В кратковременное царствование императора Павла 1 и часть - Александра 1, до великой войны 1812 года, Москва, как дворянский центр, продолжала обстраиваться и жить в прежнем направлении, на котором мало отразились и мрачный характер первого правления, и либеральный - второго. Классический стиль продолжал по-прежнему господствовать в постройках, хотя уже в это время начинают, по примеру Франции, применять у нас и стиль empire, проводниками которого были строители Жилярди и Витали и их русские ученики. Но расцвет и господство этого стиля относится уже к эпохе, наставшей после нашествия Наполеона. В это же время достраивались постройки прежнего царствования, как церковь Мартина Исповедника, Андрониевская колокольня и дома московской знати.
В это время начинает проявляться отток дворянства из окрестностей Яузы в центр Москвы, к Арбату, Пречистенке, Знаменке, Староконюшенной и прилежащим переулкам.
Екатерининские орлы, как Зубов, Мусин-Пушкин, Разумовский доживали свой век вблизи Немецкой слободы, а князь Орлов гонял своих рысаков из Нескучного по Замоскворечью.
Но новое поколение дворянства, особенно под влиянием своих заграничных странствований, тянулось к новой обстановке жизни. В одежде преобладали моды сперва директории, а потом империи.
На домах появились строгие орнаменты античного характера, тонкие карнизы, красивые окна с львиными над ними масками, барельефы за колоннами, на фронтонах венки, в простенках светильники и факелы и во всем изысканная симметричность.
В этом стиле empire в то время под Новинским князь Гагарин выстроил прекрасный, существующий доселе особняк, а Всеволожский огромный дом на Пречистенке, теперь перестроенный для военного ведомства. Жилярди выстроил на Солянке для Опекунского совета красивое здание того же стиля.
В екатерининское время Москве задавали тон вельможи, тон величественного великолепия. Дома-дворцы с роскошными парками и большими прудами, с великолепными картинными галереями, с театрами, со своими оркестрами и хорами из крепостных, с лукулловскими обедами и феерическими балами, открытыми "для званных и незванных", сосредоточивали культурную жизнь Москвы в немногих домах знати и не давали возможности развиваться общественности в средних кругах. Не то стало при Александре 1. При нем все эти празднества у немногих раздробились между множеством живших в Москве семейств уже среднего дворянства. Стала развиваться клубная жизнь, общественные увеселения, театральные зрелища за плату. Английский клуб привлекал мужчин не только своими обеденными и карточными столами, но и своей читальней и политическими беседами; а танцевальный клуб- - лиц обоего пола. Бульвары, недавно строившиеся особняками по линии своих проездов, переполнялись гуляющими. Кузнецкий мост, куда из Немецкой слободы перешли заграничные магазины, стал не только местом для покупок модниц и модников, но и местом прогулок и всевозможных свиданий. Балы, маскарады, рауты из домов екатерининской знати раскинулись по множеству дворянских домов Москвы и становились даже общественными и платными, когда устраивались в клубах. В театре на Арбатской площади шли всевозможные представления. В одни дни там играла французская труппа со знаменитой артисткой Жорж, а в другие - русская, с артистками Семеновой и Сандуновой. Перед самым вторжением Наполеона репертуар, за отъездом французов, стал исключительно русским и патриотическим. Ставилась сатирическая (по отношению к увлечению иноземщиной) "Модная лавка" Крылова и драмы - "Наталья боярская дочь", "Добрые солдаты", оратория Дехтерева "Минин и Пожарский" и оперы Кавоса "Илья Богатырь" и Шаховского "Иван Сусанин", в которой последний оставался жив.
В Москве возникали кружки для чтения литературных произведений и бесед, которые касались иностранной политики, особенно ослепительных побед Наполеона 1. Много было политических разговоров в Английском клубе, в котором выписывались иностранные газеты и журналы.
Но Москва высших и средних классов ее населения с первых лет царствования Александра 1 неудержимо предавалась увеселениям. Вигель в своих записках говорит: "Каждая зима в Москве походила на шумную неделю масленицы". Его современник Булгаков пишет в 1805 году сыну: "Балам нет конца, и не понимаю, как могут выдерживать. Ежели сумасшествие продолжится всю зиму, то все переколеют и к будущей - нужен будет рекрутский набор танцовщиц". Примечательно, что такое беззаботное веселье царило в Москве до самого лета 1812 года, хотя немногие зоркие люди уже ясно видели, что заключенный императором Александром 1 в 1807 году союз с Наполеоном 1 непрочен и что война с ним быстро надвигается на Россию.
Самое вторжение в Россию армии двадесяти язык и манифест об этом русского царя были для огромного большинства москвичей неожиданностью. Правда, что простой народ не без страха всматривался по ночам в огромную комету, которая казалась мечеобразной и которую Наполеон называл "своей путеводной звездой в Россию". Только немногие, считавшие Наполеона антихристом и апокалипсическим Аполионом, имя коего равняется звериному числу 666, сопоставляя его с 665 годом с основания Москвы, ждали большой беды для самой нашей столицы. Весть о вторжении в наши пределы неприятелей, конечно, заставила всех встрепенуться. Москвичи толпами собирались к Казанскому собору, близ которого на Никольской находилась управская типография, из которой выпускались военные известия. Но тогдашний генерал-губернатор, называвшийся московским главнокомандующим, граф Ф.В. Ростопчин принимал все меры сохранить в народе дух бодрости и готовности к пожертвованиям. В выпущенной 1 июня первой еще своей простонародной афише он высмеивал, как что-то невероятное, намерение Бонапарта "идти на Москву". Он предсказывал, что русские морозы заморозят солдат Наполеона, что их раздуют русские щи и каша и вообще сулил врагам полную погибель. Уже с появлением этой еще анонимной афиши стали корить Ростопчина за шовинизм. Но, по правде, их приподнятый патриотический тон принес много добра. Вот что говорил он, не без преувеличений, впрочем, обращаясь от простых русских людей к Наполеону: "А знаешь ли ты, что у нас на Руси? - Выведем 600000 войска, да забритых молодых рекрут 300 000, да старых рекрут 200 000. А все молодцы: одному Богу веруют, одному царю служат, одним крестом молятся, все братья родные. А коли понадобится, скажи нам батюшка Александр Павлович: сила христианская, выходи!, и высыпет безконечная, и свету Божьяго не увидишь".
Конечно, можно корить графа Ростопчина и за неверное исчисление военных сил России, цифры коих едва ли кому были в то время известны, можно также критиковать и простонародный тон его афиш, но нельзя не воздать ему должного за его веру в непобедимость России и в то, что она не пожалеет ничего для своего спасения. Это-то в значительной степени подготовило глубокое патриотическое воодушевление Москвы, сказавшееся здесь незабываемой встречей народной государя, громадными денежными пожертвованиями и поразительным сбором ратников ополчений.
Во время недавних юбилейных празднеств в память столетия Отечественной войны очень часто повторялись трогательные подробности встречи государя на Поклонной горе 10 июля 1812 года и его выхода из дворца в кремлевские соборы, а также приема им в Слободском дворце московских сословий. Глубочайший энтузиазм, охвативший все московское население, был великим и спасительным для всей России примером.
Хорошо было то, что москвичи и при известиях об отступлении наших армий оставались спокойными; одобрительно также и то, что Ростопчин тихо выпроваживал из Москвы иностранцев, в особенности французов, вследствие чего с Кузнецкого моста исчезли французские магазины и заменились русскими; похвально и то, что главнокомандующий своими руками спас на Ильинке двух немцев, на которых накинулись было толпы разъяренных купцов. Но важнее всего, что только немногие читавшие иностранные газеты в кофейнях, как, например, Верещагин, выданный Ростопчиным народу уже перед самым оставлением Москвы, решались устрашающим образом говорить о Наполеоне, например, об его словах в прокламации к союзникам: "Не пройдет и 6 месяцев, как две северные столицы (Москва и Петербург) узрят в стенах своих победителей всего мира..."
