Сочинение: Ответы на билеты по языкознанию

В.Н. Топоров

СРАВНИТЕЛЬНО-ИСТОРИЧЕСКОЕ ЯЗЫКОЗНАНИЕ

(Лингвистический энциклопедический словарь. - М., 1990. - С. 486-490)

Сравнительно-историческое языкознание - область языкознания, объектом которой являются родственные, т.е. генетически связанные языки. Кокретно в сравнительно-историческом языкознании речь идет об установлении соотношений между родственными языками и описании их эволюции во времени и пространстве; сравнительно-историческое языкознание пользуется как основным инструментом исследования сравнительно-историческим методом; наиболее общая форма исследований - сравнительно-исторические грамматики (включающие в себя прежде всего фонетику) и этимологические словари (лексика).

Сравнительно-историческое языкознание противостоит описательному, или синхроническому, языкознанию, нормативному и общему языкознанию. Вместе с тем сравнительно-историческое языкознание связано как с описательным языкознанием, так и с общим языкознанием взаимовлияниями в целом ряде вопросов.

Обычно возникновение сравнительно-исторического языкознания, прежде всего его ядра - сравнительно-исторической грамматики, связывают со знакомством европейских лингвистов с санскритом в кон. 18 в., недооценивая роль общего идейно-интеллектуального контекста, который складывался в научно-философской, литературно-художественной и общественной жизни Европы во второй половине 18 в. - первые десятилетия 19 в. К этому времени в естественных науках (прежде всего) был накоплен большой конкретный материал, давший основание первым универсальным классификциям и таксономиям, открывшим возможность рассматреть целое, определить иерархию его частей и предположить, что сама она есть результат действия неких общих законов. Весь этот этап работы подразумевал существенную роль эмпирического сравнения фактов и неизбежно приводил к выводу, согласно которому за внешне разнообразными фактами должно крыться (по крайней мере, в значительном числе случаев) внутреннее единство, нуждающееся в истолковании. Принципом истолкования для секуляризованной науки того времени стал историзм , т.е. признание развития во времени, осуществляющегося естественным образом (а не божественной волей, реализующей некий общий план), по законам , которые не только описывают самое смену одних форм другими, но и конкретный вид, ими принимаемый. Отсюда новая установка в трактовке фактов: в них склонны были видеть уже не "лестницу" форм ("существ" - в биологических науках), но "цепь развития", предполагающую естественное изменение форм. Изменяемость форм (идея, в полном своем виде оформившаяся к сер. 19 в., ср. "Происхождение видов" Ч. Дарвина, 1959), объясняемая их историей, стала выступать как причина их многообразия. Само развитие мыслилось в двух вариантах: чаще как восходящая линия от простого к сложному и улучшенному (ср. многочисленные теории прогресса от А.Р.Ж. Тюрго и Г.Э. Лессинга, И.Г. Гердера и М.Ж.А.Н. Кондорсе до ж.Б. Ламарка, Э. Жоффруа де Сент-Илера и того же Ч. Дарвина), реже как нисходящая линия, связанная с деградацией (Ж.Ж. Руссо, Ю. Мезёр и др.). Отражения подобной концепции многообразны и нередко объединяют естественные науки с гуманитарными. Так, с одной стороны, возникают отдельные опыты исторического описания, претендующие на полноту и целостность (Д. Юм или Э. Гиббон), утверждаются взгляды об истории как автономной науке (Тюрго, энциклопедисты, "Идея всеобщей истории" И. Канта, 1784), вырабатываются общефилософские теории развития с особым вниманием к его причинам и стадиям, к соотношению "логического" и "исторического" (Г.В.Ф. Гегель, Ф.В.Й. Шеллинг и др.). С другой стороны, возникают многочисленные сравнительные дисциплины (сравнительная анатомия, эмбриология, палеоантология, геология и т.д.) и развиваются общие и частные принципы естественно-научного "компаративизма" (Ламарк, Жоффруа Сент-Илер, Ж. Кювье, Ч. Лайель и др.). Характерно, что объектом исторического изменения и научного сравнение становится форма (а не функция), что и предопределило возрастание роли морфологии и то важное значение, которое стало придаваться понятию гомологии в структуре исследуюмых объектов (т.е. подобию не функциональному, но формальному, отсылающему к общему происхождению). Для сравнительно-исторического языкознания оказались важными также результаты исследований в области естественных наук, не получившие, однако, всеобщего признания, - об оформлении понятия системы , определяющей взаимодействие частей целого (ср. строго детерминистическую концепцию Кювье), нередко определяемой термином "организм", и о выдвижении идеи модели-архетипа (Р. Оуэн), объединяющей развитие всех реально засвидетельствованных конкретных типов.

Наука о языке не только испытывала плодотворные влияния со стороны общей методологии наук, но и сама принимала активное участие в выработке общих идей. В частности, важную роль сыграла работа Гердера "Исследование о происхождении языка" (1770, изд. 1772), которая наряду с его же статьей "О возрастах языка" явилась одним из самых серьезных подступов к будущему историческому языкознанию. Выступая против распространенных тезисов об исконности языка, его божественном происхождении и неизменяемости, Гердер был одним из первых провозвестников историзма в языкознании. Согласно его учению, естественные законы определили необходимость возникновения языка и его дальнейшего развития: язык, связанный по своему происхождению с культурой (и, в частности, с поэзией), в ходе своего развития совершенствуется, как и общество; нераздельная связь языка с культурой и и обществом делает его важнейшим компонентом национального духа (перечень причин изменения языка во многом предвосхищает аналогичную проблему в естественных науках, ср. биологическую географию А. фон Гумбольдта). И.К. Аделунг в нач. 19 в. выдвигает свои соображения о причинах исторического развития языка и формулирует критерии различия в степенях языкового родства, предполагающие не просто сравнение языков, считающихся родственными, но, по сути дела, сравнение их грамматических структур (не только лексем!). Характерно, что У. Джоунз, познакомившийсь с санскритом и обнаружив его сходство в глагольных корнях и в грамматических формах с греческим, латинским , готским и др. языками, в 1786 уже смог предложить совершенно новую концепцию лингвистического родства; наличие достаточного количества подобных совпадений в сравниваемых языках позволяет заключить об их генетическом родстве и, следовательно, об их происхождении из общего праязыка. Ф. фон Шлегель в труде "О языке и мудрости индийцев" (1808) не только подчеркивает роль грамматических элементов при установлении языкового родства (именно он ввел в употребление термин "сравнительная грамматика"), но и применительно к санскриту, персидскому, греческому, немецкому и другим языкам формулирует первые постулаты сравнительно-исторической грамматики индоевропейских языков, подчеркивая особую методологическую сущность форм спряжения. Эти теоретические предпосылки сравнительно-исторического языкознания подкреплялись обширным собранием лексики разных языков, упорядоченной в словарях сопоставительного типа ("Сравнительные словари всех языков и наречий" П.С. Палласа, 1787-89), 2 изд. 1790-91; словарь испанского миссионера Лоренсо Эрвас-и-Пандуро, 1784, 2 изд., 1800-05; "Mithridates, oder allgemeine Sprachkunde" Аделунга и И.С. Фатера, 1806-07 и др.), где создавались особо благоприятные условия для выделения лексем родственных языков (хотя бы сугубо предварительного и приблизительного).

Идеи языкового родства выдвигались и раньше (ср. отчасти у Данте, а также "О родстве языков" Гвилельма Постеллуса, 16 в.). Выделялись работы, авторы которых ограничивались кругом языков, обнаруживающий сходство: "Рассуждение о европейских языках" Й.Ю. Скалигера (1599), где, однако, в сравнение включались кроме языков, позже признанных индоевропейскими, также финский, венгерский, баскский, которые затушевали некоторые бесспорные результаты. Еще более широкая классификация родственных языков Старого Света была предложена Г.В. Лейбницем, по сути дела разграничившим индоевропейские языки (по его терминологии, "кельтские") и урало-алтайские ("скифские"). Более перспективным в плане будущих сравнительно-исторических исследований оказывались те работы, в которых ставились более узкие задачи (напр., доказательство родства отдельных групп или семей языков, ориентированные при этом на сравнение сходных элементов). Так, уже в 17 в. сложились представления о родстве языков семитской семьи (Э. Гишар, И. Лудольф и др.), германской (Л. тен Кате) и романской (Рейнуар) групп, славянских языков (Ю. Крижанич и др.) и т.п. Особое значение имели изданные Ф.Ю. фон Страленбергом в 1730 сравнительные таблицы языков Северной Европы, Северного Кавказа, благодаря чему была создана классификация уральских и алтайских языков (финно-угорские и самодийские; тюркские, монгольские, тунгусские), хотя и в предварительном варианте. Эти первые попытки классификации языков способствовали формированию ранних вариантов сравнительно-исторического языкознания и, в свою очередь, во многом от них зависели.

В 10-х гг. 19 в. идеи сравнительно-исторического языкознания воплотились в исследованиях сравнительно-исторического характера, в которых была применена и соответствующая техника исследований, опиравшихся преимущественно на данные индоевропейских языков, и таким образом сравнительно-историческая грамматика этих языков стала ведущей дисциплиной сравнительно-исторического языкознания, оказавшей стимулирующее влияние на развитие других частных сравнительно-исторических грамматик.

Главные фигуры той революции в сравнительно историческом языкознании, которая привела к созданию сравнительно-исторической грамматики, были Ф. Бопп ("О системе спряжения санскритского языка в сравнении с таковою в греческом, латинском, персидском и германских языках", 1816), Р.К. Раск ("Разыскания о древнесеверном языке", 1818), Я. Гримм ("Грамматика немецкого языка", т. 1-4, 1819-37, речь идет о германских языках) и В. фон Гумбольдт ("О сравнительном изучении языков применительно к различным эпохам их развития", 1820, и др.). Гумбольдт теоретически обосновал статус сравнительно-исторического языкознания как не только особой, но и автономной лингвистической дисциплины, выводы которой имеют, однако, первостепенное значение при изучении культуры, интеллектуальной деятельности, народной психологии. Заслугой Гумбольдта было выделение языкознания как новой науки исторического цикла - "сравнительной антропологии". При этом задачи сравнительно-исторического языкознания понимались им исключительно широко: "...язык и постигаемые через него цели человека вообще, род человеческий в его поступательном развитии и отдельные народы являются теми четырьмя объектами, которые в их взаимной связи и должны изучаться в сравнительном языкознании". Уделяя большое внимание таким ключевым для сравнительно-исторического языкознания проблемам, как внутренняя форма, связь звука и значения, языковая типология и т.п., Гумбольдт в отличие от многих специалистов в области сравнительно-исторического языкознания, и в историческом аспекте изучения языка подчеркивал связь с духом творчества, с категорией значения в широком смысле слова (язык и мышление). Тем самым принцип историзма в языкознании получил понимание, выходящее далеко за рамки сравнительно-исторических грамматик. Боппу наука обязана созданием первой сравнительно-исторической грамматики индоевропейских языков (1833-49), открывшей серию подобных грамматик больших языковых семей; выработкой методики последовательного сравнения форм в родственных языках; попыткой интерпретации самого феномена родственных языков. Особое значение имело обращение к санскриту, который в пространстве и времени был наиболее удален от европейских языков, не имея с ними контактов в своей истории, и тем не менее сохранил с особой полнотой древнее состояние. Заслуга Раска состояла в выработке методики анализа соотносимых друг с другом грамматических форм и в демонстрации разных степеней родства между языками. Дифференциация родства по степени близости явилась необходимой предпосылкой к построению схемы исторического развития родственных языков. Такая схема была предложенна Гриммом, рассмотревшим систематически три степени развития германских языков (древнюю, среднюю и новую) - от готского до новоанглийского. Начиная с Гримма, понятие "исторической грамматики" группы языков и особенно отдельного языка стало в языкознании реальностью (при этом - в отличие от опыта Гримма - "сравнительная" часть в таких исторических грамматиках нередко отступала на задний план или присутствовала в скрытом виде). Таким образом, к 30-40-м гг. 19 в. сравнительно-историческое языкознание завоевало себе прочное место в языкознании и начало оказывать значительное влияние на другие его области. В это время происходит становление сравнительно-исторического языкознания, его принципов, методов и техники исследования.

Сравнительно-историческое языкознание, по крайней мере с 20-30-х гг. 19 в., отчетливо ориентируется на два начала - "сравнительное" и "историческое" (в этом смысле показательно название этой дисциплины в русской лингвистической терминологии), отношения между которыми не всегда ясны (практически они трактуются по-разному). Иногда акцент делается на "историческом": оно определяет цель сравнительно-исторического языкознания (история языка, в т.ч. и в бесписьменную эпоху), его направления и принципы (историзм), и в этом случае оно наиболее точно отвечает идеяс всей линии Гердер - Шлегель - Гримм - Гумбольдт. При таком понимании роли "исторического" другое начало - "сравнительное" - скорее определяет средство, с помощью которого достигаются цели исследования языка или языков. В этом смысле характерны исследования в жанре "история конкретного языка", при которых внешнее сравнение (с родственными языками) может практически отсутствовать, т.е. как бы относиться к доисторическому периодув развитии данного языка, и заменяться внутренним сравнением более ранних фактов с более поздними, одного диалекта с другим или со стандартной формой языка и т.п. Но и такое внутреннее сравнение нередко оказывается замаскированным, низведенным до технического приема, служащего исключительно целям установления исторической эволюции языка (сам же аспект сравнения, т.е. соотношение сопоставляемых элементов, лишается своего самодовлеющего характера). В работах других исследователей акцентируется именно сравнение , в центре внимания оказывается само соотношение сравниваемых элементов, образующее как бы главный объект исследования, а исторические выводы из этого сравненияостаются неподчеркнутыми, неэксплицированными, отложенными для последующих исследований. В этом случае сравнение выступает не только как срадство, но и как цель: именно поэтому оно может оставаться не интерпретированным вообще, многие сравнительные грамматики групп языков относятся именно к этому типу, а выдвинутое А. Мейе понимание соотношений между элементами родственных языков как основного содержания сравнительной грамматики индоевропейских языков - наиболее яркий пример "сравнения ради сравнения", из чего, однако, не следует, что такое сравнение не предполагает ценных для истории языка импликаций. Сравнение часто оказывается интерпретированным (ср. такие результаты сравнения, как постулирование праязыка, или языка-основы, установление исторического взаимоотношения сравниваемых языков, их диалектного членения, относительной хронологии или разные виды реконструкции, позволяющие удлинить историю данного языка или группы родственных языков или сделать ее более богатой, дифференцированной). Соответственно описанным двум ситуациям соотношения "исторического" и "сравнительного" нередко различают историческое языкознание (грамматику) и сравнительное языкознание (грамматику), что несколько огрубляет демаркационную линию между "историческим" и "сравнительным", упрощенно разводя их в разные стороны и тем самым отчасти затушевывая как раз наиболее показательные и теоретически наиболее важные случаи, когда оба этих начала поддерживают и усиливают друг друга.

Если в логической структуре сравнительно-исторического языкознания соотношение "исторического" и "сравнительного" довольно ясно и приоритет первого не вызывает особых сомнений, то в центре эвристической структуры, характеризующей сравнительно-историческое языкознание, находится все-таки "сравнительное", выступающее как своего рода зависимая переменная величина, "зависящая" в своем статусе от исходного по отношению к нему понятия родства . Поэтому одним из основных (хотя обычно и неформулируемых) постулатов сравнительно-исторического языкознания является необходимость проверки лингвистического материала на возможность применения операции сравнения, иначе говоря, необходимость доказательства принадлежности этого материала к родственным языкам. Но само родство языков определяется исключительно через их "исторически" ориентированное сравнение друг с другом. Этот логический круг (парадокс ignotum per ignotum - "неизвестное через неизвестное") не может не учитываться при описании логической структуры сравнительно-исторического языкознания и при практических операциях сравнения элементов, относительно которых нет полной уверенности в их родстве. Выход из этого круга в сравнительно-историческом языкознании, и особенно в сравнительно-исторической грамматике, достигается методом последовательных проб и ошибок, т.е. опираясь вначале на более или менее внешние признаки, а далее основываясь на внутренних, первично не явных фактах, обнаруживаемых в ходе исследования. Такая попытка сопоставления может оказаться удачной (и в таком случае сопоставление заменяется сравнением, число фактов, подлежащих сравнению, резко возрастает, и на их основе возникает возможность формулирования системы соответствий или даже реконструкции праязыка, выступающего как источник и причина засвидетельствованного эмпирически языкового родства) или неудачной (исходная предпосылка о родстве сопоставляемых элементов не подтверждается дальнейшими сопоставлениями, и первые гипотетические соответствия квалифицируются как случайные совпадения). В зависимости от исхода этой операции решается общий вопрос о том, могут ли быть данные языковые факты объектом сравнительно-исторического исследования или нет. В первом случае они поступают в ведение сравнительно-исторической грамматики, во втором - в ведение сопоставительной грамматики. В отличие от других разделов языкознания, объектом сравнительно-исторического языкознания является язык в аспекте его развития, т.е. того вида изменения, который соотносится непосредственно с временем или с преобразованными формами его (напр., пространство, диалектный ареал, различия внутри которого могут пониматься как пространственная форма выражения временных различий); в этом смысле изменения во времени не имеют непосредственной связи с изменениями языка, связанными с другими причинами (профессиональными, возрастными, половыми, жанровыми, стилистическими, окказиональными, патологическими и т. п.). Более точно, объектом сравнительно-исторического языкознания является то в языке, что подвержено действию времени, и лишь постольку, поскольку изменяясь во времени, оно отражает его движение. Следовательно, для сравнительно-исторического языкознания язык важен как мера времени ("языковое" время), а тот факт, что время может измеряться языком (и разными его элементами, причем каждый раз по-разному), имеет непосредственное отношение к обширной проблеме форм выражения времени. При таком понимании объекта сравнительно-исторического языкознания становится оправданным введение минимальной меры "языкового" времени, т.е. кванта языкового изменения, единицы отклонения языкового состояния А1 от языкового состояния А2, если А1 и А2 смежны во времени (предполагается, что "языковое" время останавливается, если нет языковых изменений, хотя бы "нулевых"). В качестве таких квантов языкового изменения могут выступать любые единицы языка, если они только способны фиксировать языковые изменения во времени (фонемы, морфемы, слова (лексемы), синтаксические конструкции). Но в реальном развитии сравнительно-исторического языкознания, и особенно сравнительно-исторической грамматики, особое значение приобрели такие языковые единицы, как звуки (а позже и фонемы), на основании минимальных сдвигов ("шагов") которых (типа звук x > y) выстраивались цепочки исторических последовательностей (типа a1 > a2 > a3... > an, где a1 - самый ранний из реконструируемых элементов, а an - последний по времени, т.е. современный) и формировались матрицы звуковых соответствий (типа: звук х языка А соответствует звуку у языка В, звуку z языка С и т.п.); с развитием фонологии, особенно в том ее варианте, где выделяется уровень фонологических дифференциальных признаков - ДП, актуальным становится учет еще более дробных квантов языковых изменений самих ДП (так, изменение в > t объясняется не как сдвиг на одну фонему, а как более мелкий сдвиг на один ДП: звонкость > глухость). В этом случае можно говорить о фонеме как минимальном языковом фрагменте (пространстве), на котором может быть зафиксирован временной сдвиг в составе ДП. Эта ситуация объясняет одну из основных особенностей сравнительно-исторического языкознания, наиболее рельефно проявляющихся в сравнительно-исторической грамматике; хотя, как было сказано, минимальный сдвиг фиксируется на уровне звуков (или морфем) и описывается как "звук х в одном языке соответствует звуку у в другом (родственном) языке", контрастивным пространством (минимальным и достаточным) для сравнения звуков (или фонем) является морфема (в эксплицитном виде соответствие должно было бы выражаться следующим образом: фонема х в морфеме К языка А соответствует фонеме у в морфеме К1 языка В, причем К и К1 - родственные морфемы, реализующие общий источник, предшествующий наличным его отражениям. Поэтому морфеме суждено было сыграть совершенно исключительную роль в сравнительно-историческом языкознании, и особенно в развитии сравнительно-исторического метода (хотя до некоторого времени эта роль могла не осознаваться с достаточной четкостью). Если утверждения типа "звук х языка А соответствует звуку у языка В" вполне тривиальны (при отсутствии особых условий) и неоперативны в рамках тех целей, которые ставит перед собой сравнительно-историческое языкознание (в еще большей степени то же относится к тезисам типа "значение m в языке А соответствует значению n в языке В", выглядящим как абсурд), то подобное сопоставление морфем (они могут быть выражены грамматической категорией, элементом структуры слова или носителем лексического значения (корневые морфемы)) оказывается наиболее эффективным и операционным: оно не только отсылает к меньшим (фонемы) и большим (слово) членам сравнения, но и кратчайшим образом указывает элемент, фиксирующий родство сравниваемых членов. Поэтому морфемы данного языка (или языков) представляют собой необходимое и достаточное (строго говоря, достаточно ограничиться только "грамматическими" морфемами) основание для построения на нем сравнительно-исторической фонетики и грамматики данного языка или группы языков. Чем четче морфемная структура языка, тем более полной и надежной оказывается сравнительно-историческая интерпретация этого языка и тем больший вклад вносит этот язык в сравнительно-историческую грамматику данной группы языков.

Из указанных особенностей логической структуры сравнительно-исторического языкознания вытекают не только его преимущества (среди них: относительная простота процедуры, если известно, что сравниваемые морфемы родственны; нередкая ситуация, когда реконструкция предельно облегчена или даже уже представлена частью сравниваемых элементов; возможность упорядочения этапов развития одного или нескольких явлений в относительно-хронологическом плане; приоритет формы над функцией, при том что первая нередко остается более устойчивой и надежной, чем последняя, и т.п.), но и его недостатки или ограничения, относящиеся к методу, применяемому в сравнительно-историческом языкознании. Последние связаны главным образом с фактором "яызкового" времени: данный язык, привлекаемый для сравнения, может отстоять от исходного языка-основы или от другого родственного ему языка на такое количество шагов "языкового" времени, при котором большая часть унаследованных языковых элементов (теоретически все элементы) оказалась утраченной ("вымытой" временем) и, следовательно, сам данный язык выбывает из сравнения или же становится для него ненадежным материалом; иной аспект того же ограничения - невозможность реконструкции тех явлений, древность которых превосходит способность языка к фиксации "языкового" времени, т.е. превышает временную глубину данного языка. В других случаях значительность "языкового" времени, отделяющего данный язык от родственных ему языков или от праязыка такова, что материал для сравнения (напр., морфемы) остается, но подвергается столь глубоким изменениям, что становится крайне ненадежным, в частности допускающим целый ряд разных сравнительно-исторических интерпретаций. Наконец, особую сложность могут представлять заимствования в языке. Слишком большое число заимствований - а известны языки, где число заимствованных слов превышает число исконных, - может существенно деформировать представление о соотношении "своей" и "чужой" лексики и дать основания для рядов "ложных" соответствий, которые, однако, обладают высокой степенью регулярности. При отсутствии внешних свидетельств заимствования определяются изнутри, лингвистически, как раз по отклонениям от действующей в данном языке или группе языков схемы соответствий. Но старые заимствования могут утрачивать фонетические знаки "чужого" происхождения и полностью ассимилироваться. Эти вкрапления могут смешать общую картину, притом что у исследователя нет средств для определения того, является ли это слово заимствованным или исконным и, следовательно, корректно или некорректно привлечение его для сравнения. Особую категорию сложностей составляют случаи "невзвешенного" сравнения, когда в качестве членов ряда соответствий выступают, например, два или более состояния одного и того же языка (причем исследователь полагает, что речь идет о разных языках) или, наоборот, один из членов ряда оказывается пустым из-за ненадежности материала. Нередки (особенно в случае недостаточного количества фактов) примеры "игры случая", когда возникают фантомные факты, которым реально ничего не соответствует, или "сдвинутые", как бы подстроенные факты, смещающие и затемняющие реальное положение вещей. В силу этих обстоятельств исследования в области сравнительно-исторического языкознания не могут опираться исключительно на предусмотренные процедуры (на "правила"); нередко обнаруживается, что подлежащая решению задача принадлежит к числу исключительных и нуждается в обращении к нестандартным приемам анализа и/или решается лишь с определенной вероятностью.

Тем не менее, благодаря установлению схемы соответствий между соотносимыми элементами разных родственных языков ("сравнительное" тождество) и схемы преемственности во времени (т.е. a1 > a2 >... an), сравнительно-историческое языкознание приобрело совершенно самостоятельный статус. Языкознанию традиционного типа как описательной и/или предписывающей дисциплине оно противопоставлялось как дисциплина объясняющая. В этом отношении сравнительно-историческое языкознание напоминало естественные науки. В обоих случаях эмпирические данные, отраженные в соответствующих описаниях, нуждались в причинном объяснении; установление же причин и следствий в принципе объясняло историческое развитие объекта, изучаемого в этих науках. Высшим выражением принципа "исторической" причинности и одновременно методологической строгости (своего рода "математичности") сравнительно-исторического языкознания было открытие понятия фонетического закона. роль фонетики в сравнительно-историческом языкознании оказалась совершенно иной, чем в описательном языкознании; если в последнем фонетика оставалась вспомогательной дисциплиной, а звуки, как и буквы, трактовались только как средство выражения, то в сравнительно-историческом языкознании фонетика стала ведущей его частью, в частности потому, что в ней наиболее полно и объективно раскрывались исторические процессы, не нарушаемые, как на других уровнях, коррекцией со стороны осознаваемых говорящим элементов содержания. На первых порах в сравнительно-историческом языкознании довольствовались признанием соответствий и не настаивали на их закономерности и неукоснительности в той степени, в какой это принято в естественных науках. Во всяком случае, предполагалось, что на язык оказывает влияние нечто более сильное, нежели лингвистические законы (Бопп). Но уже А. Шлейхер, одержимый идеями естествознания и рассматривавший язык как естественный организм, пытался увидеть в языковых закономерностях реализацию законов природы. Шлейхер был, пожалуй, первым, кто пытался установить как частные фонетические законы, действующие в пределах данного языка, так и всеобщие (универсальные) законы языка. Шлейхеровская реконструкция индоевропейского праязыка, по сути дела, уже предполагает всевластие лингвистических законов. Но сама трактовка этих законов Шлейхером не могла быть принята следующим поколением компаративистов, хотя убеждение в исключительной важности фонетических законов стало в 70-80-х гг. 19 в. общим тезисом младограмматического направления в сравнительно-историческом языкознании. Соответственно росла непримиримость ко всем тем утверждениям в области сравнительно-исторической грамматики, которые основывались не на законе, а на исключении из него. В 1878 в своих "Морфологических исследованиях" Г. Остхоф и К. Бругман формулируют принцип постоянства фонетических законов, которому было суждено сыграть выдающуюся роль в сравнительно-историческом языкознании. Большую методологическую ценность имели законы-предсказания, подтверждавшиеся лишь впоследствии, ср. реконструированные Ф. де Соссюром "сонантические коэффициенты", отражением которых было хеттское h, как позже показал Е. Курилович; ср. также романские реконструкции Ф.К. Дица и их подтверждение фактами народной латыни. Известная категоричность и максимализм в формулировке положения о постоянстве фонетических законов вызвала позже дискуссию, внесшую много нового в понимание условий действия закона. Прежде всего, потребовались объяснения для тех языковых фактов, которые не могли быть выведены из данного фонетического закона и выглядели исключениями. Первой попыткой наиболее общего объяснения отклонений в действии лингвистических законов была ссылка на аналогию , психологическая теория которой была изложена уже Г. Паулем в "Принципах истории языка" (1880). Многие конкретные исключения в сравнительно-исторической грамматике индоевропейских языков (а отчасти и других языковых семей) были более или менее удачно объяснены. но опыт обращения к аналогии как важному фактору языкового развития привел к двум существенным выводам: во-первых, само действие аналогии есть результат взаимоотношения членов языковой системы со своей особой иерархией этих членов, которая и определяет направление аналогии (в этом случае более чем констатация аналогии оправдано обращение к исследованию самой системы и принципов ее функционирования); во-вторых, аналогия (даже при обращении к ее исходным механизмам, коренящимся в системе языка) все-таки оставляет многие языковые факты необъясненными вовсе или же объясненными недостаточно удовлетворительно. В этом случае наибольший прогресс и в сравнительно-историческом языкознании в целом, и в сравнительно-исторической грамматике конкретных языков или языковых групп, и в самом понимании пределов действия фонетических законов был достигнут в тех многочисленных и, по сути дела, разнородных, внутренне обычно не скоординированных исследованиях, где положения сравнительно-исторического языкознания проверялись анализом форм развития языка в пространстве. постулирование праязыка, как и гипотезы о промежуточных языках-основах, о членении праязыка и преимущественных связях между отдельными его ветвями, строго говоря, скрывали в себе неизбежный вопрос о пространственно-временной интерпретации этих чисто лингвистических конструкций. "Волновая" теория И. Шмидта (1871), полемически заостренная против теории "родословного древа" Шлейхера, фиксировавшей последовательность этапов распадения языка, но игнорировавшей как проблему локализации праязыка и его последующих продолжений, так и все сколько-нибудь сложные случаи многосторонних языковых связей, была, по сути дела, одним из первых вариантов определения пространственного соотношения родственных языков и, главное, объяснения пространственным фактором (т.е. способом существования языка в пространстве) языковых особенностей, в частности и тех, которые выглядели как исключение. Соотнесенность двух тем - фонетических законов и пространственного аспекта языка и языкового родства - рельефнее всего была обозначена в трудах Г. Шухардта, выступавшего против тезиса непреложности фонетических законов и как бы компенсировавшего их дискредитацию объяснениями, вытекающими из фактора пространства и происходящего на нем постоянного и постепенного взаимодействия (вплоть до смешения) языков (ср. его работы "О фонетических законах", 1885, "О классификации романских диалектов", 1900, "К вопросу о языковом смешении" и т.п.). Близкие идеи высказывались и И.П. Бодуэном де Куртенэ. В той или иной мере оппозиция тезису о непреложности фонетических законов и слишком упрощенным представлениям о схемах развития языка или родственных языков, о причинах и формах "переходных" явлений обнаружилась вскоре в наиболее развитых областях сравнительно-исторического языкознания, прежде всего в романистике, несколько позже в германистике. В частности, эта оппозиция была связана с опытом работы над диалектологическими атласами (специально - география слов) и в области лингвистической географии (Ж. Жильерон, позже Ф. Вреде, Г. Венкер, К. Яберг и др.), показавшей несравненно более сложную картину фонетических (и вообще языковых) изменений (в частности, было показано постепенное действие фонетических законов в отношении отдельных слов, дополнительно усложненное разным темпом распространения слов с фонетической инновацией в лингвистическом пространстве). Идеи пространственной детерминации (или, по крайней мере, важности этого аспекта) языковых изменений постепенно находили свое отражение в сравнительно-историческом языкознании: ср. исследования Мейе о диалектах индоевропейского языка, продолженные позже в работах о членении индоевропейских языков у В. Порцига, Х. Краэ, у представителей итальянской "пространственной" (ареальной) лингвистики - М. Дж. Бартоли, Дж. Бонфанте, В. Пизани, Дж. Девото и др. с их интересом к качественному различию ареалов (центральные, латеральные, маргинальные), к определению центров инноваций и путей их распространения, к анализу того слоя лексики, который ускользает из ведения сравнительно-исторической фонетики (ср. "культурные", иначе "странствующие" слова), к языковым связям внутри родственных и неродственных языков и т.п. Наконец, в 20-30-х гг. 20 в. выдвигается теория языковых союзов (ср. работы Н.С. Трубецкого, Р.О. Якобсона, К. Сандфельдта и др.), определяющая такой тип взаимоотношения, при котором пространственная смежность способствует формированию "вторичного" родства, проявляющегося прежде всего в выработке сходных лингвистических типов, во-первых, и создании своего рода системы пересчета для перехода от одного языка к другим (в пределах языкового союза), во-вторых. Внимание к пространственному аспекту языка привели к существенному углублению проблематики сравнительно-исторического языкознания; в частности, заставило исследователей во многом по-новому взглянуть на проблему праязыка, его дилектного членения (ср. понятие диалектного континуума), выделения устойчивых ("консервативных") зон и зон, в которых появляются инновации, на метод изоглосс, на роль конвергентных процессов (в сравнительно-историческом языкознании до сих пор господствует установка на преимущественное или даже исключительное значение дивергенции) и т.п.

Быстрое развитие сравнительно-исторического языкознания, и прежде всего теории и практики сравнительно-исторических грамматик, привело к тому, что уже к сер. 19 в. оно стало рассматриваться не только как самая развитая и точная (благодаря высокому уровню формализации) гуманитарная дисциплина исторического (и сравнительного) цикла, но и как образец для ряда других наук, основанных на принципе историзма и компаративизма. Под влиянием успехов сравнительно-исторического языкознания и сравнительно-исторического метода в языкознании оформляются такие направления в европейской науке 2 пол. 19 в., как сравнительная мифология, сравнительное право, сравнительное литературоведение. Несмотря на быстрые успехи этих дисциплин, они не смогли достичь статуса, сопоставимого со статусом сравнительно-исторического языкознания: одни из них оказались надежными лишь в той степени, в какой они опирались на данные языка (ср. сравнительную мифологию, исходившую прежде всего из имен богов на родственных языках), другие подменяли сравнительно-исторический метод типологией форм в их историческом развитии (сравнительное литературоведение). Тем не менее сравнительно-историческое языкознание продолжает оказывать влияние на эти отрасли как в области общих идей, так и в области приемов и методов исследования, в структуре понятийного аппарата, в формах представления своих результатов и т.п. Более плодотворное и глубокое влияние сравнительно-историческое языкознание оказывает на другие лингвистические дисциплины, в частности на описательную (синхронную) грамматику, типологию и теоретическое языкознание. Наиболее значительные примеры этого влияния: 1) быстрое конструирование методов сравнительно-исторического языкознания и его практические успехи создали положение, при котором дальнейшее развитие сравнительно-исторического языкознания требовало выработки новых методов и аспектов исследования; понятие системы, различение синхронии и диахронии и т.п., объясняемые из внутренней ситуации, стали объектом описательного или теоретического языкознания; 2) разработка причинных исторических связей в сравнительно-историческом языкознании повлияла на тот интерес к исследованию зависимостей языковых элементов в синхронном состоянии, который в конечном счете привел к понятию языковой системы; 3) исследование универсалий и "фреквенталий" в историческом развитии языка явилось одним из важных стимулов для создания принципов лингвистической типологии; 4) идеи "историзма" и "сравнения" аналогичных или гомологичных языковых элементов повлияли на синхронное исследование языка и типологию. Хотя эти идеи присутствовали обычно в скрытом виде, их роль в конструировании нового ("неисторического") аспекта языкового исследования несомненна. Со своей стороны сравнительно-историческое языкознание оказалось восприимчивым к тем импульсам, которые исходили от смежных лингвистических дисциплин. Примеры этого обратного влияния на сравнительно-историческое языкознание: различение синхронического и диахронического аспектов языка (отсюда попытки строить историю языка как совокупность связанных друг с другом синхронных срезов); введение понятия системы (отсюда установка на преодоление атомизирующей эмпирии в сравнительно-историческом языкознании за счет конструирования и анализа системы элементов или хотя бы подсистемы). Используемый в сравнительно-историческом языкознании метод внутренней реконструкции также предполагает системный подход к языку и взаимозависимость элементов системы: по известным остаткам системы восстанавливаются другие элементы или даже достраивается вся система; вводятся и другие понятия, связанные с системой: давление системы, "пустые клетки" (caves vides), цепная реакция, оппозиции, маркированный / немаркированный члены и т.п. (ср. усиленное использование этих понятий в "причинно-телеологических" исследованиях Трубецкого, Якобсона, Н. ван Вайка, А. Мартине и др. в 20-30-х гг. 20 в. и позже); усвоение идей фонологии (различение фонемы и звука, дифференциальные признаки, сильная и слабая позиция, нейтрализация, дистрибуция фонологических изменений и т.д.); учет результатов развитии типологии языков (типологические схемы, особенно универсалии, как критерии допустимости, надежности, доказательности реконструкции); использование трансформационного метода и идей порождающей грамматики (ср. модели порождения в сравнительно-историческом языкознании и - шире - опыт метода моделей); внимание к статистическим (количественным) методам (количественные способы оценки родства, лексикостатистика, претендующая на объяснение не только абсолютной хронлогиии распада языка-основы и выделения отдельных языков, но и определяющая хронологические пределы, в которых может вестись сравнительно-историческое исследование данного языка и т.п.). Внедрение методов структурной лингвистики и математики определяет важную особенность сравнительно-исторического языкознанияв последующие десятилетия и объясняет ряд конкретных достижений.

Несмотря на то, что следствием строго проводимого различения синхронии и диахронии было изъятие ряда областей из сферы исключительной компетенции сравнительно-исторического языкознания, оно продолжает оставаться одной из наиболее представительных отраслей современного языкознания, в ряде случаев захватывающей в свое ведение новые области исследования; оно включает в себя такие дисциплины, как сравнительно-историческая грамматика (и фонетика), этимология, историческая грамматика, сравнительная и историческая лексикология, теория реконструкции и история развития языков, дешифровка неизвестных письменностей, наука о древностях - т.н. лингвистическая палеонтология, история литературных языков; диалектология, топонимика и ономастика и т.п. Некоторые из этих дисциплин (лингвистическая палеонтология, учение о праязыке, диалектология, этимология, топонимика и ономастика) оказывают значительное влияние на выводы, формулируемые в науках исторического цикла (археология, протоистория, историческая этнология, мифология и религиеведение, история культуры, предыстория науки, исследования дренейших форм словесного творчества, сравнительная и историческая поэтика, исследования структуры текстов и т.д.), а также в ряде естественных наук, особенно когда речь идет о древних фактах (ботаника, зоология, геология, география и т.п.), ср. такие пока еще эвентуально применяющиеся понятия, как "лингвистическая ботаника" и т.п.

