История Москвы, не только по отношению к ее государственным силам, но и в других сторонах ее жизни, как-то: в церковной, образовательной, промышленной, ремесленной и т.д., пошла уже легче после тяжелой, но и важной эпохи Димитрия Донского. После этого уже скоро Иоанн III и его сын Василий III сделали Москву единым и сильным центром всей Северо-восточной Руси, не только в политическом, но и в культурном отношении. Она стала видна и за русскими пределами.
Правление Василия Димитриевича (1389 - 1425) немало подготовило для этого условий. Хотя этот великий князь остался, по смерти отца, шестнадцатилетним юношей и находился еще под опекой своей матери, но он уже был умудрен большим и разнообразным опытом: еще двенадцатилетним отроком он был послан Димитрием Иоанновичем в орду, чтобы там тягаться о великокняжеском столе с Михаилом Тверским. Хан оставил отрока-князя в плену у себя в качестве заложника, за московский долг в 8000 рублей. Но энергичный княжич, насмотревшись на тамошние смуты, "умысли крепко с верными своими доброхоты" и бежал в Молдавию к воеводе Петру, затем был в Пруссии, где виделся с Витовтом и сговорил за себя его дочь княжну Софию и только после четырехлетнего отсутствия, в 1387 году, воротился в Москву.
Князь с таким ранним опытом, естественно, быстро вошел в политику московских князей-собирателей. По смерти отца он был возведен на Владимирский престол ханским послом Шахматом. Семнадцати лет он женился на Софье Витовтовне и потом принудил своего дядю Владимира Андреевича, уходившего даже в новгородские земли, заключив с ним договор, признать себя его братом и обязаться "всести на конь", когда придется садиться на коня великому князю; затем ездил в орду, где "умздил" Тохтамышевых князей и получил ярлык на Нижегородское княжение и присоединил его к Москве с помощью тамошних бояр, во главе которых стоял Василий Румянец. В это время Москва лишилась своего великого молитвенника и советника - преподобного Сергия (25 сентября 1392 года). Вольнолюбивых новгородцев великий князь смирял силою оружия; а когда жители новгородского пригорода Торжка убили московского доброхота, некоего Максима, то великий князь, захватив 70 тамошних жителей, замешанных в этом деле, приказал публично казнить их в Москве: им рубили руки и ноги и при этом приговаривали: "так гибнут враги великого князя".
С твердостью духа великий князь относился и к страшным татарским завоевателям: Тамерлану и Эдигею. Когда "железный хромец", покоривший Туркестан, Персию, Индию, Сирию и Малую Азию, победив могущественного турецкого султана Баязеда, направился после победы над Тохтамышем к московским границам, молодой князь поспешил собрать северное ополчение и поручил свой стольный город дяде своему князю Владимиру Андреевичу. Но спасение Москвы зависело не от оружия, а от Божией помощи; и это было важным моментом в религиозной жизни Москвы.
В то время, как народ со страхом ожидал к себе завоевателя, который на пути своем оставлял пирамиды человеческих голов, великому князю и митрополиту Киприану одновременно пришла мысль перенести из Владимира в Москву чудотворную икону Божией Матери, которая была написана евангелистом Лукою и перенесена во Владимир из киевского Вышгорода Андреем Боголюбским. Весть об этом ободрила москвичей, и они огромными толпами, с митрополитом во главе, великокняжеской семьей и князем Владимиром, вышли навстречу Заступнице на край Москвы, на Кучково поле, и со слезами молились пред иконой. В 1895 году Москва торжественно отпраздновала пятисотлетие этого достопамятного события.
В это самое время, испуганный видением Небесной Девы, предшествуемой святителями и окруженной легионами ангелов, Тамерлан поворотил назад от Ельца в степи. Потеря чудотворной иконы, которая и теперь находится в нашем Успенском соборе, еще более ослабила авторитет стольного Владимира. На месте встречи иконы построен был Сретенский монастырь и установлен был, совершаемый и теперь, 26 августа, крестный ход. Делал нашествие на Москву и Эдигей, победитель Витовта на Ворскле, за то, что Василий Димитриевич не хотел платить ему дань; подходил он и к кремлевским стенам, но, боясь огнестрельного оружия, не решился на приступ и расположился лагерем на зимовку в селе Коломенском.
Но тревожные вести из Сарая заставили этого хана возвратиться в орду. Мы приводим ниже рисунок, изображающий последовавшее за этим возвращение великого князя в Москву и его свидание с князем Владимиром Андреевичем.