С глубокой верой в победу над врагами в Москве добровольцы записывались в ратники московского ополчения. На московских гуляньях, например, у Новоспасского и Андроньева монастырей, были устроены палатки с развешанным в них оружием. Посредине находился стол, покрытый красным сукном с золотыми кистями и позументом. На нем лежала бархатная пунцовая книга, куда записывали свои имена добровольцы, вступавшие в народное ополчение. Первым добровольцем явился редактор "Русского вестника" Ф. Глинка, а затем историк Калайдович. Скоро на московских улицах стали встречаться новые ратники в мундирах русского покроя с крестами на шапках и привлекали к себе самое сочувственное внимание населения. Через Москву проходили полки, среди которых особое внимание привлекали конные отряды калмыков и киргизов в их своеобразных народных одеждах. 14 августа граф Ростопчин, между Сухаревой башней и Спасскими казармами, делал смотр первому 6-тысячному отряду московских ратников. Заменявший престарелого митрополита Платона архиепископ Августин отслужил им напутственный молебен, сказал прекрасную речь и вручил им взятые из соседней церкви Спаса во Спасском две хоругви, так как ополченские знамена еще не были готовы. Во многих домах кипела оживленная работа по изготовлению перевязочных средств для раненых; редко где не щипали корпии. Москва радостно приветствовала победу Витгенштейна при Клястицах и назначение главнокомандующим Кутузова, тепло поминала она павшего на поле битвы генерала Кульнева и вообще сохраняла бодрое настроение. Только падение Смоленска, который считался воротами Москвы, сразу омрачило ее население. Прибытие первых транспортов раненых, которых стали привозить тысячами и которых москвичи окружали самыми теплыми заботами, тревожно всколыхнуло осведомленные слои населения, а большинство полагалось на уверения графа Ростопчина, которые он рассыпал и на словах и в афишах, и считало, что Москва вне опасности. Однако многие семьи стали уезжать из Москвы, чему Ростопчин не мешал, говоря, что хорошо делают нервные дамы, что освобождают город от своих разговоров, но жаль, что с собой увозят мужчин. Сам же в августе подготовил транспорт в 15 тысяч подвод и стал тайно вывозить из Москвы ее государственные и церковные драгоценности, правительственные учреждения и женские учебные заведения. Выпроваживались также все еще оставшиеся иностранцы, которых эвакуировали в поволжские города в количестве 1600 человек.
Но с другой стороны, Ростопчин с громадным напряжением старался уберечь народ от паники. В своих афишках он давал ему понять, что в случае надобности он сам с москвичами, наравне с регулярными войсками, будет защищать Москву. Чтобы поддержать бодрость духа, он вызвал из Вифании митрополита Платона. В Кремле на Сенатской площади воздвигнут был амвон, куда были принесены чтимые святыни Москвы и хоругви. Сквозь громадные толпы, в карете, шестериком цугом, через Никольские ворота въехал умиравший первосвятитель. Он обеими руками из окон кареты благословлял народ. За ним в открытой коляске ехал генерал-губернатор. С помощью иподьяконов с трудом вышел у Чудова монастыря чтимый владыка. Лицо его было покрыто смертной бледностью. Народ с благоговением смотрел на возведенного на амвон в белом клобуке и фиолетовой мантии первосвятителя. Но он уже не в силах был сам говорить народу. От его имени держал слово протодиакон. Владыка его устами умолял народ не волноваться, доверяться своим начальникам и покориться воле Божьей. По содрогавшемуся лицу старца лились слезы. Потрясенная площадь огласилась рыданиями. "Владыка желает знать, - сказал протодиакон, - насколько успел он убедить вас? Пускай все те, кто обещает повиноваться, станут на колена". Живая стена в слезах упала на колени. Взволнованный старец воздел руки к небу и осенил ее крестным знамением. Поднял голос и Ростопчин. "Население не будет, - сказал он, - выдано врагу безоружным. Разбирайте оружие из арсенала, защита будет в ваших руках".
Церковь и власть спасли москвичей от опасного упадка духа. Но некоторые историки язвительно подчеркивают, что народ разбирал из арсенала ружья и сабли старые, к делу непригодные. Это правда. Но была более важная правда в том, что народ был спасен от ужасных последствий отчаяния. Приближались великие и грозные дни Бородина и военного совета на Филях об оставлении Кутузовым Москвы врагам. Крайне усиливался отток из Москвы множества семейств, заполонивших все дороги своими обозами, которые, благодаря предусмотрительности Ростопчина, выезжали из Москвы, при всех затруднениях, безопасно. Те, кто выехать не могли, читая последние афишки Ростопчина, утешали себя тем, что вот он созовет "на три горы" остававшихся в Москве молодцов и что еще раз будет дана битва под Москвой.
Но битвы не было дано, и Кутузов, чтобы спасти войско, вынужден был сдать Наполеону Москву. Наступила трагедия, ужасная для первопрестольной столицы, но зато спасительная для России и гибельная для самого западного завоевателя.
Не станем повторять известные подробности о выходе отсюда наших войск, о вступлении сюда Наполеона, о жутком впечатлении на него, что столица покинута населением и предана народом всесожжению. Эта высоконравственная и глубокопатриотическая жертва показалась носителям кичливой западной культуры скифским варварством. Но они сами, в течение недолгого своего пребывания в Москве, от 2 сентября по 11 октября, проявили неслыханную по дикости мстительную злобу и невероятное варварство.
Покинуть столицу тремстам тысяч населения, оставив врагам и дома свои, и громадную недвижимость, среди которой находились богатства, денежные и драгоценные картинные галереи и колоссальные библиотеки, явилось подвигом, до которого не дотянулась ни одна из столиц Запада: все они раболепно подносили Наполеону ключи от своих крепостей. Но сила этого подвига возвышается еще тем, что сами москвичи сожгли свою создавшуюся веками столицу, чтобы она не доставалась наглому врагу. И это дело было всенародным, почин которому положил граф Ростопчин, вывезший из Москвы все пожарные обозы и приказавший полицейским поджечь винные склады, а на Москве-реке барки с хлебом, ставшие плавучими платформами огня и пожаров...
Уходившие от Москвы войска и народ, оглядываясь на зарево исполинского пожара, набожно крестились и трогательно говорили: "Горит родная мать наша, как свеча перед Богом".
Один из последующих поэтов прекрасно выразил идею этой народной жертвы всесожжения.
Обращаясь к погибшим защитникам отечества, он говорит:
У нас не было вдоволь свеч про вас,
Вдоволь не было воску ярого:
Мы зажгли за вас лишь одну свечу
И поставили в храме Божием,
Лишь одну свечу Москву-матушку,
Вам, друзьям нашим, в упокой души,
А врагам лихим к посрамлению.
Более напряженное и непримиримое, по отношению к чужеземным завоевателям, чувство звучит в словах другого поэта:
Гори, родная! Бог с тобою,
Я сам, перекрестясь, с мольбою,
Своею грешною рукою, тебя зажег.
Враги в Москве, Москва в неволе.
Пусть гибнет все. Своей рукою
Свой дом зажег. Гори со мною...
Москва пылает за отчизну,
Кровавую готовьте тризну...
Если огонь московского пожара поднял в русском народе несокрушимую энергию для борьбы с полчищами Наполеона не на живот, а на смерть, то он же впервые сокрушил веру в свою звезду этого гордого победителя в 50 битвах.
Граф Сегюр был свидетелем того глубокого потрясения, какое испытал Наполеон на другой день после своего первого ночлега в Кремле, во дворце русских царей. Проснувшись раньше обыкновенного, он стал было спокойно рассуждать со своим лейб-медиком о причинах московского пожара. Но вдруг в окне увидал страшное зарево, вскочил с постели, толкнул мамелюка, надевавшего ему сапоги, так что тот упал навзничь, и впился глазами в бушевавшее по всему Замоскворечью море огня. "Первым его движением, - говорит граф Сегюр, - был гнев: он хотел властвовать даже над стихиями. Но скоро он должен был преклониться перед необходимостью. Удивленный тем, что, поразив в сердце Русскую империю, он встретил не изъявления покорности и страха, а совершенно иное, почувствовал он, что его победили и превзошли в решимости. Это завоевание, для которого он принес все в жертву, исчезало в его глазах в облаках страшного дыма и моря пламени. Им овладело страшное беспокойство; казалось, его самого пожирал огонь, который окружал его в Москве. Ежеминутно он вставал, ходил порывисто по дворцу, принимался за работу и бросал ее, чтобы посмотреть в окно на море огня. Из груди его вырывались короткие восклицания: "Какое ужасное зрелище: это они сами поджигают город; сколько прекрасных зданий, какая необычайная решимость! Что за люди! Это скифы..."