Наиболее надежная основа сравнительно-исторического языкознания - исторические грамматики отдельных языков и целых их групп, сравнительно-исторические грамматики семей и групп языков, этимологические и исторические словари. Все эти области принадлежат к числу быстро развивающихся. К числу наиболее разработанных областей следует отнести сравнительно-историческую грамматику индоевропейских, финно-угорских, алтайских, семитских, дравидийских, банту, индейских языков. Серьезные исследования сравнительно-исторического характера ведутся на материале хамитских, картвельских, нахско-дагестанских, абхазско-адыгских, енисейских, самодийских, китайско-тибетских и др. языков.

Все большее внимание в сравнительно-историческом языкознании привлекают к себе языки, считающиеся изолированными в отношении их родства, и успехи в их изучении значительны. Как особую перспективную область сравнительно-исторического языкознания следует выделить исследование соответствий между большими языковыми семьями и установление родственных макросемей. Хотя недостатка в попытках сравнения больших языковых семей не было и раньше (особенно урало-алтайской, индоевропейско-семитской и др.), новый этап в этой области начинается, несомненно, с фундаментальной работы В.М. Иллича-Свитыча (из-за смерти автора не законченной) и его продолжателей в сравнительно-исторической грамматике т.н. ностратических языков. Другим достижением сравнительно-исторического языкознания является теория и практика реконструкции текстов. Эта новая область исследования возвращает - но с углублением и расширением материалов и результатов - к исходной основе сравнительно-исторического языкознания, к принципу "историзма" и принципа связи языка с культурой.

Проблема билингвизма возникла в конце 1950-х годов, когда из России приезжали представители интелли-генции — преимущественно это были учителя и медики,— которые считали необходимым овладеть родным языком того народа, на территорию которого они приехали. Кстати, старшие рассказывают о том, что помнят имена тех, кто в совершенстве овладевал нашими родными языками в течение двух-трех лет. В конце 50-х годов многие из коренных жителей уже владели русским языком, но большинство все-таки мыслило и говорило на своем родном языке. А вот уже к концу 60-х – началу 70-х ситуация начала изменяться. Вначале появились дети, которые понимали язык, но уже не разговаривали на нем. Я помню этот период, когда в нашем классе было 3–4 человека, которые совсем не говорили на своем языке, хотя и понимали его. И уже с середины 70-х большинство говорило и мыслило по-русски и меньшинство говорило на родном языке. С середины 1990-х гг. крайне редко можно встретить детей, говорящих на родном языке. В 1996 году я была в командировке в одном из сел Провиденского района, и мне было очень приятно поговорить на своем родном языке с семилетним ребенком. Когда я стала спрашивать, почему он говорит на своем языке, в то время как остальная часть детей совершенно не понимает язык, он рассказал, что от рождения и до первого класса жил вместе со своими бабушками и дедушками в тундре. В нашем регионе изменилась экономическая ситуация в целом, стала развиваться золотодобывающая промышленность, появились рабочие поселки, изменилась инфраструктура села — и потому, естественно, коренное население перешло вначале на двуязычие, а затем стало утрачивать способность говорить на своем языке.

Что делают в этой ситуации государственные образовательные учреждения? До 70-х годов основное население и детишки говорили на родном языке, потому, естественно, для них обучение языку в школе было чем-то вроде факультатива. Дети знали свой язык в основном из обиходной жизни, и потому их учили исключительно орфографии и грамматическим особенностям языка, а также чтению на родном языке. Когда ситуация начала меняться, прежние учебники, выпущенные в 1960-х годах, уже не помогали овладению родным языком, а, напротив, тормозили его. Это хорошо понимали учителя, которые пытались самостоятельно подготовить свои методические пособия. Сегодня они констатируют, что прежние учебники совершенно не годятся, поскольку сейчас нужно издавать такие учебники, какие предназначены для обучения иностранному языку.

Признавая важность выработки практических умений и навыков в обучении языку, учителя не используют на практике методы и приемы обучения, способствующие реализации практических задач. Зачастую на первый план в учебном процессе выходят познавательные задачи, что противоречит пониманию языка как важнейшего средства коммуникации. "Двуязычие следует понимать как хорошее владение чужим языком при безусловном первенстве родного. ... Двуязычие возникает из необходимости, диктуемой отдельными сферами общения." (Костомаров В.Г. Мой гений, мой язык: Размышления языковеда в связи с общественными дискуссиями о языке. - М.,1991, с. 28). То есть обучение неродному языку должно носить практическую направленность и основываться на высоком уровне преподавания родного языка. Родной язык - язык души, неродной язык - язык памяти, а память, хотим мы этого или не хотим, проявляется избирательно, улавливая и систематизируя в сознании те языковые элементы (синтаксические модели предложений, отдельные выражения, словосочетания, слова), которые имеют для данной конкретной личности практическое значение.

В преподавании русского языка как родного в настоящее время существенной проблемой является также преодоление чрезмерной грамматизацяи в обучении, в содержании дидактического материала, проводимой в ущерб другой стороне обучения - практическому овладению речью на родном языке.

Следовательно, содержание обучения, средства, методы и приемы обучения в школе и вузе должны претерпеть изменения, они должны быть пересмотрены в аспекте реализации и усиления в них практической стороны, ориентации на практическое овладение учащимися видами речевой деятельности

Двуязычие - владение, кроме родного, и еще вторым языком, которое позволяет человеку, коллективу, народу в целом или его части в зависимости от ситуации, попеременно пользоваться двумя разными языками, добиваться взаимного понимания в процессе общения, в процессе производства материальных благ, в сферах деловой, общественно-политической жизни, науки культуры [2].

К Д. Ушинский называл родной язык "величайшим народным наставником, учившим народ тогда, когда не было еще ни книг, ни школ, и продолжающим учить его до конца народной истории" [13].

Билингвизм , двуязычие (многоязычие, мультилингвизм)

Первое в этом ряду понятие, “билингвизм ”, иногда переводят русским словом “двуязычие”. Поэтому в современной лингвистической литературе эти два слова часто используются как эквивалентные. Однако эквивалентность этих терминов признается не всеми авторами. Некоторыми учеными высказывается мнение, что термин “билингвизм ”, заимствованный из французского языка (bilinguisme), удобнее собственного русского “двуязычие” (Жлуктенко, 1974: 28). Определение понятия “билингвизма ” и круг проблем , связанных с ним, изучалось и обсуждалось многими лингвистами (Завадовский, 1961; Ильяшенко, 1970; Гавранек, 1972; Розенцвейг, 1972; Вайнрайх, 1979 и др).

Часто понятие “билингвизма ” рассматривается в широком смысле. Такое понимание мы встречаем впервые (возможно, оно не является первым) у Г.Пауля, который считает двуязычием любое влияние чужого языка, независимо от его проявления, будь то просто контакт между языками, или же реальное владение двумя языками (Paul, 1920: 391). Такое же широкое толкование этого понятия встречается у чешского лингвиста Б.Гавранека (1972), который ссылается на своих предшественников, также толкующих это понятие в широком смысле (Schonfelder, 1956; Moravec, 1960). К сожалению, Б.Гавранек не дает точного определения данного понятия. Он рассматривает это явление, как “особый случай языкового контакта”, но при этом уточняет, что применение этого термина возможно лишь, когда речь идет о коллективном двуязычии (Гаврвнек,1972: 96). Кроме того, ученый говорит так называемом “мнимом двуязычии”, которое, по его словам, возникает на границе двух близкородственных языков (Гавранек.1972: 97).

Некоторые ученые понимают под билингвизмом , или двуязычием, не явление, а некий процесс. Так, Е.М.Верещагин определяет двуязычие (исходя из психологических процессов) как психический механизм (знания, умения, навыки), позволяющий человеку воспроизводить и порождать речевые произведения, последовательно принадлежащие двум языковым системам (Верещагин, 1969: 134). В.Ю.Розенцвейг определяет двуязычие как владение двумя языками и регулярное переключение с одного языка на другой, в зависимости от ситуации общения (Розенцвейг, 1972: 9 –10).

У.Вайнрайх определяет билингвизм или двуязычие как практику попеременного пользования двумя языками, а лиц ее осуществляющих двуязычными (Вайнрайх, 1979: 22).

Не сильно отличается от предыдущих и определение, данное Н.Б.Мечковской, которая также называет двуязычием использование нескольких языков одними и теми же лицами, в зависимости от ситуации общения (Мечковская, 1983: 368).

По сравнению с предыдущими авторами, рассуждения которых не вызывают затруднений, понять определение Т.П.Ильяшенко довольно трудно. Она представляет это понятие как “явление социального плана, характеризующее языковую ситуацию”, в отличие от языковых контактов, которые “характеризуют языковые отношения” (Ильяшенко, 1970: 23).

Некоторые ученые определяют понятие двуязычия в связи с другими явлениями. Так, Г. Зограф связывает этот термин с понятием “многоязычия”, и определяет его как использование нескольких языков, в зависимости от “соответствия коммуникативной ситуации” (Зограф,1990: 303).

Таким образом, мы можем сделать вывод, что в большинстве случаев явление языкового контакта не смешивается с понятиями билингвизма , или двуязычия, а под этими последними понятиями в современной лингвистике подразумевается использование в речи двух языков, в зависимости от ситуации общения.

Языковая концепция Гумбольдта

Сравнительное изучение языков было нужно В. фон Гумбольдту не для выяснения языкового родства (работы Ф. Боппа он оценивал высоко, но сам компаративистикой такого типа не занимался), но и не просто для выявления общего и различного в языковых структурах, как в типологии более позднего времени. Для него было необходимым выявить общие закономерности исторического развития языков мира. Языкознание он, как и все его современники, понимал как историческую науку, но история языков не сводилась для него к истории языковых семей.

В связи с выделяемыми им тремя этапами развития В. фон Гумбольдт выделял «три аспекта для разграничения исследований языков». Первый этап — период происхождения языков. Владевший материалом многих языков так называемых примитивных народов ученый четко осознавал, что «еще не было обнаружено ни одного языка, находящегося ниже предельной границы сложившегося грамматического строения. Никогда ни один язык не был застигнут в момент становления его форм». Тем более нет никаких прямых данных о происхождении языка. В. фон Гумбольдт отказывался от сколько-нибудь развернутых гипотез в духе XVIII в. о происхождении языка, предполагая лишь, что «язык не может возникнуть иначе как сразу и вдруг», то есть проис-

64

В. М. Алпатов

хождение языка из чего-то ему предшествовавшего — скачкообразный переход из одного состояния в другое. На первом этапе происходит «первичное, но полное образование органического строения языка».

Второй этап связан со становлением языков, формированием их структуры; его изучение «не поддается точному разграничению» от исследования первого этапа. Как уже отмечено выше, этот этап также недоступен прямому наблюдению, однако данные о нем можно полнить, исходя из различий структур тех или иных языков. Становление языков продолжается вплоть до «состояния стабильности», после достижения которого принципиальное изменение языкового строя уже невозможно: «Как земной шар, который прошел через грандиозные катастрофы до того, как моря, горы и реки обрели свой настоящий рельеф, но внутренне остался почти без изменений, так и язык имеет некий предел законченности организации, после достижения которого уже не подвергаются никаким изменениям ни его органическое строение, ни его структура... Если язык уже обрел свою структуру, то важнейшие грамматические формы уже не претерпевают никаких изменений; тот язык, который не знает различий в роде, падеже, страдательном или среднем залоге, этих пробелов уже не восполнит».

Согласно В. фон Гумбольдту, языки проходят принципиально единый путь развития, но «состояние стабильности» может достигаться на разных этапах. Здесь он развил существовавшие и до него идеи о стадиях развития языков, отражающих разные уровни развития тех или иных народов. Здесь позиция ученого оказывается несколько противоречивой. С одной стороны, он предостерегает против установления принципиальной пропасти между уровнями развития языков «культурных» и «примитивных» народов: «Даже так называемые грубые и варварские диалекты обладают всем необходимым для совершенного употребления»; «Опыт перевода с различных языков, а также использование самого примитивного и неразвитого языка при посвящении в самые тайные религиозные откровения показывают, что, пусть даже с различной точностью, каждая мысль может быть выражена в любом языке». С другой стороны, он же определенно пишет: «Наивысшего совершенства по своему строю, без сомнения, достиг греческий язык» (имеется в виду древнегреческий). В статье «О возникновении грамматических форм и их влиянии на развитие идей», откуда взята последняя цитата, В. фон Гумбольдт стремится выявить шкалу, по которой можно расположить языки, достигшие «состояния стабильности» на том или ином уровне (он допускает и возможность того, что некоторые языки еще развиваются и «состояния стабильности» не достигли и достигнут лишь в будущем).

В этом пункте В. фон Гумбольдт развил идеи, высказанные незадолго до того двумя другими немецкими мыслителями, принадлежавшими к тому же поколению, — братьями Августом и Фридрихом Шле-гелями. Они ввели понятия аморфных (позднее переименованных в

Вильгельм фон Гумбольдт

65

изолирующие), агглютинативных и флективных языков; эти понятия, позднее ставшие чисто лингвистическими, связывались братьями Шле-гелями и затем В. фон Гумбольдтом со стадиями развития языков и народов.

В. фон Гумбольдт выделяет четыре ступени (стадии) развития языков: «На низшей ступени грамматическое обозначение осуществляется при помощи оборотов речи, фраз и предложений... На второй ступени грамматическое обозначение осуществляется при помощи устойчивого порядка слов и при помощи слов с неустойчивым вещественным и формальным значением... На третьей ступени грамматическое обозначение осуществляется при помощи аналогов форм... На высшей ступени грамматическое обозначение осуществляется при помощи подлинных форм, флексий и чисто грамматических форм». Нетрудно видеть, что три последние ступени соответствуют изолирующему, агглютинативному и флективному строю («аналоги форм» отделяются от «подлинных форм» тем, что в первых «связь... компонентов еще недостаточно прочна, заметны места соединения. Образовавшаяся смесь еще не стала одним целым», то есть речь идет явно об агглютинации). Стадиальное различие прямо связывается со степенью духовного развития: «Первое, и самое существенное, из того, что дух требует от языка, — это не смешение, а четкое разграничение вещи и формы, предмета и отношения... Однако такое разграничение происходит только при образовании подлинных грамматических форм путем флексии или грамматических слов... при последовательном обозначении грамматических форм. В каждом языке, располагающем только аналогами форм, в грамматическом обозначении, которое должно быть чисто формальным, остается материальный компонент». Правда, тут же В. фон Гумбольдт вынужден констатировать, что в данную схему с трудом укладывается китайский язык, составляющий, по его мнению, «самый необычный пример», другой сходный пример представлял и древнеегипетский язык. Оказывается, что «два самых необычных народа были в состоянии достигнуть высокой ступени интеллектуального развития, обладая языками совершенно или большей частью лишенными грамматических форм». Однако В. фон Гумбольдт не склонен данные примеры считать опровержением своей точки зрения: «Там, где человеческий дух действует при сочетании благоприятных условий и счастливого напряжения своих сил, он в любом случае достигает цели, пусть даже пройдя к ней трудным и долгим путем. Трудности при этом не уменьшаются оттого, что духу приходится их преодолевать». Все-таки к языкам, «обладающим истинным строем грамматических форм», относятся, согласно В. фон Гумбольдту, санскрит, семитские языки и, наконец, классические языки Европы с греческим на вершине. Типологическими проблемами В. фон Гумбольдт занимался и в главном своем лингвистическом труде. Там на основе изучения индейских языков он выделил наряду с тремя типами братьев Шлегелей еще один языковой тип — инкорпорирующий. Стадиальная типологическая концепция после В. фон Гумбольдта в течение нескольких десятилетий господствовала в европейской науке. Однако многие ее положения нельзя было тактически доказать. Это относилось не только к представлениям о том, чего «дух требует от языка», но и к тезису о достижении каждым языком «предела законченности организации» (аналогия с земным шаром, соответствовавшая представлениям времен В. фон Гумбольдта, также была отвергнута последующей наукой). Как дальше будет показано, стадиальная концепция потеряла влиятельность уже во второй половине XIX в. и ушла из языкознания, если не считать неудачной попытки ее возрождения Н. Я. Марром. И в то же время кое-что осталось. Сами понятия агглютинативных, флективных, изолирующих (аморфных) и инкорпорирующих языков, также как и сопряженные с ними понятия агглютинации, инкорпорации и др., несмотря ни на что всегда оставались в арсенале науки о языке. Братья Шлегели и Гумбольдт сумели открыть некоторые существенные черты языковых структур. Вопрос о закономерностях развития языкового строя, впервые поставленный В. фон Гумбольдтом, остается важным и серьезным и сейчас, хотя современная наука решает его не столь прямолинейно. И наконец, сама идея структурного сравнения языков вне зависимости от их родственных связей легла в основу одной из важнейших лингвистических дисциплин — лингвистической типологии.

Вернемся к докладу В. фон Гумбольдта «О сравнительном изучении языков применительно к различным эпохам их развития». Третий и последний этап языковой истории начинается с момента, когдг язык достиг «предела законченности организации». Язык уже не развивается, но и не деградирует (такого рода идеи появились позже). Однако в органическом строении языка и его структуре, «как живых создания? духа», может до бесконечности происходить более тонкое совершенствование языка». «Посредством созданных для выражения более тонки? ответвлений понятий, сложением, внутренней перестройкой структуры слов, их осмысленным соединением, прихотливым использованием первоначального значения слов, точно схваченным выделением отдельных форм, искоренением излишнего, сглаживанием редких звучаний язык, который в момент своего формирования беден, слаборазвит и не значителен, если судьба одарит его своей благосклонностью, обретет но вый мир понятий и доселе неизвестный ему блеск красноречия». Ш этом этапе истории находятся, в частности, современные языки Европы

Согласно В. фон Гумбольдту, язык неотделим от человеческой культуры и представляет собой важнейший ее компонент: «Язык тесно переплетен с духовным развитием человечества и сопутствует ему на каждой ступени его локального прогресса или регресса, отражая в себе каждую стадию культуры». По сравнению с другими видами культур язык наименее связан с сознанием: «Язык возникает из таких глубин человеческой природы, что в нем никогда нельзя видеть намерение произведение, создание народов. Ему присуще очевидное для нас, хотя необъяснимое в своей сути самодеятельное начало, и в этом плане он вовсе не продукт ничьей деятельности, а непроизвольная эманация духа, не создание народов, а доставшийся им в удел дар, их внутренняя судьба. Они пользуются им, сами не зная, как его построили». Идея о полностью бессознательном развитии языка и невозможности вмешательства в него потом получила развитие у Ф. де Соссюра и других лингвистов.

Человек не может ни мыслить, ни развиваться без языка: «Создание языка обусловлено внутренней потребностью человечества. Язык -не просто внешнее средство общения людей, поддержания общественных связей, но заложен в самой природе человека и необходим для развития его духовных сил и формирования мировоззрения, а этого человек только тогда сможет достичь, когда свое мышление поставит : связь с общественным мышлением». «Языкотворческая сила в человечестве» стремится к совершенству, этим и обусловливаются единые закономерности развития всех языков, даже тех, «которые не обнаруживают между собой никаких исторических связей». Отсюда необходим стадиальный подход и кажущееся В. фон Гумбольдту несомненный разграничение более и менее совершенных языков. При этом он указывает, что «язык и цивилизация вовсе не всегда находятся в одинаково» соотношении друг с другом»; в частности, «так называемые примитивные и некультурные языки могут иметь в своем устройстве выдающиеся достоинства, и действительно имеют их, и не будет ничего удивительного, если окажется, что они превосходят в этом отношении языки более культурных народов». Но чтобы понять, как дух народа реализуется в языке, надо правильно понять, что же такое язык. Как отмечает В. фон Гумбольдт, «язык предстает перед нами в бесконечном множестве своих элементов — слов, правил, всевозможных аналогий и всякого рода исключений, и мы впадаем в немалое замешательство в связи с тем, что все это многообразие явлений, которое, как его ни классифицируй, все же предстает перед нами обескураживающим хаосом, мы должны возвести к единству человеческого духа». Нельзя ограничиться фиксацией этого хаоса, надо в каждом языке искать главное. А для этого надо «определить, что следует понимать под каждым языком».

И здесь В. фон Гумбольдт дает определение языка, ставшее, пожалуй самым знаменитым местом всего его труда: «По своей действительной сущности язык есть нечто постоянное и вместе с тем в каждый данный момент преходящее. Даже его фиксация посредством письмаЯзык, согласно В. фон Гумбольдту, состоит из материи (субстанции) и формы. «Действительная материя языка — это, с одной стороны, звук вообще, а с другой — совокупность чувственных впечатлений и непроизвольных движений духа, предшествующих образованию понятия, которое совершается с помощью языка». Говорить что-либо о языковой материи в отвлечении от формы невозможно: «в абсолютном смысле в языке не может быть никакой неоформленной материи»; в частности, звук «становится членораздельным благодаря приданию ему формы». Именно форма, а не играющая лишь вспомогательную роль материя составляет суть языка. Как пишет В. фон Гумбольдт, «постоянное и единообразное в этой деятельности духа, возвышающей членораздельный звук до выражения мысли, взятое во всей совокупности своих связей и систематичности, и составляет форму языка». Ученый выступал против представления о форме как о «плоде научной абстракции». Форма, как и материя, существует объективно; форма «представляет собой сугубо индивидуальный порыв, посредством которого тот или иной народ воплощает в языке свои мысли и чувства». Нетрудно видеть, что формулировка Ф. де Соссюра «Язык — форма, а не субстанция» восходит к В. фон Гумбольдту, хотя понимание формы у него во многом иное. Образование понятий в указанном выше смысле специфично для каждого народа, поэтому «влияние национального своеобразия обнаруживается в языке... двояко: в способе образования отдельных понятий и в относительно неодинаковом богатстве языков понятиями определенного рода». Здесь опять-таки В. фон Гумбольдт исходил из разных уровней развития языков, которые проявляются не только в звуковой форме, но и в образовании понятий; вновь самыми богатыми и в этом плане признаются санскрит и древнегреческий. Безусловно, многое у В. фон Гумбольдта устарело. Особенно это относится к его исследованию конкретного языкового материала, часто не вполне достоверного. Лишь историческое значение имеют его идеи стадиальности и попытки выделять более или менее развитые языки. Однако можно лишь удивляться тому, сколько идей, которые рассматривала лингвистика на протяжении последующих более чем полутора столетий, в том или ином виде высказано у ученого первой половины XIX в. Безусловно, многие проблемы, впервые поднятые В. фон Гумбольдтом, крайне актуальны, а к решению некоторых из них наука лишь начинает подступаться.

СИНХРОНИЯ — ДИАХРОНИЯ (22-23)

Все традиции подходили к объекту своего изучения, выражаясь современным языком, строго синхронно. Многие описания, например у Панини, просто не предусматривают выход за пределы одной системы. Но даже если этого не было, все равно представление об историческом изменении языка не было свойственно ни одной из традиций. Язык понимается как нечто существующее изначально, обычно как дар высших существ. Скажем, для арабов Коран не сотворен, а существует извечно; Мухаммед лишь воспроизвел его для людей. Следовательно, извечен и арабский язык, на котором создан Коран, и он не может меняться. У других народов существовали предания о творении языка, иногда с участием человека, как в Библии, но все равно после творения язык уже существует как данность и уже не может измениться.

Тем не менее грамматисты не могли не заметить, что язык (даже язык культуры) меняется. Всегда наблюдались большие или меньшие расхождения между языковым идеалом и реальной языковой практикой. Это однозначно расценивалось как порча языка. Человек не может изменить или усовершенствовать божий дар, но может полностью или частично его забыть или испортить.

Именно в связи с этим едва ли не во всех традициях появлялись этимологии. Вообще, любовь к этимологизированию была свойственна очень многим народам на ранних этапах развития, однако научная этимология не существовала вплоть до XIX в. Первоначально эта дисциплина вовсе не понималась в историческом смысле как восстановление происхождения слова. Задача ученого состояла в том, чтобы очистить язык от наслоений, созданных людьми, и вернуться к языку, сотворенному богами.

Этимон — не древнейшее, а «истинное» слово, всегда < ществовавшее и существующее, но по каким-то причинам временно бытое людьми; цель этимолога — восстановить его.

Как уже говорилось, очень часто язык культуры представлял ' бой нормированный вариант более раннего состояния языка, более по: няя стадия развития которого употреблялась в быту. Однако латыш средневековые романские языки, классический арабский и арабские д] лекты, бунго и разговорный японский и т. д. понимались не как разн стадии развития языка, а как престижный и непрестижный его варш ты. Как отмечал М. Токиэда, в Японии подобная точка зрения госш ствовала еще в 40-е гг. XX в. Задачей ученого было не допускай «возвышенный» язык проникновения элементов «вульгарного» язьи Лишь немногие языковеды, в частности Ибн Джинни, признавали, ч язык не создан сразу, и допускали возможность создания новых сл< Однако и Ибн Джинни допускал языковые изменения только в лексш но не в грамматике.

Идея историзма появилась только в Европе и лишь на более по; нем этапе, чем даже идея о сравнении языков. Еще «Грамматика П< Рояля» XVII в. была чисто синхронной. Только с XVIII в., о чем бу/ сказано ниже, появился исторический подход к языку, ставший в XIX господствующим.

ОТНОШЕНИЕ К НОРМЕ (С.23-26)

Этот вопрос тесно связан с предыдущим. Традиции также обнаруживают здесь большое сходство при отдельных различиях, обусловленных культурными особенностями и степенью отличия языка культуры от разговорного. Нормативный подход к языку господствовал во вс традициях.

На ранних стадиях развития некоторых традиций (античносп Древний Китай), когда между разговорным и письменным языком 6oj ших различий не было и не существовал особый сакральный (свяще ный) язык, вопросы нормы, хотя безусловно и были актуальными, реп лись чисто эмпирически, без выделения какого-либо строгого корпу нормативных текстов. Филологическая деятельность также могла пр мо не связываться с нормализацией: александрийские грамматис^г толковали Гомера, но следовать языку его жестко не предписывалос]

Однако во всех традициях либо с самого начала, либо с течени! времени возникает представление о строгой норме, от которой нель отступать. В европейской традиции оно появляется в поздней античв сти; в позднеримское время стали считать образцом язык авторов «? лотого века» времен императора Августа, а язык более поздних автор почти не изучался. Еще жестче стала норма в Средние века.

В Китае так считали с первых веков новой эры. В других традициях такой подход сформировался изначально. В Японии это было обусловлено большим расхождением письменного и разговорного языка к XVII в., у арабов сакральностью языка Корана, который надо было распространять среди неарабов, в Индии — специфическими особенностями традиции, о которых будет сказано ниже.

Источники норм могли быть трех типов. Во-первых, это были уже существовавшие нормативные тексты, для большинства традиций, кроме индийской, письменные (Коран был создан устно не знавшим грамоты'Мухаммедом, но уже через несколько десятилетий записан). В ряде традиций такие тексты были сакральными, священными: Коран, греческая и латинская Библия. Однако в Китае, Японии и в поздней античности они были светскими. В Китае и Японии это были наиболее престижные и, как правило, наиболее древние памятники, язык которых считался неиспорченным или минимально испорченным. Например, в Японии это были некитаизированные или минимально китаизированные памятники VIII—X вв., прежде всего один из самых ранних — «Манъёсю». Сходный подход был, как упоминалось выше, и в позднеан-тичное время; отброшенный после победы христианства, он возродился в эпоху Возрождения. Священность текстов снимала проблему их отбора, сложную в случае их светского характера, но создавала проблему, когда каких-то слов или форм слов не находилось в закрытом корпусе сакральных текстов.

Вторым источником нормы могли быть сами грамматики: Пани-ни, Сибавейхи, Присциан и др.: правильным считалось то, что либо получается в результате применения хранящихся там правил (Панини), либо зафиксировано в грамматике (Сибавейхи, Присциан). При этом могли возникать противоречия между первым и вторым источником норм: например, между латынью перевода Библии и латынью, отраженной у Присциана.

Грамматика Панини как источник норм имела значительную специфику, связанную с общей спецификой индийской традиции. Хотя ко времени создания этой грамматики существовали Веды и другие священные тексты, норма не бралась непосредственно из них. Вопрос о том, какой этап развития санскрита отражен у Панини, до сих пор служит предметом споров среди индологов; нет ни одного текста, который абсолютно бы соответствовал Панини по языку. Поскольку данная грамматика была порождающей по характеру (см. ниже), нормативность оказывалась своеобразной: в норму входило все то, что могло порождаться на основе правил Панини; те же формы, которые не выводились из правил, автоматически отбрасывались. Такой подход исключал обсуждение вопросов нормы, которое было весьма интенсивным в других традициях, особенно европейской и арабской.

Наконец, третий источник нормы мог заключаться в выведени нормы из реального функционирования языка. Так можно было, коне* но, поступать лишь тогда, когда нормированный язык не слишком отличался от разговорного; например, в средневековой Европе или Япс нии времен формирования традиции он был исключен. Однако в поздне: античности и у арабов, а затем вновь в Европе с 14—15 вв. данны проблемы становились актуальными.

Для арабов нормой было все то, что имелось в Коране. Однако что то там неизбежно отсутствовало; помимо отсутствия тех или иных нуж ных слов там, например, то или иное имя могло по случайным причи нам фиксироваться не во всех падежах. Вставала проблема дополнение нормы. По мнению арабских ученых, носителями наиболее чистого (т. е наиболее близкого к Корану) языка считались кочевые (бедуинские племена, меньше всего испытавшие влияние культур и языков други: народов. Недостающие в тексте Корана слова и формы могли включать ся в норму из речи представителей этих племен. Так поступал ещ< такой сравнительно поздний автор, как Ибн Джинни, у которого сущест вовала целая методика строгого отбора хороших информантов. К наблю дению за обиходом прибегали и в античности.

Помимо наблюдения за речью со стороны в качестве информанта мог выступать и сам грамматист, который мог конструировать недостаю щие формы и даже слова сам (конечно, это понималось не как созданш чего-то нового, а как реконструкция изначально существующего, но неизвестного). Главным способом такого конструирования служила аналогия, или установление пропорции. В Греции этот метод был заимствован из математики, существовал он и у арабов. В обеих традициях шли споры по вопросу о его применимости. В античности они получили характер дискуссий между аналогистами и аномалистами. Эти споры шли несколько веков, и в них участвовали многие авторы (даже Юлий Цезарь написал труд об аналогии), они отражали различие общетеоретических концепций. Аналогисты основывались на представлении о языке как системе четких правил, в идеале не знающих исключений; большинство александрийских грамматиков и Варрон были аналогистами. Их противники аномалисты во главе с Секстом Эмпириком подвергают такие правила сомнению. Они считали, что все в языке случайно, а норма может быть выведена только из живого обихода, который не подчиняется никаким правилам. Аналогичные дискуссии были и в арабском мире, причем басрийская школа, включая Сибавейхи, сходилась с аналогистами, а куфийская — с аномалистами. Иногда, как у Ибн Джинни, устанавливалась иерархия двух способов дополнения нормы, причем учет речевого обихода хороших информантов ставился на первое место.

Оба данных принципа — установление нормы через наблюдение над обиходом и сознательное конструирование нормы по аналогии — эпоху созда-я национальных литературных языков, также нередко конфликтуя друг с другом.

Нормативная деятельность стремилась сохранять язык неизмен-м, хотя на деле это не всегда бывало так. Например, в Японии строго |дили за тем, чтобы в бунго не попадали грамматические формы раз-орного языка, однако реально многие грамматические формы бунго, :ранявшиеся в грамматиках, исчезали из языка; в текстах на бунго, шсанных в начале XX в., употреблялось не более трети суффиксов и «чаний старого языка, что вело и к изменению значения оставшихся ;азателей. Преобладающим порядком слов в классической латыни, : и в других древних индоевропейских языках, был порядок «подле-дее — дополнение — сказуемое», однако позднесредневековые схо-ты, в том числе модисты, считали «естественным» и «логическим» ядок «подлежащее — сказуемое — дополнение». Этот порядок стал обладающим в разговорных языках Европы того времени и, безуслов-и в той латыни, на которой говорили и писали схоласты.

В целом же нормативный подход независимо от степени созна-ьности отношения к норме играл ведущую роль в любой традиции. ;лючение, может быть, составляли греческие ученые раннего периода -до Аристотеля включительно, когда к вопросам языка обращались скорее из естественного любопытства, чем из желания нормировать [еский язык. Но тогда не отделенная от философии грамматика и |»дилась в зачаточном состоянии. Позже даже отделенные от непосред-[нно практических целей философские грамматики позднего средне->вья исходили из представлений о «правильном», соответствующем языке, и «неправильном» языке. Точка зрения, полностью отвлекаюя от проблемы нормы, была окончательно выработана лишь нау-X в. (см. раздел о А. М. Пешковском в главе, посвященной совету языкознанию).

8.1. И.А. Бодуэн де Куртенэ и Казанская лингвистическая школа
Основные теоретические и методологические принципы языкознания 20 в. начали складываться ещЈ в 19 в. В их формировании особую роль сыграли И.А. Бодуэн де Куртенэ, Ф.Ф. Фортунатов и Ф. де Соссюр.

Иван Александрович / Ян Игнацы Нечислав Бодуэн де Куртенэ (1845--1929), один из величайших языковедов мира, равно принадлежит польской и русской науке. Он обладал широким научным кругозором. Его длительная (около 64 лет) творческая деятельность началась ещЈ в домладограмматический период. Он поддерживал научные контакты со многими видными языковедами мира. Ему принадлежит более 500 публикаций на самых разных языках. Он получил степени магистра (1870) и доктора (1874) сравнительного языковедения в Петербургском университете и преподавал в университетах Казани, Кракова, Дерпта (Юрьева), Петербурга и Варшавы. В науку И.А. Бодуэн де Куртенэ вступил в период борьбы в историческом языкознании естественнонаучного и психологического подходов, будучи реально независимым по отношению к господствовавшим лингвистическим школам и направлениям. Вместе с тем он оказал влияние на многих языковедов, объединив вокруг себя многочисленных учеников и последователей и сыграв существенную роль в созревании идей синхронного структурного языкознания. Он стремился к глубокому теоретическому осмыслению всех главных проблем науки о языке и объявил общее языкознание собственно языкознанием.

Бодуэну были не чужды колебания между физиолого-психологическим дуализмом и психолого-социологическим монизмом в объяснении природы языковых явлений. Эволюцию его взглядов характеризует своеобразное движение к синтезу деятельностного подхода В. фон Гумбольдта, натуралистических идей А. Шлайхера и психологических идей Х. Штайнталя, стремление видеть сущность языка в речевой деятельности, в речевых актах говорящих, а не в некой абстрактной системе (типа la langue Ф. де Соссюра).

Бодуэн не принимает "археологического" подхода к языку и призывает к изучению прежде всего живого языка во всех его непосредственных проявлениях, наречиях и говорах, с обращением к его прошлому лишь после основательного его исследования. Он признаЈт научным не только историческое, но и описательное языкознание, различая состояние языка и его развитие. Ему свойственно диалектическое понимание языковой статики как момента в движении языка, в его динамике или кинематике. Он указывает на возможность видеть в состоянии языка и следы его прошлого, и зародыши его будущего. Он убеждЈн в нарастании черт системности в процессе развития языка, призывая искать эти черты в противопоставлениях и различиях, имеющих социально-коммуникативную функцию.

Бодуэн критически оценивает теорию "родословного древа" и механистические попытки реконструкции праязыка, призывая считаться также с географическими, этнографическими и прочими факторами и признавая смешанный характер каждого отдельно взятого языка. Бодуэн допускает сознательную языковую политику. Он принимает идею вспомогательного искусственного международного языка. На материале исследования флексий польского языка он устанавливает изменения по аналогии и вводит это понятие (ещЈ до младограмматиков) в широкий научный обиход. Ообоснование этих изменений, в отличие от младограмматиков, он ищет не в индивидуально-психологических, а социолого-психологических факторах. Вместе с тем он не принимает младограмматическое понимание звуковых законов, указывая на противоречивость и многочисленность одновременно действующих факторов звуковых изменений. Бодуэн тщательно описывает звуковую сторону диалектов ряда славянских языков и литовского языка. При этом он пользуется собственной фонетической транскрипцией с множеством дополнительных знаков.

Бодуэн строит первую в мировой науке о языке теорию фонемы. Он исходит из осознания неустойчивой природы звуков речи как явлений физических, ставя им в соответствие устойчивое психическое представление (названное взятым у Ф. де Соссюра термином фонема, но трактуемое совершенно иным образом). Фонема понимается как "языковая ценность", обусловленная системой языка, в которой функцию имеет лишь то, что "семасиологизировано и морфологизировано". С теорией фонемы тесно связана его теория фонетических альтернаций (чередований). Бодуэн различает антропофонику, или собственно фонетику, занимающуюся звуками речи в физиологическом и акустическом аспектах, и фонологию, связанную с психологией. Постулируются два членения речи -- психическое (на "единицы, наделЈнные значением" -- предложения, слова, морфемы, фонемы) и фонетическое (на "периферические единицы" -- слоги и звуки). В психическом представлении звука выделяются кинакемы и акустемы, к которым впоследствии пражцы возводят понятие различительного признака фонемы. Бодуэн подчЈркивает, что морфема состоит не из звуков, а из фонем. Звуковые изменения в языке, по его мнению, обусловлены фонологическими (т.е. структурно-функциональными) факторами. Бодуэну вместе с тем принадлежит одна из первых в мировой лингвистике структурно-типологическая характеристика различных видов письма. Он делает попытки осмыслить специфику регламентированной письменной речи в отличие от устной.