В это княжение Москва двукратно погорала: 22 июня 1390 года, на посаде (впоследствии Китай-город) "неколико тысяч дворов сгоре". Через 5 лет в том же посаде снова "сгоре неколико тысяч дворов". Так велика уже была в это время Москва и, благодаря обилию в ней сил, столь быстро возрождалась.
Вообще наши историки склонны уменьшать проявления жизненных и культурных сил Москвы в эту эпоху. Между тем это не оправдывается фактами. Напротив, из летописных свидетельств того времени ясно видно, как росла Москва не только в числе своих жителей и военной силе, но и в других отношениях.
Несмотря на то, что татары Тохтамыша пожгли массу рукописей и книг, кои с разных сторон "были спроважены в Москву, сохранения ради, и были наметаны в церквах до тропа (стропа или свода)", русская письменность в это княжение поднялась опять, благодаря трудам митрополитов Киприана, Фотия, а также Епифания Премудрого, Кирилла Белозерского и других. Многие рукописи данной эпохи обильно украшены прекрасными миниатюрами, орнаментом, или узорочьем, заглавными буквами и заставками. Здесь искусные мастера рукописного дела проявляли немало самобытного русского творчества. В это время в Москве, кроме пергамента, продолжали писать на бумаге хлопчатой и тряпичной. Равным образом русское зодчество и живопись в Москве успешно продолжали развиваться. Храмовая история Москвы, кроме упомянутых выше монастырей Вознесенского, Рождественского и Сретенского, обогатилась еще новыми сооружениями.
Василий Димитриевич построил на дворе своем церковь Благовещения, которая стала придворною великокняжескою. В ней совершались крещение членов государевой семьи и их бракосочетания (венцы брачные хранятся теперь в Успенском соборе). Сюда великий князь перенес найденную заделанной в стене Суздальского собора святыню - "Страсти Господни", именно часть крови Спасителя, камень от гроба Его и терновый венец.
За храмом Благовещения, на башне великокняжеского дворца, в 1404 году Василий 1 устроил первые в Москве боевые часы, которые за 150 рублей (около 30 фунтов серебра) поставил пришедший с Афона сербин Лазарь. На часах была сделана механическая фигура человека, выбивавшего молотом каждый час. Народ дивился этому, как чуду. Летопись говорит об этих часах: "сей же часник наречеся часомерье; на всякий же час ударяет молотом в колокол, размеря и разсчитая часы нощные и денные: не бо человек ударяше, но человековидно, самозвонно и самодвижно, страннолепно некако сотворено есть человеческою хитростью, преизмечтано и преухищрено..."
Заведенное в Москве собственною рукою св. Петра митрополита иконописное художество продолжало развиваться, и число "дружин русских иконников" в Москве умножалось. В среде их продолжал работать знаменитый Андрей Рублев, писавший для Троицкого собора иконы. Его кисть ценилась так высоко, что писанные им иконы более 150 лет служили, как свидетельствует Стоглав, образцами для русских художников-иконописцев и назывались "рублевыми". По летописным известиям, в 1405 году вместе со старцем Прохором из Городца, вероятно, Радонежского, и Феофаном Гре-чиным Андрей Рублев расписывал придворный Благовещенский собор. Можно думать, что древние фрески, ныне открытые в каменном соборе, были копиями с рублевских. Тот же Феофан и Симеон Черный с учениками расписывали и церковь Рождества Богородицы, что на государевом дворе. Поступивши в Андроников монастырь, Андрей Рублев потрудился для иконописи и этого монастыря, где и был погребен. Кроме него, иконописным искусством в Москве славились еще Игнатий, Даниил Черный и Кнаш.
Вместе с тем в Москве стали теперь развиваться разные ремесла, как, например, литейное, чеканное и даже ювелирное. Относительно первого любопытно следующее известие Псковской летописи.
В 1420 году псковичи наняли какого-то Феодора с дружиной покрыть свой Троицкий собор новыми свинцовыми досками за 44 рубля; но ни во Пскове, ни в Новгороде не нашлось такого мастера, который бы умел отливать такие доски. Послали к немцам в Юрьев, а те мастера не дали. Тогда из Москвы, от митрополита Фотия, был прислан искусный мастер; он научил псковскую дружину лить доски и уехал назад. Очевидно, Москва, рядом с политическим своим совершенствованием, шла вперед и в технике разного рода. Так, здесь процветало искусство делать украшения для икон из дорогих металлов, камней, жемчуга и финифти; особенно славились изделия некоего Парамши, золотых дел мастера. В духовных грамотах московских князей (с Иоанна II до самого Василия 1) не раз упоминаются золотые иконные оклады и кресты работы этого ювелира, равно как и некоторых других. Василий Дмитриевич в своем духовном завещании упоминает о поясе золотом с каменьем, который сковал сам ("Собр. Госуд. грамот и договоров", т. 1, стр. 73).