И на острове св. Елены, доживая свою бурную жизнь, Наполеон каждый раз при слове "Москва" испытывал глубочайшее волнение, вздрагивал всем телом и однажды написал в своих записках:
"Никогда все поэты, изображая сказочный пожар Трои, не могли в своем изображении представить что-либо похожее на действительный пожар Москвы. Ужасающий ветер раздувался самым пожаром и производил огненные вихри. Перед нами был буквально океан огня. Повсюду поднимались горы пламени, с невероятной быстротой вздымались к раскаленному небу и так же быстро падали в огненное море. Это величайшее и поразительнейшее и в то же время ужаснейшее зрелище, какое мне когда-либо приходилось видеть..."
Так описывает он эту жертву всесожжения, которую русский патриотизм, не останавливаясь ни перед чем, принес для спасения своего отечества.
От горевшего Китай-города с Никольской и Ильинкой и из громадных товарных складов, от горевшего Замоскворечья, от пожара громадных винных казенных складов, вследствие пожарных вихрей, летели на Кремль не то что искры, а громадные головни, которые едва успевали тушить солдаты расположенной в Кремле молодой гвардии. Кремль был в страшной опасности, потому что в нем было много пороховых ящиков и взрывных снарядов; он гудел от адской музыки, от свиста и рева огненных смерчей, от грохота падавших по всей Москве стен, от жалобного стона разбивавшихся при падении колоколов. Но Наполеон, показывая наружное спокойствие, не расставался с дворцом.
Наконец раздались крики: "Горит Кремль!" Загорелась Троицкая башня и арсенал. Тогда только Наполеон вышел из дворца и сам стал тушить пожар, но маршалы на коленях упросили его покинуть Кремль, из которого он с величайшим трудом выбрался в Петровский дворец; на пути он едва не погиб в огне: его вывели из моря пламени повстречавшиеся французские солдаты. Только после продолжительных блужданий Наполеону удалось добраться до Петровского дворца. Долго молча смотрел он отсюда на страшное пламя Москвы и глухо сказал: "Это предвещает нам великие бедствия..."
Через три дня, когда сгорело более трех четвертей города, Наполеон вернулся в Кремль. Но с начала московского пожара для него уже не было ни в чем удачи, и ему пришлось видеть, что все вокруг него рушится, падает и влечет его самого в пропасть.
Он организовал в Москве свое управление, свой суд и муниципальный совет. Но его управлению, с генерал-губернатором Мортье во главе и обер-полицеймейстером Вильером (бывший лектор французского языка в нашем университете), нечего было делать за отсутствием населения. Организованный здесь суд ознаменовал себя только тем, что захватил несколько десятков ни в чем не повинных москвичей, пугливо бродивших по пожарищам, обвинил их в поджогах Москвы и расстрелял их, одних близ Петровского монастыря, других на Девичьем поле. Совершенно было бесполезно учреждение и муниципальной думы, с городским головой купцом Находкиным во главе. Эта дума собиралась на Маросейке, в доме графа Румянцева, но и ей нечего было делать. Напрасно также Наполеон издавал прокламации, призывавшие скрывавшиеся остатки населения не бояться ничего и стать под защиту нового управления. Напрасно также призывались к возвращению в Москву те, кто ее покинул до вступления "великой армии". Той же неудаче подверглись попытки добиться открытия здесь торговли на рынках и в лавках. Обращение к окрестному населению продавать в Москве предметы продовольствия не нашло себе отклика; несколько крестьян, сделавших попытку провезти сюда хлеб, были ограблены неприятелем у самой столицы. Даже запрещение пускать в народ фальшивые ассигнации, отпечатанные Наполеоном в количестве 1,5 миллиона, и приказ рассчитываться за все настоящей монетой не давали результатов. Народ, очевидно, занял непреклонно непримиримое положение по отношению к врагам.
Но они со своей стороны не только не делали ничего к смягчению этой ненависти, но, напротив того, с поразительным ослеплением и дикой жестокостью подливали в огонь масла.
Носители западной культуры уже в первые часы своего пребывания в Москве начали возмутительные грабежи, и с чрезвычайной быстротой вся великая армия на собственную свою погибель обратилась в шайки мародеров, не знавшие никакой дисциплины, никакого удержу. Мы намеренно говорим вся, потому что в грабеже участвовали не только солдаты, но и генералы. Так современники отметили грубый цинизм, с каким наполеоновские генералы в Каретном ряду грабили великолепные кареты и коляски. Наполеон, не ради, разумеется, гуманности и культурности, а ради спасения своего войска от разложения, своими приказами пытался остановить грабежи в Москве, но он сам засвидетельствовал, что им не повинуются, установил, что даже старая гвардия, охранявшая его особу, предавалась грабежам не только достояния москвичей, но и складов самой великой армии.
Самая картина грабежей представляла нечто невероятное: грабили решительно все и всех, грабили не только покинутые подвалы богатых людей, богатые магазины и лавки, но и отнимали последнюю одежду и снимали крест с тех бедняков, которые укрывались в землянках или прятались в обгорелых сараях и погребах. С несчастных женщин снимали все до последней нитки и обесчещенных отпускали нагими, считая своей собственностью не только золото и драгоценности, но и тряпье, прикрывающее коченеющее тело. Ужасную картину чудовищных экспроприаций представляла Москва, когда 7 сентября Наполеон возвращался из Петровского дворца в Кремль. Всюду он встречал группы солдат, сидевших у костров. Они были огорожены или великолепными в золоченых рамах картинами, или громадными зеркалами. В костры подбрасывалось полисандровое дерево от клавикордов и художественной мебели, под ногами были разостланы богатые ковры.
Но было и худшее в этих грабежах, что переполняло чашу народного терпения: это разграбление храмов, откуда с диким кощунством были уносимы священные сосуды, церковные облачения и ризы с икон.
Это возмутительное святотатство соединялось с тенденциозно злобным осквернением православных святынь. Католики, протестанты и атеисты XVIII века с особой демонстративностью подчеркивали свое надругательство над религиозным чувством русского народа; обманутые в расчетах на его раболепство, они без всякой пользы для себя выкалывали на иконах глаза священных изображений, кололи на лучину иконы, выбрасывали мощи из ограбленных рак, обращали в конюшни именно алтари, на паникадилах вешали мясные туши. В этой дикой злобности соревновались с простыми фанатиками маршалы, обедавшие на престолах Чудова монастыря и Кремлевских соборов, и сам Наполеон, устроивший свою кухню в Архангельском соборе и приказавший снять с Ивана Великого его крест, чтобы водрузить его в Париже над Домом инвалидов...
Но сколько при этом было замучено и перебито москвичей, за недостатком документальных данных установить нельзя. Свидетели иноземного владычества в Москве говорят о множестве пыток, которым подвергали остававшихся в Москве священников и монахов, у которых вымучивали указания, где были скрыты церковные и монастырские сокровища. Установлена мученическая смерть за это священника церкви Сорока Мучеников: его истерзанное тело было похоронено в Новоспасском монастыре...
Если москвичи и жители окрестных сел убивали немало врагов, то это ничто в сравнении с тем, что творили последние.
Наполеон отлично понял все гибельное значение занятия Москвы и сам стал предлагать императору Александру 1 заключить мир. Глубоко взволнованный тем, что не получал ответа, он старался скрыть от окружающих свою тревогу разговорами, что предпримет поход на Петербург, что разделит Россию на прежние удельные княжества и раздаст их своим маршалам и русским боярам. Для демонстрирования своего мнимого спокойствия устраивал в Кремлевском дворце концерты, а на Никитской, в доме Позднякова, французские спектакли, и сам со своими маршалами посетил на Преображенском кладбище раскольников, которые присягнули ему на подданство. Втайне же он готовился покинуть Москву. Отправление из нее в начале октября авангарда Мюрата было началом очищения Москвы, но оно было совершено с большой поспешностью, потому что 5 октября Мюрат был разбит Кутузовым при Тарутине.
На прощанье с нашей столицей Наполеон обнаружил всю низость своего мстительного озлобления: он отдал приказ приготовить громадный взрыв Кремля с его соборами, дворцами, стенами и башнями, чтобы не оставить камня на камне в этом средоточии нашей истории и всероссийских святынь. Заранее пикетам был отдан приказ не допускать в окрестности Кремля и тех немногих русских, которым прежде были выданы пропуска. В самом Кремле саперы всюду копали траншеи и в них закладывали пороховые мины с фитилями.