В языке выделяются три уровня: "фонетическое строение слов и предложений", "морфологическое строение слов" и "морфологическое строение предложений". Различаются также три стороны: "внешняя" (фонетическая), "внеязыковая", включающая в себя семантические представления, и "собственно языковая" (морфологическая -- при самом широком понимании этого термина; эта сторона языка образует его "душу" и обеспечивает специфическое для каждого языка соединение звуковой стороны и семантических представлений). Синтаксис предстаЈт как "морфология высшего порядка". Бодуэн вводит в научный обиход понятие морфема. Слово в составе предложения характеризуется как минимальная синтаксическая единица (синтагма).

И.А. Бодуэн де Куртенэ акцентирует роль социологии, которая -- наряду с индивидуальной психологией -- должна служить объяснению жизни языка. Он подчЈркивает необходимость обращения к объективной истории общества, обеспечивающего непрерывность общения между людьми во времени, от поколения к поколению. Различаются горизонтальное (территориальное) и вертикальное (собственно социальное) членение языка. Он проявляет глубокий интерес к жаргонам и тайным языкам, признаЈт реальность языков отдельных индивидов и (по мало понятным причинам) отказывается признавать реальность общенародного языка. Язык характеризуется как орудие "миросозерцания и настроения". В этой связи Бодуэн призывает изучать народные поверья, предрассудки и т.п. Он понимает язык как главный признак, служащий определению антропологической и этнографической принадлежности людей. Он провозглашает равенство всех языков перед наукой. Ему присущ большой интерес к лексикографическим проблемам, проявившийся в работе над переизданием "Толкового словаря живого великорусского языка" В.И. Даля.

Бодуэн разрабатывает принципы типологической классификации славянских языков (по долготе -- краткости гласных и по функции ударения), а также проводит типологические исследования других индоевропейских языков и урало-алтайских языков. Ему принадлежит пророческое утверждение о внедрении в будущем в языковедческие исследования математического аппарата. Поэтому он всемерно поддерживает шаги по созданию в стране лабораторий экспериментальной фонетики. Им создаются не только учебник, но и первый в университетской практике сборник задач по введению в языковедение.

И. А. Бодуэн де Куртенэ был создателем и многолетним руководителем Казанской лингвистической школы (1875--1883), в состав которой входили учЈный с мировым именем Николай Вячеславович Крушевский, Василий Алексеевич Богородицкий, А.И. Анастасиев, Александр Иванович Александров, Н.С. Кукуранов, П.В. Владимиров, а также Василий Васильевич Радлов, Сергей Константинович Булич, Кароль Ю. Аппель. К основным принципам Казанской школы относятся: строгое различение звука и буквы; разграничение фонетической и морфологической членимости слова; недопущение смешивания процессов, происходящих в языке на данном этапе его существования, и процессов, совершающихся на протяжении длительного времени; первоочередное внимание к живому языку и его диалектам, а не к древним памятникам письменности; отстаивание полного равноправия всех языков как объектов научного исследования; стремление к обобщениям (особенно у И.А. Бодуэна де Куртенэ и Н.В. Крушевского); психологизм с отдельными элементами социологизма.

Наиболее выдающимся среди представителей Казанской школы был крупный русско-польский учЈный Николай Вячеславович Крушевский (1851--1887). Короткая, но плодотворная научная деятельность принесла ему мировую известность. Он состоял в переписке со многими языковедами, в том числе с Ф. де Соссюром. Ему была присуща устремлЈнность прежде всего к глубоким теоретическим обобщениям, к открытию законов развития языка. Основной закон языка он усматривал в "соответствии мира слов миру мыслей". Н.В. Крушевский следовал основным принципам естественнонаучного подхода к языку и сочетал этот подход с индивидуально-психологическим. Он верил в непреложность фонетических законов, призывая к изучению в первую очередь современных языков, дающих больше материала для открытия разнообразных законов. Ему принадлежит разработка бодуэновской идеи о переинтеграции составных элементов слова в результате процессов переразложения и опрощения основы. Словообразование он квалифицирует как стройную систему одинаково организованных типов слов, соотносящихся с типами обозначаемых ими понятий, Им различались два вида структурных отношений между языковыми единицами -- ассоциации по сходству и ассоциации по смежности (ассоциативные и синтагматические отношения у Ф. де Соссюра, парадигматические и синтагматические отношения у Л. Ельмслева, отношения селекции и отношения комбинации у Р.О. Якобсона). Его основные работы: "Очерк науки о языке" (1883), "Очерки по языковедению. Антропофоника" (1893, посмертно).

Наиболее типичным представителем Казанской школы был крупный языковед Василий Алексеевич Богородицкий (1857--1941) Он определял язык как наиболее совершенное средство обмена мыслями и как орудие мысли, как показатель классифицирующей деятельности ума и в силу "одинаковости понимания" служащее объединению людей "к общей деятельности", как "социологический фактор первейшей важности". Исследовательская и преподавательская деятельность В.А. Богородицкого протекала в области общего, индоевропейского, романского и германского, тюркского языкознания. Он создал при Казанском университете первую в России лабораторию экспериментальной фонетики, начавшую свои исследования ещЈ до первых опытов аббата Руссло в Париже. Он уделял серьЈзное внимание проблемам прикладной лингвистики. Им была продолжена разработка теории процессов переразложения, опрощения и др. В.А. Богородицкий осуществил первые в истории языкознания исследования в области относительной хронологии звуковых изменений. В исследованиях по тюркским языкам он синтезирует историко-генетический и типологический подходы.

В работах представителей Казанской школы предвосхищаются многие идеи структурной лингвистики, фонологии, морфонологии, типологии языков, артикуляционной и акустической фонетики. Они ясно представлляли себе проблему системности языка (И.А. Бодуэн де Куртенэ и Н.В. Крушевский). Идеи Казанской лингвистической школы оказали влияние на Ф. де Соссюра, на представителей Московской фонологической школы и Пражской лингвистической школы.

Исключительно плодотворной была деятельность И.А. Бодуэна де Куртенэ и многочисленных его учеников по казанскому, петербургскому и варшавскому периодам. Сам учитель и его продолжатели серьЈзно воздействовали на формирование языкознания 20 в. Переписка И.А. Бодуэна де Куртенэ и Ф. де Соссюра, широкий обмен идеями между ними позволяют говорить о несомненном приоритете И.А. Бодуэна де Куртенэ в решении большого ряда вопросов, связанных с утверждением структурализма, в формировании исследовательских программ Пражской школы функциональной лингвистики, Копенгагенской лингвистического кружка, в деятельности главы Массачусетской ветви американского структурализма (Р.О. Якобсон). Бодуэновско-щербовским направлением были заложены основы деятельностно-функционального языкознания второй половины 20 в.

Лингвистическая концепция Ф. де Соссюра Одним из величайших языковедов мира, с именем которого связывается прежде всего утверждение в языкознании синхронизма и системно-структурного подхода к языку, является Фердинанд де Соссюр (1857--1913). Он учился у младограмматиков А. Лескина, Г. Остхофа и К. Бругмана (Лайпцигский университет). В 1879 он публикует подготовленный в студенческие годы и сразу же ставшего всемирно известным "Мемуар о первоначальной системе гласных в индоевропейских языках", выводы которого, опирающиеся на дедуктивно-системный анализ рядов чередований гласных, относительно наличия "сонантических коэффициентов" -- ларингалов (особых фонем, сыгравших роль в развитии индоевропейского вокализма и изменении структуры корней) были отвергнуты младограмматиками, но получили подтверждение через полвека, после обнаружения Е. Куриловичем (1927) рефлекса соссюровского гипотетического А в расшифрованном после смерти Ф. де Соссюра хеттском языке.

В работах по литовской акцентуации (1894--1896) он сформулировал закон о взаимосвязи в литовском и славянских ударения и интонации (открытый им одновременно с Ф.Ф. Фортунатовым, но независимо от него).

Он читал лекции сперва в Париже, где его учениками становятся Антуан Мейе, Жозеф Вандриес, Морис Граммон, а затем (с 1891) в родной Женеве, где, перейдя с кафедры санскрита и сравнительного языковедения на кафедру общего языкознания, он трижды (1906--1912) прочЈл курс общей теории языка, в котором он свЈл воедино разрозненные до этого мысли о природе и сущности языка, о структуре языкознания и его методах. Он не оставил даже набросков лекций; установлены заметные различия между тремя циклами лекций по структуре и авторским акцентам.

Важнейшим событием стало издание под именем Ф. де Соссюра курса лекций, текст которого был подготовлен к печати и вышел в свет под названием "Курс общей лингвистики" (1916, т.е. после смерти Ф. де Соссюра; первый русский перевод: 1933; в нашей стране недавно изданы два тома трудов Ф. де Соссюра на русском языке: 1977 и 1990). Издателями "Курса" были его женевские ученики и коллеги Альбер Сеше и Шарль Балли, внЈсшие немало своего (в том числе и печально знаменитую фразу: "единственным и истинным объектом лингвистики является язык, рассматриваемый в самом себе и для себя", которая стимулировала внедрение в языкознание принципа имманентизма). Они опирались лишь на некоторые и не всегда лучшие студенческие конспекты лекций. Через большой ряд лет были обнаружены более обстоятельные конспекты других студентов, позволяющие увидеть различия между тремя циклами лекций и установить эволюцию мыслей автора, который не сразу стал на позиции синхронического подхода к языку, хотя о дихотомии языка и речи и дихотомии синхронии и диахронии он говорит уже в первом цикле. Позднее появилось (1967--1968) критическое издание "Курса", показывающее довольно произвольную интерпретацию лекций Ф. де Соссюра их первыми издателями.

Эта книга (в каноническом еЈ варианте) вызвала широкий резонанс в мировой науке. Развернулась острая полемика между последователями Ф. де Соссюра и противниками его концепции, послужившая кристаллизации принципов структурного языкознания. К идеям или даже просто к имени Ф. де Соссюра обращались представители самых разных школ. Ф. де Соссюр стал в 20 в. наиболее критически читаемым лингвистом. Ф. де Соссюр ориентируется на философско-социологические системы Огюста Конта и Эмиля Дюркгейма. Он вынес на широкое обсуждение проблемы построения синхронического языкознания, решение которых уже намечалось в трудах У.Д. Уитни, И.А. Бодуэна де Куртенэ, Н.В. Крушевского, А. Марти.

Он использует в построении своей лингвистической теории методологический принцип редукционизма, в соответствии с которым в исследуемом объекте выделяются только существенные моменты, противопоставляясь моментам несущественным, второстепенным, не заслуживающим внимания. Производится ступенчатое выделение на дихотомической основе признаков, характеризующих лингвистику. Языкознание в целом отнесено к ведению психологии, а именно к ведению социальной психологии. В социальной психологии выделяется особая общественная наука -- семиология, призванная изучать знаковые системы, наиболее важной из которых является язык.

Внутри семиологии вычленяется лингвистика, занимающаяся языком как знаковой системой особого рода, наиболее сложной по своей организации. Язык в целом назван термином le langage (который часто переводится на русский язык термином речевая деятельность). Далее, проводится разграничение менее существенной для строгого анализа внешней лингвистики, описывающей географические, экономические, исторические и прочие внешние условия бытования языка, и более существенной для исследователя внутренней лингвистики, исследующей строение языкового механизма в отвлечении от внешних факторов, т.е. в имманентном плане. Указывается на наибольшую близость письма к языку в кругу знаковых систем.

Внутренняя лингвистика расчленяется на лингвистику языка (la linguistique de la langue) и лингвистику речи (la linguistique de la parole). Язык квалифицируется как система знаков, для которой существенны прежде всего отношения между еЈ элементами, их оппозитивные, релятивные, негативные свойства, различия между этими элементами, а не их позитивные, субстанциальные свойства. Элементы языка понимаются как единицы, обладающие каждая не только своим значением (le sense), но и своей значимостью (le valeur), исходя из еЈ места в системе отношений. Признаются вторичными материальные характеристики, в силу чего фонология (= фонетика) выведится за пределы лингвистики. Объявляется несущественным способ реализации языкового знака. Различаются два вида отношений между языковыми элементами -- ассоциативные и синтагматические.

Этой системе (языку в узком смысле) приписывается психический и социальный статус. Она локализуется в сознании говорящих. Объект лингвистики речи квалифицируется как остаток, выделяемый при вычитании языка (la langue) из речевой деятельности (le langage). Этому объекту приписывается психофизиологический и индивидуальный статус. Допускается возможность соотнести с этим объектом отдельный речевой акт и возникающее в его результате сочетание знаков (синтагму), считать речь реализацией языка. В "Курсе общей лингвистики" даЈтся изложение только характеристик языка в узком смысле, отсутствуют намЈтки лингвистики речи.
Последователями Ф. де Соссюра давались разные трактовки дихотомии языка и речи (социальное -- индивидуальное, виртуальное -- актуальное, абстрактное -- конкретное, парадигматика -- синтагматика, синхрония -- диахрония, норма -- стиль, система -- реализация системы, код -- сообщение, порождающее устройство -- порождение, (врождЈнная) способность (competence) -- исполнение (performance). Последователи женевского учЈного распространили эту дихотомию на изучение других сторон языка (разграничение фонологии и фонетики у Н.С. Трубецкого).

Наконец, лингвистика языка была расчленена на менее важную эволюционную, диахроническую лингвистику, наблюдающую за отношением фактов на оси времени, и более существенную для говорящего и для исследователя языка статическую, синхроническую лингвистику, исследующую отношения языковых элементов на оси одновременности. Понятие системы было отнесено только к синхронии. Диахроническая лингвистика подверглась делению на проспективную и ретроспективную. Было проведено отождествление синхронического подхода с грамматикой и диахронического с фонетикой. Разнообразны трактовки этой дихотомии у других авторов (статика -- динамика, система -- асистемность, организованное в систему целое -- единичный факт, Miteinander -- Nacheinander, т.е. одновременность -- последовательность во времени).

Языковой знак понимался как целиком психическое образование, как произвольное, условное, не навязанное природой причинно-следственное соединение двух сторон -- акустического образа, означающего (le signifiant) и идеи, понятия, означаемого (le signifie). Ф. де Соссюр сфомулировал ряд законов знака, утверждающих его неизменность и вместе с тем изменчивость, его линейность. Дискуссии в основном развернулись вокруг проблемы условности -- мотивированности языкового знака.

Имеется большой ряд изданий "Курса" на французском языке и его переводов на различные языки. Идеи Ф. до Соссюра оказали воздействие на деятельность Женевской и французской школ социологического языкознания, на формирование и развитие исследовательских программ формально-структурного и структурно-функционального течений, школ и отдельных концепций. Многочисленные дискуссии велись в советском языкознании вокруг учения Ф. де Соссюра о природе и структуре языкового знака и вокруг его дихотомий языка -- речи, синхронии -- диахронии.

Пражская школа лингвистического структурализма Пражская лингвистическая школа была первой по времени образования среди школ структурного языкознания, возникновение которого было подготовлено, как уже отмечалось, деятельностью И.А. Бодуэна де Куртенэ, Н.В. Крушевского, Ф.Ф. Фортунатова, Ф. де Соссюра, Л.В. Щербы и которое требовало перенесения центра тяжести в лингвистическом исследовании на изучение преимущественно или исключительно в синхроническом плане, с привлечением строгих формальных методов присущей языку жЈсткой (инвариантной) внутренней структуры, образуемой множеством отношений (противоположений) между его чЈтко выделимыми элементами и обеспечивающей целостность языковой системы и возможности его функционирования в качестве знаковой системы.

Эта школа была создана в 1926 по инициативе В. Матезиуса и Р.О. Якобсона и просуществовала организационно до начала 50 гг. Пражский лингвистический кружок явился центром деятельности Пражской школы, поистине интернациональной по своему составу. Организатором и главой кружка был Вилем Матезиус (1882--1945). В кружок входили чехословацкие учЈные Франтишек Травничек (1888--1961), Ян Мукаржовский (1891--1975), Богумил Трнка (1895--1984), Богуслав Гавранек (1893--1978), Йозеф Вахек (1909), Франтишек Оберпфальцер, а позднее Владимир Скаличка (1908), Йозеф Мирослав Коржинек (1899--1945), Павел Трост (1907), Людовит Горалек. Среди членов кружка были русские лингвисты-эмигранты Николай Сергеевич Трубецкой (1890--1938), Роман Осипович Якобсон (1896--1982), близкий к женевской школе Сергей Осипович Карцевский (1884--1955). Сотрудничали с пражцами советские учЈные ПЈтр Георгиевич БогатырЈв (1893--1971), Григорий Осипович Винокур (1896--1947), Евгений Дмитриевич Поливанов (1891--1937), Борис Викторович Томашевский (1890--1957), Юрий Николаевич Тынянов (1894--1943); австрийский психолог Карл Людвиг Бюлер (1879--1963); англичанин Дэниэл Джоунз (1881--1967), датчанин Луи Ельмслев (1899--1965), голландец Алберт Виллем де Гроот (1892--1963), польские языковеды Хенрик Улашин (1874--1956) и Витольд Ян Дорошевский (1899--1976). Близки по своим позициям к пражцам были создатель французской школы структурализма Андре Мартине (1908) и французский структуралист Люсьен Теньер (1893--1954), американец Леонард Блумфилд (1887--1949). Кружок издавал (1929--1939) "Travaux du Cercle lingustique de Prague" и журнал "Slovo a slovesnost". Его идеи формировались с опорой на собственные традиции чехословацкой науки, а также на идеи Ф. де Соссюра, представителей бодуэновско-щербовского и фортунатовского направлений.

Первое изложение новой исследовательской программы по общему и славянскому языкознанию было дано в "Тезисах Пражского лингвистического кружка" (1929), содержащих в достаточно чЈтком виде основные положения, которые разрабатывались в дальнейшей деятельности Пражской школы функциональной лингвистики. Были выдвинуты принципы структурного описания языка. В этих тезисах давалось определение языка как системы средств выражения, служащей какой-то определЈнной цели, как функциональной системы, обладающей целевой направленностью; указывалось на невозможность понять любое явление в языке без учЈта системы, к которой оно принадлежит Синхронный анализ современных языков провозглашался лучшим способом для познания сущности и характера языка и распространения системного понимания на изучение прошлых языковых состояний. ПодчЈркивалась недопустимость проводимого в Женевской школе жЈсткого разграничения между методом синхроническим и диахроническим; указывалось на невозможность исключить понятие эволюции из синхронического описания. Признавалась необходимость в сравнительном изучении родственных языков не ограничиваться только генетическими проблемами, но и использовать структуральное сравнение и типологический подход, чтобы системно осмыслить законы конвергенции и дивергенции языков. В тезисах провозгашался призыв к исследованию языковых контактов в рамках региональных объединений различного масштаба, высказывалось несогласие с утверждениями о произвольном и случайном характере возникновения языковых явлений.

В "Тезисах ПЛК" были заложены основы структурно-фонологического анализа. Исходя из целевой обусловленности фонологических явлений, приоритет отдавался не двигательному, а акустическому образау. ПодчЈркивалась важность инструментального исследования звуковой стороны языка. Было проведено различение трЈх аспектов звуков -- как объективного физического факта, как акустико-двигательного представления и как элемента функциональной системы. ПодчЈркивалась меньшая существенность материального содержания фонологических элементов по сравнению с их взаимосвязью внутри системы (в соответствии со структуральным принципом фонологической системы). К числу задач синхронической фонологии были отнесены: установление состава фонем и выявление связей между ними, определение фонологических корреляций как особого вида значимых различий, регистрация реальных и теоретически возможных в данном языке сочетаний фонем, изучение морфологического использования фонологических различий (морфонологии) и анализ морфонем типа к/ч в комплексе рук/ч: рука, ручной.

Пражцы сформулировали задачи теории номинации и функционального синтаксиса. Они различали номинативную деятельность, результатом которой является слово и которая -- на основе особой для каждого языка номинативной системы -- расчленяет действительность на лингвистически определимые элементы, и синтагматическую деятельность, ведущую к сочетанию слов. В теории номинации объединяются исследования различных номинативных способов и грамматических значений слов. К теории синтагматических способов (функциональному синтаксису) были отнесены: изучение предикации, которая является основным синтагматическим действием, созидающим предложение; различение формального членения предложения на подлежащее и сказуемое и актуального членения на тему и высказывание; понимание под морфологией (в широком смысле) теории системы форм слов и их групп, пересекающейся со словообразованием, традиционной морфологией и синтаксисом; подчЈркивание роли морфологической системы языка в обеспечении связей между различными формами и функциями.

Пражцам принадлежит формулирование многих принципов функционального описания языка. Они различали речевую деятельность внутреннюю и реализованную, речевую деятельность интеллектуализованную и аффективную; разграничивали две социальные функции речевой деятельности -- как функцию средства общения (с использованием либо языка практического, либо языка теоретического) и функцию поэтическую (с использованием поэтического языка). Формы лингвистических проявлений подразделяются на устную и письменную. Делается призыв к систематическому изучению жестов; указывается на важность исследования взаимоотношений между говорящими, проблем межъязыковых связей, специальных языков, распределения языковых пластов в городах. Пражцами намечается программа синхронического и диахронического исследования условий формирования литературного языка, его отношения к диалектам и народному языку, его роли в обществе, его стилистических особенностей, возможностей вмешательства в его развитие, характера разговорно-литературной формы языка. Намечается программа лингвистического исследования поэтического языка с его особыми явлениями в области фонологии, морфологии, синтаксиса и лексики.

Особого внимания заслуживает постановка задач перед структурно-функциональным славянским языкознанием, где предлагается использовать принципы лингвистической географии в этнографическом описании славянских территорий и составлении общеславянского лингвистического (особенно лексического) атласа, обратить внимание на развитие исторической лексикографии, важной для общей психологии и истории культуры. Специально подчЈркивается системный характер организации лексики, который делает необходимым изучение структуры лексической системы, дающее возможность определить место в ней каждого отдельного слова. Пражцы призывают к разработке культуры и критики славянских языков.

В русле Пражской школы функциональной лингвистики складывалась фонология как первая дисциплина, где был применЈн структурно-функциональный подход. ЕЈ создатель Н.С. Трубецкой, автор всемирон известного труда"Grundzuege der Phonologie" (1939) опирался на идеи И.А. Бодуэна де Куртенэ, Ф. де Соссюра, Л.В. Щербы, К. Бюлера/ Основные черты егофрнолггической концепции: разграничение фонологии и фонетики (параллельно соссюровскому разграничению языка и речи); разработка критериев (в основном функциональных) выделения и отождествления фонем; выдвижение понятия фонологической оппозиции; указание на разложимость фонемы на одновременно данные, нелинейные различительные признаки и определение фонемы как "пучка" различительных признаков; использование фонетических характеристик при описании дифференциальных признаков (что не допускалось дескриптивистами и глоссематиками); разработка типологии фонологических оппозиций; указание на нейтрализацию фонологических оппозиций в определЈнных позициях и постулирование архифонемы как единицы, объединяющей свойства нейтрализуемых фонем. Впоследствии понятия и методы структурного анализа, выработанные в фонологии, были перенесены на изучение морфологии (работы Р.О. Якобсона, В. Скалички, В. Матезиуса, Л. Новака). Р.О. Якобсоном были выдвинуты идеи о неравноправности членов морфологической корреляции (маркированность -- немаркированность), о наличии единого семантического инварианта для каждого из членов морфологической категории, о непременной бинарности грамматических оппозиций и наибольшей адекватности дихотомических разбиений.

СерьЈзный вклад был сделан пражцами в разработку понятия функциональной перспективы предложения, задаваемой актуальным членением, т.е. членением на тему и рему (В. Матезиус и др.). Основательно были разработаны функциональная стилистика и теория литературного языка, проведено разграничение понятий норма и кодификация (для объективно существующего в языке и для целенаправленной деятельности лингвиста).

Разработка традиций ПЛК была продолжена в послевоенной чехословацкой лингвистике на основе принципов марксизма-ленинизма (Ф. Данеш, Я. Фирбас, П. Сгалл и др.). Идеи ПЛК воздействовали на формирование и развитие французского структурно-функционального языкознания (А. Мартине, Л. Теньер, М. Мамудян) и вообще функциональной лингвистики, на деятельность советских языковедов и в целом на мировую лингвистику.

Оппозиционный анализ явился главным вкладом пражцев в методологию структурного анализа языка. Оппозиция понималась как лингвистически (семиологически или семиотически) существенное различие между единицами плана выражения, которому соответствует различие плана содержания (и наоборот), как специфического вида парадигматическое отношение (корреляция). Оппозиционный метод стал использоваться для идентификации (установления парадигматических границ) языковых единиц, для выявления дифференциальных признаков (и их наборов) в фонетической или семантической субстанции, отличающих данную единицу от противопоставляемых ей единиц, для установления системных связей между противопоставленными единицами.

Сопоставляются, как правило, члены одной пары единиц, обладающие частично общими признаками (основание для сравнения) и частично различительными (дифференциальными) признаками. Различаются оппозиции: а) одномерная и многомерная; б) изолированная и пропорциональная; в) привативная, градуальная (ступенчатая) и эквиполентная; в) постоянная и нейтрализуемая. Один из членов привативной оппозиции квалифицируется как немаркированный (беспризнаковый) и маркированный (признаковый).

Р. О. Якобсон стремился свести все оппозиции к бинарным; перенеся бинарный принцип из фонологии в морфологию (утверждение неравноправного статуса членов морфологической категории). Классические фонологические опыты пражцев получают продолжение в виде построенной позднее, в американский период деятельности Р.О. Якобсона, в сотрудничестве с Гуннаром Фантом и Моррисом Халле, дихотомической фонологии, в которой фундаментальной звуковой единицей объявляется дифференциальный признак и постулируется наличие универсального набора фонологических дифференциальных признаков. Оппозиционный метод, разработанный в фонологии и морфологии, становится базисом для формирования метода компонентного анализа в области структурной лексикологии и семантики. Компонентный анализ выступает по существу как частный вид оппозиционного анализа.

Величайший лингвист 20 в. Р.О. Якобсон продолжает русские традиции в области языкознания и поэтики (русский формализм) и традиции Пражской лингвистической школы (школа "средство -- цель") после разгрома чешской культуры нацистами, скитаясь по ряду стран (Дания, Норвегия, Швеция) и осев, наконец, в США (с 1941), где он длительное время преподавал в Вольной школе высших исследований, Гарвардском университете и Массачусетском технологическом институте (созданная Р.О. Якобсоном Массачусетская школа стала одной из ведущих в американском структурализме). Он участвовал в создании (1943) Нью-Йоркского лингвистического кружка. Он проявлял активный интерес к проблемам многочисленных конкретных языков, теории эволюции языков, теории языковых союзов, типологии языков, теории знака (в том числе и нулевого), общей теории языка (прежде всего фонологии, в том числе и исторической, морфологических категорий, грамматического значения), места языка среди коммуникативных систем, соотношения языкового кода и вербального сообщения, взаимоотношения языка и мозга, лингвистических аспектов перевода, отношения лингвистики к естественным и гуманитарным наукам, истории языкознания, к проблемам фольклора, поэтики, речевых афазий, детской речи, возможностям применения в лингвистических исследованиях достижений семиотики, теории информации, генетики. Он разработал метод бинарных оппозиций, создал дихотомическую фонологию, постулирующую наличие универсального для языков мира набора определяемых в акустических терминах различительных признаков.

Датский структурализм (глоссематика)

В 1931 г. был основан Копенгагенский лингвистический кружок, во главе которого стояли Луи Ельмслев (1899--1965) и Вигго БрЈндаль (1887--1942) и в который входили Ханс Кристиан СЈренсен (р. 1911), Эли Фишер-ЙЈргенсен (р. 1911), Нильс Эге, Хольгер Педерсен (1867--1953), Йенс Отто Харри Есперсен (1860--1943), Ханс ЙЈрген Ульдалль (1907--1957), Луис Леонор Хаммерих (1892--1975), Кнуд Тогебю (1918--1974), Х. Спанг-Хансен, Адольф Стендер-Петерсен (1893--1963), Пауль Дидерихсен (1905--1964), а в качестве иностранных членов Р.О. Якобсон и Эрик Пратт Хэмп (р. 1920). Кружок издавал журнал "Acta linguistica Hafniensia" (с 1939) и непериодический сборник "Travaux du Cercle linguistique de Prague" (с 1944). КЛК был создан в период утверждения в языкознании и в смежных науках идей структурализма. Он формировался под влиянием идей Ф. де Соссюра, Московской фортунатовской школы, Женевской школы, Пражской лингвистической школы. Многие датские структуралисты понимали язык как структуру, а именно как целое, состоящее, в противоположность простому сочетанию элементов, из взаимообусловленных явлений, из которых каждое зависит от других и может быть таковым только в связи с ним.

Принципы структурализма были приняты большинством членов кружка (за исключением Х. Педерсена и Й.О.Х. Есперсена). В рамках КЛК сложилась глоссематика как крайнее, строго формализованное в духе требований математики, логики, семиотики и философии неопозитивизма воззрение на язык.

В глоссематике как универсальной синхронической (или -- вернее -- панхронической либо даже ахронической ) теории языка, разработанной Л. Ельмслевом и Х.Й. Ульдаллем и полно изложенной в работе Л. Ельмслева "Пролегомены к теории языка" (1943), наиболее последовательно была реализизована исследовательская программа Ф. де Соссюра, и в этой реализации были акцентированы такие моменты, как признание независимости теории от опыта и экспериментальных данных; стремление строить теорию как логико-математическое исчисление, интерпретация которого на реальном объекте может следовать потом (но не является обязательным условием подтверждения истинности теории); предназначение теории быть приложимой к языкам любой природы; восприятие идей Ф. де Соссюра о различении языка и речи, о системности языка, о двусторонней структуре знака, о понимании языка как формы, а не субстанции, о замкнутости языковой системы в себе и необходимости имманентного подхода, исключающего обращение к семантической и фонетической субстанции, к социологическим факторам.

Соссюровская дихотомия "язык -- речь" заменяется четырЈхчленным противопоставлением "схема -- норма -- узус -- акт речи". В языке выделяются план выражения и план содержания, с дальнейшим различением в первом формы выражения и субстанции выражения и во втором -- соответственно -- формы содержания и субстанции содержания. Субстанция выражения (звуковая материя) и субстанция содержания (семантическая материя, идеи, понятия) выводятся за пределы языка. Провозглашаются существенность только формы и полное подчинение ей субстанции. Считается возможным отождествлять по форме (структуре) язык в любом его субстанциальном проявлении. Отношения между языковыми элементами квалифицируются как функции в логико-математическом смысле. Языковые элементы (функтивы) признаются не более как результаты пересечения пучков отношений (пучки функций), формулируется отказ видеть в них субстанциальные, положительные величины. Язык сводится к сети зависимостей (структуре). ПодчЈркивается положение о том, что язык есть лишь частный случай семиотических систем.

Анализ осуществляется сверху, от текста и доводится его до нечленимых далее элементов (фигур плана выражения, кенем, фонем и фигур плана содержания, элементарных единиц смысла, плерем). Обнаруживаемые при этом отношения регистрируются посредством множества терминов только для текста (процесса), только для системы, а также для текста и системы в совокупности. Границы между разными уровнями языка снимаются.

Глоссематиками разрабатывается метод коммутации (Л. Ельмслев, Э. Фишер-ЙЈргенсен, М. Клостер Енсен), позволяющий устанавливать на основе взаимоподставимости с соответствующим изменением в плане содержания (или, наоборот, в плане выражения) единицы-инварианты и отличать их от вариантов, находящихся в отношениях субституции (некоммутируемости). Коммутация понимается как такое парадигматическое отношение, при котором единицы плана выражения находятся в таком же соответствии, как и единицы плана содержания этих же знаков. Этот метод близок к оппозиционному анализу пражцев (принцип минимальных пар). ПризнаЈтся возможным коммутационный тест на всех уровнях анализа. Проводится различение коммутируемости знаков и коммутируемости фигур (элементов плана выражения и, соответственно, элементов плана содержания). Отмечается, что синкретизм есть следствие некомммутируемости двух инвариантов в определЈнных позициях; понятие синкретизма отличается от используемого пражцами понятия нейтрализации за счЈт отказа от учЈта общих признаков у противопоставляемых элементов.

Глоссематики сформулировали жЈские методологические требования к описанию, опирающиеся на принцип непротиворечивости, принцип исчерпываемости и принцип предельной простоты. Для описания естественных языков глоссематическая модель использовалась лишь в отдельных случаях (К. Тогебю, Я.Л. Мей). Многими и в лагере структуралистов эта теория была оценена как крайне абстрактная и сугубо реляционистская (А. Мартине и др.). Раздавались возражения против ряда положений также со стороны некоторых датских структуралистов (Х. Спанг-Хансен, Э. Фишер-ЙЈргенсен). Рядом учЈных была признана близость теоретических постулатов и методов глоссематики и дескриптивизма (Эйнар Хауген). Интересна эта модель (как своего рода алгебра языка) для формально-логического описания как человеческого языка, так и различных семиотических систем, для специалистов в области возникшей позднее математической лингвистики. Необходимо отметить еЈ существенную роль в развитии строгих методов лингвистического исследования. В постструктурный период (с 70-х гг.) интерес ряда датских языковедов, бывших ранее структуралистами, переключился на генеративную лингвистику и т.п.

9.7. Американский структурализм и его направления

В конце 20-х гг. в США возникает и активно развивается в общем русле структурного языкознания дескриптивная лингвистика, выступавшая в двух вариантах. Во-первых, это исчерпавшее себя к концу 50-х -- началу 60 гг. формально-структуралистское, собственно дескриптивное или дистрибутивное течение, представленное более формальной (имманентной) по своим рабочим принципам группой учеников и последователей Леонарда Блумфилда (1887--1949) по Йельскому университету (Коннектикут) и соответственно называемое Йельской школой; она прошла в своЈм развитии этап блумфилдианства и этап дистрибуционализма (Бернард Блок, 1907--1965; Джордж Леонард Трейджер, р. 1906; Зеллиг Заббетаи Харрис, р. 1909; Чарлз Ф. Хоккет, р. 1916; М. Джус; Генри Глисон, р. 1917). Во-вторых, это умеренно структуралистское течение, близкое к позициям блумфилдианской школы и в то же время сохранявшее этнографическую и этнолингвистическую ориентацию, известное под именем Анн-арборской школы (Мичиганский университет). Сюда входили Чарлз Карпентер Фриз (1887--1967), Кеннет Ли Пайк (р. 1912); Юджин Алберт Найда (р. 1914). В русле этой школы сформировалась тагмемика.

Программа дескриптивного направления была намечена Л. Блумфилдом ("Введение в изучение языка", 1914; "Язык", 1933). Сложившиеся позднее основные принципы дистрибуционализма были изложены З. Харрисом ("Methods in structural linguistics", 1951; переиздание под названием "Structural linguistics", 1961). Главные отличия дескриптивной лингвистики вообще и дистрибутивной лингвистики в частности от европейских направлений структурализма заключаются в следующем: опора на философские системы позитивизма и прагматизма и психологию бихевиоризма; продолжение унаследованных от предшествующих поколений американских лингвистов (и особенно представителей антрополингвистической школы Ф. Боаса) традиций полевого исследования америндских языков и апробация новых методов формального описания прежде всего на их материале, а лишь затем на материале английского, испанского, тюркских, семитских языков; решение прикладных задач по дешифровке текстов (по заказам военного ведомства), по языковой адаптации разнородных и многочисленных групп иммигрантов из Европы, Центральной и Южной Америки, Азии.

Дескриптивная лингвистика возникла как реакция на неадекватность традиционной (по существу логической) грамматики, ориентированной на описание латинского языка и языков Европы, и неприменимость сравнительно-исторического метода с его понятиями звуковых законов и изменений по аналогии к описанию многочисленных индейских языков, типологически отличающихся от европейских языков и не располагавших достаточно длительной письменной традицией или вообще бесписьменных, не служивших ранее объектами полного и систематического лингвистического описания. Учитывалась и невозможность в условиях полевого исследования прежде незнакомых лингвисту языков при работе с информантами опереться на семантические критерии.

Асемантический подход в блумфилдианской школе оправдывался бихевиористским пониманием языка как разновидности поведения человека, определяющегося формулой "стимул ъ реакция" (практическое действие как реакция на речевой стимул, речевой стимул с последующей неречевой реакцией) и не предполагающего обращения исследователя к сознанию человека. Учитывались только наблюдаемые в непосредственном опыте формы поведения и данных эксперимента. Ментализм (т.е. психологический или логический подхода) европейской традиционной лингвистики не принимается как "ненаучный", мешающий превращению лингвистику в точную науку. Блумфилдианцы отказывались принимать во внимание значения языковых форм, ссылки на категории мышления и психики человека, как это делали младограмматики и представители эстетического идеализма в языкознании. Антиментализм и механицизм (физикализм) стали ведущими методологическими принципами дескриптивной лингвистики.

