Реферат: Бродовская Елена Викторовна интегративные возможности политической элиты россии в процессе посткоммунистической трансформации тула 2010

Министерство образования и науки РФ

ГОУ ВПО «Тульский государственный университет»

Бродовская Елена Викторовна

ИНТЕГРАТИВНЫЕ ВОЗМОЖНОСТИ ПОЛИТИЧЕСКОЙ ЭЛИТЫ РОССИИ В ПРОЦЕССЕ ПОСТКОММУНИСТИЧЕСКОЙ ТРАНСФОРМАЦИИ

Тула – 2010

УДК

Бродовская Е.В. Интегративные возможности политической элиты России в процессе посткоммунистической трансформации: Монография/ Е.В. Бродовская. Тула: Изд-во ТулГУ, 2010. с.

Рецензенты: д-р полит. н., проф. И.А. Батанина, д-р полит. н., проф. В.В. Огнева

СОДЕРЖАНИЕ

ВВЕДЕНИЕ

ГЛАВА I . СТАНОВЛЕНИЕ И ФУНКЦИОНИРОВАНИЕ ДЕМОКРАТИЧЕСКИХ ИНСТИТУТОВ В УСЛОВИЯХ ТРАНСФОРМАЦИИ ПОЛИТИЧЕСКОЙ СИСТЕМЫ

1.1. Исследование посткоммунистического перехода к демократии в трудах зарубежных и отечественных ученых

1.2. Специфика модели демократического транзита в посткоммунистической России

ГЛАВА II . ДЕКОНСОЛИДАЦИЯ ПОЛИТИЧЕСКИХ ЭЛИТ В ПРОЦЕССЕ РОССИЙСКОГО ДЕМОКРАТИЧЕСКОГО ТРАНЗИТА

2.1. Внутренняя и внешняя деконсолидация элитных групп на этапе межрежимного перехода

2.2. Ценностные типы элит субъектов федерации: опыт межрегионального исследования

ГЛАВА III . ИНТЕГРАЦИОННЫЙ ПОТЕНЦИАЛ ДОМИНИРУЮЩИХ ПОЛИТИЧЕСКИХ АКТОРОВ СОВРЕМЕННОЙ РОССИИ

3.1. Формирование предпосылок консолидации трансформирующегося общества как направление деятельности правящей элиты

3.2. Сопряженность ценностных ориентаций массовых и элитных групп

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

БИБЛИОГРАФИЧЕСКИЙ СПИСОК

ПРИЛОЖЕНИЕ

ВВЕДЕНИЕ

ГЛАВА II . СТАНОВЛЕНИЕ И ФУНКЦИОНИРОВАНИЕ ДЕМОКРАТИЧЕСКИХ ИНСТИТУТОВ В УСЛОВИЯХ ТРАНСФОРМАЦИИ ПОЛИТИЧЕСКОЙ СИСТЕМЫ

СОВРЕМЕННОЙ РОССИИ

1.1. Исследование посткоммунистического перехода к демократии в трудах зарубежных и отечественных ученых

Традиционно считается, что посткоммунистические транзиты существенно усилили «третью волну» демократизации, а в начале 1990-х гг. была достигнута высшая точка этого процесса. Однако и реальные политические события, и попытки теоретического осмысления изменений на постсоветском пространстве, если не опровергают, то уточняют данное утверждение. Определяя переходность в качестве базового признака посткоммунистических трансформаций, большинство зарубежных и отечественных ученых отмечают значительную дифференциацию векторов, моделей и результатов этих преобразований. Сам термин «посткоммунистический транзит», который в буквальном смысле означает «переход после коммунизма», в некоторой степени дистанцирован от понятия «демократический транзит».

На сегодняшний день в политической науке не сложилась единая позиция по поводу определения концептуальных рамок посткоммунистического развития. Одна группа исследователей склонна рассматривать посткоммунизм в качестве особого типа транзита (Т. Карл, А. Пшеворский, Р. Роуз, Ф. Шмиттер и др.)[1] . Другая группа полагает необходимым анализировать посткоммунистические трансформации вне транзитологии (В. Банс, М. Макфол, М. Фиш и др.)[2] . Мы считаем, что демократические транзиты в посткоммунистических странах действительно отличаются рядом особенностей, выражающихся, прежде всего, в специфичных взаимосвязях институциональных и социокультурных трансформаций.

Во-первых, обращает на себя внимание иная, по сравнению с демократическими транзитами, стадиальность посткоммунистических трансформаций. Как мы уже отмечали, демократические транзиты включают в себя два перехода: установление демократического правительства (transition) и утверждение демократии (consolidation). Содержанием первого из обозначенных этапов является разрушение структур, препятствующих развитию общества и формирование институциональных основ новой системы. Во втором случае речь идет о складывании в обществе позитивного консенсуса в отношении норм и правил функционирования новой системы, в то время как посткоммунистические переходы разделяются на два разных процесса: разрушение существовавших структур авторитарной власти и создание новых политических институтов[3] .

Экстраполируя исходную модель демократического транзита на посткоммунистические переходы, можно предположить, что радикальные преобразования институционального дизайна политической системы затрудняют формирование в обществе позитивного консенсуса в отношении ценностей, норм и практик функционирования демократического режима. Неразвитость ценностных и поведенческих параметров посткоммунистических режимов свидетельствует об отсутствии в большинстве случаев ценностных предпосылок политической трансформации и обусловливает незавершенность последней на постсоветском пространстве. Подобное несоответствие институциональных и социокультурных параметров посткоммунистических трансформаций объясняется исследователями (А.Н. Медушевский, Л.Д. Митева, З.П. Яхимович и др.)[4] имитационным или заимствованным характером преобразований.

Во-вторых, в отличие от латиноамериканских и азиатских стран, в которых большая часть транзитов носила «навязанный» характер и реализовывалась под руководством элит, специфической чертой посткоммунистических трансформаций выступает не только большая дифференцированность моделей, но и смешанный тип изменений. И хотя в этом вопросе мнения исследователей существенно расходятся (М. Макфол настаивает на доминировании силового разрешения противоречий, К. Тилли подчеркивает революционность преобразований, Т.Л. Карл, Ф. Шмиттер указывают на сочетание реформистских и навязанных переходов и т.д.)[5] , большинство из них признают наличие существенных сложностей, затруднявших достижение консенсуса между конкурирующими сторонами.

По замечанию А.Н. Медушевского[6] , «модель диалога политических сил носила в Восточной Европе чрезвычайно ограниченный характер: речь шла о диалоге общественности и бюрократии, а не о полноценном договоре между политическими партиями о содержании и ценностях переходного процесса (как было в Испании)». Договорный процесс (как показывает распад Чехословакии) не способен обеспечить стабильность в сфере межнациональных отношений. В ряде стран переходный процесс сопровождался государственными переворотами, организованными силами госбезопасности (Румыния), партбюрократией и армией (Польша), клановыми элитными группами (Албания).

Смешанный характер изменений (совмещение признаков различных типов демократического транзита) выражается также в том, что радикальные преобразования политических институтов сочетаются со спонтанными трансформациями или проводимыми элитами эволюционирующими реформами. Например, И.С. Яжборовская, анализируя опыт осуществления демократических транзитов в Центрально-Восточной Европе, отмечает «отсутствие «чистых» типов консолидации, которые не просматриваются ни в варианте преобразований, ни в навязанном или договорном установлении новых правил игры»[7] .

В-третьих, по мнению ряда ученых (В. Банс, К. Оффе, Ф. Редер и др.) [8] , посткоммунистическое развитие выразилось не в одной, а в нескольких трансформациях. Например, В. Банс указала, что посткоммунизм - это нечто большее, чем переход к демократии: это революция, простирающаяся на политику, экономику и общественную жизнь. Таким образом, посткоммунистические трансформации совмещают сразу несколько целей и траекторий развития: создание плюралистической политической системы, формирование нового государственного устройства, переход к рыночной экономике, становление инновационных норм и практик и т.д.

При этом демократизация политической системы и переход к капиталистическому способу организации хозяйствования способны действовать друг на друга взаиморазрушающе. «Для успешной борьбы с тяжелейшим социально-экономическим кризисом, – писал Г. О Доннелл, - в настоящее время имеющим место в новых странах демократии, требуется наличие уже сложившихся институтов. Однако кризис сам по себе препятствует сложной задаче институционализации. В этом заключается драма стран, лишенных демократической традиции: как и всем возникающим демократиям в прошлом и в настоящем, им предстоит преодолевать многочисленные отрицательные следствия авторитарного прошлого и одновременно решать невиданно сложные социально-экономические проблемы, с которыми старые демократия практически не сталкивались при зарождении»[9] . С одной стороны, демократия, для которой характерны сложные и длительные процедуры принятия политических решений, в определенной мере препятствует интенсивным и радикальным изменениям в экономической сфере. С другой стороны, радикальные экономические реформы, часто сопряженные с падением уровня качества жизни населения, приводят к девальвации еще не устоявшихся, принятых на вербальном уровне демократических ценностей. В подобных ситуациях возникает «соединение организационно-политического устройства одного типа (свойственного новому строю) с культурно-психологическими устоями другого (свойственного старым порядкам)»[10] . Именно поэтому для посткоммунистических трансформаций характерно рассогласование динамики изменений в различных сферах.

Тем не менее, некоторые исследователи рассматривают одновременность преобразований скорее в качестве преимущества посткоммунистических режимов. В одной из последних работ, посвященных проблеме восточно-европейских транзитов, Т.Л. Карл и Ф. Шмиттер[11] ставят вопрос следующим образом: «Что если параллельное решение задач, связанных с переходом к капиталистической системе хозяйствования, утверждением демократических порядков и обретением нового международного статуса, открывает более широкий спектр возможностей, нежели обычный «эволюционный транзит, и потому облегчает торг по поводу распределения потенциальных благ среди конфликтующих групп – как правящей элиты, так и оппозиции»?

Однако такая постановка вопроса, по сути, отражает еще одну специфическую черту посткоммунистических трансформаций, выражающуюся, по замечанию ряда исследователей (К. Кумар, Г. С. Уайт, Э. Хобсбаум и др.)[12] , в относительно малой роли широких масс при сохранении значимости прежней номенклатуры. Согласно данной позиции, осуществление преобразований «сверху» и определенная константность статуса властных номенклатур базировались на негласном корпоративном договоре между конфликтующими сторонами (речь не идет об открытом пактировании классического образца). Позитивный смысл обозначенных особенностей является достаточно спорным. С одной стороны, уступки в отношении старой номенклатуры, возможно, способствовали предотвращению резкого отката назад. С другой стороны, реализация принципа «собственность в обмен на поддержку или непротиводействие» в определенных условиях может стимулировать развитие олигархических и/или сепаратистских тенденций. «В условиях, когда демократические институты слабы, их подменяют теневые олигархические структуры, а власть приобретает династическо-клановый характер. Теневые отношения становятся необходимым элементом, поддерживающим равновесие властных структур»[13] .

Следующую особенность посткоммунистических трансформаций можно определить как «дефицит демократических акторов» (выражение Г. О’Доннелла). Усвоение новых правил и ценностей влечет за собой эволюцию ролей носителей трансформационной активности в обществе, переживающем преобразования. Если на этапе «перехода» активная роль принадлежит преимущественно элитообразующим группам, то «утверждение» нового типа системы связано с возрастанием роли масс, которое невозможно вне усвоения последними ценностей, норм, процедур, соответствующих целям инновационного процесса.

С одной стороны, признается, что элита является основным актором посткоммунистических трансформаций. С другой стороны, подчеркивается, что ее представители выступают носителями определенного типа политической культуры. Так, Г.И. Вайнштейн отмечает, что «характеристики «культурной среды», в которую «имплантируется» демократическая система, не имеют критически важного значения на стадии крушения авторитарных режимов и перехода к демократии (хотя и определяют многие особенности этого этапа). Но они приобретают определяющее значение с позиций перспектив демократизации, выживания новых демократических режимов, их способности утвердиться и обрести устойчивость»[14] .

Другой аспект поставленной проблемы заключается в определенном дефиците «социального» и «политического» капиталов у масс населения (имеются ввиду слабая самоорганизация общества и преимущественно телеологическое, а не инструментальное понимание демократии). Недостаточное развитие способности общества к самоорганизации влечет за собой складывание мобилизационной модели политического участия и закрепляет моносубъектность власти, представители которой часто на декларативном уровне руководствуются принципами демократии («демократия без демократов»). Для политического сознания масс посткоммунистических государств характерно понимание демократии, скорее, как цели развития, а не механизма повседневной практики согласования интересов гражданского общества и властных структур.

Неоправданные ожидания (демократизацию связывают с экономическим ростом) наряду с отказом государства от социального патронажа населения приводят к формированию противоречий в ценностных системах обществ, переживающих посткоммунистические трансформации. Проявлением подобного рода противоречий является приверженность разных групп населения к ценностям демократии (свобода слова, свобода передвижения и т.п.) и одновременно с этим тяготение к сильному лидеру, о чем свидетельствуют массовые опросы[15] . В целом, можно констатировать наличие парадоксального положения, суть которого заключается в том, что ценностные системы элитообразующих и массовых групп в некоторой степени соответствуют друг другу, одна система не развивается в направлении усвоения демократических ценностей в силу неразвитости другой.

Специфика посткоммунистического развития выражается также в повышении гетерогенности общества, нарастании дезинтегративных процессов, широком распространении фрагментации и поляризации политической жизни. Мультиплюрализм во внутренней политике (при строительстве партийной системы, формировании федеративных отношений и т.п.) усиливает политическую нестабильность и конфликтность. Демократия в посткоммунистических обществах предстает, в том числе, и как свобода конфликта (на национальном, классовом, ценностном и других уровнях). Она в определенном смысле легализует конфронтацию в обществе (возможно, поэтому на постсоветском пространстве ценности порядка превалируют над ценностями свободы).

При этом некоторые исследователи (В.Н. Якимец, Л.И. Никовская) подчеркивают, что для посткоммунистических трансформаций характерны не столько отдельные типовые моноконфликты (социокультурный, политический, этнонациональный и т.д.), сколько – почти всегда – сложносоставные конфликты. Последние рассматриваются в качестве комбинированного столкновения противоположных мнений, взглядов, сил, позиций, возникающего в контексте не менее двух типовых моноконфликтов при необязательно совпадающих причинах конфликта и способах взаимодействия участников[16] .

Особое место в системе сложносоставных конфликтов на посткоммунистическом пространстве принадлежит возрождению этнонациональных проблем, связанных с процессом поиска национальной идентичности. В ряде стран Восточной Европы, равно как и в бывших советских республиках данный процесс не был завершен и, по мнению многих исследователей (А.Н. Медушевский, Ф. Шмиттер, И.С. Яжборовская и др.), оказывал существенное самостоятельное воздействие не только на переходный период, но и на возможности, темпы, перспективы консолидации. Так, конфликтный распад Югославии, мирное разделение Чехословакии в ходе «конституционной революции», воссоединение ГДР с ФРГ, рост межнациональных конфликтов в Болгарии, Румынии, Венгрии и на территории бывших советских республик, развитие национализма в Польше и других странах данного региона свидетельствуют о распространенности этой проблемы. Важно подчеркнуть, что, как правило, результативность демократического транзита коррелировала с методами решения (насильственными/ненасильственными) «национального вопроса».

Результаты посткоммунистических трансформаций также вариативны, как и факторы, модели и иные составляющие демократических транзитов. Наряду с консолидацией либеральной демократии, достаточно распространены особенно на постсоветском пространстве институциональные консолидации гибридных или недемократических режимов. Вместе с тем, по замечанию, Т.Л. Карла, Ф. Шмиттера, несмотря на то, что «демократические достижения стран Центрально-Восточной Европы и бывших республик Советского Союза – Албании, Азербайджана, Белоруссии, Эстонии, Литвы, Македонии, Румынии, России, Сербии, Словении и Украины – гораздо менее очевидны (а иногда и сомнительны), ни одна из упомянутых стран, возможно, за исключением Сербии, не вернулась к чему-то напоминающему прежнюю форму автократии и все они – кроме Азербайджана – движутся (пусть не всегда последовательно) к консолидации демократии»[17] .

Безусловно, можно по-разному, в том числе и негативно, оценивать результативность посткоммунистических трансформаций, однако как показывают политические события последних лет (речь идет о так называемых «цветных революциях») там, где не был достигнут хотя бы уровень институциональной консолидации, происходила смена власти, сопряженная с процессами поляризации общества и десуверенизации государства. Специфика модели «цветных революций» заключается в том, что она не предполагает существенных перемен ни в общественном устройстве, ни в политическом режиме. «Цель предпринимаемых усилий – смена правящей группировки и изменение внешнеполитического курса соответствующего государства. В полной мере этой модели соответствуют «цветные революции» в Грузии и на Украине. События в Киргизии можно квалифицировать как не до конца состоявшуюся полуреволюцию, а то, что произошло в Узбекистане, - как неудавшуюся ее репетицию»[18] .

Представляется, что, совпавшие с перестройкой мировой политической системы, посткоммунистические трансформации действительно в той или иной мере связаны с проблемами вестернизации (в широком смысле переориентация на западные стандарты) и ограничения национальных суверенитетов. Например, в Восточной Европе внешние акторы, традиционно играющие существенную роль, легитимировали институциональные и социокультурные инновации. С точки зрения А. Яноша, «в Восточной Европе выполняются политические программы, навязанные теми или иными гегемонами, а поскольку эти проекты каждый раз сталкиваются с сопротивлением «местного материала», результат определяется соотношением двух групп факторов: с одной стороны, целей и ресурсов гегемона, с другой – степенью «эластичности» местных структур, которая варьируется от страны к стране»[19] .

Конечно, перечень специфических признаков посткоммунистических транзитов может быть уточнен и расширен, мы охарактеризовали преимущественно те из них, которые в большей степени демонстрируют взаимообусловленность институциональных и социокультурных составляющих трансформационного процесса. Исходя из этого, подчеркнем, что отличительные признаки посткоммунистического развития, прежде всего, отражают несоответствие между формируемой институциональной структурой и ценностями, нормами, стратегиями элитных и массовых групп. Именно посткоммунистические транзиты подтверждают возможности осуществления демократического перехода результатом которого выступает институциональная или режимная консолидация существенным образом отличающаяся от консолидации либеральной демократии.

Режимная консолидация, на наш взгляд, является своего рода реакцией на тенденции десуверенизации, возникновения многосоставных конфликтов, неопределенности результатов перехода. И хотя некоторые авторы (Т.Л. Карл, Ф. Шмиттер) говорят о том, что проблема «восточноевропейской исключительности» серьезно надумана, мы считаем необходимым рассматривать посткоммунистические трансформации в качестве особого типа транзитов, осуществленных в уникальных условиях, сочетающих «конституционные революции», поиск национальной идентичности, плюрализацию политической и экономической систем, изменение статуса на мировой арене и многие другие процессы.

Более того, ряд авторов (В.Н. Якимец, Л.И. Никовская) полагают, что нужно дифференцировать подходы к анализу посткоммунистических трансформаций и исследованию переходов, реализованных бывшими республиками Советского Союза. По нашему мнению, такой взгляд на проблему не лишен объективных оснований, так как впервые в истории именно на постсоветском пространстве были осуществлены так называемые «безальтернативные» (Р. Дарендорф)[20] или «выпрямляющие» (Ю. Хабермас)[21] «революции». Речь идет о радикальных, по сути, изменениях, которые не основывались как традиционные революции на альтернативном представлении о будущем, наоборот эти процессы как бы соединяли утраченный прежде прошлый опыт с практикой социально-политических и социально-экономических отношений, сформированной в государствах, не имевших коммунистического этапа развития. Помимо того, что опыт осуществления демократических практик в постсоветских государствах был несколько скромнее, чем, например, в ряде европейских стран, их отличительной особенностью выступает разрыв между элитными и массовыми группами в уровне информированности (относительно целей, стратегии и методов) и вовлеченности (политический процесс оставался нацеленным скорее на интересы политических элит) в трансформационный процесс.

Обозначенные особенности взаимосвязаны с необходимостью решения сложных проблем снижения социальной поляризации, формирования системы социально-политического представительства, обеспечения легитимации режима, создания условий предотвращающих возможность авторитарного отката, интеграции в мировое сообщество на условиях сопряженных с реализацией национальных интересов и т.д. Несмотря на то, что мы отметили ряд характеристик общих для посткоммунистических и постсоветских государств, необходимо подчеркнуть, что пути и способы, использованные ими для решения сверхзадач, поставленных в ходе демократического транзита, существенно дифференцированы.

1.2. Специфика модели демократического транзита

в посткоммунистической России

Изменение политической системы российского общества в 90-х гг. ХХ в. происходило на фоне системной трансформации , включавшей в себя политико-правовые, социально-экономические, культурные и иные трансформационные процессы. Взаимообусловленные преобразования, протекавшие в различных сферах жизнедеятельности общества, были сопряжены с институционализацией норм и интериоризацией ценностей не традиционных для российского ценностно-нормативного комплекса. Изменения в ценностных структурах массового сознания россиян отражали специфику цивилизационного поиска более или менее жизнеспособных форм политического развития. Переустройство политического пространства , реализованное одновременно с экономическими преобразованиями, было направлено на изменение формы государственного устройства (строительство федеративных отношений), институционального дизайна (порядка формирования и функционирования властных структур), способов коммуникации между обществом и государством (развитие СМИ, многопартийной системы, местного самоуправления и т.д.).

Рассматривая демократический транзит, осуществленный в России, следует подчеркнуть такие его характеристики, как сложный и противоречивый характер, цикличность траектории развития, ограниченность возможностей для реализации согласительных процедур. Периодизация российского демократического транзита включает в себя несколько основных этапов, содержание которых отражает различные попытки политической элиты сформировать условия необходимые для режимной или институциональной стабилизации в определенной мере гарантирующей невозможность возвращения к прежней системе управления.

Первый этап (1985 – 1991 гг.) , в соответствии с парадигмой транзитологии, был связан с существенной дифференциацией правящей элиты, вызванной, прежде всего, структурным кризисом, выражавшемся в разрыве между уровнем требований, предъявляемых к системе и недостатком ресурсов для их удовлетворения. Как справедливо отмечает А.Ю. Зудин, «позднесоветская культура, унаследованная постсоветским обществом, перестала быть традиционалистским монолитом и превратилась в дифференцированное образование, которое включало не только ограничители, но и внутренние ресурсы для общественной трансформации»[22] . По его мнению, модернизационный пласт культуры, сложившийся в позднесоветском обществе в результате внутренних сдвигов, стал основой глубоких общественных перемен в постсоветский период и задал их основные рамки. Использование практики ранних большевиков в экономике (законы «О кооперативах», 1987 г., «О предприятиях», 1988 г.) и политике (введение института Съезда Народных депутатов, 1988 – 1989 гг.), положило начало формированию противоборствующих властных группировок и плюрализации политического пространства в целом.

Однако в отличие от классических моделей, предполагавших наличие национального единства, собственно российская политическая система формировалась в условиях противоборства центральной и региональных (республиканских) властей, в результате которого сначала была принята Декларация о государственном суверенитете РФ (12 июня 1990 г.), а затем прошли первые выборы президента РФ (12 июня 1991 г.) по сути дистанцировавшие новую российскую государственность от системы союзного государства. Таким образом, транзит начинался в условиях разворачивания геополитического, структурного, идеологического, поведенческого кризисов и разрушения устоявшейся системы идентичностей. Уже на первом этапе преобразований проявилось противостояние сил, выступающих за реформирование политической системы и стремящихся сохранить свои властные позиции. При этом всякий раз разрешение подобных противоречий было связано с силовыми, а не договорными способами, о чем свидетельствует попытка государственного переворота в августе 1991 г. и ряд последующих событий. Следовательно, подготовительная фаза транзита (согласно модели Д. Растоу) состоялась частично, так как с одной стороны предварительная «либерализация» связанная с большей открытостью политической системы в период перестройки привела к поляризации политических интересов, но, с другой стороны, обозначенные процессы протекали вне контекста национального единства и согласительных практик во взаимоотношениях оппонирующих сил. Анализируя данную проблему, А.И. Соловьев[23] указал на то, что «не было создано ценностной основы, опираясь на которую в классических моделях демократического транзита происходила модификация позиций элит традиционно присутствующих на политическом рынке и нетрадиционных, появившихся в связи с новыми запросами населения. Для трансформации политической системы постсоветской России свойственно отсутствие условий для становления общей конфигурации целей и ценностей, объединяющих различные политические силы».

Второй этап (1992 – 1993 гг.) характеризовался обострением противоборства вокруг взаимосвязанных проблем распределения власти и определения модели политической системы. Тот факт, что формирующаяся политическая система складывалась из сочетания традиционных институтов и новых, созданных на подготовительном этапе, определил основных субъектов противостояния. Данный период исследователи[24] часто сравнивают с «конституционным двоевластием», указывая на наличие перманентного конфликта между двумя центрами власти: правительством и Президентом с одной стороны, и большинством Съезда народных депутатов с другой. Предметом обозначенного конфликта формально выступало определение конституционного будущего России, которое виделось оппозиции в парламентско-президентском (соответствующий проект был принят на 6-й Съезде народных депутатов в апреле 1992 г.), либо в реставрационном (на 9-м Съезде народных депутатов была утверждена очередная редакция Конституции, предполагающая возврат к политической системе советской власти) вариантах. Фактически же речь шла о сохранении статуса институтов, появившихся в период первичной либерализации (конфликт обострился после издания указа № 1400 от 21 сентября 1993 г., согласно которому деятельность Съезда и Верховного Совета приостанавливалась, так как в соответствии с проектом Конституционного Совещания, предстояло формирование новых властных органов). И вновь, как и на первом этапе преобразований, конфликт перерос в открытое столкновение (кризис 3 - 4 октября 1993 г.). В результате победы реформаторов, 12 декабря 1993 г. была принята Конституция, закрепляющая суперпрезидентский характер федеративной республики.

Таким образом, разрушение авторитарной бюрократической политической системы (по классификации Д.И. Энтера и Ф.Э. Эндрейна) не способствовало созданию системы согласительного типа. Отражая определенные характеристики этапа либерализации (модели Г. О’Доннелла, Ф. Шмиттера, А. Пшеворского), предполагающего институционализацию ряда прав и свобод, на этом этапе посткоммунистической трансформации в России закрепление и стабилизация демократических норм и процедур было вторичным по отношению к задачам сохранения контроля над властью/собственностью и недопущения реставрации. Высокая степень конфронтации элитных групп, недостаточное развитие структур гражданского общества, форсированный темп преобразований, внесистемный характер оппозиции создавали неблагоприятный климат для переговоров и пактирования.

Вместе с тем, негласное соглашение с номенклатурой все-таки состоялось. По утверждению одного из идеологов либеральных реформ Е.Т. Гайдара, «Россию у номенклатуры нельзя, да и не нужно отнимать силой, ее можно «выкупить»[25] . Принцип «власть в обмен на собственность» в модифицированном виде был также реализован в отношениях Федерального центра и регионов. Так, суверенизация ряда республик вполне соответствовала принципу «расширение полномочий в обмен на лояльность». Возможно, что в ситуации внутриэлитного раскола и непопулярности либеральных реформ подобная стратегия была неизбежной.

Отличительной чертой данного этапа посткоммунистической трансформации в России также является инверсионный характер политического процесса, выразившийся в изменении траектории и сочетании различных форм транзита. С точки зрения В.В. Лапкина, в рассматриваемый период в российском обществе сосуществовали разнородные элементы «навязанного», «договорного», «реформистского» и даже «революционного» переходов. И, тем не менее, в 1993 г., преодолев фазу неопределенности и типологической вариативности, развитие процесса вошло в русло, классификационно близкое имевшему место до августа 1991 г.[26] Исходя из этого подчеркнем, что воспроизводство «навязанного» перехода на различных этапах трансформации выступало в качестве устойчивой тенденции развития политической системы РФ.

Анализируя данную тенденцию, М. Макфол[27] указал, что за исследуемый период (имеются в виду первый и второй этапы политической трансформации) Россия пережила не один, а три перехода к демократии (первый переход – «перестройка» (инверсия - путч), второй – период после августовского путча (инверсия – октябрьский кризис 1993 г.), третий - принятие демократической Конституции (инверсия – поражение реформаторов на парламентских выборах 1995 г.)).

Третий этап (1994 – 2000 гг.) был сопряжен с дальнейшим формированием новой институциональной структуры, параметры которой, равно как и содержание политического процесса определяли дисбаланс в соотношении нарастающих требований и снижающейся поддержки по отношению к политической системе. Тенденции конфронтации сложившиеся на предшествующих этапах сохранили свою актуальность, но теперь противоборство разворачивалось между сторонниками сохранения и продолжения демократических реформ и оппозицией, организованной в рамках Народно-патриотического Союза России, получившего популярность из-за высоких социальных издержек реформирования. Еще одна линия противостояния, унаследованная из доконституционных периодов развития, выражалась в конфликте между исполнительной и законодательной ветвями власти, особенно обострившемся после победы левого большинства на парламентских выборах 1995 года («выборы разочарования» согласно модели А.Ю. Мельвиля)[28] . Так, на протяжении анализируемого периода в реальной и жесткой политической борьбе распределялись полномочия законодательной и исполнительной властей, политико-правовой статус которых был закреплен в Конституции. Однако, продекларированные разделение и специализация властей не подкреплялись практикой реализации механизма «сдержек и противовесов».

В этих условиях получила продолжение тенденция «обмена ресурсами», выразившаяся в опоре действующего режима на складывающийся сверхкрупный бизнес и дополнившаяся обратными процессами давления бизнеса на власть. Именно использование финансовых, медийных и интеллектуальных ресурсов бизнес класса обеспечило переизбрание Б. Ельцина на второй президентский срок в 1996 г. Таким образом, некоторые признаки авторитаризма, связанные, прежде всего, со сверхсильной позицией института президентской власти в ситуации отсутствия дееспособного носителя (лидера государства) неизбежно приобретают олигархический характер. Как справедливо отмечает А. Мигранян, «отсутствие реального институционального разделения властей и механизма сдержек и противовесов не только предоставляет Президенту возможность неограниченных действий, но и позволяет создавать механизмы сдержек и противовесов внутри институтов, что парализует всю политическую систему. Поэтому несоизмеримо по сравнению с традиционными институтами возрастает роль внеинституционально оформленного центра принятия решений»[29] . Присвоение олигархическими группами государственной власти, безусловно, противоречило базовым принципам демократии таким, как народный суверенитет, политическое участие, политическое представительство, конституционализм и другим.

И опять мы вынуждены констатировать, что вопреки распространенным транзитологическим моделям, предполагающим, наступление этапа консолидации демократии после «выборов разочарования», в России рассматриваемого периода наблюдалась скорее консолидация правящей группы, которая стала возможной в силу массовой социальной мобилизации. Закрытый для включения в политику новых социальных групп режим дестабилизировал функционирование политической системы. Опираясь на теорию модернизации С. Хантингтона, объясняющую зависимость политической нестабильности и социальной мобилизации[30] , следует подчеркнуть, что олигархический режим формировал механизмы саморазрушения. Так, по мнению Л.В. Полякова, массовая мобилизация, выражавшаяся в неприятии большинством действующего режима, проявлялась в форме троякого распада: территориального, этнического и экономического[31] .

Другой исследователь С. Холмс, высказал сходную позицию, суть которой заключается в анализе такого механизма разрушения политической системы, возникшего в ходе посткоммунистической трансформации России, как разгосударствление. «На примере нынешней России становится до боли ясно: несостоятельность государства угрожает либеральным ценностям столь же серьезно, как и деспотическая власть.… Без действенной государственной власти не будет ни прав человека, ни гражданского общества»[32] . Вместе с тем, размытость границ между такими понятиями, как «сильная государственность» и «авторитаризм» и в теоретической и в практической проекциях, по замечанию некоторых ученых[33] , является угрозой для новых демократий.

Четвертый этап (2001 – 2007 гг.) условно можно назвать этапом режимной консолидации. Негативный консенсус элит, достигнутый на предыдущих этапах трансформации, в конечном итоге сыграл позитивную роль, так как позволил осуществить передачу власти и смену политического режима на согласительных принципах. Противоречивый характер и неоднозначность результатов преобразований в рассматриваемый период времени привели к существенной вариативности взглядов зарубежных и отечественных ученых относительно его стадиальности и итогов. Чаще всего исследователи дифференцируют данный этап политического развития России на две стадии: 2000 – 2003 гг. – демонтаж олигархического авторитаризма (Л.В. Поляков), контрреформирование (А. Балаян), воспроизводство/становление режима «управляемой демократии» (А.С. Ципко, Л.А. Радзиховский, Р. Туровский и др.)[34] ; 2003 – 2007 гг. продолжение институциональных изменений и стабилизации режима.

В соответствии с транзитологическим моделям, смена политического режима на согласительных принципах должна была способствовать достижению позитивного многоуровневого консенсуса в обществе. Однако, анализируя итоги избирательного цикла 1999 - 2000 гг., В.Я. Гельман[35] указывает на формирование «навязанного консенсуса» элит, базирующегося на таких признаках нового политического режима, как моноцентризм (наличие доминирующего актора, достижению целей которого не способны препятствовать все другие акторы, вместе взятые), преобладание неформальных политических институтов над формальными, доминирование компромиссных стратегий взаимодействия доминирующего и остальных (подчиненных) акторов при отсутствии шансов прихода к власти политической оппозиции. Вместе с тем, автор обращает внимание на то, что хотя результаты «навязанного консенсуса» российских элит оказались далеки от демократической консолидации, значение демократических институтов вообще и выборов в частности не ставится под сомнение никем из политических акторов.

Но в отличие от прежнего режима, опиравшегося на «негласное соглашение» с крупным бизнесом и рядом глав регионов (на этой основе утратившего свою самостоятельность и жизнеспособность), новый режим ограничил давление олигархических и региональных элит на систему. Обеспечение территориальной целостности, единства правового пространства и системного качества исполнительной власти – становятся приоритетными задачами данного этапа политического развития. Создание условий для формирования единой системы органов исполнительной власти (в соответствии со ст. 77 п.2 Конституции РФ) было связано с разного рода институциональными изменениями, как – то: введение в 2000 г. института полномочных представителей Президента в федеральных округах (указ Президента РФ от 13 мая 2000 г. № 849 «О полномочном представителе Президента РФ в Федеральном округе»[36] ), создание консультативно-совещательных органов таких, как Государственный Совет и Совет законодателей (указ Президента РФ от 1 сентября 2000 г. № 1602 «О Государственном Совете РФ»[37] ). Несмотря на то, что данные структуры являются институтами вторичной легитимности (то есть действуют только от имени и по поручению президента), они послужили инструментом пространственной интеграции и режимной консолидации, так как стали дополнительным каналом коммуникации в разноуровневой системе управления.

Обеспечение единства правового пространства и развитие федерального контроля были сопряжены с мерами, существенно снизившими влиятельность и оппозиционность регионального уровня власти. В 2000 г. был изменен принцип формирования верхней палаты Федерального Собрания (ФЗ РФ от 5 августа 2000 г. № 113 «О порядке формирования Совета Федерации Федерального Собрания РФ»[38] ), с 2005 г. процедура прямого избрания глав регионов заменена выборами законодательным собранием конкретного субъекта федерации по представлению Президента РФ[39] . Таким образом, суперпрезидентская форма правления получала дальнейшее институциональное оформление. По замечанию И. Клямкина, в России на федеральном уровне сложилась «своеобразная комбинация институтов, в которой различные ветви власти являются относительно самостоятельными, в состоянии субординации не находящимися, но в которой элементы разделения властей перекрываются властной иерархией, предполагающей фактическое доминирование по составу полномочий одного из институтов над всеми остальными»[40] .

