В.Л. Абушенко, Н.Л. Кацук
Дисциплина (лат. disciplina – учение) – совокупность процессов и результатов организации, структурации, социализации, институционализации теоретических знаниевых практик как предустанавливающих нормированный, санкционированный и легитимный порядок мышления и вытекающих из этого порядка действий (деятельности) в конкретных предметно-проблемных областях (отраслях) познания. Как особая форма организации знания в культуре Д. впервые оформляется в античности (Древняя Греция) в виде целостности (совокупности) философских дискурсов и характеризует в последующем познавательные практики европейской культуры: как «нетрадиционные» по отношению к иным типам социальности, как автономные от непосредственной профессионально-практической деятельности по усвоенному образцу и традиционно передаваемым нормам («правилам») ее осуществления, как «понятийно-универсальные», исходящие из приоритета слова-логоса-номоса (закона) над «делом».
Статусом Д. обладают европейский тип философии, теология и наука (внутри которой явно выделяются собственные дисциплины). В философии и социологии науки сложилась тенденция ограничивать понятие Д. только совокупностью научных способов познания и рассматривать отдельные науки как самостоятельные дисциплины. Как реализацию знаниевого компонента в социальной жизни можно истолковать и иное употребление термина «Д.» как фиксирующего обязательность подчинения «всех» (социум, социальные общности и группы, индивиды) установленному порядку (нормам, правилам и т.д.), обеспечивающему организованность, структурированность, согласованность и ожидаемость взаимодействий внутри социальной целостности (как в ее статике, так и в ее динамике, процессуальности), что обеспечивается как «внешними» (принуждение), так и «внутренними» (интеоризация норм и т.д.) механизмами поддержания Д. в обществе. В этом своем понимании Д. может истолковываться как в том числе и компонент теоретических познавательных практик. Однако по сути это разные употребления термина.
В качестве теоретической, Д. выступает как принцип, способ и механизм:
1) поддержания (воспроизводства и трансляции во времени) выработанного в культуре необходимо-избыточного массива знания;
2) его фрагментации на программы, подлежащие реализации в тех или иных социальных деятельностях (т.е. обеспечения перевода знания из знаково-культурной в социокультурную плоскость общественной жизни, из познавательно-коммуникационного – в деятельностное пространство, из «внеличностной» формы существования знания – в личностную и наоборот) с удержанием общей целостности знания внутри культуры;
3) обеспечения прироста нового знания (инноватика трансмутационного режима существования знания, «провоцируемого» нестандартностью и многообразием социокультурных ситуаций его «употребления»), постоянного наращивания его «фрагментов», требующих своей институционализации и социализации в уже существующем знании.
Во многом именно неспособность традиционных культур и социальностей (обществ «восточного» типа) справится с проблемой трансмутации (экспонентного приращения) знания и породила феномен Д. Дисциплинарная организация и структурация знания позволила снять ряд ограничений на продуцирование новых когнитивных содержаний, связанных с «вместимостью» памяти субъекта и ограниченностью возможностей существовавших каналов трансляции знания, акцентированных на его непосредственную передачу «из рук в руки» (от учителя к конкретному ученику), а также с запретом на нарушение «нормы», традиции (этот запрет в Д. сменяется прямо противоположным запретом на повтор-плагиат, обеспечиваемый соблюдением принципа приоритета). Фактически Д. реализует (воплощает в себе) универсально-понятийный социокультурный код работы со знаковой реальностью (через воплощение знания в тексты или акты речи как конечные фрагменты, формализующие смысл), теоретически «сжимая» информацию-знание благодаря его облечению в абстрактные формы (понятия, категории и т.д.) и обоснованию его отсылкой ко всеобщему, абсолютному (генерирующему, порождающему) началу-принципу (в качестве которого могут выступать Бог, природа, гипер- или интертекст, истина или догма, авторитет и т.д.). Это исходно предполагает отделение знаниевых практик от ситуации здесь-и-сейчас-дея-тельности (слитность которых характерна для основных практик «классических» традиционных социумов-культур). Теоретическое «сжатие» противопоставляется традиционным механизмам «вытеснения» и «забывания» ненужного и избыточного для социокультурных практик знания, что позволило освободить «место» (в «головах» субъектов и каналах трансляции) для вводимого через ритуал нового знания.