Дистрибутивный анализ осуществляется в направлении "снизу вверх", сперва на фонологическом, а затем на морфологическом. Разрабатывается изощрЈнная, крайне формализованная система экспериментальных приЈмов "обнаружения" языковой системы в текстах. В процедуру входят: а) предварительная запись высказываний информантов с помощью рабочей фонетической транскрипции; б) сегментация текста на лингвистические значимые единицы посредством тестов на субституцию (проверка парадигматической взаимозаменяемости элементов с тождественными свойствами); в) их идентификация как инвариантов, которая осуществляется путЈм сведения речевых сегментов (фонов, морфов и т. д.) в языковые единицы-инварианты (фонемы, морфемы) с опорой на сугубо формальный критерий -- учЈт дистрибуции (распределения) единиц относительно друг друга в тексте; г) группировка выявленных единиц в дистрибутивные классы.

Дистрибутивный анализ (distributional analysis) представляет собой систему диагностических по своему характеру приЈмов членения высказывания на минимально возможные в данном языке сегменты (фоны и морфы) с опорой на субституцию (подстановку), отграничения друг от друга самостоятельных единиц-инвариантов (фонем и морфем) на основе пересекающейся контрастирующей дистрибуции, приписывания сегментам статуса аллофонов или алломорфов как вариантов определЈнных фонем и морфем с опорой на непересекающуюся дополнительную дистрибуцию или на свободное варьирование (как один из видов пересекающейся дистрибуции), установления дистрибутивных классов фонем и морфем. ПризнаЈтся изоморфность анализа на фонологическом и морфологическом уровнях: фон -- аллофон -- фонема, морф -- алломорф -- морфема. При исследовании на фонологическом уровне устанавливаются состав фонем (фонематика) и их аранжировка (фонотактика), на морфологическом уровне -- состав морфем (морфемика) и их аранжировка (морфотактика). Фонема понимается как семья (или парадигматический класс) аллофонов, т.е. еЈ вариантов, находящихся в отношении дополнительной дистрибуции (позиционные варианты) и в отношении свободного варьирования (факультативные варианты). Аналогично строится определение морфемы как парадигматического класса алломорфов, т.е. позиционных и факультативных вариантов.
Намечаются три этапа анализа, ведущего от непосредственно данного высказывания к постулируемой в качестве теоретического результата языковой системе: сегментация, идентификация и классификация. Допускаются разные модели как итоги анализа при общем требовании к их наибольшей простоте, полноте и логической непротиворечивости.

Лингвистика сводится к микролингвистике, за пределами которой остаются фонетика (предлингвистика) и семантика (металингвистика). Дескриптивисты безразличны к проблемам макролингвистики, которая включала бы в себя все три названные области. Особое внимание уделяется проблемам метаязыка лингвистики (отразившееся в словаре Э. Хэмпа).

Дескриптивисты имеют значительные достижения в области дистрибутивных описаний фонологических систем многих языков, включающих также описания супрасегментных (просодических) явлений -- ударение, тон, явления стыка (junctures); в области описания морфологических систем многих языков, строящихся на добавлении к сегментным морфемам морфем супрасегментных (чередования фонем, ударение, интонация, аранжировка), слитных, "отрицательных" и т.п. На более поздней ступени они различают морф как единицу плана выражения и морфему как единицу плана содержания. Было введено разграничение морфов непрерывных и прерывистых (Ю.А. Найда, Джозеф Харолд Гринберг, р. 1915; З. Харрис, Ч.Ф. Хоккет, Пол Л. Гарвин, р. 1919; Чарлз В. ВЈглин, р. 1906 и мн. др.). Слово рассматривалось как объект морфотактики, т.е. особая тесно спаянная цепочка морфем. Первоначально имело место отождествление структурных особенностей словообразовательных цепочек и синтаксических конструкций, т.е синтаксис сводился к синтагматике (Ч. Фриз, З. Харрис, Ю. Найда). Обращение к проблемам синтаксиса было довольно поздним. Предложение (конструкция) определялось в терминах последовательности классов морфем. В иерархической структуре предложении стали выделяться ядро, определение и адъюнкты (сопроводители).

В русле дескриптивной лингвистики была построена грамматика фразовых структур (при типичном для американцев употреблении термина фраза для словосочетания) и разработан применительно к синтаксису (исходя из идей Л. Блумфилда; Рулоном Уэллзом, р. 1919; З.З. Харрисом, Ч.Ф. Хоккетом) метод анализа непосредственно составляющих (immediate constituents analysis). Этот метод предполагает движение сверху вниз, от целой конструкции к еЈ составляющим, рассматриваемым, в свою очередь, в качестве конструкций, составляющие которых должны быть установлены. Завершается анализ выделением конечных составляющих (ultimate constituents). Используются разные способы представления результатов НС-анализа (IC-analysis) и тем самым иерархической структуры предложения: посредством скобочной записи (предпочтительно с индексами), дерева непосредственно составляющих и т.п. В представлении структуры предложения обычно выделение двух доминантных вершин (группа имени и группа глагола), что созвучно представлению предложения в традиционной грамматике с подлежащим и сказуемым как главными членами. Формулируются правила свЈртки синтаксической конструкции и развЈртки еЈ составляющих (вошедшие впоследствии в арсенал многих формальных моделей языка, включая трансформационную порождающую грамматику и математическую лингвистику, а также использованные впоследствии в автоматическом переводе для целей синтаксического анализа и синтеза предложений). Обнаруживается возможность использовать процедуру НС-анализа в обнаружении иерархической словообразовательной, а также словоизменительной структуры. Обращение к тексту имело место на последней стадии развития дистрибуционализма ("Discourse analysis" З.З. Харриса, 1952; эта работа явилась стимулом к появлению нового направления).

Тагмемика была вторым значительным направлением американского структурализма, стремящимсяся исследовать языковые закономерности в связи с социокультурным поведением. ЕЈ формирование проходило под воздействием, во-первых, практических потребностей перевода Библии на ещЈ не изученные "экзотические" языки (в рамках работы в Summer Institute of Linguistics) и, во-вторых, под сильным влиянием концепции блумфилдианского направления, т.е. дистрибутивной лингвистики.

Главным представителем этого направления является Кеннет Ли Пайк. Наиболее известен его программный трЈхтомный труд "Язык в отношении к интегрированной теории структуры человеческого поведения" (1954--1960). К.Л. Пайк стремился разработать универсальную таксономию человеческого поведения; в его концепции систематически взаимопереплетаются различные уровни описания. Центральными единицами языкового поведения признаются тагмемы как минимальные функционально нагруженные формальные элементов, определяемые в качестве коррелятов синтагматических функций ("функциональных слотов", таких, как субъект, объект) и парадигматических наполнений ("классов и форм наполнителей", таких, как существительное, личное местоимение, собственное имя как возможные кандидаты на замещение позиции субъекта). Им противостоят тагмы как минимальные конкретно данные в анализе реализации грамматических элементов (фон, морф и т.д.). Синтагмемы определяются как сочетания тагмем ("конструкции"). Выделяются иерархические ступени, представленные словом, сочетанием слов, предложением, комплексом предложений, абзацем, дискурсом). Формальные элементы тагмемы более высокого уровня квалифицируются как синтагмемы непосредственного подчинЈнного уровня.

В 60-х гг в противовес методу грамматики фразовых структур (НС-анализу) Робертом Э, Лонгейкром (р. 1922) и З.З. Харрисом разрабатывается цепочечный анализ (string analysis) как метод исследования иерархических отношений элементов внутри многочленных цепочек. Язык рассматривается как способ линейного развЈртывания отдельных элементов, а не как иерархическая структура. Любое предложение квалифицируется как ядерное, окружение которого образует некоторое количество (включая и нулевые) распространителей (адъюнктов, комплементов), состоящих, в свою очередь, из необходимых элементов. Каждое слово на основе его морфолого-синтаксических свойств включается в тот или иной класс. Предложение оказывается возможным представить как цепочку категориальных символов. Допускается его разложение (на основе открытого списка аксиоматических элементарных цепочек) на частные цепочки, которые могут появляться справа или слева от центральных ядерных цепочек. ПризаЈтся возможность представить приемлемые предложения в виде комбинаций (или распространений) элементарных единиц (фонем, морфем, слов, сочетаний слов, предложений).

Исследование всех языковых единиц ведЈтся в трЈх измерениях: а) в аспекте признакового модуса (приписывание каждой единице специфической "эмической" структуры; б) в аспекте модуса манифестации (отнесение каждого элемента к "парадигматическому" классу "этических" форм проявлений; в) в аспекте дистрибуционного модуса (включение каждой единицы в определЈнный дистрибутивный класс). Главные особенности тагмемики заключаются в еЈ интересе к семантико-этнолингвистическим проблемам (термины родства в разных языках) и в обращении к невербальным, паралингвистическим аспектам языкового описания.

З. Харрис положил начало формированию метода трансформационного анализа, служащего целям синтаксиса и имевшего своими предшественниками концепцию функциональной транспозиции в европейской лингвистике (Ш. Балли, О. Есперсен, А. Фрей, Л. Теньер, Е. Курилович). Первоначально трансформационный метод трактовался как дополнение к дистрибутивному анализу, позволяющее вскрывать сходства и различия между синтаксическими конструкциями и опирающееся на предположение о наличии в синтаксической системе ядерных (исходных) структур и правил их преобразования (трансформации) при условии сохранении неизменным лексического состава ядерного предложения и синтаксических отношений между лексемами. Впоследствии ограничивающие условия были сняты. Трансформационный метод в целом близок к операциональным тестам (пробам) Х. Глинца на опущение, замену, добавление и перестановку языковых элементов в определЈнном контексте. СерьЈзно он был модифицирован в порождающей трансформационной грамматике Ноама Хомского (р. 1928) -- ученика З. Харриса.

ЕщЈ одним направлением в русле американского структурализма яляется стратификационная (уровневая) грамматика, разработанная на основе принципов дескриптивной лингвистики (1966) Сиднеем Лэмом (р. 1929) и сыгравшая определЈнную роль в развитии компьютерной (вычислительной) лингвистики. Язык здесь определяется как очень сложная структура, представляющая собой сеть отношений иерархически упорядоченных систем (подсистем, стратов/стратумов). В качестве высшего стратума постулируется семантика. В противовес правоверному дистрибуционализму центральная роль отводится значению, заново структурируемому от стратума к стратуму, пока оно не находит своей материальной реализации на уровне фонетики. В английском языке различаются шесть стратумов (на нижней, фонологической ступени --гипофонемный и фонемный, на средней, синтаксической ступени -- морфемный и лексемный, на высшей, семантической ступени -- семемный и гиперсемемный). Комбинаторные ограничения фиксируются на каждом уровне в виде тактических правил (семотактика, лексотактика, морфотактика, фонотактика). Различаются три плана характеристики языковых единиц: абстрактные, системные, эмические единицы (семема, лексема, фонема и т.д.); конститутивные элементы абстрактных единиц (семон, лексон, фонон и т.д.); материальные реализации (сема, лекс, фон и т.д.). В отличие от классического дескриптивизма язык понимается как динамическая система, обеспечивающая многоступенчатое кодирование значения в звуках и обратное движение от звуков к значениям. Затрудняют пользование этой моделью крайне сложные способы представления результатов анализа.

Дескриптивная лингвистика (в широком смысле) оказала значительное влияние на другие лингвистические направления в Америке и на мировое языкознание. Дескриптивисты внесли огромный вклад в разработку процедур точного формального анализа языка и привлечение методов логики и математики. Они обогатили мировое языкознание многочисленными терминами. Вместе с тем вытекающие из механистического дистрибуционализма, голого таксономизма, асемантизма и статичного понимания природы языковых явлений обусловили слабость дескриптивной лингвистики и поставили под сомнение еЈ адекватность конечным целям лингвистики -- познанию языка во всех его сторонах, в его строении и в его функционировании. На последнем этапе дескриптивистской мысли даже крайние механицисты (как З. Харрис) стали понимать невозможность обойтись полностью без обращения к значению и стремились преодолеть эти недостатки в теориях тагмемики и стратификационной грамматики.

Дескриптивизм подвергался резкой критике как извне, так и изнутри. В качестве реакции на его недостатки появились разработанная в этнолингвистике, но отвечающая в целом духу структурализма теория компонентного анализа, генеративная лингвистика (в еЈ трансформационных и нетрансформационных, асемантических и семантизованных вариантах, включая интерпретативную семантику), порождающая семантика, падежная грамматика, референциально-ролевая грамматика, различные теории синтаксической семантики, прагматика, психолингвистика, социолингвистика, анализ дискурса, когнитивная лингвистики и т.п.

Семасиология и ономасиология

Семасиология – это аспект семантики, в котором значение изучается от плана выражения к плану содержания. При этом ставится вопрос: «Что значит данное слово или сочетание слов?». Например, какие значения имеет в русском языке глагол идти? Такой подход к семантике отражает точку зрения воспринимающего звучащую речь или читающего и соответствует основному назначению толковых словарей, в которых раскрывается содержание одного из основных категориальных отношений лексики – многозначности (полисемии).

Ономасиология – аспект семантики, в котором значение изучается в противоположном направлении: от плана содержания к плану выражения. В отличие от семасиологии здесь возникает другой вопрос: «Какие существуют слова или сочетания слов для выражения данного значения, содержания?». Например, какие есть в русском языке слова для обозначения движения, перемещения в пространстве? С помощью каких слов и словосочетаний передачется понятие красоты? Это уже позиция другого участника коммуникации – говорящего или пишущего, а также задача других словарей, в которых слова располагаются не по алфавиту, а по смысловой общности и близости. Этим целям служит, например, словарь синонимов, который представляет собой практическое описание синонимии.

Таким образом, семасиология и ономасиология, теория значения и теория обозначения, являются в их современном понимании двумя аспектами и методами одной и той же научной дисциплины – семантики.

Особо следует подчеркнуть важность ономасиологического описания лексики в виде лексико-семантических групп, семантических полей и т.п., с точки зрения активного участника коммуникации (говорящего, пишущего). Этот аспект лингвистики разработан значительно меньше, чем семасиологический. Между тем он чрезвычайно существенен для «активной» систематизации языковых средств (по выражаемым ими смыслам) в теории и практике преподавания русского языка. Нетрудно заметить, что одни категориальные лексико-семантические отношения единиц, например, полисемия, являются по преимуществу семасиологическими, указывающими на способы ассоциативного объединения формально тождественных единиц, другие, например, синонимия, - преимущественно ономасиологическими, основанными на содержательном, а не ассоциативном сходстве.

Встречное семасиологическое и ономасиологическое описание лексических единиц прочно «закрепляет» их в системе. Это дает наглядное представление как о «глубине» их значения, что необходимо при восприятии речи, так и об их сходстве и различии, что очень существенно для выбора необходимого слова или его смыслового варианта при порождении речи, особенно на иностранном языке.

Сепир считает язык и мышление функциями если не независимыми, то взаимозависимыми, друг от друга в конечном счёте не производимыми. Он пишет: «В лучшем случае язык можно считать лишь внешней гранью мышления на наивысшем, наиболее обобщённом уровне символического выражения» – но при этом замечает, что мышление «в своём генезисе и своём повседневном существовании немыслимо вне речи».

Якобсон отмечает, ссылаясь на А. Н. Соколова и Л. С. Выготского, что коммуникация бывает как интерперсональной (это именно тот тип коммуникации, который Блумфилд признаёт за единственный), так и интраперсональной.

Сам же Л. С. Выготский, описывая интраперсональную коммуникацию (т. н. «внутреннюю речь»), замечает следующее: «Речь по своему строению не представляет собой простого зеркального отражения строения мысли […] Речь не служит выражением готовой мысли […] Мысль не выражается, но совершается в слове». У Выготского речь и мышление – два независимых процесса, объединяющихся в значении слова: «Значение слова есть феномен мышления лишь в той мере, в какой мысль связана со словом, и обратно: оно есть феномен речи лишь в той мере, в какой речь связана с мыслью и освещена её светом. Оно есть […] единство слова и мысли» . У Соссюра при этом язык – это главным образом «мысль, организованная в звучащей материи», однако при этом роль языка весьма важна в том плане, что он организует «аморфную, нерасчленённую массу» мышления , разбивает континуум значений (вернее, континуум опыта) на ряд областей, которые и обозначаются средствами конкретного языка . Однако он считает язык и мышление неразрывно связанными частями одного и того же процесса: «В языке нельзя отделить ни мысль от звука, ни звук от мысли». Принципиальное отличие мышления от чувственного познания в том, что оно неразрывно связано с языком, системой знаков. Знак – это материальный предмет, который служит в процессе мышления и общения людей представлением другого предмета. Виды знаков: 1) знаки индексы (высокая температура тела); 2) связаны с представляемыми ими предметами некоторым причинным образом; 3) знаки символы ни как не связаны физически с обозначаемыми предметами и не имеют структурного сходства, связь устанавливается стихийно или по соглашению.

Аспекты языка: Синтаксический аспект составляет многообразие отношений знаков к др знакам, а также правила образования одних знаков из других при полном отвлечении от того что они обозначают. Сематический аспект составляет совокупность отношений знаков к объектам неязыковой действительности (каково значение и смысл слова?). Прагматический аспект включает в себя эмоционально психологические факторы в процессе употребления языка как средства общения. Два знака имеющие одинаковую сематику могут иметь разную прогматику (дурак и не умный). Знаки характеризуются выделением смысла и прдметного значения. Предметное значение знака – это любой объект мысли, это не сам знак, а то что он обозначает. Смысловое содержание знаков это такая характеристика связанная с обозначаемым объектом знаком, которая позволяет выделить объект из множества других. В случае наличия у одного знака разных значений – называется омонимония. Разные знаки с одним значением – это синонимия.

Естественные и искусственные языки. Искус языки создаются не просто для замены естественных. У них разные цели. Естественные языки складываются в процессе коммуникативной деятельности и служат средством общения, передачи информации, выражения эмоций и мироощущений. Отсюда их многогранность, многоплановость, многозначность и гибкость. И я ориентированны на строго ограниченные и специальные задачи исследования. Они заключаются в построении выводимого знания из уже известных исходных предпосылок. И я можно рассма-ть как фрагменты, модели определенных аспектов естественных языков. Символические языки математики и др точных наук преследуют не только цель сокращения записи. Это можно делать и при помощи стенографии. Главное в том, что над формулами И Я можно проводить операции, получать из них новые формулы и соотношения. Язык формул И Я становиться инструментом познания. Введение И Я-в позволяет науке достигнуть тех абстрактных положений, изучение закономерностей которых делает научное знание универсальным.

Лекция I

ПРОБЛЕМА ЯЗЫКА И СОЗНАНИЯ

Проблема психологического строения языка, его роли в об­щении и формировании сознания является едва ли не самым важным разделом психологии.

Анализ того, как строится наглядное отражение действи­тельности, как человек отражает реальный мир, в котором он живет, как он получает субъективный образ объективно­го мира, составляет значительную часть всего содержания психологии. Самое существенное заключается в том, что человек не ограничивается непосредственными впечатления­ми об окружающем; он оказывается в состоянии выходить за пределы чувственного опыта, проникать глубже в сущ­ность вещей, чем это дается в непосредственном восприятии. Он оказывается в состоянии абстрагировать отдельные при­знаки вещей, воспринимать глубокие связи и отношения, в которые вступают вещи. Каким образом это становится воз­можным, и составляет важнейший раздел психологической науки.

В. И. Ленин подчеркивал, что предметом познания, а следовательно, и предметом науки, являются не столько ве­щи сами по себе, сколько отношения вещей¹ . Стакан может быть предметом физики, если анализу подвергаются свой­ства материала, из которого он сделан; он может быть предметом экономики, если берется ценность стакана, или предметом эстетики, если речь идет о его эстетических ка­чествах. Вещи, следовательно, не только воспринимаются наглядно, но отражаются в их связях и отношениях. Следо­вательно, мы выходим за пределы непосредственного чув­ственного опыта и формируем отвлеченные понятия, ' позво­ляющие глубже проникать в сущность вещей.

Человек может не только воспринимать вещи, но может рассуждать, делать выводы из своих непосредственных впе­чатлений; иногда он способен делать выводы, даже если не имеет непосредственного личного опыта. Если дать челове­ку две посылки силлогизма: «Во всех районных центрах

¹ См.: В. И. Ленин. Поли. собр. соч., т. 42, с. 289.

12 А. Р.-лурщг

есть почтовые отделения. X — районный центр», он легко сможет сделать вывод, что в месте X есть почтовое отделе­ние, хотя он никогда в этом районном центре не был и ни­когда о нем ничего не слышал. Следовательно, человек мо­жет не только воспринимать вещи глубже, чем это дает непосредственное ощущение восприятия, он имеет возмож­ность делать заключение даже не на основе наглядного опыта, а на основе рассуждения. Все это позволяет считать, что у человека есть гораздо более сложные формы получе­ния и переработки информации, чем те, которые даются не­посредственным восприятием.

Сказанное можно сформулировать иначе: для человека характерно то, что у него имеет место не только чувственное, но и рациональное познание, что человек обладает способ­ностью глубже проникать в сущность вещей, чем позволяют ему его органы чувств, иначе говоря, что с переходом от животного мира к человеческой истории возникает огромный скачок в процессе познания от чувственного к рационально-т. Поэтому классики марксизма с полным основанием го--~ ^ тпм что переход от чувственного к рациональному

a **ат0пни к ЖИВОЙ.

И СОЗНАНИЕ

13

му

My. JLlUd-iUivij _a v ---------- А МарКСИЗМа С ПОЛНЫМ OCHUbannv,m . -

ворили о том, что переход от чувственного к рациональному не менее важен, чем переход от неживой материи к живой. Все это можно иллюстрировать на -одном примере из фактов эволюционной психологии. Я имею в виду тот,опыт, который известен как опыт Бойтендайка и который лучше других показывает отличия мышления человека от мышле­ния животных.

Наблюдения проводились над рядом животных, принад­лежащих к различным видам: над птицами, собаками, обезь­янами. Перед животным ставился ряд баночек (рис. 1). На глазах животного в первую банку помещалась приманка, затем эта приманка закрывалась. Естественно, что животное бежало к этой банке, перевертывало ее и брало приманку. В следующий раз приманка помещалась под второй баноч­кой, и если только животное не видело эту приманку, поме­щенную под новой баночкой, оно бежало к прежней банке, и лишь затем, не найдя приманки, бежало ко второй, где и получало приманку. Так повторялось несколько раз, при­чем каждый раз приманка помещалась под следующую баночку. Оказалось, что ни одно животное не может разре­шить правильно эту задачу и сразу бежать к следующей баночке, т. е. оно не может «схватить» принцип, что приман­ка перемещается в каждую следующую баночку ряда. В по­ведении животного доминируют следы прежнего наглядного опыта и отвлеченный принцип «следующий» не формируется.

В отличие от этого маленький ребенок, примерно около 3,5—4 лет, легко «схватывает» принцип «следующий» и уже через несколько опытов тянется к той баночке, которая раньше никогда не подкреплялась, но которая соответствует принципу перемещения приманки на следующее место.'

Это значит, что животное в своем поведении не может выйти за пределы непосредственного чувственного опыта и реагировать на абстрактный принцип, в то время как чело­век ,легко усваивает этот-абстрактный принцип и реагирует не соответственно своему наглядному прошлому опыту, а соответственно данному отвлеченному принципу. Человек живет не только в мире непосредственных впечатлений, но и в мире отвлеченных понятий, он не только накапливает свой наглядный опыт, но и усваивает общечеловеческий опыт, сформулированный в системе отвлеченных понятий. Следо­вательно, человек, в отличие от животных, может опериро­вать не только в наглядном, но и в отвлеченном плане, глуб­же проникая в сущность вещей и их отношений.

Таким образом, в отличие от животных, человек обладает новыми формами отражения действительности — не нагляд­ным чувственным, а отвлеченным рациональным опытом. Такая особенность и характеризует сознание человека, от­личая его от психики животных. Эта черта — способность

Рис. 1

Опыт Бойтендайка: а — «открытый опыт» (при­манка кладется на гла­зах животного) ; б — «закрытый опыт» (при­манка перемещается за экраном)

14 А. р. лурия

человека переходить за пределы наглядного, непосредствен­ного опыта и есть фундаментальная особенность его соз­нания.

Как же объяснить факт перехода человека от наглядного

опыта к отвлеченному, от чувственного к рациональному? Эта проблема составляла коренную проблему психологии за последние сто или более лет. *

В попытке объяснить этот важнейший факт психологи в основном разделились-на два лагеря. Одни — психологи-идеалисты — признавали фундаментальный факт перехода от чувственного к рациональному, считая, что, в отличие от животных, человек обладает совсем новыми формами по­знавательной деятельности, но не могли подойти к анализу причин, вызвавших этот переход, и, описывая этот факт, отказывались объяснить его. Другие — психологи-механицис­ты — пытались детерминистически подойти к психологиче­ским явлениям, но ограничивались объяснением только эле­ментарных психологических процессов, предпочитая умалчи­вать о сознании как о переходе от чувственного к рацио­нальному, игнорируя эту большую сферу и ограничивая свои интересы только элементарными явлениями поведения — инстинктами и навыками. Эта группа психологов отрицала проблему сознания, специфического для поведения человека, К этому лагерю относятся американские бихевиористы. Разберем позиции обоих этих лагерей подробнее. Психологи-идеалисты (такие, как Дильтей, Шпрангер и др.) считали, что высший уровень абстрактного поведения, которое определяется отвлеченными категориями, действи­тельно является характерным для человека. Но они сразу же делали вывод, что этот уровень отвлеченного сознания есть проявление особых духовных способностей, заложенных в психике человека, и что эта возможность выйти за преде­лы чувственного опыта и оперировать отвлеченными катего­риями есть свойство духовного мира, который налицо у человека, но которого нет у животного. Это было основным положением различных дуалистических концепций, одним из самых ярких представителей которых был Декарт.

Основное положение учения Декарта, как известно, за­ключалось в следующем: животные действуют по закону механики и их поведение можно объяснять строго детерми­нистически. Но для человека такое детерминистическое объ­яснение поведения не годится. Человек, в отличие от живот­ного, обладает духовным миром, благодаря которому возникает возможность отвлеченного мышления, сознатель-

ЯЗЫК И СОЗНАНИЕ

15

кого поведения; он не может быть выведен из материальных явлений, и корни его поведения уходят в свойства духа, которые нельзя объяснить материальными законами. Эти взгляды и составляют сущность дуалистической концепции Декарта: признавая возможность механистического объясне­ния поведения животного, он одновременно считал, что соз­нание человека имеет совершенно особую, духовную природу и что подходить к явлениям сознания с тех же детермини­стических позиций нельзя.

На близких к Декарту позициях стоял и Кант. Для Кан­та, как известно, существовали апостериорные категории, т. е. то, что выводится из опыта, полученного субъектом, и априорные категории, т. е. категории, которые заложены в глубинах человеческого духа. Суть человеческого познания, говорил Кант, и заключается в том, что оно может выходить за пределы наглядного опыта; это трансцендентальный про­цесс, т. е. процесс перехода от наглядного опыта к внутрен­ним сущностям и обобщенным рациональным категориям, заложенным в существе человеческого духа.

Представления кантиантства оказали влияние на идеали­стическую мысль и в XX столетии. Крупнейшим неокантиан­цем является немецкий философ Кассирер, автор фундамен­тального труда «Философия символических форм». По мне­нию Кассирер а, для человеческого духа свойственны символические формы, которые проявляются в знаках, з языке, в отвлеченных понятиях. Человек тем и отличается от животного, что он оказывается в состоянии мыслить и организовывать свое поведение в пределах «символических форм», а не только в пределах наглядного опыта. Эта спо­собность мыслить и действовать в символических формах является результатом того, что человек обладает духовными свойствами; для него характерны абстрактные категории мышления, отвлеченные духовные принципы сознания.

По мнению философов идеалистического лагеря, эти принципы можно лишь описывать, но нельзя объяснить, и на этом своеобразном утверждении строится вся современ­ная феноменология — учение об описании основных форм духовного мира; вершина этого учения была достигнута в работах немецкого философа Гуссерля.

Феноменология исходит из следующего простого положе­ния: ни для кого нет никаких сомнений, что сумма углов треугольника равняется двум прямым; это можно изучать и описывать, но бессмысленно задавать вопрос, почему имен­но сумма углов треугольника равняется двум прямым, что

16

A. P. ЛУРИЯ

может быть причиной этого. Этот факт дан как известная априорная феноменологическая характеристика геометрии. Вся геометрия, построенная по строжайшим законам, до­ступна изучению и описанию, но не требует такого объяс­нения, как, например, явления физики или химии. Точно так же, как мы описываем геометрию, мы можем описывать и феноменологию духовной жизни, т. е. те законы, которые характеризуют сложные формы отвлеченного мышления и категориального поведения. Все их можно описывать, но нельзя объяснить.

Этими утверждениями идеалистическая философия, как и идеалистическая психология, порывает как с естественны­ми науками, так и с научной психологией, делая резкие раз­личия между обеими формами познания и принципиально относясь к сложным формам познавательной деятельности иначе, чем к элементарным.

До сих пор речь шла о философских основах дуалистиче­ских утверждений; сейчас мы обратимся к подобным утвер­ждениям психологов и физиологов.

Крупнейший психолог XIX в. Вильгельм Вундт разделял ту же дуалистическую позицию. Для него существовали элементарные процессы ощущения, восприятия, внимания и памяти — процессы, которые подчиняются элементарным естественным законам и доступны для научного (иначе фи­зиологического) объяснения. Однако в психических про­цессах человека есть и иные явления. Эти процессы прояв­ляются в том, что Вундт называл «апперцепцией», т. е. активным познанием человека, исходящим из активных установок или воли. По мнению Вундта, эти процессы актив­ного отвлеченного познания выходят за пределы чувственно­го опыта, относятся к высшим духовным явлениям, их мож­но описывать, но объяснять их нельзя потому, что в них проявляются основные априорные категории человеческого духа. Учение об апперцепции Вундта в начале XX в. полу­чило широкое распространение и было положено в основу специального направления в психологии, получившего назва­ние Вюрцбургской школы.

Авторы, входившие в Вюрцбургскую школу, такие, как Кюльпе, Ах, Мессер, Бюллер, посвятили свои интересы ана­лизу законов, лежащих в основе сложных форм сознания и мышления. В результате исследований они пришли к выво­ду, что сознание и мышление нельзя рассматривать как формы чувственного опыта, что мышление протекает без участия наглядных образов или слов и представляет собой

ЯЗЫК И СОЗНАНИЕ

17

специальную категорию психических процессов, в основе которых лежат категориальные свойства духа, которые и определяют его протекание. Мышление, по мнению предста­вителей Вюрцбургской школы, сводится к «направленности», или «интенции», исходящей из духовной жизни человека; оно безобразно,, внечувственно, имеет свои собственные за­кономерности, которые принципиально нельзя связывать с непосредственным опытом.

Широко известны опыты, на основании которых психоло­ги Вюрцбургской школы сделали свои выводы. В этих опы­тах испытуемыми * были очень квалифицированные люди, профессора, доценты, умевшие наблюдать свой внутренний мир и формулировать наблюдаемые процессы. Этим испыту­емым давались сложные задачи, например, им предлагалось понять смысл такого предложения: «Мышление так необы­чайно трудно, что многие предпочитают просто делать за­ключение». Испытуемый думал, повторял про себя эту фразу и говорил: «Ага, конечно, правильно. Действительно, мышле­ние настолько трудно, что проще избегать труда мыслить, лучше прямо заключать, делать выводы». Или вторая фраза: «Лавры чистой воли суть сухие листья, которые никогда не зеленеют». Легко видеть, что каждая часть этого предложе­ния конкретна — «лавры», «сухие листья», «не зеленеют», но суть этого предложения вовсе не в «лавровых листьях» •или:в «зелени»: его суть заключается в том, что «чистая во­ля» — настолько отвлеченное понятие, что оно никогда не выражается в чувственном опыте и не сводится к нему. Ког­да испытуемых спрашивали, что именно они переживали, когда делали вывод из воспринятых положений, оказыва­лось, что они ничего не могли сказать об этом. Процесс аб­страктного мышления казался настолько отвлеченным, что не имел никакой чувственной основы, не вызывал никаких образов или слов; наоборот, надо было скорее отвлечься от образов, для того чтобы вникнуть в суть этих предложений. Как правило, вывод делался «интуитивно», на основе каких-то «логических переживаний», которые усматривает человек, воспринимающий эти предложения. Следовательно, у челове­ка есть какое-то «логическое чувство», переживание правиль­ности или неправильности мысли, такое же чувство, как то, которое мы переживаем, когда дается силлогизм и человек непосредственно делает соответствующий логический вывод. Этот вывод делается не из личного опыта человека, а из «логического переживания»; и это «логическое пережива­ние», по мнению Вюрцбургской школы, и есть изначальное

18

A. P. ЛУРЮ1

свойство духовного мира, которое отличает человека от жи­вотного и чувственное от рационального.

Такая же характеристика была получена представителя­ми Вюрцбургской школы и тогда, когда они ставили более простые опыты, например когда испытуемым предлагалось найти род к виду (например, «стул — мебель»), или вид к роду (например, «мебель — стул»), или часть к целому, или целое к части. И в этих случаях процесс рационального вы­вода протекал автоматически и, казалось бы, не основывал­ся ни на чувственном опыте, ни на словесном рассуждении. Здесь мы сталкиваемся как будто бы с совсем иным рядом явлений, чем в психологии ощущений и восприятий.

Тот же дуализм, который имел место у этих психологов и резко отличал элементарный «чувственный опыт», навыки от «сверхчувственного, категориального» сознания или мыш­ления, очень резко проявлялся и у физиологов. Для примера можно назвать хотя бы двух крупнейших зарубежных физио­логов мира: Чарлза Шеррингтона — одного из основателей теории рефлекса и Джона Экклза — одного из основателей современного учения о синаптической проводимости нейрона. Оба они крупнейшие специалисты в области физиологиче­ской науки, но в одинаковой мере идеалисты при попытках объяснить высшие психические процессы, сознание и мыш­ление.

Шеррингтон к концу своей жизни издал две книги: «Пси­хика и мозг» и «Человек в самом себе». В обеих книгах он выдвигал положение, что физиолог принципиально не может объяснить духовный мир человека и что мир отвлеченных категорий, мир волевых действий есть отражение некоего идеального духовного мира, существующего вне человече­ского мозга.

К таким же взглядам пришел в последнее время и Джон Экклз, который издал ряд работ, последней из которых яв­ляется недавно вышедшая книга «Facing Reality» («Лицом к лицу с реальностью»). Экклз исходил из положения, что реальность — это не та реальность, которую мы чувственно воспринимаем, т. е. это не внешний мир, в котором живет человек. Основная реальность для Экклза — это реальность внутреннего мира, то, что человек переживает и что остается недоступным для другого. Это и есть уже знакомое нам положение Эрнста Маха, лежащее в основе его субъектив­ного идеализма.

Каким образом человек может непосредственно позна­вать, оценивать себя, переживать свои состояния? Р1сточни-

ЯЗЫК И СОЗНАНИЕ

19

ком этого, говорил Экклз, являются специальные нервные приборы, которые служат «детекторами» потустороннего ду­ховного мира, и Экклз пытался даже вычислить размер этих детекторов. Он считал, что они сопоставимы по величине с синапсами, которые, по мнению Экклза, могут быть детек­торами потустороннего духовного мира² .

Легко видеть, к каким тупикам приходит дуализм, кото­рый исходит из противопоставления чувственного и рацио­нального опыта, но отказывается от научного объяснения последнего.

Совершенно понятно поэтому, что все эти положения как философов, так и психологов и физиологов нужно ценить за то, что они обратили внимание на важную сферу — сферу рационального, категориального опыта. Однако отрицатель­ная сторона их позиции заключается в том, что, обратив внимание на самый факт отвлеченного, категориального мышления или чистого волевого акта, эти исследователи отказались подойти к научному объяснению этого вида пси­хической реальности, не пытались подойти к этим явлениям как к продукту сложного развития человека и человеческого общества и считали этот вид реальности порождением осо­бенного «духовного опыта», который не имеет никаких ма­териальных корней и относится к совершенно другой сфере бытия. Это положение закрывает дверь научному познанию важнейшей стороны психической жизни человека.

Совершенно понятно поэтому, что психологи, которые не могли удовлетвориться этими идеалистическими объяснения­ми, должны были искать новые пути, которые не закрывали бы двери для причинных детерминистических научных объяснений всех, в том числе и сложнейших, психических явлений.

Представители детерминистического направления исходи­ли из основных положений философов-эмпириков, согласно которым «все, что есть в мышлении, раньше было в чув­ственном опыте» («Nihil est in intellectu, quod non fuerit pri­mo in sensu»), и считали своей основной задачей изучение мышления теми же методами, с которыми можно подойти к элементарным явлениям чувственного опыта.

Если само основное положение эмпирической философии, противостоявшей идеалистическим позициям картезианства, не вызывает никаких сомнений, то попытки воплотить это

² Подробный анализ воззрений Экклза дан в работе Лурия, Гургенидзе

20

A. P. ЛУРИЯ

положение в конкретные психологические исследования и те формы, которые оно приняло в «эмпирической» или клас­сической экспериментальной психологии, сразу же ставят науку перед другими, столь же непреодолимыми трудно­стями.