В ночь на 7 октября началось выступление, представлявшее печальную картину выхода перегруженных добычей грабителей, и закончилось 10 октября. Последним выступил из Москвы отряд начальника арьергарда Мортье. Некоторые из неприятелей, объятые жалостью, впрочем, предупреждали москвичей быть на следующий день подальше от Кремля, а один гвардеец даже прямо сказал городскому голове Находкину: "Спасайтесь, если можете. Кремль будет взорван. Все приготовлено..." Страшная тревога распространилась среди оставшихся в Москве русских.
На 11 октября на Москву налегла темная ночь с ливнем. Вдруг ночную тишину прорезали один за другим три пушечных выстрела. Это из-за Калужской заставы подавал сигналы маршал Мортье. В Кремле раздался потрясший всю Москву и ее землю первый взрыв, за которым один за другим следовали 6 других взрывов, В окрестных домах провалились потолки, потрескались стены, полопались стекла, вылетели рамы. От землетрясения людей сбрасывало с постелей. Охваченные страхом люди выбегали из своих убежищ и под проливным дождем стояли на площадях и улицах и успокоились, когда стало светать и когда заблестели кресты Кремлевских соборов. Но скоро звон в церквах, начавшийся со Страстного монастыря, возвестил всем, что Москва свободна...
Хотя далеко не все подкопы взорвались, центр Москвы носил страшные следы разрушения. По берегу Москвы-реки дома были облеплены вонзившимися в стены осколками камней. Река засеребрилась от множества мертвой всплывшей рыбы. Никольская башня наполовину была разрушена, но над ее воротами остался невредимым образ Чудотворца Николая, даже стекло, покрывавшее его, и фонарь, висевший перед ним, были, к изумлению всех, целы. Арсенал был разрушен. Здание сената было сильно изуродовано, филарстовская пристройка к Ивану Великому была взорвана. Но соборы были все целы: в минных подкопах фитили были потушены, вероятно, ночным ливнем, из траншей было вынуто 60 пудов пороху. Взорваны были: Грановитая палата, дворец, Комендантский дом и Алексеевская башня. В Кремлевских стенах зияло пять больших проломов.
Несмотря на это, московские скитальцы собрались в храмах и с радостными слезами благодарили Бога за освобождение Москвы. Подошедшие к Москве казаки генерала Иловайского заняли город, и скоро здесь начал устанавливаться порядок. Возвратился сюда преосвященный Августин и привез святыни. Приехал и граф Ростопчин. Стало возвращаться население. Но потребовалось несколько лет, чтобы поднять Москву из пепла и развалин. И этот процесс ее воссоздания был в своем роде третьим ее основанием, если за второе принять ее восстановление за 200 лет перед этим, при царе Михаиле Феодоровиче, которому пришлось обстраивать Москву после страшной разрухи междуцарствия и польского владычества.
Вот итоги лихолетия 1812 года: из 9158 домов уцелело 2626, а из 8520 магазинов - 1368. Из 290 храмов сгорело 127, а остальные 115 были разграблены и изуродованы. Только на улицах (кроме колодцев, погребов и ям) валялось 11 959 человеческих трупов и 12546 лошадиных.
Вид Москвы был ужасен: на месте деревянных домов стояли остовы печей и дымоходных труб; на месте каменных - обгорелые стены; большая часть церквей стояли обезглавленные, а колокольни без колоколов, расплавленных пожаром или упавших на землю. Но поразителен и процесс возрождения Москвы. Москва, не являясь правительственным центром, а оставаясь только помещичьим и купеческим городом, обнаружила великую силу воссоздания, почти в той же мере, в какой проявлялась она в 1613 году при первом государе из дома Романовых, царе Михаиле Феодоровиче. Уже в 1812 году, когда архиепископ Августин в декабре месяце устроил первый крестный ход из Кремля в память освобождения Москвы, здесь кипели плотничные работы, а к весне 1813 года сюда стали стекаться огромные массы каменщиков.
Начавшие снова выходить "Московские ведомости" писали о Москве в своем номере от 25 декабря 1812 года следующее: "Нет места, годного для жилья, которое не было бы уже занято. Торговля и промышленность распространяются с удивительной быстротой. Построено до 2800 временных лавок, и вся торговая площадь заполнена бесчисленным множеством продавцов и покупателей".
Император Александр 1 высоко ценил жертвы и заслуги Москвы в великом деле освобождения России от нашествия "двадесяти язык", с их грозным предводителем. Он выразил это в следующем своем манифесте, 30 августа 1818 года.
"Первопрестольной столице Нашей Москве
В достопамятный навсегда 1812 год, когда настояла надобность спасти Отечество от нашествия сильнаго и многочисленнаго врага, Мы, во изъявление уважения Нашего к сей Первопрестольной, древней Российской столице обратились с воззванием нашим наипервее к ней и не умедлили Сами предстать посреди оной. Усердие и ревность ея соответствовали Нашему ожиданию. Мы видели нещадящую никаких пожертвований горячую любовь ея к Нам и отечеству. Претерпенное потом ею от руки злодейства крайнее бедствие и разорение уязвило сердце Наше глубокою печалию. Но управляющий судьбами народов, Всемогущий Бог, избрал ее, да страданием своим избавит она не токмо Россию, но и всю Европу. Пожар ея был заревом свободы всех царств земных. Из поругания святых храмов ея возникло торжество веры. Подорванный злобою Кремль, обрушась, раздавил главу злобы. Тако Москва и подвигами и верностию и терпением своим показала пример мужества и величия. Имея все сие запечатленным в уме и в сердце Нашем, Мы с отеческою к ней любовию даже и во время самой войны не преставали пещися о всевозможном воспоможении разоренным ея жителям и во всех повелениях Наших главноначальствующему над Москвою о том подтверждали. Ныне же, по окончании столь многотрудной войны, по приведении в порядок расстроенных дел Европейских и по некотором необходимо-нужном пребывании Нашем в С.-Петербурге, восхотели Мы, как скоро могли, посетить сию достопочтенную делами и древностию столицу Нашу, дабы лично обозреть ее состояния и нужды, а притом ознаменовать пред целым светом незабвенныя заслуги ея, Божеским благословением осеняемыя, чужеземными державами уважаемыя и толико достойныя любви и благодарности от Нас и всего отечества. Для предания в потомственныя времена толь достославных ея деяний, повелеваем сию грамоту, всенародно изъявляющую ей Нашу признательность, хранить в Московских департаментах Сената.
Но еще ранее этого манифеста государь 25 декабря 1812 года решил воздвигнуть в Москве, в память Отечественной войны всероссийский памятник в виде храма Христа Спасителя, и в манифесте своем высказал следующее:
"В сохранение вечной памяти того беспримерного усердия, верности и любви к Вере и к Отечеству, какими в сии трудные времена превознес себя народ Российский, и в ознаменование благодарности Нашей к Промыслу Божию, спасшему Россию от грозившей ей гибели, вознамерились Мы в Первопрестольном граде Нашем Москве создать церковь во имя Спасителя Христа, подробное в чем постановление возвещено будет в свое время. Да благословит Всевышний начинание Наше! Да совершится оно! Да простоит сей Храм многие веки, и да курится в нем пред святым Престолом Божиим кадило благодарности позднейших родов, вместе с любовию и подражанием делам их предков".
Из значительного числа проектов этого храма государь в 1816 году избрал составленный академиком живописи Витбергом проект, поражающий своей колоссальностью. Местом для сооружения храма были избраны Воробьевы горы, между смоленской дорогой, по которой пришел Наполеон, и калужской, по которой ушел. Высота храма от вершины горы до креста равнялась 80 саженям, а от подошвы горы 110. Храм должен был состоять из трех ярусов, или трех храмов. Нижний, в виде параллелограмма, углублялся в землю горы и посвящался Рождеству Христову. В его катакомбы предполагалось перенести кости убитых в 1812 году воинов. По обеим сторонам нижнего храма простиралась колоннада в 300 сажен, предназначенная для истории побед Отечественной войны и манифестов того времени. На концах ее предполагалось поставить два памятника: один из пушек, отбитых у Наполеона во время его похода по России, а другой из взятых во время наших походов против него за границей до самого взятия Парижа. Средний храм в форме креста посвящался Преображению Господню, а верхний в виде круга Воскресению Христову. Изображая всю земную жизнь Христа Спасителя, храм этот трехчастным своим составом по замыслу художника символизировал тело, душу и дух человека. Исполинский храм венчался большой главой и четырьмя меньшими, на которых предполагалось поместить 48 колоколов и подобрать их так, чтобы звон их составил четыре музыкальных аккорда.