При этом суперпрезидентский характер республиканской формы правления в РФ определяется рядом объективных и субъективных факторов, среди которых мы выделили следующие:

- асимметричная модель Федерации, неравномерное экономическое развитие регионов стимулируют развитие вертикальных, а не горизонтальных отношений между Центром и субъектами (об этом свидетельствует изменение статуса губернаторов в соответствии с ФЗ РФ от 31 июля 2000 г. № 31. «О внесении изменений и дополнений в ФЗ «Об общих принципах организации законодательных (представительных) и исполнительных органов государственной власти субъектов РФ»[41] );

- слабость гражданского общества (например, так называемые, «гражданские парламенты» получили весьма ограниченное распространение, только с 2004 г. в Тульской области стала функционировать «Общественная палата»[42] ) отсутствие механизмов взаимодействия гражданских и политических структур (хотя Гражданский форум 2001 г. и последующее интерактивное общение президента с гражданами могут рассматриваться в качестве попытки частично решить обозначенные проблемы);

- выборы на альтернативной основе сопровождаются применением, в том числе и со стороны государства, манипулятивных технологий, формирующих определенный тип электорального поведения (инициированный в 2003 г. Общественно-политический форум «Выборы» и принятые в его рамках «Общественный договор» и «Декларация участников общественного договора»[43] скорее сыграли роль «декларации намерений», не создав серьезных препятствий для нарушения избирательного права);

- партийное строительство эволюционировало от модели «много поляризованных партий» к системе фактического однопартийного доминирования (ФЗ РФ от 11 июля 2001 г. № 95 «О политических партиях»[44] в определенной степени контролирует создание миноритарных партий); на смену спектральной (по политическим ориентациям) дифференциации политических партий приходит их статусное разграничение (в 2003 и 2007 гг. удалось создать проправительственное большинство в Государственной Думе РФ). Следовательно, усиливающаяся исполнительная власть заполняет «институциональные вакансии» (термин А. Салмина[45] ), возникающие на границе государства и общества, что связано с очевидной неспособностью последнего к политической самоорганизации на основе системы правил, предложенных современной политической системой.

Большинство ученых сходятся во мнении, что основной особенностью политической системы исследуемого периода выступает нестабильность и слабость демократических институтов. Это обстоятельство объясняется целым рядом причин. Во-первых, либерализация политики опередила реальное реформирование других сфер общественной жизни (до сих пор не созданы определенные социальные и экономические условия, позволяющие с большей или меньшей степенью эффективности использовать конституционно провозглашенные политические, гражданские права и свободы).

Во-вторых, несмотря на то, что следующая за либерализацией (появление новых политических принципов и правил) и демократизацией (их институциональное и процедурное оформление) фаза ресоциализации предполагает разрушение ранее принятых ценностей и моделей поведения, демократические настроения и устремления не сложились в организационную политическую силу, не смогли заставить власть считаться с собой. Не сумев создать единый демократический фронт, силы демократической ориентации оказались разобщенными, фактически проигравшими парламентские выборы 1995/2003/2007 гг. и отсутствующими как особая сила на президентских выборах 1996/2004/2008 гг.

В-третьих, возникновение и становление нового режима привели к тому, что вместо восприятия норм демократического процесса российская оппозиция копила потенциал конфронтации. Она приобрела преимущественно внесистемный характер, так как, не имея реальной возможности контролировать исполнительную власть, оппозиционеры скорее борются против системы с целью изменения ее институциональной структуры.

В-четвертых, несмотря на то, что функционируют парламент, политические партии, выборы, «ни общественное мнение, ни система принятых политических решений не отражают равных возможностей, терпимости и общественного контроля, которые подразумеваются в демократических обществах»[46] .

С точки зрения Д.Е. Москвина[47] , результатом трансформации политической системы России является институциональная неопределенность, при которой основные субъекты не находят компромисса относительно политических и поведенческих процедур и правил, а последние постоянно меняются и могут носить спорадический характер, о чем свидетельствуют: частотность изменения выборного законодательства (под каждые общефедеральные выборы менялся весь пакет законов, их регулирующих); переход общефедеральных телевизионных СМИ из-под «неограниченного контроля олигархических группировок» под ограниченный контроль государственной бюрократии; отсутствие автономии политических партий, выражаемое в постоянных попытках «перекроить» партийный спектр путем законодательного регулирования численности, наименования партий и т.д.

Но, тем не менее, «это тоже форма демократии, она строится на проведении свободных выборов и соблюдении политических прав граждан (в том числе права критиковать президента и создавать оппозиционные партии), что отличает ее от президентских диктатур, существующих в Туркменистане, Казахстане или Узбекистане»[48] . Сегодня суперпрезидентский характер правления жестко не противопоставляется возможностям демократизации. Так, по мнению американских исследователей А. Шляйфера и Д. Трейзмана, несмотря на то, что «российские политические институты во многом несовершенны и гражданские свободы соблюдаются далеко не всегда, с точки зрения политической обстановки Россия находится в ряду наиболее демократичных в регионе. Тогда как изъяны демократии в стране являются характерными для многих государств со средним достатком»[49] . В связи с этим немецкий исследователь Г. Зимон отмечает, что лишь постепенно на Западе начинают сознавать, что модернизация отнюдь не означает обязательного приспособления к западноевропейско-североамериканским отношениям; более того, заимствование тех или иных технических навыков и достижений западных политических систем может привести к политическому и культурному дистанцированию от них[50] .

Очевидно, что расхождение между результатами демократического транзита на Западе и в России будет сохраняться и в дальнейшем. Обозначенная специфика выразилась в частности в том, что массовая консолидация в меньшей степени была связана с процессами политической ресоциализации, так как во многом состоялась благодаря личности президента. Данную ситуацию М. Вебер обозначал термином «плебисцитарная демократия»[51] . Это такой тип политического режима, при котором созданные демократические институты выступают в качестве формы выражения населением своего отношения к национальному лидеру. Его легитимность существенно превышает уровень поддержки гражданами всех иных политических институтов, поэтому общество ориентировано на политические приоритеты, транслируемые центральной фигурой в политической системе.

Безусловно, переход к такому способу управления, при котором граждане наделены правом участия в смене правящей элиты в ходе нормативных, законодательно закрепленных процедур и через устойчивые социально-политические институты в России осложнен: исторически ограниченным сроком формирования политической культуры (многие демократические ценности еще не смогли стать элементом внутренней культуры и потребностей человека); тем, что политический процесс характеризуется пассивным участием рядовых граждан в политической жизни; демократия слабо воспринимается обществом как инструмент решения актуальных социальных проблем. Несмотря на это, некоторые исследователи позитивно оценивают обозначенные характеристики российского демократического транзита. Анализируя особенности трансформации политической системы России, Клаус фон Байме[52] , акцентирует внимание на том, что именно политическая апатия российского населения, которую принято считать негативным фактором, послужила, по его мнению, стабилизации нового режима. Более того, он считает, что в российских условиях развитая политическая культура участия привела бы к диктатуре.

Оценивая политический режим в России, отечественные авторы (В.Я. Гельман, А.Ф. Иванов, С.В. Устименко и др.[53] ), чаще всего характеризуют его, как своего рода гибридную модель , для которой свойственны следующие черты:

-институциональный дефицит (в условиях расплывчатых правил политической игры сохраняется вероятность того, что эти правила будут неожиданно изменены);

-противоречие между демократической организацией, структурой и авторитарным содержанием функционирования власти;

-гипертрофия исполнительных органов власти (особенно института президента) в условиях режимной консолидации и дезинтегрированного общества;

-имитационный характер функционирования фасадных политических институтов (имитация стабильности/нестабильности);

-непрозрачность механизмов принятия политических решений в госаппарате, недостаточное развитие механизмов общественного и правового контроля.

Гибридность политического режима, с одной стороны, сохраняет потенциальные возможности для вариативности политического развития (в определенных условиях гибридность является способом адаптации комплиментарных институтов). С другой стороны, сочетание противоположных (традиционных и инновационных) элементов используется властными структурами в тех случаях, когда их интересы требуют отступления от продекларированных правил. Вместе с тем, нельзя не согласиться с Г.И. Вайнштейном, который утверждает, что концепция гибридного режима не столько описывает особый тип «новых демократий», сколько отражает общее для большинства из них состояние[54] . Специфика российской политической системы характеризуется, по его мнению, конфликтом между элементами реальной демократии и элементами, обусловленными не столько авторитарностью государственной власти, сколько ее слабостью, неэффективностью, неспособностью упорядочивать демократический процесс.

Осуществив первый этап демократического транзита (согласно теории двойного перехода, он связан с институционализацией демократических норм) в сложных социально-экономических условиях, российская политическая системам столкнулась с проблемами снижения эффективности, управляемости, делегитимации. Поэтому сущностной особенностью ее функционирования стало преобладание режима самосохранения над режимом регулирования и упорядочивания. В последующих политических преобразованиях (с 2000 г.) проявилась тенденция к усилению государственной власти через решение ряда задач (имеются в виду институционализация новых структур, ресубординация политической системы, восстановление функциональной специфики институтов, достижение утраченного консенсуса между ветвями власти, упорядочивание использования государственных ресурсов и контроля центральной власти над ними и др.). Результаты деятельности в этом направлении выразились, прежде всего, в обеспечении целостности системы исполнительной власти, усилении федерального присутствия в регионах, укреплении личной власти президента.

Таким образом, специфика переходного периода, основным содержанием которого является трансформация политического режима в России, определяется незавершенностью и смещенностью фаз транзита, протекающих с разной интенсивностью. До сих пор в российской политике сосуществуют демократические и авторитарные элементы, за период 1991-2008 гг. невозможно выявить точный алгоритм движения к демократической консолидации или отказу от демократии. Следовательно, институционализация демократии в России, должна быть направлена на формирование такого социально-политического порядка, который обеспечивает стабильный характер изменений за счет осознания общих интересов, ценностного согласия и значимости политических институтов. Опираясь на научную традицию исследования институционализации (Т. Гоббс, Д. Юм, Ж.-Ж. Руссо, О. Конт, Э. Дюркгейм, М. Вебер, Т. Парсонс, П. Сорокин, Ю. Хабермас и др.), ученые рассматривают этот процесс в качестве объединяющего многообразные изменения, которые формируют и преобразуют взаимодействия субъектов в систему. В основе этого процесса, по мнению П. Бергера и Т. Лукмана[55] , лежат три фактора: хабитуализация (опривычивание), типизация (появление типичных моделей поведения) и легитимация (предполагающая несколько уровней: ценностный, инструментальный, символический и др.). Исходя из этого, Э.А. Попов подчеркивает, что одна из главных проблем становления демократии в России заключается в недостаточном уровне ценностного согласия, так как ее институциональное оформление, санкционированное сверху, опережает и не соответствует (или не вполне соответствует) культурно-психологической среде, в которой она вынуждена функционировать[56] . Очевидно, что завершение политической трансформации, достижение политической системой состояния устойчивого функционирования, при котором ее характеристики и свойства существенно отличаются от прошлого состояния и позволяют избежать возможной инверсии, в значительной степени зависят от взаимообусловленности институциональных и структурных (прежде всего, социокультурных) преобразований.

Подводя итог исследованию особенностей посткоммунистического перехода в России, отметим следующее.

1. Посткоммунистические трансформации не в полной мере вписываются в классические модели демократических переходов, сложившиеся в политической науке, так как они имеют иную стадиальность, отличаются специфичной иерархией процедурных и структурных факторов, носят смешанный характер форм транзита, реализуют одновременные преобразования в различных сферах, сохраняют значимость властных номенклатур, стимулируют появление сложносоставных конфликтов. Кроме этого, посткоммунистические трансформации характеризуются специфичными субъектно-деятельностными основаниями, к которым можно отнести дефицит демократических акторов, недостаточное развитие социального и политического капиталов в обществе, рассогласование приоритетов и ценностных ориентаций элитных и массовых групп. Обозначенное положение существенно затрудняет достижение ценностного и поведенческого уровней консолидации демократии.

2. Обозначенные особенности в большей мере связаны с такими факторами, как наличие/отсутствие демократических традиций, социально-экономические и социокультурные деформации коммунистического периода развития, заимствование существующих моделей преобразований, изменение мировой политической системы и др. Вместе с тем сохранение в большинстве случаев демократического вектора преобразований и достижение как минимум институциональной/режимной консолидации, сопряженной с формированием институциональной структуры, созданием механизмов, обеспечивающих воспроизводство политической системы общества и нивелирование антисистемных акторов, позволяют рассматривать посткоммунистические трансформации в качестве разновидности демократического транзита.

3. Проблемы, с которыми Россия столкнулась в ходе демократического транзита (экономический спад, высокие социальные издержки преобразований, олигархическая форма собственности, распространение коррупции, нестабильность демократических институтов и т.д.) не уникальны, однако, можно выделить ряд специфических особенностей ее политического развития. Так, во-первых, демократический переход осуществлялся не просто в условиях кризиса идентичности, а в ситуации построения новой государственности; во-вторых, модификация элит, необходимая для реализации согласительных процедур между оппонирующими сторонами, была недостаточной, поэтому противостояние оппонентов («реставраторов» и «реформаторов») носило открытый конфликтный характер, имело силовое разрешение, в результате чего конституционное закрепление получили нормы, соответствующие суперпрезидентской форме республиканского правления.

4. Узкая социальная база преобразований предопределила опору нового режима на формирующиеся региональные и экономические элиты в соответствии с принципом «обмена ресурсами». В этой ситуации неустойчивость демократических институтов и высокий уровень инверсионности политических процессов стимулировали режимную консолидацию в двух вариантах: олигархического авторитаризма (1996 – 1999 гг.) и плебисцитарной демократии с сильной исполнительной властью (2000 – 2007 гг.). Первый вариант менее жизнеспособен, так как сопряжен с механизмами саморазрушения (массовая негативная мобилизация, делегитимация, сецессия и т.д.). Второй вариант более устойчив с точки зрения ограничения давления на систему сил, ее разрушающих, но также уязвим с позиции воспроизводства политической системы без лидера, обеспечивающего легитимность основных политических институтов.

5. На процесс институционализации демократии в России существенное влияние оказали социально-экономические и социокультурные факторы (ценностная дезориентация и поляризация, социальная дезинтеграция, резкое доходно-имущественное расслоение, нестабильная и несбалансированная социальная структура и др.), предопределившие во многом слабость социально-политической инфраструктуры, протестный и негативный характер массовой социальной мобилизации, низкий уровень трансформационной активности граждан и консолидационного потенциала общества.

6. Укоренение новых политических институтов и усвоение демократических ценностей массовым сознанием - процессы не линейные и не однонаправленные, а скорее, цикличные, волнообразные, поэтому вектор институциональных и социокультурных изменений определяется следующими противоречиями, характерными для функционирования посткоммунистических политических систем:

-между радикальными социально-экономическими и политическими изменениями, с одной стороны, и требованиями стабильности в общественной и политической сферах - с другой;

-между потребностью в установлении плюралистической и демократической политической системы и узкими социоэкономическими и культурными предпосылками преобразований;

-между моделью реформ и возможностями общества; между недостаточным развитием демократических традиций и вторжением «готовых образцов» демократии;

-между потребностью модернизации и либерализации и потребностью в возврате к традиционным нормам; между стремлением установить правовое государство и демократические институты и сильной тенденцией к персонализации власти;

-между гражданскими, политическими правами и социально-экономическими свободами (традиционные либерально-демократические ценности, как, например, свобода, не имеют для повседневной жизни граждан большого значения, если они не наполнены реальным, конкретным содержанием, если нет гарантии для реального участия граждан в управлении обществом);

-между решениями, интересами, ценностями элиты и значительной части населения;

-между относительной слабостью государства и гипертрофированным административно-бюрократическим аппаратом и т.д.

Но какими бы противоречиями и трудностями не сопровождался демократический переход в России, его результатом является сформированная институциональная структура, функциональность и устойчивость которой могут быть проанализированы с помощью таких показателей, как инерционность демократического процесса (стабильность и воспроизводство демократических институтов в условиях сменяющихся электоральных циклов), сформированность стратегий поведения политических акторов (их соответствие демократическим ценностям, нормам и процедурам), легитимность демократических институтов (уровень массовой поддержки и готовность населения разделять ответственность с властью).

ГЛАВА II . ДЕКОНСОЛИДАЦИЯ ПОЛИТИЧЕСКИХ ЭЛИТ В ПРОЦЕССЕ РОССИЙСКОГО ДЕМОКРАТИЧЕСКОГО ТРАНЗИТА

2.1. Внутренняя и внешняя деконсолидация элитных групп

на этапе межрежимного перехода[57]

Результативность трансформационного процесса во многом зависит от качества политических элит, оказывающих целенаправленное и институционализированное воздействие на развитие социума. Деятельность элит образует содержание инновационно-реформаторского потенциала общества. При этом необходимо учитывать, что становление политической элиты в условиях демократического перехода сопряжено с проблемами внутренней (преодоление раскола в элитных группах) и внешней (снижение интегративных способностей по отношению к разобщенному обществу) деконсолидации.

Формирующееся в России институциональное пространство не может рассматриваться только в формально-правовом аспекте без учета доминирующей в нем субъективно-ценностной составляющей. Анализ функционирования политических элит с указанных позиций представляется особенно актуальным в условиях российского общества, характеризующегося доминированием подданнического типа политической культуры, который существенно ограничивает возможности внеэлитных слоев оказывать влияние на процесс принятия решений.

В современной политической науке господствуют два основных направления изучения элит: стратификационное и транзитологическое. Среди подходов первого направления наибольшее распространение приобрели: концепция «трансформации номенклатуры» (О. Крыштановская) и модель «смены поколений» (Д. Лейн)[58] . Общей для них является идея, согласно которой сохранение (в модифицированном виде) властного статуса советской элиты порождает глубокие расколы в политическом классе и препятствует достижению внутриэлитного консенсуса. Транзитологический анализ деятельности политических элит в России находится в центре научных изысканий В. Гельмана и И. Тарусиной[59] . Используя транзитологические модели (Г. О’Доннелла, Ф. Шмиттера, Т. Карла и др.), указанные авторы исследуют динамику политических установок элит на общефедеральном и региональном уровнях.

Определяя в качестве основного аспекта развития трансформирующегося общества неопределенность, исследователи обозначили тенденцию доминирования в российском политическом процессе силовых сценариев перехода, связанных с низкой значимостью формальных институтов, ограниченной конкуренцией и расколом элит. Кроме того, подчеркивается, что обозначенные условия трансформации элит являются благоприятной средой для гибридного политического режима, консервирующего ситуацию «стабильной нестабильности». Исходя из этого отмечается, что источником демократизации в России может служить не консолидация нынешнего политического режима, а его подрыв и крушение, не укрепление неформальных институтов, а их ослабление и замещение формальными и, в конечном счете, не консенсус, а конфликт акторов. Следовательно, если стратификационные подходы к анализу трансформации элит сосредоточенны главным образом на проблеме дефицита трансформационных («новых») акторов, то транзитологические модели в большей мере обращены к проблеме недостаточной конкуренции политических элит.

Характеризуя теоретические и эмпирические исследования зарубежных ученых, изучающих ценностно-нормативные основания трансформационной деятельности элит, мы опираемся на типологию «элитных структур», предложенную Дж. Хигли[60] . Исследователь выделил «идеократическую» («идеологически-единая») и «консенсусно-единую» элитные структуры. В рамках первой из них взаимодействие между структурными элементами элиты (фракциями) и их ценностный консенсус относительно существующих политических институтов обеспечиваются благодаря наличию доминирующей фракции, идеология которой является официальным политическим курсом. Тогда как «консенсусно-единая» структура предполагает политическую конкуренцию в качестве основы межфракционного взаимодействия и ценностного консенсуса элит. При этом в большинстве нестабильных режимов превалируют «разделенные» элитные структуры, отличающиеся отсутствием ценностного единства и высокой дифференциацией элитных групп. Вариант структуры, при котором консенсус элит не сопровождается принятием норм политической конкуренции, получил название «фрагментированного» (В. Гельман, И. Тарусина и др.).

«Разделенная» и «фрагментированная» элитные структуры существенно ограничивают интеграционный потенциал трансформирующегося общества, развитие которого обусловливают следующие черты политического процесса:

-разрыв между культурным потенциалом элиты и темпами развития «культуры участия» населения;

-сужение сферы влияния традиционных форм политической коммуникации между элитой и массами;

-слабая корреляция между динамикой институционального развития и переменами в индивидуальном сознании, между иерархическими институтами и формами взаимодействия политических субъектов;

-размытые параметры идейно-ценностной идентичности элитных и массовых групп;

-низкий уровень рефлексии группового интереса в массовых слоях при значительном уровне артикуляции интересов элитных групп, определяющих приоритеты развития[61] .

Следовательно, трансформационные процессы влекут за собой своего рода сегментацию общества и усиливают противопоставленность элиты и масс. Модель «сообщественной демократии», разработанная А. Лейпхартом, заключается в отказе от преодоления сегментированности политического сообщества любой ценой; но сегментированность может и должна быть компенсирована принятием возглавляющими сегменты элитами определенного стандарта политического поведения (т. е. речь идет об универсализации правил). В этом случае «центробежные тенденции, присущие многосоставному обществу, уравновешиваются установками на взаимодействие и соответствующим поведением лидеров различных сегментов общества»[62] . Так, например, демократические ценности часто используются главным образом в качестве инструмента борьбы за власть (имеется в виду так называемое манипулирование в форме ценностного подчинения), превращая последнюю в основной ценностный компонент своей деятельности. Тогда как интегративной линией массового сознания выступает понимание политических ценностей как нормативной основы деятельности участников политической жизни.

Следует подчеркнуть, что в целом противопоставление элитарных (функционально специализированных институтов, организаций, ресурсов и др.) и массовых (слабо организованных, не исполняющих специфических функций) групп характерно преимущественно для традиционно-иерархических и модернизирующихся в «догоняющем» варианте обществ. Специфика ценностного размежевания элитных и массовых групп в условиях догоняющего развития заключается в том, что основной вектор трансформации ценностных ориентаций носителей власти образует отказ от традиционных норм при архаизации сознания значительной части населения. Кроме того, согласно «номенклатурным» (стратификационным) моделям трансформации политической элиты в постсоветской России, квазисмена властных группировок и появление условно «новых» элит детерминировали вербальную (поверхностную) модернизацию ценностной системы общества.

Особенности трансформации постсоветских политических элит детерминированы, с нашей точки зрения, структурными (институциональными) и социокультурными (процедурными: ценностными и поведенческими) факторами. Раскрывая содержание тенденций, относящихся к первой группе факторов, отметим следующее. Во-первых, ключевой тенденцией в изменении состава политической элиты стало постепенное вытеснение влиятельной номенклатурной прослойки, приверженной к ценностям устойчивости и определенности «правил игры», олигархическими структурами правящего класса, для представителей которого характерно растворение интересов государства в собственных партикулярных потребностях и поощрение неопределенности ценностей и смыслов в политике.

Бизнес-элита становится ведущим (часто латентным) политическим актором как на федеральном, так и на региональном уровнях управления. Однако подобные структурные изменения в элитных кругах еще более усиливают их отчужденность от массовых групп. Так, по данным Фонда «Общественное мнение» (ФОМ), в июле 2003 г. более 70 % россиян были уверены, что «большие деньги неразрывно связаны с преступлениями» (данное мнение разделяют преимущественно сельские жители – 78 %, респонденты в возрасте 36-50 лет – 76 %, имеющие среднее специальное образование – 76 %)[63] .

Более того, почти половина опрошенных (49 %) считают, что бизнесмены отрицательно влияют на политику страны. Существенной является доля тех, кто указывает на отрицательное воздействие крупного бизнеса на экономическое развитие (45 %). При этом респонденты убеждены: чем лучше условия для развития бизнеса, тем значительнее его негативное влияние на все сферы общественной жизни (в доле тех, кто отметил наличие благоприятных условий для функционирования российского бизнеса, 56 % подчеркнули его отрицательное значение для осуществления политики государства). Согласно результатам фокус-группового исследования, большинство респондентов обвиняют государство в том, что оно «породило современный крупный бизнес», и в том, что оно не заботится о «государственных интересах».

Во-вторых, по замечанию ряда исследователей[64] , трансформация элиты происходит на фоне сохранения «властного монизма» (возвышения одной из группировок, претендующей на монополизацию власти и ресурсов). Причем обозначенная тенденция проявляется и на региональном уровне. Анализ эволюции региональных режимов, предпринятый А.С. Кузьминым, Н. Дж. Мелвин и В.Д. Нечаевым, свидетельствует о том, что становление полиархии в регионах сталкивается с проблемами низкой конкурентности выборов исполнительной власти и низкого уровня партийности легислатуры (речь идет о режимах, при которых региональная власть, несмотря на широкие формальные полномочия легислатуры, фактически сосредоточена в руках главы исполнительной власти, вокруг которого консолидируется региональная элита).

В-третьих, структурные изменения политической элиты также связаны с тенденцией последних лет, выражающейся в своего рода милитаризации политического режима. По данным исследований, проводимых сектором изучения элиты Института социологии РАН (с 1989 г. по н. в.), в 2002 г. доля военных в рядах политической элиты составила более 25 % (это вдвое больше, чем при режиме Б. Ельцина в 1993 г.)[65] . Опираясь на результаты опросов общественного мнения, можно утверждать, что этот факт не имеет однозначной оценки. Так, исходя из итогов экспертного опроса, проведенного Н. Лапиной и А. Чириковой[66] в Ярославской и Самарской областях (июль – ноябрь 2001 г.), с одной стороны, очевидно, что большинство экспертов достаточно высоко оценивают военный кадровый ресурс. Часть руководителей (1/3) убеждены, что исполнительность и субординация военных являются фундаментом региональной власти и военный ресурс поможет поднять уровень исполнительской дисциплины, отсутствием которой страдает исполнительная власть.

Исследование трансформации элит в ценностной плоскости предполагает рассмотрение двух основных тенденций: персонификации политики и деидеологизации политического класса. Первая из обозначенных тенденций связана с традиционным для политического пространства России феноменом персонифицированного восприятия политического пространства. В его основе лежит ценностный, эмоциональный и непрагматический способ осмысления власти. Например, как отмечает Л.Д. Гудков, «высокое массовое доверие к президенту и его популярность не связаны ни с конкретной политической программой, ни с реальными результатами его действий»[67] . Представляется, что персонификация политики не только лишает последнюю необходимости в «программном» обеспечении, но и создает благоприятные условия для разного рода манипуляций массовым сознанием (имеются в виду ценностное подчинение, ценностное «камуфлирование» и т. п.).

Тенденция деидеологизации политических элит напрямую связана с вышеобозначенной проблемой. На современном этапе внутриэлитное размежевание, прежде всего, выражается в противостоянии корпоративных структур, а не в конфликте идеологий или ценностей. Деидеологизация является общемировой тенденцией и отличается существенной вариативностью (от конвергенции идеологий партий-оппонентов в США до партийной легализации «красных промышленников» в Китае). Деидеологизация элит не является разрушительной в ситуации устойчивости ценностной системы общества. В противоположных условиях данная тенденция продуцирует дезинтеграцию, дезориентацию и ценностную маргинализацию общества (в этой ситуации конструктивная, направленная на созидание, консолидация общества «снизу» вряд ли возможна).

К факторам, определяющим развитие поведенческой составляющей трансформации элит, относится доминирование механизмов массовой мобилизации в системе коммуникации власти и общества. Потребность в этой форме взаимодействия актуализируется при нарастающей дифференциации общества (за период преобразований можно выделить несколько волн мобилизации и роста общественной солидаризации: перестройка, чеченская кампания, балканский кризис и т. д.). Однако всякий раз консолидация либо носила протестный характер (против коммунистов; против «демократов»; против чеченцев и др.), либо подъем солидаризации возникал вокруг событий, находящихся вне политической сферы и самоопределения общества по поводу целей и средств развития. Следовательно, результатом мобилизации является не достижение ценностного согласия или появление новых институциональных форм, а чаще всего частичное преодоление кризиса легитимности функционирующего политического режима.

Суммируя структурные и социокультурные характеристики трансформации политических элит в постсоветской России, мы вынуждены констатировать ценностную бессубъектность большинства участников политического процесса (обозначенный факт относится как к элитным, так и к массовым группам). По замечанию А.А. Яковлева[68] , «в отличие от стран Восточной Европы, в России на начальном этапе реформ фактически не было носителей альтернативной идеологии, т. е. иных, противоположных ранее господствовавшим ценностных установок». Именно ценностная бессубъектность элит и индифферентное отношение населения к участию в политическом процессе во многом препятствуют достижению базового ценностного консенсуса в обществе и обусловливают усиление ценностного размежевания элитообразующих и массовых групп. Анализируя периодизацию данного процесса, ученые указывают на несколько основных этапов трансформации элиты, сопряженной с ценностной эволюцией общества в 90-е годы ХХ в.[69] .

Во-первых, необходимо отметить, что именно трансформация старой советской элиты подготовила ценностные изменения начала 90-х гг. ХХ в. Постепенные преобразования общеполитического характера «латентного периода» (1985 - 1989 гг.) создали условия для включения советской элиты в новые для нее виды деятельности. Подготовленная к переменам номенклатура активно участвовала в создании новых институциональных (экономических и политических) условий развития страны («период конверсии» 1989 - 1991 гг.). Процесс плюрализации элиты постоянно интенсифицировался, о чем свидетельствуют события августа 1991 г. («революция сверху» - итог столкновений внутри элитного сообщества). На данном этапе основное ценностное размежевание наблюдалось между политизированными сторонниками «демократов» и их противниками, но уже после кризиса осени 1993 г. это размежевание становится второстепенным.

В течение этого периода превращение общества в ценностно-гетерогенное сопровождалось формированием конфликтовавших друг с другом ценностных блоков (условно «либерально-рыночного», «советского», «традиционного», «православного» и т. п.), которые нередко сосуществовали в сознании представителей одной и той же социальной группы. При этом ценности современного общества (образованность, профессионализм, личное достоинство, права человека) активнее всего осваивались преимущественно элитами, тогда как среди массовых слоев, т. е. абсолютного большинства, по-прежнему устойчиво сохранялись позиции деидеологизированных ценностей советского образа жизни (в частности, патернализм). Либеральные ориентации россиян являлись, как правило, производными факторами духовно-культурного порядка, а не экономических интересов, включая обладание частной собственностью[70] .

В основе ценностного размежевания между элитными и массовыми группами, которое сложилось в период с 1994 по 1997 гг., лежит неравенство личностных ресурсов (уровень образования, квалификации), «социального капитала», несходство жизненных стратегий, и, в конечном счете - конфликт между субъектами политических, экономических, социальных решений и основной массой населения[71] . Среди ценностей, активно дифференцирующих элитные и массовые слои, особое место принадлежало так называемым «западным» ценностям, так как в отличие от элиты, основная масса российского населения воспринимала эти ценности пассивно. В целом же российское общество (как совокупность социально-демографических групп) сохраняло устойчивую ценностную структуру и тем самым противостояло процессам размывания и поляризации ценностной системы.

Период с 1997 по 2001 г. характеризуется противоречивыми процессами ценностной консолидации и ценностного размежевания внутри элитных групп. Элита и основная масса граждан пребывали в состоянии неопределенности и выбора между различными возможностями ценностной эволюции. Новую направленность получили традиционные для российской истории идеологические противостояния: западничество/почвенничество, элитарность/социальность. При этом ориентация на западные потребительские стандарты сочеталась с недоверием к западным образцам политического и хозяйственного устройства. С одной стороны, широкие социальные слои явно не приемлют верхушечные, технократические реформы, с другой, они не противопоставляют никакого альтернативного способа реформирования[72] . Этой ситуации способствовали ценностные конфликты вокруг таких понятий, вызывающих наибольшее непонимание и наиболее полярные оценки, как деньги, богатство, верховенство государственных интересов над интересами личности, коллективизм, справедливость и равенство. Более того, конфликт ценностей, возникнув как раскол между элитой и основной массой населения, затронул и сами элитные группы (имеется в виду конфликт между акторами, ориентирующимися преимущественно на рыночные и на административно-государственные механизмы управления).

Период 1998 – 2001 гг. характеризовался тем, что наибольшее ценностное размежевание наблюдалось в отношении таких категорий, как равенство, демократия, свобода. «В обществе вызревал настрой на перемены в государственной политике, в формировании новой социальной атмосферы, помогающей большинству населения включиться в рыночные отношения, а значит строить новый порядок на приемлемых для конкретного человека условиях личной заинтересованности в успехе преобразований»[73] . Именно в этот период отчетливо сформировалась ориентация населения на политические силы, демонстрирующие способность обеспечить порядок и консолидацию в обществе. Переломный этап настал в 1999 – 2000 гг., когда изменился сам способ существования политической элиты, сложившийся при режиме Б. Ельцина. На смену во многом искусственной поляризации элит и размежевания сторонников и противников реформ (размежевания в плоскости «традиционализм – модернизм») приходит искусственная (принудительная) консолидация элит («бюрократическая консолидация» - термин А.А. Яковлева ).

Итак, анализ периодизации ценностной трансформации элит свидетельствует о том, что на ранних этапах преобразований сближение политических ориентаций основной части населения с идеологическими установками власти достигалось посредством политической мобилизации, строящейся на стимулировании максимального раскола элиты. Однако, достигнутая подобным образом, солидаризация общества была временной и крайне неустойчивой, ее эффективность ослабевала по мере снижения актуальности события, используемого в качестве импульса политической мобилизации.

Вместе с тем новый виток коэволюции ценностных ориентаций элитообразующих и массовых групп, выражающийся в принудительной (контролируемой) консолидации элит, также сопряжен с взаимным отчуждением власти и общества (при этом острота кризиса легитимности снижается с помощью исполнения минимальных социальных обязательств государства по отношению к населению). Следовательно, как мы уже отмечали, специфика политической трансформации в России заключается как в отсутствии интенсивных, систематических и стабильных связей между элитой и массами (взаимодействие происходит преимущественно в кризисных ситуациях), так и единой (относительно непротиворечивой) ценностной системы, разделяемой всеми слоями общества.

Сложности взаимодействия и взаимопонимания между различными слоями российского общества связаны с проблемой универсализации правил социального и политического поведения, решение которой адресуется большинством населения к элитным слоям (45,4 % россиян считают, что президент РФ В.В. Путин является главным «мотором» движения России вперед; 35,3 % отводят эту роль российскому народу в целом; 23,4 % называют в качестве таковой ту часть населения, которая научилась жить в условиях рынка и т.д.)[74] . Вместе с тем, дефицит субъектности, противопоставленность социальности и элитарности, коренятся не только в пассивности масс, но и в качестве элит, их способности отвечать на вызовы времени. В конечном счете, ценности демократии воспринимаются сквозь призму представлений о власти, властвующих группах и политических лидерах. Следовательно, образ элиты опосредует восприятие тех или иных ценностей, особое место в этом процессе принадлежит одному из основных элементов политической инфраструктуры - политическим партиям.

Консолидация демократии — сложный и многомерный процесс, состоящий из множества компонентов. Наряду с формированием и функционированием эффективных законодательных органов, государственной бюрократии, судебной системы и системы согласования интересов, демократическая консолидация предполагает консолидацию партийной системы. Последняя возможна только при автономии партий от государства и поддерживается целом рядом институциональных предпосылок. По мнению отечественных исследователей (А.Н. Щербак, С.М. Елисеев, Г.В. Голосова и др.)[75] , институциональными условиями партийной консолидации являются, во-первых, дефрагментация партийной системы; во-вторых, снижение уровня электоральной неустойчивости (т.е. уменьшение числа голосов, отданных избирателями за другие и/или новые партии на каждых последующих выборах). Немецкий исследователь К.фон Байме[76] к этим двум критериям добавляет еще четыре: минимизацию экстремизма; структуризацию расколов; разделение территориального и функционального представительства интересов; спад фракционности.