Пытаясь объяснить сложнейшие формы мышления, ис­следователи, примыкавшие к этому направлению, практиче­ски исходили из обратных механистических позиций.

На первых этапах эти позиции проявлялись в утвержде­нии, что человеческая психика — это tabula rasa, на кото­рой опыт записывает свои письмена. Правильно утверждая, что без опыта в психике ничего возникнуть не может, эти исследователи подходили к своей задаче объяснить основные законы сложнейшего отвлеченного или «категориального» мышления с аналитических позиций или позиций редукцио­низма, считая, что для понимания законов мышления доста­точно иметь два элементарных процесса (представление, или чувственный образ, с одной стороны, и ассоциацию, или связи чувственного опыта, — с другой) и что мыш­ление — это не что иное, как ассоциация чувственных пред­ставлений.

Эти положения психологов-ассоциационистов, занимав­шие центральное место в научной психологии XIX в. и при­мыкавшие к представлениям аналитического естествознания того времени (которое проявлялось наиболее отчетливо в вирховской «целлюлярной физиологии»), полностью отрица­ли специфичность и независимость сложнейших форм от­влеченного мышления. Все они исходили из того положения, что даже наиболее сложные формы мышления могут быть поняты как ассоциация наглядных представлений и что позиции «априорных категорий» (в частности, позиции Вюрцбургской школы) не отражают никакой реальности и поэтому являются принципиально неприемлемыми.

Следует отметить, что указанные позиции лежали в ос­нове ряда школ психологов-«ассоциационистов» XIX в., среди которых можно назвать Гербарта в Германии, Бена в Англии и Тэна во Франции. Именно поэтому в трудах этих психологов, подробно останавливавшихся на законах ощу­щений, представлений и ассоциаций, нельзя было встретить ни главы, посвященной мышлению, ни описания того, что именно отличает психику животных от сознательной деятель­ности человека.

Интересно, что механистический подход ассоциационис-тов, видевших свою основную задачу в том, чтобы свести

ЯЗЫК И СОЗНАНИЕ

21

сложнейшие явления к составляющим их элементам, не ог­раничивался «эмпирической» и во многом субъективной психологией XIX в.

Пожалуй, окончательный вывод, идущий в этом направ­лении, был сделан представителями «объективной» науки о поведении — американскими психологами-бихевиористами.

Бихевиористы с самого начала отказались изучать отвле­ченное мышление, которое как будто бы должно являться предметом психологии. Для них предметом психологии явля­лось поведение, а само поведение понималось как нечто со­стоящее из реакций на стимулы, как результат повторений h подкреплений, иначе говоря, как процесс, строящийся по элементарной схеме условного рефлекса. Бихевиористы ни­когда не пытались подойти к анализу физиологических ме­ханизмов поведения (и в этом состоит их коренное отличие от учения о высшей нервной деятельности), они ограничи­лись анализом внешней феноменологии поведения, трактуе­мой очень упрощенно, и пытались подойти ко всему поведе­нию человека так же, как они подходили к поведению жи­вотного, считая, что оно исчерпывается простым образова­нием навыков.

Поэтому, если раскрыть написанные бихевиористами учебники психологии до последнего времени включительно, можно увидеть в них главы об инстинктах, навыках, однако главы о воле, мышлении или сознании там найти нельзя. Для этих авторов отвлеченное («категориальное») поведение вообще не существует и, следовательно, быть предметом на­учного анализа не может.

Нельзя не отметить и положительное начало у психоло­гов этого направления, которое заключалось в их попытке не только описывать, но и объяснять явления психической жизни. Однако их главный недостаток заключался в позиции редукционизма, т. е. сведении высших форм психиче­ских процессов со всей их сложностью к элементарным про­цессам, отказе от признания специфики сложнейшего соз­нательного категориального поведения.

Позицию редукционизма, из которой исходят психологи-бихевиористы, трудно лучше охарактеризовать, чем это сде­лал Т. Тэйлор в предисловии к своему учебнику психологии, вышедшему в 1974 г.

«...Известно, что предметом психологии является поведе­ние, которое может быть прослежено от амебы до человека. Внимательный читатель легко узнает, что основная позиция этой книги — это позиция редукционизма. Редукционист

22

Л. Р. ЛУРИЯ

пытается объяснить явления, сведя их к частям, которые и составляют целое. Биологические основы поведения могут быть сведены к движениям мышц и сокращениям желез, которые, в свою очередь, являются результатом химических процессов. Эти химические процессы могут быть поняты из изменений молекулярных структур, которые, в свою очередь, сводятся к изменениям соотношений атомов на субмолеку­лярном уровне и выражены в математических показателях. Логическое распространение редукционизма и позволит вы­разить поведение человека в математических понятиях»³ .

Естественно, что психология, разрабатываемая с таких позиций, теряет всякую возможность научно подходить к сложнейшим, специфическим для человека формам созна­тельной деятельности, которые являются продуктом сложно­го социального развития и которые отличают человека от животного.

Таким образом, из столкновения этих двух больших на­правлений в психологии и возник кризис психологической науки. Кризис этот, который сформировался окончательно к первой четверти нашего века, заключался в том, что пси­хология практически распалась на две совершенно незави­симые дисциплины. Одна — «описательная психология», или «психология духовной жизни» («Geisteswissenschaftliche Psychologie») — признавала высшие, сложные формы психи­ческой жизни, но отрицала возможность их объяснения и ограничивалась только феноменологией или описанием. Вто­рая — «объяснительная», или естественнонаучная, психоло­гия («Erklärende Psychologie»)—понимала свою задачу как построение научно обоснованной психологии, но ограничива­лась объяснением элементарных психологических процессов, отказываясь вообще от какого бы то ни было объяснения сложнейших форм психической жизни.

Выход из этого кризиса мог заключаться только в том, чтобы оставить неприкосновенным самый предмет психоло­гии человека как учения о сложнейших формах сознатель­ной деятельности, но вместе с тем сохранить задачу не опи­сывать эти сложнейшие формы сознательной деятельности как проявления духовной жизни, а объяснять происхожде­ние этих форм сознательной деятельности из доступных ана­лизу процессов. Иначе говоря, задача заключалась в том, чтобы сохранить изучение сложнейших форм сознания как

³ Th. Y. Taylor A Primer of Psychobiology. Brain and Behavior. N. Y.,

И СОЗНАНИЕ

23

первую, основную задачу психологии, но обеспечить мате­риалистический, детерминистический подход к их причинно­му объяснению.

Решение этого важнейшего вопроса психологии было дано одним из основоположников советской психологической науки Л. С. Выготским, который во многом предопределил пути развития советской психологии на последующие деся­тилетия.

В чем заключался выход из этого кризиса, который сфор­мулировал Л. С. Выготский?

Основное положение Выготского звучит парадоксально. Оно заключается в следующем: для того, чтобы объяснить сложнейшие формы сознательной жизни человека, необходи­мо выйти за пределы организма, искать источники этой сознательной деятельности и «категориального» поведения не в глубинах мозга и не в глубинах духа, а во внешних условиях жизни, и в первую очередь во внешних условиях общественной жизни, в социально-исторических формах су­ществования человека.

Остановимся на этом положении несколько подробнее.

Итак, предметом психологии является не внутренний мир сам по себе, а отражение во внутреннем мире внешнего ми­ра, иначе говоря, активное взаимодействие человека с реаль­ностью. Организм, имеющий определенные потребности и сложившиеся формы деятельности, отражает условия внеш­него мира, перерабатывая различную информацию. Взаимо­действие со средой в элементарных биологических системах является процессом обмена веществ с усвоением необходи­мых организму веществ и выделением продуктов, являющих­ся результатом жизнедеятельности. В более сложных физио­логических случаях основой жизни является рефлекторное отражение внутренних и внешних воздействий. Организм по­лучает информацию, преломляет ее через призму своих по­требностей или задач, перерабатывает, создает модель свое­го поведения, с помощью «опережающего возбуждения» соз­дает известную схему ожидаемых результатов; и, если его поведение совпадает с этими схемами, поведение прекра­щается, если же оно не совпадает с этими схемами, возбуж­дение снова циркулирует по кругу и активные поиски реше­ния продолжаются (Н. А. Бернштейн; Миллер, Галантер и Прибрам и др.).

Принципиально те же положения справедливы и по отно­шению к организации сложнейших форм сознательной жизни, но на этот раз речь идет о переработке человеком сложней-

д. p.

24

Z, T

шей информации в процессе предметной деятельнос!и и с

помощью языка.

Как уже говорилось выше, человек отличается от живот­ного тем, что с переходом к общественно-историческому су­ществованию, к труду и к связанным с ним формам обще­ственной жизни радикально меняются все основные катего­рии поведения.

Жизнедеятельность человека характеризуется обществен­ным трудом, и этот общественный труд с разделением его функций вызывает к жизни новые формы поведения, незави­симые от элементарных биологических мотивов. Поведение уже не определяется прямыми инстинктивными целями; ведь с точки зрения биологии бессмысленным является бросать в землю зерна вместо того, чтобы их есть; отгонять дичь вместо того, чтобы ловить ее; или обтачивать камень, если только не иметь в виду, что эти акты будут включены в сложную общественную деятельность. Общественный труд и разделение труда вызывают появление общественных моти­вов поведения. Именно в связи со всеми этими факторами у человека создаются новые сложные мотивы для действий и формируются те специфически человеческие формы психиче­ской деятельности, при которых исходные мотивы и цели вызывают определенные действия, а действия осуществля­ются специальными, соответствующими им операциями.

Структура сложных форм человеческой деятельности бы­ла детально разработана в советской психологии А. Н. Ле­онтьевым (1959, 1975), и мы не будем останавливаться на

ней подробно.

Вторым решающим фактором, определяющим переход'от поведения животного к сознательной деятельности человека, является возникновение языка.

В процессе общественно разделенного труда у людей и появилась необходимость тесного общения, обозначения той трудовой ситуации, в которой они участвуют, что и привело к возникновению языка. На первых порах этот язык был тесно связан с жестами и нечленораздельный звук мог озна­чать и «осторожнее», и «напрягись» и т. п. — значение этого звука зависело от практической ситуации, от действия, же­ста и тона.

Рождение языка привело к тому, что постепенно возник­ла целая система кодов, которые обозначали предметы и действия; позже эта система кодов стала выделять признаки предметов и действий и их отношения и, наконец, образова­лись сложные синтаксические коды целых предложений, ко-

ЯЗЫК'И СОЗНАНИЕ

25

торые могли формулировать сложные формы высказывания.

Эта система кодов и получила решающее значение для дальнейшего развития сознательной деятельности человека; Язык, который сначала был глубоко связан с практикой, вплетен в'практику и имел «симпрактический характер», постепенно стал отделяться от практики и сам стал заклю­чать в себе систему кодов, достаточных для передачи любой информации, хотя, как мы увидим ниже, эта система кодов еще долго сохраняла ^теснейшую связь с конкретной челове­ческой деятельностью.

В результате общественной истории язык стал решающим орудием человеческого познания, благодаря которому чело­век смог выйти за пределы чувственного опыта, выделить признаки, сформулировать известные обобщения или кате­гории. Можно сказать, что если бы у человека не было тру­да и языка, у него не было бы и отвлеченного «категориаль­ного» мышления.

Источники абстрактного мышления и «категориального» поведения, вызывающие скачок от чувственного к рацио­нальному, надо, следовательно, искать не внутри человече­ского сознания, не внутри мозга, а вовне, в общественных формах исторического существования человека. Только та­ким путем (радикально отличным от всех теорий традици­онной психологии) можно объяснить возникновение сложных специфически человеческих «форм сознательного поведения. Только на этом пути мы можем найти объяснение специфи­ческих для человека форм «категориального» поведения.

Все это и составляет основные положения марксистской психологии. При таком подходе сознательная деятельность является основным предметом психологии, сохраняется проб­лема сознания и мышления как основная проблема психоло­гической науки и ставится задача дать научный детермини­стический анализ сложных форм сознательной деятельности человека, дать объяснение этих сложнейших явлений. Корен­ное отличие этого подхода от традиционной психологии со­стоит в том, что источники человеческого сознания ищутся ни в глубинах «духа», ни в самостоятельно действующих ме­ханизмах мозга, а в реальном отношении человека к дейст­вительности, в его общественной истории, тесно связанной с трудом и языком.

Следовательно, мы подойдем к проблемам сознания и от­влеченного мышления, объединив данную проблему с проб­лемой языка, и будем искать корни этих сложных процессов в общественных формах существования человека, в реальной

26

A. P. ЛУРИЯ

действительности того языка, который позволяет нам выде­лять признаки объектов, кодировать и обобщать их. Это и есть специфика языка, который, как мы уже сказали, рань­ше был связан с непосредственной практикой, вплетен в нее, а затем постепенно, в процессе истории, начал становиться системой, которая сама по себе достаточна для того, чтобы сформулировать любое отвлеченное отношение, любую мысль.

Прежде чем перейти к основной проблеме этих лекций, мы должны остановиться на одном частном вопросе, который имеет, однако, принципиальное значение.

Действительно ли язык (и связанные с ним формы созна­тельной деятельности) является для человека специфиче­ским продуктом общественной истории?

Не существует йи язык и у животных, и если какие-то аналоги «языка» можно наблюдать в животном мире, чем эти аналоги отличаются от подлинного языка человека?

Мысль о том, что язык существует и у животных, очень »lacro встречается в литературе. Авторы нередко указывают на то, что, когда, например, вожак стаи журавлей начинает подавать звуковой сигнал, вся стая тревожно снимается с места и следует за ним. Олень — вожак, который чувствует опасность, — также издает крики, и все стадо следует за ним, воспринимая сигнал опасности. И наконец, пожалуй, самое интересное: очень часто утверждают, что и пчелы имеют своеобразный «язык», который проявляется в так на­зываемых «танцах пчел». Пчела, которая вернулась со взят­ка из своего полета, как будто бы передает другим пчелам, откуда она прилетела, далеко ли до взятка и куда надо ле­теть. Эту информацию пчела выражает в «танцах», фигурах, которые она делает в воздухе и которые отражают как на­правление, так и дальность необходимого полета (рис. 2). Как будто бы все эти факты говорят о том, что и животные имеют также язык, а если так, тогда все приведенные выше рассуждения оказываются несостоятельными (Фриш, 1923; Ревеш, 1976).

Возникает вопрос: существует ли действительно язык у животных, и если он существует, может быть, это всего лишь некоторый аналог языка, «язык» в условном смысле этого слова, т. е. такая знаковая деятельность, которая, однако, не

ЯЗЫК И СОЗНАНИЕ

27

идет ни в какое сравнение с языком человека и качественно отличается от него?

За последние десятилетия вопрос о «языке» животных привлек особенно острое внимание. Началом этой серии ра­бот является работа Фриша о «языке» пчел (1923, 1967). Позднее появились исследования, посвященные звуковой коммуникации у птиц, и работы о речевой коммуникации у обезьян. Так, ряд работ американских психологов, которые были опубликованы в последние десять лет (Гарднер и

Рис. 2

«Танцы пчел» (по Фришу): а — направление движения пчел, б —

отражение в «танцах пчел» основных географических координат

28

A. P. ЛУРИЯ

Гарднер, 1969, 1971; Примак, 1969, 1971; и др.⁴ ) были посвя­щены анализу того, можно ли обучить обезьяну говорить, т. е. научить ее пользоваться знаком. Для этого обезьяне внушали, например, что овал означает «груша», квадратик — «орех», линия — «дать», а точка — «не хочу». Факты пока­зали, что после длительного обучения обезьяны могли поль­зоваться этим «словарем», только не звуковым, а символиче­ским, зрительным. Таким образом, вопрос о наличии языка как врожденной формы поведения у животных за' последние годы стал оживленно обсуждаться и вызвал значительную дискуссию.

Наиболее существенным в этой проблеме является вопрос

0 различии между языком животных и языком человека. Под языком человека мы подразумеваем сложную систему кодов, обозначающих предметы, признаки, действия или отношения, которые несут функцию кодирования, передачи информации и введения ее в различные системы (на подробном анализе этих систем мы остановимся особо). Все эти признаки ха­рактерны только для языка человека. «Язык» животных, не имеющий этих признаков, — это квазиязык. Если человек говорит «портфель», то он не только обозначает определен­ную вещь, но и вводит ее в известную систему связей и от­ношений. Если человек говорит «коричневый» портфель, то он абстрагируется от этого портфеля, выделяя лишь его цвет. Если он говорит «лежит», он абстрагирует от самого предмета и его цвета, указывая на его положение. Если че­ловек говорит «этот портфель лежит на столе» или «этот портфель стоит около стола», он выделяет отношение объ­ектов, выражая целое сообщение. Следовательно, развитой язык человека является системой кодов, достаточной, для того, чтобы передать, обозначить любую информацию даже вне всякого практического действия.

Характерно ли такое определение для языка животных? На этот вопрос можно ответить только отрицательно. Если язык человека обозначает вещи или действия, свойства, от­ношения и передает таким образом объективную информа­цию, перерабатывая ее, то естественный «язык» животных не обозначает постоянной вещи, признака, свойства, отно­шения, а лишь выражает состояние или переживания жи­вотного. Поэтому он не передает объективную информацию,, а лишь насыщает ее теми же переживаниями, которые на-

¹ Библиография этих работ дана в книге Г. В. Хэвис (Hewes) «Проис­хождение языка», т. I—П. Мутон, 1975.

ЯЗЫК И СОЗНАНИЕ

29

блюдаются у животного в то время, когда оно испускает звук (как это наблюдается у вожака стаи журавлей или стада оленей) и производит известное обусловленное аф­фектом движение. Журавль переживает тревогу, эта тревога проявляется в его крике, а этот крик возбуждает целую стаю. Олень, реагирующий на опасность поднятием ушей, поворотом головы, напряжением мышц тела и бегом, криком, выражает этим свое состояние, а остальные животные «зара­жаются» этим состоянием, вовлекаясь в его переживание. Следовательно, сигнал животных есть выражение аффектив­ного состояния, а передача сигнала есть передача этого со­стояния, вовлечение в него других животных и не больше.

То же самое можно с полным основанием отнести и к «языку» пчел. Пчела ориентируется в своем полете на ряд еще плохо известных нам признаков (вероятно, это наклон солнечного луча, может быть, магнитные поля и др.) ; она испытывает разную степень утомления, и когда пчела после дальнего полета проделывает движения танца, она выра­жает в движении свое состояние; остальные пчелы, воспри­нимающие эти танцы, «заражаются» этим же состоянием, вовлекаются в него. Информация, передаваемая пчелой, — это информация не о предметах, действиях или отношениях, а о состоянии пчелы, вернувшейся из дальнего полета.

Иную интерпретацию следует дать последним опытам с обучением искусственному «языку» обезьян. Есть все осно­вания думать, что в этом случае мы имеем дело со сложны­ми формами выработки искусственных условных реакций, которые напоминают человеческий язык лишь своими внеш­ними чертами, не составляя естественной деятельности обезьян.

Эта проблема является сейчас предметом оживленных дискуссий, и мы не будем останавливаться на ней подробно.

Нам пока мало известно о «языке» животных, «языке» пчел, «языке» дельфинов. Однако бесспорно то, что движе­ния или звуки у пчел и дельфинов отражают лишь аффек­тивные состояния и никогда не являются объективными ко­дами, обозначающими конкретные вещи или их связи.

Все это кардинально отличает язык человека (как си­стему объективных кодов, сложившихся в процессе общест­венной истории и обозначающих вещи, действия, свойства и отношения, т. е. категории) от «языка» животных, который является лишь набором знаков, выражающих аффек­тивные состояния. Поэтому и «декодирование» этих зна­ков есть вовсе не расшифровка объективных кодов, а во-

30

A. P. ЛУРИЯ

влечение других животных в соответствующие сопережива­ния. «Язык» животных, следовательно, не является средством обозначения предметов и абстрагирования свойств и поэтому ни в какой мере не может рассматриваться как средство, формирующее отвлеченное мышление. Он является лишь путем к созданию очень сложных форм аффективного общения.

Таким образом, человек отличается от животных нали­чием языка как системы кодов, обозначающих предметы и их отношения, с помощью которых предметы вводятся в из­вестные системы или категории. Эта система кодов ведет к формированию отвлеченного мышления, к формированию «категориального» сознания.

В силу этого мы и будем рассматривать проблему соз­нания и отвлеченного мышления в тесной связи с проблемой языка.

В следующих лекциях мы обратимся к тому, что именно представляет слово и какую функцию переработки информа­ции оно несет, как оно построено морфологически, какое психологическое значение оно имеет. Затем мы перейдем к структуре предложений, которая позволяет не только обо­значить предмет и выделить признаки и формировать поня­тия, а и формировать мысль в речевом высказывании. И да­лее мы проанализируем процесс вывода и умозаключения, чтобы выяснить, как формируется речевое мышление и как применение языка приводит к формированию таких слож­нейших процессов, характерных для человеческой психики, как процессы сознательной и произвольной психической деятельности.

Социальная сущность языка , его конвенциональная природа позволяют рассматривать язык в качестве кода, единого для говорящих на данном языке , создающего условия для понимания общающихся, и говорить о языке как о средстве установления контакта в речевом общении. Другое дело речь. Речь - явление индивидуальное, зависящее от автора-исполнителя, это творческий и неповторимый процесс использования ресурсов языка . Ситуативная обусловленность, вариативность речи, с одной стороны, и возможность осуществить выбор для выражения определенного содержания, с другой, делают речь своеобразной, непохожей на речь другого человека. Правильный выбор средств языка , ориентированных на собеседника, способность адекватно передать содержание, оправдывая ожидания партнера по коммуникации, - все это гармонизирует общение. Но как в языке , так и в речи кроются такие их свойства и особенности, которые создают огромное количество помех, сбоев, недоразумений, приводящих субъектов коммуникации к конфликту. Так, природа языкового знака (лексическая и грамматическая многозначность, омонимия, динамичность, вариативность, отсутствие естественной связи между "означаемым" и "означающим", а также между знаком и денотатом), двукратное означивание языковых единиц (в системе средств в рамках той или иной подсистемы, ряда - первичное означивание в виде нерасчлененного знака; а также в сочетаемости с другими знаками в линейном ряду - вторичное означивание в виде расчлененного знака [Уфимцева, 1990, с. 167]) на фоне гибкости языкового знака и широчайшей его смысловой валентности дают возможность наполнения различным содержанием языковых знаков на уровне речи. В результате объем содержания знаков как единиц языка и как единиц речи не всегда совпадает [Сердобинцев, 1981], что может стать причиной их неоднозначной интерпретации, возникновения "иных смыслов" в высказывании, а это, в свою очередь, может привести к непониманию, нежелательным эмоциональным эффектам, напряженности в речевом общении, которые являются сигналами речевого конфликта. Эти и другие свойства [Ильенко, 1996, с. 7] "живут" внутри языка и несут конфликтогенный потенциал, для реализации которого требуется механизм, приводящий его в действие. Таким механизмом является речь: только в соотнесении с актом речи "виртуальный языковой знак" актуализирует свое реальное значение и, следовательно, обнаруживает свои конфликтопровоцирующие свойства. Однако обладающий такими свойствами языковой знак не всегда обнаруживает их в высказывании. Факт актуализации / неактуализации тех свойств языкового знака, которые создают ситуацию риска, почву для коммуникативных конфликтов, зависит от ситуации общения в целом, главными в которой являются субъекты коммуникации (S и А). Их коммуникативный опыт, языковая компетенция, языковой вкус, отношение к проблемам языка и речи, индивидуальные языковые привычки и другие качества, которые они проявляют в данной ситуации, позволяют устранить коммуникативные помехи или обострить их и довести ситуацию до конфликтной. Тип речевого взаимодействия можно определить по его исходу. Результат общения обычно связывают с целью общения - с достижением / недостижением речевого намерения говорящего. По тому факту, достигнута ли коммуникативная цель, выделяются два типа общения: эффективное (общение со знаком "плюс") и неэффективное (общение со знаком "минус"). Но цели можно добиться различными способами. Например, цель побудить собеседника к какому-либо желательному для говорящего действию может быть достигнута с помощью речевого акта вежливой просьбы или приказа, выраженного с помощью императива, инвективной лексики, с нанесением оскорбления и унижением личности собеседника. Можно удачно оскорбить партнера по коммуникации, считая свою цель выполненной, если таковой считалось изменение его эмоционального состояния. Правы, на наш взгляд, те ученые, которые эффективность общения связывают с его качеством. Г.П. Грайс под эффективностью понимает такое конвенциональное и интенсиональное воздействие на слушающего, посредством которого он опознает намерение говорящего. Введенный им "принцип кооперации" провозглашает выполнение пяти достаточно известных "максим общения", направленных на достижение эффективности общения [Грайс, 1985, с. 225 и далее]. Е.Н. Ширяев считает, что эффективное общение - это оптимальный способ достижения поставленных коммуникативных задач, когда иллокуция соответствует перлокуции [Ширяев, 1996, с. 14, 30]. И.А. Стернин в основу содержания "эффективное общение" кладет понятие "баланс отношений": эффективным речевым воздействием следует признать такое, которое удовлетворяет двум основным условием: достигает поставленных говорящим неречевой и речевой целей и сохраняет равновесие между участниками общения, т.е. достигает коммуникативной цели [Стернин, 1995, с. 6]. Таким образом, вопрос ставится о том, как говорящим достигаются цели. Речь идет о качестве общения, оцениваемом по его результату с точки зрения того личностного (психологического) состояния, которое испытывают оба участника коммуникации по осуществлению совместной речевой деятельности. Не случайно поэтому исследователи юрислингвистики одним из критериев оскорбительности считают негативное психологическое состояние, которое приходится испытывать человеку в результате направленного на него речевого воздействия, например, от любителей "крепко выразиться" или в результате лингвистической дискриминации. Возмущение, дискомфорт, подавленность определенной части русского общества, испытывающей унижение и стресс от нецензурных слов, от ущемления ее языковых прав, от направленного на нее языкового ограничения (Почему я должен в своей стране, России, читать не по-русски? Почему я должен изучать чужой язык , чтобы читать надписи на своих улицах?) [Голев, 1999, с. 37] являются показателем негативного психологического состояния и критерием неудовлетворительного качества общения. Критерием же конфликтности является степень неконтролируемости, интенсивности, агрессивности реакции реципиента, которую он, осознавая, что речевое воздействие направлено на него или и на него тоже, осуществляет в ответ на подобное речевое воздействие. Как мы уже отмечали, конфликт - парный поведенческий акт, поэтому его необходимо рассматривать с позиций двух субъектов общения. Это специфическое взаимодействие партнеров, протекающее по одному из двух возможных вариантов развития дискурса. Первый - конгруэнция - представляет собой нарастающее подтверждение взаимных ролевых ожиданий партнеров, быстрое формирование у них общей картины ситуаций и возникновение эмпатической связи друг с другом [Шибутани, 1969]. Второй - конфронтация - есть, напротив, одностороннее или обоюдное неподтверждение ролевых ожиданий, расхождение партнеров в понимании или оценке ситуации и возникновение известной антипатии друг к другу [Добрович, 1984]. Как отмечает А.Б. Добрович, согласно конвенциональным нормам общения, чувство антипатии должно скрываться и имеющиеся расхождения следует вербализовать в корректной форме [там же, с. 77]. В случае конфликтного общения ни первое, ни второе не соблюдается. Происходит нарушение конвенций, собеседники не осуществляют какой бы то ни было притирки друг к другу, согласованных соизменений поведения. Конфронтация происходит не просто в результате несоблюдения общающимися норм, конвенций, правил речевого поведения. Внешнее проявление конфликта обусловлено более глубокими, неречевыми факторами, которые являются источником насильственного, агрессивного поведения. Насилие тесно связано с содержанием конфликта, поскольку под ним понимается тип действия или поведения субъектов, при котором другие субъекты подвергаются физическому или вербальному (вербальное насилие) давлению. Понятие "насилие" соотносится с понятием "агрессия", которая характеризует любое напористое, навязчивое и атакующее поведение, связанное с принуждением и контролем [Дмитриев, Кудрявцев В., Кудрявцев С., 1993, с. 149]. Побудительный механизм агрессии и насилия также кроется в социальных и индивидуальных истоках. С одной стороны, склонность к агрессии и насилию обусловливается социальным опытом, с обретением которого личность из окружающей среды вбирает и накапливает подобные образцы поведения. Индивидуальный опыт общения складывается на основе социально значимых сценариев, которые через повторяемость в определенных речевых ситуациях накапливаются в памяти индивида и, по мнению ван Дейка, создают "базу данных", и используются говорящими во вновь встречающихся речевых ситуациях [Дейк ван, 1989, с. 276]. Многие каналы социального влияния на личность продуцируют насильственные стереотипы, под влиянием которых происходит формирование личности. Семья, школа, армия насыщены примерами далеко не мирных вариантов поведения. Например, проведенный нами эксперимент среди учителей г. Екатеринбурга показал, что в условиях коммуникативной ситуации нарушения учеником правил поведения в учебном процессе 8 из 10 учителей выбирают конфликтную модель поведения [Третьякова, 2000б]. Примеры эффективного применения насилия демонстрируют литература, кино, телевидение, пресса [Речевая агрессия, 1977]. Под воздействием социальных факторов у личности рождается некий внутренний агрессивный мир, который является почвой для формирования вполне определенных стереотипов, норм и установок поведения. С другой стороны, нельзя отрицать и индивидуальную предрасположенность к агрессии и насилию, складывающуюся из особенностей нервной системы, черт характера, специфики темперамента и т.п., которые делают личность более восприимчивой к воздействию других причин, в частности социальных . Социальные и индивидуальные свойства личности формируют определенный устойчивый стиль поведения в конфликтных ситуациях, который характерен для того или иного типа личности. Авторы юридической конфликтологии [Дмитриев, Кудрявцев В., Кудрявцев С., 1993, с. 1993] выделяют три основных типа личности. Первый, деструктивный, - тип субъекта, склонного к развертыванию конфликта и усилению его, к установлению своего господства, к подчинению другого человека, его интересов своим, к унижению другой стороны вплоть до полного его подавления и разрушения. В быту - это эгоист, зачинщик споров и скандалов; в учреждении - кляузник, сплетник; в толпе - инициатор беспорядков и разрушительных действий. Второй тип - конформный. Субъекты этого типа пассивны, склонны уступать, подчиняться. Такая модель поведения опасна, потому что люди такого типа объективно способствуют и содействуют чужим агрессивным проявлениям. Хотя в других случаях она может сыграть и положительную роль: уступка, компромисс - лучший способ остановить конфликт. Третий тип - конструктивный. Субъекты этого типа поведения стремятся погасить конфликт, найдя решение, приемлемое для обеих сторон [там же, с. 122-124]. Представленные типы отражают в большей степени социальное поведение личности.

Московская лингвистическая школа, одно из основных направлений в русском дореволюционном языкознании, созданное в 80—90-х гг. 19 в. Ф. Ф. Фортунатовым . М. л. ш. — новый этап в развитии теории грамматики и сравнительно-исторического индоевропейского языкознания, так называемое формальное направление в изучении структуры языка. Оно разграничило реальные значения, относящиеся к обозначаемому, и формальные значения, относящиеся к самому языку. Было выдвинуто новое понимание формы слова как его способности распадаться на основную и формальные принадлежности. Был разработан строгий формальный метод сравнительно-исторического анализа, сделан ряд крупных открытий в области сравнительной морфологии индоевропейских языков, разработана сравнительная семасиология. Фортунатов сформулировал идею внешней и внутренней истории языка, единства истории языка и истории общества, которая определяет задачи и методологию науки о языке, т. к. сравнительно-исторический метод вытекает из объективного факта форм существования самого языка. К М. л. ш. принадлежат Г. К. Ульянов, М. М. Покровский, В. К. Поржезинский, А. И. Томсон, Я. М. Эндзелин, Д. Н. Ушаков и др.

Вмногоязычномобществесоциально-коммуникативнуюсистемуобразуютразныеязыки, икоммуникативныефункциираспределяютсямеждуними (приэтомкаждыйизязыковможет, естественно, подразделятьсянасубкоды–диалекты, жаргоны, стили).

Языковая ситуация . Компонентысоциально-коммуникативнойсистемы, обслуживающейтоилииноеязыковоесообщество, находятсядругсдругомвопределенныхотношениях. Накаждомэтапесуществованияязыковогосообществаэтиотношенияболееилименеестабильны. Однакоэтонеозначает, чтоонинемогутменяться. Изменениеполитическойобстановкивстране, сменагосударственногостроя, экономическиепреобразования, новыеориентирывсоциальнойинациональнойполитикеит.п., –всеэтоможеттакилииначевлиятьнасостояниесоциально-коммуникативнойсистемы, наеесоставинафункцииеекомпонентов–кодовисубкодов.

Функциональныеотношениямеждукомпонентамисоциально-коммуникативнойсистемынатомилииномэтапесуществованияданногоязыковогосообществаиформируютязыковуюситуацию, характернуюдляэтогосообщества.

Понятие «языковаяситуация» применяетсяобычнокбольшимязыковымсообществам–странам, регионам, республикам. Дляэтогопонятияваженфакторвремени: посуществу, языковаяситуация–этосостояниесоциально-коммуникативнойсистемывопределенныйпериодеефункционирования.

Например, наУкраине, гдесоциально-коммуникативнаясистемавключаетвкачествеглавныхкомпонентовукраинскийирусскийязыки (помимонихестьидругие: белорусский, болгарский, венгерский, чешскийинекоторыедругие), дораспадаСССРнаблюдалосьотносительноединамичноеравновесиемеждуэтимиязыками. Существовалишколыисукраинским, исрусскимязыкомобучения, вобластинаукиивысшегообразованияобращалисьобаязыка, визвестноймеределясферыприменения (естественныеитехническиенауки–преимущественнонарусскомязыке, гуманитарные–преимущественнонаукраинском), вбытовойсферевыборязыкаобщенияопределялсяинтенциямиговорящего, типомадресата, характеромситуацииобщенияит.п. В 1990-егодыфункциирусскогоязыканаУкраинерезкосужаются, онвытесняетсяукраинскимязыкомизсферсреднегоивысшегообразования, науки, культуры; областиприменениярусскогоязыкавбытовомобщениитакжесокращаются.

Этиперемены–несомненноесвидетельствоизмененияязыковойситуации, втовремякаксоставсоциально-коммуникативнойсистемы, обслуживающейукраинскоеязыковоеобщество, остаетсяпрежним.

Переключение кодов . Коды (языки) исубкоды (диалекты, стили), составляющиесоциально-коммуникативнуюсистему, функциональнораспределены. Этозначит, чтоодинитотжеконтингентговорящих, которыесоставляютданноеязыковоеобщество, владеяобщимнаборомкоммуникативныхсредств, используетихвзависимостиотусловийобщения. Например, есливестиречьосубкодахлитературногоязыка, товнаучнойдеятельностиносителилитературногоязыкаиспользуютсредстванаучногостиляречи, всфеределопроизводства, юриспруденции, административнойперепискиит.п. онижеобязаныприбегатьксредствамофициально-деловогостиля, всферерелигиозногокульта–ксловамиконструкциямстилярелигиозно-проповедническогоит.д.

Иначеговоря, взависимостиотсферыобщенияговорящийпереключаетсясоднихязыковыхсредствнадругие.

Похожаякартинанаблюдаетсяивтехобществах, гдеиспользуетсянеодин, адваязыка (илинесколько). Билингвы, т.е. люди, владеющиедвумя (илинесколькими) языками, обычно «распределяют» ихиспользованиевзависимостиотусловийобщения: вофициальнойобстановке, приобщениисвластьюиспользуетсяпреимущественноодинязык, авобиходе, всемье, приконтактахссоседями–другой (другие). Ивэтомслучаеможноговоритьопереключениисодногокоданадругой, тольковкачествекодовфигурируютнестилиодногоязыка, каквпервомпримере, аразныеязыки.

Переключениекодов,иликодовоепереключение, –этопереходговорящеговпроцессеречевогообщениясодногоязыка (диалекта, стиля) надругойвзависимостиотусловийкоммуникации.Переключениекодаможетбытьвызвано, например, сменойадресата, т.е. того, ккомуобращаетсяговорящий. Еслиадресатвладееттолькооднимиздвухязыков, которыезнаетговорящий, топоследнему, естественно, приходитсяиспользоватьименноэтот, знакомыйадресатуязык, хотядоэтогомоментавобщенииссобеседниками-билингвамимогиспользоватьсядругойязыкилиобаязыка. Переключениенаизвестныйсобеседникуязыковойкодможетпроисходитьдажевтомслучае, еслименяетсясоставобщающихся: есликразговорудвоихбилингвовприсоединяетсятретийчеловек, владеющийтолькооднимизизвестныхвсемтроимязыков, тообщениедолжнопроисходитьнаэтомязыке. Отказжесобеседниковпереключитьсянакод, знакомыйтретьемуучастникукоммуникации, можетрасцениватьсякакнежеланиепосвящатьеговтемуразговораиликакпренебрежениекегокоммуникативнымзапросам.

Фактором, обусловливающимпереключениекодов, можетбытьизменениеролисамогоговорящего. Скажем, вролиотца (приобщениивсемье) иливролисоседаподомуонможетиспользоватьроднойдлянегодиалект, аобращаясьворганыцентральнойвласти, вынужденпереключатьсянаболееилименееобщепринятыеформыречи. Еслитакогопереключениянепроизойдет, представителивластиегонепоймутионнедостигнетсвоейцели (удовлетворитьпросьбу, рассмотретьжалобуит.п.), т.е. потерпиткоммуникативнуюнеудачу.