12 октября 1817 года в присутствии государя, царской семьи и прусского принца Вильгельма, впоследствии императора германского Вильгельма 1, состоялась торжественная закладка храма-памятника. Начались уже работы по его постройке, были затрачены четыре с лишним миллиона рублей, но грунт для такого тяжелого сооружения оказался слабым, и после смерти Александра 1 решено было прекратить работы на Воробьевых горах и избрать новое место для храма Христа Спасителя.
Император Александр 1, несмотря на истощение государственной казны войнами, деятельно занимался восстановлением Кремля, его башен, стен, дворца и соборов. Он приказал приобрести у митрополичьего кафедрального Чудова монастыря дом митрополита Платона и, обратив его во дворец, подарить своему брату великому князю Николаю Павловичу. Над этим зданием был надстроен новый этаж.
С любовью относясь к восстановлению Москвы из развалин, Александр Павлович, несмотря на множество дел, часто посещал ее. Так, прибыл он сюда после Венского конгресса 15 августа 1816 года и пробыл здесь до своих именин, 30 числа, когда подписал вышеприведенный манифест. Эти две недели сделались одним сплошным народным праздником в честь освободителя отечества и умиротворителя Европы. В следующем 1817 году он прибыл сюда со всей царской семьей и прожил до описанной выше закладки храма Христа Спасителя. В феврале 1818 года он снова посетил Москву и 20 числа с большим торжеством открыл на Красной площади памятник Минину и Пожарскому, изваянный скульптором Мартосом. Один из барельефов памятника изображал сбор пожертвований в Нижнем Новгороде, а другой - выход в 1612 году поляков из Кремля. Отсюда государь уехал в Варшаву. В это время, 17 апреля, родился в Николаевском дворце великий князь (будущий император) Александр Николаевич. Крещение, к которому снова прибыл государь, происходило 5 мая в Чудовом монастыре, где новокрещенный был положен на мощи святителя Алексия.
16 июня прибыл в Москву прусский король Фридрих Вильгельм с упомянутым выше принцем Вильгельмом.
При их встрече у дворца великая княгиня Александра Феодоровна взяла у кормилицы новорожденного Александра Николаевича и передала его Фридриху Вильгельму, причем император сказал прусскому королю: "Этот ребенок родился в Кремле, в древнем дворце русских царей, недалеко от колыбели фамилии Романовых и близ святых Иверских ворот, где чудотворный образ Богоматери бодрствует и печется о судьбах этого города и России". Эти слова государя произвели глубокое впечатление, и Фридрих Вильгельм много раз повторял их близким людям. Прусский король, прогуливавшийся по Москве и верхом и пешком, удивлялся городу, как феникс возрождавшемуся из пепла с чрезвычайной быстротой. Однажды, любуясь с Красного крыльца видом Москвы и сиявшими на солнце куполами церквей, он сказал: "С Москвой не может соперничать ни один город". "Да, сказал стоявший около него император Александр, - это святой город".
Этот государь оставил в Москве по себе память еще следующим: в Кремле, на месте Цареборисов-ского дворца, где ныне находятся казармы, перед которыми расставлены огромные орудия, начиная с царь-пушки, был под наблюдением князя Цицианова архитектором Еготовым выстроен дом для Оружейной палаты, которая и находилась здесь до 1851 года. В свое время это огромное здание по карнизам украшено было статуями и бюстами. Здесь были и Добрыня Никитич, и князь Холмский, и Ордын-Нащокин, и боярин Матвеев, и князь Голицын (времени царевны Софии), и другие. На барельефах были изображены: прием послов разных исповеданий св. Владимиром, принесение Владимиру Мономаху царских принадлежностей, покорение Казани, победы над турками при Чесме и Кагуле. Впоследствии все эти украшения были сняты, и здание было обращено в казармы.
При Александре 1 были отстроены сожженный со всеми вспомогательными учреждениями университет и университетская типография на Страстном бульваре. Заботясь о том, чтобы московское войско имело для своих упражнений в непогожее время крытое помещение, государь приказал построить на Моховой против университета экзерциргауз и из многих проектов этого здания избрал составленный генералом Бетанкуром. Производство работ было поручено генералу Карбоньеру, который построил это смелое и красивое по архитектуре здание в полгода. Между тем оно охватывает почти 80 сажен в длину, 21 в ширину и имеет огромную потолочную площадь, не поддерживаемую внутренними столбами. Ширина его стен 4,25 аршина, а фундамент углублен на 2 сажени. В царствование Александра 1 приобретено было у содержателя частного театра в конце Петровки, Медокса, место, где находилось его сгоревшее театральное здание. Здесь министерство двора в 1824 году построило великолепное здание Большого театра, которое, перестраиваемое после пожаров, существует до сих пор.
В черте Земляного города в царствование Александра Павловича в 1805 году были построены следующие гражданские здания: Александровский институт, на который государь пожертвовал 400 000 тысяч, его церковь во имя св. Александра Невского была освящена в 1812 году; училище ордена св. Екатерины, в память императрицы Екатерины II; Вдовий дом, построенный на средства Воспитательного дома, в память благотворительности императрицы Марии Феодоровны; Мариинская больница; Лазаревский институт и, наконец, огромные Покровские казармы.
В это же царствование основаны Странноприимный дом и больница графа Шереметева. Эти учреждения, созданные графом Николаем Петровичем по мысли его супруги Прасковьи Ивановны, помещаются в прекрасном по архитектурному стилю здании. Главный его корпус имеет форму полукруга. В галереях на лицевую и заднюю сторону устроены палаты для призреваемых. В самой середине лицевого корпуса устроена изящная снаружи и внутри церковь. Это здание не было сожжено и обезображено в 1812 году, потому что здесь жил какой-то из маршалов Наполеона.
Нашествие на Россию полчищ запада произвело у нас немалый переворот, сказавшийся подъемом нашего национального духа в государе, правящем классе и даже в литературе, что особенно заметно на Карамзине и Крылове и других; но стиль построек александровского времени остался по-прежнему подражательным: дома строились и украшались снаружи и внутри в стилях классическом и empire.
Москва горячо любила императора Александра Благословенного и трогательно встретила и проводила его гроб, когда он был перевозим в Петербург из Таганрога, где скончался 19 ноября 1825 года этот освободитель Москвы, России и Европы от владычества Наполеона. Незадолго до своей кончины государь назначил в Москву, в сане архиепископа, святителя Филарета, который, возведенный в сан митрополита, в течение полувека оказывал сильное влияние на московскую религиозно-нравственную жизнь.
В память императора Александра 1 его брат и преемник на престоле Николай Павлович у Тверской заставы выстроил в 1826 году Триумфальные ворота. Латинская и русская надпись гласит, что они посвящены "священной памяти императора Александра 1) восстановившего Москву из пепла и развалин".
При императоре Николае 1 в Москве сглаживались последние следы разрухи 1812 года; сама она ширилась в своем пространстве и населении и делала дальнейшие успехи в своей культурности. Правда, глубоких перемен в ней не было: она по-прежнему оставалась дворянско-купеческим центром, к которому тяготела Россия. Но то, что было в предшествующее царствование временным взрывом и проявлением русских национальных стремлений, стало при национально-консервативном направлении государя постоянным и господствующим ее направлением. В эту пору образованность Москвы сильно подвинулась вперед. Университет блистал такими профессорами, как Погодин, Шевырев, Соловьев, Грановский, Катков, Леонтьев, Иноземцев и другие. Журналистика Москвы подвинулась вперед, благодаря журналам профессора Надеждина . ("Молва" и "Телескоп") и Полевого ("Московский телеграф"). Сюда тяготели литературные урожденцы и не урожденцы Москвы, как Пушкин, Жуковский, Вяземский, Батюшков, С. Аксаков, Киреевский, Гоголь, Герцен, Тургенев и другие. Здесь сложились влиятельные кружки западников и славянофилов. Во главе первых стояли Станкевич и Грановский, во главе вторых Киреевский, Аксаков и Самарин. В Москве процветал и театр, на котором блистали такие звезды, как Мочалов, Каратыгин, Щепкин, (Садовский, Шумский и другие. Вообще за это время Москва, как культурный центр, стала влиятельнее Петербурга.