С точки зрения Ф.В. Рюба[77] , партийное строительство в России на протяжении трансформационного периода отличалось рядом специфических характеристик, к которым можно отнести следующие. Во-первых, политические партии были слабы в структурном плане, так как они развивались на основе культурно-идеологических конфликтов внутри элит. Партийное строительство было спроецировано сверху, поэтому партиям не хватало организованной связи с обществом и группами избирателей, которые их поддерживали. Во-вторых, партии в России не смогли стать организациями, стабилизирующими электоральное поле, так как партийная система является консолидированной тогда, когда партии в состоянии организовать сегменты электората и сформировать прочную политическую идентичность. В-третьих, электоральные поля характеризовались открытостью и нестабильностью, а чем более открытыми они являются, тем более конфликтным становиться политическое противоборство, при этом партийная конкуренция имеет тенденцию к поляризованному плюрализму. Кроме этого постсоветская партийная система в России отличалась и высоким уровнем фрагментации: «во всех сегментах российского электорального рынка имело место большое количество предложений, а наряду с партиями значимую роль играли непартийные кандидаты, опиравшиеся на иные ресурсы, нежели партийная поддержка (в основном, на региональные и/или секторальные заинтересованные группы)».[78]

В формировании партийных систем в посткоммунистических странах А.Н. Щербак[79] выделяет три основных периода:

-поляризация, выражающаяся в противостоянии коммунистических партий и широких «зонтичных организаций», обычно заканчивающаяся поражением коммунистических сил;

-фрагментация, характеризующаяся распадом как «зонтичных организаций», так и коммунистических партий на десятки, а иногда и сотни мелких партий;

-период плюрализма, в течение которого существенно уменьшается число партий, формируется стабильная партийная система, которую, по Дж. Сартори, можно обозначить как систему «умеренного плюрализма».

Используя обозначенную периодизацию для анализа эволюции партийной системы посткоммунистической России, важно подчеркнуть, что в своем развитии она трансформировалась от атомизированного состояния к системе поляризованного плюрализма. На современном этапе партизация политической системы создает необходимые предпосылки для формирования системы умеренного плюрализма выступающей базовым условием партийной консолидации. Вместе с тем, институциональные изменения должны подкрепляться изменением ценностных ориентаций и политических установок административных и партийных элит, степень ценностного размежевания между которыми обуславливает уровень дефрагментации политической системы и стабильности электорального рынка.

Эмпирическую базу исследования ценностных ориентаций и консолидационного потенциала партийной элиты в России составили программные и предвыборные платформенные документы, которые подверглись структурно-ценностному анализу[80] , сочетающему элементы контент-анализа и семантического дифференциала. Использование программ обусловлено тем, что данные документы остаются важнейшим средством идеологической самоидентификации и самопрезентации политических партий. Так, например, Т.А. Ван Дайк[81] предлагает рассматривать идеологию как своего рода схему самоопределения группы, в которой отражается информация о критериях членства в ней, целях, нормах и ценностях группы, ее ресурсах, отношении к «другим» и т. д. (понимаемая таким образом идеология обнаруживает себя, прежде всего, в программных документах).

Размежевание между партиями в 1999 г. на уровне декларируемых ценностей не столь значительное, как это может показаться на первый взгляд. Цели (терминальные ценности) примерно одни: «восстановить», «возродить», «создать», «обеспечить»: стабильность, безопасность, свободное развитие, соблюдение демократических принципов и т. п. Расхождение наиболее ярко проявляется в выборе инструментария реализации намеченного (социализм, социальное государство, либеральная экономика и т.д.), что и выступает предметом поляризации. Ее концентрированным выражением является дифференциация политических партий по отношению к роли государства в жизни переходного общества. Так, в решении социально-экономических проблем наметились следующие альтернативы: государственное управление экономикой и гарантии социальных благ, доступных каждому (КПРФ); минимизация государственного влияния на экономику, адресная социальная помощь, ставка на индивидуальную инициативу и самостоятельность (СПС); эффективное государственное регулирование социально-экономических процессов, формирование социально ориентированного рынка («Единство», ОВР). Наибольшим интегративным потенциалом (с точки зрения ценностного подхода) обладали ОВР, КПРФ, «Единство» затем следуют СПС и «Яблоко» и завершает список ЛДПР. При этом в ценностном арсенале лидеров есть ценностные позиции, способные активно дифференцировать общество (идея сближения с Западом, вхождения в «общеевропейский дом» - ОВР; возвращение к социалистическим ценностям и идеалам - КПРФ).

Анализ программ ряда политических партий, участвовавших в парламентских выборах 2003 г., был направлен на фиксацию в предвыборных платформах таких категорий (единиц анализа), как свобода, права человека, выборы, справедливость, равенство, собственность, государство и другие. Выбор партий обусловлен декларируемой ими идеологической полярностью (правые (например, СПС) – левые (КПРФ)) и результатами электоральной кампании (мандаты депутатов Государственной Думы РФ помимо «партии власти» получили представители КПРФ, ЛДПР, «Родина»). Нам предстоит не только выявить (проверить) их идеологическую совместимость, но и ответить на два основных вопроса: какую ценностную систему предложили обществу партии в 2003 г. и как общество восприняло новые ценностные приоритеты политических сил, стремящихся определять законотворческий процесс в РФ.

Ключевой ценностью в программе СПС[82] была провозглашена «свобода», которая понималась предельно широко (повышение качества возможностей гражданина во всех сферах жизнедеятельности общества). В соответствии с установками либеральной идеологии наибольшее внимание уделено правам человека, прежде всего, равенству всех перед законом. В ответ на социальные ожидания электоральной среды продекларирован принцип справедливости, который трактуется в контексте равноправия вне зависимости от статусных позиций в обществе. Среди инструментальных ценностей демократии отмечены «выборы» как основная форма волеизъявления народа. По отношению к главной экономической ценности, выраженной в категории «собственность», наблюдается некоторое расхождение позиций (отстаивание частной собственности контрастирует с подчеркнуто нейтральными оценками эффективности государственной собственности). В сфере общеполитического развития приоритетные ценностные установки складываются из таких компонентов, как правовое государство, укрепление федерализма, ориентация на сотрудничество с США и европейскими странами. Исходя из этого подчеркнем, что в сравнении с программными заявлениями 1999 г., в 2003 г. СПС в целом сохранила праволиберальную идентификацию, скорректированную не столько на потребности в консолидации общества, сколько на электоральный запрос. Таким образом, ценностная система, предложенная партией СПС в ее программе, вряд ли могла послужить основой для преодоления глубокого раскола в российском обществе, так как опиралась на установки, противоречащие массовым настроениям и преимущественно дифференцирующие социум (что нашло отражение в результатах голосования в 2003 г.).

Программа политической партии КПРФ в большей степени ориентирована на такие преимущественно терминальные ценности, как свобода, патриотизм, духовность, права человека[83] . Этот факт роднит программу КПРФ с подобными документами политических оппонентов. К отличительным признакам платформенных документов КПРФ можно отнести большую по сравнению с другими сконцентрированность на позиции «принадлежность к народу» и инструментальное понимание «социалистического общества» как условия реализации принципа справедливости. Среди ценностей политического порядка особое место отводится институтам выборов и референдума. Ценности общеполитического развития включают в себя: идеи воссоздания союзного государства и повышения обороноспособности страны. Предпочтения КПРФ относительно центральной экономической ценности - «собственности» в исследуемый период претерпели существенные изменения. Если в 1999 г. ключевые проблемы экономического развития рассматривались в контексте развития общественной и других негосударственных форм собственности, то в 2003 г. происходит возвращение к традиционным для коммунистической идеологии представлениям, связанным с развитием государственной собственности.

С одной стороны, позитивным с точки зрения консолидационного потенциала партии является то, что большинство ценностей, находящихся вне идеологических доминант КПРФ преимущественно дифференцируют российское общество (исключение составляет ценность «семья»). С другой стороны, ценностные приоритеты этой партии ориентированны в основном на идеи социального патернализма, что означает их востребованность ресурсно-ограниченными (часто возрастными) слоями общества. Как и в других случаях, ценностное предложение КПРФ, адресованное обществу, не содержит стратегии, направленной на преодоление дезинтеграции общества, а, наоборот, в определенной мере поддерживает (воспроизводит) систему противопоставлений в социуме («бедный» – «богатый», «народный» – «олигархический» и т. п.).

Победителями избирательной кампании 2003 г. также стали партии, не позиционирующие себя с точки зрения принадлежности к определенной идеологии (ЛДПР, «Родина»). С одной стороны, система ценностных ориентаций первой из них представляет собой эклектичный набор приоритетов, отражающий электоральный запрос населения: «безопасность», «культура», «здоровье» и «закон». С другой стороны, в программных документах ЛДПР существенное место принадлежит либеральным ценностям таким, как «собственность», «труд», «капитал», «свобода». Однако если социально-экономические приоритеты рассматриваются в положительном контексте, то ценность «свобода» - в отрицательном. Согласно данным всероссийских опросов[84] , ЛДПР воспринималась массовым сознанием в качестве носителя приоритетов «демократии» (17 %); «силы» (14 %); «патриотизма» (12 %); «державы» (10 %) и «порядка» (10 %). Таким образом, у КПРФ и ЛДПР «ценностные профили» достаточно схожи, но если в первом заметен «трудовой» акцент, то у ЛДПР – «силовой».

Ту же электоральную нишу попытались занять представители партии «Родина». Отличительной особенностью политической программы данной партии являлось то, что перечень ценностных приоритетов включал в себя только две позиции. Вместе с тем, первая из них – «закон» была выражена с интенсивностью, не свойственной для программ ее политических оппонентов (21 упоминание: 8 (+), 11 (0) и 2 (-)). При этом смысл, вкладываемый в рассматриваемую ценность, заключался в «очищении государственной власти от олигархов и коррумпированных бюрократов, обеспечении ответственности власти перед народом». Еще одной отличительной чертой идеологической позиции «Родины» являлось высокое статусное положение ценности «консолидация» - «формирование нации на основе общенационального интереса, чувства солидарности и общей защищенности». Такие ценности, как «демократия», «капитал», «достоинство», «справедливость» упоминались только один раз в нейтральном значении.

Следует отметить, что в 2003 г. политическая партийная элита страны в своих программных документах чаще всего апеллировала к одним и тем же абстрактным ценностям-идеалам, а не к реальным сложившимся ценностным ориентациям различных групп граждан. Данное обстоятельство отражает тенденцию размывания границ идеологического спектра, наблюдающуюся и в период электорального цикла 2007 – 2008 гг. По сравнению с политическими платформами 2003 г. общим в эволюции идеологических предпочтений российских партий стало снижение удельного веса категории «демократия». Дифференциация ее содержания представляет основу ценностного размежевания политических партий. Например, КПРФ рассматривает демократию, прежде всего, как «подлинное народовластие», а в качестве ее базового признака отмечает «права человека». Ценностный образ демократии, сформированный в программных документах партии СПС, включает в себя такие категории, как «свобода» и «права человека». Наиболее важной характеристикой демократии в программе «Справедливой России» назван «конституционализм», который предполагает соблюдение закона и создание эффективного правового порядка. «Правопорядок» и «диктатура закона» выступают наиболее значимыми в понимании демократии в программе ЛДПР.

Существенным моментом эволюции идеологических предложений политических партий в 2007 - 2008 гг. является формулирование идей консолидации общества (социальное государство – КПРФ и «Справедливая Россия»; правовое государство – СПС, Яблоко, «Гражданская сила»; европейское государство – Демократическая партия России; государство великороссов – «Народный союз»). Слагаемыми консолидации российского общества в программе ЛДПР выступают: сохранение страны, воссоединение разделенного русского народа, мобилизация нации. Наиболее сложным и дистанцированным от спектральных идеологических дифференциаций является наполнение консолидации в программных документах «Единой России», сочетающее социальные, правовые, культурные и геополитические составляющие. Интересно, что в массовом сознании наивысшей когнитивной сложностью характеризуются представления относительно ценностей именно этих двух партий («Единая Россия» - «стабильность», «порядок», «сила», «закон», «согласие», «патриотизм»; ЛДПР – «стабильность», «порядок», «права человека», «патриотизм»). Обращает на себя внимание тот факт, что россияне не дифференцируют идеологические предпочтения двух по сути противоположных партий. Следовательно, применительно к современной России преждевременно говорить об актуализации социальных групп в форме определенных типов, активно поддерживающих или отрицающих социально-политические институты, политическую систему и ее ценностные приоритеты. В трансформирующемся обществе пока не завершено ценностное соподчинение групп и не достигнут определенный уровень ценностного согласия. Особенно ярко обозначенные процессы проявляют себя на региональном уровне взаимодействия власти и общества, элитных и массовых групп.

Исследование ценностных ориентаций современной российской элиты не может быть ограничено анализом программных документов ее центральной (федеральной) части, так как задаваемые на федеральном уровне стандарты претерпевают процесс диверсификации в условиях функционирования региональных политических институтов. Представляется, что в развитии страны не может быть эффективно реализована трансформационная стратегия, которая в той или иной степени не апробирована в отдельных регионах, поэтому анализ ценностных предпочтений региональной и местной властной элиты является одним из направлений изучения политических процессов консолидации и размежевания элитообразующих и массовых групп в современной России.

2.2. Ценностные типы элит субъектов федерации:

опыт межрегионального исследования

Проблемы состава, рекрутирования, политических ориентаций и стратегий политических элит регионов находятся в центре внимания существенного круга отечественных специалистов[85] . При всем разнообразии подходов к анализу тех или иных аспектов регионализации России авторы сходятся во мнении, согласно которому доминирующим направлением развития российских регионов является централизация системы управления. Особенно ярко данный процесс стал проявляться в начале 2000-х гг., что было связано с постепенным введением института «федерального вмешательства», унификацией региональных нормативных актов, и достиг максимального развития в 2005 г.

В первую очередь обозначенная тенденция обусловлена усилением сепаратистских настроений в различных регионах страны (в 1998 г. одобряли отделение от России 20 % опрошенных на Дальнем Востоке; свыше 15 % - в Калининградской области; 12 -13 % - на Урале). Результаты экспертных опросов, приведенных В.Н. Ивановым и М.М. Назаровым, свидетельствуют о доминировании у региональной элиты представлений о приоритетности «мягкой модели» федерации, близкой по своим базовым характеристикам к конфедерации. Так, несмотря на то, что 60 - 80 % опрошенных из разных регионов России отдали предпочтение «федерации», 65 % респондентов выразили согласие с утверждением: «У главы администрации области (края, республики) должно быть право приостанавливать на своей территории решения Центра, если они не отвечают интересам области»[86] . Таким образом, периодизация развития региональных элит сопряжена с логикой формирования федерализма в постсоветской России и может быть представлена следующими условно выделенными этапами:

I этап (1991 – 1993 гг.) – «кризис централизации системы управления» (серьезные преобразования в сегменте региональной номенклатуры сочетались с сохранением принципов назначения и лояльности по отношению к федеральному центру);

II этап (1994 – 1999 гг.) – «становление региональных политических режимов» (существенно меняется способ рекрутирования элит; продолжается автономизация регионов, одним из проявлений которой стал своего рода «кризис децентрализации»);

III этап (2000 – 2004 гг.) – «новая централизация» (приняты законы, позволяющие отстранять всенародно избранных глав субъектов Федерации и распускать региональные парламенты; созданы федеральные структуры, наблюдающие за деятельностью в регионах федеральных структур; региональные лидеры лишились своих мест в верхней палате российского парламента и утратили прежний политический вес);

IV этап (2005 – до н. в.) – «управляемая самоорганизация» (термин Н. Лапиной ) (окончательное институциональное оформление контроля федерального центра, выразившееся в изменении порядка избрания глав регионов).

Анализ политических предпочтений и ценностных ориентаций региональных элит в современной России опирается на результаты экспертных опросов, проведенных ведущими исследовательскими центрами (ФОМ, Социологический Центр РАГС)[87] , и базируется на системе таких показателей, как политические установки относительно функционирования политической системы, взаимодействия с институтами гражданского общества, а также локус контроля. Политические установки первой группы выявляются на пересечении оценок представителями административной и политической региональной элиты, касающихся сравнения опыта реформирования страны в прошлом и настоящем. На основе сопоставления и обобщения указанных оценок можно выделить ряд особенностей свойственных для сознания региональных элит современной России.

Во-первых, как мы установили ранее, россияне явно негативно оценивают ельцинские реформы. Это отношение распространилось и на само понятие «реформа». В отличие от участников массовых опросов, эксперты признают, что в последние годы произошел ряд позитивных изменений. В качестве примеров удачных реформ чаще всего называют приватизацию («быстро и эффективно создали класс частных собственников»), либерализацию цен («без нее нельзя выровняться с мировыми ценами и построить нормальную экономику»), реформы общественного строя и органов власти («удалось создать систему законодательных и представительных органов власти на уровне субъектов Федерации»), а также свободу торговли и развитие малого и среднего бизнеса. Следовательно, понимание элитными и массовыми группами сущности и результативности реформ, реализованных при режиме Б. Ельцина, является одним из оснований размежевания между ними.

Во-вторых, еще в большей степени поддержка реформаторского курса ощущается в отношении мер, предпринятых руководством на современном этапе развития страны (более 46 % отметили, что существующая административная система способна эффективно оказывать услуги обществу и гражданам). В 2003 г. большинство опрошенных в качестве экспертов работников органов исполнительной власти субъектов РФ, занимающих должности начальника отдела и выше по реестру государственных должностей, указали, что готовы в той или иной мере поддержать современные реформы (административную, судебно-правовую, образовательную и др.) в том виде, в котором они предлагаются (90 %). Представленная статистика коррелирует с величиной индекса полноты представлений о содержании и основных направлениях тех или иных реформ. Исходя из этого, можно выделить некоторые особенности сознания российской региональной элиты:

-готовность поддержать реформы не находится в прямой зависимости от понимания сути и оценки эффективности преобразований, инициированных высшими органами государственной власти;

-уверенность в результативности преимущественно институциональных направлений переустройства в системе управления и доминирование негативных прогнозов относительно социальной составляющей реформирования свидетельствуют о низкой степени готовности воплощать социально ориентированные проекты на практике.

Обозначенная специфика сознания региональной элиты выражает преобладание инерционных начал в их деятельности над инновационными мотивами. Данное обстоятельство, на наш взгляд, детерминировано многократно возросшей зависимостью региональной элиты от решений центральной власти. Косвенно этот тезис подтверждается и данными массовых опросов[88] , согласно которым представления большинства граждан о полюсах сосредоточения власти в стране встроены в систему координат «Президент – руководитель региона» (т.е. более 70 % опрошенных полагают, что в наибольшей мере властью обладает Президент; более 57 % - руководители регионов, позиции которых в общей иерархии мнений респондентов существенно выше, чем у таких государственных органов, как Правительство РФ или Государственная Дума РФ).

Поддержка реформ является скорее следствием вынужденной со стороны региональной элиты легитимации позиции федерального Центра (политического режима), а не убежденности ее представителей в их значимости для общества и готовности взять на себя ответственность за результат. Важно также отметить, что политически индифферентные массы, как правило, не осведомлены об административном (техническом) направлении реформ и чаще всего отвергают необходимость коренного преобразования социальной сферы. Это обстоятельство является еще одним основанием противопоставления ценностных предпочтений элитных и массовых групп в современной России.

В-третьих, большинство экспертов считают, что нести ответственность за реформы должен непосредственно В. Путин («у нас слишком много зависит от конкретной личности», «если провозгласил себя гарантом, то должен это исполнять», «большинство населения связывает успехи новых реформ с именем Путина»). В настоящее время ситуация существенным образом не изменилась. Например, среди акторов, в большей мере определяющих содержание федеральных законов, чаще всего называются Президент (57 %) и аутсайдеры по критерию обладания реальной властью – Государственная Дума (43,5 %) и Федеральное правительство (35 %). Следовательно, признавая прерогативу федерального центра в законотворческом процессе, опрошенные представители региональных элит дистанцируют себя от роли субъектов ответственных за положение дел в этой сфере (только 11 % из них ответили, что содержание законов в большей степени определяется деятельностью региональных руководителей).

Экстернальный локус контроля значительной части региональной элиты также является одним из элементов комплекса причин, детерминирующих ценностную дифференциацию элитных и массовых слоев в современной России. Характеризуя барьеры социально-экономического развития страны, эксперты преимущественно сконцентрировали свое внимание на внешние по отношению к их деятельности обстоятельства. Показательно, что в качестве основной причины, обусловливающей те или иные трудности, определено наследие периода жизни, когда президентом страны был Б.Н. Ельцин (эту позицию выбрали 57,4 % экспертов и 32 % населения). Такие позиции, как «коррупция», «воровство» и «всесилие бюрократии», являются производными от первого фактора. Вместе с тем позитивно может расцениваться тот факт, что варианты ответов, характеризующие внутренние параметры (качество) элиты («оторванность властей от населения» и «неспособность правящего класса выдвинуть из своей среды талантливых руководителей-экономистов»), выбрали равные доли опрошенных среди элитных и массовых групп (38,5 и 37,2 %; 25 и 21 % соответственно).

В-четвертых, неразвитость у представителей региональной элиты политических установок относительно их взаимодействия с гражданами и институтами гражданского общества образует благоприятную среду для ценностного размежевания в обществе. Согласно данным экспертного опроса, проведенного Социологическим центром РАГС в 20 субъектах РФ[89] , в представлениях региональной элиты о перспективах развития государственной службы в России наблюдается явное несоответствие между такими позициями, как «интересы государства, ведомства» и «интересы граждан». Так, 60 % опрошенных отметили, что сегодня госслужащие реально защищают интересы государства (более 55 % - своего ведомства) и только 32,5 % считают, что деятельность госслужащих направлена на реализацию интересов граждан.

По замечанию Е.В. Охотского, в своей практической деятельности многие чиновники (по оценкам ученых-экспертов в 2004 г.) руководствуются не столько Конституцией страны и ее законодательством, сколько своими личными представлениями о деле, в лучшем случае - указаниями своего непосредственного руководителя (так считает 82,9 % ученых-экспертов), должностными инструкциями и интересами своего ведомства (53,7 %). Таким образом, сознание государственных служащих – самого массового слоя государственной администрации носит как бы двойственный характер: с одной стороны, оно официальное, публичное, а с другой стороны, – неофициальное, теневое, латентное[90] .

Подчеркнем, что общие тенденции в развитии региональных элит, выявленные на материалах общероссийских опросов, нуждаются в ряде уточнений, обусловленных региональной вариативностью политических процессов и, как следствие, необходимостью их типологизации. Исходя из этого в основу настоящего исследования были положены выводы, полученные в ходе проведения экспертных опросов (с непосредственным участием автора в некоторых из них) в ряде регионов, относящихся к Северо-Западному (Ленинградская область, Республика Коми), Центральному (Тульская, Орловская, Липецкая области) и Дальневосточному (Амурская область) федеральным округам. Система анализа ценностных ориентаций региональных элит базируется на типологии политических установок, разработанной Р. Патнэмом[91] , которая включает в себя когнитивные (знания и суждения о том, как функционирует политическая система общества (ПСО)), нормативные (предположения о том, как она (ПСО) должна «работать»), интерперсональные (отношение к другим участникам политической игры) и стилистические критерии («структурные характеристики системы верований, отражающие различия норм политического стиля групп и отдельных лиц») (прил. 3, табл. 11). На наш взгляд, когнитивные и нормативные установки в большей мере сопряжены с терминальными ценностно-нормативными ориентациями, тогда как интерперсональные и стилистические (базирующиеся на идейно-ценностной идентификации элит) образуют инструментальные основания для анализа их деятельности.

Характеризуя когнитивные политические установки элитных групп рассматриваемых регионов, отметим, что их отношение к прошлому страны дифференцировано по степени негативного восприятия советской системы в целом (прил. 3, табл. 12). Единственная экспертная группа, выделившая только позитивные аспекты развития государства в советский период, представлена опрошенными в Орловской области. В ответах тульских экспертов относительно социально-экономического и политического развития страны в советский период преобладают негативные оценки (исключение составляют такие одобренные респондентами позиции, как «подлинное народовластие» и «мощная сверхдержава, пользующаяся авторитетом во всем мире» - 27 и 40 % соответственно).

Аналогичными характеристиками обладают ответы экспертов Республики Коми, которых помимо всего прочего отличает крайне негативное отношение к решению национальных вопросов (40 % поддерживают мнение, согласно которому в прошлом наше государство «проводило имперскую политику по отношению к своим народам»; 20 % - «обеспечивало насильственное доминирование русского народа»). Эксперты, опрошенные в Амурской области, выражая негативные оценки по большинству аспектов функционирования политической системы советского государства, позитивно оценили социальные достижения того времени («государство, гарантировавшее жизненно важные права трудящихся» и «общество социальной справедливости и равных возможностей» - по 20 % соответственно). Такого же мнения придерживаются эксперты Липецкой области (66 и 28 % соответственно).

В Ленинградской области одну четверть опрошенных руководителей региона характеризует слабая степень неприятия советского прошлого, а три четверти – средняя и сильная. При этом среди положительных черт прошлого опыта страны ими выделены: «подлинное народовластие» и «социальное благополучие, уверенность в завтрашнем дне» (48 и 22 % соответственно). Рассматриваемая элитная группа выглядит в наибольшей степени расколотой по критерию позитивного/негативного восприятия советской системы. Самым сильным фактором, дифференцирующим восприятие региональными лидерами советского времени, является возраст опрошенного и наличие/отсутствие опыта партийной работы.

Оценка региональными экспертами настоящего периода развития страны выглядит более однородной. Рассматривая положение дел в экономической сфере современной России, чуть меньше трети опрошенных региональных руководителей говорит о нормализации экономики, другие две трети квалифицируют его как экономическую катастрофу (исключение - позиция экспертов Липецкой области). Позитивным является то, что свыше половины участников опроса в Ленинградской и Амурской (60 %) областях видят в происходящем болезненный и неоднозначный, но необходимый процесс перехода к демократии и рынку (в Тульской области у экспертов преобладает мнение, согласно которому «утрачены завоевания социализма, сползаем к «дикому капитализму» (60 %)). Описывая политическое настоящее России, большинство региональных экспертов использовали формулу: «авторитарная система, гипертрофия исполнительной власти и полномочий Президента » (прил. 3, табл. 13). Обозначенная ситуация в целом не типична для Орловской и Липецкой областей, где наблюдается небольшой перевес в пользу мнения, согласно которому Россия переживает становление современной демократической системы.

В наибольшей степени дифференциация между рассматриваемыми типами ценностных систем политических элит наблюдается в когнитивных образах будущего России. Исходя из обозначенного критерия сравнительного анализа, можно выделить две противоположные ориентации : оптимистическую и пессимистическую. Первая ориентация характерна для представителей региональных элит Тульской и Ленинградской областей, которые связывают будущее страны с демократической политической системой (53 и 75 % соответственно), верховенством закона (53 и 85 %) и социальным благополучием (53 и 73 %). Разница между позициями данных групп заключается в степени выраженности оптимизма по отношению к экономическому будущему России. Например, почти 50 % экспертов Тульской области поддержали позицию «экономическое прозябание», тогда как 65 % экспертов Ленинградской области выразили уверенность в будущем «экономическом процветании» государства.

Разделяя данную позицию (кроме представлений о политическом режиме), эксперты Республики Коми оптимистично оценивают будущее развитие России, так как уверены в повышении ее авторитета на международной арене и решении межнациональных проблем (26,7 и 53,3 % соответственно). Следовательно, еще одна линия расхождения взглядов региональных экспертов, выражающих оптимистическую ориентацию, прослеживается относительно вопроса о межнациональном согласии в России. Если эксперты Тульской области считают, что национальные проблемы будут решены в будущем (47 %), то представители региональных элит Ленинградской и Амурской областей в этом вопросе демонстрируют неопределенность позиций (прил. 3, табл. 14). Пессимистическая ориентация относительно будущего развития России отчетливо проявляется во взглядах представителей амурской, орловской, липецкой региональных элит. Картину будущего в данном случае составляют: авторитарный политический режим, криминализация общества, утрата суверенитета и экономическое прозябание.

Выделенные в ходе исследования когнитивных установок региональных элит России ориентации в определенной мере коррелируют с нормативными высказываниями респондентов о том, какой бы они хотели видеть страну в будущем. Применительно к экономическому устройству России пожелания опрошенных распределились следующим образом: около 47 % экспертов Тульской области отстаивают идеал государственного регулирования экономики и 40 % считают оптимальной смешанную экономику с преобладанием государственного сектора; участники опроса в Ленинградской, Орловской, Липецкой областей и Республики Коми выделяют в качестве самого благоприятного варианта смешанную экономику с преобладанием или без преобладания государственного сектора (вариант «управляемой рыночной экономики»); приоритетный выбор региональной элиты Амурской области определен в двух противоположных позициях: рыночное саморегулирование и полное невмешательство государства в экономическое управление (60 %) и государственное регулирование экономики (40 %).

Следовательно, рыночная ориентация в наименьшей степени присуща тульским экспертам. Из шести предложенных респондентам индикаторов, выражающих обозначенную ориентацию, только два («конкуренция» и «упорный труд» - 100 и 73 % соответственно) признаны ими в качестве значимых. Ценностное расслоение по данному вопросу демонстрирует элита Ленинградской области, в которой отчетливо выделяются одинаковые по численности (по 25 %) полярные группы. Но поскольку оставшаяся половина опрошенных (составляющая промежуточный слой) в большей мере тяготеет к рыночной ориентации, то соотношение «государственников» и «рыночников» может быть оценено как 3 : 1. Внутри региональной элиты Амурской области также отсутствует ценностное единство. Несмотря на то, что 60 % экспертов поддерживают рыночную модель развития России, велика доля респондентов, поддерживающих «государственнические» позиции («конкуренция вредна, она пробуждает самое худшее в людях», «накопление богатства одними людьми может происходить только за счет других» - по 40 %), - прил. 3, табл. 15.

Если относительно моделей экономического развития России ценностные ориентации рассматриваемых элитных групп являются разнонаправленными, то их взгляды, касающиеся оптимальной системы социального обеспечения населения, можно назвать идентичными. В пяти группах (за исключением Республики Коми) наблюдается тяготение в сторону государственных начал. По общему мнению участников опроса, обеспечение социальными благами должно находиться преимущественно в ведении государства или осуществляться на паритетных принципах частными и государственными организациями. Наиболее интенсивно патерналистская ориентация выражена у представителей тульской региональной элиты (53 % экспертов поддерживают идею сохранения действующей системы социальной защиты, 47 % полагают, что помощь должна оказываться через государственную систему социальной защиты на адресной основе, еще 40 % предлагают увеличить налоговое бремя на состоятельных граждан).

Согласно точке зрения, доминирующей у ленинградских экспертов, приоритетной для России должна стать адресная система социальной поддержки, организованная и контролируемая государством (34 %). Ориентацию данной группы можно отнести к разряду промежуточных (переходных), поскольку апелляция к государственной системе сочетается с пониманием необходимости формирования альтернативных социальных организаций (в сумме 32 %). Наблюдается сильная отрицательная связь между выбором двух вариантов государственной системы социальной защиты: на действующей и на адресной основе (p < 0,0000 ), которые рассматриваются респондентами в качестве альтернативных.

По статистическим данным, те, кто выбрал «действующую» систему, чаще склоняются к варианту ответа «повышение налогов» и реже - к категориям «благотворительность» и «самопомощь» (p <0,05). Указание одного из вариантов самопомощи отрицательно связано с выбором «государственной системы на действующей основе» и с «повышением налогов» (значение корреляции Кендалла tub-b соответственно: -0,2035 при p < 0,009 и -0,1569 при p < 0,043 )[92] . Ориентацию экспертов Амурской области и Республики Коми можно назвать неопределенной (прил. 3, табл. 16). Если в первом случае речь идет об эклектичности и противоречивости взглядов, то во втором случае, с одной стороны, наблюдается сильная ориентация на развитие системы организаций самопомощи граждан, с другой стороны, нормативным является образ государства, обеспечивающего социальную защищенность населения.

Для уточнения характера исследуемой ценностной ориентации следует прибегнуть к анализу дополнительной переменной, связанной с определением приоритетных для респондентов источников финансирования тех или иных подсистем социальной сферы. В Ленинградской области за передачу здравоохранения, дошкольного воспитания, среднего и высшего образования, пенсионного обеспечения преимущественно или полностью в ведомство частных организаций высказались от 2 до 16 % респондентов; лишь в отношении жилья данная цифра достигает 27 %. Однако в среднем только каждый шестой опрошенный считает, что социальная сфера должна оставаться прерогативой государственных учреждений. Приведенные данные согласуются с выявленной ранее позитивной установкой исследуемой элитной группы по отношению к смешанной экономике, развивающейся на базе как государственной, так и частной собственности. В Тульской и Амурской областях сложилась во многом сходная ситуация. Экспертами этих регионов только в некоторых сферах социальной системы допускается паритетное финансирование (дошкольное воспитание (27 %), обеспечение жильем и медицинское обслуживание (по 20 %) в Тульской области; те же позиции плюс высшее образование (по 20 %) в Амурской области). Противоположные позиции демонстрируют эксперты Липецкой, Орловской областей, Республики Коми, ориентированные на преимущественно государственное финансирование различных отраслей социальной сферы (количество респондентов колеблется в пределах 53 – 100 %).

Патерналистские ориентации, как правило, коррелируют с локусом ответственности элит. Для измерения его величины у разных элитных групп в качестве критериев анализа были выделены экстернальная и интернальная ориентации, отражающие мнение респондентов о субъектах социальной ответственности. Наибольшее количество значимых связей в трех случаях демонстрируют варианты ответов «исполнительная власть» и «сами люди» (47 и 33 % в Тульской области; 20 и 40 % в Амурской области; 40 и 25 % в Ленинградской области). Уровень экстернальности (апеллирования к внешним факторам) элит Тульского и Ленинградского регионов существенно выше по сравнению с Амурской областью. Мнения экспертов данного региона существенно дифференцированы: самая значительная часть опрошенных выражает интернальную ориентацию (40 %); 20 % являются носителями экстернальных взглядов и для стольких же характерна неопределенная позиция («никто не виноват») (прил. 3, табл. 17). В Орловской и Липецкой областях, Республике Коми политические элиты являются носителями экстернального типа социальной ответственности (в качестве субъектов виноватых в экономических трудностях чаще всего называют исполнительную и законодательную власть).

Содержание экстернальной ориентации также раскрывается через анализ интерперсональных и стилистических установок представителей элитных групп регионов России. Обозначенные установки связаны с оценкой респондентами профессиональных качеств элитных групп советской и современной систем. Опираясь на результаты экспертных опросов, можно констатировать совпадение мнений респондентов, представляющих разные регионы. Среди сильных сторон современной политической элиты эксперты выделили: наличие связей, способность принимать нестандартные решения и идти на компромисс (качества, присущие рыночно-ориентированным субъектам). Характеристика достоинств советской номенклатуры включает в себя такие качества, как наличие опыта, соблюдение закона и этических норм. Согласно ранее приведенным данным, исследуемые элитные группы в большей степени ориентированы на государство , поэтому ответственность исполнительной власти за социальные последствия преобразований они объясняют с позиции дефицита качеств, присущих элите советского периода.

Нормативные представления региональной элиты Тульской и Амурской областей о российской государственности связаны с ориентацией на максимальную централизацию и выражены в позициях: «сильное централизованное государство» (60 и 40 % соответственно) и «государство, где осуществляется приоритетная по отношению к национальному большинству политика» (53 и 40 %). Условно «силовое» понимание нормативной формы государственного устройства подкрепляется приоритетами экспертов в области внешней политики России (более 70 % экспертов Тульской области считают необходимой реализацию активной геополитической позиции). Позиция экспертов Орловской и Липецкой областей, Республики Коми в этом вопросе менее определенна (так как равное количество респондентов одновременно высказываются за централизованную/децентрализованную модели федерализма). Те же тенденции прослеживаются в отношении экспертов к нормативной модели внешнеполитической стратегии (только эксперты Республики Коми выразили вполне определенные державнические ориентации).