Чеканка монеты при Василии 1 тоже подвинулась вперед. Мы имеем 17 разных чеканов серебряной монеты этого времени. Надписи и штемпеля на них свидетельствуют уже о подъеме государственного сознания. Так, кроме надписей: "князя великого Василия", или - "Василия Димитриевича", мы встречаем здесь и следующие слова: "Князя Василия всея Руси". Хотя на монетах его в арабских легендах упоминается и имя хана Тохтамыша, но указанная надпись свидетельствует, что годы нашей зависимости от Золотой орды уже были сочтены.
Примечательны также на некоторых монетах этого князя эмблемы воинственного характера: схожий с литовским гербом всадник. Этот конник, но не с мечом, а с копьем, как увидим ниже, изображен на печати этого князя. Недостает только дракона под ногами коня, чтобы вполне сформировалась та эмблема, которая стала гербом Москвы. Но и дракон под конем появляется скоро, именно - на монетах Василия II.
На монетах же Василия 1 преобладает мирный конник, именно - сокольничий с птицей в руке. Всадник этого последнего типа встречается чаще первого и не сходит с монет и последующих княжений, как бы конкурируя с конником военного типа и вместе с тем как бы готовясь стать государственным гербом Москвы. Заслуживает внимания нумизматов и вообще археологов то, что эта эмблема совпадает с русским иконографическим изображением св. мученика Трифона, тоже с соколом в руке. В честь его была построена церковь в селе над Великим прудом, или просто в Напрудском, которое упоминается в целом ряде духовных завещаний, начиная с Иоанна Калиты, и которое лежало "на Сокольничьем пути", о коем тоже весьма заботливо говорят великокняжеские завещания ("Государственные грамоты и договоры". Т. 1). Позднейшие устные сказания, передающие поэтическое предание о построении здесь церкви царским сокольничим, приурочивают это к царствованию Иоанна Грозного и даже Алексея Михайловича. Но никакого нет сомнения, что здесь уже при Калите существовал храм: это видно из того, что Напрудное называлось селом; а село отличается от деревни именно церковью. Искусственное гидравлическое сооружение здесь Великого пруда указывает на то, что это урочище очень ценилось великими князьями. По преданию, именно здесь происходила охота государей с соколами и кречетами "на мокрую", или водяную, птицу, тогда как "на верховую птицу" они охотились в Сокольниках. Наверно, в селе над Великим прудом издавна, еще до Василия 1, жили великокняжеские сокольники и другие ловчие. Вот почему знатокам русских древностей следует обратить внимание на совпадение нумизматического и даже геральдического изображения всадника с соколом в руке с иконографическим изображением его в церкви бывшего села Напрудного. Это обещает немало интересных выводов. Приводим выше две монеты Василия 1 с изображением конного сокольника и печать князя Патрикеева, конца этого столетия, с таким же гербом.
Подвигаясь в развитии различных отраслей техники, Москва при Василии 1 пыталась усилить себя и в военном отношении еще новою крепостью. Наряду с каменным Кремлем, с его "забралами градными, вратами железными и стрельницами, замыслиша в 1394 году укрепление посада", то есть Китай-города. Из летописи невидно, замышлено ли было поставить здесь каменные стены или деревянные и даже земляные, но, судя по тому, что не остановились пред огромными даже убытками, крепостные сооружения должны были стать весьма серьезными. Вот что по этому поводу говорит летопись: "замыслиша ров копати и почаша с Кучкова поля (от Сретенского монастыря), а конец в Москву-реку, шириною в сажень, а глубиною в рост человека. Много бысть убытка людям, потому что поперег дворов копоша и много хором разметаша". Но это, очевидно, очень большое предприятие, к сожалению, не имело успеха; летопись к приведенным словам прибавляет: "а не учиниша ничтоже и ничего не доспеша". Так посаду и пришлось еще долгое время стоять без укреплений; и при вражеских нашествиях, из опасения "примету (осады)" Кремля, посадские дома не раз приходилось сжигать, а жителям, если не хватало места за кремлевскими стенами, прятаться в лесах. Но Москва вошла уже в такую силу, что и после таких пожаров с удивительною быстротою поднималась из пепла. Она в это время уже имела значительное количество улиц. Самая большая из них называлась Великою и шла мимо Кремля, вдоль Москвы-реки, до местности (Васильевского луга), занимаемой теперь Воспитательным домом. Странно, что наши историки вскользь говорят о всех указанных нами проявлениях культурного роста Москвы. Быстрота же его имеет тем большую для нас цену, что он шел и самобытно и среди очень неблагоприятных условий. Москву все еще сильно теснили и орда, и Литва, и разные удельные князья; несмотря на это, она быстро преуспевала в разных отраслях своей жизни.