Николай 1, любивший Москву, что он показал особенно своими заботами о ней в холеру 1830 года, много трудов посвящал ее украшению. Главными его постройками в Москве, характеризующими его эпоху, были Большой Московский дворец и храм Христа Спасителя: они более носят на себе русский характер, чем сооружения XVIII и начала XIX веков.
Много забот посвятил император Николай 1 Кремлю. Прежде всего он восстановил разрушенный Арсенал и вдоль стен его приказал расставить под русскими орлами трофеи 1812 года - пушки, отбитые у "великой армии". Их всего 875; принадлежали они не одним французам, а и австрийцам, пруссакам, итальянцам и другим.
Новой постройкой этого государя в Кремле является здание Оружейной палаты на месте древнего конюшенного приказа, куда были перенесены государственные драгоценности и древности из здания, построенного императором Александром 1 на месте Цареборисовского двора и обращенного в казармы. Оно прежде не отапливалось и мало было приспособлено для хранения древностей. Николаевская Оружейная палата была окончена в 1851 году. Ему же принадлежит и постройка кавалерского корпуса, размещающего служащих при дворе.
Но самой главной и самой характерной для Николаевского стиля постройкой является Большой Кремлевский дворец.
"Кремлевский дворец мой, писал император Николай Павлович по случаю освящения в 1849 году своего нового сооружения, - изящное произведение зодчества, будет новым достойным украшением любезной моей древней столицы, тем более, что он вполне соответствует окружающим его зданиям, священным для нас и по соединенным с ними воспоминаниям веков минувших и великих событий отечественной истории". Величаво глядит он с высоты Кремлевского холма на расстилающиеся перед ним город и реку и со своим золотым куполом и шпилем издалека виден и гармонично сливается с древними кремлевскими сооружениями. Чем-то русским, как и от музыки Глинки, веет от этого дворца.
В громадном четырехугольнике, занимающем десятину с четвертью, дворец Николая 1 охватил собою древние терема, старинные дворцовые церкви и находящийся на внутреннем дворе храм Спаса на Бору. Дворец заключает в себе до 700 комнат, которые разделяются на парадные, с главными залами: Георгиевским, Александровским, Андреевским и Владимирским (в два света, почему дворец представляется трехэтажным), и жилые (государя и государыни, наследника, фрейлин и других придворных). Главный фасад обращен на юг к Москве-реке. Восточной стороной он соединяется с Грановитой палатой, с северной стороны с теремами, и западной с Оружейной палатой, переход которой обращен в зимний сад. Нижний этаж дворца устроен выступом, от чего на втором этаже образуется громадная терраса, с которой открывается прекрасный вид на Москву и ее окрестности. При закладке дворца, 30 июня 1838 года, под цоколь угла, где находится кабинет императора, положена была металлическая доска с надписью: "Заложен в царствование Императора Николая 1, под управлением министра императорскаго двора генерала от-инфантерии князя Петра Волконскаго и обер-гофмейстера барона Боде. Строителем был архитектор Константин Тон". Его проект лично рассматривал, исправлял и утверждал сам государь. 3 апреля 1849 года, в день Пасхи, в присутствии государя и всей царской фамилии совершилось освящение нового дворца.
В остальных частях своих Москва не подражала примеру императора Николая 1, очевидно, желавшего освободиться в зодчестве от западных стилей: она по-прежнему в частном строительстве шла по линиям ренессанса, барокко, рококо и ампира, делая иногда из них антихудожественные смешения. В самом быту своем, в высших классах она западничала, а в низших слоях, за Москвой-рекой, придерживалась той старины, которую впоследствии стал выводить Островский в своих комедиях из московского купеческого быта. Попытка К. С. Аксакова, уже после смерти императора Николая Павловича, ходить в русского покроя одежде, напоминавшей русское обмундирование ратников ополчения в Севастопольскую войну, считалась в интеллигентной среде чудачеством и кривляньем.
Но, несомненно, сам государь тяготел к старине, что видно из того, что он очень заботливо относился к реставрации старинных придворных храмов и царских теремов. Те же его влечения сказались и в выработке нового плана для постройки на новом месте обетного храма Христа Спасителя в память войны 1812 года.
Прекратив в 1827 году все работы по постройке этого храма на Воробьевых горах, государь сам выбрал место для нового сооружения, вблизи Кремля на Волхонке, на берегу Москвы-реки, где стоял Алексеевский женский монастырь, перенесенный по высочайшему повелению за Красный пруд. Составление проекта храма поручено было архитектору Тону, а проверка его и осуществление особому комитету.
Отвечая мыслям государя, зодчий этот отказался от колонн и обелисков Витберговского проекта, а также от его мистическо-христианских идей и в основу своего плана положил близкие нашему народу образцы русско-византийских храмов и, применяясь к ним, выработал совсем иной храм-памятник. Основание храма представляет квадрат, имеющий с каждой стороны по выступающему порталу, что придает ему вид четырехконечного креста. Здание увенчивается пятью главами, из которых средняя превосходит остальные своими грандиозными размерами: она поставлена на огромной круглой с большими окнами трибуне и видна за много верст от Москвы. Две четырехугольные трибуны меньших глав служат колокольнями. Внешние стены храма украшаются мраморными горельефами, избрать содержание которых было представлено митрополиту Филарету, а исполнение скульпторам Рамазанову, Логиновскому и Клодту. Бронзовые двери с изображением святых были поручены скульптору графу Толстому. Алтари должны быть устроены из белого мрамора, внутренние стены, а также коридоры облицованы разноцветном мрамором.
Высота храма определена в 48,5 сажен, пространство, занимаемое им, в 1500 сажен, а стоимость в 15 миллионов.
10 сентября была торжественно совершена закладка грандиозного храма. Но императору Николаю 1 суждено было лишь выстроить наружные стены его, а сложная внутренняя отделка выпала на долю его сына императора Александра 11 и внука - Александра III.
Важное значение для Москвы имела постройка Николаевской железной дороги, первого, если не считать Царскосельскую ветку, рельсового пути в России. Она, вместо нескольких суток путешествия в северную столицу на лошадях, приблизила ее к нам до одного суточного переезда, влияние Петербурга на Москву очень усилилось. Вместе с тем это сооружение императора Николая 1 положило начало созданию у нас целой сети железных дорог, средоточным узлом которых сделалась наша столица, вследствие чего увеличилось ее притягательное значение для всех отраслей русской жизни на юге, западе и востоке, до Сибири включительно. Но прежде дальнейшего соединения Москвы рельсовыми путями со всеми окраинами России, москвичам пришлось пережить Севастопольскую войну, повлекшую за собою очень много перемен в нашем отечестве.
Москва патриотически встречала и провожала войска и ратников разных ополчений в Крым, прилежно изготовляла перевязочные средства для раненых, собирала для них щедрые пожертвования, но мало думала о готовившихся важных переменах в России.
Для нее самая кончина Николая 1 в разгар Севастопольской войны была неожиданностью. Равным образом для громадного большинства нашего населения неожиданна была и перемена консервативного направления скончавшегося императора на новое, проводником коего явился его благостный сын, москвич по рождению, император Александр II. Радостными надеждами на реформы встретила его в Москве интеллигенция как западнического, так и славянофильского типа.
После заключения Парижского мира и коронации нового государя среди сверхнародных элементов повеяло новым духом; московское общество в клубах, открытых домах, и московская печать сильно заговорили о преобразованиях, главным базисом которых должно было стать освобождение крестьян от крепостной зависимости. Однако инициатива этого важного дела принадлежала самому государю. 30 марта 1856 года, принимая в Москве предводителей дворянства, Александр Николаевич передал им, что положение крестьян не останется неизменным и что дворянству необходимо принять это в соображение. Большинство московского дворянства стало на сторону этого преобразования и из своей среды выделило таких работников по подготовке этой реформы, как князь Черкасский, Юрий Самарин и другие. 5 марта 1861 года, в прощенное воскресенье, был объявлен в Москве манифест, 19 февраля изложенный по поручению государя знаменитым митрополитом Филаретом. Вопреки опасениям, мирно прошло в Москве и объявление манифеста и его осуществление в Московской губернии. Точно так же высшие слои московского общества очень сочувственно относились и к дальнейшим реформам этого царствования, как создание нового гласного суда, земство, городовое положение, всеобщая воинская повинность, расширение свободы печати и прочее. Было, конечно, недовольство ими в крайне консервативных кругах и в радикальных элементах. Последние жаждали полного ниспровержения существующего государственного и общественного строя, по теоретическим тенденциям, не находящим осуществления и на своей родине, западе, где они остаются мечтаниями разных революционеров.