Респонденты, опрошенные в Ленинградской области, предпочитают вертикальному разделению сфер компетенции в рамках федерации относительно децентрализованное государство (имеется в виду наличие широких прав у регионов и развитое местное самоуправление - 35 %). Отметим, что при слабой выраженности негативного восприятия постсоветских преобразований респонденты предпочитают федерацию или конфедерацию (36 и 38 % соответственно); при сильной выраженности – большинство склоняется к централизации и унитарному государственному устройству (36 и 22 % соответственно). Децентрализованное государство, по их мнению, должно проводить свою внешнюю политику на принципах взаимовыгодного партнерства. Следовательно, централистские/децентралистские ориентации элит не только отражают когнитивные установки относительно современного периода развития страны, но и взаимосвязаны с геополитическими приоритетами региональных властей (система ориентаций державничество/партнерство ).

Анализ переменных, выделенных в системе когнитивных и нормативных, интерперсональных и стилистических установок региональной элиты, позволяет выделить следующие взаимозависимости:

- чем сильнее негативное отношение к системе советского периода и предпочтительнее рыночное развитие, тем более выражена децентралисткая ориентация элитных групп относительно формы государственного устройства современной России;

- чем отчетливее приоритет государственного присутствия в экономике, тем существеннее централистская ориентация (выраженность ориентации на рыночную экономику значимо связана с «децентрализмом»);

- чем более негативные оценки респонденты высказывают по поводу настоящего периода развития страны и чем сильнее они поддерживают государственное регулирование экономики, тем более выражена централистская ориентация (своего рода реакция на неуправляемость и дезинтеграцию);

- чем ощутимее выраженность оптимизма экспертов относительно будущего развития страны, тем более определенными являются их позиции, касающиеся оптимальных форм экономического устройства и социального обеспечения;

- чем важнее система социального патроната населения со стороны государства, тем более проявляется ориентация на централизацию государственной системы управления;

- чем существеннее ориентация на централизацию государства, тем в большей степени представления об оптимальной внешнеполитической стратегии связаны с ощущениями утраты самостоятельности России.

Тем не менее, на основе приведенных данных, можно отметить и ряд противоречий в системе политических установок региональных элит России. Во-первых, отрицание опыта советской России, базирующегося на социальном патронате государства, сочетается с сохранением экстернального локуса ответственности у представителей региональных элит. Во-вторых, даже предпочтение адресного варианта социального обеспечения населения не исключает наличие экстернальной ориентации. Следовательно, мнения, более или менее вписывающиеся в систему либеральных ценностей, сосуществуют с традиционными «советскими» представлениями о субъектах социальной ответственности. Степень противоречивости политических установок варьируется в зависимости от типов ценностных систем региональных элит.

Опираясь на результаты экспертных опросов (в Тульской, Амурской, Ленинградской, Орловской, Липецкой областях, Республике Коми), мы выделили три типа (не совпадающих с количеством рассмотренных кейсов) ценностных систем региональных элит: «советский», «расколотый» и «переходный» (прил. 3, табл. 18). Характерным признаком «советского» типа ценностной системы (Тульская область) выступает относительно непротиворечивый комплекс ориентаций и установок, отражающий сохранение приоритетов советского периода развития. В этом случае государственническая ориентация дополняется элементами патернализма, централизма, державности и экстернальным локусом социальной ответственности.

В наибольшей степени ценностные противоречия свойственны для «расколотого» типа ценностных систем (Амурская область). Во-первых, мнения респондентов данной группы существенно ценностно дифференцированы (выражают противоположные приоритеты), поэтому по ряду переменных невозможно определить доминирующую позицию. Кроме того, неоднозначность оценки советского прошлого также повлияла на неопределенность установок исследуемой группы. Во-вторых, помимо смешанного характера данный тип ценностной системы в значительной мере детерминирован представлениями респондентов относительно настоящего периода развития страны. Исходя из этого, подчеркнем, что именно оценка постсоветских преобразований определила пессимистическую картину будущего.

Отличительной особенностью «расколотого» типа ценностной системы выступает наличие в комплексе установок и ориентаций преимущественно интернального локуса социальной ответственности. С одной стороны, этот факт объясняется существенной долей опрошенных, ориентирующихся на рыночную экономику и социальную самостоятельность граждан. С другой стороны, интернальность элит Амурского региона диссонирует с позитивной оценкой советского опыта оказания социальной помощи населению и с превалированием централизма и державничества в системе политических представлений.

Третий «переходный» тип ценностных систем (Ленинградская область) также можно отнести к разряду смешанных. Однако по сравнению с «расколотым» типом, где характер смешанности определяется сосуществованием антагонистичных ценностных сегментов внутри системы, в данном случае речь идет о совмещении рыночных и иных либеральных представлений с экстернальным локусом социальной ответственности. Таким образом, ценностные ориентации институционального порядка, характерного для демократического общества, до сих пор не проявляются в виде взаимосвязанных комплексов (систем).

Вместе с тем переходность рассматриваемого типа ценностных систем связана с доминированием таких ориентаций, как «управляемый рынок», система адресной социальной поддержки, относительная децентрализация государственного устройства и партнерство во внешней политике. Следовательно, с одной стороны, в данном случае присутствуют все основные атрибуты институционального порядка современной России с сохранением элементов, свойственных для советской ментальности, – с другой.

Кроме этого, мы выделили еще два смешанных варианта политических предпочтений и ценностных систем: в первом случае (Липецкая область, Республика Коми) сочетаются черты как «переходного», так и «расколотого типов». С одной стороны, политические элиты указанных регионов достаточно дистанцированны от ценностей советского типа и ориентированы на ценности рынка. С другой стороны, по ряду позиций их представления остаются неопределенными, противоречивыми, эклектичными (вопросы о социальных функциях государства, моделях государственного устройства и т.д.). Еще один смешанный тип ценностных ориентаций элитных групп (Орловская область) образуется на пересечении отличительных особенностей характерных для «советского» и «переходного» типов. Позитивное отношение к советскому прошлому, представление о государстве как об основном акторе социальной ответственности сочетаются в данном типе с рыночными и демократическими ориентациями.

Из приведенных выше характеристик видно, что ни один из выделенных типов ценностных систем в полной мере не соответствует ценностным приоритетам, транслируемым федеральной элитой. В наибольшей мере институциональную легитимность демонстрируют элитные группы, являющиеся носителями ценностной системы «переходного» типа. Однако наличие существенных противоречий в ценностных ориентациях и установках представителей элитных групп не только препятствует внутриэлитному консенсусу, как по горизонтали (внутри элитной группы), так и по вертикали (между элитными группами федерального и регионального уровней), но и детерминирует размытость, неопределенность и конфликтогенность ценностных систем массовых слоев населения.

Итак, в результате исследования политических предпочтений, ценностных ориентаций и консолидационного потенциала политической элиты современной России мы пришли к следующим выводам.

1. К факторам, определяющим внутреннюю и внешнюю деконсолидацию политической элиты в РФ, относятся сохранение позиций «советской» номенклатуры и управляемость конкурентной среды. Постсоветские элитные структуры соответствуют «разделенным» и/или «фрагментированным» типам, для которых характерны такие признаки, как отсутствие ценностного единства, высокий уровень дифференциации элитных групп и неприятие норм политической конкуренции. Периодизация ценностной трансформации элит демонстрирует, что на ранних этапах преобразований внутренняя консолидация элит достигалась посредством искусственной поляризации противников и сторонников реформ (размежевание в плоскости «традиционализм – модернизм»). В 2000-х гг. «поляризованная» солидаризация сменяется принудительной (контролируемой, «навязанной») консолидацией элит.

2. Российская партийная система, пройдя этапы поляризации и фрагментации, постепенно вступает в стадию умеренного плюрализма. На процесс партийной консолидации оказывают влияние такие особенности политической трансформации, как динамичность развития партийной системы, существенная фрагментация партий и электоральная неустойчивость. Вместе с тем в трансформационном процессе наблюдаются тенденции, создающие условия для дефрагментации, а следовательно, и дальнейшей консолидации партийной системы: сглаживание идеологических различий партий, размывание идеологического спектра, отсутствие значимых различий в ценностном содержании программных документов.

3. Проблема ценностной консолидации российского общества напрямую связана с тенденцией деидеологизации политических элит (внутриэлитное размежевание выражается в противостоянии корпоративных структур, а не в конфликте идеологий или ценностей), продуцирующей дезинтеграцию и дезориентацию общества. Ценностная бессубъектность элит и индифферентное отношение населения к участию в политическом процессе в значительной мере препятствуют достижению базового ценностного консенсуса в обществе. Механизмом, с помощью которого обретается ценностная консолидация общества, является мобилизация, направленная на преодоление кризиса легитимности функционирующего политического режима. Достигнутая подобным образом солидаризация общества является временной, крайне неустойчивой и ослабевает по мере снижения актуальности события, используемого в качестве импульса политической мобилизации.

4. Становление региональных политических режимов в постсоветской России происходило на фоне строительства федерации, поэтому смена децентрализации в отношениях между субъектами федерации и федеральным центром институциональным оформлением принципов централизации государственной системы управления является базовым фактором, определившим специфику и динамику эволюции ценностных предпочтений региональных элит. Если в условиях децентрализации и деидеологизации региональные элиты в большей степени были ориентированы на «локальность» (повседневные интересы региона), то этап централизации повлек за собой формирование эффекта «атрибутивной лояльности» в отношении усиливающегося федерального центра. Выражением обозначенного эффекта выступает выявленное в ходе исследования ценностных предпочтений региональной властной элиты несоответствие между готовностью поддержать реформы и несформированностью установки на их практическое воплощение.

5. Легитимность персонифицированного типа (поддержка режима в силу доверия к главе государства) является производной не только массового сознания, но и сознания элитных групп в регионах, о чем свидетельствует экстернальный локус контроля у значительной части ее представителей. При этом недостаточное развитие установки на личную ответственность за результат реформирования образует одно из оснований ценностной дифференциации и отторжения элитных и массовых групп в современном российском обществе. Ценностное размежевание, отсутствие обратной связи во взаимоотношениях власти и регионального сообщества детерминированы не только пассивностью населения, но и несформированностью у существенной доли представителей региональной элиты политических установок на взаимодействие с институтами гражданского общества.

6. В целом региональный срез исследования ценностных приоритетов властной элиты современной России демонстрирует то, что, несмотря на наличие постсоветского опыта и относительную дистанцированность от советских идеологем, по своему профессиональному становлению, ментальности, методам управленческой деятельности современная элита во многом схожа с прежней советской региональной элитой. Вместе с тем выраженность преемственности с советской системой ценностей существенно варьируется в различных субъектах федерации. На основе анализа когнитивных, нормативных, интерперсональных и стилистических политических установок региональных элит выделены «советский», «расколотый» и «переходный» типы ценностных систем.

7. Для «советского» типа ценностной системы свойственен относительно непротиворечивый комплекс ориентаций и установок, отражающий сохранение приоритетов советского периода развития. Ярко выраженная у представителей региональной элиты государственническая ориентация дополняется элементами патернализма, централизма, державности и экстернальным локусом социальной ответственности. Для «расколотого» типа ценностных систем характерны ценностные противоречия, что выражается в существенной ценностной дифференциации мнений представителей одной группы, смешанном характере их предпочтений. Отличительной особенностью «расколотого» типа является преимущественно интернальный локус социальной ответственности, который диссонирует с позитивной оценкой советского опыта оказания социальной помощи населению и с превалированием централизма и державничества в системе политических представлений. По сравнению с «расколотым» типом, где характер смешанности приоритетов определяется сосуществованием антагонистичных ценностных сегментов внутри системы, в «переходном» типе ценностных систем речь идет о совмещении рыночных и иных либеральных представлений с экстернальным локусом социальной ответственности. Следовательно, с одной стороны, в данном случае присутствуют все основные атрибуты институционального порядка современной России, и сохраняются элементы, присущие для советской ментальности, – с другой.

8. В наибольшей мере институциональная легитимность присуща элитным группам, для которых характерна ценностная система «переходного» типа. Однако ни один из выделенных типов ценностных систем в полной мере не отвечает ценностным параметрам новой политической системы. Наличие существенных противоречий в ценностных ориентациях и установках представителей региональной элиты не только препятствует внутриэлитному консенсусу как по горизонтали (внутри элитной группы), так и по вертикали (между элитными группами федерального и регионального уровней), но и детерминирует ценностное размежевание элитных и массовых групп.

Состояние ценностного сознания масс во многом отражает особенности состояния ценностно-нормативного комплекса властной элиты. При этом наблюдаются две противоположные тенденции. С одной стороны, рассогласование ценностных ориентаций элиты и масс населения, а с другой стороны – их относительная когерентность. Вместе с тем определенные предпосылки для консолидационного процесса наблюдаются как на уровне элит, так и на уровне общества. В 2003 – 2008 гг. представления граждан относительно оснований консолидации общества приобрели большую определенность и непротиворечивость. По сравнению с более ранними периодами преобразований среди консолидационных идей все меньше тех из них, которые являются производными от советских пластов ментальности. Помимо этого, в обозначенный период партийная система России переходит от крайней к умеренной поляризации, о чем свидетельствуют разрастание электоральной базы центристских сил, сокращение числа избирателей, голосующих за спектрально крайние партии, снижение интенсивности и остроты идеологического противостояния в обществе, формирование системообразующих партий.

ГЛАВА III . ИНТЕГРАЦИОННЫЙ ПОТЕНЦИАЛ ДОМИНИРУЮЩИХ ПОЛИТИЧЕСКИХ АКТОРОВ СОВРЕМЕННОЙ РОССИИ

3.1. Формирование предпосылок консолидации трансформирующегося общества как направление деятельности правящей элиты[93]

В связи с тем, что трансформация политической системы современного российского общества не вполне укладывается в теоретические рамки, заданные западной консолидологией, в отечественной политической науке продолжается поиск подходов к анализу консолидационных процессов на постсоветском пространстве. Дифференцированные позиции ученых относительно источников и уровней, характера и стадиальности консолидационных процессов в России объединяет понимание того, что обеспечивающая необратимость демократических преобразований, консолидация демократии и структурирующих ее политических институтов формируется развитием ряда других процессов.

Так, подход, который условно можно назвать «поведенческим» (Д.В. Гончаров) отталкивается от понимания нормативного консенсуса как «необходимого условия функционирования политической системы, которая на современном этапе развития все больше опирается на механизмы соревновательной мобилизации, открывающей гражданам доступ к новым формам социализации, новым структурам статусов и ролей»[94] . Применяя данный подход к анализу трансформации политической системы в современной России, можно отметить складывание модели нормативного консенсуса особого типа, характерной для обществ, в которых нормативная структура только формируется или претерпела дезинтеграцию. В этой модели процесс коммуникации между обществом и властью посредством политической мобилизации в большей степени подвержен влиянию ситуационных факторов.

Разработчики «идеологического» подхода (В.Н. Кузнецов, М.А. Нугаев, Р.М. Нугаев, М.Ю. Попов)[95] в качестве важнейшего фактора консолидации общества рассматривают формирование идеологии, представляющей собой относительно устойчивую артикулированную совокупность понятых и принятых личных, общественных, государственных и цивилизационных целей, идеалов, ценностей и интересов. Исходя из этого отсутствие государственной объединительной идеологии воспринимается как реальная угроза обострения социального напряжения в российском обществе, увеличения вероятности отхода власти от демократических преобразований.

«Социологический» подход оперирует таким понятием, как солидаризация, под которой понимается объединение граждан на основе общенациональных интересов. Выделяя типы консолидации в трансформирующейся России, В. Ядов[96] указывает на преобладание так называемой «негативной» («оборонительной», направленной против кого-то) над «конструктивно-наступательной» (мотивирующейся стремлением общими усилиями выйти из кризисного состояния) солидаризацией.

Помимо этого, рассматриваемый подход базируется на представлении о многоуровневости процесса солидаризации и дифференцированности консолидации власти и консолидации общества. И если первый уровень консолидации в России был связан с формированием вертикали власти, обеспечением устойчивого политического большинства, созданием партии власти, то второй – с унификацией мировоззренческих установок и норм политического поведения. Именно последнее обстоятельство свидетельствует, по мнению Н.М. Великой[97] , «о достижении российским обществом этапа консолидации-адаптации, выражающейся в массовом осознании невозможности реставрации прежней политической системы. Вместе с тем, консолидация носит смешанный, негативно-позитивный характер, так как стабилизация отношения к новым институтам не подкрепляется процессами социальной интеграции. Поэтому реализация следующих этапов консолидации общества (консолидация-идентификация, консолидация-трансформация) является затруднительной».

Обозначенные позиции дополняет «элитистский», или «технологический» подход, авторы которого исследуют процесс консолидации как результат использования правящими элитами определенных политических технологий (В.К. Левашов, А.А. Яковлев)[98] . При этом в качестве основных механизмов консолидации выделяются: высокий уровень доверия к Президенту, функционирование партии власти, компромисс социальных и либеральных консерваторов, деятельность государственной бюрократии.

Особое место в анализе внутриэлитной консолидации принадлежит работам О.В. Гаман-Голутвиной[99] , раскрывающим особенности механизма обмена ресурсами, при котором внутриэлитная консолидация обеспечивается взаимной поддержкой региональных элит и партии власти. Вместе с тем автор считает внутриэлитную консолидацию в регионах РФ крайне неустойчивой (базовым основанием внутриэлитной консолидации выступает сплочение вокруг руководителей местной исполнительной власти), отмечая при этом слабую внутреннюю сплоченность региональной элиты во взаимодействии с центром.

Еще один подход к пониманию политической консолидации был предложен Е.А. Агеевой. В его основе лежит комплексное и процессное понимание консолидации, предполагающей достижение определенности политического режима, легитимности власти, адаптивности политической системы к изменениям внутри и вне нее. Согласно основным положениям данного подхода, «все процессы по поводу получения, удержания и использования власти должны быть системным образом институционализированны (структурированы). Консолидация в этом случае осуществляется посредством совместных усилий государства, политических партий, общественных объединений, по поводу принятия и реализации демократических правил. К политическим мероприятиям, создающим условия для необратимости демократических преобразований, исследователь относит: налаживание партнерских отношений между основными политическими субъектами, межэтническое согласие, децентрализацию власти с одновременным повышением доверия между уровнями и ветвями власти, превращение государства в гаранта демократического обновления, установление плюрализма суждений»[100] .

Использование наиболее широкого понимания процесса консолидации для анализа трансформации политической системы современной России позволяет выявить несоответствие многих из параметров ее развития условиям и механизмам системы многоуровневой интеграции (консолидация режима, внутриэлитная консолидация, консолидация общества и т.д.). Очевидно, что Россия находится только в начале пути к многоуровневой консолидации. Поиск способов ее осуществления на данный момент делает возможным применение скорее «элитисткого» (показатель - интегративные возможности партии власти), «социологического» (показатель – особенности консолидации-адаптации общества), «идеологического» (показатель – идеологическое обеспечение Президентом режимной консолидации) и «поведенческого» (показатель – состояние нормативного консенсуса по поводу основных демократических правил и процедур) подходов, опираясь на основные положения которых, мы попытаемся проанализировать особенности формирования предпосылок консолидации трансформирующегося общества как направления деятельности правящей элиты современной России.

На наш взгляд, специфика трансформации политической системы современной России заключается в том, что режим плебисцитарной демократии с сильной исполнительной властью, стремящийся не допустить собственной фрагментации, в решении проблемы формирования предпосылок консолидации общества на ценностном и поведенческом уровнях опирается на институт «партии власти» и высокий уровень легитимности национального лидера. Исходя из этого, исследование предпосылок консолидации трансформирующегося общества включает в себя, во-первых, анализ эволюции политических ориентаций и ценностных предпочтений «партии власти»; во-вторых, изучение программных документов и выступлений главы государства; в-третьих, выявление соответствия приоритетов правящей элиты с доминирующими ценностными ориентациями и поведенческими стратегиями массовых групп.

Относительно высокий консолидационный потенциал партии «Единая Россия» объясняется, на наш взгляд, следующими обстоятельствами. Во-первых, ее ценностные ориентации оказались востребованными значительной по масштабу и дифференцированной по составу центристской частью общества, к основным характеристикам которой можно отнести: антизападные настроения, гибридные представления о необходимости «твердой власти» и сохранения основных элементов демократии и рынка, государственничество. Во-вторых, представители партии достигли как определенного уровня внутрипартийной идентификации, так и относительной стабилизации идеологических предпочтений, выражающейся в принятии доктрины «нового консерватизма». Используя методику изучения когнитивных, нормативных, итерперсональных и стилистических установок элит, мы выяснили, что система политических предпочтений и ценностных ориентаций экспертов региональных отделений партии «Единая Россия», действующих в Тульской, Липецкой, Орловской областях, является одной из самых целостных и непротиворечивых.

Система когнитивных установок экспертов демонстрирует взаимосвязь между негативным отношением большинства к экономическому и политическому опыту советского периода развития (за исключение одобрения прочной внешнеполитической позиции (60 %)) и позитивной оценкой процессов становления демократии и рынка. При этом рыночные ориентации подкрепляются антипатерналистическими представлениями о необходимости стимулирования негосударственных инициатив и ответственности каждого за свое положение (70 %). Единственная позиция, дифференцирующая экспертов на две равные части (по 50 %), касается вопроса о присутствии государства в экономике. Тем не менее, рыночная ориентация является достаточно устойчивой, о чем свидетельствует мнение опрошенных относительно предпочтительной системы социального обеспечения категорий граждан, не способных самостоятельно поддерживать необходимый уровень качества жизни (40 % считают возможным опираться на негосударственные источники финансирования, 50 % разделяют идею сохранения статуса государства в этой сфере). Более того, рассматривая проблему финансирования различных отраслей социальной сферы, большинство экспертов считают, что их функционирование может осуществляться с помощью частных организаций (исключение составляют только высшее образование и пенсионное обеспечение).

Нормативные установки экспертов с одной стороны, по-прежнему сочетают элементы различных идеологий, но, с другой стороны взаимно уравновешивают друг друга. Так, представления о будущем России включают в себя дихотомичные позиции: «сильное централизованное государство»/ «демократическая политическая система»/«власть закона», «авторитет на международной арене»/«партнерские отношения во внешней политике», «развитая рыночная экономика»/«социальное благополучие». Подчеркнем также, что именно у экспертов партии «Единая Россия» в меньшей степени, чем у представителей других партийных групп, выражена ориентация на необходимость в процессе управления так называемой «сильной руки» (только 10 %). Следовательно, нормативные представления экспертов не только предельно оптимистичны, но и дистанцированны от негативного опыта советской системы и болезненного переходного периода 90-х гг. ХХ в. Данная особенность проявляет себя и в интерперсональных установках, раскрывающихся в оценках качеств советской и новой элиты. В поведении последней, с точки зрения экспертов, в большей степени выражены такие качества, как компетентность, ответственность, умение принимать нестандартные решения.

Стилистические установки отражают иерархию ценностных ориентаций заложенных в программных заявления лидеров и документах политической партии. Для исследования данного показателя мы использовали программу (TextAnalyst v2.01), позволяющую проводить семантический анализ текстов и выявлять взаимосвязи между используемыми в нем категориями. В результате данного исследования мы определили, что основными смыслообразующими категориями, с которыми в наибольшей степени взаимосвязаны другие понятия, являются: «укрепление страны» (вес семантической связи – 72 при максимуме - 100), «поддержка граждан», «качество жизни», «обеспечение безопасности», «поддержка курса Президента» (54), - прил. 3, табл. 19. Такой социально ориентированный, но, по сути, консервативный курс находит массовую поддержку. Согласно результатам всероссийского опроса, проведенного ФОМ в феврале 2007 г.[101] , доля респондентов, признающих совпадение целей «Единой России» и интересов граждан выросла по сравнению с 2005 г. на 7 % и составила 35 %.

Второй уровень ценностной иерархии составляют такие категории, как «здоровье», «экономический рост», «достаток», «бизнес» (вес семантической связи - 38). Именно на этом уровне отражаются рыночные ориентации и либеральные приоритеты. Третий уровень образуют с разной степенью идеологически нагруженные: «духовность», «культура», «держава», «гражданское согласие», «демократия», «суверенитет», «модернизация». Этот уровень условно можно назвать «традиционалистским», закрепляющим ценности, обладающие универсальным значением для россиян. Однако неоднородность этому уровню придают такие компоненты, как «демократия» и «модернизация». Вместе с тем, уровни ценностной иерархии четко структурированы: консервативный слой, либеральный и, наконец, преимущественно традиционные универсальные ценности. Возможно, такая многослойность идеологической доктрины объясняет тот факт, что у россиян нет четкого представления относительно целей, ценностей и приоритетов партии (содержательно на вопрос относительно особенностей идеологии «Единой России» ответили только 24 % опрошенных). Примерно половина ответивших (12 %) связывают лозунги и обещания партии с улучшением жизни в стране в целом («достойную жизнь людям»; «работать на благо народа» – 5 % от всех опрошенных), с повышением пенсий и зарплат, ростом благосостояния граждан («детские пособия и зарплата вовремя выплачиваются и в будущем их увеличат»; «обещание повысить зарплаты бюджетникам и пенсии», «улучшение благосостояния граждан России» – 4 %), с решением других конкретных социальных проблем («доступное жилье молодым семьям, ветеранам»; «забота о матерях и детях»; «обеспечить работой» – 4 %). Идея «суверенной демократии» осталась за рамками общественного внимания.

В программных документах партии[102] идеологическая доктрина «суверенной демократии» противопоставляется «олигархическому» режиму 90-х гг. ХХ в. и рассматривается в следующих проекциях: обеспечение независимости и верховенства государственной власти; сохранение статуса ведущего мирового актора; признание универсальных демократических ценностей при понимании многообразия национальных моделей их реализации. В статье «Национализация будущего» заместитель главы Администрации Президента РФ В.Ю. Сурков определяет суверенную демократию как образ политической жизни общества, при котором власти, их органы и действия выбираются, формируются и направляются исключительно российской нацией во всем ее многообразии и целостности ради достижения материального благосостояния, свободы и справедливости всеми гражданами, социальными группами и народами, ее образующими.

С одной стороны, исследуемая идеологическая доктрина внутренне дихотомична, так как сочетает в себе приоритеты предельной самостоятельности («реального суверенитета» - выражение А. Кокошина) и интегрированности в глобальный мир. С другой стороны, суверенитет понимается, прежде всего, как свобода и конкурентоспособность открытого общества. Представляется, что, несмотря на сложный внутриэлитарный дискурс, с помощью которого раскрывается основное содержание данной концепции, она, безусловно, обладает определенным консолидационным потенциалом[103] . Во-первых, синтезирует идеологические основания, которые едва ли не на протяжении всей истории России раскалывали ее социальное пространство (суверенитет и демократия трактуются как взаимоподдерживающие друг друга конструкции). Во-вторых, апеллирует к «гражданскому» пониманию нации, что крайне важно в условиях многосоставной (во всех смыслах) России. В-третьих, возвращает демократии позитивный, и, самое главное - инструментальный смысл (демократия - не цель, а способ организации власти, тогда как социальными приоритетами выступают материальное благосостояние, свобода и справедливость). В-четвертых, понятия «демократия» и «сильное государство» не только не противопоставляются, но и рассматриваются как взаимообусловленные (так же как свобода личности не дистанцируется от свободы государства). В-пятых, концепция не претендует на формирование особой модели демократии, а представляет собой новый этап трансформации политической системы, при котором режим суверенной демократии постепенно сменит плебисцитарную демократию. В-шестых, идеология «суверенной демократии» включает в себя традиционно важные для российского общества социальные, экономические, геополитические, духовные эквиваленты («мировая держава», «справедливость для каждого и для России в мире», «великая история России» и т.д.). Тем не менее, консолидационный потенциал, заложенный в данной идеологии так и не получил реального воплощения.

В целом эволюция идеологических установок «Единая Россия» (1999 – 2008 гг.) складывалась из следующих ценностно разнонаправленных этапов становления этой партии:

I этап (1999 г.) – образование межрегионального движения «Единство» не сопровождалось артикулированием политической программы и идеологии (предвыборные установки отражали государственническо-патриотические категории и обещания проводить патерналистскую политику);

II этап (май 2000 г.) – документы учредительного съезда партии «Единство» помимо государственно-патриотических установок содержали категории как либерального, так и консервативного характера (либеральный консерватизм);

III этап (октябрь 2000 г.) – в принятой на II съезде партии Программе наблюдается усиление либеральной и демократической составляющих идеологических установок партии, при сохранении прежних ценностных ориентаций;

IV этап (2001 г.) – создание объединенной партии («Единство» + «Отечество» + «Вся Россия») сопровождалось центристским позиционированием и сохранением комплекса либеральных и консервативных установок при некотором преобладании последних;

V этап (2003 г.) – ценностно-нормативный комплекс стабилизировался (в предвыборной программе сохранились ранее сформулированные установки, соответствующие положению «правого центра»);

VI этап (апрель 2005 г.) – внутрипартийное ценностное размежевание (появление «левого» и «правого» крыла), ставшее следствием делегитимации (уже в 2003 г. почти 40 % россиян указывали на то, что цели «Единой России» не соответствуют их интересам) в результате неудачных и непопулярных реформ в социальной сфере. Таким образом, даже относительно стабилизировавшаяся программа «Единой России» не позволяет определить идеологическую ориентацию партии (в отличие от четко выраженного либерального консерватизма «Единства»)[104] ;

VII этап (декабрь 2006 г.) – центральное положение в системе политических предпочтений занимает идея «суверенной демократии» (VII Съезд партии в Екатеринбурге). Закрепление структурированной системы ценностных ориентаций, сочетающей консервативные, либеральные и традиционные (универсальные) элементы;

VIII этап (2007 г.) - система ценностей в большей мере соответствует позиции «левого центра», что продиктовано конкуренцией со «Справедливой Россией». Большую значимость, чем модернизация ценностного предложения, приобретает мобилизация общества («Единая Россия – партия Путина»).

Необходимо отметить, что декларируемая ценностная идентичность российских партий, как правило, не совпадает с реальным положением отстаиваемых ими идеологических установок в политическом спектре страны. Проиллюстрировать данное утверждение можно на следующем примере. Классификация партий, строящаяся на дифференциации их ценностно-нормативных комплексов, была предложена Д. Ноланом, по мнению которого, политическое поле в любой стране можно представить в виде пространства (квадрата), разделенного на четыре части, отражающие следующие позиции:

-отвергаются все свободы (партии авторитарного типа);

-признаются все свободы (либертарианские);

-отвергаются персональные, но признаются экономические свободы («правые», консервативные партии);

-отвергаются экономические, но признаются персональные свободы («левые», либеральные партии)[105] .

Партии с нечетко выраженным мнением попадают в 5-ую область (в центральную зону): либо они выступают за ограничение ряда экономических и персональных свобод, а в отношении остальных – за поддержку, либо не высказывают определенных оценок ни по одному вопросу, касающемуся разного рода свобод («модераторы»). Используя данные критерии анализа применительно к оценке ценностного размежевания российских политических партий, позиционирующих себя по отношению друг к другу в качестве идеологических оппонентов, мы пришли к следующим заключениям.

Экономические и персональные права и свободы в процентном соотношении ко всем иным представленным в программных документах партии ценностям составляют: 45 и 50 % соответственно. Следовательно, согласно классификации Д. Нолана, ценностная система «Единой России» в большей степени соответствует позиции «чистого» модератора. Однако, по мнению ряда исследователей, центризм, сформированный на дистанцировании от всех иных идеологий, и не предлагающий дезинтегрированному и дезориентированному обществу определенных ценностей и смыслов, вряд ли может претендовать на консолидацию социума, тем более что эволюция идеологических установок «Единой России» все более приближает ее к либеральному консерватизму[106] .

Влияние идеологических доминант «Единой России» на процесс внутренней консолидации партийной элиты в целом и коалиционную динамику в частности также является неоднозначным. Очевидно, что для образования коалиций важным условием выступает идеологическая совместимость партий (консенсус относительно политических программ). По мнению А.Н. Щербака, в российском контексте значимость данного фактора еще больше усиливается, так как «институциональные условия (отсутствие необходимости кооперироваться для поддержки правительства или оппозиции ему) лишают партии стимулов к поиску поддержки в «соседних» идеологических семьях»[107] . С одной стороны, происходящее в России коалиционное взаимодействие принимает форму строительства крупных партий на «базе партийных семей» (имеется в виду тенденция объединения центристских сил вокруг «Единой России»). С другой стороны, в обозначенных условиях политическая борьба разворачивается не между идеологическими «семьями» (левые – правые и т. п.), а внутри них (т. е. конкурируют не идеи, а разного рода ресурсные возможности партий). Более того, все объединения «Единства» с теми или иными политическими организациями («Единство» - «Народный депутат» (НД); «Единство» - НДР; «Единство» - ОВР – «Российские регионы» (РР) – НД), можно отнести к типу коалиции «с доминирующим участником», которая подразумевает поглощение меньших партнеров и укрепление собственной монополии в соответствующем партийном секторе.

Возникает закономерный вопрос о возможностях политической консолидации в условиях многопартийности. Нам близка позиция, согласно которой «политическая консолидация возможна при наличии альтернатив, способствующих сознательному согласию различных групп индивидов по поводу поддержки того или иного политического курса и открывающих для политических партий перспективы создания программ с учетом интересов различных слоев населения»[108] . Представляется, что именно на современном этапе развития в России складываются предпосылки необходимые для этого. Так, впервые за всю историю постсоветского существования политической системы происходит формирование альтернативной «партии власти» политической силы, обладающей достаточным потенциалом влияния и при этом не стремящейся разрушить сложившийся политический порядок. Речь идет о создании партии «Справедливая Россия», сформировавшейся в конце 2006 г. путем объединения Российской партии ЖИЗНИ, Политической партии «Родина» и Российской партии пенсионеров.

В «Манифесте» (первичном программном документе), принятом на VII Съезде политической партии «Родина», закреплены ценностные ориентации, в наибольшей мере соответствующие положениям социально-демократической идеологии. Первый уровень ценностной иерархии политической партии «Справедливая Россия» составляют такие преимущественно интегрирующие российское общество категории, как «справедливость», «труд», «закон», «культура». Второй уровень включает в себя также приоритетные для большинства россиян ценности «права человека» и «безопасность». Интересно, что, как и в программных документах партии «Единая Россия» (2006 г.), в данном случае третий уровень образуют ценности, отражающие традиционалистские идеологические предпочтения граждан («сила», «защита», «суверенитет», «солидарность», «государственность», «традиции»). Несмотря на то, что программные документы партии находятся в стадии формирования, уже на первом этапе своего становления идеологическая позиция партии «Справедливая Россия» выглядит достаточно однородной и даже целостной.

Этот вывод подтверждают данные экспертного опроса, согласно которым когнитивные политические установки представителей партии характеризуются взаимосвязью между негативным отношением к советскому прошлому (количество экспертов, поддерживающих эту позицию колеблется в пределах 60 – 100 % в зависимости от рассматриваемого аспекта развития) и позитивными оценками настоящего развития (большинство опрошенных одобряют становление рыночной экономики (60 %) и формирование демократической политической системы (100 %)). Однако, в отличие от представителей партии «Единая Россия», эксперты данной группы выражают уверенность в необходимости увеличения доли государственной собственности и повышении социальной ответственности государства перед гражданами (по 60 % соответственно).

Нормативные установки сочетают централистские (90 %), державнические (80 %) и вместе с тем рыночные ориентации (70 %). При этом, отмечая значимость сильной системы социальной защиты, эксперты не связывают ее функционирование исключительно с деятельностью государственных структур. По их мнению, большинство отраслей социальной сферы должны финансироваться и государственными и частными организациями на паритетных началах, либо только частными компаниями (исключение составляет лишь пенсионное обеспечение). Следовательно, регулируемый рынок и социально ответственный бизнес, дееспособное и эффективное государство являются важнейшими политическими приоритетами партии. Данная позиция дополняется оптимистическим прогнозом развития России, будущее которой связывается экспертами с демократией (70 %), правовым государством (90 %), экономическим процветанием (90 %), социальным благополучием (100 %), решением национальных проблем (90 %) и закреплением авторитета в мировой политической системе (80 %).