Чрезвычайно интересно дошедшее до нас современное портретное изображение великого князя Василия Димитриевича и его супруги. Оно находится на саккосе митрополита Фотия, хранящемся в патриаршей ризнице. Это облачение покрыто с обеих сторон вышитыми по голубому атласу золотом, серебром и шелком изображениями святых и праздников; но, что особенно для нас любопытно, - на передней стороне саккоса, внизу его, изображены направо от зрителя: московский великий князь Василий Димитриевич и его супруга Софья Витовтовна, а налево - греческий император Иоанн Палеолог и его супруга императрица Анна, дочь Василия 1 и Софьи (раньше этого брака Василий 1 посылал его отцу, теснимому турками, большие дары, состоявшие из серебра); рядом с византийским императором изображен и сам митрополит Фотий. Три последние лица обозначены греческими надписями, а наши великие князь и княгиня - славянскими. Василий 1 на этом портрете имеет мужественное лицо, с черными усами и умеренною бородою, раздвоившеюся в конце. На нем низко подпоясанный кафтан красного цвета с клетками и узкие зеленые шаровары, запрятанные в высокие сапога из красного сафьяна, в трех местах перехваченные застежками; сверху накинут довольно короткий плащ, или "приволока", зеленого цвета, с золотыми разводами, на синей подкладке. На правой руке видно золотое запястье; этою рукою он держит скипетр, унизанный жемчугом. На голове великого князя сквозной золотой венец,
с крестами вверху и с красной бархатной тульей. На великой княгине Софье род сарафана из серебряной парчи, с красными клетками в золотых рамах; сарафан украшен золотым ожерельем, с таким же передником и поясом. Сверх сарафана шубка, или длинный плащ, золотой, с серебряными кругами и синими и красными крестами. На княгине венец почти такой же формы, как на ее супруге. Это изображение весьма важно не только в иконографическом отношении, но и для истории московских одежд. Император Иоанн Палеолог и его супруга изображены в византийском царском облачении, с нимбом, или венцом святости, вокруг головы. Митрополит Фотий представлен в золотом саккосе, с крестами в красных кругах; сверх саккоса омофор серебряный, с золотыми крестами. Голова Фотия не покрыта, видны густые черные волосы и окладистая борода; вокруг головы такой же нимб, как и у других изображенных святителей.
Василий Димитриевич от Софьи Витовтовны имел пятерых сыновей и четырех дочерей, а именно: Юрия, Ивана ("зело превожделеннаго ему"), Василия, Даниила и Симеона; дочерей: Марию, бывшую за боярином и воеводой князем Юрием Патрикеевичем (сыном литовского князя Патрикея Наримонтовича), Василису, бывшую в первом браке за Александром Брюхатым, а во втором за Александром Взметнем, князьями суздальско-нижетородскими, Анну, выданную за византийского императора Иоанна Палеолога, и Анастасию, бывшую за киевским князем Александром (Олельком) Владимировичем, внуком Ольгерда.
Наследником, по второй духовной Василия 1, за смертью всех других сыновей объявлен был, под опекой его матери и деда Витовта, Василий Васильевич. Ему всего было десять лет, когда умирал его отец. Никоновская летопись рассказывает о рождении его следующее. Когда во время родов великая княгиня стала изнемогать и, казалось, умирает, великий князь послал в храм Иоанна Предтечи к известному ему святостью жизни старцу и просил помолиться о роженице. Тот сказал, чтобы государь молился Богу, его Пречистой Матери и покровителю великокняжеского рода - Логину-сотнику, а о княгине бы не скорбел, потому что она выздоровеет и в этот же вечер родит ему сына. Когда это последнее сбылось, в келью великокняжеского духовника, у Спаса на Бору, кто-то стукнул и сказал: "иди, нарцы имя великому князю Василию". Духовник, взявши необходимое, вышел из кельи, но посланного не нашел. Идя в великокняжеский дворец и встретив на дороге посланного, узнал, что тот у него еще не был и лишь только первый идет к нему, никого другого не посылали из дворца. "Мне же, - говорит летописец, - о сем Стефан диак сказа, а о прежнем проречении старец Дементий печатник, а сему поведа великая княгиня Мариа (супруга Василия II)".