Однако московские революционеры выставили из своей среды таких людей крови и насилия, как Каракозов, Нечаев и Гартман. Но это были элементы наносные, чуждые коренной Москве.
Государь же был не склонен делать уступки даже умеренным западникам и желал оставаться на национально-исторической почве. В одном из московских адресов (он был написан М.Н. Катаковым) сказано: "В твоих, Государь, новизнах наша старина слышится..."
И Москва чутко откликалась на национальные тоны царствования императора Александра II. Уже выбор им для коронации своей дня Бородинской годовщины звучал этими тонами. То же послышалось в Москве и при восстановлении на Варварке палат бояр Романовых, где была колыбель родоначальника царствующего Дома Михаила Феодоровича. Особенно силен был в Москве подъем национального чувства, когда поляки, поддерживаемые Наполеоном III и англичанами, подняли мятеж ради отторжения не только своей отчизны, но и всей западной России с Киевом и Смоленском. Выражением воззрений коренной Москвы явился в это время М. Н. Катков, в своих Московских ведомостях ярко и сильно разработавший польский вопрос в его кровавой призрачности. Государь, вопреки господствовавшим в Петербурге космополитическим веяниям, враждебным русскому патриотизму, мощной политикой своей одобрил стремления и настроения Москвы. И в семидесятых годах Москва, выразителем воззрений которой стал И. С. Аксаков, горячо стала на сторону славян Балканского полуострова, поднявшихся против угнетавших их турок. Сербы начали войну с ними, благодаря поддержке Москвы и денежными средствами, и добровольцами, и во главе своей армии поставили генерала М. Г. Черняева. Когда сербы были разгромлены, император Александр II прибыл в Москву и в Кремлевском дворце объявил собравшимся чинам и сословиям, что он, щадивший долго русскую кровь, потребовал теперь от Турции, чтобы она прекратила войну с Сербией и обеспечила славян от угнетения. Москва с энтузиазмом отнеслась к скоро начавшейся нашей войне с турками в 1877- - 1878 годах, которая привела к созданию Болгарии, расширению Сербии и Румынии и улучшению положения всех христианских подданных Турции.
Вообще в Москве в это царствование поднялось национальное самосознание, которое поддерживали в ней Катков, Аксаков, Самарин, Погодин, Гиляров и другие, боровшиеся против петербургского космополитизма и западничества. Сильно поднялось здесь национальное направление в печати, вызвавшее к бытию ряд новых периодических изданий, как "Русская беседа", "День", "Москва", "Москвич", "Современные известия" и другие.
Число учебных заведений у нас быстро множилось: возникли Лицей цесаревича Николая, Техническое училище, Петровская земледельческая академия, Комиссаровское и Дельвиговское училища, несколько гимназий, два реальных училища, женские гимназии, Филаретовское училище и целый ряд городских школ, основанных думою по новому городовому положению...
В это же царствование открыт был Румянцевский музей с огромной библиотекой, возникло Московское археологическое общество, основанное графом Уваровым; в связи со всероссийской художественно-промышленной выставкой в Москве по поводу 200-летия с рождения Петра Великого, основан был Политехнический музей; положено было основание ставшему под августейшее покровительство наследника цесаревича Александра Александровича Историческому музею; открыт был Зоологический сад.
Для лечения москвичей возникали новые больницы, как Вторая городская, Сокольническая (Дервизовская) и Щербатовская (на Садовой) и другие, а также целый ряд благотворительных учреждений разного назначения.
Москва обогатилась еще двумя новыми памятниками. На Тверском бульваре был поставлен изваянный Опекушиным прекрасный памятник А. С. Пушкину, а на Лубянской площади - павшим под Плевной гренадерам.
В это царствование к Москве подошли новые железные дороги, как Нижегородская, Рязанская, Троицкая, Курская и Брестская, что значительно усилило промышленность и торговлю Москвы. В ней возникло много новых фабрик, заводов, банков, начиная с Конторы государственного банка и разных акционерных предприятий.
В это время в Москве утрачивает свое прежнее преобладающее значение дворянство, отъезжавшее отсюда в свои поместья, на земскую службу и в Петербург на государственную. Подъем русского национального направления стал сказываться на московском зодчестве) которое начало клонить в постройках к русскому стилю. В этом стиле были выстроены Исторический, Политехнический и Художественно-промышленный музеи. Даже начали и частные домовладельцы строить свои дома в этом стиле.
Еще более значения для воскрешения в Москве русского народного духа имело царствование императора Александра III. Покровительство этого государя всему русскому национальному еще более подняло в Москве ее исторический дух и ее предания. Это сказалось на новой всероссийской выставке 1882 года (на Ходынском поле), где дано было предпочтение чисто русским произведениям искусства и промышленности. К коронованию государя в 1883 году наш Кремль приведен был в лучший порядок, были реставрированы соборы и была расписана стенною живописью Грановитая палата в том виде, в каком она была встарь, при царе Алексее Михайловиче; стали открываться под руководством знатока истории Москвы И. Е. Забелина одна за другою палаты Исторического музея с русскими древностями, устроены были новые помещения для патриарших библиотеки и ризницы. Императорские театры отданы были в заведование А. Н. Островского и А. А. Майкова; что сказалось на наших сценах падением итальянской оперы и переводных драматических пьес, замененных произведениями русской оперы и русской драмы. Стали возникать частные театры русского характера. Московской консерватории дарованы были значительные средства на постройку нового большого здания. П. М. Третьяков открыл для публики свою грандиозную галерею русской живописи. Картинные выставки стали давать несравненно более чисто русского характера произведений. Здания в русском стиле стали все чаще воздвигаться в Москве. Укажем на городскую думу, торговые ряды на Красной площади. И дома частных лиц больше и больше стали красоваться русскими фасадами и орнаментами. Москва впервые после Петра 1 стала решительнее входить в самое себя, возвращаться к своей исторической самобытности, освобождаясь от чужого, наносного. Во главе Москвы ее генерал-губернатором и командующим войсками ее округа был поставлен связанный своим детством с нашей столицей горячий ревнитель русской истории великий князь Сергей Александрович. При нем в Кремле построен был и открыт памятник царственному москвичу императору Александру II, и стало легче дышать и развиваться коренной Москве. В это же царствование московское купечество, обогащенное покровительственной системой, на свои пожертвования выстроило целый ряд университетских клиник на Девичьем поле.
Государь император Николай Александрович, следуя по стопам своего родителя, с выдающейся любовью относился к своей древнепрестольной столице, что он выразил уже вскоре после восшествия своего на всероссийский престол, когда, сопровождая гроб своего родителя императора Александра III, прибыл вместе с ним в Москву и когда именно в ней наметил место для памятника царю-миротворцу, на который с поразительным изобилием потекли всенародные пожертвования. После своего священного коронования государь император со всею своей августейшей семьей много раз посещал нашу столицу. Двукратно он жил здесь на Страстной неделе и проводил с москвичами дни светлого праздника. Эти пребывания отмечены были поучительным для всех москвичей и немосквичей, посещающих сердце России, высочайшим паломничеством по всем святыням и историческим достопамятностям нашим. Достопримечательно, что его величество своим посещением подземелья Чудова монастыря привлек впервые взоры всех к давно забытому месту мученической кончины святейшего патриарха Гермогена, ныне причтенного к лику святых.
Еще более памятны посещения Москвы государем императором с его августейшей семьею и другими особами царствующего дома. Так, в мае 1912 года, в присутствии их величеств, близ храма Христа Спасителя был открыт и освящен грандиозный памятник царю-миротворцу, императору Александру Александровичу. Скоро после этого, но уже по отъезде царственных гостей, на Тверской площади, против дома генерал-губернатора открыт был другой памятник умершему в Москве, еще в царствование императора Александра II, народному любимцу генералу М.Д. Скобелеву.