Тем не менее, по данным ФОМ (февраль 2007 г.)[109] , на открытый вопрос: «С какими лозунгами, призывами, обещаниями ассоциируется у Вас деятельность партии «Справедливая Россия»?», – смогли дать содержательные ответы только 15 % опрошенных, остальные затруднились с ответом или заявили, что у них нет никаких ассоциаций. В представлении примерно половины тех, кто все же смог ответить на вопрос (8 % по выборке в целом), лозунги и обещания этой партии связаны с социальной защитой населения и решением социальных проблем: «достойная зарплата, пенсия»; «за достойную жизнь для людей»; «обещают повысить пенсию в два раза»; «защищают наши интересы»; «обещание все сделать для народа»; «улучшить образование, улучшить медобслуживание».

Вопреки оппозиционному по отношению к «партии власти» имиджу «Справедливой России», почти половина россиян считают ее «пропрезидентской» силой, полагая, что эта партия поддерживает политику В. Путина полностью (22 %) или частично (24 %). Возможно, поэтому у 18 % участников опроса сформировалось положительное отношение к ее деятельности; более трети россиян (39 %) выражают уверенность в том, что «Справедливая Россия» сможет преодолеть 7 %-ный барьер на выборах в Государственную Думу РФ в 2007 г.; 24 % допускают лично для себя возможность проголосовать за эту партию (преимущественно жители мегаполисов, кроме Москвы).

Вместе с тем, обращает на себя внимание тот факт, что две партии, претендующие на системообразующий статус («Единая Россия» и «Справедливая Россия») и дифференцированные по идеологическим предпочтениям (неоконсерватизм, ориентированный на правый электоральный сегмент/социал-демократия ориентированная на левый электоральный сегмент), в своей деятельности опираются на один и тот же ресурс – высокий уровень лояльности населения по отношению к главе государства. Данное обстоятельство еще раз подтверждает то, что режим плебисцитарной демократии – это в большей степени режим стабилизации. Позитивной, на наш взгляд, является ориентированность рассматриваемых партий на ценности преимущественно интегрирующие, а не раскалывающие российское общество.

Еще одним важнейшим каналом ретрансляции ценностей политической системы, формирующим предпосылки для ценностной консолидации общества, являются программные документы и выступления главы государства. На рубеже 1999 и 2000 гг. В. Путин впервые публикует статью программного содержания[110] , в которой предлагает свое видение проблемы преодоления разобщенности общества. Официальный вариант интеграции российского общества включал в себя следующие компоненты: во-первых, выработку долгосрочной стратегии возрождения и расцвета России, которая опиралась бы на все положительное, что было создано в ходе рыночных и демократических реформ, и осуществлялась исключительно эволюционными, постепенными, взвешенными методами. Во-вторых, преодоление раскола через достижение общественного согласия по таким коренным вопросам, как цели, ценности, рубежи развития. В-третьих, попытку органически соединить универсальные принципы рыночной экономики и демократии с реалиями России. При этом опорными точками консолидации общества согласно данной программе выступают:

-начавшийся процесс усвоения наднациональных, общечеловеческих ценностей, возвышающихся над социальными, групповыми, этническими интересами;

-исконные, традиционные ценности россиян (патриотизм, державность, государственность, социальная солидарность).

Таким образом, терминальный компонент программы составила новая российская идея - сплав общечеловеческих и ментальных ценностей россиян, тогда как инструментальный компонент базировался на сумме сильной государственной власти и эффективной экономики (крепкое государство для россиянина является источником и гарантом порядка, инициатором и главной движущей силой любых перемен). Обращает на себя внимание тот факт, что понимание сильной государственной власти как демократического, правового, дееспособного федеративного государства соответствовало восприятию большинством населения демократии как сильного социально ориентированного государства.

Несмотря на латентный характер и смешанную структуру самоидентификации (сочетает либеральные, консервативные и социал-демократические положения и ценности), позитивным является отход от идей, активно дифференцирующих общество (копирование западных образцов развития, «удаление» государства из социально-экономической сферы) и акцентирование на идеях преимущественно интегративной направленности (порядок, обеспечение законности, стабильность, возрождение, прогрессивное и поступательное развитие). Ключевым моментом выступает определение государства координатором экономических и социальных сил страны (напомним, что именно этот вопрос являлся основным в идеологическом размежевании российских партий). Представленная Президентом программа претерпела значительную эволюцию, в которой можно выделить несколько этапов (попытка периодизации ценностной парадигмы развития государства и общества была реализована нами посредством контент- и интент-анализа программных документов Президента (с 2000 по 2007 гг.)).

Перечень представленных в ежегодных посланиях Президента РФ Федеральному Собранию РФ (далее – послание) ценностных ориентаций можно разделить на традиционные (преимущественно терминальные) и условно модернизационные (преимущественно инструментальные) компоненты. Первую группу в 2000 г. составили такие ценности, как «достаток» (занимает 4-ое место в иерархии), «справедливость», «патриотизм», «порядок» (5-, 6- и 7-ые места соответственно). Тогда как в группу модернизационных ценностей вошли понятия общесоциального содержания - «демократия», «закон», «свобода» (1-, 2- и 3-е места соответственно) и ориентации, имеющие индивидуалистскую направленность, - «достоинство», «права человека», «собственность» (8-, 9- и 10-ые места соответственно), - прил. 3, табл. 20. Таким образом, в 2000 г. фактически обществу был предложен игнорировавшийся или четко не обозначаемый прежде инструментарий преобразований: демократия - в политической сфере; права человека и достоинство – в социальной сфере; собственность и закон – в экономической сфере.

При этом среди превалирующих в послании Президента инструментальных ценностей доминируют те из них, как мы выяснили ранее, которые дифференцируют российский социум. Таким образом, если терминальная (традиционная) ценностная составляющая рассматриваемого документа в большей степени адресована обществу, то его инструментальная часть (модернизационная и либеральная) ориентирована, прежде всего, на элитные круги. Объясняется это обстоятельство тем, что анализируемый период является начальным этапом становления нового режима, в течение которого воспроизводились многие социокультурные нормы, заложенные прежней системой власти. Так, контент-анализ ежегодных посланий Президента РФ Федеральному Собранию РФ (с 1996 по 1999 гг.) позволил сделать следующие заключения.

Во-первых, соотношение ценностных ориентаций, декларируемое президентом В. Путиным в 2000 г., в целом отражало вектор изменений ценностно-нормативного комплекса, закрепленного в программных посланиях президента Б. Ельцина. На протяжении с 1996 по 1999 гг. наблюдалась тенденция сокращения, и даже упрощения терминальной (традиционной) составляющей программ. В послании 1996 г. можно выделить три основных компонента: традиционный («держава», «порядок», «мир», «достаток»), модернизационный («успех», «закон», «права человека», «достоинство», «свобода») и витальный («стабильность», «безопасность», «защита»).

Во-вторых, в 1997 г. структура ценностных ориентаций в послании несколько меняется, хотя обозначенная тенденция по-прежнему сохраняется. В группе традиционных ценностей на смену понятию «мир» приходит «справедливость», модернизационные ценности ограничиваются понятиями «успех» и «закон», остаются практически неизменными позиции понятий, отражающих витальные потребности общества. Вместе с тем появляется новый компонент, который условно можно назвать «силовым» («твердость», «ответственность», «сила»), призванным компенсировать дефицит определенных качеств правящей элиты.

В-третьих, в Послании 1999 г. также наличествует структура из четырех вышеуказанных компонентов, однако существенно изменяется состав и соотношение традиционных и модернизационных ценностных групп. Абстрактные «справедливость» и «держава» хотя и остаются в дискурсе, но уже не занимают лидирующие позиции в ценностной иерархии. В посткризисный год в традиционную составляющую послания вошли только две ценности предельно конкретного содержания – «порядок» и «достаток», тогда как модернизационная часть была существенно расширена за счет либеральных категорий преимущественно терминального характера («успех», «демократия», «закон», «достоинство», «терпимость»), - прил. 3, табл. 21.

Итак, по сравнению с предыдущим периодом (1996 – 1999 гг.), послание Президента в 2000 г., в целом отражающее преемственность с ценностными ориентирами, заложенными ранее, отличается, с одной стороны, большей опорой на традиционные для российского массового сознания идеи, а с другой стороны, для него характерна большая направленность на артикуляцию инструментальной составляющей политической программы. Однако, по сути, это послание представляло собой «пилотажный проект» (своего рода пробу сил), программу, констатирующую параметры прошлого, а не будущего развития страны. Принципиально новым, по отношению к посланиям, продекларированным Б. Ельциным, было акцентирование внимания общественности на такой идеологически окрашенной и ассоциировавшейся с «левыми» ценности, как «патриотизм».

Затем последовал этап «стабилизации» (2001 – 2002 гг.), так как набор ценностей, предлагаемых обществу в посланиях Президента, практически дублировал содержание аналогичных программных документов в 1997 – 1999 гг. Заметим, что, не предложив обществу ничего нового в плане ценностных ориентаций, новый режим стабилизировался на идеологических основаниях, выработанных прежней политической системой. Подтверждением этому является тот факт, что традиционный пласт посланий в обозначенный период был представлен ценностями «порядок» и «достаток» (в 2001 г. 2-ое и 6-ое места в иерархии; в 2002 г. 2-ое и 4-ое места соответственно). Кроме того, в ценностно-нормативный комплекс посланий были возвращены витальный («стабильность» в 2001 г. и «безопасность» в 2002 г.) и силовой («защита» и «твердость») компоненты (прил. 3, табл. 20).

Наиболее значительные изменения коснулись модернизационной основы посланий. Во-первых, резко сокращается число упоминаний таких дифференцирующих общество ценностей, как «демократия» и «свобода». Во-вторых, помимо прочих либеральных понятий акцент делается на инструментально нагруженной категории «собственность» (4-ое место в 2001 г. и 6-ое место в 2002 г.). Следовательно, в политическом дискурсе избегаются ценности, в наибольшей степени неоднозначно понимаемые различными слоями общества и артикулируются те из них, которые связаны с реальными, ощущаемыми на партикулярном уровне, результатами преобразований.

Следующий период (2003 – 2004 гг.) можно назвать этапом «корректировки». Во-первых, в равновесное состояние приводятся традиционный и модернизационный компоненты посланий. Первый из обозначенных компонентов несколько расширяется за счет таких категорий, как «патриотизм» (3-е место в 2003 г.) и «справедливость» (8-ое место в 2004 г.). При этом последняя из анализируемых категорий наряду с ценностями «достаток» и «порядок» действительно занимает высокие статусные позиции в общей ценностной иерархии россиян (в 2003 г. 28, 37 и 21 % соответственно). Во-вторых, в перечень модернизационных ценностей возвращаются «демократия» (9-ое место в 2003 г. и 6-ое место в 2004 г.) и «свобода» (2-ое место в 2004 г.). При этом существенно снижается значимость ценностей, образующих «силовую» составляющую посланий (в 2003 г. обозначенная составляющая была представлена только одной позицией – «сила»; в 2004 г. ценностей данного порядка нет среди десятка понятий, лидирующих в иерархии), - прил. 3, табл. 20.

Позитивным является то, что в 2003 – 2004 гг. в программных заявлениях Президента РФ присутствуют компоненты, которые условно можно назвать «социальными» ценностными ориентациями. В послании 2003 г. достаточно высокие статусные позиции заняли ценности «здоровье» (4-ое место) и «труд» (7-ое место в послании; 9-ое место (25 %) в иерархии россиян). В 2004 г. ситуация мало изменилась: 7-ое и 9-ое места принадлежат ценностям «здоровье» и «семья» соответственно. При этом понятие «семья» считают самым важным (по данным 2003 г.) 46 % россиян.

Следует отметить, что эволюция ценностных ориентаций, выраженных в посланиях Президента РФ, характеризуется не столько взаимозависимостью традиционной и модернизационной составляющих, сколько взаимообусловленностью структуры и содержания силового (реже витального) и модернизационного компонентов. Так, отказ от либеральной/ демократической риторики, как правило, сопровождается расширением присутствия в рассматриваемых документах силового или витального (в последние годы социального) компонентов. Результаты всероссийских опросов свидетельствуют о том, что в граждане в качестве приоритетных «для себя» чаще выбирали ценности витальной (в августе 2003 г. «безопасность» в качестве важнейшей ценности выбрали 43 %; «стабильность» - 25 %) и модернизационной («права человека» - 34 %; «закон» 31 %) групп. Тогда как в политической плоскости предпочтение латентно отдавалось «силовым» ценностным ориентациям (например, по данным ФОМ, в 2000 г., отвечая на вопрос о том, какие из понятий в качестве наиболее важных выбрал бы В. Путин, 13 % россиян выбрали позицию «твердость», 9 % - «защита» и 7 % - «сила»).

Период 2005 – 2007 гг. можно назвать этапом формирования новой идеологической доктрины. В 2005 г. ценностные приоритеты, обозначенные в послании Президента, приобрели системность и структурированность. Первый уровень иерархии составили модернистские «свобода», «демократия», «права человека» (1-, 2-, 4-ые места соответственно), которые, тем не менее, уравновешиваются такой традиционной ценностью, как «справедливость» (3-е место). По сравнению с предыдущим годом, ориентации «силового» блока послания («закон», «безопасность», «защита») увеличивают свою значимость и представляют собой второй уровень ценностной иерархии. Тогда как на третьем уровне располагаются инструментальные и одновременно «достижительные» ценности материального достатка, собственности и успеха. Однако, несмотря на внутреннюю целостность, обозначенная иерархия не в полной мере совпадала с запросами большинства граждан (ценности безопасности и материального достатка были для них гораздо более значимыми, чем политические права и свободы).

В 2006 - 2007 гг. идеологическая доктрина «суверенной демократии» уже сформулирована, и это находит отражение в изменении текста послания. Во-первых, основной акцент сделан на анализе глобальных тенденций развития мировой системы. Исходя из этого, в качестве особенно значимых категорий позиционируются такие, как «мировая система» (1-ое место), «национальная безопасность» (3-е место), «мировые державы» (что соответствует идеям большей открытости, но сохранения идентичности, большей включенности в мировые процессы, но обеспечения суверенитета). Сближение с ценностными предпочтениями россиян произошло также благодаря высоким статусным позициям и расширению перечня приоритетов социального блока («семья» (2-ое место), «труд» (6-ое место), «здоровье» (8-ое место)). Как и в 2005 г., третий, в наибольшей степени структурированный уровень составили либеральные инструментальные ценности: «бизнес», «права человека», «собственность», «ответственность».

Интент-анализ посланий Президента РФ Федеральному Собранию РФ позволяет применить к текстам последних типологию политических установок, предложенную Р. Патнэмом. Данная типология особенно важна для настоящего исследования, так как делает возможным применение интент-анализа[111] программных документов элит на основе использования таких интенциональных категорий, как «Мы» (стилистические политические установки), «Они» (интерперсональные политические установки) и «Ситуация» (когнитивные и нормативные политические установки). Использование обозначенного комплекса методов позволило выделить тенденцию доминирования стилистических (интенционная категория «Мы») установок над всеми другими (в 2000 – 2004 гг. «самопрезентация» преобладала над иными интенциями президента, закрепленными в его программных заявлениях) (прил. 3, табл. 22). Данная ситуация была особенно характерна для послания 2000 г. (стилистические установки составили более 50 % от общего числа интенций) и связана с необходимостью позиционирования нового политического лидера страны. Специфика рассматриваемого документа заключается в равенстве положения в иерархии интерперсональных (интенционная категория «Они») и когнитивных (интенционная категория «Ситуация) установок.

В целом по сравнению с посланиями 1996 – 1999 гг., интенциональная категория «Они» не только уступила позиции в иерархии (например, в послании 1996 г. интерперсональные установки были преобладающими), но и изменилась содержательно. Если в период функционирования режима Б. Ельцина категория «Они» предполагала, прежде всего, идеологических оппонентов (в 1996 – 1999 г. превалировали такие интенции, как «обвинение», «критика», «дискредитация» и другие), то на этапе становления режима В. Путина «Они» - это чаще всего внешнеполитические партнеры и оппоненты.

Следовательно, у нового режима не возникает потребности позиционировать себя относительно «других» участников политической борьбы. Об этом свидетельствует тот факт, что в последующие годы значение интерперсональных установок по отношению к стилистическим будет постепенно уменьшаться (от 15 % упоминаний в 2000 г. до 9 % в 2005 г.). Таким образом, исследуемый документ может претендовать на внутреннюю консолидацию только тех элементов элиты, которые в качестве основы для своей идентификации избрали ориентацию на действующего президента. Самопрезентация президента строится от когнитивного образа ситуации в стране (в 2000 г. 8,1 % интенций в послании относились к анализу ситуации, выраженному в отрицательных оценках; в 2001 г. – 22,3 %). Наиболее существенные изменения наблюдаются в посланиях за 2002 – 2004 гг., однако касаются они не столько структуры политических установок, сколько содержания интенциональных категорий.

Во-первых, наметилась тенденция увеличения числа положительных и нейтральных (оценивание и информирование) упоминаний «ситуации» в стране (в 2002 г. - 4,9 % от общего числа интенций, входящих в категорию «Ситуация», носили положительный характер; в 2003 г. увеличивается значимость категорий, составляющих когнитивный слой политических установок, – 14,8 %). В 2004 г. наличествует своего рода противопоставление нормативных (представления о том, как должна функционировать политическая система) и когнитивных (знания о том, как она (ПСО) функционирует на практике) установок. Так, число упоминаний нормативной интенции «анализ ситуации» со знаком «минус» совпало с количеством понятий, составляющих когнитивную установку «информация» (8,1 и 9 % соответственно). До этого момента нормативные политические установки преобладали над когнитивными, т. е. терминальные представления о «должном» не подкреплялись информацией об инструментах преодоления проблем. Следовательно, разрыв между терминальными и инструментальными ценностными ориентациями характерен не только для массового сознания, но проявляет себя и на уровне элит.

Во-вторых, в 2002 – 2003 гг. несколько увеличивается значимость (число упоминаний) интенций, входящих в категорию «3-я сторона» (общество) (16,1 и 21,6 % соответственно). При этом доминируют такие нормативные интенции, как «кооперация» и «побуждение». Особое место общества в системе установок рассматриваемого периода объясняется, на наш взгляд, вступлением страны в новый электоральный цикл. Показательно, что уже в 2004 г. уровень апеллирования к обществу значительно снижается (только 10,8 % интенций в послании можно отнести к категории «3-я сторона»), хотя содержание интенций «взаимодействия с обществом» остается прежним. Исходя из этого отметим, что в наименьшей степени в посланиях Президента отражены интерперсональные политические установки, связанные с механизмами идеологического самоопределения и коммуникации обществом. Поэтому на протяжении исследуемого периода (2000 – 2004 гг.) наблюдалась гипертрофия стилистических установок («самопрезентация» и «презентация своих сторонников»), компенсирующая неопределенность и эклектичность ценностно-нормативного комплекса. Подобные концепции стимулируют внешнюю и внутреннюю консолидацию общества вокруг политического лидера, а не ценностных ориентаций, идеологии или долгосрочной программы развития государства.

В посланиях 2005 - 2006 гг., с одной стороны, во многом сохранились тенденции, наметившиеся ранее, с другой стороны, увеличилась значимость интенциональных категорий, отражающих усиление потребности в идентификации позиции относительно других политических сил. Произошедшие изменения, скорее всего, связаны с подготовкой к новому электоральному циклу (2007 – 2008 гг.). Несмотря на то, что стилистические установки (интенциональная категория «Мы») продолжают доминировать, «самопрезентация» усиливается «презентацией своих сторонников» (по 6 % соответственно; большую выраженность интенция «презентации своих сторонников» имела только в 2000 г.). Кроме этого, усиливаются позиции интерперсональных установок (интенциональная категория «Они»; «безличное обвинение» – 2 %, «критика» – 3 %). Подчеркнем, что расширяется перечень интенций, используемых в этом контексте (за счет использования таких из них, как «разоблачение», «размежевание»).

Вместе с тем, изменения в интенциональной категории «3-я сторона», сопряженной с установками на коммуникативное взаимодействие с обществом, связаны со стремлением к формированию позитивного консенсуса (на основе общих интересов и партнерского взаимодействия с властью). Об этом свидетельствует увеличение значимости интенций «кооперация» (9 %; большая величина бала зафиксирована только в 2003 г.) и «побуждение» (ее величина впервые за весь период исследований достигла 13 %). Данное предположение также подкрепляется тем, что в интенциональной категории «Ситуация» наблюдается явное снижение негативных оценок (3 %) при увеличении нейтральных (7 %) и позитивных (8 %).

3.2. Сопряженность ценностных ориентаций массовых

и элитных групп

Усилия, связанные с формированием правящим режимом предпосылок для консолидации демократии, в некоторой степени подкрепляются положительными тенденциями в развитии консолидационного потенциала общества. По сравнению с периодом конца 90-х гг. ХХ в., в 2003 – 2004 гг. представления граждан относительно оснований консолидации общества стали более определенными и непротиворечивыми. Так, по результатам опросов общественного мнения, проведенных в Тульской области в обозначенный период, ядро интегрирующих идей составили: «законность и порядок» (64 % в 2003 г., 49,8 % в 2004 г.); «преодоление разобщенности и разрухи» (41,6 и 41,8 % соответственно); «правовое государство» (34,6 и 28,4 % соответственно); «социальная защищенность» (30,1 и 36,1 % соответственно), - прил. 3, табл. 23. Тогда как являющиеся производными «советской» ментальности, идеи «возвращения к социалистическим ценностям» и «противостояния Западу» в большей степени дифференцировали общество (данные позиции поддерживало наименьшее число респондентов).

В 2005 – 2006 гг. ситуация практически не изменилась (интегрирующие идеи стабильно сохраняют свой статус в иерархии альтернатив). Однако следует подчеркнуть, что на уровне массового сознания наблюдается скорее традиционный «негативный консенсус» (против беззакония, социальной незащищенности, разобщенности). Еще одна особенность данного этапа развития заключается в том, что в системе политических предпочтений, объединяющих большинство общества, усилились позиции внешнеполитических составляющих. Так, значительно увеличился рейтинг идеи «объединение славянских народов» (в 2006 г. 29,1 %). Большее количество респондентов по сравнению с прошлым периодом (17,7 %, преимущественно женщины старше 60 лет и мужчины в возрасте 18 - 40 лет) воспринимают Запад в качестве противника, и только 5 % опрошенных считают, что идея сближения с Западными странами сможет сплотить российских граждан (в данном случае, наоборот, наблюдается снижение рейтинга этой позиции). Причины подобных изменений во взглядах респондентов, скорее всего, отражают их отношение к событиям, связанным со становлением прозападных режимов в ряде постсоветских государств. С нашей точки зрения, обозначенная позиция в определенной мере соответствует идеологической доктрине «суверенной демократии», внешнеполитический аспект которой В. Путин раскрыл в начале 2007 г. на международной конференции в Мюнхене. Заметим, что в целом более полное отражение интегративные идеи, распространенные в массовой среде, находят именно в предвыборных и программных заявлениях главы государства, эклектичность взглядов которого является органичной и конструктивной (так как обусловлена спецификой исполнения президентом функций артикуляции и агрегирования интересов всего общества).

Признавая, что измерение консолидационного потенциала общества не может базироваться только на количественных методах, для уточнения их результатов мы использовали метод структурно-логической типологизации[112] , который состоит в последовательном применении трех процедур, реализованных в программном комплексе SPSS. На первом этапе применяется факторный анализ, позволяющий выявить взаимосвязи между понятиями-ценностями. На втором этапе используется кластерный анализ (метод K-Means). На третьем этапе с помощью процедуры построения решающих правил (метод C&RC из блока Answer Tree) определяются ядра кластера. Новый подход, предложенный авторами указанной методики, исходит из того, что структуру ценностной системы образуют не иерархии, а синдромы-сочетания ценностных выборов, состоящие из центральных (между которыми обнаружена наиболее тесная связь) и периферийных ценностей (между которыми наблюдается слабая положительная связь).

На графике собственных значений факторов (прил. 3, график 1) видно, что излом линии наступает после шестого фактора. Следовательно, основным континуумом, описывающим все разнообразие расположения ценностных предпочтений, является шестимерное факторное пространство. Факторный анализ осуществлялся на объединении данных двух опросов (в первом случае выбор позиций был неограничен, во втором – из отобранных ценностей респонденты должны были отметить самые значимые). Выявление наиболее значимых коэффициентов корреляции (Пирсона) каждого из шести факторов с отдельными словами-стимулами позволяет типологизировать их следующим образом (курсивом выделены те позиции, которые были выбраны в двух случаях):

-фактор 1: «твердость» , «успех» , «достоинство», «совесть», «достаток», «безопасность», «стабильность», «справедливость» ;

-фактор 2: «совесть», «порядок», «безопасность» , «здоровье»;

-фактор 3: «солидарность», «труд» , «достоинство», «мир» , «достаток», «закон»;

-фактор 4: «твердость», «солидарность», «духовность», «патриотизм» , «терпимость»;

-фактор 5: «достоинство», «религия», «права человека», «справедливость», «совесть», «здоровье»;

-фактор 6: «солидарность», «труд» , «духовность», «защита», «стабильность» (прил. 3, табл. 24).

На следующих этапах обработки данных в пространстве шести факторов были выделены три кластера и выявлены их ядра. Анализ матриц сопряженности свидетельствует о том, что именно три кластера практически полностью сохраняются без изменений (их относительные размеры оказались очень близкими). Относительная устойчивость полученной дифференциации кластеров подтверждает стабильность «ценностных синдромов». По результатам первого опроса, ядро первого кластера составляют такие ценности, как «твердость», «успех», «свобода», «достоинство» , «семья», «достаток», «стабильность», «здоровье». Ядерная часть второго кластера включает в себя следующие позиции: «твердость», «успех», «свобода», «справедливость» , «совесть», «порядок», «семья», «достаток», «безопасность», «стабильность», «здоровье». Тогда как «совесть», «порядок», «семья», «мир» , «безопасность», «здоровье» образуют основу ядерной части третьего кластера (прил. 3, табл. 25).

Однако данные второго опроса существенно уточняют ценностные приоритеты представителей различных кластеров. Так, доминирующая позиция в первом кластере принадлежит ценности «свобода» (при этом периферию представляют «демократия», «права человека», «закон», «патриотизм» и др.), во втором кластере превалируют «семья» и «здоровье» (в качестве периферийных выступают «труд», «солидарность», «духовность» и др.), в третьем кластере наряду с указанными во втором случае приоритетами высоким уровнем значимости обладает ценность «порядок» (периферийными являются «сила», «твердость», «закон», «держава» и др.). Принадлежность респондентов к конкретному кластеру, прежде всего, зависит от возраста (первый кластер представлен преимущественно младшей возрастной категорией (от 18 до 30 лет), второй – младшей и средней возрастными группами (от 31 до 60 лет), третий – опрошенными старше 60 лет) и соответственно наличия определенных социальных ресурсов.

Очевидно, что выделенные в кластерах ядра сопряжены с категориями, которыми оперирует современная политическая правящая элита. Вместе с тем смысл, вкладываемый в содержание интегрирующих ценностей массовыми и элитными группами, не совпадает. Например, в первом кластере такая ценность, как «свобода» связана с личным «успехом» и «достатком», а не с «демократией», «правами человека» или «законом». Таким образом в вербальном поведении выражается атомизированный индивидуализм. Во втором кластере наблюдается взаимообусловленность социальных условий и личного успеха, так как ценности «семья», «здоровье», «достаток» дополняются категориями «справедливость» и «совесть». Однако ценности, отражающие потребность в личном успехе, дистанцированны от инструментальных категорий «труд» и «собственность». Следовательно, данная позиция достаточно близка к патерналистской (достижение «справедливости» рассматривается не как результат собственных усилий). Сочетание приоритетов «семьи», «здоровья», «порядка» в третьем кластере не связано с категориями правового содержания. Исходя из этого, можно предположить, что для респондентов, входящих в этот кластер, прежде всего, важен порядок в социальной сфере и сфере безопасности (т.е., также характерен высокий уровень апеллирования к государству).

Таким образом, анализ ценностного аспекта демократической консолидации демонстрирует сочетание «навязанного консенсуса» элит, с одной стороны, и достижение ценностной стабилизации (по мнению Л. Бызова[113] , унификации) массового сознания, - с другой. Несмотря на то, что ценностные приоритеты правящей элиты, закрепленные в программных документах, все больше соответствуют запросам общества, на наш взгляд, говорить о ценностном консенсусе преждевременно. Потому что, во-первых, массовые и элитные группы по-разному понимают одни и те же ценности, а во-вторых, сохраняется разрыв между вербальным и инструментальным уровнями политического поведения. И если на ценностном уровне консолидационного процесса все же наблюдаются определенные позитивные предпосылки, то на поведенческом уровне таковых гораздо меньше.

Для подтверждения этой гипотезы мы использовали кластерный анализ при обработке данных опроса, проведенного в апреле 2006 г. Определив количество кластеров на основании математического метода, основанного на выделении коэффициента конгломерации (восемь кластеров) и проведя процедуру измерения значимости кластеров, мы пришли к выводу о том, что основные группы респондентов можно рассмотреть по трем кластерам , что подтверждается высокими процентами валидности распределения (прил. 3, дендрограмма 1). В качестве переменных мы использовали следующие:

-оценку потенциала влияния институтов социального представительства (прил. 3, табл. 26 - 29);

-уровень доверия к институтам социального представительства (прил. 3, табл. 30);

-вовлеченность в деятельность институтов социального представительства (прил. 3, табл. 31);

-представление о порядке финансирования институтов социального представительства (прил. 3, табл. 32) и др.

На основе сравнения базовых показателей и переменных мы выделили ряд специфических особенностей, характеризующих каждый из трех кластеров. Для респондентов, составляющих первый кластер, свойственны следующие отличительные черты:

-низкий уровень оценки потенциала влияния институтов социального представительства (по сравнению с другими кластерами, в данном случае наблюдается самое большое число респондентов, выбравших позицию «нет, не оказывают влияние»);

-существенная доля негативных оценок характера влияния различных общественно-политических структур на ситуацию в стране и в регионе (по сравнению с другими кластерами, респонденты этой группы реже выбирают положительные оценки);

-доверие к организациям, преимущественно дистанцированным от политической сферы (церковь, СМИ);

-низкий уровень вовлеченности в деятельность общественных организаций, непонимание их сущности и функций (позиция о финансировании центральной властью является доминирующей);

-низкий уровень вовлеченности в деятельность политических партий (почти 20 % респондентов считают необходимым запрет деятельности оппозиционных партий, но при этом 14,6 % ориентированны на поддержку партии КПРФ);

-низкий уровень информированности относительно изменений в избирательном и партийном законодательстве (только 6,3 % знают о введении 7 %-го барьера на выборах в Государственную Думу РФ), при этом почти 30 % считают, что президент должен представлять какую-либо из партий;

-самое большое количество респондентов (89,6 %), считающих необходимым цензурирование всех материалов СМИ.

Исходя из этого подчеркнем, что данная группа респондентов в меньшей степени ориентирована на сохранение демократических прав и свобод и ради достижения определенного уровня порядка (третий кластер в исследовании ценностей) поддержала бы отказ от некоторых из них (свобода слова, плюрализм политических партий). Тип поведения характерный для респондентов, составляющих первый кластер, условно можно назвать «иррационально-пассивным», или «советским». Его носителями являются преимущественно представители старшей возрастной категории (72,9 % - старше 60 лет; 14,6 % - от 50 до 59 лет; 10,4 % - от 40 до 49 лет), женщины (77,1 %), пенсионеры (81,3 %), имеющие среднее (45,8 %) и высшее (25 %) образование.

Для представителей второго кластера характерны следующие отличительные особенности:

-достаточно высокий уровень оценки потенциала влияния различных социально-политических институтов на ситуацию в стране (особенно СМИ и политических партий – 61,3 и 38,8 % соответственно) и низкий уровень аналогичной переменой применительно к региону;

-преимущественно рациональная оценка характера влияния социально-политических институтов (доминирует вариант ответа «в чем-то положительный, в чем-то отрицательный»);

-низкий уровень доверия по отношению к институтам социально-политического представительства (по сравнению с другими кластерами, в данном случае самая большая доля респондентов (43,8) не доверяет никому), относительной поддержкой пользуются СМИ, профсоюзы, церковь и правозащитные организации;

-самый высокий уровень вовлеченности в деятельность профсоюзов (22,5);

-средний уровень осведомленности об изменениях, произошедших в избирательном и партийном законодательстве (11,3 %);

-с одной стороны, ориентация на «партию власти» (25 %), с другой стороны, осторожное отношение к «партизации» власти (65 % считают, что России не нужен партийный президент);

-более прагматичное представление о сущности общественных организаций (оценивая источники их финансирования 47,5 % респондентов этой группы указали на позицию «членские взносы»);

-несмотря на то, что более 77 % считают цензуру материалов СМИ необходимой, 38,8 % респондентов рассматривают эту меру приемлемой в отношении информации адресованной детской и молодежной аудитории.

Следовательно, данный тип поведения можно назвать «рационально-пассивным» или «промежуточным» , сочетающим в себе ряд противоречивых черт. Большая информированность и сложность представлений относительно политической инфраструктуры общества, рациональные и прагматичные оценки деятельности институтов социально-политического представительства дополняются низким уровнем вовлеченности в те или иные общественно-политические структуры, ориентаций на федеральный уровень политики. Вместе с тем, позитивным является то, что большинство респондентов этого кластера не готовы отказаться от такого достижения демократического перехода, как многопартийность (70 %). В рассматриваемую группу респондентов входят: в равной мере и мужчины (48,8), и женщины (51,3 %), преимущественно имеющие высшее образование (48,8 %), трудоспособного возраста (32,5 % - от 40 до 49 лет; 26,3 % - от 30 до 39 лет; 21,3 – от 50 до 59 лет), служащие (32,5 %), специалисты, задействованные в бюджетной сфере (21,3 %) и рабочие (31,3 %).

Респондентов, входящих в третий кластер отличают следующие особенности:

-достаточно высокий уровень оценки потенциала влияния различных социально-политических институтов на ситуацию в стране (особенно СМИ и политических партий – 64 и 68 % соответственно; исключение составляют общественные объединения) и низкий уровень аналогичной переменой применительно к ситуации в регионе;

-в отличие от представителей первого и второго кластеров, респонденты данной группы доверяют не только СМИ и церкви (40 и 8 % соответственно), но и экологическим, правозащитным, молодежным организациям;

-низкий уровень вовлеченности в деятельность общественных объединений и политических партий;

-большая определенность партийных ориентаций (44 % считают, что их интересы выражает партия «Единая Россия», 12 % - «Родина»);

-самый высокий уровень информированности относительно нововведений в законодательстве (24 % знают о введении 7 %-го барьера);

-как и в первом кластере, здесь наблюдается существенная доля респондентов, рассматривающих государственные органы в качестве источника развития институтов социально-политического представительства;

-самый низкий уровень поддержки введения цензуры (56 %).

Таким образом, поведение респондентов третьего кластера иллюстрирует эффект «стоячей волны», при котором запрос на институты гражданского общества, либерализация сознания (не готовы отказаться ни от многопартийности, ни от свободы слова) не дополняются установками на общественно-политическую активность. Он характерен для учащейся молодежи (96 % - от 18 до 29 лет; 80 % - студенты), в равной мере как для юношей (56 %), так и для девушек (44 %). В целом сравнительный анализ трех кластеров позволяет сделать вывод о наличии тенденции, в соответствии с которой степень приверженность к терминальным демократическим ценностям уменьшается с увеличением возраста респондентов.

