, что там, где правит не любовь, а ненависть, выхода из лабиринта нет.

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Герои Абэ нередко предстают перед читателем не живыми людьми, а символами, призванными олицетворять то или иное явление. Происходит это потому, что романы Абэ тяготеют к притчам. Понимание художественного метода Абэ может основываться на одном из его высказываний. Абэ заявлял, что мыслить диалектически - это не значит отобразить действительность во всей ее совокупности. Главное, на первый взгляд, ограничивая себя определенным кругом явлений, прийти в результате творческого процесса к открытиям, которые на деле обогащают наше познание действительности.

Кобо Абэ называл своими кумирами Гоголя и Льюиса Кэрролла, у которых он учился конструировать парадоксальные ситуации, через которые выявляется нечто большее — душа. Произведения Кобо Абэ действительно полны парадоксального, ехидного и саркастического, но (и тут уместно вспомнить ещё одного его учителя — Достоевского) при чтении его текстов лицо читателя вряд ли способно изобразить улыбку. Европейцу «чрезмерная» серьёзность Абэ Кобо может показаться несколько утомительной, но с этим следует смириться, ибо в выстраиваемых им лабиринтах смешному попросту не находится места.

Указывая на зло, обнажая пороки современного общества, автор находит выход для своих героев в некой абстрактно-гуманной идее добра, которой они должны следовать. Вместе с тем весь ход повествования показывает, что все это химера, что только перестройка общества позволят переделать жизнь и психологию человека. Ибо за пристойным фасадом скрывается прогнившее существо социальных порядков, царят двойная мораль, двойная мера, двойные права в общественной жизни.

Отчужденность становится все более модным словом, когда речь идет об отношениях между человеком и современным обществом. Но вряд ли к чему-либо, кроме анархии, может привести попытка "освобождения" человека от общества, бегство от него как средство разрешения конфликта. Чтобы изменить характер отношений между человеком и обществом, нужно прежде всего изменить характер самого общества. Достигнуть этого можно не путем бегства от него, но, напротив, путем активного вторжения в жизнь. В книгах Абэ лишь указывается на мучительность существования в современном обществе, осуждаются враждебные человеку условия в нем, но не предлагается средств, с помощью которых человек может действительно добиться своего социального раскрепощения.

Кобо Абэ обладает ощущением художника, знающего меру. Он прекрасно чувствует время, существование и развитие наиболее типичного в обществе, реальность которого перед его глазами. Что существенного для нас в его рассуждениях о смысле страданий современного человека частнособственнического общества - страданий телесных, душевных, страданий человеческого духа? Речь, разумеется, не идет о ветхозаветном восприятии, по которому стыдятся страдать и кричать о своей боли.

У каждого, вероятно, свои представления о страданиях и счастье. Бронированный сейф или ящик, в котором человек будто бы способен обрести благополучие, - самое идеальное устройство для самосохранения в западном "свободном" обществе. Л.Н.Толстой, например, считал, что "в жизни есть только два действительных несчастья - угрызения совести и болезнь. То, что мы называем счастьем, и то, что называем несчастьем, одинаково полезно нам, если мы смотрим на то и на другое как на испытание".

Но Абэ повествует о боли, человеческой боли как о социальном недуге. Случается, что глубина душевной боли помогает лучше осознать природу человека, охваченного внутренним противоборством сложных психологических сил. И отнюдь не всегда ему удается справиться со своим страданием. Нельзя долго испытывать судьбу. Нельзя - без фатального риска, особенно человеку с надломленной душой.

Произведения Абэ всегда несут на себе печать личностного авторского видения, ощущения многосложности жизни. Все созданное писателем отмечено проницательностью художественного таланта, выражает индивидуальность его сознания, сатирическое своеобразие стиля. Язык Абэ отличается лапидарностью: при определенной сжатости глубоко выразителен. Никакой нивелировки языка: он сохраняется ясным, живым, уходящим корнями в живую речь. У писателя свой, самобытный почерк. И свои убеждения и привязанности. Думается, что главной болью его стала боль за человека той Японии, современником которой он являлся. Быть может, не слишком много в японской литературе таких писателей, которые столь болезненно испытывают чувство вины перед обществом, вины человека, который сам живет в этой социальной среде и которого неотвязно преследует трагедия происходящего.

СПИСОК ИСПОЛЬЗОВАННОЙ ЛИТЕРАТУРЫ

1. Вайль П. Всё – в саду: Токио — Кобо Абэ, Киото — Мисима // Иностранная литература, 1998, №4

2. Гривнин В. Есть ли выход из лабиринта // Абэ К. Тайное свидание. Роман. Драматические сцены. – М.: Известия, 1985

3. Федоренко Н.Т. Кобо Абэ. Впечатления и мысли // Абэ К. Избранное. – М.: Правда, 1988