В августе того же года государь после чествования столетия Отечественной войны 1812 года в Бородине прибыл на юбилейные празднества в Москву. Из ряда тогдашних торжеств особенно выдался величественный крестный ход на Красную площадь 30 августа. В это время с особого возвышения при громадном собрании духовенства, войска и народа был прочитан следующий высочайший манифест:
"Вспоминая ныне великий подвиг народа Нашего, Мы призываем всех верных Наших подданных вместе с Нами возблагодарить Господа Сил за милость, явленную Им Отечеству Нашему в годину испытаний, и вознести к Престолу Всевышнего горячую молитву: да пребудут во веки веков в памяти народной высокие примеры военной и гражданской доблести предков в Отечественную войну; да воодушевятся сими примерами все верные сыны России в доблестном служении Родине и да ниспошлет Нам Всемогущий святую помощь Свою в исполнении непоколебимого желания Нашего - в единении с возлюбленным народом Нашим направлять судьбы Державы Нашей к славе, величию и преуспеянию ея".
Воспроизводим один из моментов движения по Красной площади этого крестного хода, в котором следовали их величества, в предшествии митрополита Владимира. В этом же 1912 году Москва чествовала 17 февраля трехсотлетие с кончины святейшего патриарха Гермогена. В 1913 году этот священномученик в пасхальные дни был причтен к лику святых, а его церковное прославление было совершено 12 мая. В 1914 году будет совершено открытие его мощей, почивающих в Успенском соборе.
В 1913 году празднованием трехсотлетия с воцарения родоначальника дома Романовых завершился в Москве целый ряд юбилейных чествований, начатых 19 февраля 1911 года празднованием пятидесятилетия освобождения крестьян, в память коего на Миусской площади заложен строящийся на всенародные пожертвования собор во имя св. Александра Невского, - ангела царя-освободителя.
Романовские же юбилейные торжества начаты были в Москве с 21 февраля, т. е. с того дня, когда был избран на царство первый государь из царствующей династии Романовых. В память этого в прежней Романовской вотчине, селе Покровском (ныне Покровская община сестер милосердия), на пожертвования московских монастырей устроена большая, прекрасно оборудованная больница. В марте же 1913 года в митрополичьих покоях Чудова монастыря была устроена выставка церковно-исторических памятников царской эпохи романовского периода. Здесь были собраны драгоценные вклады первых государей этой династии в разные храмы. Из выставленных здесь вещей многие представляли собственноручную, нередко художественную работу русских цариц и царевен. Продолжавшаяся до октября месяца выставка эта привлекла живое внимание не только москвичей и приезжих из разных концов России, но и множества иностранцев, восхищавшихся драгоценными памятниками нашей доброй старины.
Средоточием же юбилейных Романовских торжеств в Москве были майские дни пребывания в древнепрестольной столице их императорских величеств с их августейшею семьею и особами императорского дома. Грандиозен был въезд царственных гостей в Кремль с Александровского (прежде Брестского) вокзала через всю Тверскую улицу в вековечные стены Кремля. У Спасских ворот их встретил величавый крестный ход с московским митрополитом Макарием во главе. Отсюда сопровождаемый святынями государь пешком направился в Архангельский собор на поклонение гробнице своего прародителя царя Михаила Феодоровича, где он своею рукою затеплил сооруженную на личные свои средства драгоценную лампаду и где над гробницами первых представителей царствующего дома великий князь Петр Николаевич соорудил прекрасную сень в древнерусском стиле. На следующий день происходил высочайший выход в Кремлевские соборы, причем их величества молились в Успенском соборе у гробницы новопрославленного святителя Ермогена и в недавно освященном первом храме в его имя в подземелье Чудова монастыря. В тот же день государь император с августейшими дочерьми и своими родными подробно осматривал Романовскую выставку и изволил посетить палаты бояр Романовых на Варварке. На другой день состоялось высочайшее посещение Новоспасского монастыря, и "усыпальницы царских пресветлых предков", находящейся в этой обители.
Вообще в царствование Николая II Москва продолжала развиваться вширь и ввысь. Число ее жителей, увеличивающееся каждые десять лет на 20%, достигло теперь цифры 1 700000 и уже не умещалось в пределах Камер-коллежского вала, линия которого простирается на 35 верст. Жители Москвы уже начинают заселять еще новый, более обширный концентрический круг, который образовала недавно опоясавшая Москву Окружная железная дорога. Она соединила между собой старые железные дороги с такими новыми, как Брянская и Павелецкая. В пределах нового концентра образовались такие новые большие поселки жителей, какие мы видим в прежней Марьиной роще и за Крестовской и Бутырской заставами. Заселению же окраин сильно способствует выстроенная огромная сеть электрических трамваев. Кроме того, и вдоль самых линий железных дорог стали строить зимние дома, которые начинают смыкать старые дачные местности (Пушкино, Перово, Кусково, Останкино, Кунцево, Одинцово) с Москвой.
Соответственно с этим вокруг нее и в ней самой растет из года в год количество торгово-промышленных заведений; умножаются школы и другие просветительные учреждения; возникают новые благотворительные учреждения; увеличивается и городское благоустройство, что выражается тем, что развивается водопроводная и канализационная сеть (новый Рублевский водопровод и новые поля орошения), расширяется площадь замощения Москвы, заведено электрическое освещение и т. п.
Но нельзя скрыть и отрицательных явлений в истории Москвы в XX веке. Те, кому было нужно устроить, пользуясь общей растерянностью во время нежданной и неудачной дальневосточной войны, смуту в России, избрали именно Москву центром для революционных выпадов. Они сделали ее местом нелегальных съездов, убийств, экспроприаций, а в 1905 году инсценировали здесь даже баррикады. Немало пролилось в это печальное время крови неповинной. Еще в начале смуты убит был в самом Кремле великий князь Сергей Александрович, так горячо любивший Москву и так много сделавший для подъема национального ее значения. Он погребен в художественно устроенном храме между Чудовым монастырем и Николаевским дворцом, а один из его полков на месте его убиения поставил величавый крест, сработанный по рисункам В. М. Васнецова.
Говорят также, будто коренная Москва вымирает и сменяется пришлой, причем указывают на то, что в огромном количестве ее населения только 27% составляют потомственные москвичи, а остальные 73% суть пришлые элементы, среди которых немало инородцев; но по поводу этого нужно сказать, что судьба всех огромных центров, как Париж, Лондон, Берлин и другие такова, что в них три четверти пришлого (рабочего, торгового и учащегося) населения. Но по этому поводу должно сказать, что часть этого пришлого населения, оставаясь здесь навсегда, делается оседлым в Москве. Примечательно же, что она привлекает к себе в пришлом населении в огромном большинстве именно людей русских православного вероисповедания. Статистика показывает, что у нас на 100 человек приходится 92 русских, православного исповедования и только 8% инородцев и инославных. Значит, Москва по-прежнему неизменно остается православно-русским городом.
Указывают еще и на то, что сама внешность Москвы быстро меняется, особенно с начала XX века. При этом имеют в виду, что у нас слишком спешно множатся громадные дома американского типа, от 7 до II этажей, тогда как до этого Москва любила невысокие особняки и из высоких допускала только трехэтажные дома. Много Москва сменила у себя архитектурных мод: ренессанса, барокко, рококо, ампира и даже декадентства. Ненадолго, конечно, удержится здесь и мода американская; Москва не обратится ни в Нью-Йорк, ни в Чикаго с их небоскребами; она останется русским городом в самом устройстве своих жилищ. Недаром небоскребы, затемняющие соседним домам свет солнечный и ослабляющие циркуляцию воздуха, вызывают против себя большой ропот.
Вообще, оглядываясь на семивековое прошлое Москвы, убеждаешься, что сила ее, легко переживающая всяческие перемены, невзгоды и беды, черпается из исторических глубин всея Руси, ее великих государства и народа, из недр Русской земли. Велика сила Москвы в ее громадном населении, в обилии в ней просветительных и благотворительных учреждений, удобствах и удовольствиях своей жизни, в богатствах своих промышленности и торговли, но еще большая сила и власть Москвы заключается в ее истории, в мощи ее государственно-церковных преданий.
Недалек и восьмивековой предел исторической жизни Москвы: от него отделяют нас всего только 33 года. Пожелаем же ей и до 1947 года по-прежнему сохранять упругость своей народной самобытности.
"Москва, Москва! Как много в этом звуке для сердца русского слилось, как много в нем отозвалось", - говорит. С. Пушкин.
|