Оно переносит операции такого рода в принципиально иное (знаковое, языковое, коммуникационное, текстовое) пространство, в котором организуются две взаимосвязанные новые познавательные практики:
а) историческая практика, простраивающая взаимосвязь «содержаний» в модусах прошлого-настоящего-будущего, осуществляя их селекцию, интерпретацию и универсализацию через организацию системы отсылок на эти «содержания» (сеть цитирования, «переживающая» владельцев «текста»);
б) ревизирующая и перестраивающая (через деконструкцию) по какому-либо структурирующему основанию сеть цитирования концептуально-теоретическая деятельность, различающая индивидуальные «вклады» («творческие вставки») конкретных субъектов, определяя их «удельный вес» в массиве накопленного знания.
Тем самым дисциплина порождает и поддерживает внутри себя (через историческую и концептуально-теоретическую номотетику) собственный тип рациональности, служащий основанием структурно-организационных построений той или иной дисциплины на основе собственных критериев целостности, полноты, непротиворечивости, простоты, определяющих, в конечном итоге, какие различения могут быть утрачены в исторической перспективе и по каким основаниям будут генерироваться различения в перспективе концептуально-теоретической (что в свою очередь делает некоторые различения несущественными для временной трансляции). Таким образом, далеко не все внутри дисциплинарных «видений» и «горизонтов» подлежит социализации и, соответственно, институционализации.
В методологии и социологии науки в качестве инвариантных компонентов любой дисциплины рассматривают:
1) массив накопленного в ней знания, понимаемый как сделанные в нее «вклады» – результаты (вектор в прошлое дисциплины);
2) существующее дисциплинарное сообщество, дифференцированное (статусно и организационно) внутри себя (настоящее дисциплины);
3) предметно-проблемное поле поисков дисциплинарных результатов, или предмет (вектор в будущее дисциплины);
4) механизм социализации (и институционализации) добытых «вкладов», их признания и ввода в массив накопленного знания (их перевод в область «решенных вопросов»);
5) институционализированные механизмы подготовки кадров через приобщение неофитов к наличному массиву знания и принятым в дисциплине правилам деятельности (система университетского образования, например);
6) систему ценностей, традиций, правил деятельности – этос дисциплины;
7) сложившуюся сеть цитирования, постоянно деконструируемую и вновь конструируемую через вписываемые новые «вклады», систему вновь делаемых отсылок, а наиболее радикально – через изменение структурирующих критериев внутри массива знания; фактически она является пространством координат, ориентиров, шкал измерения, векторов наибольшего приложения усилий;
8) собственно дисциплинарную деятельность по воспроизводству, сохранению, наращиванию, переструктурации дисциплинарной целостности; в значительной степени это не деятельность как таковая, а коммуникация, частично «мимикрирующая» и институционализированная как деятельность (именно коммуникация прежде всего и есть «место» операций со знанием).
Внутри дисциплинарной деятельности (как коммуникации) формируются обязательные (Исследователь, Теоретик, Историк, Учитель...) и факультативные (Эксперт, Оппонент, Рецензент, Редактор, Референт, Популяризатор...) институционализируемые внутри сообщества фигуры-субъекты. Фигура Теоретика в зависимости от типа Д. конкретизируется и институциализируется как Философ, Теолог или Ученый. Взаимозависимость и взаимообусловленность этих персонажей и символизируемых ими дисциплинарных дискурсов впервые достаточно четко была артикулирована Контом в его «законе трех стадий», в котором социальная история трактуется как интеллектуально-дисциплинарная история прогрессирующей смены религии (теология) метафизикой (философия), на смену которой в свою очередь приходит позитивизм как система «позитивного, неспекулятивного знания» о мире (наука). Тем самым наука провозглашалась высшим типом Д., что в сциентистски ориентированной традиции и привело, в конечном итоге, к ее пониманию как единственно возможной дисциплины (соответственно, вырабатываемое внутри науки представление о рациональности отождествлялось с рациональностью как таковой). Этот тезис оппонировался как со стороны теологии (в том числе и в своеобразном «деизме наоборот»: когда различение науки и теологии осуществлялось не для «выгораживания» места для науки, а в ракурсе совместимости научных дискурсов с теологическими), так и в философии (разведение неокантианцами частных научных дисциплин с философией как предельной самореференцией культуры).