Кластерный анализ ценностного и поведенческого уровней консолидации свидетельствует о наличии ряда позитивных предпосылок таких, как стабилизация ценностных ориентаций, позитивное отношение к деятельности институтов социально-политического представительства, расширение перечня элементов политической инфрастуктуры пользующихся относительным доверием граждан. И самое главное, значительная доля респондентов (преимущественно во втором и третьем кластерах) рассматривают демократические принципы в качестве «правил игры», отказ от которых, по их мнению, приведет к дестабилизации общества. Вместе с тем, пассивность, апеллирование к государству, доверие преимущественно к наиболее дистанцированным от жителей региона федеральным структурам образуют ключевые проблемы консолидации на поведенческом уровне.

В результате исследования особенностей формирования правящей элитой предпосылок консолидации трансформирующегося общества, мы пришли к следующим выводам.

1. Использование совокупности различных подходов к исследованию факторов, форм, особенностей интеграционных процессов в условиях трансформации политической системы российского общества позволяет сделать вывод о том, что правящей элитой создаются институциональные предпосылки для обеспечения процесса консолидации общества, реализация которого сопряжена с рядом противоречивых тенденций. Так, режимная консолидация, стабилизировавшая функционирование политической системы, обеспечивается такими механизмами, как высокий уровень легитимации главы государства и централизация федерации; основанием внутриэлитной консолидации в субъектах федерации является сплочение вокруг главы местной исполнительной власти, а не приверженность политических акторов к демократическим нормам; в процессе партийной консолидации сочетаются как дефрагментация, так и навязанный консенсус.

2. «Навязанный» внутриэлитный консенсус, отражающий институциональный уровень консолидации, выражается также в том, что «партия власти» становится элементом политической системы, чья деятельность направлена на ретрансляцию интегрирующих общество ценностей и норм. Идеологические предпочтения партии «Единая Россия» эволюционировали от эклектичного набора популярных лозунгов до формирования праволевоцентристской доктрины, в наибольшей степени соответствующей позиции партии-модератора. Сегодня складывание структурированной системы ценностных ориентаций «партии власти», сочетающей консервативные, либеральные и традиционные (универсальные) элементы, дополняется доктриной «суверенной демократии», которая, с одной стороны, стимулирует негативную мобилизацию общества, с другой стороны возвращает демократии позитивный смысл, дистанцированный от опыта 90-х гг. ХХ в.

3. Вытеснение антисистемной оппозиции на периферию политической системы привело к формированию второй «партии власти», занимающей в политическом спектре левоцентристскую позицию. Вместе с тем обращает на себя внимание тот факт, что две идеологически дифференцированные партии («Единая Россия» и «Справедливая Россия»), претендующие в своей деятельности на системообразующий статус, опираются на один и тот же ресурс – высокий уровень лояльности населения по отношению к национальному лидеру.

4. Эволюция ценностных приоритетов, обозначенных в Посланиях Президента РФ к Федеральному Собранию РФ, включала несколько этапов: «воспроизведения» (воспроизводились многие социокультурные нормы, заложенные прежней системой власти) - «стабилизации» (новый режим стабилизировался на идеологических основаниях, выработанных прежней политической системой) - «корректирования» (изменение структуры и приоритетов в ценностных ориентациях). Главная особенность программных документов в 2000-х гг. заключается в доминировании стилистических установок над интерперсональными. Следовательно, исследуемый документ может претендовать на внутреннюю консолидацию только тех элементов элиты, которые в качестве основы для своей идентификации избрали ориентацию на действующего президента.

5. Позитивным является тот факт, что по сравнению с предыдущим периодом развития страны, в настоящее время программные заявления отличаются большей опорой на традиционные для российского массового сознания идеи и направленностью на артикуляцию инструментальной составляющей данного политического документа. Вместе с тем основной тенденцией, отражающей суть изменений ценностных предпочтений в посланиях, выступает увеличение значимости социальных, силовых и витальных компонентов за счет сокращения модернизационных составляющих. Исходя из этого, можно определить, что политическая система воспроизводит своего рода полицеизм, предлагая приемлемые для большинства терминальные ценности.

6. Использование метода структурно-логической типологизации подтверждает, что выделенные в кластерах ядра сопряжены с категориями, которыми оперирует современная политическая правящая элита. Следовательно, анализ ценностного аспекта демократической консолидации демонстрирует сочетание «навязанного консенсуса» элит, с одной стороны, и достижение ценностной стабилизации массового сознания - с другой. Несмотря на то, что ценностные приоритеты правящей элиты, закрепленные в программных документах, все больше соответствуют запросам общества, массовые и элитные группы по-разному понимают одни и те же ценности. Кроме этого, сохраняется разрыв между вербальным и инструментальным уровнями политического поведения.

7. Исследование поведенческого уровня общественного консенсуса с помощью процедуры кластерного анализа позволило выделить три типа поведенческих стратегий, ни один из которых не соответствует базовым параметрам демократической консолидации. Пассивно-иррациональный и пассивно-рациональный типы, свойственные для старшей и средней возрастных групп соответственно, демонстрируют отчужденность существенной доли населения от политического процесса. В поведении представителей молодого поколения проявляется так называемый эффект «стоячей волны», при котором либерализация сознания сочетается с пассивностью в общественно-политической сфере. Тем не менее, именно представители второго и третьего кластеров не готовы отказаться от таких завоеваний 90-х гг. ХХ в., как политический плюрализм и свобода слова. Следовательно, стабилизация ценностной системы (консолидация - адаптация) не сопровождается процессами социальной интеграции и формирования нормативного консенсуса, закрепляющими стратегии политического поведения, необходимые для реализации базовых демократических процедур.

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

В результате исследования установлено следующее.

Результативность трансформационного процесса, качество демократического режима во многом зависят от ценностных ориентаций и политических установок элитных групп федерального, регионального и муниципального уровней. Консолидационный потенциал российского общества существенно ограничивает «разделенная»/«фрагментированная» элитная структура, детерминирующая следующие черты политического процесса: разрыв между культурным потенциалом элиты и темпами развития «культуры участия» населения; сужение сферы влияния традиционных форм политической коммуникации между элитой и массами; размытые параметры идейно-ценностной идентичности элитных и массовых групп; низкий уровень рефлексии группового интереса в массовых слоях при значительном уровне артикуляции интересов элитных групп, определяющих приоритеты развития.

Формирование ценностных систем постсоветских политических элит происходило в условиях олигархизации политического режима, внутриэлитного размежевания, сохранения «властного монизма» и деидеологизации, т.е. на фоне тенденций, продуцировавших дезинтеграцию, дезориентацию и ценностную маргинализацию общества, ценностную бессубъектность элит. Коэволюция ценностных ориентаций элитных и массовых групп в трансформирующейся России включает в себя несколько этапов. На протяжении первого из них (1985 – 1993 гг.) шли процессы ценностной плюрализации элит (главная линия размежевания – демократы/коммунисты). На втором этапе (1994 – 1997 гг.) в большей мере проявились ценностные противоречия между элитными и массовыми группами (западничество/традиционализм). Для третьего этапа (1997 – 2000 гг.) характерно обострение раскола между обществом и властью и внутри политической элиты, свидетельствовавшее об исчерпании ресурсов прежнего политического режима. В настоящее время поляризация элит нивелирована процессами контролируемой (управляемой) консолидации.

На этапе становления ценностная платформа нового режима сочетала либеральные, консервативные и социал-демократические положения, не связанные с идеями, активно дифференцирующими общество (копирование западных образцов развития, «удаление» государства из социально-экономической сферы). Акцент делался на идеях преимущественно интегративной направленности (порядок, обеспечение законности, стабильность, возрождение, прогрессивное и поступательное развитие). Значимым моментом выступало определение государства координатором экономических и социальных сил страны (именно эта проблема является основной в идеологическом размежевании российских партий).

Представленная президентом платформа претерпела значительную эволюцию. Ценности и нормы, содержащиеся в ней, органично встраивались в существующую систему политических отношений и институтов. Если в период первой легислатуры президента преимущественно воспроизводились и стабилизировались социокультурные нормы, заложенные прежним режимом власти, то в период второй легислатуры в комплекс ценностных приоритетов были внесены коррективы. С одной стороны, программные заявления в 2000-х гг. отличаются большей опорой на традиционные для российского массового сознания идеи и направленностью на артикуляцию инструментальной составляющей данного политического документа (строительство «суверенной демократии»). С другой стороны, тенденцией, отражающей суть изменений ценностных предпочтений в посланиях выступает увеличение значимости социальных, силовых и витальных компонентов за счет некоторого сокращения модернизационных составляющих, что во многом отражает запросы общества. Представляется, что именно с персонифицированной легитимностью, угрожающей процессу воспроизводства политической системы, связано возвращение в политический дискурс главы государства (послания 2004 – 2007 гг.) таких модернизационных ценностей, как «демократия» и «свобода».

В процессе строительства партийной системы, эволюционирующей от поляризации и фрагментации к состоянию умеренного плюрализма, ни одной из политических партий не удавалось сформулировать национальный проект, соответствующий состоянию элиты и запросам общества. Начальный этап ценностного самоопределения партийной элиты в России (1991 – 1999 гг.) сопряжен с такими характеристиками их ценностно-нормативных систем, как терминальная ориентированность, «ценностное камуфлирование», существенный дифференцирующий потенциал. Латентность и эклектичность ценностных ориентаций в определенной мере были преодолены к избирательному циклу 2003 г. (ценностные приоритеты правых партий оказались несовместимыми с социальными запросами большинства населения; ценностный образ левых партий стабилизировался в стереотипах, сложившихся в советский период развития). Идеология «государственного капитализма», «управляемой демократии», носители которой дистанцировались от существующих в России общественно-политических течений (платформа «партии власти» эволюционировала от государственно-патриотической риторики к статусу правого/левого центра), в наибольшей степени соответствует ценностям и нормам, разделяемым россиянами, и открывает перспективы эффективного внутриэлитного и межгруппового диалога. Однако до сих пор партийное коалиционное строительство происходит по типу создания блока «с доминирующим участником», предполагающему поглощение меньших партий и укрепление монопольной позиции «партии власти».

В нынешней России политическая инфраструктура институционально и социально оформляется, статусное распределение внутри нее в большей мере зависит не от способностей артикулировать и агрегировать интересы масс, а от приближенности к тому или иному источнику власти. В качестве же фактора политической трансформации и дальнейшей демократизации российского общества процесс ценностно-нормативной интеграции элит возможен в условиях открытого плюралистического и конкурентного политического пространства.

В сложных условиях формирования федерализма, сменивших друг друга противонаправленных процессов децентрализации и централизации, в российских регионах сформировались дифференцированные идейные концепции и ценностные системы. Основными критериями ценностной дифференциации региональных элит и масс выступают: политические установки относительно функционирования политической системы, взаимодействия с институтами гражданского общества, локус социальной ответственности. Выявленные посредством типологизации «советский», «расколотый» и «переходный» типы ценностных систем региональных элит существенно отличаются между собой как по степени институциональной легитимности, так и по уровню когерентности с ценностными приоритетами россиян.

В большей степени адекватен указанным параметрам «переходный » тип ценностной системы, совмещающий рыночные и иные либеральные представления с экстернальным локусом ответственности, что соответствует атрибутам институционального порядка современной России. Наименее предпочтителен «расколотый» тип ценностной системы, сочетающий полярные позиции: политические установки «советского» (централизм, державничество) и экономические приоритеты «переходного» (рыночная экономика, социальная самостоятельность граждан) типов систем. В целом значительные сегменты элитных групп, различающихся по принадлежности к тому или иному типу ценностной системы, являются носителями советской ментальности.

Сопоставление переменных, выделенных в системе когнитивных и нормативных, интерперсональных и стилистических установок региональной элиты, позволяет оценить близость мировоззренческих характеристик ее представителей и советских элит. Предпринятый нами сравнительный анализ политических установок элитных групп различных регионов России позволил определить следующие взаимозависимости:

- чем сильнее негативное отношение к системе советского периода и предпочтительнее рыночное развитие, тем более выражена децентралистская ориентация элитных групп относительно формы государственного устройства современной России;

- чем отчетливее приоритет государственного присутствия в экономике, тем существеннее централистская ориентация (выраженность ориентации на рыночную экономику значимо связана с «децентрализмом»);

- чем более негативные оценки респонденты высказывают по поводу настоящего периода развития страны и чем сильнее они поддерживают государственное регулирование экономики, тем более выражена централистская ориентация;

- чем ощутимее выраженность оптимизма экспертов относительно будущего развития страны, тем более определенными являются их позиции, касающиеся оптимальных форм экономического устройства и социального обеспечения;

- чем важнее система социального патронажа населения со стороны государства, тем более проявляется ориентация на централизацию государственной системы управления;

- чем существеннее ориентация на централизацию государства, тем в большей степени представления об оптимальной внешнеполитической стратегии связаны с ощущениями утраты самостоятельности России.

С одной стороны, наличие в ценностных системах ряда региональных элит ориентаций на централизованное государство, усиление государственного регулирования экономики, систему социального патронажа населения и сохранение суверенитета страны отвечает требованиям высшей властной элиты федерального уровня и запросам общества. С другой стороны, у части представителей региональных элит отрицание опыта советской России, базирующегося на социальном патронате государства, сочетается с доминированием экстернального локуса ответственности, т.е. с традиционными «советскими» представлениями о субъектах социальной ответственности.

В ходе исследования стратегий политического поведения в зависимости от «потенциала включенности» с помощью процедуры кластерного анализа респондентов выявлены три ценностных типа. Первый - «иррационально-пассивный, или советский» тип в наименьшей степени ориентирован на сохранение демократических прав, политическую активность и развитие институтов социально-политического представительства. Второй - «рационально-пассивный, или промежуточный» тип сочетает в себе ряд противоречивых черт: большую информированность и сложность представлений относительно политической инфраструктуры общества; рациональные и прагматичные оценки деятельности институтов социально-политического представительства, дополненные низким уровнем вовлеченности в те или иные общественно-политические структуры; ориентацию преимущественно на федеральный уровень политики. Для третьего типа характерен так называемый эффект «стоячей волны», при котором запрос на институты гражданского общества, либерализация сознания (не готовы отказаться ни от многопартийности, ни от свободы слова) не подкрепляются установками на общественно-политическую активность.

Современная Россия находится только в начале пути к многоуровневой консолидации. Использование комплекса подходов к анализу данной проблемы позволяет сделать вывод о том, что правящей элитой создаются институциональные предпосылки для обеспечения процесса консолидации общества. С точки зрения поведенческого подхода в России происходит складывание нормативного консенсуса особого типа, в котором процесс коммуникации между обществом и властью посредством политической мобилизации в большей степени подвержен влиянию ситуационных факторов. С позиций социологического подхода режимная консолидация обеспечивается формированием вертикали власти (централизацией отношений федеральной и региональной властей), устойчивого политического большинства (посредством вытеснения антисистемных акторов), а консолидация общества - достижением этапа консолидации-адаптации, выражающейся в массовом осознании невозможности реставрации прежней политической системы. Элитистский подход рассматривает партийную консолидацию как результат использования правящими элитами определенных политических технологий, таких, как высокий уровень доверия к президенту, функционирование партии власти, компромисс социальных и либеральных консерваторов, включенность государственной бюрократии.

Вместе с тем консолидация демократии традиционно базируется на иных принципах – децентрализации, конкурентности, плюрализма, несоблюдение которых придает интеграционным процессам управляемый, контролируемый, бюрократический характер. Достигнутый в постсоветский период уровень консолидации, тем не менее, отражает особенности российского общества, которое не готово к ценностному и поведенческому консенсусу по поводу демократии. Не соответствуют ему и качество элит, и степень функциональности политической инфраструктуры, и слабое развитие демократических институтов в целом. Режимная консолидация сегодня рассматривается действующей властью в качестве основной альтернативы угрозам внутренней и внешней десуверенизации, а также возможности реставрации политического влияния радикально левых или радикально правых сил, деятельность которых может быть направлена на разрушение созданной политической системы. Однако основная проблема ее воспроизводства заключается в характере политического режима (плебисцитарной демократии с сильной исполнительной властью), стабильность и актуальность которого для российского политического пространства в ближайшие десять лет подтверждается результатами электорального цикла 2007 – 2008 гг.

СПИСОК ИСПОЛЬЗОВАННЫХ ИСТОЧНИКОВ

И ЛИТЕРАТУРЫ

Нормативно-правовые акты

1. Указ Президента РФ от 1 сентября 2000 г. № 1602 «О Государственном Совете РФ» // Российская газета. 2000. 5 сентября.

2. Указ Президента РФ от 13 мая 2000 г. № 849 «О полномочном представителе Президента РФ в федеральном округе» // Собрание Законодательства РФ. 2000. № 20. Ст. 2112.

3. Указ Президента РФ от 20 мая 2004 г. № 649 «Вопросы структуры федеральных органов исполнительной власти» // Российская газета. 2004. 22 мая. № 106.

4. Указ Президента РФ от 9 марта 2004 г. № 314 «О системе и структуре федеральных органов исполнительной власти» // Российская газета. 2004. 12 марта. № 50.

5. Устав Ассоциации «Общественная палата Тульской области» // Гражданское общество: проблемы, исследования, перспективы развития. Тула.: Гриф и К, 2004. С. 172 – 179.

6. ФЗ «Об основных гарантиях избирательных прав и права на участие в референдуме граждан РФ» // Российская газета. 2004. 15 декабря.

7. ФЗ от 11 декабря 2004 г. № 159 «О внесении изменений и дополнений в ФЗ «Об общих принципах организации законодательных (представительных) и исполнительных органов государственной власти субъектов РФ» // Российская газета. 2004. 15 декабря.

8. ФЗ от 4 июля 2003 г. № 95 «О внесении изменений и дополнений в ФЗ «Об общих принципах организации законодательных (представительных) и исполнительных органов государственной власти субъектов РФ» // Российская газета. 2003. 8 июля.

9. ФЗ от 6 октября 2003 г. № 131 «Об общих принципах организации местного самоуправления в РФ» // Российская газета. 2003. 8 октября.

10. ФЗ РФ от 11 июля 2001 г. № 95 «О политических партиях» // Борисов И., Заславский С. Партии на будущих выборах. Новое законодательство. М.: Изд-во «Европа», 2005. С. 255 – 332.

11. ФЗ РФ от 31 июля 2000 г. № 31. «О внесении изменений и дополнений в ФЗ «Об общих принципах организации законодательных (представительных) и исполнительных органов государственной власти субъектов РФ» // Собрание Законодательства РФ. 2000. № 31. Ст. 3205.

12. ФЗ РФ от 5 августа 2000 г. № 113 «О порядке формирования Совета Федерации Федерального Собрания РФ» // Собрание Законодательства РФ. 2000. № 32. Ст. 3336.

Монографии

13. Алмонд Г. Сравнительная политология сегодня: Мировой обзор / Г. Алмонд [и др.]. М.: Аспект Пресс, 2002. 535 с.

14. Анохин М.Г. Политические системы: адаптация, динамика, устойчивость (теоретико-прикладной анализ. М.: Инфомарт, 1996. 305 с.

15. Арон Р. Демократия и тоталитаризм [Текст]. М.: Текст, 1993. 303 с.

16. Ахиезер А.С. Модернизация в России и конфликт ценностей. М., [Б.м.], 1993. 250 с.

17. Бергер П., Лукман Т. Социальное конструирование реальности. Трактат по социологии знания. М.: Изд-во «Медиум», 1995. 323 с.

18. Вебер М. Основные социальные понятия // Избранные произведения. М., [Б.м.], 1990. С. 602 - 633.

19. Гайдар Е.Т. Государство и эволюция. М., [Б.м.], 1995. 558 с.

20. Гельман В.Я. Трансформация в России: политический режим и демократическая оппозиция. М., [Б.м.], 1999. 240 с.

21. Гордон Л.А. Потери и обретения России в девяностых. Т. 1. Меняющаяся страна в меняющемся обществе. М., [Б.м.], 2000. 304 с.

22. Горшков М.К. Российское общество в условиях трансформации: мифы и реальность (социологический анализ). 1992 – 2002 гг. М.: РОССПЭН, 2003. 512 с.

23. Грачев М.Н., Мадатов А.С. Демократия: методология исследования, анализ перспектив. М.: Изд-во «АЛКИГАММА», 2004. 128 с.

24. Грушин Б.А. Четыре жизни России в зеркале опросов общественного мнения. Очерки массового сознания россиян времен Хрущева, Брежнева, Горбачева и Ельцина. В 4 кн. Жизнь 1-я. Эпоха Хрущева. М.: Прогресс – Традиция, 2001. 619 с.

25. Даль Р. Демократия и ее критики. М.: РОССПЭН, 2003. 576 с.

26. Даль Р. О демократии. М., [Б.м.], 2000. 208 с.

27. Дарендорф Р. После 1989. Мораль, революция и гражданское общество. Размышления о революции в Европе. М., 1998. 272 с.

28. Закария Ф. Будущее свободы: нелиберальная демократия в США и за ее пределами. М.: Ладомир, 2004. 383 с.

29. Заславская Т.И. Социетальная трансформация российского общества: деятельностно-структурная концепция. М.: Дело. 2002. 568 с.

30. Кирдина С.Г. Институциональные матрицы и развитие России. М.: ТЕИС, 2000. 213 с.

31. Кокошин А.А. Реальный суверенитет в современной мирополитической системе. Изд. 2-е, расшир. и доп. М.: ЛЕНАНД, 2005. 78 с.

32. Лапина Н.Ю., Чирикова А.Е. Регионы-лидеры: экономика и политическая динамика (на примере Ярославской и Самарской областей). М.: Изд-во Института социологии РАН, 2002. 324 с.

33. Лапина Н.Ю., Чирикова А.Е. Стратегии региональных элит: экономика, модели власти, политический выбор. М.: ИНИОН, 2000. 200 с.

34. Лейпхарт А. Демократия в многосоставных обществах: сравнительное исследование. М.: [Б.м.], 1997. 587 с.

35. Липсет С.М. Консенсус и конфликт. Очерки по политической социологии. М.: ИНИОН РАН, 1987. 33 с.

36. Локосов В.В. Трансформация российского общества. Социологические аспекты. М.: РИЦ ИСПИРАН, 2002. 252 с.

37. Медушевский А.Н. Демократия и авторитаризм: Российский конституционализм в сравнительной перспективе. М.: РОССПЭН, 1998. 650 с.

38. Мельвиль А.Ю. Демократические транзиты: теоретико-методологические и прикладные аспекты. М.: МОНФ, 1999. 106 с.

39. Мигранян А. Россия. От хаоса к порядку? (1995 - 2000). М.: МОНФ, 2001. 549 с.

40. Мы и они: Россия в сравнительной перспективе / под ред. В.А. Мау [и др.]. М.: Изд-во Института переходного периода, 2005. 240 с.

41. Норт Д. Институты, институциональные изменения и функционирование экономики. М.: Фонд экономической книги «НАЧАЛА», 1997. 188 с.

42. Общественный разлом и рождение новой социологии: двадцать лет мониторинга . М.: Новое издательство, 2008. 468 с.

43. Поляков Л.В. Политическая система современной России. М., [Б.м.], 2005. 123 с.

44. Поляков Л.В. Путинская Россия: политическая деградация или политическая модернизация. М.: ГУ ВШЭ, 2007. 20 с.

45. Пшеворский А. Демократия и рынок. Политические и экономические реформы в Восточной Европе и Латинской Америке. М.: РОССПЭН, 1999. 320 с.

46. Региональные элиты Северо-запада России: политические и экономические ориентации / под ред. А.В. Дуки. СПб.: Алетейя, 2001. 352 с.

47. Россия регионов: трансформация политических режимов / под ред. В.Я. Гельмана [и др.]. М.: «Весь мир», 2000. 376 с.

48. Россия, которую мы обретаем / отв. ред. Т.И. Заславская, З.И. Калугина. Новосибирск: Наука, 2003. 676 с.

49. Стиглиц Дж. Ревущие девяностые. Семена развала / пер. с англ. д. п. н. Г.Г. Пирогова. М.: Общественно-научный фонд «Современная экономика и право», 2005. 424 с.

50. Третий электоральный цикл в России / под ред. В.Я. Гельмана. СПб.: Изд-во Европейского университета, 2007. 294 с.

51. Туровский, Р.Ф. Центр и регионы: проблемы политических отношений. М.: Издательский дом ГУ ВШЭ, 2006. 400 с.

52. Фурман Д. Наши десять лет. Политический процесс в России с 1991 по 2001 год. СПб.: Летний сад, 2001. 446 с.

53. Хантингтон С. Политический порядок в меняющихся обществах. М.: Прогресс – Традиция, 2004. 480 с.

54. Хантингтон С. Третья волна. Демократизация в конце ХХ века. М.: РОССПЭН, 2003. 368 с.

55. Хобсбаум Э. Эпоха крайностей: Короткий двадцатый век (1914 - 1991). М.: Изд-во Независимая Газета, 2004. 632 с.

56. Шумпетер Й.А. Капитализм, социализм и демократия. М.: Экономика, 1995. 540 с.

57. Эйзенштадт Ш. Революция и преобразование обществ. Сравнительное изучение цивилизаций / пер. с англ. А.В. Гордона под ред. Б.С. Ерасова. М.: Аспект Пресс, 1999. 416 с.

58. Эндрейн Ч.Ф. Сравнительный анализ политических систем. Эффективность осуществления политического курса и социальные преобразования. М.: «ИНФРА-М», «Весь мир», 2000. 319 с.

Статьи и сборники

59. Агеева Е.А. Консолидация общества как политический феномен // Политика и политология: актуальный ракурс / под общ. ред. И.А. Батаниной, М.Ю. Мизулина. Москва – Тула: Изд-во ТулГУ, 2005. С. 6 – 12.

60. Акулич М.М. Функционально-целевое согласие: становление и развитие // Социс. 2002. № 1. С. 7 – 16.

61. Анисимова Т. Политические партии и политики России как объекты классификации (по материалам их программ и выступлений) / Т. Анисимова [и др.] // Власть. 2003. № 9. С. 31 – 33.

62. Анохин М.Г. Опыт общественно-политических трансформаций на постсоветском пространстве: «круглый стол» российских и польских ученых // Вестник Московского Университета. Сер. 12, Политические науки. 2005. № 2. С. 92 – 93.

63. Анохин М.Г., Матвеенков Д.О. Политика и экономика на постсоциалистическом пространстве // Диалог Восток – Запад: становление и развитие постсоциалистических систем. Материалы Международной конференции организованной в рамках Международного дискуссионного клуба (Прага, 30 октября – 1 ноября 2006 г.) // Приложение к журналу Мир и Согласие. М., 2007. С. 37 – 47.

64. Арзамаскин Н.Н. Соотношение понятий «переходность», «модернизация», «демократический транзит» и «трансформация» в исследованиях переходной государственности // Право и политика. 2007. № 5. С. 17 – 21.

65. Артамонова Ю.Д., Демчук А.Л. Постмодерн или постмодернизация? (Опыт концептуализации ценностных изменений) // Политическая наука. 2002. № 2. С. 8 – 23.

66. Ахиезер А.С. Россия – сложное нелинейное общество // Отечественные записки. 2003. № 4. С. 543 – 548.

67. Ахиезер А.С. Ценности общества и возможности реформ в России // Общественные науки и современность. 1994. № 1. С. 17 - 27.

68. Ахременко А.С. Социальные размежевания и структуры электорального пространства России // Общественные науки и современность. 2007. № 4. С. 80 – 92.

69. Ахременко, А.С. Электоральное участие и абсентеизм в российских регионах: закономерности и тенденции // Вестник Московского Университета. Сер. 12. Политические науки. 2005. № 3. С. 95 – 113.

70. Аюпов М.А. Политико-трансформационный процесс и его структура // Социально-гуманитарные знания. 2003. № 4. С. 272 – 287.

71. Байме К. фон Партии в процессе демократической консолидации // Повороты истории. Постсоциалистические трансформации глазами немецких исследователей / ред.-сост. П. Штынов. СПб.: Европ. ун-т СПб. Т. 2. Постсоциалистические трансформации: в сравнительной перспективе. 2003. С. 64 - 101.

72. Байхельт Т. Демократия и консолидация в постсоциалистической Европе // Повороты истории. Постсоциалистические трансформации глазами немецких исследователей/ред.-сост. П. Штынов. СПб.: Европ. ун-т СПб. Т.1. Постсоциалистические трансформации: теоретические подходы. 2003. С. 474 – 475.

73. Банс В. Элементы неопределенности в переходный период // Полис. 1993. № 1. С. 116 – 124.

74. Баранов Н.А. Консолидация демократии в России: перспективы развития // Россия в мировом политическом процессе: Материалы научной конференции (Санкт-Петербург, 18 февраля 2005 г.). СПб.: БГТУ, 2005. С. 6 – 14.

75. Бляхер Л.Е. «Презумпция виновности». Метаморфозы политических институтов в России // Pro et contra. 2002. Т. 7. № 3. С. 77 – 91.

76. Бляхер Л.Е. Властные игры в кризисном социуме: преобразование российской институциональной структуры // Полис. 2003. № 1. С. 63 – 73.

77. Бойков В.Э. Ценности и ориентации общественного политического сознания россиян // Социс. 2004. № 7. С. 46 – 52.

78. Бызов Л.Г. Выборы 2007 и перспективы трансформации политической системы России // Мониторинг общественного мнения. 2007. № 4. С. 4 – 11.

79. Бызов Л.Г. Основные идеологические течения в массовом сознании современной России // Мониторинг общественного мнения. 2006. № 4. С. 142 – 150.

80. Вайнштейн Г.И. Российский транзит и проблема типологического разнообразия «глобальной демократизации» // Политические институты на рубеже тысячелетий. Дубна: ООО «Феникс +», 2001. С. 410 – 443.

81. Васильева Л.Н. Элита и эрзац-элита: политическое будущее России // Общественные науки и современность. 2007. № 1. С. 91 – 102.

82. Великая Н.М. Проблемы консолидации общества и власти // Социс. 2005. № 5. С. 60 – 71.

83. Гаврилюк В.В., Трикоз Н.А. Динамика ценностных ориентаций в период социальной трансформации (поколенный подход) // Социс. 2002. № 1. С. 96 – 105.

84. Гаман-Голутвина О.В. Региональные элиты России: персональный состав и тенденции эволюции (I) // Полис. 2004. № 2. С. 6 – 19.

85. Гаман-Голутвина О.В. Региональные элиты России: персональный состав и тенденции эволюции // Полис. 2004. № 3. С. 22 – 31.

86. Гельман В.Я. Из огня да в полымя?: (динамика постсоветских режимов в сравнительной перспективе) // Полис. 2007. № 2. С. 81 – 108.

87. Гельман В.Я., Ланкина Т.В. Политические диффузии в условиях пространственно гибридного режима: институциональное строительство и выборы мэров в городах России // Полис. 2007. № 6. С. 86 – 109.

88. Голосов В.Г., Лихтенштейн А.В. «Партии власти» и российский институциональный дизайн: теоретический анализ // Вся политика. Хрестоматия / сост. В.Д. Нечаев, А.В. Филиппов. М.: Изд-во «Европа», 2006. С. 322 – 330.

89. Гончаров Д.В. Политическая мобилизация // Полис. 1995. № 6. С. 129 – 137.

90. Горшков, М.К. Социальная ситуация в России в фокусе общественного мнения // Социс. 2007. № 1. С. 3 – 8.

91. Горяинов В.П. «Пилотаж» комплекса методик межстранового анализа ценностных ориентаций // Российское общество: социологические перспективы. М., [Б.м.], 2000. С. 80 – 89.

92. Даймонд Л. Определение и развитие демократии // Теория и практика демократии: Избранные тексты. М.: Ладомир, 2006. С. 25 – 33.

93. Даймонд Л. Прошла ли «третья волна» демократизации? // Полис. – 1999. № 1. С. 11 – 25.

94. Делягин М.Г. Ценностный кризис: почему формальная демократия не работает // Полис. 2008. № 1. С. 109 – 122.

95. Динес В., Николаев А. От «Единства» к «Единой России»: эволюция идеологических установок // Власть. 2002. № 5. С. 23 – 27.

96. Дубовцев В.А., Розов Н.С. Природа «русской власти»: от метафор к концепции // Полис. 2007. № 3. С. 8 – 24.

97. Евтодьева М.Г. Политико-культурный и институциональный подходы к политическим изменениям: (воспроизводство институтов и политико-культурных ориентаций) // Вестник МГУ. Сер. 12. Политические науки. 2006. № 3. С. 107 – 115.

98. Елисеев С.М. Выйти из «бермудского треугольника»: о методологии исследования посткоммунистических трансформаций //Полис. 2002. № 6. С. 71 – 82.

99. Заславская Т.И. О движущих силах трансформации российского общества // Общество и экономика. 2003. № 6. С. 65 – 84.

100. Зверев А.Л. Поколенческая специфика политической социализации граждан в постсоветской России // Политическая психология, культура и коммуникация / отв. ред. Е.Б. Шестопал. М.: РАПН, РОССПЭН, 2008. С. 36 – 67.

101. Звоновский В.Б. Политика в пространстве жизненных интересов молодежи // Вестник общественного мнения. 2007. № 1. С. 54 – 61.

102. Зимон Г. Специфика России глазами немецкого ученого // Общественные науки и современность. 2001. № 4. С. 113 - 122

103. Зудин А.Ю. «Культура имеет значение»: к предыстории российского транзита // Мир России. 2002. № 3. С. 122 – 158.

104. Зудин А.Ю. Традиционализация и укоренение политических инноваций: к постановке проблемы // Общественные науки и современность. 2007. № 4. С. 67 – 79.

105. Иванов А.Ф., Устименко С.В. Самодержавная демократия: дуалистический характер российского государственного устройства // Полис. 2007. № 6. С. 56 – 67.

106. Игошин И.Н. Институциональные системы и их искажения //Вестник Московского Университета. Сер. 12, Политические науки. 2003. № 5. 39 - 51.

107. Ильин В.И. Модели классообразования в посткоммунистическом мире // Мир России. 2008. № 2. С. 3 – 21.

108. Инглхарт Р. Культура и демократия // Культура имеет значение: каким образом ценности способствуют общественному прогрессу / под. ред. Л. Харрисона, С. Хантингтона. М.: Московская школа политических исследований, 2002. С. 106 – 129.

109. Иноземцев В.Л. Природа и перспективы Путинского режима // Свободная мысль. 2007. № 2. С. 39 – 57.

110. Кабанченко А.П. Политический процесс и политическая система: источники саморазвития // Вестник Московского Университета. Сер. 12., Политические науки. 2001. № 3. С. 102 – 119.

111. Карл Т.Л., Шмиттер Ф. Демократизация: концепты, постулаты, гипотезы. Размышления по поводу применимости транзитологической парадигмы при изучении посткоммунистических трансформаций // Полис. 2004. № 4. С. 6 – 27.

112. Карл Т.Л., Шмиттер Ф. Что есть демократия? // Вся политика. Хрестоматия/сост. В.Д. Нечаев, А.В. Филиппов. – М.: Изд-во «Европа», 2006. С. 142 – 146.

113. Карозерс Т. Ошибка теории «поэтапной демократизации» // Pro et Contra. 2007. № 1. С. 85 – 105.

114. Карозерс Т. Трезвый взгляд на демократию // Pro et Contra. 2005. № 1. С. 73 – 81.

115. Кертман Г.Л. Статус партии в российской политической культуре // Полис. 2007. № 1. С. 120 – 131.

116. Климова С., Галицкий Е. Новый подход к изучению ценностей // Десять лет социологических наблюдений. – М.: Институт Фонда «Общественное мнение», 2003. С. 57 – 83.