Великий князь Василий Димитриевич погребен в Архангельском соборе, около южной стены. На надгробии сделана следующая надпись: "В лето 6933 - -1425 года, февраля в 27 день, преставился благоверный князь великий Василий Димитриевич".
Здесь мы приводим две печати этого великого князя: одну с изображением его ангела Василия Великого, другую - всадника с копьем в руке.
История княжения Василия Васильевича (1425 - 1462) ясно показывает нам, что даже междоусобия уже не в силах были сокрушить могущество Москвы, созданное ее великими князьями - собирателями Руси. Из ряда потрясений этого времени наша столица вышла едва ли не сильнее, чем какой перешла в руки Василия Темного.
Мы не станем следить за подробностями происшедшего в это время первого и единственного в роде Иоанна Калиты междоусобия, Несмотря на то, что митрополит всея Руси Фотий с духовенством, московские бояре и сам народ твердо стояли за Василия II как наследника великокняжеского престола по прямой нисходящей линии, дядя его, Юрий Димитриевич, со своими сыновьями поднялся против нашего князя, хотя сама Золотая орда, в лице своего хана Улу-Махмета, приняла его сторону; и ханский посол "садил Василия на великое княжение у Пречистыя, у Золотых дверей (Успенского собора)", то есть присутствовал при венчании его великим князем (не во Владимире, как бывало прежде, а в первый раз в Москве).
За Юрием Димитриевичем, еще после смерти Василия 1, ходил в Звенигород митрополит Фотий звать дядю в Москву, присутствовать "при торжественным вокняжении" его десятилетнего племянника. Желая поразить владыку массой своего народа, этот князь собрал городскую чернь и крестьян соседних волостей и выставил эти толпы на горе, подле города. Но хитрость эта была разгадана митрополитом, и он сказал Юрию; "сыне, никогда я не видал столько народа в овечьей шерсти!", давая понять, что от крестьянских тулупов до ратных доспехов еще далеко. Князь, однако, не пошел в Москву на торжество "вокняженья" племянника, хотя и заключил с ним мирный договор.
Несмотря ни на что, Юрий Димитриевич, подстрекаемый перешедшим к нему из Москвы боярином Всеволожским, на дочери которого обещал было жениться Василий II, и своими сыновьями Димитрием Шемякой и Василием Косым, с которого на великокняжеской свадьбе Софья Витовтовна велела сорвать пояс Донского, силой овладел Москвой и великим княжением. Несколько раз Василию Васильевичу приходилось то силой, то хитростью отнимать Москву сперва у Юрия, а потом у его сыновей.
Эта борьба отмечена и вероломством, и кровопролитием, и жестокостью, как, например, ослеплением Василия Косого и самого Василия II. Но среди этих печальных явлений мы видим и отрадные. Москва в это время уже обнаруживает свой ясный государственный смысл: она крепко стоит за враждебный удельной системе принцип наследования престола по прямой нисходящей линии и энергично поддерживает своего прирожденного государякнязя. Так, когда Юрий сел на московском великом княжении и Василий получил в удел себе Коломну, наши бояре, дворяне и народ стали покидать торжествующую сторону, отказываясь служить новому князю, и стали массами уходить к отчичу и дедичу в Коломну, к Василию Васильевичу; там стало тесно от переполнявшего город народа. Юрий, покинутый всеми, должен был уйти из Москвы. Впоследствии, когда ослепленный Василий уже был заточен в Угличе, опять в Москве поднялась народная волна в пользу законно наследственного государя. Стрига Оболенский, Ряполовский, Феодор Басенок и другие служилые люди, уйдя из Москвы на западную границу, решились освободить Василия Васильевича из Углича и стали собирать для него войска против Димитрия Шемяки.
Особенно велика была поддержка принципу наследственного единодержавия со стороны Церкви и ее первостоятеля - святителя Ионы. Он был иноком в Симоновом монастыре и нес послушание "в пекальнице", или хлебной; этот достойнейший преемник святых Петра и Алексия энергично стоял за законного государя Василия Васильевича. Когда восторжествовал над ним Шемяка, Иона, бывший в то время еще только рязанским владыкой, печалился о своем заточенном великом князе и его сыновьях, находившихся в Муроме, под защитой князей Ряполовских.