Темаобщениятакжевлияетнавыборкода. Поданнымисследователей, занимавшихсяпроблемамиобщениявусловияхязыковойнеоднородности, «производственные» темычленыязыковыхсообществпредпочитаютобсуждатьнатомязыке, которыйимеетсоответствующуюспециальнуютерминологиюдляобозначенияразличныхтехническихпроцессов, устройств, приборовит.п. Нокактолькопроисходитсменатемы–спроизводственнойнабытовую, – «включается» другойязыковойкодилисубкод: роднойязыкилидиалектсобеседников. Водноязычномобществеприподобнойсменекодапроисходитпереключениеспрофессиональногоязыканаобщеупотребительныеязыковыесредства.

Вкакихместахречевойцепиговорящиепереключаюткоды? Этозависитотхарактеравлияниятехфакторов, окоторыхтолькочтошларечь. Есливлияниетогоилииногофактораговорящийможетпредвидетьидажевкаком-тосмыслепланировать, топереключениепроисходитнаестественныхграницахречевогопотока: вконцефразы, синтаксическогопериода, принаиболееспокойномрежимеобщения–позавершенииобсуждениякакой-либотемы. Однакоесливмешательствофактора, обусловливающегокодовоепереключение, неожиданнодляговорящего, онможетпереключатьсяскоданакодпосрединефразы, иногдадаженедоговоривслва. Привысокойстепенивладенияразнымикодамиилисубкодами, когдаиспользованиеихвзначительноймереавтоматизированно, сампроцесскодовогопереключенияможетнеосознаватьсяговорящим, особенновтехслучаях, когдадругойкод (субкод) используетсянецеликом, авофрагментах. Например, говорянаодномязыке, человекможетвставлятьвсвоюречьэлементыдругогоязыка–фразеологизмы, модальныеслова, междометия, частицы.

Самаспособностькпереключениюкодовсвидетельствуетодостаточновысокойстепенивладенияязыком (илиподсистемамиязыка) иобопределеннойкоммуникативнойиобщейкультуречеловека. Механизмыкодовыхпереключенийобеспечиваютвзаимопониманиемеждулюдьмииотносительнуюкомфортностьсамогопроцессаречевойкоммуникации. Напротив, неспособностьиндивидаварьироватьсвоюречьвзависимостиотусловийобщения, приверженностьлишьодномукоду (илисубкоду) воспринимаетсякаканомалияиможетприводитьккоммуникативнымконфликтам. СОЦИОЛИНГВИСТИКА , отрасльязыкознания, изучающаяязыквсвязиссоциальнымиусловиямиегосуществования. Подсоциальнымиусловиямиимеетсяввидукомплексвнешнихобстоятельств, вкоторыхреальнофункционируетиразвиваетсяязык: обществолюдей, использующихданныйязык, социальнаяструктураэтогообщества, различиямеждуносителямиязыкаввозрасте, социальномстатусе, уровнекультурыиобразования, местепроживания, атакжеразличиявихречевомповедениивзависимостиотситуацииобщения. Чтобыпонятьспецификусоциолингвистическогоподходакязыкуиотличиеэтойнаучнойдисциплиныот «чистой» лингвистики, необходиморассмотретьистокисоциолингвистики, определитьеестатуссредидругихлингвистическихдисциплин, ееобъект, основныепонятия, которымионапользуется, наиболеетипичныепроблемы, которыевходятвкругеекомпетенции, методыисследованияисформировавшиесякконцу 20 в. направлениясоциолингвистики.

Каквидноизтаблицы, языков, гдегенитивследуетзаименем, ноотносительноепредложениеприэтомпредшествуетимени, незасвидетельствовано. Этопозволяетсформулироватьследующуюуниверсалию: «Есливязыкеотносительноепредложениепредшествуетимени, тогенитиввнемтакжепредшествуетимени» (легковидеть, чтоэтауниверсалияравнозначноследующей: «Есливязыкегенитивследуетзаименем, тоотносительноепредложениевнемтакжеследуетзаименем»). Этауниверсалияпоказывает, чтокомбинациязначенийдвухпараметровможетподвергатьсяуниверсальнымограничениямдажевтомслучае, когдакаждыйизэтихпараметроввотдельностиможетприниматьлюбоеизлогическивозможныхзначений.

Всеуниверсалиивида 'есливнекоторомязыкеимеетсясвойствоХ, товэтомязыкеимеетсяисвойствоУ' называютсяимпликативными, посколькулогическиониимеютформуследствия, илиимпликации. Кимпликативнымотноситсяподавляющеебольшинствоуниверсалий, известныхнасегодняшнийдень.

Другаяхорошоизвестнаяразновидностьуниверсалийнесколькосложнейпосвоейлогическойструктуре, чемуниверсалииимпликативные. Универсалииэтойразновидностиимеютформулировкуследующеготипа: 'есливнекоторомязыкеимеетсясвойствоХ, товэтомязыкеимеетсяисвойствоУ, инаоборот'. Вэтомслучаеисключаетсянеоднакомбинациясвойств, каквимпликативнойуниверсалии, адве: вязыкенеможетнаблюдатьсясвойствоХбезсвойстваУ, атакжесвойствоУбезсвойстваХ. Такиеуниверсалииназываютсяэквиваленциями, поназваниюлогическогоотношения, описываемогоформулой 'еслиХ, тоУ, иеслиУ, тоХ'. Рассмотренныйвышепараметрпозициигенитивасвязануниверсалией-эквиваленциейсдругимпараметромпорядкаслов, аименноналичиемвязыкепредлоговилипослелогов. Послелог–этослужебнаячастьречи, пофункцииподобнаяпредлогу, однаколинейнорасполагающаясянеперед, апослеимени, скоторымсочетается. Врусскомязыкеопослелогахможноговоритьлишьсбольшойнатяжкой: вкачестветаковыхведутсебясловаради , вопреки инекоторыедругиевтехредкихслучаях, гдеонирасполагаютсяпослесочетающегосяснимиимени: чего ради ? рассудку вопреки ипод. Заисключениемэтихсочетаний, врусскомязыкеиспользуютсяпредлоги. Предлоги, нонепослелогиимеютсятакже, например, всемитских, австронезийскихязыкахивбольшинствегруппиндоевропейскойсемьи. Однаковомногихдругихязыкахпослелогиявляютсяоднойизбазовыхчастейречи, апредлогитам, наоборот, отсутствуют. Например, влакскомязыке (Дагестан) смысл '(вслед) заМагомедом' выражаетсясочетаниемМух I аммадлул хъирив , гденачальнуюпозициюзанимаетсуществительное ('Магомед') вродительномпадеже, апослелогхъирив 'за' следуетзасуществительным. Послелогииспользуются, вчастности, вяпонском, корейском, тюркскихязыках, вбольшинствекавказскихязыковиязыковкоренногонаселенияАвстралии. Всего, поимеющимсясегоднястатистическимоценкам, числоязыковмира, гдеимеютсяпослелоги, приблизительноравночислуязыков, гдеимеютсяпредлоги. Приэтомоказывается, чтововсех «предложных» языкахгенитивследуетзаопределяемымименем (как, например, врусском), авовсех «послеложных» языкахонпредшествуетопределяемомуимени. Исключены, такимобразом, языки, гдеимеютсяпредлоги, ногенитивпредшествуетимени, иязыки, гдеимеютсяпослелоги, ногенитивследуетзаименем. Инымисловами, имеетместоследующаяуниверсалия-эквиваленция: «Есливязыкеимеютсяпредлоги, тогенитиввнемследуетзаопределяемымименем, инаоборот» (очевидно, чтоэтажеуниверсалияможетбытьпереформулированаследующимобразом: «Есливязыкеимеютсяпослелоги, тогенитиввнемпредшествуетимени, инаоборот»).

Импликативныеуниверсалиииуниверсалии-эквиваленции–этоосновныевидыуниверсалий, связывающихдваязыковыхсвойства. Выявлениепервыхуниверсалийтакогородавначале 1960-хгодовбылоподлиннойнаучнойсенсацией, посколькуубедительнопоказалонепредполагавшуюсяранеесвязьмеждумногимисвойствамиязыка. Однаковпоследствии, померевыявлениявсеновыхиновыхуниверсалий, естественновозниклостремлениекобобщениямнадними. Однимизспособовтакихобобщенийсталовыстраиваниеимпликативныхуниверсалийвсвоеобразныецепочки, которыеполучилиназваниеиерархий. Иерархиявключаетвсебянедвапризнака, аболее, причемпризнакиэтипоследовательносвязаныимпликативнойзависимостью (еслиА, то B; еслиВ, тоСит.д.).

Рассмотримнаиболеепростойпримериерархии–такназываемуюиерархиючисел. Языкимираотличаютсядруготдругапотому, какиечисловыехарактеристикиименвыражаютсяспомощьюспециальныхпоказателей. Врусскомязыке, например, имядолжноиметьпоказательмножественногочисла, есликоличествообозначаемыхимпредметовбольшеилиравнодвум. Вяпонскомязыке, напротив, этогонетребуется: любоеимябезспециальногочисловогопоказателяможетобозначатькакединичныйпредмет, такимножествопредметовскольугоднобольшогообъема, такчто, например, японскоесловоtskue нарусскийязыкможетпереводитьсяикак 'стол', икак 'столы', взависимостиотконтекста. Сдругойстороны, внекоторыхязыкахименатребуютособыхпоказателей, есливыражаютпарупредметов. Вэтомслучаеговорятотакназываемомдвойственномчисле, котороеесть, например, вомногихсемитскихиавстронезийскихязыках. Наконец, внекоторыхязыкахособаяформаимениобозначаетмножество, состоящееизнебольшогочислаобъектов («оттрехдопяти»). Такоечислоназываетсяпаукальным (отлатинского paucus 'небольшой'); имеетсяоно, вчастности, врядеязыковОкеании. Иерархиячиселустанавливаетимпликативныезависимостимеждуналичиемвышеперечисленныхчиселвязыкахмира:

вязыкеестьпаукальноечисло  вязыкеестьдвойственноечисло  вязыкеестьмножественноечисло.

Очевидно, чтоэтаиерархияравносильнаследующейсистемеимпликативныхуниверсалий:

вязыкеестьпаукальноечисло  вязыкеестьдвойственноечисло

вязыкеестьдвойственноечисло  вязыкеестьмножественноечисло

Преимуществоиерархиисостоитвтом, чтоонанагляднопоказываетсуществованиеуниверсальнойвзаимосвязанностиязыковыхпараметров, количествокоторыхможетбытьскольугоднобольшим. Иерархии, атакжедругиетипы «обобщающих» универсалийоткрываютширокиеперспективыдляобъяснениясвойствчеловеческогоязыка. Деловтом, что, рассматриваянекоторуюимпликативнуюуниверсалиювотдельности, ейможнопредложитьнеограниченноеколичествообъяснений. Многиеизэтихобъяснений, однако, легкоразобьютсяо «смежные» универсалии, относящиесяктойжесамойобластиграмматики. Еслижессамогоначаларассматриватьтакиеуниверсалиивединойсистеме, возможностьпридтикправдоподобномуихобъяснениюрезковозрастает. Надосказать, чтооткрытиерядаиерархийв 1970–1980 годыпозволилолингвистамзначительноглубжепонятьприродутакихявлений, как, например, падежноеоформлениеглавныхчленовпредложения, атакжеобразованиеотносительныхпредложений. Этопоказываетперспективностьиосмысленностьпоискаязыковыхуниверсалий, несмотрянато, что, какужебылосказановыше, исследованныенасегодняшнийденьуниверсалиинепозволяютнарисоватьполнуюкартину «всеобщейграмматики» человеческогоязыка.

Инволюция, или свертывание. Свертывание проявляется в вымирании, а также редукции, сокращении и упрощении. Так, количество букв в алфавите русского языка уменьшается; при шквальном нарастании новых слов, количество используемых в речи слов с такой же скоростью убывает. Инволюция также заключается в сокращении и переносе пояснений в подсознание. То, что раньше описывалось развернуто и произносилось, позже только подразумевается. Огромное множество старых слов и понятий исчезло, но подобно тому, как в биологии известны ныне реликтовые формы, также и в языке продолжают существовать архаизмы. Так, пиктографический язык более древний, чем вербальный, однако нельзя сказать, что он вытесняется последним. Количество новых пиктограмм (указателей-рисунков) в общественных местах нарастает. Пример пиктограмм у компьютерщиков: “смайлики” – иероглифическое изображение лица с помощью двоеточия и скобок. Фигура “:)” – означает улыбку, а фигура “:(“ – недовольство. Сокращение гласных в древних текстах характерно для многих языков, например, древнееврейском и старославянском. Широчайшую эволюцию демонстрирует молодежный сленг, или жаргон, но, какие бы словесные ухищрения он ни изобретал, периодически все равно возвращался к мату. Языковые интервенции и новые словообразования в русском языке в 1920-1930 гг. сопровождались общей тенденцией к всевозможным сокращениям, типа булгаковского “Пампуша на Твербуле”.

Исследования ряда ученых показали, что и в неконфликтных консентивных ситуациях общения возможно игнорирование Принципа Кооперации. Одно из первых свидетельств подобного рода принадлежит Д. Таннен (Tannen 1984), которая в своем анализе разговоров в кругу друзей вводит понятие особого конверсационного стиля &bdquo;high-involvement style". Данный стиль характеризуется резкой сменой темы разговора, вводом темы без явлений хезитации, формальных метакоммуникативных элементов (маркеров начала, структурирования, окончания) и элементов редактирования, высоким темпом речи, чрезвычайно быстрой меной коммуникативных ролей, а также синхронностью речевых ходов.

Д. Таннен мотивирует применение такого стиля особым стремлением собеседников подчеркнуть положительный характер их отношений, укрепить социальный контакт, показать высокий уровень взаимопонимания. В подобных ситуациях энтузиазм участников коммуникации переворачивает все представления о принципах и максимах коммуникативного сотрудничества так, что прерываниия, перебивания и иного рода языковые интервенции получают статус кооперативных речевых действий и не расцениваются участниками разговора как нарушения хода коммуникации (в частности, нарушения техник МКР согласно Саксу и К?).

-----------------------------------------------------------------------------

Функциональные стили в русском языке.

План.

1. Введение.

2. Научный стиль.

3. Газетно-публицистический стиль.

4. Официально- деловой стиль.

Введение.

Речь имеет коммуникативную природу и тем самым обращена к кому-либо. В зависимости от формы обмена информацией речь делится на устную.

В зависимости от количества участников общения - на монолог и диалог. В основе и письменной и устной видов речи лежит литературный язык. Необходимо отметить, что для каждой ситуации общения в той или иной социальной сфере деятельности существуют правила речевого поведения, речевые нормы, выделяются функциональные стили речи, для каждого из которых характерен свой подбор языковых средств. Наиболее устоявшаяся включает в себя пять функциональных стилей:

1. Научный стиль

2. Газетно- публицистический стиль

3. Официально- деловой стиль

4. Разговорно-обиходный стиль

5. Художественный

Каждый из стилей отдает предпочтение устной или письменной форме, диалогической или монологической речи.

Научный стиль речи.

Основными чертами научного стиля и в письменной и в устной форме являются:

* Точность

* Абстрактность

* Логичность

* Объективность изложения

Для научного стиля характерно использование специальной научной и терминологической лексики, в т.ч. и международной.

Особенность лексики состоит в том, что многозначные слова употребляются не во всех значениях, а только в одном. Это сближает ее с лексикой официально-делового стиля. Объем текста в научном стиле увеличивается за счет многократного повторения одних и тех же слов. Отсутствует разговорная лексика. Оценки присутствуют, имеют рациональный, а не эмоциональный характер. Также используются в синтаксисе сложные союзные предложения, осложненные простые предложения. Тексты содержат различные формулы, таблицы и графики.

Сферой общественной деятельности в которой функционирует научный стиль является наука.

Итак, разберем этот стиль на примере. Анализирует глава из учебника "Экономика без тайн" И.Липсиц. В этой главе, озаглавленной "Это сладкое слово - бюджет", в продолжении темы учебника об основах рыночной экономики автор раскрывает содержание некоторых понятий современной экономической теории.

Он раскрывает причинно-следственные связи между явлениями, выявляет закономерности.

Текст главы объективно изложен и отличается логической последовательностью. Начинается с объяснения того, что является основой "государственного бюджета", как проходит его исполнение, кто занимается этим ("финансисты"), как они разрешают ситуации в случае превышения "расходов" над "доходами" - "дефицит бюджета".

Автор последовательно раскрывает способы решения проблем "дефицита бюджета" - это и "сокращение бюджетных расходов" путем , например,:

* "урезания социальных программ"

* "выпуска необеспеченных денег"

и т.п.

В тексте приводятся определения рассматриваемых понятий. Они подчеркнуты с двух сторон и выделены темным шрифтом, например: "Дефицит государственного бюджета - финансовая ситуация, возникающая в случае, когда......"

Специальные научные термины, упомянутые выше и поставленные сною в кавычки, тоже в тексте выделяются шрифтом.

В этой главе приводятся цифровые данные по структуре доходов и расходов бюджета. В содержание учебника включены и графики , и таблицы с цифрами.

В тексте встречаются многозначные слова, которые здесь имеют строго одно значение, например "финансовые операции" ( Мы знаем, что это слово многозначно, т.к. это и "военная операция" и "хирургическая операция").

В тексте можно встретить абстрактные понятия, например, "авторитет государственных ценных бумаг".

Многие слова, научные термины, повторяются многократно, увеличивая тем самым объем текста, например: "государство" , "ценные бумаги", "доходность", "долг", "деньги", "займы", "кредиты" и т.п.

Здесь также активно используются простые предложения, осложненные:

* вводными словами : "по сути дела", "действительно", "конечно", "как правило"

* словосочетаниями: "абсолютные суммы", "мировой опыт"

* причастными и деепричастными оборотами: "познакомившись с перечнем статей государственных расходов"...

Все это помогает понять подлинную сущность явлений, выявить научные закономерности. Научные тексты требуют неоднократного прочтения.

Это учебное пособие рассчитано на учащихся 9-11 классов, училищ и техникумов, поэтому автор максимально доходчиво попытался объяснить суть сложных экономических законов. Это ему удалось.

Газетно-публицистический стиль речи.

Основной чертой газетно-публицистического стиля является взаимодействие двух тенденций:

* тенденции к экспрессивности (обусловлена функцией убеждения, эмоционального воздействия на читателя, слушателя);

* тенденции к стандарту (обусловлена информационно-содержательной функцией, причем информация должна быть известна в кратчайшие сроки огромному количеству людей - это отличает газетно-публицистический стиль от других)

Эмоциональное воздействие усиливается благодаря выражению отношения автора к сообщаемой информации, корректируемое мнением определенной социальной группы людей, к которой принадлежит автор.

Учитывая вышесказанное, проанализируем Е.Арсюхина "Крендель преткновения" ("Российская газета" №95 2003г.)

Здесь сразу обращает внимание на себя экспрессия заголовка. Известен фразеологизм "камень преткновения" ( то есть то, что никак не решается, вокруг чего много споров и каждый "спотыкается" об этот "камень"). Автор, перефразировав его, привлекает внимание к тематике статьи. А подзаголовок с элементами разговорной речи, близкими к жаргону "пекари хотят делать деньги" не оставляет сомнения в выводе , сделанным автором - "хлеб будет дорожать".

В статье мы встречаем переплетение слов и словосочетаний, свойственных научному стилю ("резонанс", "трейдеры", "рентабельность", "себестоимость" , "интервенция"), и характерных для разговорной речи ("делать деньги", им есть куда ужиматься", "снижать цены на булки").

В языке статьи встречаются характерные для газетно- публицистического стиля стандартные выражения - клише ("корень зла", "интересы двух сторон", "героические усилия" и т.д.) которые с другой стороны безусловно облегчают коммуникацию.

В тексте автор употребляет очень выразительное образное сравнение, приведенное экспертом по зерну из института аграрного маркетинга Ю. Огневым: "...зерно было дешевле пыли грузовиков...", тем самым увеличивая силу воздействия на читателя.

Рассуждая о том, как правительство боролось с дешевизной зерна и добилось в конце концов его подорожания, но тем самым спровоцировало повышение цен на хлеб, не учитывая политического характера этого повышения цен и даже стратегического, корреспондент публицистически заостряя свою мысль ставит вопрос: "Получается, за что боролись?...", подразумевая "на то и напоролись!". Этим вопросом и подразумевающимся ответом подчеркивает свою авторскую позицию.

Делаем вывод, что многие признаки газетно-публицистического стиля представлены в этой статье.

Официально-деловой стиль речи.

Для официально- деловой речи характерны общие стилевые черты.

* Точность и безличность изложения, не допускающая возможности различий в толковании

* Беспристрастная констатация

* Детальность изложения

* Стереотипность, стандартизованность изложения

* Официальность, строгость мысли

* Объективность и логичность

Жанры делового стиля выполняют информационную, предписывающую, констатирующую фнукции в разных видах деятельности. Поэтому основной формой реализации этого стиля является письменная.

Основная сфера действия официально- делового стиля:

* Административно-правовая деятельность

* Оформление деловых отношений между государством и организациями, а также между членами общества в официальной среде.

Данный стиль речи мы разберем на примере "Постановления Правительства Российской Федерации".

В тексте данного постановления практически два пункта, состоящих из двух предложений, в которых однотипные словосочетания повторяются несколько раз и занимают большой объем текста ("в области предупреждения и ликвидации чрезвычайных ситуаций, обеспечения пожарной безопасности, а также восстановления и строительства жилых домов, объектов жилищно- коммунального хозяйства... и т.д.)

Повторность этих словосочетаний ясно показывает нам, что никакие разночтения и иные толкования текста здесь просто недопустимы.

Второй пункт представляет нам изменения, произошедшие в составе Правительственной комиссии. Здесь широко представлены глаголы в инфинитиве, содержащие тему должествования и предписания, характерные для официально-делового стиля ("внести", "включить", "освободить", "исключить")

Называются фамилии лиц, включенных и исключенных из состава комиссии с указаниями должностей, что типично для этого стиля речи, причем не дается никаких характеристик и не приводится никаких оценок этим изменениям состава комиссии.

Итак, стилевыми особенностями текста постановления является стандартизованность и детальность изложения, однозначность прочтения текста.

Виды языковых контактов.

Формы существования языков. Контактология изуч. процессы и рез-ты контактир.языков.

Субстрат – совокупн. эл-тов яз.сист., не связ. с зак. данного языка, а восх. к языку, распр. ранее на данной терр. Следы "побежденного" языка ([ü] – след побежденного латинским галльском).

Суперстрат – сэяс,нссздя, а выводимых из пришлых этн.групп, ассимилированных исконным нас. Следы исч.языка пришельцев. (герм. суперстрат во фр.языке. Франки –нем.племя; фр.суперстрат в англ. после нормандского завоевания).

Адстрат – сэяс, отр. рез-тат влияния одного яз. на др. в усл. длит. существования контактов носителей этих языков. Напр., при длит. двуяз. в погр. районах (турецк адстрат в балканских странах).

Дивергенция – 1 язык распад.на 2 (эскалеутский – эскимосский, алеутский).

Конвергенция – 2 слив.в1. (греч.диалекты)

Языковые союзы – образования, включ. в себя нек-рое кол-во неблизкород./неродств. языков, приобр. в рез-те пост.контактов черты культ.сходства (балканский с: болг, мак, рум, серб, новогреч).

Культурно-яз союзы – группы яз, объед. общим культ-ист прошлым: евр (греч+лат), мусул (тюрк+араб), Индия+Ю-В Азия (санскрит), Китай+Яп+Кор+Вьетнам.

Зарождение письма

Письмо как знаковая система в принципе должно содержать в своём инвентаре конечное число регулярно воспроизводимых, инвариантных по своей сущности графических единиц (графем) и правил их сочетания при построении развёрнутых текстов. Каждая графема должна иметь своим денотатом одну и ту же единицу звучащей речи. Такой единицей может быть значащая единица (слово или морфема) или же односторонняя, незнаковая единица (слог или фонема).
Соответственно различаются такие основные типы письма, как

• логографический (словесный, шире - словесно-морфемный),
• слоговой (силлабический, силлабографический) и
• буквенно-звуковой (алфавитный, или фонематический, или фонемографический; в некоторых системах графики используются разные знаки для аллофонов одной фонемы).

Логограммы в какой-то степени ориентированы на слова (и на морфемы) как единицы, обладающие и значением, и звучанием. Логограмма оказывается, таким образом, графическим знаком для языкового знака. Силлабограммы фиксируют определённую последовательность звуков (слог того или иного типа). Фонемограммы имеют своими денотатами отдельные фонемы (или же их аллофоны). Таким образом, силлабограмма и фонемограмма соотносятся не с языковыми знаками, а со звуковыми единицами в строении звуковых оболочек (экспонентов) языковых знаков.
Можно назвать, далее, идеограммы , представляющие знаки для неких идей, понятий, для слов, но в принципе в отвлечении от звуковой стороны слова. Идеографическиесистемы удобны для использования в коммуникации между носителями разных языков и разных, сильно отличающихся друг от друга диалектов одного языка, но они непригодны для фиксации звучащей речи на языках, обладающих развитыми возможностями словоизменения. Так, китайское письмо, являющееся логографическим, всё же ближе по своей сущности к идеографическому типу. Оно оказалось очень устойчивым, сохранившись на протяжении почти трёх тысячелетий в основных своих чертах, так как хорошо отвечает изолирующему строю китайского слова. А вот для корейского и в значительной степени японского языков, которые первоначально использовали китайское письмо, в силу иного строения в них словоформ впоследствии были избраны новые пути развития своих собственных графических систем.
Разграничение логографического, силлабического и фонематического типов письма весьма условно, так как в графической системе одного и того же языка могут использоваться разные принципы. Так, русские буквы е , ё , ю , я являются слоговыми знаками (/je/, /jo/, /ju/, /ja/). По слоговому принципу строятся русские буквосочетания ле , лё , лю , ля (/l'e/, /l'o/, /l'u/, /l'a/). Морфемному принципу (ради одинакового написания разных алломорфов одной и той же морфемы) русская орфография следует, рекомендуя сохранять графическое тождество, например, корневой морфемы ВОД-, реализующейся в виде вариантов (алломорфов) /vod/, /vad/, /vad'/, /vod'/, /vot/. В текст могут включаться идеограммы, т.е. знаки, которые не ориентированы на фиксацию звуковой стороны речевых единиц: На первом курсе имеется 10 учебных групп. В японском письме логограммы (исторически восходящие к китайским иероглифам или построенные по их принципу) предназначены для фиксации простых слов и корней, а слоговые знаки (силлабограммы) используются для передачи грамматических аффиксов. Корейское письмо располагает знаками для фонем, но сочетает их в своего рода силлабограмму. Сочетание слогового и фонематического принципов наблюдается в письме деванагари.
Многие современные графические системы являются преимущественно фонематическими. Но наряду с ними продолжают существовать системы преимущественно силлабические и преимущественно логографические. Логографические системы (типа китайского) насчитывают в своём инвентаре многие тысячи или десятки тысяч знаков. Большое число графем затрудняет их запоминание и усложняет процесс обучения языку, но текст в логографической записи занимает меньше места. Силлабические системы (типа кипрского письма 6-4 вв. до н.э.) имеют имеют порядка нескольких сотен или десятков сотен графем, в силу чего их усвоение оказывается более лёгким. Фонематические системы обходятся несколькими десятками знаков. Их усвоение не представляет большой сложности, но тексты, записанные посредством фонематической графики, занимают довольно много места. Но логографические, силлабические и фонематические системы были созданы челевеческим гением относительно недавно, около 6000 лет тому назад. Изображать людей и животных в своих рисунках на камне, на стенах пещер наши предки начали десятки тысяч лет назад. Но эти рисунки не сводились в систему письма. См., например, изображения, обнаруженные в Италии.
Становление же письма в собственном смысле слова опиралось на длительные поиски оптимальных средств для сохранения информации. Письму предшествовали так называемые протописьменности .
На начальном этапе они не представляли собой устойчивых систем с регулярно воспроизводимыми знаками. Так, для передачи сообщений привлекались как мнемонические знаки зарубки на деревьях, особым образом положенные на пути следования ветки или камни, узлы. Объявление войны могло быть обозначено присланной стрелой. У индейцев Южной и Центральной Америки создавались кипу - своего рода узелковые послания (ЛЭС/БЭС: 77--78). Кипу часто использовались как украшения. В Северной Америке (у ирокезов, гуронов и др.) получили распространения вампумы, представляющие собой сплетённые из шнурков полосы (ЛЭС/БЭС: 80). Вплетённым в них разноцветным раковинам приписывалось разное символическое значение (война, угроза, вражда, мир, счастье, благополучие). Из раковин мог составляться рисунок (наример, красный топор на чёрном фоне -- объявление войны). Вампумы могли служить эквивалентами денег. На расположенном рядом рисунке изображён вампум, посредством которого племя ирокезов сообщало американскому правительству, что оно не намерено признавать его своим отцом, а готов быть братом. У каждого из братьев свой путь.
Могли использоваться рисунки или серии рисунков, повествующих о каких-либо событиях (например, об успешной охоте или же походе царя Верхнего Египта на Нижний Египет). Но такие знаки, передавая смысловую информацию о чём-либо, не соотносились с звучащей речью, её значащими единицами.
Очередным шагом явилось создание стабильных систем мнемонических знаков. Возникает пиктография , используемая для передачи сообщений посредством рисунков отдельных предметов. Когда такие рисунки, пиктограммы (более или менее похожие на изображаемые предметы, являющиеся их иконическими знаками) начинают (на Ближнем Востоке с 8 тыч. до н.э.) регулярно воспроизводиться в одних и тех же функциях или близких функциях, можно говорить о становлении идеографических систем. Идеограммы могут соотноситься со знаменательными словами, хотя и в отвлечении от их грамматической формы. Знак для предмета "нога" по ассоциации может выражать понятие 'идти'. Идеограмма становится теперь логограммой, т.е. знаком не для понятия вообще, а для слова или ассоциативного ряда слов. На следующей ступени такой знак, во-первых, всё больше схематизируется, т.е. утрачивает свойство иконичности и приобретает свойство символичности, а во-вторых, приобретает способность выражать не только данное слово, но и другое слово, одинаково с ним звучащее, а также служебное слово или грамматическую морфему, а подчас просто одинаково звучащий слог. Формируется словесно-морфемный и словесно-слоговой типы письма.
Вот этот переход от протописьменности к собственно письму и наблюдается в многочисленных древнейших рисунках в Египте, Шумере, Эламе, в протоиндских рисунках 4--3 тыс. до н.э., в рисуночном письме ацтеков, в письме майя.

Для того, чтобы преодолеть пропасть, разделяющую различные языки, лингвисты, конечно, не могут не пользоваться общечеловеческим опытом и даже крайне абстрактными понятиями. Но при этом необходимо помнить, что, например, английское слово kindness (доброта) не выражает с точки зрения лингвистики некую "голую идею", и в этом смысле ни в одном другом языке мире не найдется слова, точно выражающего это понятие. Точно так же неуместно утверждать, что, например, в том или ином языке нет слова, обозначающего the (артикль), lamb (ягненок), или что в нем нет глагола to be (быть). В истории английской лингвистики Малиновский был первым, кто систематически применял перевод для выявления значения этнографических текстов. Именно к этому методу он применил термин "лингвистический анализ ". Одним из серьезнейших достоинств метода Малиновского является то, что он нигде даже не упоминает, что "голые идеи" могут как-то связывать сопоставляемые им английский язык и язык Киривина Такие поиски наощупь, хотя они иногда и дают удачные результаты, неизбежно являются результатом неполноценного анализа на грамматическом, лексическом уровнях, уровне словосочетаний и на ситуационном уровне. Основу для любого тотального перевода (а под тотальным я не имею в виду окончательный или завершенный) следует искать в лингвистическом анализе на этих уровнях. Но обратный процесс, процесс использования перевода в качестве основы для лингвистического анализа на любом уровне, обычно является источником ошибок. Этому много примеров в современной лингвистической литературе. Метод перевода часто используется для изучения языков американских индейцев, Было бы снято гораздо больше барьеров, если бы лингвистический анализ на всех уровнях - грамматическом уровне словосочетаний и уровне слов - в обоих языках был бы более систематическим и был бы привязан к переводу. Лингвистический анализ в совокупности с переводом предоставил бы обширное поле деятельности как для лингвистов, так и для социологов. Возведение моста между описываемым языком и языком перевода требует большого опыта работы в обеих этих областях и высокой квалификации. Вполне возможно ожидать вскоре появления работ ученых из менее развитый стран, в которых эти ученые давали бы исследования своих собственных языков, прибегая к английскому в качестве языка описания и перевода. В недавно опубликованной работе "Погребальные песни народа акан" [17 ], написанной одним молодым западно-африканским ученым, современный лингвистический анализ во многом основывается на переводе Второй подход - это метод лингвистического анализа . Он основывается на предположении, что язык полисистемен и что различные определения значения в терминах лингвистики можно давать на ряде конгруэнтных уровней. Описываемый язык, который должен представлять собой ограниченный язык (restricted language), подвергается анализу в терминах лингвистических категорий на всех уровнях, и в результате получаются описания, сделанные на "описывающем" языке, которые, как в полагаю, будут являться описаниями значения. В "описывающем" языке могут применяться различные методв перевода, такие как употребление отождествления (identification names), переводческих значений (translation meaning), и, наконец, некоторые или все тексты в corpus inscriptionum могут быть переведены с помощью специального языка перевода, основывающегося на описаниях, сделанных на "описывающем" языке. При таком подходе описания значения, сделанные на исходном языке, на грамматическом и лексическом уровнях, привязаны к языку перевода. Это дает лингвисту возможность перевести тексты corpus inscriptionum на специальный язык перевода. Этот второй подход не требует моста из гипотетических "голых идей". Трудно представить, каким образом "голые идеи" могли бы составить маломальски сносный промежуточный язык. Мост лингвистического анализа надо создавать с помощью различных средств из материалов, которые дают фонетика, фонология, различные разделы грамматики, лексикографии, анализ текста (discourse) и, возможно, даже стилистика. С этой точки зрения ясно, что фонологические материалы не составляют основных элементов структуры. Подробное описание языка, может быть, уже само по себе является мостом, дающим возможность лингвисту строить то, что я назвал тотальным переводом. Такой тотальный перевод с точки зрения теории никак не может быть совершенным переводом. Начиная с 30-х годов, я всегда считал, что дескриптивная лингвистика лучше всего выполняет свою задачу, если рассматривает языковое поведение как значимое во всех аспектах его взаимоотношений с жизнью общества, и для того, чтобы стпавиться с таким обширным предметом, пользуются целым комплексом различных уровней анализа , постепенно умножая их количество. Первая попытка сформулировать этот подход была сделана в 1935 году, и пример его дальнейшей разработки дает моя работа "Аспекты значения" [21 ]. Там я рассматривао фонологический, фоноэстетический, грамматический и другие аспекты с точки зрения лингвистического анализа , и я полагаю связать эти аспекты значения с аспектами перевода, рассматривая их именно в свете межъязыковых мостов.

МИНИМАЛЬНАЯ ТОПИКА (планы или места-темы) спора:

1. Парадигматика (разворачивание содержательных схем, категорий и понятий ).

2. Синтагматика (правила оперирования элементами парадигматики и динамика этих правил).

3. Прагматика (движение и изменение ценностей и целей в процессе разворачивания содержания). Парадигма - 1) в лингвистике П. называют некие типичные совокупности языковых единиц, различающиеся между собой, но связанные как члены одного ряда, напр., это может быть совокупность всех возможных форм одного слова, еще совокупность изменений форм слов одной части речи, их флексий (окончаний). Говорят о парадигматике языковых единиц, т. е. определенных системах, классифицирующих языковые единицы и модели их употребления, в памяти, сознании носителя языка . Парадигматику отличают от синтагматики , т. е. использования единиц языка в речи, когда важно их различие, а не сходство. Пример П. - падежно-числовая П. существительных с 2 подпарадигмами (ед. и мн. числа), лексико-семантическая П. названий профессии - "врач", "инженер", "офицер", "балерина", "буфетчик", "банкир", "шофер". 2) в социологии понятие П. используется при описании историко-культурных, экономических и др. процессов на системном уровне, напр., говорят о "петровской П." развития России, т. е. моделях и формах жизни, внедренных в эпоху Петра I и его сподвижников и определивших особенности последующих эпох, существующих в них в модифицированном виде, но, в сущности, в тех же системных отношениях.

В рекламе можно говорить о П. слоганов, телероликов (см. их классификацию в I части Словаря) и т. п. В маркетинге - о П. потребления, выделяя с помощью этого понятия различные сообщества, аудитории потребителей. Своеобразной П. является т. н. "потребительская корзина". В шахматах П. являются "белые" и "черные" с их подпарадигмами - "пешки", "ферзь", "король", "ладьи" и т. д. Во время шахматного поединка единицы шахматной игры (фигуры) вступают в различные синтагматические отношения (линейные), образуют всевозможные конфигурации и синтагмы. Выстроенные же перед началом игры шахматные фигуры - 2 П., разворачиваемые в синтагмы. Так различается парадигматика и синтагматика и в языке .