117. Коктыш К.Е. Социокультурные рамки институционализации политических практик и типы общественного развития // Полис. 2002. № 4. С. 6 - 17.

118. Кортунов С. Глобализация и национальная идентичность // Вестник аналитики. 2007. № 1. С. 109 – 123.

119. Кравченко И.И. Политические и другие социальные ценности // Вопросы философии. 2005. № 2. С. 3 – 16.

120. Красин Ю.А. Новые демократии и/или автократии? (Материалы круглого стола) // Полис. 2004. № 1. С. 170 – 172.

121. Крыштановская О.В. Политические реформы Путина и элита // Общество и экономика. 2003. № 4 - 5.

122. Крыштановская О.В. Современные концепции политической элиты и российская практика // Мир России. 2004. № 4. С. 3 – 39.

123. Крыштановская О.В. Трансформация старой номенклатуры в новую российскую элиту // Общественные науки и современность. 1995. № 1. С. 51 – 65.

124. Кузнецов В.Н. О социологическом смысле идеологии консолидации: геокультурный аспект // Безопасность Евразии. 2003. № 3 (13). С. 7 – 47.

125. Лапин Н.И. Антропосоциетальный подход: методологические основания, социологические измерения // Вопросы философии. 2005. № 2. С. 17 – 29.

126. Лапин Н.И. Тревожная стабилизация // Общественные науки и современность. 2007. № 6. С. 39 – 53.

127. Лапкин В.В. Изменение ценностных ориентаций россиян // Полис. 2000. № 1. С. 84 – 85.

128. Лапкин В.В. Модернизация, глобализация, идентичность. Общие проблемы и российские особенности // Полис. 2008. № 3. С. 50 – 58.

129. Лапкин В.В., Пантин В.И. Освоение институтов и ценностей демократии украинским и российским массовым сознанием (Предварительные итоги) // Полис. 2005. № 1. С. 50 – 62.

130. Лапкин В.В. Трансформация политических ценностей российских избирателей // Политическая наука. 2002. № 2. С. 56 – 85.

131. Лебедев И.А. Политические ценности как сложный и многомерный объект // Вестник Московского Университета. Сер. 12, Политические науки. 1999. № 2. С. 38 – 49.

132. Левада Ю.А. Рамки и варианты исторического выбора: несколько соображений о ходе российских трансформаций // Экономические и социальные перемены: Мониторинг общественного мнения. 2003. № 1 (63). С. 8 – 12.

133. Левашов В.К. Морально-политическая консолидация российского общества в условиях неолиберальных трансформаций // Социс. 2004. № 7. С. 27 – 45.

134. Лейпхарт А. Конституционные альтернативы для новых демократий // Вся политика. Хрестоматия/сост. В.Д. Нечаев, А.В. Филиппов. М.: Изд-во «Европа». 2006. С. 317 – 321.

135. Ловелл Д.У. Доверие и политика в посткоммунистическом обществе // Pro et Contra. 2002. Т. 7. № 3. С. 147 – 161.

136. Локосов В.В. Влияет ли религиозность на политическую консолидацию общества // Социс. 2006. № 11. С. 82 – 89.

137. Магун В., Руднев М. Жизненные ценности российского населения: сходства и отличия в сравнении с другими европейскими странами // Вестник общественного мнения: Данные. Анализ. Дискуссии. 2008. Т. 93. № 1. С. 33 – 58.

138. Магун В.С. Как меняются трудовые ценности // Отечественные записки. 2007. № 3 (37). С. 1 – 13.

139. Макаренко Б.И. Новые демократии и/или новые автократии? (Материалы круглого стола) // Полис. 2004. № 1.

140. Макфол М. Пути трансформации посткоммунизма. Сравнительный анализ демократического прорыва в Сербии, Грузии и Украине // Pro et Contra. 2005. Т. 9. № 2. С. 92 – 107.

141. Малинова О.Ю. Политическая культура и посткоммунизм (сводный реферат) // Политическая наука. 2006. № 3. С. 174 – 198.

142. Малинова О.Ю. Программы как средство самопрезентации политических партий (на примере «Единства» и «Отечества» // Психология восприятия власти / под ред. Е.Б. Шестопал. М.: Изд-во «Социально-политическая МЫСЛЬ», 2002. С. 98 – 108.

143. Мельвиль А.Ю. О траекториях посткоммунистических трансформаций // Полис. 2004. № 2. С. 64 – 75.

144. Меркель В., Круассан А. Формальные и неформальные институты в дефектных демократиях //Полис. 2002. № 1 – 2.

145. Митева Л.Д. Особенности консолидации демократии в странах Центральной и Восточной Европы. Демократические переходы: варианты путей и неопределенность результатов (круглый стол) // Полис. 1999. № 3. С. 48 – 49.

146. Нечаев В.Д. Региональные политические системы в постсоветской России // Pro et Contra. 2000. № 1. С. 80 – 95.

147. Николаев А. Народ и партия едины? // Власть. 2004. № 2. С. 27 – 32.

148. Нугаев Р.М., Нугаев М.А. Общественная идеология как фактор становления гражданского общества // Социально-гуманитарные знания. 2003. № 4. С. 120 – 129.

149. О’ Доннелл Г. Делегативная демократия // Пределы власти. 1994. № 2 - 3. С. 52 – 69.

150. Орджоникидзе М.С. Западные ценности в восприятии россиян // Вестник общественного мнения. 2007. № 2. С. 25 – 37.

151. Оффе К. Дилемма одновременности. Демократия и рыночная экономика в Восточной Европе // Повороты истории: Постсоциалистические трансформации глазами немецких исследователей. Т. 2. СПб. – М. – Берлин: Европейский университет в СПб., Летний сад, 2004. С. 6 – 22.

152. Панов П.В. Политическое сообщество: конструирование и институционализация // Полис. 2007. № 1. С. 94 – 103.

153. Панов П.В. Трансформации политических институтов в России: кросстемпоральный сравнительный анализ // Полис. 2002. № 6. С. 58 – 71.

154. Пантин В.И., Лапкин В.В. Ценностные ориентации россиян в 90-е годы // Pro et contra. 1999. Т. 4. № 2. С. 144 – 160.

155. Пантин В.И., Лапкин В.В. Эволюционное усложнение политических систем: проблемы методологии и исследования // Полис. 2002. № 2. С. 6 – 19.

156. Пастухов В.Б. Демократия участия в современной России (потенциал и перспективы развития) // Общественные науки и современность. 2007. № 1. С. 24 – 38.

157. Пастухов В.Б. Темный век (Посткоммунизм как «черная дыра» русской истории) // Полис. 2007. № 3. С. 24 – 39.

158. Покровский Н.Е. Транзит российских ценностей: нереализованная альтернатива, аномия, глобализация // Трансформационные и новые ценности: политика, социум, культура. Материалы межд. конф. М.: МГИМО, 2001. С. 47 – 53.

159. Поливаева Н.П. Тип общества и политическое сознание // Вестник Московского Университета. Сер. 18, Социология и политология. 2002. № 2. С. 3 – 27.

160. Поляков Л.В. «Суверенная демократия»: политический факт как теоретическая предметность // Общественные науки и современность. 2007. № 3. С. 59 – 68.

161. Попов М.Ю. Социализация личности в условиях деидеологизации: в поиске идеологии консолидации // Социально-гуманитарные знания. 2004. № 6. С. 63 – 78.

162. Прохоров А. Неправовой характер русской модели управления // Власть. 2002. № 8. С. 41 – 48.

163. Путин В.В. Россия на рубеже тысячелетий // Независимая газета. 30.12.1999. С. 4.

164. Рассадина Т.А. Механизмы процесса трансформаций традиционных ценностей // Вестник Московского Университета. – Сер. 18, Социология и политология. 2005. № 4. С. 51 – 64.

165. Рассадина Т.А. Традиционные ценности: к вопросу о понятии // Вестник МГУ. Сер. 18, Социология и политология. 2004. № 3. С. 80 – 96.

166. Растоу Д. Переходы к демократии: попытка динамической модели // Полис. 1996. № 5. С. 5 – 15.

167. Региональные политические режимы в постсоветской России: опыт типологизации / А.С. Кузьмин [и др.] // Полис. 2002. № 3. С. 142 – 155.

168. Риггс, Ф.У. Сравнительная оценка президентской формы правления // Политология. Хрестоматия / сост. А.Е. Хренов, Б.А. Исаев. СПб.: Питер, 2005. С. 147 – 149.

169. Римский В.Л. Общественная активность российских граждан // Вестник общественного мнения: Данные. Анализ. Дискуссии. 2007. № 2. С. 20 – 24.

170. Российская идентичность в социологическом измерении // Полис. 2008. № 2. С. 81 – 104.

171. Рукавишников В.О. Качество российской демократии в сравнительном измерении // Социс. 2003. № 5. С. 30 – 41.

172. Руткевич М.Н. Консолидация общества и социальные противоречия // Социс. 2001. № 1. С. 24 – 35.

173. Рыбаков А. Трансформация политических институтов // Власть. 2003. № 5. С. 49 – 54.

174. Рюб Ф.В. Три парадокса консолидации в новых демократиях Центральной и Восточной Европы // Повороты истории. Постсоциалистические трансформации глазами немецких исследователей / ред.-сост. П. Штынов. СПб.: Европ. ун-т СПб. Т.1. Постсоциалистические трансформации: теоретические подходы. 2003. С. 435 – 467.

175. Салмин А. Какую Россию мы строим? // Свободная мысль. 2004. № 8. С. 23 – 36.

176. Сатаров Г.А. Как возможны социальные изменения. Обсуждение одной гипотезы // Общественные науки и современность. 2006. № 3. С. 23 – 39.

177. Семенова В.В. Дифференциация и консолидация поколений // Россия трансформирующееся общество. М., [Б.м.], 2001. С. 263 – 269.

178. Смирнов Д.С. Ценностные ориентации политической элиты как фактор ее эффективности // Власть. 2007. № 2.

179. Согрин В.В. Российская политическая элита и американский опыт // Общественные науки и современность. 2008. № 1. С. 81 – 91.

180. Соловьев А.И. Апология модерна (к вопросу о характере российских трансформаций) // Власть. 2002. № 5. С. 15 – 21.

181. Соловьев, А.И. Политические и культурные основания идентификационных моделей в российском обществе // Политическая наука. 2006. № 3.

182. Степан, А. Федерализм и демократия за границами американской модели //Политическая наука. 2003. № 3. С. 222 – 226.

183. Тамбовцев В.Л. Государство как инициатор развития гражданского общества // Общественные науки и современность. 2007. № 2. С. 69 – 77.

184. Тарусина И.Г. Динамика политических установок региональных элит России // Полис. 2002. № 1. С. 133 – 140.

185. Тезисы предвыборной платформы избирательного объединения «Межрегиональное движение «Единство» («Медведь») // Парламентские выборы в России. Год 1999. Избирательные объединения и блоки, их лидеры и программные документы, результаты выборов / автор – сост. М.Н. Грачев. М., [Б.м.], 2000. С. 95 – 112.

186. Тимошенко В.И. Анализ предвыборных платформ избирательных объединений и блоков на выборах в Государственную Думу 19 декабря 1999 г. // Социально-гуманитарные знания. 2000. № 6. С. 208 – 230.

187. Тимошенко В.И. Политические партии современной России как активный и профессиональный «носитель» и «производитель» политических идеологий: теоретические и прикладные аспекты // Вестник МГУ. Сер. 12. Политические науки. 2007. № 1. С. 69 – 77.

188. Тимошенко В.И. Сущность структурно-ценностного метода анализа партийных программных документов // Социально-гуманитарные знания. 2003. № 5. С. 243 – 250.

189. Тихонова Н.Е. Социокультурная модернизация в России (опыт эмпирического анализа) // Общественные науки и современность. 2008. № 2. С. 5 – 23.

190. Тихонова Н.Е. Социокультурная модернизация в России (опыт эмпирического анализа) // Общественные науки и современность. 2008. № 3. С. 5 – 20.

191. Тощенко Ж.Т. О квазиконсолидации российского общества // Общество и экономика. 2003. № 1. С. 113 – 133.

192. Уайт С. Еще раз о посткоммунистической транзиции // Социс. 2003. № 11. С. 22 – 30.

193. Уайт С. Прошлое и будущее: тоска по коммунизму и ее последствия в России, Белоруссии и Украине // Мир России. 2007. № 2. С. 40 – 46.

194. Ушакова, Т.Н. Интент-анализ политических текстов / Т.Н. Ушакова, В.А. Цепцов, К.И. Алексеев // Психологический журнал. 1998. Т. 19. № 4. С. 98 – 109.

195. Федотова В.Г. Неклассические модернизации и альтернативы модернизационной теории //Вопросы философии. 2002. № 12. С. 14 – 22.

196. Франчук В.И. Политическая система как средство выживания общества и основы ее реформирования // Социально-гуманитарные знания. 2005. № 1. С. 134 – 142.

197. Харитонова О.Г. Генезис демократии (Попытка реконструкции логики транзитологических моделей) // Полис. 1996. № 5. С. 70 – 79.

198. Хигли Дж. Роль политического класса в смене режимов власти // Мировая экономика и международные отношения. – 1998. - № 3. – С. 104 – 112.

199. Холодковский К.Г. Противостояние левые – правые: анахронизм или смена координат? // Полис. 2006. № 6. С. 81 – 96.

200. Ценностные ориентации в российском обществе // Эксперт. 2005. № 19 (466). С. 399 – 446.

201. Чудинова И.М. Социально-политические ценности современного российского общества: проблемы их обновления и усвоения // Социально-гуманитарные знания. 2003. № 5. С. 3 – 19.

202. Шестопал Е.Б. Новые тенденции восприятия власти в России // Полис. 2005. № 3. С. 137 – 151.

203. Шкаратан О.И. Факторы и последствия реформ «по-российски» // Мир России. 2006. № 3. С. 3 – 30.

204. Шляйфер А., Трейзман Д. Россия – нормальная страна // Вся политика. Хрестоматия/сост.: В.Д. Нечаев, А.В. Филиппов. М.: Изд-во «Европа», 2006. С. 289 - 296.

205. Шмиттер, Ф. Будущее демократии: можно ли рассматривать его через призму масштаба? // Логос. 2004. № 2. С. 137 – 156.

206. Щербак, А.Н. Коалиционная политика и дефрагментация партийной системы: сравнительный анализ (на примере Польши, России и Украины) // Общественные науки и современность. 2003. № 4. С. 47 – 61.

207. Щербак А.Н. Коалиционная политика российских партий // Полис. 2002. № 1. С. 47 – 62.

208. Ядов В.А. Солидарности россиян в повседневной жизни и в общегосударственном масштабе // Общество и экономика. 2002. № 12. С. 90 – 93.

209. Ядова М.А. Поведенческие установки постсоветского поколения // Социс. 2006. № 10. С. 78 – 87.

210. Яжборовская И.С. Трансформация Восточной Европы в конце ХХ века // Вопросы истории. 2007. № 6. С. 17 – 36.

211. Якимец В.Н., Никовская Л.И. Сложносоставные конфликты – атрибут постсоциалистической трансформации // Социс. 2005. № 8. С. 125 – 139.

212. Яковлев А.А. О несостоявшейся модернизации и социальной базе реформ в России // Вопросы статистики. 2003. № 4. С. 36 – 38.

Электронные ресурсы

213. Артемьев М. Партии – лучше меньше, да лучше? [Электронный ресурс] / М. Артемьев. – Режим доступа: http://www.novopol.ru/article719.html.

214. Балаян А. Политический транзит в России: особенности и перспективы на современном этапе [Электронный ресурс] / А. Балаян. – Режим доступа: http://forum.msk.ru|material|society|11846.html.

215. Бызов Л.Г. Социокультурная трансформация российского общества и формирование неоконсервативной идентичности [Электронный ресурс] / Л.Г. Бызов. – Режим доступа: http://www.socio.ru/wr/1-02/Bysov.htm.

216. Всероссийский опрос ИС РАН «Граждане новой России: кем себя ощущают и в каком обществе хотели бы жить» (2007 г.) [Электронный ресурс]. – Режим доступа: http:// www.isras.ru. - Загл. с экрана.

217. Всероссийский опрос ИС РАН «Демократические ценности в структуре массового сознания россиян» (2007 г.) [Электронный ресурс]. – Режим доступа: http://www.isras.ru/analytical_report_Ident_7.html. - Загл. с экрана.

218. Всероссийский опрос ИС РАН «Малообеспеченные в России: Кто они? Как живут? К чему стремятся?» (2008 г.) [Электронный ресурс]. – Режим доступа: http:// www.isras.ru. - Загл. с экрана.

219. Всероссийский опрос ИС РАН «Российская идентичность в социологическом измерении» (2007 г.) [Электронный ресурс]. – Режим доступа: http:// www.isras.ru. - Загл. с экрана.

220. Всероссийский опрос ФОМ «Межличностное доверие и взаимопомощь в российском обществе» (2008 г.) [Электронный ресурс]. – Режим доступа: http:// www.fom.bd.ru. – Загл. с экрана.

221. Всероссийский опрос ФОМ «Отношение к выборам и мотивация неучастия в них» (2007 г.) [Электронный ресурс]. – Режим доступа: http://www.bd.fom.ru/report/cat/elect/el_com/. - Загл. с экрана.

222. Гельман В.Я. Политическая оппозиция в России: вымирающий вид? [Электронный ресурс] / В.Я. Гельман. – Режим доступа: http://www.eu.spb.ru/socio/staff/files/oppos.doc.

223. Гельман В.Я. Правящий режим и демократическая оппозиция [Электронный ресурс] / В.Я. Гельман. – Режим доступа: http://old.russ.ru/antolog/predely/2-3/4gelman.htm;

224. Гельман В.Я. Трансформация российской партийной системы: монополизация политического рынка [Электронный ресурс] / В.Я. Гельман // Центр элитологических исследований при Академии политической науки (ЭлИс-Центр). - Режим доступа: http://elis.pstu.ru/gelman2.htm.

225. Гончаров Д. Легислатуры в российских регионах: институциональная оценка [Электронный ресурс] / Д. Гончаров. – Режим доступа: http://www.kazanfed.ru/publications/kazanfederalist/n14-15/25/.

226. Даймонд Л. Развивающаяся демократия: на пути к консолидации [Электронный ресурс] / Л. Даймонд. – Режим доступа: http://www.gumer.info/bibliotek_Buks/Polit/Article/daym_glob.php;

227. Данные всероссийского опроса «Образ политической партии «Справедливая Россия» (3 - 4 февраля 2007 г.). Фонд «Общественное мнение» [Электронный ресурс]. – Режим доступа: http://bd.fom.ru/.

228. Данные Всероссийского опроса «Ценности политических партий» (16 августа 2003 г.; 1500 чел.) [Электронный ресурс]. – Режим доступа: http://bd.fom.ru/report/cat/societas/image/valuable/of033303#.

229. Данные Всероссийского опроса ВЦИОМ (2007 г.) [Электронный ресурс]. – Режим доступа: http://wciom.ru/arkhiv/tematicheskii-arkhiv/item/single/8285.html. - Загл. с экрана.

230. Данные всероссийского опроса ВЦИОМ «Общественное мнение России – на старте большого электорального цикла 2007 – 2008 гг.» (2006 г.). [Электронный ресурс]. – Режим доступа: http://bd.fom.ru/.

231. Данные всероссийского опроса Социологического центра РАГС при Президенте РФ (21 по 26 мая 2001 г.). [Электронный ресурс]. – Режим доступа: http://www.rags.ru/s_center/opros/polit_elita/prilog.htm.

232. Данные опросов МИОНов (2007 – 2008 гг.) [Электронный ресурс] // ИНАБ. – 2008. – Вып. № 1. – Режим доступа: http:// www.isras.ru. - Загл. с экрана.

233. Данные Фонда «Общественное мнение» [Электронный ресурс]. – Режим доступа: http://bd.fom.ru/report/map/d013432#.

234. Данные Фонда «Общественное мнение» опубликованы на сайте: http://bd.fom.ru/report/map/d032830; http://www.fom.ru/survey/dominant/24/54/124.html.

235. Данные Фонда «Общественное мнение». Всероссийский опрос «Партия Единая Россия» (10 - 11 февраля 2007 г.) [Электронный ресурс]. – Режим доступа: http://www.fom.bd.ru/.

236. Дзялошинский И. Рынок предвыборных партийных программ: спрос и предложение [Электронный ресурс] / И. Дзялошинский. – Режим доступа: http://c-society.ru/wind.php .

237. Доклад Председателя Всероссийской политической партии «Единая Россия» Бориса Грызлова на VII Съезде [Электронный ресурс]. – Режим доступа: http://www.edinros.ru/news.html?id=116973.

238. Елисеев С.М. Социальные и политические расколы, институциональные предпосылки и условия консолидации партийных систем в период демократического транзита [Электронный ресурс] / С.М. Елисеев // Будущее России: стратегии развития (Сорокинские чтения - 2005). – Режим доступа: http://lib.socio.msu/1/library.

239. Зорин И.В. Региональные индексы общественных настроений [Электронный ресурс]. – Режим доступа: http:// www.zircon.ru. - Загл. с экрана.

240. Исаев Б.А. Политические партии как связующее звено гражданского общества и государства [Электронный ресурс] / Б.А.Исаев. - Режим доступа: http://www.ibci.ru/kongress/page/Isaev.htm.

241. Клямкин И. Постсоветская политическая система в России (возникновение, эволюция и перспективы трансформации) [Электронный ресурс] / И. Клямкин. – Режим доступа: http://www.sovetpamfilova.ru/text/1254.htm.

242. Кобозева, И.М. К распознаванию интенционального компонента смысла высказывания (теоретические предпосылки) [Электронный ресурс] / И.М. Кобозева. – Режим доступа: http://www.dialog-21.ru/Archive/2003/Kobozeva.htm.

243. Костюк К.Н. Партии и политические коммуникации [Электронный ресурс] / К.Н. Костюк. – Режим доступа: http://www.novopol.ru/article98.html.

244. Кросс-национальный опрос общественного мнения ВЦИОМ «Евразийский монитор» (апрель 2006 г.) [Электронный ресурс] / под рук. В.В. Федорова. – Режим доступа: http://wciom.ru/arkhiv/item/single/765.html.

245. Лапина Н.Ю. Черты к портрету российской региональной элиты [Электронный ресурс] / Н.Ю. Лапина. – Режим доступа: http://elitilogy.ru/article.php/20040709124431939.

246. Линц Х. Опасности президентства [Электронный ресурс] / Х. Линц. – Режим доступа: http://www.gumer.info/bibliotek_Buks/Polit/Article/Lin_opasn.php.

247. Лубский А.В. Россия как цивилизация: многомерный конструкт исследования [Электронный ресурс] / А.В. Лубский // Гуманитарный ежегодник. – 2004. - № 3. – Режим доступа: http://www.hrono.info/statii2003/lub_civil.html.

248. Макаренко Б. «Цветные революции» в контексте демократического транзита. Возможна ли революция в России? [Электронный ресурс] / Б. Макаренко. – Режим доступа: http://www.sngnews.ru/archive/2006/03/08/58640.html;

249. Макаренко Б.И. Консолидация демократии: «детские болезни» постсоветских государств [Электронный ресурс] / Б.И. Макаренко. – Режим доступа: http://www.politnauka.org/library/dem/makarenko.php.

250. Макфол М. Между диктатурой и демократией: Посткоммунистические политические реформы в России [Электронный ресурс] / М. Макфол, Н. Петров, А. Рябов. – Режим доступа: http://www.carnegie.ru/ru/pubs/books/70184.htm.

251. Мачкув Е. Демократия, авторитаризм, тоталитаризм - устарела ли эта триада в учении о формах правления? [Электронный ресурс]/ Е. Мачкув. – Режим доступа: http://www.data.minsk.by/opensociety/1.01/8.html.

252. Медушевский А.Н. Конституционные циклы в Центральной и Восточной Европе [Электронный ресурс] /А.Н. Медушевский. – Режим доступа: http://www.knowledge.isras.ru/sj/sj/2004-34-5.html.

253. Мельвиль А.Ю. Опыт теоретико-методологического синтеза структурного и процедурного подходов к демократическим транзитам [Электронный ресурс] / А.Ю. Мельвиль. – Режим доступа: http://www.politnauka.org/library.php;

254. Моисеев С. Искушение суперпрезидентской системой [Электронный ресурс] / С. Моисеев. – Режим доступа: http://www.carnegie.ru/ru/print/55690-print.htm.

255. Москвин Д.Е. Институциональная неопределенность как результат трансформации политической системы в России [Электронный ресурс] / Д.Е. Москвин. – Режим доступ: http://www.e-journal.spa.msu.ru/images/2006/moskvin.pdf.

256. Мюллер К. Смена парадигм посткоммунистической трансформации [Электронный ресурс] / К. Мюллер, A. Пикель. – Режим доступа: http://www.rusref.nm.ru/review3.htm.

257. Особенности фрагментации политических режимов в предвыборный период [Электронный ресурс] / А. Зудин [и др.] // Полития. 2006. № 2. Режим доступа: http://www.politeia.ru/seminar.php?2006-11-07.

258. Охотский Е.В. Высокая правовая культура - основа эффективной административно-управленческой элиты [Электронный ресурс] / Е.В. Охотский. – Режим доступа: http://elitology.ru/article.php/20040709130355364.

259. Панкратов С.А. Политическая модернизация России в контексте устойчивого развития (теоретический аспект). Автореф. дис. … д-ра полит. наук [Электронный ресурс] / С.А. Панкратов. – Волгоград, 2006. – Режим доступа: http://www.vak.ed.gov.ru/announcements/politish/PankratovSA.doc.

260. Патнэм Р. Чтобы демократия сработала. Гражданские традиции в современной Италии [Электронный ресурс] / Р. Патнэм. – М., [Б.м.], 1996. – Режим доступа: http://www.msps.ru/libr/pub/putnam_rv.html.

261. Петрова А.С. Ценностные ориентации россиян и политические партии. Всероссийский опрос городского и сельского населения (2003 г.) [Электронный ресурс] / А.С. Петрова. – Режим доступа: http://www.fom.ru/.

262. Погорельская С. Постсоветская трансформация: взгляд из Германии [Электронный ресурс] / С. Погорельская. – Режим доступа: http://www.carnegie.ru/ru/print/62636-print.htm.

263. Предвыборная программа политической партии «Единая Россия» (2003 г.) [Электронный ресурс]. – Режим доступа: http://www.v2003.ru/party/program.html.

264. Предвыборная программа политической партии «Союз правых сил» (2003 г.) [Электронный ресурс]. – Режим доступа: http://www.sps.ru/party/program.html.

265. Программа Коммунистической партии РФ (1999 г.) [Электронный ресурс]. – Режим доступа: http://www.kprf.ru/party/program.html; Предвыборная программа Коммунистической партии РФ (2003 г.) [Электронный ресурс]. – Режим доступа: http://www.kprf.ru/party/program.html.

266. Пшизова С.Н. Электоральная стратегия российской «партии власти» [Электронный ресурс] / С.Н. Пшизова // Государственное управление. Электронный вестник. - Выпуск № 3. - 14 мая 2004 г. – Режим доступа: http://www.e-journal.spa.msu.ru/images/2004/pschizova.pdf.

267. Региональный опрос «Явка и мотивы участия в выборах» (Пермская область, 2006 г.) [Электронный ресурс]. – Режим доступа: http://www.svoiorg/index.php. - Загл. с экрана.

268. Россия, которую мы выбираем (2.12.2006 г.) [Электронный ресурс]. – Режим доступа: http://www.edinros.ru/news.html.

269. Роуз Р. Вынужденное принятие «неполной» демократии. Политическое равновесие в России [Электронный ресурс] / Р. Роуз, Н. Манро, У. Мишлер. – Режим доступа: http://www.polit.ru/research/2005/05/12/ravnovesie.html;

270. Фурман Д. Политическая система современной России и ее жизненный цикл [Электронный ресурс] / Д. Фурман // Свободная мысль. - 2003. - № 11. – Режим доступа: http://www.nes.ru|public-presentation/Papers/Furman-PS-13-11-03.pdf.

271. Хигли Дж. Демократия и элиты [Электронный ресурс] / Дж. Хигли. – Режим доступа: http://www.inop.ru/page529/reading/page119/.

272. Холмс С. Чему Россия учит нас теперь? Как слабость государства угрожает свободе [Электронный ресурс] / С. Холмс // Pro et Contra. – 1997. – Т. 2. - № 4. – Режим доступа: www.carnegie.ru/ru/pubs/procontra/55642.htm.

273. Ципко А.С. «Управляемая демократия» в России: стала ли она при Путине эффективнее, чем была при Ельцине? (Материалы круглого стола) [Электронный ресурс] / А.С. Ципко [и др.]. – Режим доступа: http://www.lgz.ru/roundtable/art2.htm.

274. Шедлер А. Что представляет собой демократическая консолидация? [Электронный ресурс] / А. Шедлер. – Режим доступа: http://old.russ.ru/politics/meta/20001003_schedler-pr.html.

275. Шмиттер Ф. Неокорпоративизм и консолидация неодемократии [Электронный ресурс] / Ф. Шмиттер. – Режим доступа: http://old.polit.ru/documents/113534.html.

276. Экспертный опрос «Государственная служба и гражданское общество в условиях проведения административной и судебно-правовой реформ» (2003 г.) [Электронный ресурс]. – Режим доступа: http://www.rags.ru/s_center/opros5/index01.htm#_ftnref1.

277. Экспертный опрос «Мнения представителей региональной административной и политической элиты о режиме власти» (2001 г.) [Электронный ресурс]. – Режим доступа: http://www.rags.ru/s_center/opros/polit_elita/prilog.htm.

278. Экспертный опрос «Основные направления реформирования России» (2000 г.) [Электронный ресурс]. – Режим доступа: http://www.bd.fom.ru/report/map/pe0009211#5.

Иностранные источники

279. Brzezinski Z. The Primacy of History and Culture / Z. Brzezinski // Journal of Democracy. 2001. Vol. 12. № 4. P. 20 – 26.

280. Bunce V. Should Transitologists Be Grounded? / V. Bunce // Slavic Review. 1995. Vol. 54. № 1. P. 109 – 127.

281. Diamond L. Thinking About Hybrid Regimes / L. Diamond // Journal of Democracy. 2002. Vol. 13. № 2. Р. 21 – 35.

282. Diamond L. Toward Democratic Consolidation / L. Diamond // Journal of Democracy. 1994. № 3. P. 8.

283. Fish M. St. Russia’s Fourth Transition / M. St. Fish // Journal of Democracy. 1994. № 3. P. 34 – 35.

284. Inglehart R. Modernization, Cultural Change and the Persistence of Traditional Values / R. Inglehart, W. Baker // American Political Science Review. 2002. Vol. 65. P. 19 – 51.

285. Janos A.C. From Eastern Empier to Western Hegemony: East Central Europe under Two International Regimes / A.C. Janos // East European Politics and Society. 2002. Vol. 15. № 2. P. 238 – 239.

286. Karatnysky A. Nations in Transit. Civil Society, Democracy, and Markets in East Central Europe and the Newly Independent States / A. Karatnysky, A. Motyl, A. Schnetzer (eds.). New Brunswick, 2002. P. 22.

287. Sachs J.D. Structural Factors in the Economic Reforms of China, Eastern Europe, and the Former Soviet Union / J.D. Sachs, W. T. Woo // Economic Policy. 1994. Vol. 18. P. 102 – 145.

288. Schwartz S.H., Bardi A. Influences of adaptation to communist rule on value priorities in Eastern Europe / S.H. Schwartz, A. Bardi // Political Psychology. 1997. V. 18. P. 385 – 410.

289. Van Dijk T.A. Ideology and discourse. A Multidisciplinary Introdaction. Internet Course for the Universitat Oberta de Catalunya [Электронный ресурс] / T.A. Van Dijk. – Режим доступа: http://www.hum.uva.nl/teun/.

290. Yergin D. Russia 2010 and what it means for the world [Text] / D. Yergin, Th. Gustafson. N.Y.: Random House, 1994. 302 p.

ПРИЛОЖЕНИЕ

Таблица 1

Операционализация ценностных ориентаций региональной элиты

Таблица 2

Оценка региональными элитами положения в стране

до начала перестройки

(в % от общего числа опрошенных)

1 – Тульская область

2 – Амурская область

3 – Ленинградская область

4 – Орловская область

5 – Липецкая область

6 – Республика Коми

Таблица 3

Оценка региональными элитами положения России

в настоящее время

(в % от общего числа опрошенных)

1 – Тульская область

2 – Амурская область

3 – Орловская область

4 - Липецкая область

5 – Республика Коми

Таблица 4

Оценка региональными элитами положения России в будущем

1 – Тульская область

2 – Амурская область

3 – Ленинградская область

4 – Орловская область

5 - Республика Коми

Таблица 5

Представления региональных элит об оптимальной

экономической системе

(в % от общего числа опрошенных)

1 – Тульская область

2 – Амурская область

3 – Орловская область

4 - Липецкая область

5 – Республика Коми

Таблица 6

Представления региональных элит об оптимальном способе

социального обеспечения нуждающихся

(в % от общего числа опрошенных)

Таблица 7

Представления региональных элит об акторах ответственных

за социальные проблемы страны

(в % от общего числа опрошенных)

Таблица 8

Типология ценностных систем властных элит

Тульской, Амурской, Ленинградской, Орловской, Липецкой областей и Республики Коми

Таблица 9

Эволюция идеологических установок партии «Единая Россия»

Таблица 10

Приоритетные ценности, содержащиеся в посланиях Президента РФ Федеральному Собранию РФ

(2000 – 2006 гг.)

(данные контент-анализа)

Таблица 11

Приоритетные ценности, содержащиеся в посланиях Президента РФ Федеральному Собранию РФ (1996 – 1999 гг.)

(данные контент-анализа)

Таблица 12

Представленность интенционных категорий в посланиях

Президента РФ Федеральному Собранию РФ (2000 – 2005 гг.)

(данные интент-анализа в процентном соотношении)

Таблица 13

Мнение туляков об идее, которая может сплотить россиян

(2003 – 2006 гг.)

(в % от общего числа опрошенных)

Как Вы считаете, какая идея сегодня могла бы вдохновить людей,

сплотить их во имя общих целей?

График 1

График собственных значений факторов

Таблица 14

Коэффициенты корреляции между факторами

и словами-стимулами по общим результатам двух опросов (2006 г.)

Таблица 15

Ценности, образующие ядра кластеров (2006 г.)

Дендрограмма 1

H I E R A R C H I C A L C L U S T E R A N A L Y S I S

Dendrogram using Average Linkage (Between Groups)

Rescaled Distance Cluster Combine

C A S E 0 5 10 15 20 25

Label Num +---------+---------+---------+---------+---------+

Case 149 149 

Case 150 150 

Case 11 11  

Case 73 73  

Case 96 96  

Case 47 47  

Case 64 64   

Case 67 67    

Case 130 130   

Case 91 91  

Case 95 95  

Case 98 98  

Case 13 13  

Case 18 18   

Case 68 68   

Case 85 85    

Case 94 94     

Case 65 65      

Case 3 3     

Case 27 27     

Case 128 128    

Case 118 118    

Case 53 53    

Case 62 62    

Case 106 106    

Case 120 120    

Case 54 54     

Case 129 129     

Case 34 34    

Case 36 36     

Case 37 37     

Case 14 14     

Case 80 80   

Case 22 22   

Case 29 29    

Case 38 38    

Case 117 117    

Case 138 138   

Case 42 42   

Case 59 59   

Case 142 142   

Case 123 123   

Таблица 16

Оценка потенциала влияния институтов

социального представительства (2006 г.)

(в % от общего числа опрошенных)

Как Вы считаете, оказывают ли влияние на ситуацию в стране следующие общественно-политические структуры?

Таблица 17

Оценка характера влияния институтов

социального представительства (2006 г.)