Получив от узурпатора обещание, что Василий Васильевич будет освобожден и княжичам его не будет худа, святитель отправился в Муром и там в соборе "из пелены у Пречистыя взял на патрахель свою" княжичей-сыновей своего государя. Когда Шемяка не сдержал своего слова, не отпустил углицкого заточенца, то св. Иона обличал его за то, что он сделал святителя орудием своего обмана. "Что тебе может сделать слепец? - говорил иерарх. - Дети его еще малы; укрепи его крестным целованием и нашей братией - владыками". Когда Василий II, получив свободу, пришел в Кириллово-Белозерский монастырь, куда собрались к нему многие бояре и дети боярские, игумен этого монастыря Трифон разрешил князя-слепца от "проклятых (то есть клятвенных) " грамот, которые тот дал Шемяке. Василий, снова утвердившись в Москве, когда узнал, что Шемяка, вопреки договору своему, стал мутить москвичей через своих тиунов, отдал это дело на суд собору епископов. Тогда св. Иона от лица русских святителей писал Шемяке укорительное послание, скрепленное подписью пяти владык. Посление напоминает Шемяке грех отца его Юрия, сравнивает его с братоубийцей Каином и Святополком, ослепившим Василька Ростиславича; упрекает его в клятвопреступлении и в измене, разбойничьем нападении на великого князя и ослеплении последнего и, в случае нового междоусобия, грозит Шемяке отлучением от Церкви. Послание это увещевает всех быть верными и послушными своему "государю" - великому князю, и грозит тоже отлучением тем, "кто не добьет челом своему господарю".
Москва при Василии II видела важные церковные события: это изгнание из Успенского собора митрополита - паписта, подписавшего Флорентийскую унию, и постановление, вместо Цареграда, в Москве, русскими святителями в митрополиты всероссийские, русского иерарха святого Ионы.
После смерти грека - митрополита Фотия, константинопольский патриарх и император, замыслившие подчинить греческую Церковь власти Римского Папы, поспешили поставить на первосвятительскую кафедру грека Исидора. Новый митрополит был орудием предстоявшей унии между Церквами. Едва явился он в Россию, как уже стал собираться на мнимый восьмой вселенский собор во Флоренции. Великий князь долго не пускал его и дозволил ему отправиться в Италию, дав строгий наказ не приносить оттуда ничего нового. Но на Флорентийском соборе митрополит явился ревностным сторонником папы и унии и сделан был легатом от ребра (а latere) апостольского в землях Лифляндских, Литовских и Русских. На обратном пути Исидор еще с дороги разослал по России окружное послание об унии, призывая христиан обоих исповеданий безразлично ходить в православные и латинские храмы и приобщаться одинаково в тех и других. По возвращении в Москву он начал именоваться папским легатом, велел носить пред собой латинский четырехконечный крест (крыж) и три палицы серебряные, а в молитве поминать Папу прежде Вселенских Патриархов. В Успенском соборе он приказал торжественно прочесть грамоту о соединении Церквей, в которой говорилось, что Дух Святый исходит и от Сына, что опресноки могут претворяться в тело Христово, что усопших ожидает чистилище и проч. Все эти новшества, составлявшие, по русским убеждениям, главные заблуждения латинской ереси, как измена православию, произвели соблазн в духовенстве и народе. Великий князь тут же, в самом Успенском соборе, назвал Исидора не пастырем и учителем, а "папским прелестником и волком" и велел заключить его под стражу в Чудовом монастыре. В 1441 году он был осужден Собором Русских Епископов, но бежал из-под стражи в Рим, где получил красную кардинальскую шапку от Папы. Это был последний на Руси митрополит из греков.