Произвольное и мотивированное в лингвистике . Мы видели, что все, что могло быть сказано об означающем, заключается в том, что оно является (материальным) посредником означаемого. Какова же природа этого опосредования? В лингвистике эта проблема вызвала некоторую дискуссию, главным образом, относительно терминологии, так как относительно главным тем все достаточно ясно. Стартуя с того факта, что в человеческом языке выбор звуков на накладывается на нас самим значением (бык не обусловливает звук бык, поскольку в любом случае он по-разному звучит в разных языках), Соссюр говорил опроизвольности отношения между означаемым и означающим. Бенвенист задавался вопросом о склонности этого слова: произвольно отношение между означающим и «вещью», которое оно означает (звука бык и животного бык). Но, как мы видели, даже для Соссюра знак есть не «вещь», а ментальная репрезентация вещь (концепт); ассоциация звука и репрезентации есть результат коллективного тренинга, эта ассоциация, являющаяся означиванием, никоим образом не является произвольной, на деле она является, напротив, необходимой. Это ведет к тому, что в лингвистике означивание является немотивированным . Данная потеря мотивации является, кстати, только частичной (Соссюр говорит об относительной аналогии): от означаемого к означающему имеется определенная мотивация в (ограниченном) случае ономатопеи <…> В общих терминах мы будем говорить, что в языке связь между означающим и означаемым является контрактной в принципе, но этот контракт является коллективным и… натурализованным ; сходным образом, Леви-Стросс утверждал, что лингвистический знак является произвольным a priori и не-произвольным a posteriori . Эта дискуссия ведет к установлению двух различных терминов, которые будут полезны в семиологическом расширении. Мы будем говорить, что некоторая система является произвольной, когда ее знаки основаны не на конвенции, но на основе одностороннего решения: знак не произволен в языке, но произволен в моде; мы будем говорить, что знак является мотивированным, когда отношение между его означаемым и его означающим является отношением аналогии. … Возможно, следовательно, иметь системы, которые являются произвольными и мотивированными, и системы, которые являются не-произвольными и немотивированными.

II .4.3.Произвольность и мотивированность в семиологии . В лингвистике мотивация ограничена частичными планами деривации и композиции; в семиологии, напротив, она ставит перед нами более общие проблемы . С одной стороны, возможно, что за пределами языка могут быть найдены системы, в которых мотивация играет большую роль. Тогда мы должны будем ставить вопрос о том, каким образом аналогия совместима с прерывистым характером, который вплоть до настоящего времени представляется необходимым для означивания; и затем, какие парадигмальные серии могут быть основаны, когда означающие являются аналогами (это, вероятно, случаи образов)… С другой стороны, весьма вероятно, что семиологическое исследование откроет существование не-чистых систем… с, если можно так выразиться, вторичной не-мотивацией, как если знак приспосабливается к конфликту между мотивированным и немотивированным. В определенной степени именно так обстоит дело с ономатопеей. Мартине указывал, что ономатопеическая мотивация сопровождается потерей двойной артикуляции (ох, зависящее только от второй артикуляции, заменяет двойственно артикулированную синтагму «больно»); и все же ономатопея, выражающая боль, не совсем та же самая во французском ( aie ) и в датском ( au ). Это вследствие того, что здесь фактически мотивация подчиняется фонологическим моделям, которые, конечно же, отличаются в различных языках. За пределами языка проблематичные системы, подобные «языку» пчел, демонстрируют ту же самую двусмысленность: танцы, связанные с накоплением меда, имеют неопределенно аналогичную ценность, танцы, связанные с входом в улей, откровенно мотивированы (направлением на пищу), но танцы в виде восьмерок совершенно не мотивированы (они указывают на расстояние).

Сосуществование аналогического и не-аналогического кажется бесспорным даже внутри отдельной системы. И все же семиология не может довольствоваться описанием, признающим этот компромисс без попыток его систематизации. Эти проблемы еще не изучались в деталях… Общая линия экономии означивания (на антропологическом уровне) может, тем не менее, быть понятна: в языке, например, (относительная) мотивация вводит определенный порядок на уровне первой (значимой) артикуляции: «контракт» в этом случае поддерживается определенной натурализацией этой a priori произвольности ; другие системы могут двигаться от мотивации к не-мотивации (см. «Первобытное мышление» Леви-Стросса). Следовательно, вероятно, что на уровне наиболее общей семиологии, которая совпадает с антропологией, можно прийти к некоторому сорту круга между аналогическим и немотивированным: имеется двойственная тенденция (каждый аспект выступает в качестве добавляющего другой) натурализации немотивированного и интеллектуализации мотивированного (так сказать, культурализации его).

Уровни языка - некоторые «части» языковой системы. На каждом уровне можно выделить определенный набор сходных между собой единиц и набор правил, в соответствии с которыми эти единицы используются и объединяются в классы и подклассы.
Различают четыре уровня (начиная с самого простого,
«нижнего»):
• фонетический - уровень сегментных и суттрасегментных зву
ковых единиц,
• морфологический - уровень морфем,
• лексический-уровень слов,
• синтаксический - уровень словосочетаний и предложений.
Единицы каждого последующего уровня состоят из единиц предыдущего: звуки ([звук'и]) входят в звуковые оболочки морфем (звук-, -и), морфемы образуют слова (звуки), предложения состоят из слов (Звуки речи - минимальные единицы речевой цепи, являющиеся результатом артикуляторной деятельности и характеризующиеся определенными акустическими и перцептивными свойствами). При этом обычно границы одного уровня должны проходить там же, где границы другого. Значит, все единицы вышележащих уровней должны полностью делиться на единицы нижележащих.
Единицы языка выделяются с помощью сопоставления похожих по звучанию и значению элементов в текстах - как устных, так и письменных (том - дом). Чтобы выделить единицы языка, надо «очистить» их от сопутствующих им признаков. Например, звуки речи влияют друг на друга, подчиняются влиянию ритма, метра, связываются тембром, интонацией. Получаются определенные фонетические конгломераты, состоящие не только из звуков. Чтобы выделить только звуки, нужно определить свойства, составляющие их сущность. А уже на основе этих признаков звуков, не зависящих от их комбинации с другими элементами - несущественными признаками, выделяют сами звуки. Так же дело обстоит и со всеми прочими единицами языка и речи. Таким образом, выделение любой единицы - будь то звук, морфема, слово, словосочетание или предложение - представляет собой выявление ее существенных признаков в зависимости от сходства или различия материальной стороны речи, значений и употребления элементов (например, признаки согласных: глухой
- звонкий, мягкий - твердый, губно-губной - губно-зубной - пе
реднеязычный - среднеязычный - заднеязычный и т.д.).
Сегментные фонетические единицы с точки зрения плана выражения:
- звук - наименьший из линейных отрезков речевого потока [е];
каждая следующая из более крупных фонетических единиц со
стоит из предыдущих - более мелких;
- слог - линейная последовательность звуков, содержащая один
гласный: [л'ек, цы, йа];
- фонетическое слово - минимальная единица организации сло
гов в осмысленное целое; отрезок звуковой цепи, объединенный
одним словесным ударением и состоящий из одного или не
скольких слов:
- речевой такт (синтагма) - минимальная произносительная еди
ница, с особой интонацией и ударением, заключенная между дву
мя очень короткими паузами (Было ветрено, \ сыро \ и скверно);
- фраза - отрезок речи, объединенный завершающей интонацией
и фразовым ударением в зоне ударного слога последнего слова и
заключенный между двумя достаточно длительными паузами: Я
хотел кое-что им нап”омнить, но они уже ушл”и (2 фразы в 1
предложении). В ту же //ночь \ широкая//лодка \ отчалила//от
гостиницы \ (I фраза, 3 речевых такта, в каждом из которых по 2
фонетических слова).
Объединение сегментных единиц в более крупные сегментные единицы осуществляется благодаря супрасегментным, или просодическим, единицам, которые как бы накладываются на сегментные. Это ударение, интонация. Слоги объединяются в фонетическое слово при помощи словесного ударения (в то же вр'емя), а фонетические слова - в речевые такты при помощи тактового ударения (более сильного, чем словесное) и интонации (Ив'ан Ив"анович сид'ел у себ"я], погруженный в глуб'окие разд"умья1, где |,| - повышение, понижение интонации). Морфемы - наименьшие значащие части слова:
- приставки (префиксы) - значащая часть слова, стоящая перед
корнем, использующаяся для образования родственных слов,
большей частью от глаголов и производных от них слов: пере-
воз-чик, в-ходить',
- корни - необходимая общая часть родственных слов, которая
морфологически неразложима и имеет значение: вод-а, вод-ный,
под-вод-ник, водянистый. Правда, есть одна лексема без корня:
вы-н-у-тъ(ся).
- суффиксы - значащая неизменяемая часть слова, всегда стоя
щая непосредственно за корнем, служащая для образования род
ственных слов (гор-н-ый, гор-ист-ый, гор-щ) или для различения
грамматических форм слова без изменения его лексического зна
чения (красивый - красив-ее - красив-ейш-ий; рассказ-а-ть -
рассказ-ыва-тъ; топк-а-тъ - толк-ну-ть; игр-а-ть - игр~а-л; по-
обед-а-в; нес-и);
- окончания - значащая часть слова, стоящая за корнем и или
суффиксом, изменяющаяся, чтобы показать связь слов в речи, по
этому его выбор всегда определяется другими словами; Старшая
сестра учит младшего брата. Старший брат учит младшую се
стру. Отсутствие окончания (нулевое окончание) может характе
ризовать слова в Им.п. или в м.р.: стул-0;
- интерфиксы (овц-е-бык) связывают корни;

- постфиксы (становить-ся, сделай-те, кто-то, когда-ли&о,
что-нибудь);
- циркумфиксы (под-окон-ник) - комбинации из префикса и
суффикса, функционирующие совместно.
Слово может иметь две морфемы (он-а, стол-0 - корень и нулевое окончание) и несколько морфем (по-на-вы-пис-ыва-л-и). Все части слова, кроме корня, называются аффиксами. Они содержат в себе словоизменительные и/или словообразовательные значения. Морфемы выделяются при сопоставлении слов друг с другом, выражают какое-то значение, которое повторяется с повторяемостью морфемы в разных словах и которое далее не членится на более мелкие единицы, имеющие значение: если морфему разъединить, получаться единицы, не имеющие никакого значения - звуки, которые не являются знаками.
Слово - основная минимальная значимая единица языка, объединяющая в своем составе единицы фонетического и морфологического уровней и являющаяся составляющей единицы синтаксического уровня - синтаксической конструкции. Слово является знаком, т.е. двусторонней единицей: оно имеет план выражения (материальное воплощение - звуки или начертание) и план содержания (смысл). Слово - производное от множества взаимосвязанных элементарных лексических единиц - лексико-семантических вариантов (ЛСВ): вода (основная лексическая единица) = вода 1 (прозрачная бесцветная жидкость...) + вода 2 (напиток для утоления жажды...) + вода 3 (водная поверхность и ее уровень) + вода 4 (минеральные источники) + ... Таким образом, ЛСВ - это совокупность всех грамматических форм слова, имеющих определенное лексическое значение.
Из единиц языка разных уровней наиболее многогранны синтаксические, т, к. они входят в систему языка на высшем уровне. В свою очередь, синтаксические единицы образуют иерархическую систему от словоформы до текста. Более простыми являются некоммуникативные единицы (словоформы и сочетания слов: беру, лесная ягода), более сложными - коммуникативные (предложения: Я взял книгу, которая лежача на столе. Она-то мне и нужна).
Синтаксис позволяет показать, как, какими способами соединяются слова в словосочетания и предложения; -из чего и как образуются такие синтаксические единицы, как словоформа, сочетание слов, простое предложение, осложненное предложение, сложное предложение, предложение с прямой речью, микротекст. В составе предложения слова используются в одной из своих грамматических форм. Словоформы, первичные единицы синтаксиса, не всегда совпадают со словами (например, предлог - элемент словоформы). В предложении, состоящем более чем из одной словоформы, можно выделить сочетания слов (словоформ), связанных между собой грамматически и по смыслу (в лесу раздавался, топор дровосека). Словосочетания - синтаксические единицы, компонентами которых являются слова и форма слова или несколько форм слов (рисует (3 лицо ед.ч. настоящего времени изъявительного наклонения глагола) березу (В. п. существительного)), соединенных между собой синтаксической связью, представляющих событие/
Сочетание двух членов предложения, связанных каким-либо отношением с неравноправной направленностью членов, где один из них - определяемый, а другой - определяющий, называется синтаксической синтагмой. Составлять ее могут слова (новая книга, читать книгу, читать быстро), словосочетания, выступающие как один член (работает спустя рукава; это был человек, который вчера приходил к нему; смотрел «Лебединое озеро») целые предложения (На фабрике все хорошо). Таким образом, синтагма может совпадать или не совпадать со словосочетанием, но синтагма всегда выделяется в предложении, является результатом его членения я существует только в нем, а словосочетание наряду со словом служит готовым строительным материалом для предложения и является результатом не разложения на элементы, а их синтеза. Кроме того, деление одного и того же предложения на синтагмы может быть различным в зависимости от контекста, ситуации, экспрессивной оценки высказывания говорящим, различного осмысления содержания и др.

Язык состоит из разных элементов. Самый простой - фонема. Сама она почти ничем не характеризуется, она лишь сопоставляется с другими фонемами -дифференциальные признаки фонем. Фонема - пучок дифф. признаков. Сам признак ни из чего не состотит.

Дифф. признак - частичка, которая является элементом фонемы. Каждый признак отличается от другого, обладает значимостью.

Свойства фонемы:

- контрастность (противоположны другим фонемам)

- композиционность (она составлена из других элементов)

Эти 2 свойства образуют иерархию языковых элементов.

Уровни языковой системы:

1 - фонемы

2- слоги и слова

3 - предложения

4 - текст

Есть еще единицы, которые относятся к семантике, к означаемому. Они ведут себя как семы:

1 - морфема

2 - лексема

3 - пропозиция

4 - связное целое

Пропозиция основана на признаке предикативности, образует смысловое ядро предложения.

Единицы, которые имеют значения, могуд быть:

имеющие значение, но не несущие информации (морфема, слог)

несущие информацию (предложение, текст)

Знак - это объект, указывающий на другой объект.

Должны быть знаковая ситуация, в пределах которой некоторый предмет обретает знаковую функцию.

Особенности культуры межнационального общения

(на примере адыгского этноса)

--------------------------------------------------------------------------------

Двадцатый век, круто изменивший всю общественную жизнь и очертивший грани возможной катастрофы и гибели цивилизации с непредсказуемыми последствиями, радикально преобразил идейно-мировоззренческие подходы. Появилась историческая необходимость в формировании дружбы, братства, взаимной поддержки и взаимовыручки у каждого человека, какой бы политической, социальной, духовной и нравственной ориентации он ни придерживался.

Разумеется, такое преобразование затрагивает, в первую очередь, сферу межнациональных отношений. Культура межнациональных отношений, с точки зрения профессора С. Шермухамедова, . это ''реализация взаимозависимых интересов наций и народностей в процессе экономической, социальной и духовной жизни на принципах равноправия, интернационализма, взаимопомощи на благо каждой нации, каждой народности, которое составит благополучие всего межнационального государства. Назначение культуры межнациональных отношений . способность к более углубленному познанию этносами друг друга и усилению взаимоотношения между ними. Все это достигается терпимостью, соблюдением общепринятых норм взаимодействия, может способствовать сформировавшимся в социально-психологическом плане стереотипам мышления и поведения''. 1

Духовная жизнь нации . исключительно сложное и многообразное явление. Национальные особенности культуры, нравов, традиций, норм поведения и общения , психологии, этикета составляют основное содержание этого феномена. Когда же мы говорим о культуре межнационального общения , то тем самым из сферы духовной жизни общества выделяем, прежде всего, специфические способы, содержание активности людей, определяемые ценностями и формами референтной для человека группы, проявляющиеся в сферах общения с себе подобными, в характере межсубъективного общения . У каждого человека есть национальные, специфически социальные по своей природе, происхождению и функциям духовные устои, так называемые ценностные ориентации, нравственная, идеологическая, эстетическая, политическая, правовая и другие компоненты сознания, ''задающие'' личности программу деятельности и поведения, в том числе и отношение к другому человеку, другой нации, другой культуре, духовной и материальной. Ценностное сознание формируется и корректируется в деятельности человека на протяжении всей его жизни. Знание и невежество, истина и суеверие могут соседствовать в нем, подчиня себе всю духовную сферу, обеспечивая реализацию деятельности в единстве всех ее четырех аспектов: преобразование реальности, ее познание, ценностное осмысление и общение . Общение является важным условием для возникновения той духовной силы, которая управляет связью человека с себе подобными.

Подлинная культура межнационального общения , взаимодействия и сотрудничества народов может возникнуть только на основе раскрытия духовно-нравственного потенциала каждой нации, обмена опытом социального и культурного творчества, на основе реализации идеалов свободы, справедливости и равенства. Высокая культура межнационального общения . одновременно и средство, и результат становления и функционирования новой системы отношений в политической, экономической и других сферах жизнедеятельности наций и государства в целом. Такая система может возникнуть только тогда, когда каждая нация или национальность процесс своего взаимодействия с другими нациями и национальностями будет строить на основе принципов равноправия, учета интересов другой стороны, взаимопомощи и обмена во всех областях материального и духовного производства.

Расширение функций и масштабов воздействия культуры на национальные и интернациональные процессы, обеспечение гармоничности их взаимодействия находятся в прямой зависимости от успехов демократизации общественной жизни в целом в стране и в сфере национальных отношений в частности. Ведь культура охватывает всю совокупность общественных связей и отношений между нациями и народностями, между людьми как субъектами социальной деятельности. ''Будучи всегда синонимом человеческого развития, . замечает В.М. Межуев, . культура совпадает тем самым с общественным развитием, с развитием человека как общественного существа''. 2

Практика установления равноправных отношений нуждается в соответствующей теоретической концепции. Разработка ее связана с преодолением ряда методологических трудностей, в том числе и по вопросу культуры межнационального общения . Здесь необходимо учитывать следующие принципиально важные моменты: конкретно-исторический уровень развития нации и национальных отношений; богатство и многообразие проявления культурной самобытности и традиций общения ; определенную расстановку классовых сил внутри национальной общности и вокруг нее; исторически установившиеся традиции и опыт взаимоотношений между нациями и народностями (соседними и дальними); идейно-политические ориентации, заложенные в основу формирования и функционирования культуры, обычаев и традиций; особенности духовного облика, культуры, психологии, нравственных качеств индивида, вступающих в межнациональное общение .

В современной ареальной лингвистике исследуются следующие проблемы и решаются связанные с ними следующие задачи: - членение праязыковых состояний на исторически засвидетельствованные языки и диалектные континуумы; - ареальная характеристика особенностей взаимодействующих языков и диалектов в определённом регионе; вскрытие закономерностей - языковых контактов; - выработка принципов ареальной типологии; построение теории межъязыкового взаимодействия (лингвистическая контактология и - теория языковых союзов ); - выявление топонимических ареалов; - определение роли субстратов в ареальных связях; - изучение языковой интерференции и языковой аттракции в территориально сопредельных языках; - разработка этнолингвистической и социолингвистической типологии

Предметом данного исследования являются просторечные и разговорные слова. Особенность разговорных слов заключается в том, что эти слова свойственны обиходной, разговорной речи, характеризуют обыденное явление. В дипломе исследуются также основные характеристики просторечных слов. Просторечие - это слово свойственно литературной городской разговорной речи, используется в литературном языке как стилистическое средство для придания речи специфического оттенка. Подчеркнем, что тенденция проникновения в литературный язык просторечных и разговорных слов имела место всегда. Но в последние годы этот процесс становится более интенсивным. Кроме просторечий и разговорных слов, в литературный язык, особенно в публицистический стиль проникают жаргоны , как наиболее экспрессивные и стилистически ярко окрашенные представители разговорного жанра. Жаргон - это речь какой-либо социальной или профессиональной группы, содержащая большое количество специфических, свойственных этой группе слов и выражений.

термин "субкод". Он обозначает разновидность, подсистему некоего общего кода, коммуникативное средство меньшего объема, более узкой сферы использования и меньшего набора функций, чем код. Например, такие разновидности современного русского национального языка, как литературный язык, территориальный диалект, городское просторечие, социальный жаргон , - это субкоды, или подсистемы единого кода (русского национального языка).

Субкод, или подсистема также может члениться на разновидности и тем самым включать в свой состав субкоды (подсистемы) более низкого уровня и т.д. Например, русский литературный язык, сам являющийся субкодом по отношению к национальному языку, членится на две разновидности - кодифицированный язык и разговорный язык, каждая из которых обладает определенной самодостаточностью и различается по функциям: кодифицированный язык используется в книжно-письменных формах речи, а разговорный - в устных, обиходно-бытовых формах. В свою очередь кодифицированный литературный язык дифференцирован на стили , а стили реализуются в разнообразных речевых жанрах; некое подобие такой дифференциации есть и в разговорном языке.

Некоторые из этих разновидностей имеют своих носителей, т.е. совокупности говорящих, которые владеют только данной подсистемой национального языка (территориальным диалектом, просторечием). Другие разновидности служат не единственным, а дополнительным средством общения: например, студент пользуется студенческим жаргоном главным образом в "своей" среде, в общении с себе подобными, а в остальных ситуациях прибегает к средствам литературного языка. То же верно в отношении профессиональных жаргонов : программисты и операторы ЭВМ используют компьютерный жаргон в непринужденном общении на профессиональные темы, а выходя за пределы своей профессиональной среды, они употребляют слова и конструкции общелитературного языка.

Подобное владение разными подсистемами одного национального языка и использование их в зависимости от ситуации или сферы общения называется внутриязыковой диглоссией (от греч. 'дву-' и 'язык'; буквально - 'двуязычие').

Идиш (жаргон , разговорный еврейский) - язык, на котором говорили (и частично продолжают говорить) ашкеназские евреи. В отличие от древнееврейского языка - иврита, объединявшего евреев всех стран рассеяния, выполнявшего исключительную роль в самых важных сферах еврейской культуры, выражая эстетические, социальные и религиозные идеалы общества, идиш ограничивался обслуживание масс, удовлетворением нужд простонародья и женщин, как правило, не получавших традиционного еврейского образования. В начале ХХ в. в еврейском общественном движении разгорелся спор о языках, спор о том, какой язык должен стать языком возрождения еврейского народа. Сторонники идиш указывали на то, что жаргон является разговорным языком миллионов российского, австрийского, венгерского, румынского и американского еврейства - не менее трех четвертей всего еврейского населения на земном шаре; обладает обширной письменностью, начало которой восходит к 15-му веку; на жаргоне издается множество газет и журналов, имеется научно-популярная литература, есть театр и т.п. Сторонники иврита - гебраисты - исходили из того, что национальным является тот язык, на котором создана национальная культура, указывая при этом, что понятия разговорного и национального языка не везде и не всегда совпадают. Жаргон не обнимает даже сотой доли того, что называется еврейской культурой, и к величайшим ее ценностям, к тому, что составляет мировую славу еврейского духа, он не имеет никакого отношения. Иврит и поныне широко распространен среди тех же элементов еврейства, среди которых распространен и идиш. Жаргон не может считаться связующим звеном между евреями разных стран, так как он совершенно чужд еврейству Западной Европы, и особенно евреям Ближнего Востока, имеющих свой жаргон - эспаньольский. Кроме того, в Палестине, единственной стране, где началось создание чисто еврейской школы, национальным языком, языком школы и культуры стал именно иврит, и этот фактор, совпадающий с исторической традицией и с народным сознанием, должен сыграть решающую роль в споре о языке. (См.: Жаботинский В. Еврейство и его настроения //Русская мысль. М., 1911. Кн. 1. С. 110-112). Спор о языках нашел отражение и в политическом размежевании еврейского общественного движения. Бундовцы отстаивали разговорный еврейский язык - идиш, сионисты древнееврейский язык - иврит.

Явление это присуще не только русскому языку, оно едва ли не является общеязыковым Отметим, что арготическая лексика (направленная на узкий коллектив людей и носящая некоторый секретный характер), утратив свой профессиональный и секретный характер, служит средством эмоциональной экспрессии, образного, эвфемистического, иронического словоупотребления в сфере повседневного бытового общения. Теряя свою специфику, она приобретает более зыбкий и неопределенный характер, причем главенствующую роль играют в ней на этой новейшей стадии метафорические иносказания, как способ экспрессивного переосмысления стандартов национального языка». Эволюция от жаргона к сленгу происходит неравномерно. Заимствуются слова и выражения, усваиваются клочки жаргона . Жаргонные слова и словосочетания приносят о собой своеобразную «фразеологичность» излюбленные или просто обычные в системе жаргона соединения и сцепления слов. Словарный запас так называемого сленга постоянно обновляется. например, с возникновением некоторых новых явлений в жизни нашего общества возникли такие слова как: Стрелка встреча деловых партнеров для решения острых вопросов. Разборка встреча представителей криминального мира для решения острых вопросов вооруженным путем. Тусовка имеет несколько значений. 1. Интересное общество, компания (он принадлежит к нашей тусовке) . 2. Вечеринка, где собрались преимущественно знакомые люди (тусовка закончилась только утром). Менты слово, относящееся к просторечным, т.к. обладает негативной окраской. Название милиционеров, работников органов внутренних дел в целом. Прикольный хороший, отличный, незаурядный, запоминающийся, обладающий какими-то специфическими качествами. (прикольный фильм). Это слово характерно для молодежного сленга. Пример из «Известий» за 16.03.02: «Не удивительно, что на унормированную письменность молодежь реагирует прикольным сленгом». Стр.7 («Словарь как «молот ведьм» »). Эволюция от жаргона к сленгу и просторечию сложный и неоднородный процесс. В ряде случаев в жаргонированное просторечие и сленг приходят не просто нейтрализованные слова того или иного жаргона , а слова и группы слов, заимствованные из одного жаргона в другой - межжаргонные. Итак, можно говорить о двух путях вхождения жаргонизмов в общую речь: 1) постепенное усвоение жаргонизма разговорной речью, нейтрализация его во времени, при движении к литературной речи (ср. стиляга, Бродвей, а также темнить, голосовать и многие другие); 2) усвоение слов или выражении из интержаргона, при котором относительная нейтрализация происходит до их выхода в общую речь (экспрессия и маркированность былой принадлежности жаргону в этом случае сохраняется гораздо дольше). См. ниже историю таких слов, как фитиль, прокол, верняк и др. Понятие

Одной из главных проблем этнографии и политологии является, пожалуй, проблема определения содержания, вкладываемого в понятие "нация ", выделения критериев этапов ее становления и присущих ей признаков. Постановка этого вопроса в качестве ключевого объясняется тем, что именно на основе его понимания возводятся дальнейшие политические и идеологические построения и формируется сущностное содержание как самой национальной проблемы, так и концепции решения национального вопроса и национально-государственного строительства, как составной его части, в том или ином государственном образовании .

Причины образования всех наций объясняются в общем естественным развитием. Однако при анализе этих причин они оказались более сложными. Наиболее важной из них является общность крови... следующей силой образования нации является образ жизни... третья большая сила образования наций - это язык ... четвертая сила - это религия, пятая сила - нравы и обычаи".

В первобытную эпоху , как свидетельствует этнография, социальная идентичнос-n человека определялась преимущественно поязыку , на котором он говорил, и тотему свидетельствовавшему о его происхождении из того или иного рода. На стадии разложения первобытного строя (эпоха "варварства") в комплексе маркеров социаль ной идентичности индивида постепенно начали набирать силу признаки его политической и религиозной принадлежности, т.е. добровольного членства в данном племени, подчинения его обычаям и нравам, а также ритуалам племенного религиозного культа. При этом "национально ориентированное" обучении и воспитание детей заключалось в усвоении ими языка племени, социальных и культовых обрядов и ритуалов, обычаев, нравов и этикета, мировоззренческих и ценностных установок, т.е. всего комплекса черт обыденной культуры, которые принято называть этнографическими.

На следующей стадии социокультурного развития, которую можно.назвать сословной или эпохой доиндустриальных городских цивилизаций (по более привычной для нас формационнои схеме этому периоду соответствуют рабовладение и феодализм), вопрос об этнических признаках человека не то чтобы не возникал вообще, но отличался некоторой "размытостью", быть может, в силу своей незначительной актуальности в системе социальных отношений того времени. В эту эпоху социальная идентификация личности строилась преимущественно на таких параметрах, как религиозная или конфессиональная принадлежность: состояние "во владении" (в подданстве, рабстве, на службе) у того или иного государства, государя, сеньора, хозяина; сословное или кастовое происхождение; цеховая принадлежность: наименование местности, откуда человек родом (или которая является его родовым владением); и наконец, личное имя и прозвище (или родовое имя у аристократов). Причем такие важнейшие маркирующие характеристики, как язык и социальные обычаи, в большинстве сослон-ных обществ были сравнительно малозначимы с точки зрения различения людей на "своих" и "чужих". Редкие исключения из этого правила (Китай, Греция), где совершенное владение человеком местным языком и этикетными нормами рассматривалось как признак "цивилизованности", полноценной включенности в местную социокультурную среду, только подчеркивали преобладающую индифферентность к этим вопросам в других сообществах. Исключительная значимость политико-конфессионального аспекта в социальной идентичности человека еще четче обозначилась со сложением универсальных мировых религий (буддизма, христианства, ислама), теоретически вообще "отменявших" какие-либо этнические различия среди своих адептов.

Роль образования в национальном воспитании в рассматриваемую эпоху представляется столь же "размытой", как и само национальное чувство людей того времени. Во всяком случае очень трудно представить себе монастырскую школу, средневековый университет, медресе или домашнее воспитание и обучение в крестьянской, ремесленной и даже в аристократической среде, где бы учили "быть патриотом, любить свою Родину, хранить и развивать родную культуру и национальный язык ". Понятие "Родина" относилось к местности или населенному пункту, откуда человек родом, и не имело национально-государственного смысла. Патриотизм был проявлением верности персонально хозяину, сеньору, государю. Этноплеменная история народов пассивно сохранялась в фольклорных преданиях, исторических хрониках и описаниях путешественников, но, судя по всему, почти не использовалась в образовательных процессах как малоактуальная. Лингвистическое обучение было связано по преимуществу с культовыми языками , имеющими непосредственное отношение к религиозной эрудиции обучаемого. В целом наиболее актуальным содержанием образования были смыслы, образы, организационные формы и обряды религии, приверженность к которой человек наследовал от своей семьи; смыслы, этикетные формы и нормы поведения, соответствующие его сословному происхождению и. статусу; а также, разумеется, профессиональные знания, навыки и умения, связанные с его будущими социальной деятельностью и ролью. Именно религиозная и социально-поведенческая, ролевая адекватность человека среде его проживания и рассматривалась прежде всего как признак его вполне достаточной общей образованности.

Поскольку собственно этнические характеристики культуры порождаются главным образом стихийно формирующейся общностьюязыка и обычаев людей, то в эпоху , предшествовавшую становлению буржуазных наций , национальных государств и идеологий, эти параметры еще не обладали жесткой нормативностью в масштабах всего этноса, а существовали преимущественно в виде местных, цеховых, кастовых и прочих вариации некоторых общепринятых образцов, не отличались большой специфичностью в сравнении с этническими чертами культурно близких соседних народов, не были сопоставимы по своей социальной актуальности с политическими. религиозными и сословными регуляторами жизни общества и т.н. Может быть. поэтому черты как собственной, так и "чужой" этнической специфики и проблем ы межэтнических отношений (в отличие от межгосударственных и межконфессиональ-ных) в то время еще не могли быть в должной мере систематизированы и обобщены, а главное - отрефлексированы общественным сознанием настолько, чтобы стать предметом целенаправленного изучения в системе образования . Совокупность основных параметров и характеристик культурной компетентности человека и доиндустриальную эпоху сводилась главным образом к необходимой эрудированности и религиозно-обрядовых и сословно-этикетных составляющих образа жизни того или иного общества. В большинстве обществ этой эпохи органичное владение индивидом данными культурными образцами поведения автоматически придавало ему статус "своего" или по крайней мере "культурно-родственного" человека.

Ситуация с "национальным воспитанием" начала меняться на рубеже средневековья и Нового времени - с постепенным переходом на индустриальные технологии материального производства. Великими географическими открытиями, изобретением книгопечатания, Ренессансом, Реформацией, Просвещением, буржуазными, революциями и т.п. Формирующийся новый тип социальной организации сообществ-тип буржуазных или индустриальных городских цивилизаций, основанных на снижении роли сословных, религиозных и иных ограничений в деятельности и болге интенсивном использовании трудовых и творческих способностей людей, на условиях свободной конкуренции самореализующихся личностей, постепенном становлении всеобщей грамотности, росте объемов и динамики циркулирования информации. демократизации процедур самоуправления общества и прочее, создал и новый тип культуры - национальный. Разумеется, основой становления этого типа явилось формированиенаций - коллективов сограждан государств (или их экономически самодостаточных регионов с выраженной этнической спецификой), объединенных общностью интересов не только мемориального (традиционного) и актуального (производственно-дистрибутивного), но также и прогностического характера, что, как правило, связано с целеустановкой на прогресс, на политико-экономическое и социально-культурное развитие и повышение благосостояния всей нации как целостности.

Не стоит забывать, что сегодня на Земле одновременно сосуществуют многие сотни человеческих общностей - наций , этносов, этнографических и племенных групп, находящих ся на самых разных стадиях социальной эволюции, демонстрирующих нам буквально все когда-либо имевшие место в истории типы социокультуриой организации и уровни развития. В их числе немало этносов, находящихся в переходных состояниях - процессах становления сословных обществ на базе родоплеменной структуры типа "военной демократии" или буржуазных наций на основе феодальных народностей. Kак правило, именно среди подобных групп и наблюдаются наиболее агрессивные проявления сепаратизма, национализма, фундаментализма и другие формы конфронтацион-ного самоутверждения. Разумеется, из этого правила есть исключения, но они единичны. Национальный (общенародный) русский язык - это совокупность всех слов, всех форм, всех особенностей произношения, присущих людям, говорящим на русском языке . Однако не все русскоязычные люди говорят одинаково: в их речи на­блюдаются элементы общенародные, т.е. употребляемые всеми русскоговорящими, и элементы, употребляемые отдельными группами людей, объединенных территориальной или социаль­ной общностью. Национальный язык имеет свои раз­новидности и ответвления. Структура его выглядит следующим образом:

НАЦИОНАЛЬНЫЙ ЯЗЫК

литературный язык нелитературные разновидности

просторечие диалекты

территориальные социальные

(говоры) (жаргоны )

В данной структуре выделяются социальные диалекты (жаргоны , арго, сленг) - разновид­ности национального языка , используемые отдельными соци­альными группами, объединенными по признаку профессии (жаргон золотоискателей), интересов (жаргон филателистов), возраста (молодежный жаргон , или сленг). [1, 5-9].

Распространение социальных диалектов , особенно в разговорной речи, вызывает у многих тревогу и беспо­койство. Печальнее всего то, что подобное жаргонное словообразование отно­сится к характерным качествам культуры речи мо­лодежи.

Сленг – это молодежный жаргон , составляющий слой разговорной лексики, отражающей грубовато-фамильярное, иногда юмористическое отношение к предмету речи.

Молодежный сленг представляет собой интереснейший лингвистический феномен, бытование которого ограничено не только определенными возрастными рамками, но и социальными, временными пространственными рамками. Он бытует в среде городской учащейся молодежи – и отдельных более или менее замкнутых референтных группах.

Как все социальные диалекты , он представляет собой только лексикон, который питается соками общенационального языка , живет на его фонетической и грамматической почве.

Русский национальный язык , являющийся объектом изучения науки о языке , состоит из нескольких разновидностей. Базисным элементом языка как единой знаковой системы общения и передачи информации является русский литературный язык , который считается высшей образцовой формой национального языка . Этот тип языка складывался постепенно, он и сейчас находится в состоянии постоянного развития. На него влияют писатели, поэты и другие мастера слова, создавая новые литературные нормы. Именно этот тип языка изучается и пропагандируется в школах, средствах массовой информации. Однако хочется подчеркнуть, что СМИ далеко не всегда точно следуют правилам и нормам литературного языка , именно в средствах массовой коммуникации встречаются разнообразные ошибки, употребление разнообразных жаргонизмов, которые в результате значительного размера охватываемой аудитории закрепляются в массовом сознании. Жаргонизмы используются в языке массовых коммуникаций с разными стилистическими задачами. Рассмотрим их подробно.

Диалект (говор) (от греч. dialektos — говор, наречие) — разновидность общенародного языка , употребляемая ограниченным числом людей, связанных территориальной (территориальный диалект ), социальной (социальный диалект ), профессиональной (профессиональный диалект ) общностью.

Литературный язык — форма исторического существования национального языка , принимаемая его носителями за образцовую; исторически сложившаяся система общеупотребительных языковых элементов, речевых средств, прошедших длительную культурную обработку в текстах (письменных и устных) авторитетных мастеров слова, в устном общении образованных носителей национального языка . Это язык официально-деловых документов, школьного обучения, письменно-бытового общения, науки, публицистики, художественной литературы, всех проявлений культуры, выражающихся в словесной форме. Основными признаками национального литературного языка являются его тенденции к всенародности или общенародности и нормативность. Кроме литературного языка , существуют диалекты , просторечие, социальные и профессиональные жаргоны .