(в % от общего числа опрошенных)

Определите характер влияния на ситуацию в стране следующих общественно-политических структур:

Таблица 18

Оценка потенциала влияния институтов

социального представительства (2006 г.)

(в % от общего числа опрошенных)

Как Вы считаете, оказывают ли влияние на ситуацию в регионе следующие общественно-политические структуры?

Таблица 19

Оценка характера влияния институтов

социального представительства (2006 г.)

(в % от общего числа опрошенных)

Определите характер влияния на ситуацию в регионе следующих общественно-политических структур:

Таблица 20

Уровень доверия к общественно-политическим структурам

(2006 г.)

(в % от общего числа опрошенных)

Каким из перечисленных ниже общественно-политических структур

Вы доверяете?

Таблица 21

Уровень вовлеченности в деятельность

общественно-политических структур (2006 г.)

(в % от общего числа опрошенных)

Состоите ли Вы в каких-либо общественных организациях или политических партиях?

Таблица 22

Представления об источниках финансирования деятельности

общественных организаций (ОО) и СМИ (2006 г.)

(в % от общего числа опрошенных)

Как Вы считаете, кто должен финансировать деятельность ОО и СМИ?

1 – общественные организации

2 – средства массовой информации

[1] См.: Пшеворский А. Демократия и рынок. Политические и экономические реформы в Восточной Европе и Латинской Америке. М.: РОССПЭН, 1999. 320 с.; Roeder Ph. G. Varieties of Post-Soviet Authoritarian Regimes // Post-Soviet Affairs. 1994. Vol. 10. № 1. P. 61 – 101; Rose R. Prospects for Democracy in Postcommunist Europe // Developments in Central and East European Politics. Basingstoke: Macmillan, 1998. Vol. 2. P. 276 – 295; Шмиттер Ф., Карл Т. Пути перехода от авторитаризма к демократии в Латинской Америке, Южной и Восточной Европе // Международный журнал социальных наук. 1991. № 1. С. 29 - 46.

[2] См.: Bunce V. Should Transitologists Be Grounded? // Slavic Review. 1995. Vol. 54. № 1. P. 109 – 127; Она же. Роковая роль государственных институтов: становление и разрушение социализма и государства // Конституционное право: восточноевропейское обозрение. 2002. № 2. С. 184 – 186; Макфол М. Пути трансформации посткоммунизма. Сравнительный анализ демократического прорыва в Сербии, Грузии и Украине // Pro et Contra. 2005. Т. 9. № 2. С. 92 – 107; Fish M. St. Russia’s Fourth Transition // Journal of Democracy. 1994. № 3. P. 34 – 35.

[3] См.: Вайнштейн Г.И. Общественное сознание и трансформационный процесс в России (о проблеме взаимосвязей) // Мировая экономика и международные отношения. 1999. № 2. С. 13 – 22.

[4] См.: Медушевский А.Н. Демократия и авторитаризм: Российский конституционализм в сравнительной перспективе. М.: РОССПЭН, 1998. 650 с.; Митева Л.Д. Особенности консолидации демократии в странах Центральной и Восточной Европы. Демократические переходы: варианты путей и неопределенность результатов (круглый стол) // Полис. 1999. № 3. С. 49; Яхимович З.П. Факторы влияния на демократизацию коммунистических режимов. Демократические переходы: варианты путей и неопределенность результатов (круглый стол) // Полис. 1999. № 3. С. 45.

[5] См.: Макфол М. Между диктатурой и демократией: Посткоммунистические политические реформы в России [Электронный ресурс] / М. Макфол, Н. Петров, А. Рябов. Режим доступа: http://www.carnegie.ru/ru/pubs/books/70184.htm. - Загл. с экрана; Tilly C. European Revolutions, 1492 – 1992. Oxford, 1993. P. 4 – 14; Карл Т.Л., Шмиттер Ф. Размышления по поводу применимости транзитологической парадигмы при изучении посткоммунистических трансформаций // Полис. 2004. № 4. С. 16.

[6] Медушевский А.Н. Конституционные циклы в Центральной и Восточной Европе [Электронный ресурс] / А.Н. Медушевский. – Режим доступа: http://www.knowledge.isras.ru/sj/sj/2004-34-5.html. - Загл. с экрана.

[7] Яжборовская И.С. Специфика трансформаций в Центрально-Восточной Европе. Демократические переходы: варианты путей и неопределенность результатов (круглый стол) // Полис. 1999. № 3. С. 46; Она же. Трансформация Восточной Европы в конце ХХ века // Вопросы истории. 2007. № 6. С. 17 – 36.

[8] См.: Банс В. Элементы неопределенности в переходный период // Полис. 1993. № 1. С. 116 – 124; Оффе К. Дилемма одновременности: Демократизация и рыночная экономика в Восточной Европе // Повороты истории. Постсоциалистические трансформации глазами немецких исследователей / ред.-сост. П. Штынов. СПб.: Европ. ун-т СПб. Т.1. Постсоциалистические трансформации: теоретические подходы. 2003. С. 6 - 22; Roeder Ph. G. Varieties of Post-Soviet Authoritarian Regimes // Post-Soviet Affairs. 1994. Vol. 10. № 1. P. 61 – 101.

[9] О’Доннелл Г. Делегативная демократия // Пределы власти. 1994. № 2 – 3. C. 52 – 69.

[10] Гордон Л.А. Потери и обретения в России девяностых. М., [Б.м.], 2000. С. 45.

[11] Карл, Т.Л., Шмиттер Ф. Размышления по поводу применимости транзитологической парадигмы при изучении посткоммунистических трансформаций // Полис. 2004. № 4. С. 25.

[12] См.: Кумар К. Марксизм и утопия [Электронный ресурс] /К. Кумар. – Режим доступа: http://www.ecsocman.edu.ru/images/2006/07/25/0000282457/12-Kumar.pdf. - Загл. с экрана; Уайт С. Еще раз о посткоммунистической транзиции // Социс. 2003. № 11. С. 22 – 30; Хобсбаум Э. Эпоха крайностей: Короткий двадцатый век (1914 - 1991). М.: Изд-во Независимая Газета, 2004. 632 с.

[13] Макаренко Б.И. Новые демократии и/или автократии? (Материалы круглого стола) // Полис. 2004. № 1. С. 174.

[14] Вайнштейн Г.И. Закономерности и проблемы посткоммунистических трансформаций // Политические институты на рубеже тысячелетий. Дубна: ООО «Феникс+», 2001. С. 154 – 155.

[15] См.: Магун В., Руднев М. Жизненные ценности российского населения: сходства и отличия в сравнении с другими европейскими странами // Вестник общественного мнения: Данные. Анализ. Дискуссии. 2008. Т. 93. № 1. С. 33 – 58; Мы и они: Россия в сравнительной перспективе / под ред. В.А. Мау [и др.]. М.: Изд-во Института переходного периода, 2005. 240 с.; Общественный разлом и рождение новой социологии: двадцать лет мониторинга. М.: Новое издательство, 2008. 468 с.; Уайт С. Прошлое и будущее: тоска по коммунизму и ее последствия в России, Белоруссии и Украине // Мир России. 2007. № 2. С. 40 – 46.

[16] См.: Якимец, В.Н., Никовская Л.И. Сложносоставные конфликты – атрибут постсоциалистической трансформации // Социс. 2005. № 8. С. 125 – 139.

[17] Карл, Т.Л., Шмиттер Ф. Размышления по поводу применимости транзитологической парадигмы при изучении посткоммунистических трансформаций // Полис. 2004. № 4. С. 16.

[18] Галкин А.А. Глобализация и политические потрясения ХХI века // Полис. 2005. № 4. С. 68 – 69.

[19] Janos A.C. From Eastern Empier to Western Hegemony: East Central Europe under Two International Regimes // East European Politics and Society. 2002. Vol. 15. № 2. P. 238 – 239.

[20] См.: Дарендорф Р. После 1989. Мораль, революция и гражданское общество. Размышления о революции в Европе. М., 1998. С. 203.

[21] См.: Хабермас Ю. Что такое социализм сегодня? // Политические работы. М.: Праксис, 2005. С. 147 – 178.

[22] Зудин А.Ю. «Культура имеет значение»: к предыстории российского транзита // Мир России. 2002. № 3. С. 157.

[23] Соловьев А.И. Специфика поведения российских элит в переходный период. Демократические переходы: варианты путей и неопределенность результатов (Круглый стол) // Полис. 1999. № 3. С. 40.

[24] См.: Поляков Л.В. Как Россия нас обустраивает. М., [Б.м.], 1996. 160 с.; Он же. Путь России в современность: модернизация как деархизация. М.: Институт философии РАН, 1998. 202 с.

[25]Гайдар Е.Т. Государство и эволюция. Как отделить собственность от власти и повысить благосостояние россиян. М., [Б.м.], 1995. С. 147.

[26] См.: Лапкин В.В. Российский переход как проблема политической теории. Демократические переходы: варианты путей и неопределенность результатов (Круглый стол) // Полис. 1999. № 3. С. 38 – 39.

[27] См.: Макфол М. Осмысление парламентских выборов 1993 г. в России // Полис. 1994. № 5. С. 124 – 136; Он же. Опасности затянувшегося переходного периода // Pro et Contra. 1999. Т. 4. № 2. С. 175 – 190.

[28] См.: Мельвиль А.Ю. Опыт теоретико-методологического синтеза структурного и процедурного подходов к демократическим транзитам // Полис. 1998. № 2. С. 9.

[29] Мигранян А. Россия. От хаоса к порядку? (1995 - 2000). М.: МОНФ, 2001. С. 272 – 281.

[30] См.: Хантингтон С. Политический порядок в меняющихся обществах. М.: Прогресс – Традиция, 2004. С. 75.

[31] См.: Поляков Л.В. Политическая система современной России. М., [Б.м.], 2005. С. 72 – 81; Он же. Путинская Россия: политическая деградация или политическая модернизация. М.: ГУ ВШЭ, 2007. 20 с.

[32] Холмс С. Чему Россия учит нас теперь? Как слабость государства угрожает свободе [Электронный ресурс] / С. Холмс // Pro et Contra. 1997. Т. 2. № 4. – Режим доступа: www.carnegie.ru/ru/pubs/procontra/55642.htm.

[33] См.: Красин Ю.А. Новые демократии и/или автократии? (Материалы круглого стола) // Полис. 2004. № 1. С. 170 – 172.

[34] См.: Поляков Л.В. Политическая система современной России [Текст] / Л.В. Поляков. М., [Б.м.], 2005. С. 123; Балаян А. Политический транзит в России: особенности и перспективы на современном этапе [Электронный ресурс] / А. Балаян. – Режим доступа: http://forum.msk.ru|material|society|11846.html. – Загл. с экрана; «Управляемая демократия» в России: стала ли она при Путине эффективнее, чем была при Ельцине? (Материалы круглого стола) [Электронный ресурс] / А.С. Ципко [и др.]. – Режим доступа: http://www.lgz.ru/roundtable/art2.htm. - Загл. с экрана.

[35] См.: Гельман В.Я. «Учредительные выборы» в контексте российской трансформации // Общественные науки и современность. 1999. № 6. С. 46 – 64.

[36] Указ Президента РФ от 13 мая 2000 г. № 849 «О полномочном представителе Президента РФ в федеральном округе» // Собрание Законодательства РФ. 2000. № 20. Ст. 2112.

[37] Указ Президента РФ от 1 сентября 2000 г. № 1602 «О Государственном Совете РФ» // Российская газета. 2000. 5 сентября.

[38] ФЗ РФ от 5 августа 2000 г. № 113 «О порядке формирования Совета Федерации Федерального Собрания РФ» // Собрание Законодательства РФ. 2000. № 32. Ст. 3336.

[39] ФЗ от 11 декабря 2004 г. № 159 «О внесении изменений и дополнений в ФЗ «Об общих принципах организации законодательных (представительных) и исполнительных органов государственной власти субъектов РФ»; ФЗ «Об основных гарантиях избирательных прав и права на участие в референдуме граждан РФ» // Российская газета. 2004. 15 декабря.

[40] Клямкин И. Постсоветская политическая система в России (возникновение, эволюция и перспективы трансформации) [Электронный ресурс] / И. Клямкин. – Режим доступа: http://www.sovetpamfilova.ru/text/1254.htm. - Загл. с экрана.

[41] ФЗ РФ от 31 июля 2000 г. № 31. «О внесении изменений и дополнений в ФЗ «Об общих принципах организации законодательных (представительных) и исполнительных органов государственной власти субъектов РФ» // Собрание Законодательства РФ. 2000. № 31. Ст. 3205.

[42] Устав Ассоциации «Общественная палата Тульской области» // Гражданское общество: проблемы, исследования, перспективы развития. Тула.: Гриф и К, 2004. С. 172 – 179.

[43] См.: Вестник Центральной Избирательной Комиссии РФ. 2003. № 10 (148). С. 131 – 135.

[44] ФЗ РФ от 11 июля 2001 г. № 95 «О политических партиях» [Текст] // Борисов И., Заславский С. Партии на будущих выборах. Новое законодательство. М.: Изд-во «Европа», 2005. С. 255 – 332.

[45] См.: Салмин А. Какую Россию мы строим? // Свободная мысль. 2004. № 8. С. 23 – 36.

[46] Васович В. Переход к демократии в посткоммунистических странах (Парадоксы перехода - демократизации) // Вестник МГУ. Серия 18, Социология и политология. 1998. № 2 - 3. С. 32.

[47] См.: Москви Д.Е. Институциональная неопределенность как результат трансформации политической системы в России [Электронный ресурс] / Д.Е. Москвин. – Режим доступ: http://www.e-journal.spa.msu.ru/images/2006/moskvin.pdf. - Загл. с экрана.

[48] Моисеев С. Искушение суперпрезидентской системой [Электронный ресурс] / С. Моисеев. – Режим доступа: http://www.carnegie.ru/ru/print/55690-print.htm. - Загл. с экрана.

[49] Шляйфер А., Трейзман Д. Россия – нормальная страна // Вся политика. Хрестоматия/сост.: В.Д. Нечаев, А.В. Филиппов. М.: Изд-во «Европа», 2006. С. 295 – 296.

[50] См.: Зимон Г. Специфика России глазами немецкого ученого // Общественные науки и современность. 2001. № 4. С. 113 - 122.

[51] См.: Вебер М. Харизматическое господство // Социс. 1988. № 5. С. 139 – 147.

[52] См.: Байме К. фон Партии // Политология вчера и сегодня. Вып. 4. М., [Б.м.], 1992. С. 71 – 84; Он же. Теория трансформации – новая междисциплинарная отрасль знания? // Государство и право. 1994. № 7. С. 148 – 159.

[53] См.: Агеев Г.В. Особенности современного этапа трансформации политической системы России // Власть. 2007. № 4. С. 90 – 92; Гельман В.Я. Постсоветские политические трансформации. Наброски к теории // Полис. 2001. № 1. С. 15 – 30; Он же. Политические диффузии в условиях пространственно гибридного режима: институциональное строительство и выборы мэров в городах России // Полис. 2007. № 6. С. 86 – 109; Третий электоральный цикл в России / под ред. В.Я. Гельмана. СПб.: Изд-во Европейского университета, 2007. 294 с.; Он же. Из огня да в полымя?: (динамика постсоветских режимов в сравнительной перспективе) // Полис. 2007. № 2. С. 81 – 108; Иванов, А.Ф., Устименко С.В. Самодержавная демократия: дуалистический характер российского государственного устройства // Полис. 2007. № 6. С. 56 – 67.

[54] См.: Вайнштейн Г.И. Российский транзит и проблема типологического разнообразия «глобальной демократизации» // Политические институты на рубеже тысячелетий. Дубна: ООО «Феникс +», 2001. С. 410 – 443.

[55] См.: Бергер П., Лукман Т. Социальное конструирование реальности . М: Медиум, 1995. С. 87 – 90.

[56] См.: Попов Э.А. Институционализация российской демократии // Социс. 2001. № 5. С. 21 – 28.

[57] В данном параграфе используются результаты ряда социально-политических исследований: Экспертный опрос «Восприятие ценностных ориентаций политических партий РФ» (март – апрель 2003 г.). Руководители: Е.В. Бродовская, А.А. Лаврикова, лаборатория социально-политических исследований ТулГУ. Объем выборки - 30 экспертов; Экспертный опрос в органах местного самоуправления г. Тулы (Тульская обл.) и г. Благовещенска (Амурская обл.) «Ценностные ориентации муниципальной элиты: состояние, тенденции, перспективы» (две волны - февраль 2003 г., февраль 2004). Руководитель: Е.В. Бродовская, лаборатория социально-политических исследований ТулГУ. Объем выборки - 50 экспертов; Экспертный опрос «Ценностная система политической элиты Тульской, Орловской и Амурской областей, Республики Коми» (апрель 2003 г., март – май 2004 г.). Руководитель: Е.В. Бродовская, лаборатория социально-политических исследований ТулГУ. Объем выборки - 100 экспертов; Экспертный опрос «Политические ориентации и предпочтения представителей политической элиты Липецкой области» (март 2006 г.). Руководители: В.И. Ильин, С.С. Фоменко, кафедра философии Елецкого государственного университета им. И.А. Бунина. Инструментарий исследования предоставлен лабораторией социально-политических исследований ТулГУ. Объем выборки – 45 экспертов; Экспертный опрос «Политические предпочтения и ценностные ориентации представителей региональных отделений политических партий Тульской области» (апрель 2006 г.). Руководитель: Е.В. Бродовская, лаборатория социально-политических исследований ТулГУ. Объем выборки – 80 человек.

[58] См.: Крыштановская О.В. Трансформация старой номенклатуры в новую российскую элиту//Общественные науки и современность. 1995. № 1. С. 51 - 65; Она же. Современные концепции политической элиты и российская практика // Мир России. 2004. № 4. С. 3 - 39; Лейн Д. Перемены в России: роль политической элиты // Социс. 1996. № 4. С. 30 – 40.

[59] См.: Россия регионов: трансформация политических режимов / под ред. В.Я. Гельмана [и др.]. М.: «Весь мир», 2000. 376 с.; Гельман В.Я. Политические элиты и стратегии региональной идентичности // Журнал социологии и социальной антропологии. 2003. Т. 6. № 2. С. 91 – 105; Тарусина И.Г. Динамика политических установок региональных элит России // Полис. 2002. № 1. С. 133 – 140.

[60] См.: Хигли, Дж. Демократия и элиты [Электронный ресурс] / Дж. Хигли. – Режим доступа: http://www.inop.ru/page529/reading/page119/. – Загл. с экрана.

[61] См.: Семененко И.С. Глобализация и социокультурная динамика: личность, общество, культура // Полис. 2003. № 1. С. 5 – 21; Ракитянский Н. Модернизация России и политическая элита // Власть. 2002. № 1. С. 17 – 25.

[62] Лейпхарт А. Демократия в многосоставных обществах: сравнительное исследование. М., 1997. С. 36.

[63] Данные Фонда «Общественное мнение» опубликованы на сайте: http://bd.fom.ru/report/map/d032830; http://www.fom.ru/survey/dominant/24/54/124.html.

[64] См.: Гаман-Голутвина, О.В. Бюрократия или олигархия? [Текст] / О.В. Гаман-Голутвина // Куда идет Россия?.. Власть, общество, личность / под общ. ред. Т.И. Заславской. – М., [Б.м.], 2000. – С. 162 – 172; Региональные политические режимы в постсоветской России: опыт типологизации / А.С. Кузьмин [и др.] // Полис. 2002. № 3. С. 142 – 155.

[65] Данные приводятся по: Крыштановская, О.В. Политические реформы Путина и элита // Общество и экономика. 2003. № 4 - 5. С. 32.

[66] См.: Лапина Н.Ю., Чирикова А.Е. Регионы-лидеры: экономика и политическая динамика (на примере Ярославской и Самарской областей). М.: Изд-во Института социологии РАН, 2002. 324 с.

[67] Гудков Л.Д. Реформы и процессы общественной примитивизации // Кто и куда стремится вести Россию?.. Акторы макро-, мезо- и микроуровней современного трансформационного процесса / под общ. ред. Т.И. Заславской. М.: МВШСЭН, 2001. С. 290 – 292.

[68] См.: Яковлев А.А. О несостоявшейся модернизации и социальной базе реформ в России // Вопросы статистики. 2003. № 4. С. 36 – 37.

[69] См.: Елизаров В.П. Элитистская теория демократии и современный российский политический процесс // Полис. 1999. № 1. С. 72 - 78; Пантин В.И., Лапкин В.В. Ценностные ориентации россиян в 90-е годы // Pro et contra. 1999. Т. 4. № 2. С. 144 – 160; Лапкин В.В. Трансформация политических ценностей российских избирателей // Политическая наука. 2002. № 2. С. 56 - 85.

[70] См.: Лапкин В.В. Изменение ценностных ориентаций россиян // Полис. 2000. № 1. С. 84 - 85; Капустин Б.Г., Клямкин И.М. Либеральные ценности в сознании россиян // Полис. 1994. № 1. С. 68 - 92.

[71] См.: Пантин, В.И., Лапкин В.В. Ценностные ориентации россиян в 90-е годы // Pro et contra. 1999. Т. 4. № 2. С. 150.

[72] См.: Холодковский К.Г. Социальные корни идейно-политической дифференциации российского общества // Полис. 1998. № 3. С. 17; Он же. Противостояние левые – правые: анахронизм или смена координат? // Полис. 2006. № 6. С. 81 – 96.

[73] Башкирова Е., Федоров Ю. Лабиринты посттоталитарного сознания // Pro et Contra. 1999. Т. 4. № 2. С. 128.

[74] См.: Петухов В.В. Общество и власть. Новый характер взаимоотношений // Свободная мысль. 2001. № 4. С. 10.

[75] См.: Щербак А.Н. Коалиционная политика и дефрагментация партийной системы: сравнительный анализ // Общественные науки и современность. 2003. № 4. С. 47 - 61; Голосов Г.В. Форматы партийных систем в новых демократиях: институциональные факторы неустойчивости и фрагментации // Полис. 1998. № 1. С. 106 - 130; Елисеев С.М. Социальные и политические расколы, институциональные предпосылки и условия консолидации партийных систем в период демократического транзита [Электронный ресурс] / С.М. Елисеев // Будущее России: стратегии развития (Сорокинские чтения - 2005) – Режим доступа: http://lib.socio.msu/1/library. - Загл. с экрана.

[76] См.: Байме К. фон Партии в процессе демократической консолидации // Повороты истории. Постсоциалистические трансформации глазами немецких исследователей / ред.-сост. П. Штынов. СПб.: Европ. ун-т СПб. Т. 2. Постсоциалистические трансформации: в сравнительной перспективе. 2003. С. 64 - 101.

[77] См.: Рюб Ф.В. Три парадокса консолидации в новых демократиях Центральной и Восточной Европы // Повороты истории. Постсоциалистические трансформации глазами немецких исследователей / ред.-сост. П. Штынов. СПб.: Европ. ун-т СПб. Т.1. Постсоциалистические трансформации: теоретические подходы. 2003. С. 463.

[78] Гельман В.Я. Трансформация российской партийной системы: монополизация политического рынка [Электронный ресурс] / В.Я. Гельман // Центр элитологических исследований при Академии политической науки (ЭлИс-Центр). - Режим доступа: http://elis.pstu.ru/gelman2.htm. - Загл. с экрана

[79] См.: Щербак А.Н. Коалиционная политика и дефрагментация партийной системы: сравнительный анализ (на примере Польши, России и Украины) // Общественные науки и современность. 2003. № 4. С. 47.

[80] См.: Тимошенко В.И. Анализ предвыборных платформ избирательных объединений и блоков на выборах в Государственную Думу 19 декабря 1999 г. // Социально-гуманитарные знания. 2000. № 6. С. 208 – 230; Он же. Сущность структурно-ценностного метода анализа партийных программных документов // Социально-гуманитарные знания. 2003. № 5. С. 243 – 250.

[81] См.: Van Dijk T.A. Ideology and discourse. A Multidisciplinary Introdaction. Internet Course for the Universitat Oberta de Catalunya [Электронный ресурс] / T.A. Van Dijk. – Режим доступа: http://www.hum.uva.nl/teun/. – Загл. с экрана.

[82] Правый манифест // Парламентские выборы в России. Год 1999. Избирательные объединения и блоки, их лидеры и программные документы, результаты выборов / автор составитель М.Н. Грачев. М., [Б.м.], 2000. С. 101 – 111; Предвыборная программа политической партии «Союз правых сил» (2003 г.) [Электронный ресурс]. – Режим доступа: http://www.sps.ru/party/program.html.

[83] Программа Коммунистической партии РФ (1999 г.) [Электронный ресурс]. – Режим доступа: http://www.kprf.ru/party/program.html; Предвыборная программа Коммунистической партии РФ (2003 г.) [Электронный ресурс]. – Режим доступа: http://www.kprf.ru/party/program.html.

[84] Петрова А.С. Ценностные ориентации россиян и политические партии. Всероссийский опрос городского и сельского населения (2003 г.). Объем выборки – 1500 человек [Электронный ресурс] / А.С. Петрова. – Режим доступа: http://www.fom.ru/.

[85] См.: Гельман В.Я. Региональная власть в современной России: институты режимы и практики // Полис. 1998. № 1. С. 87 - 104; Лапина Н.Ю., Чирикова А.Е. Стратегии региональных элит: экономика, модели власти, политический выбор. М.: ИНИОН, 2000. 200 с.; Нечаев В.Д. Региональные политические системы в постсоветской России // Pro et Contra. 2000. № 1. С. 80 - 95; Туровский Р.Ф. Центр и регионы: проблемы политических отношений. М.: Издательский дом ГУ ВШЭ, 2006. 400 с.

[86] См.: Иванов В.Н., Назаров М.М. Политико-идеологические и социально-экономические аспекты российского федерализма // Социс. 2001. № 7. С. 28.

[87] Экспертный опрос «Основные направления реформирования России» (2000 г.) [Электронный ресурс]. – Режим доступа: http://www.bd.fom.ru/report/map/pe0009211#5; Экспертный опрос «Мнения представителей региональной административной и политической элиты о режиме власти» (2001 г.) [Электронный ресурс]. – Режим доступа: http://www.rags.ru/s_center/opros/polit_elita/prilog.htm; Экспертный опрос «Государственная служба и гражданское общество в условиях проведения административной и судебно-правовой реформ» (2003 г.) [Электронный ресурс]. – Режим доступа: http://www.rags.ru/s_center/opros5/index01.htm#_ftnref1.

[88] Опрос проведен 21 по 26 мая 2001 г. Социологическим центром РАГС при Президенте РФ. Опрошены 2400 человек в возрасте от 18 лет и старше в 24 субъектах Российской Федерации по общероссийской репрезентативной выборке [Электронный ресурс]. – Режим доступа: http://www.rags.ru/s_center/opros/polit_elita/prilog.htm.

[89] В качестве экспертов (200 чел.) выступили работники органов исполнительной власти субъектов РФ, занимающие должности начальника отдела и выше по реестру государственных должностей. Опрос проведен в республике Башкортостан, Красноярском, Ставропольском, Хабаровском краях, Вологодской, Воронежской, Калужской, Ленинградской, Московской, Нижегородской, Новосибирской, Оренбургской, Ростовской, Саратовской, Самарской, Свердловской, Тамбовской областях, Ханты-Мансийском АО, гг. Москва и Санкт-Петербург [Электронный ресурс]. - Режим доступа: http://www.rags.ru/s_center/opros5/index01.htm#_ftnref1.

[90] Охотский Е.В. Высокая правовая культура - основа эффективной административно-управленческой элиты [Электронный ресурс] / Е.В. Охотский. – Режим доступа: http://elitology.ru/article.php/20040709130355364. - Загл. с экрана.

[91] См.: Патнэм Р. Чтобы демократия сработала. Гражданские традиции в современной Италии [Электронный ресурс] / Р. Патнэм. – М., [Б.м.], 1996. – Режим доступа: http://www.msps.ru/libr/pub/putnam_rv.html. - Загл. с экрана.

[92] См.: Региональные элиты Северо-запада России: политические и экономические ориентации / под ред. А.В. Дуки. СПб.: Алетейя, 2001. С. 210.

[93] В данном параграфе используются результаты ряда социально-политических исследований: Региональный мониторинг «Демократизация общества: условия и перспективы» (2006 – 2008 гг.). Руководители: И.А. Батанина, Е.В. Бродовская, лаборатория социально-политических исследований ТулГУ. Объем выборки – 450 человек. Выборка репрезентативна по полу и возрасту; Региональный мониторинг «Институты социального представительства: роль в политическом процессе России» (2006 – 2008 гг.). Руководители: И.А. Батанина, Е.В. Бродовская, лаборатория социально-политических исследований ТулГУ. Объем выборки – 450 человек. Выборка репрезентативна по полу и возрасту; Массовый опрос «Ценностные ориентации населения Тульской, Орловской, Липецкой областей» (2006 г.). Руководители: Е.В. Бродовская, лаборатория социально-политических исследований ТулГУ, А.В. Морозова, Орловский государственный технический университет, С.С. Фоменко, Елецкий государственный университет им. И.А. Бунина. Объем выборки – 1500 человек. Выборка репрезентативна по полу и возрасту; Глубинное интервью «Образ «партии власти» в массовом сознании населения Тульской области» (январь – февраль 2008 г.). Руководитель: Е.В. Бродовская, лаборатория социально-политических исследований ТулГУ; Экспертный опрос «Роль политической элиты в процессе режимной консолидации» (январь – февраль 2008 г.). Руководитель: Е.В. Бродовская, лаборатория социально-политических исследований ТулГУ. Объем выборки – 30 человек; Интент-анализ материалов общероссийской периодической печати «Анализ ценностных ориентаций политических партий по материалам периодической печати» (2007 г.). Руководитель: Е.В. Бродовская, лаборатория социально-политических исследований ТулГУ. Количество проанализированных материалов – 120; Контент-анализ «Категория «демократия» в программах политических партий РФ (на примере «Единой России», КПРФ, «Справедливой России», СПС, ЛДПР)» (2007 г.). Руководитель: Е.В. Бродовская, лаборатория социально-политических исследований ТулГУ; Интент-анализ «Ценностные приоритеты в Посланиях Президента РФ Федеральному Собранию РФ» (2007 г.). Руководитель: Е.В. Бродовская, лаборатория социально-политических исследований ТулГУ; Интент-анализ «Ценностные приоритеты в Посланиях Губернатора Тульской области к Тульской областной Думе» (2008 г.). Руководитель: Е.В. Бродовская, лаборатория социально-политических исследований ТулГУ.

[94] Гончаров Д.В. Политическая мобилизация [Текст] // Полис. 1995. № 6. С. 129 – 137.

[95] См.: Кузнецов В.Н. О социологическом смысле идеологии консолидации: геокультурный аспект // Безопасность Евразии. 2003. № 3 (13). С. 7 – 47; Нугаев Р.М., Нугаев М.А. Общественная идеология как фактор становления гражданского общества // Социально-гуманитарные знания. 2003. № 4. С. 120 – 129; Попов М.Ю. Социализация личности в условиях деидеологизации: в поиске идеологии консолидации // Социально-гуманитарные знания. 2004. № 6. С. 63 – 78.

[96] Ядов В.А. Солидарности россиян в повседневной жизни и в общегосударственном масштабе // Общество и экономика. 2002. № 12. С. 94.

[97] Великая Н.М. Проблемы консолидации общества и власти // Социс. 2005. № 5. С. 60 – 71.

[98] См.: Левашов В.К. Морально-политическая консолидация российского общества в условиях неолиберальных трансформаций // Социс. 2004. № 7. С. 27 – 45; Яковлев А.А. О несостоявшейся модернизации и социальной базе реформ в России // Вопросы статистики. 2003. № 4. С. 36 – 38; Ценностные ориентации в российском обществе // Эксперт. 2005. № 19 (466). С. 399 – 446.

[99] См.: Гаман-Голутвина О.В. Региональные элиты России: персональный состав и тенденции эволюции (I) / О.В. Гаман-Голутвина // Полис. 2004. № 2. С. 6 – 19; Она же. Региональные элиты России: персональный состав и тенденции эволюции (II) // Полис. 2004. № 3. С. 22 – 31.

[100] Агеева Е.А. Консолидация общества как политический феномен // Политика и политология: актуальный ракурс / под общ. ред. И.А. Батаниной, М.Ю. Мизулина. Москва – Тула: Изд-во ТулГУ, 2005. С. 11.

[101] Данные Фонда «Общественное мнение». Всероссийский опрос «Партия Единая Россия» (10 - 11 февраля 2007 г.). Опрос населения в 100 населенных пунктах 44 областей, краев и республик России. Интервью по месту жительства. Объем выборки - 1500 респондентов [Электронный ресурс]. – Режим доступа: http://www.fom.bd.ru/.

[102] Россия, которую мы выбираем (2.12.2006 г.) [Электронный ресурс]. – Режим доступа: http://www.edinros.ru/news.html.

[103] Стенограмма выступления заместителя Руководителя Администрации Президента - помощника Президента РФ Владислава Суркова перед слушателями Центра партийной учебы и подготовки кадров ВПП «Единая Россия» (7 февраля 2006 г.).

[104] См.: Динес В., Николаев А. От «Единства» к «Единой России»: эволюция идеологических установок // Власть. 2002. № 5. С. 23 – 27.

[105] См.: Анисимова, Т. Политические партии и политики России как объекты классификации (по материалам их программ и выступлений) / Т. Анисимова [и др.] // Власть. 2003. № 9. С. 31 – 33.

[106] См.: Николаев А. Народ и партия едины? // Власть. 2004. № 2. С. 27 – 32; Дзялошинский И. Рынок предвыборных партийных программ: спрос и предложение. М., [Б.м.], 2000. С. 98 – 103; Малинова О.Ю. Партийные идеологии в России: атрибут или антураж? // Полис. 2001. № 5. С. 97 - 106; Она же. Программы как средство самопрезентации политических партий (на примере «Единства» и «Отечества» // Психология восприятия власти / под ред. Е.Б. Шестопал. М.: Изд-во «Социально-политическая МЫСЛЬ», 2002. С. 98 – 108.

[107] Щербак А.Н. Коалиционная политика российских партий // Полис. 2002. № 1. С. 127.

[108] Агеева Е.А. Консолидация общества как политический феномен // Политика и политология: актуальный ракурс. Москва – Тула: Изд-во ТулГУ, 2005. С. 7.

[109] Всероссийский опрос «Образ политической партии «Справедливая Россия» (3 - 4 февраля 2007 г.). Фонд «Общественное мнение». Опрос населения в 100 населенных пунктах 44 областей, краев и республик России. Интервью по месту жительства. Объем выборки - 1500 респондентов.

[110] См.: Путин В.В. Россия на рубеже тысячелетий // Независимая газета. 30.12.1999. С. 4.

[111] См.: Гаврилова М.В. Лингвистический анализ политического дискурса [Электронный ресурс] / М.В. Гаврилова. – Режим доступа: http://www.rami.ru/publicaitions/2001-03-29/index.html; Кобозева И.М. К распознаванию интенционального компонента смысла высказывания (теоретические предпосылки) [Электронный ресурс] / И.М. Кобозева. – Режим доступа: http://www.dialog-21.ru/Archive/2003/Kobozeva.htm; Ушакова Т.Н., Цепцов В.А., Алексеев К.И. Интент-анализ политических текстов // Психологический журнал. 1998. Т. 19. № 4. С. 98 – 109.

[112] См.: Климова С., Галицкий Е. Новый подход к изучению ценностей // Десять лет социологических наблюдений. М.: Институт Фонда «Общественное мнение», 2003. С. 57 – 83.

[113] Бызов Л.Г. Социокультурная трансформация российского общества и формирование неоконсервативной идентичности [Электронный ресурс] / Л.Г. Бызов. – Режим доступа: http://www.socio.ru/wr/1-02/Bysov.htm. - Загл. с экрана.