Когда Василий окончательно утвердился на великокняжеском престоле, он решился возвести св. Иону в митрополиты. Так как в Цареграде продолжали униата Исидора признавать митрополитом, то великий князь, без участия константинопольского патриарха, приступил к этому делу и для этого созвал в Москве Собор Епископов. Сюда прибыли владыки Северо-восточной Руси: ростовский, суздальский, коломенский и пермский, а владыки новгородский и тверской прислали свои грамоты с изъявлением согласия на поставление Ионы. Соборные совещания епископов, архимандритов, игуменов и прочего духовенства происходили в Архангельском соборе. Вспомнив, кроме канонических правил, русские примеры избрания в митрополиты Илариона и Климента, остановили свой выбор на св. Ионе и, наконец, 5 декабря 1448 года, во время торжественной литургии, возложили на Иону митрополичий омофор и дали ему в руки великий посох первосвятителя Петра, находящийся ныне в Успенском соборе. Новый митрополит разослал по всей Руси окружное послание о своем поставлении. Впрочем, некоторые из духовных лиц высказывались против такого избрания. Так, игумен Пафнутий Боровский не велел в своей обители называть св. Иону митрополитом. Новый владыка вызвал его в Москву, наказал его своим жезлом и заключил в оковы. Пафнутий смирился и был отпущен в свой монастырь. Воспроизводим печать св. Ионы. Мощи этого святителя почивают в Успенском соборе, и он почитается особым и преимущественным молитвенником о наших государях.
Вышеприведенные печальные события не помешали, однако, развиваться Москве как городу. Храмовая ее стихия все росла. Василий II вместо пришедшей в ветхость церкви Иоанна Предтечи под Бором, где жил первоначально св. Петр митрополит, построил новую каменную. Митрополит Иона выстроил на своем митрополичьем дворе новую каменную палату и храм Положения Ризы Пресвятой Богородицы. Эта небольшая церковь была построена в новгородско-псковском стиле. Поводом к этому были следующие обстоятельства: после бегства Шемяки в Новгород, казанские татары подступили к Москве, а великий князь, оставив город св. Ионе и матери своей Софье Витовтовне, уехал на Волгу собирать войско. Враги выжгли посады. Перед приступом был совершен крестный ход вдоль кремлевских стен. Татары стали осыпать осажденных стрелами. Св. Иона обратился к иноку Чудова монастыря Антонию Клозыне, прося и его помолиться; он отвечал: "ты великий архиерей, твои молитвы не презрит Богородица, город будет спасен, а я один буду убит". Антоний тут же упал, насмерть пораженный стрелой, а татары, услыхав какой-то шум вдали и думая, что идет великий князь, ушли из Москвы. Это совершилось в 1451 году, 2-го июля, в праздник Положения Ризы. Спустя четыре года, в память победы над татарами на Оке, митрополит в Успенском соборе устроил придел Похвалы Богородицы, перенесенный при Иоанне III в юго-восточную главу собора, где он находится и теперь и куда ведет каменная лестница из придела Димитрия Селунского. Сам великий князь при церкви Иоанна Предтечи, близ Боровицких ворот, построил тайник, где впоследствии хранилась погибшая, однако, во время пожара казна Софьи Фоминишны Палеолог.
В это же княжение основан Крестовоздвиженский монастырь в Белом городе, между Кремлем и Арбатскими воротами, отчего улица стала называться Воздвиженкой. На месте этого монастыря находился окруженный большими садами дом боярина Владимира Григорьевича Ховрина, любимца и казначея великокняжеского. По ослеплении Василия II, он на месте приходской церкви основал монастырь, в коем сам принял иноческий постриг. Во время одного нашествия татар он со своими монахами вооружился и соединился с войском воеводы князя Юрия Патрикеевича и способствовал победе над неприятелем.
В 1456 году Василий Васильевич, по просьбе Смоленского епископа Михаила, возвратил в Смоленск икону Божьей Матери, привезенную оттуда Софьей Витовтовной и находившуюся в придворном Благовещенском соборе. Икону проводили 28-го июля торжественным крестным ходом, в косм участвовал великий князь со своим семейством, митрополит Иона и множество народа, до церкви Саввы Освященного, на Девичьем поле.
В это время Кремль был уже значительно застроен княжескими, боярскими и владычими дворами. Там находились следующие архиерейские и монастырские подворья: Симоновское - у Никольских ворот, Кирилловское - у Фроловских ворот и рядом с ним Крутицкое - против Вознесенского монастыря, Троицкое - у Троицких ворот, а вне Кремля Угрешское - у церкви св. Петра Чудотворца на городе, и Коломенское - на Подоле. При подворьях были деревянные и каменные церкви.
Москва и при Василии 11 подвергалась опустошительным пожарам. Когда она плакала о пленении его Улу-Махметом, ханом Казанским, в Кремле сделался такой сильный пожар, что не только деревянные здания, в том числе и дворец великокняжеский, но даже и каменные церкви и стены местами рушились, и народу погибло 3000 человек.