Давно была подмечена зависимость языкового состояния от характера экономических формаций и формы государства. Так, например, для эпохи феодализма был характерен распад стран на множество мелких ячеек. Каждый феод и монастырь с прилегающими к нему деревнями представлял государство в миниатюре. Совершенно естественно, что такая структура общества необычайно способствовала появлению мелких территориальных говоров. Местные территориальные говоры были основной формой существования языка в феодальном обществе . Любопытно отметить, что различие социальной организации общества в прошлом может отражаться на состоянии диалектов, существующих в настоящее времяю Следует, однако, отметить, что эти грамматические особенности ограничены сферой форм различной степени вежливости и не доказывают возможности существования особой классовой грамматической структуры языка . Классовая дифференциация общества может быть причиной создания значительных различий между языками , вернее - стилями языков . Характеризуя состояние индийских языков в начале 30-х годов, А. П. Баранников отмечал, что современные литературные языки Индии приспособлены к обслуживанию интересов господствующих классов и большинство их мало понятно для широких кругов пролетариата и крестьянства. Причина этого в том, что из многих литературных языков изгнаны лексические элементы, употребляемые широкими кругами населения, и заменены словами из литературных языков господствующих классов феодальной Индии, т. е. из санскрита (у индуистов) и из персидского и арабского языков (у мусульман). В результате этого получаются огромные различия между языками разговорным и литературным [12 ]. Отражение в языке демографических изменений

В документах той поры прослеживается стремление придерживаться канцелярского стиля изложения, хотя и встречаются элементы живого разговорного языка , характерного для представителей феодального общества Давно была подмечена зависимость языкового состояния от характера экономических формаций и формы государства. Так, например, для эпохи феодализма был характерен распад стран на множество мелких ячеек. Каждый феод и монастырь с прилегающими к нему деревнями представлял государство в миниатюре. Совершенно естественно, что такая структура общества необычайно способствовала появлению мелких территориальных говоров. Местные территориальные говоры были основной формой существования языка в феодальном обществе . Любопытно отметить, что различие социальной организации общества в прошлом может отражаться на состоянии диалектов, существующих в настоящее время. П. С. Кузнецов отмечает, что на территории наших старых южных губерний (.В феодальных и капиталистических обществах многие группы, которые могли бы проявить себя как меньшинства, просто не подозревают об этом. Им не приходит в голову предъявить свои требования государству.

Для феодального общества характерно разделение по религиозному принципу. Единоверцы, пусть и говорящие на разных языках , могут быть гораздо ближе друг другу, чем к соплеменникам, исповедующим иную веру. Например, современную Бангладеш создали бенгальцы-мусульмане. Однако около половины бенгальцев проживает в Индии. Правда, эта половина исповедует индуизм. Религия превозмогает языковое единство.

Буржуазная революция создала понятие нации. В 20-м веке национальное строительство захватило весь мир. Даже полупервобытные африканские племена попытались построить свои национальные государства. Для нации характерно единство языка и общей культуры. Феодальное общество создает религия, род, семья, клан. Нацию создают отдельные личности, объединенные на основе универсальных принципов – единого языка , культуры и так далее.

Однако время старых социальных структур проходит. Неуловимо, мягкими шагами капитализм уходит в тень. Возможно, что уже в течение ближайших нескольких столетий, или, кто знает, десятков лет, он канет в небытие. Точно также как внутри феодального строя зарождался капитализм, внутри капиталистического строя зарождается новое общество , которому пока нет названия. Его социальные структуры видны уже сейчас. На место классового общества и наций идет общество прав человека и меньшинств.

Любое название - своего рода социальный знак. С развитием человеческого общества изменялся и язык , например, появлялись новые слова, старые заменялись другими или вообще исчезали. Словарный состав любого языка вообще чрезвычайно чувствителен к изменениям в обществе. Слова языка , как фотопленка, фиксируют смену общественно -экономических формаций, уклада общества и многое другое. Все это в полной мере относится и к названиям. Чтобы убедиться в этом, отправимся в небольшое путешествие по России...

Немало географических названий, например, в Московской области сохраняют в себе древние свидетельства о флоре и фауне минувших столетий, о рельефе местности или других особенностях окружающей среды. При посредстве других можно установить фамилию, имя, прозвище человека, основавшего, к примеру, то или иное поселение или ставшего его владельцем. Некоторые названия были даны племенами, жившими здесь, в междуречье Волги и Оки, до прихода славян.

Многие названия в Подмосковье просты и понятны, история других точно установлена, не вызывает особых затруднений. Но есть такие, «биография» которых скрыта в лабиринтах прошлого. Поэтому сейчас они воспринимаются как непонятные, измененные. Или же стихийно появляются и появлялись ранее различного рода народные предания, легенды, которые по-своему толкуют историю их происхождения, их значение. С чем это связано? С тем, что сейчас топоним не «прозрачен».

Бывает и так, что топоним на первый взгляд прост и может быть легко объяснен, но эта простота обманчива. Приведем один небольшой пример.

Древнее подмосковное село Измайлово (ныне один из районов столицы) в 1655 году перешло во владение царя Алексея Михайловича. В этой новой царской вотчине был возведен деревянный дворец, каменная стена с башней-воротами. Здесь же были большие плодовые сады, огороды и оранжереи, в которых выращивались даже дыни, арбузы, хлопок и виноград. Тут, в Измайлове, размещался и зверинец, где были собраны звери и птицы (отсюда, кстати, названия современных улиц и переулков Измайловского Зверинца). Был построен стекольный завод. На протекавших по Измайлову речках Измайловке (Серебрянке) и Пехорке «работными людьми» и солдатами было выкопано около 20 прудов, на плотинах поставлены водяные мельницы. Некоторые из измайловских прудов имели специальное предназначение. В Пиявочном для лечебных целей разводились пиявки, Стеклянный обслуживал стекольный завод, вода Зверинецкого пруда шла на нужды большого зверинца.

Есть сейчас в Измайлове Олений пруд. Казалось бы, здесь все ясно: либо это название также связано со старинным зверинцем, либо же просто отражает фауну этих мест, огромного лесного массива, где действительно можно было встретить оленей. Но не торопитесь! За кажущейся простотой и понятностью названия порой скрывается совершенно неожиданное слово, и только кропотливый поиск лингвиста, только его находки в огромной массе архивных документов могут пролить свет на истинное происхождение топонима. Именно так было и с московским Оленьим прудом. Удалось установить, что на старинных планах Измайлова, в архивных материалах пруд этот назван не Оленьим, а Ольняным! Почему? С чем это связано? Дело в том, что в XVII веке промысловое значение приобрел «северный шелк» - лен. Царь Алексей Михайлович приказал прислать в Измайлово из Пскова «мастеровых людей по два человека, которые лен сеют, и которые лен мочат и стелют, и которые лен строят на торговую руку, и которые... полотна делают». Как известно, для обработки льна его нужно хорошенько вымочить. Именно для этого между старым и новым Льняными дворами в Измайлове был выкопан пруд, который получил название Льняной. Приехавшие псковичи в соответствии с особенностями своего говора называли пруд Ольняной или Олляной. Со временем, когда в пруду перестали замачивать лен, его наименование в московской речи превратилось из непонятного Олляной в более близкое и прозрачное, но неправильное - Олений. Так что к измайловским оленям название пруда, как вы видите, никакого отношения не имеет.

Мысль о тесной связи языка и общества возникла в сознании людей, по-видимому, очень давно. Основная трудность исследования этого вопроса заключается в том, что эта идея, содержась во многих высказываниях, не формулируется в форме тезиса: язык - общественное явление. Имплицитное выражение этой идеи можно найти и в утверждении некоторых древнегреческих философов о возможности возникновения названий предметов на основе договоренности между людьми, и в высказывании Г. Лейбница о языке как лучшем зеркале человеческого духа, и в известном положении Вильгельма Гумбольдта, согласно которому язык возник как следствие необходимости в общении, ив работах К. Фосслера, А. Мейе, Ш. Балли, Ж. Вандриеса и целого ряда других исследователей. Только увлекшийся идеями Чарльза Дарвина А. Шлейхер был склонен утверждать, что языки представляют естественные организмы, независимо от воли людей возникающие, развивающиеся и отмирающие. Вышеприведенное мнение знаменует собой полное непонимание особенностей исторического развития языков , незнание того, что возникновение грамматических форм или различие их языкового оформления причинно не связаны с особенностями экономической структуры общества. Марр также не понимал истинной природы общественного сознания, сводя все его составные элементы к элементам классовым и надстроечным. Давно была подмечена зависимость языкового состояния от характера экономических формаций и формы государства. Так, например, для эпохи феодализма был характерен распад стран на множество мелких ячеек. Каждый феод и монастырь с прилегающими к нему деревнями представлял государство в миниатюре. Совершенно естественно, что такая структура общества необычайно способствовала появлению мелких территориальных говоров. Местные территориальные говоры были основной формой существования языка в феодальном обществе. Любопытно отметить, что различие социальной организации общества в прошлом может отражаться на состоянии диалектов, существующих в настоящее время. П. С. Кузнецов отмечает, что на территории наших старых южных губерний (т. е. губерний Центральной Черноземной полосы), где особенно было развито помещичье землевладение, и в настоящее время сохранилось большое количество мелких местных говоров. Напротив, на севере, где во многих местах совсем не было помещичьего землевладения, а там, где оно было, большинство крестьян находилось на оброке, причем они часто уходили на заработки в города или другие губернии, один говор охватывает обширную территорию [9 ]. Территориальная раздробленность нивелируется в период развития капитализма, поскольку в это время капитализму необходим единый рынок и хорошо организованное единое государство, защищающее его интересы. В период становления капитализма возникает нация и ее характерный атрибут - национальный язык , который, воплощаясь в литературном языке , указывает нивелирующее влияние на территориальные диалекты. Вместе с тем в буржуазном обществе возникает и другая тенденция. Капитализм влечет за собой усиление социальной дифференциации общества, что вызывает к жизни довольно большое количество так называемых социальных диалектов и жаргонов, арго и т. п. Консолидация наций в условиях классового общества может иметь своим результатом появление национализма, способного влиять на языковую политику. Конкретным следствием этого являются различные пуристические тенденции, создавшие своеобразие лексического состава некоторых национальных языков , создание монополий одного языка в стране, ограничение роли языков национальных меньшинств и даже возрождение фактически исчезнувших языков , ср., например, возрождение древнееврейского языка в современном государстве Израиль, где он фигурирует под названием иврита, примером появления архаизованных стилей, в целях хотя бы частичного возрождения ныне уже исчезнувшего языка , может служить существование в современной Греции особого архаизованного языкового стиля, известного под названием кафаревусы, представляющего своеобразный компромисс между древнегреческим и новогреческим языками . Каждая общественно -экономическая формация создает особый жизненный уклад общества, который проявляется не в одном каком-нибудь частном явлении, а в целом комплексе взаимно обусловленных и связанных между собой явлений. Конечно, этот своеобразный жизненный уклад отражается и в языке . Если сравнить, например, систему общественных функций русского языка эпохи царизма с системой его общественных функций, типичной для советской эпохи, то нельзя не обнаружить в этих системах определенной специфики, определенной направленности. Так, в обществе, где играют ведущую роль публичные формы языкового общения (митинг, собрание, радиоречь, театр и т. д.), установка на слушателя будет, несомненно, более ощутимой, чем в обществе, где языковое общение замкнуто кругом только более или менее "приватных", уединенных, узкоадресованных речевых жанров. Огромное значение публичных речевых жанров определило для русского языка советской эпохи особую значимость "установки на слушателя" для многих языковых преобразований нашего времени [13, 28]. Отражение в языке социальной дифференциации общества

К числу наиболее характерных особенностей языка как общественного явления относится также тот факт, что общество создает язык , контролирует созданное и закрепляет его в системе коммуникативных средств. Выше уже говорилось о том, что каждое слово и каждая форма создаются вначале каким-нибудь отдельным индивидом. Это происходит оттого, что создание определенного слова или формы требует проявления инициативы, которая в силу целого ряда психологических причин не может быть проявлена всеми членами данного общества. Однако инициатива отдельного индивида, если ее рассматривать с чисто гносеологической точки зрения, не чужда остальным членам общества. Общность психофизиологической организации всех людей в целом, наличие общественного сознания, общности ассоциаций и т. п. создает так называемый общественный потенциал, т. е. возможность проявления той же инициативы, идущей в сходном направлении. В этом заключается ответ на вопрос, почему созданное отдельным индивидом может быть принято и утверждено обществом.

Иврит

Движение Бейтар видит в языке иврит единственный и вечный национальный язык еврейского народа . На земле Израиля он должен превратиться в единственный язык , господствующий во всех сферах еврейской жизни. В странах рассеяния он должен стать языком обучения, начиная с детских садов и кончая средней школой, а затем и в университете, если когда-нибудь мы доживем до еврейского университета в диаспоре. В воспитании каждого еврейского ребенка язык должен стать началом и основой всего. Еврейский ребенок, который не знает иврита, не совсем еврей, даже если он член Бейтара.

Мы относимся с уважением ко всем другим языкам , на которых говорит наш народ , особенно идиш, к их литературе и прессе. Более того, мы ценим народную и национальную роль, которую сыграл идиш (у сефардов – ладино) до сегодняшнего дня в борьбе с ассимиляцией. Но язык национальный – это нечто особое; им не может быть язык , который народ получил от чужой расы и приспособил его для себя. Нельзя обойти тот важный факт, что величайшие бессмертные создания нашего национального гения были созданы на иврите, а не на арамейском в древние времена или на идиш в наше время. Как бы ни была велика роль этих языков , они не могут быть нашим национальным языком . «Национальный язык » – это язык , который родился вместе с народом и сопровождал его в том или другом виде на всем его пути, и язык это – иврит.

Изучал естествознание, географию, антропологию, этнологию и древнейшую историю в Бреслау и Берлине, в Иене был учеником известного биолога Эрнста Геккеля. В 1908-1909 гг. по заданию Гамбургского научного общества принимал участие в экспедиции в Новую Гвинею. Первым стал утверждать тогда, что и в тропиках существуют народы , у которых половое созревание наступает позже: относится к числу его лучших произведений, поскольку в ней он обосновал ключевую мысль расовой теории: не культура, но именно раса является фундаментом, на котором формируется народ как историческая общность. Язык – это всего лишь инструмент, обслуживающий потребности ментальности расы . Если чужая раса перенимает язык , то в процессе усвоения она неминуемо переделывает его в соответствии со спецификой своей психической конституции.

Данная работа классика расовой теории сегодня особенно актуальна в плане расовой диагностики ситуации, так как искажение и вульгаризация современного русского языка наглядно свидетельствуют, что многие средства массовой информации сегодня захвачены не исходными биологическими носителями русского языка , а расовыми имитаторами. Лозунгом Отто Рехе был девиз: «Служение народу и расе – это служение Богу».

«Это зависит от расы , а не от климата».

Прежде чем обсуждать этот вопрос, нужно для начала ясно представлять себе, что такое человеческая «раса »; любая неясность в этом основополагающем пункте может запутать всю проблему и не раз уже запутывала. «Раса » применительно к человеку, как в животном и растительном мире, -чисто естественнонаучное понятие. Оно обозначает сумму определенных, всегда присутствующих вместе морфологических, физиологических и психических наследственных признаков, и его нужно четко отличать от понятий «народ », «нация», «языковое или культурное сообщество». Поэтому неправильно говорить о «немецкой», «английской» или «латинской» расе , так как во всех этих случаях языковому единству не соответствует антропологическое.

Ту же ошибку, кстати, делает и сравнительное языкознание, когда, исходя из родства языков , оно заключает, что говорящие на них народы имеют также общее происхождение, т.е. принадлежат к одной расе .

Пример сравнительно чистого в расовом отношении народа – шведы. У них мы наблюдаем редкое единство расового типа и языка . За немногими исключениями, шведы – типичные представители северноевропейской расы . Их язык содержит мало заимствованных элементов, причем исключительно из родственных германских языков . [1. Шведский язык оказался не столь чистым, как думал Рехе. Ч. Сихольм открыл в этом языке изрядный пласт кельтской лексики – см. Ch. H. Seaholm. The Kelts and the Vikings. New York. 1974. – А.И. ]

Третий вариант – сохранение сравнительной чистоты расового типа при полной утрате языка . Пример – уже упомянутые франкоязычные норманны. Жители Северной Японии – айны по расовому типу, но язык свой они утратили. То же самое произошло с веддами на Цейлоне. Они заимствовали язык сингалов, не смешиваясь с ними. К этой же категории относятся испаноязычные индейские племена Южной Америки и арабоязычные народы Северной Африки. Сюда же можно отнести и американских негров. Во всех этих случаях раса и язык совершенно не совпадают.

Перейдем теперь к явно смешанным антропологически народам со сравнительно чистым языком . Примерами в данном случае можно считать мадьяр и вторгшихся в Индию арийцев, которые смешались с местными темнокожими племенами, но сохранили в чистоте свой язык

Как видим, в рассматриваемой нами области все возможно. Во многих случаях раса и язык совпадают, во многих других – нет. Народы , не родственные между собой, могут говорить на близких языках и наоборот. Негры в США говорят по-английски, но не становятся от этого родственными англичанам по крови.

Как навести порядок в этом хаосе, как понимать эти процессы?

Для прояснения вопроса сгруппируем сначала различные случаи несколько иначе, а именно, с точки зрения причин воздействия на язык . Обычно возможны лишь два пути таких воздействий: внешние контакты или смешение двух народов .

Какой язык одержит при этом победу или возобладает, зависит от очень многих обстоятельств. В случае внешних контактов обычно побеждает язык более высокой цивилизации. Во втором случае действует ряд факторов.

Один из этих факторов – численность. Пример – хамитский народ хима в Восточной Африке, который усвоил язык более многочисленных покоренных банту. Второй вариант – завоеватели навязывают свой язык (норманны в Англии, венгры). Свою роль может играть и национальное самосознание, благодаря которому сохранили, например, свой язык поляки в подчиненных Германии областях. А пример победы язы

Из языков первобытных народов обычно заимствуются слова, связанные с домашним хозяйством и природными явлениями. Но если, что часто бывает, через несколько столетий менее одаренный и более примитивно мыслящий расовый компонент одержит верх в процессе смешения, снова произойдет уменьшение и упрощение словарного фонда; все, что не нужно более простой цивилизации, будет забыто.

Ту же картину мы наблюдаем, когда духовно менее утонченный народ полностью заимствует язык народа более высокой цивилизации: он сохраняет от его словарного фонда лишь то, что соответствует его более примитивному мышлению. Так обеднели словами и стали более примитивными грамматически французский язык у нефов Гаити и английский – у негров Либерии.

При заимствовании элементов чужого языка можно наблюдать их приспособление к своему речевому аппарату. Образование звуков, выговор зависят от формы всего речевого аппарата и его частей – губ, языка , неба, гортани, носа и т.д. Исследования показали, что разные расы имеют разные речевые аппараты (к этому добавляется и разная тонкость слуха и очень различная у разных рас психическая значимость звуков). Этим объясняется тот факт, что у многих народов нет тех или иных звуков или они не могут их произносить. Известна неспособность китайцев правильно воспроизводить звук «р», а многие меланезийские племена не могут выговорить два согласных подряд и вставляют между ними гласный. [4. Та же самая картина наблюдается и в японском языке . – А.И. ] В английском языке французские слова стали выговариваться на древнеанглийский манер. Имеет бросающиеся в глаза особенности и английский язык негров США, хотя эти люди ежедневно общаются с белыми, слышат правильную речь и переняли бы ее, если бы они были на это способны. Они говорят на английском, приспособленном к негритянскому речевому аппарату. На эти вещи обратил внимание еще Вильгельм фон Гумбольдт; он считал, что новые поколения никогда не научатся правильно произносить слова, неизвестные их предкам.

ИтБолее высоко организованный язык не имеет причин принимать более примитивную грамматику, а примитивный народ не может воспринять более развитую грамматику. Так негры США упростили английскую грамматику. Высокоразвитый язык , заимствованный примитивной расой , снижается до ее духовного уровня.ак, в чужих устах язык быстро Среди народов , в языке которых преобладают семитские элементы, всегда можно найти примесь средиземноморской расы . О «семитской расе » нельзя говорить так же, как об «индоевропейской», потому что раса и язык совпадали только в древнейшие вО духовной взаимосвязи расы и языка знали уже давно. В. фон Гумбольдт писал: «Язык это внешнее проявление духа народов . Их язык это их дух, а их дух это их язык ; их нельзя представлять себе не тождественными».

Внутренняя взаимосвязь расовой души и языка проявляется также в том, что способности к культурной деятельности, похоже, снижаются, если население утрачивает свой родной язык . Никто никогда не мог объяснить, почему рожденные в Америке выходцы из Германии менее способны в этом плане, чем выходцы из Англии. Большинство выдающихся людей США – английского происхождения, а из немцев там, за немногими исключениями, выдвигаются лишь те, кто родился в Германии и для кого немецкий язык был родным. При этом речь идет о выходцах из одних и тех же социальных слоев. Немецкий и английский народ имеют примерно одинаковые расовые компоненты, чем же объясняются культурные различия? Может быть, прав Гебель: «Почему миллионы американцев немецкого происхождения внесли столь малый вклад в духовную жизнь Америки? Потому что, утратив родной язык , они засыпали источник, из которого бессознательно вытекала их духовная деятельность». Шурц добавляет: «Человек, который переходит на чужой язык , теряет духовное наследие своих предков. Новый язык дает духу иное содержание».

ремена.

Развитие натуралистического подхода к языку связано с именем выдающегося немецкого исследователя Августа Шлейхера (1821-1868). Наиболее отчетливо натуралистическая философия языка Шлейхера изложена в таких работах как " Теория Дарвина и наука о языке "1863, " Значение языка для естественной истории человека" 1865. Согласно основному положению натуралистического направления языкознание примыкает к натуралистическим наукам. Разница между естественными и историческими науками заключается в том, может или не может воля людей оказывать влияние на объект науки: в естественных науках господствуют законы, не зависящие от воли людей; в исторических науках невозможно избежать субъективизма. В работе "теория Дарвина и наука о языке " Ш. прямо указывал, что "законы, установленные Дарвином для видов растений и животных, применимы, по крайней мере в главных чертах своих и к организмам языков ". Наиболее ярко влияние теории Дарвина проявляется в перенесении Шлейхером положения о борьбе за существование в растительном и животном мире на язык . Ш убежден, что в настоящем периоде жизни человечества победителями в борьбе за существование оказываются преимущественно языки индогерманского племени. Ш. переносит на языки установленный Дарвином закон изменчивости видов. По его мнению, те языки , которые, по выражению ботаников и зоологов, являлись бы видами одного рода, в языкознании признаются за детей одного общего основного языка , из которого они произошли путем постепенного изменения.

Близость языка к природным организмам Шлейхер видит также в способности языка к эволюции. В этой связи Шлейхер заявляет: "Жизнь языка не отличается существенно от жизни всех других живых организмов - растений и животных". Как и эти последние, он имеет период роста от простейших структур к более сложным формам и период старения, в который языки всё более и более отдаляются от достигнутой наивысшей ступени развития и их формы терпят ущерб.

При всех недостатках натуралистическое направление в языкознании должно рассматриваться как этап поступательного движения науки о языке . Ценным следует считать стремление представителей этого направления, в частности Шлейхера, применять к изучению языка точные методы естественных наук. Ошибочным в концепции Шлейхера. и его последователей явилось слишком прямолинейное перенесение на язык законов, присущих биологическим организмам, которые, действительно растут, развиваются, а затем дряхлеют и умирают. Языки , конечно, тоже возникают, развиваются и иногда умирают. Но смерть эта носит не биологический, а социально-исторический характер. Язык умирает только с исчезновением говорящего на нем общества, коллектива людей. Однако несмотря на ошибочный характер натуралистической концепции в языкознании, следует всегда учитывать тот факт, что сравнение языка с живым организмом способствовало утверждению системного взгляда на язык как на объект, обладающий собственной структурой.

2. Психический подход к языку

Другая известная точка зрения на природу и сущность языка - это то, что язык - явление психическое . Одним из виднейших представителей, который представлял психологическую точку зрения на язык был Гейман Штейнталь (1823-1899). Наиболее четко и последовательно психологическая концепция Штейнталя представлена в его работе "Грамматика, логика и психология, их принципы и взаимоотношения". Штейнталь считал язык явлением психическим, которое развивается на основе законов психологии Он отрицал роль мышления в становлении языка , придавая значение психике. Логику Шлейхера. вовсе исключал, утверждая, что "категории языка и логики не совместимый также мало могут быть соотнесены друг с другом как понятие круга и красного". Таким образом, Штейталь категорически отрицал участие мышления в развитии языка . Всё внимание Штенталь сосредотачивал на индивидуальном акте речи, рассматривая язык как явление психического порядка.

Наконец, существует точка зрения, что язык явление социальное .

Язык отдельного человека зависит от окружающей среды и находится под влиянием речи коллектива. Если маленькие дети попадают в условия жизни зверей, то они приобретают навыки животной жизни и утрачивают безвозвратно все человеческое. Датчанин Ельмслев в своей книге "Пролегомены к теории языка " дает исчерпывающую характеристику языку как явлению: "Язык человеческой речи - неисчерпаемый запас разнообразных сокровищ. Язык неотделим от человека и следует за ним во всех его действиях. Язык - инструмент, посредством которого человек формирует мысль и чувства, настроения, желания, волю и деятельность. Язык инструмент, посредством которого человек влияет на людей, а другие влияют на него. Язык - первичная и самая необходимая основа человеческого общества. Но он также конечная необходимая опора человеческой личности, прибежище человека в часы одиночества, когда разум вступает в борьбу с жизнью и конфликт разрождается монологом поэта или мыслителя. Но язык не внешнее явление, которое лишь сопровождает человека. Он глубоко связан с человеческим разумом. Это богатство памяти, унаследованное личностью и племенем. Язык настолько глубоко пустил корни в личность, семью, нацию, человечество и саму жизнь, что мы иногда не можем удержаться от вопроса, не является ли язык не просто отражением явлений, но их воплощением, тем семенем, из которого они выросли. В силу этих причин язык всегда привлекал внимание человека, ему удивлялись, его описывали в поэзии и науке. Наука стала рассматривать язык как последовательность звуков и выразительных жестов, доступных точному физическому и физиологическому описанию. Язык рассматривается как знаковая система и как устойчивое образование, используемое как ключ к системе человеческой мысли".

Язык как система

Язык окружает человека в жизни, сопровождает его во всех его делах, хочет он того или не хочет, присутствует во всех его мыслях, участвует в его планах... Собственно, говоря о том, что язык сопутствует всей деятельности человека, задумаемся над устойчивым выражением «слово и дело»: а стоит ли их вообще противопоставлять? Ведь граница между «делом» и «словом» условна, размыта. Недаром есть люди, для которых «слово» и есть дело , их профессия: это писатели, журналисты, учителя, воспитатели, мало ли кто еще... Да и из своего собственного опыта мы знаем: успех того или иного начинания в значительной мере зависит от умения говорить, убеждать, формулировать свои мысли. Следовательно, «слово» – тоже своего рода «дело», речь входит в общую систему человеческой деятельности.

Правда, взрослый человек привыкает к языку настолько, что не обращает на него внимания, – как говорится, в упор не видит. Владеть родным языком , пользоваться речью кажется нам настолько же естественным и безусловным, как, скажем, умение хмурить брови или подниматься по лестнице. А между тем язык не возникает у человека сам по себе, это продукт подражания и обучения. Достаточно присмотреться к тому, как ребенок в возрасте двух-трех лет овладевает этой системой : каждую неделю, каждый месяц в его речи появляются новые слова, новые конструкции – и все же до полной компетенции ему еще далеко... А если бы вокруг не было взрослых, сознательно или неосознанно помогающих ребенку освоить этот новый для него мир, он что, так и остался бы безъязыким? Увы, да. Тому есть немало документальных свидетельств – случаев, когда ребенок в силу тех или иных трагических обстоятельств оказывается лишенным человеческого общества (скажем, заблудившись в лесу, попадал в среду животных). При этом он мог выжить как биологическая особь, но безвозвратно терял право называться человеком: как разумное существо он уже не мог состояться. Так что история с Маугли или Тарзаном – красивая, но сказка. Еще более жестокие эксперименты ставит природа, производя иногда на свет человеческие существа, лишенные зрения и слуха. А раз ребенок лишен слуха, то у него не может развиться и звуковая речь – следовательно, мы имеем дело в данном случае с существами слепоглухонемыми. И вот оказывается, что из такого ребенка можно путем длительной и целенаправленной работы сформировать человеческую личность, однако при условии, что педагоги (а в России существует целая школа – профессора И.А. Соколянского) научат этого ребенкаязыку . Какому языку ? Практически на единственно возможной для него чувственной основе – языку на основе осязания. Это служит еще одним подтверждением мысли о том, что без общества не может возникнуть язык , без языка нИ хотя феномен языка кажется самоочевидным, необходимо с самого начала как-то его определить. Из всего многообразия существующих определений мы выберем для дальнейших рассуждений два, наиболее распространенных и всеобъемлющих: язык есть средство человеческого общения и язык есть система знаков. Данные определения не противоречат друг другу, скорее наоборот – друг друга дополняют. Первое из них говорит о том, для чего служит язык , второе – о том, что он собою представляет. И начнем мы наш разговор именно с этого второго аспекта – с общих принципов устройства языка . А уже потом, ознакомившись с основными правилами организации данного феномена и поговорив о его многообразных ролях в обществе, вернемся к вопросу о строении языка и функционировании его отдельных частей.

е может сформироваться полноценная личность.

Знак есть материальный объект, используемый для передачи информации. Проще говоря, все, при помощи чего мы можем и хотим что-то сообщить друг другу, есть знак. Существует целая наука – семиотика (от греч. semeion – ‘знак’), изучающая всевозможные знаковые системы . Поскольку среди этих систем находится (более того – занимает центральное место) человеческий язык , постольку объект данной науки пересекается с объектом лингвистики. Скажем, слово можно изучать с позиций семиотики, а можно – с позиций языкознания.

Кроме национально обусловленных систем жестов, «привязанных» к конкретному языку , существуют также интернациональные, общечеловеческие основания поз собеседников, движений их рук, дистанции между ними и т.д. Они, в частности, описываются в книге австралийского исследователя Алана Пиза «Язык тела». Эта книга, переведенная на десятки языков , включая русский, за короткое время выдержала огромное количество изданий. И интерес к ней читателей не случаен. Оказалось, что слова могут обманывать, вводить в заблуждение, но «язык тела», мимика и жесты, выдают истинное отношение человека к тому, что он говорит и слушает. По тому, как вы сидите, слушая собеседника, что в это время делают ваши руки (и ноги!), что написано на вашем лице, можно определить, доверяете ли вы собеседнику, интересно ли для вас то, что он рассказывает, и т.п. Вот вы непроизвольно отклоняетесь назад и скрещиваете на груди руки – тем самым вы увеличиваете дистанцию между собой и собеседником, в вашей позе появляется оттенок высокомерия и недоверия к тому, о чем идет речь. Вы потираете рукой шею – для собеседника это сигнал: вы в раздумье. Подперли ладонью подбородок – и опять-таки сделали это непроизвольно, бессознательно. Но со стороны, объективно оценивая, это сигнал: разговор вам наскучил, можно было бы сменить тему.

так называемые «перстни» – наколки на пальцах, распространенные в уголовной среде) Язык цветов, язык татуировок, язык веера, язык духов, язык форменной одежды могут многое сказать посвященному человеку. Что уж говорить о таких распространенных системах , как дорожные знаки или бытовые пиктограммы1! В последнем случае имеются в виду символические рисунки, передающие разнообразные практические сведения. Стрелка или указующий перст означает ‘туда’ или ‘выход’, восклицательный знак – ‘внимание!’, ‘опасность!’ (а еще, в других знаковых системах , – ‘интересно!’, ‘сильный ход!’), перечеркнутая сигарета – ‘не курить!’, перечеркнутый утюг (на этикетке к одежде) – ‘нельзя гладить’, рюмка на упаковочной коробке или ящике – ‘осторожно: стекло!’ (или: ‘хрупкое содержимое, не бросать!’) и т.д. А если вспомнить еще всевозможные фирменные эмблемы, товарные знаки, спортивные символы и т.п., то можно, не сильно преувеличивая, сказать: человек живет в мире знаков. Еще один привычный объект семиотики, соотносящийся с человеческим языком , – это сигнальные системы животных. Часто их так и называют: язык животных.

Конечно, речь идет не о способности каких-то животных подражать человеческому языку (хотя некоторые птицы – попугаи, скворцы и др. – могут имитировать человеческую речь, повторяя слова или целые фразы, иногда даже как будто бы к месту). Речь идет о системах сигнализации в животном мире, подчас довольно сложных по количеству знаков и разнообразных по материальному воплощению.

Одна из наиболее хорошо изученных сигнальных систем животных – так называемые танцы пчел. Пчела-разведчица, обнаружившая медоносные растения, возвращается с добычей (взятком) к улью и тут, на сотах, кружится в замысловатом танце, выписывает круги и полукружия. Ориентация этих движений по отношению к солнцу доПоэтому знаковая система животных оказывается закрытой : новых знаков в ней не прибавляется. Человеческий же язык , как известно, постоянно пополняется новыми словами, а также, хотя и реже, новыми морфемами, синтаксическими конструкциями и т.д.

Правда, в последнее время появляются захватывающие публикации о необыкновенных способностях общения у дельфинов и обезьян. Так, знаменитостью стала горилла по имени Коко, с которой практически с грудного возраста занимались американские психологи. В зрелом возрасте обезьяна владела языком жестов и геометрических фигур, с помощью которых могла выразить более 500 понятий. Газеты мира наперебой рассказывали историю о том, как Коко при помощи своих «слов» потребовала от людей подарить ей на день рождения котенка. А когда тот случайно погиб, обезьяна не успокоилась, пока не выпросила у своих воспитателей равноценную ему замену...

лжна показать другим летным пчелам направление

Если бы знаки вступали в какие-то отношения (парадигматические или синтагматические) только с себе подобными, то есть с единицами того же порядка, то мы бы имели дело со сравнительно простой знаковой системой . Но, как уже говорилось в § 7, человеческому языку присущи еще отношения иерархии между разными видами знаков. Скажем, морфемы входят в состав слов, слова, в свою очередь, – в состав предложений и т.д. Перед нами, стало быть, система многоуровневая, многоярусная. Поскольку же составные части языка , его «уровни» – лексика (словарный состав), морфемика (совокупность, морфем), фразеология (совокупность устойчивых словосочетаний), синтаксис (совокупность моделей, по которым строятся высказывания) и т.д., – имеют системный характер, то можно сказать так:язык – это системасистем .

Пионером структурализма в лингвистике по праву считается швейцарский языковед Фердинанд де Соссюр. В посмертно опубликованном “Курсе общей лингвистики” Соссюр сформулировал основные положения своего метода. Смысл соссюровского подхода к языку состоял в утверждении, что “единственным и истинным объектом лингвистики является язык , рассматриваемый в самом себе и для себя” ^ Язык “в ' самом себе и для себя” выступал у Соссюра как система, или структура, которая регулирует эмпирическое протекание языковых обнаружений индивидов, составляющих в своей совокупности речь . Соссюром, таким образом, была построена дихотомия “язык — речь ”. Язык рассматривался им как система знаков. Включенное в эту систему слово выявляет, по Соссюру, всю свою смы-

' Цит. по кн.: “Основные направления структурализма”. М„ 1964, стр. 5. * Ф. Соссюр. Курс общей лингвистики. М„ 1933, стр. 207.

еловую полноту не путем выяснения его истории, а путем выявления его соотношений с другими элементами системы — словами. Взятый в единовременном срезе, в определенный момент своего существования, язык как система образует совокупность взаимозависимостей элементов, его составляющих, и представляет синхроническое измерение системы. Напротив, все предшествующие состояния языка , соотнесенные с его нынешним состоянием, представляют собой историю, или диахроническое измерение системы. Соссюр, в отличие от своих предшественников, сосредоточил главное внимание на исследовании синхронического измерения языка , чем создал угрозу упразднения истории предмета при перенесении на него структурного метода ^

Из знаковой природы языка Соссюр сделал вывод, что язык является важнейшей из знаковых систем ^ по сравнению с другими семиотическими системами, такими, как искусство, религия и т. п. Или, как наиболее четко сформулировал эту мысль современный лингвист Э. Бенвенист, “язык есть интерпретант всех других семиотических систем — как лингвистических, так и нелингвистических” ^ Формула Бенвениста утверждает мысль о том, что всякая неязыковая система знаков (например, живопись, музыка и т. п. или обмен знаками, наблюдаемый в животном мире) делается доступной человеческому пониманию только при условии переложения ее на язык человеческого слова.

Язык как система или как совокупность регулярностей, подчиненная строгим правилам, созданная без участия отдельного индивида и полученная им как уже готовая и сложившаяся, выступает формализующим началом, активным носителем формы, налагаемой на хаотический и неупорядоченный поток языковых обнаружений субъектов речевого общения.

Отдав первенство системе языка , формообразующей речь , Соссюр тем самым противопоставил свою концепцию тем языковедам, которые в своих исследованиях де-

' В языкознании такой отрыв осуществили копенгагенские глоссематики (Л. Ельмелев, К. Ульдалль и др.). ' См. Ф. Соссюр. Курс общей лингвистики, стр. 40. ^ Э. Бенвенист. Общая лингвистика. М., 1974, стр. 64.

лали упор на индивидуальное языковое творчество '. Так внутри самого языкознания реализовалась антиномия, которая характеризует нынешнее противостояние структурализма и делающего упор на субъекте деятельности экзистенциализма.

.