Семейству великого князя негде было жить, и оно должно было удалиться в Ростов. Когда Василий II был отпущен из плена за большой выкуп (по одному свидетельству в 200 тысяч), в Москве произошло землетрясение. Оно было непродолжительно, однако колебание почвы было очень заметно и навело страх на жителей. Впрочем, стольный город встретил великого князя с большим торжеством. Но нерадостен был его въезд в столицу, которая еще не успела оправиться от недавнего пожара. Великий князь принужден был остановиться за городом, на Ваганькове (где теперь Румянцевский музей), в доме своей матери, а потом занял в Кремле двор князя Юрия Патрикеевича; великий князь, утешая москвичей, говорил: "Не унывайте, пусть каждый ставит хоромы на своем месте, а я рад вас жаловать и дать вам льготы".
Несмотря на все эти беды, в Москве продолжали развиваться разные отрасли техники, в особенности чеканка монеты. Деньги этого княжения превосходят предшествующие и своей выработкой, и разнообразием штемпелей и подписей. До нас дошло 87 разных монетных чеканов Василия Темного. По части надписей укажем на то, что этот великий князь первый стал выбивать на монетах титул: "господарь всея Руси". Из всей массы штемпелей мы отметим только то, что здесь повторяются появившиеся в предшествующее княжение всадники и с соколом, и с копьем в руке. Но копейный всадник на монетах Василия II уже, чего прежде не было, поражает дракона; эта эмблема при Иоанне III окончательно делается государственным гербом Москвы и, при религиозном характере нашей геральдики, отождествляется с Георгием Победоносцем, ангелом основателя Москвы. Кроме всадников этого типа встречается в это время еще и всадник-мечник, с поднятым над головой мечом, похожий на литовский герб. Оставляя в стороне изображение мифологических животных, людских голов и фигур и прочего, мы должны еще упомянуть о нумизматическом изображении князя на престоле не с крестом в руке, как на киевских монетах, а с мечом. Все это свидетельствует о росте государственного сознания в Москве и о развитии монетного дела. Воспроизводим монеты Василия II с изображением всадника, поражающего дракона, и всадника-мечника.
В 1445 году великий князь с ратью пошел навстречу татарам к Суздалю. Он расположился здесь станом и 6-го июля весело поужинал в своей палатке с князьями и боярами и пировал с ними до утра. Вставши от сна, когда уже взошло солнце, он велел служить заутреню и после нее хотел опять лечь отдохнуть. Вдруг пришла весть, что татары уже переходят через речку Нерль. Василий облекся в доспехи и, распустив знамена, двинулся с князьями в поле.
Великий князь, напоминавший храбростью деда своего Димитрия Донского, стремительно ударил на татар, которые были вдвое многочисленнее русских, и разбил их. Но наши оплошали и разбрелись за добычей. Тогда татары, оправившись, ударили на них. Василий мужественно отбивался, но получил многие раны и ушибы; только благодаря крепкому панцирю и шлему они оказались не опасными. Но наши были побиты, и сам Василий Васильевич был взят в плен. Татары сняли с него даже крест-тельник и отослали его в Москву к великим княгиням - жене и матери. Впоследствии он был отпущен из плена. Но после своего ослепления великий князь уже утратил охоту к боям и весь был поглощен делами государственного управления.
В 1450 году слепец-князь сделал соправителем своего сына Иоанна, и грамоты стали исходить от имени двух великих князей.
В своем духовном завещании, укрепляя за ним великокняжеское достоинство, Василий наделяет этого сына своего огромными, по сравнению с другими сыновьями, землями и тем упрочивает в Московском государстве единодержавие. По этой духовной лучшая большая часть недвижимой собственности передается великому князю.
В 1462 году Василий Васильевич разболелся сухотной болезнью и приказал на разных местах тела жечь трут - обычное в то время средство против названной болезни, как видно из тогдашних лечебников, так называемых "Добропрохладных вертоградов". На теле открылись раны, которые начали гнить. Предвидя скорый конец жизни, великий князь хотел принять иноческий чин и схиму, но его от того удержали.
Василий II погребен в Архангельском соборе, возле иконостаса, близ южных дверей. Надгробная надпись гласит: "В лето 6970 - 1462 марта в 28 день преставися благоверный и христолюбивый князь великий Василий Васильевич Темный".
Воспроизводимые в качестве памятников того времени две печати принадлежат одна великому князю Василию II, а другая его сопернику Димитрию Шемяке. На первой изображена голова в короне, на другой - витязь в шлеме.
|