Но уже в абсолютном идеализме и неогегельянстве философия выступила с критикой науки как ограниченного типа знания и утверждением недостаточности сциентистского типа Д. для описания современной культуры. Линия критики науки как дисциплины в традиции философии жизни привела, с одной стороны, к отрицанию примата знания над жизненными практиками в целом, а с другой (у Шпенглера), к тезису о различии типов рациональности в различных цивилизациях и постановке под вопрос исключительности и универсальности европейских дисциплинарных практик. Первую программу синтеза разных дисциплинарных дискурсов (научного, философского и теологического) как условие целостного описания человека и понимания его места в мире выдвинула философская антропология (первая формулировка – у Шелера). К осознанию «неуниверсальности» дициплинарных дискурсов, их «неавтономности» и тотальной «идеологизированности» пришел в своей социологии знания Манхейм (для социологии знания проблематика Д. вообще стала одной из конституирующих ее саму как специфичекую область метатеоретических познавательных практик). С необходимостью пересмотра представлений о науке (а следовательно, о природе Д. как таковой) столкнулась и сама аналитическая философия. Это породило манифестирование ряда новых программ понимания научных теоретических практик в постпозитивизме, а в лице А.Койре – к концепции единства науки, философии и религии (теологии) внутри культурного целого, их различном конфигурировании, адекватном интеллектуальным и духовным контекстам эпохи. В истории российской философии и социологии науки аналогичный круг идей развивал Петров, создавший свою концепцию происхождения разных типов дисциплинарного знания и роли каждого из них в культурном развитии Европы.
В качестве различающих критериев Петров рассматривал прежде всего специфику верификационных (и аналогичных им) процедур в разных дисциплинах. Так, согласно его концепции, философия в отличие от теологии и науки не имеет своих собственных механизмов верификации, прибегая иногда к заимствованиям или в науке, или в теологии. Кроме того, отсутствие процедур верификации не позволяет провести внутри философии иерархическую структурацию наличного знания (позже качество «сопротивления» иерархизации было осмыслено как принципиальная поливариантность в гуманитарном знании, которое в целом (особенно в постклассической фазе) обнаружило тенденцию скорее к концептуальному (паттерному), чем собственно теоретико-научному оформлению). Далее, философия периодически обнаруживает внутри себя импульсы к «выходу» за пределы собственной Д., с одной стороны, а с другой – вырабатывает практики, оспаривающие продуцируемую ею рациональность – традиция так называемого иррационализма, мистицизм и интуитивизм как «познавательные» стратегии. (В теологии противоречащие ее рациональности тенденции табуируются догматикой или «изгоняются» за пределы ее Д. как «ересь»). И хотя и в науке, и в теологии собственно метатеоретические уровни знаниевых практик также не имеют непосредственных верификационных механизмов, отсутствие таковых в философии позволяет классифицировать ее как «незавершенную» или «нестрогую» Д. В то же время структуры и характер верификации в теологии и в науке, согласно М.Петрову, принципиально отличны друг от друга. Верификация в теологии является одновременно и объяснением, она обращена в прошлое и оформлена как ссылка на текст (например, Библию), который выступает как первопричина всего простраиваемого знаниевого дискурса и полностью им освящается.
В теологии нет запрета на повтор в верификации (можно ссылаться на одно и то же место текста (без учета всех прошлых обращений к нему) для обоснования самых разных «содержаний»). В науке же процедуры объяснения (вектор в прошлое дисциплины) и процедуры верификации (вектор в будущее дисциплины) принципиально разведены, при этом верификация оформляется как ссылка на предмет (природу) как источник истинности и адекватности знания. В науке имеет место так называемый эффект ретроспективы: верификация в ней предшествует объяснению, т.е. будущее предшествует прошлому. В том числе и благодаря этому в европейской культуре оказалось возможным конституировать как ряд «практических» профессиональных дискурсов, связанных с просчетом будущих рисков (предприниматель, банкир, менеджер и т.д.), так и специфические культурные технологии проектирования и программирования (а также прогнозирования и планирования) как отличающие именно европейские типы социальности. Важно отметить, что различные типы дисциплин не только комплексируются друг с другом, но и конфигурируют разные свои сочетания и способны «перетекать» друг в друга. Так, философия содержит в себе возможности «ходов» и в теологию, и в науку. Теология оказалась способной в свое время взять философию к себе «служанкой». В теологии содержался (выработался внутри нее) импульс к порождению опытного естествознания.
В этой связи Петров, в частности, исследует Никейский символ веры, разработку Уильямом Оккамом субъект-объектной схемы, разные решения, дававшиеся в схоластике взаимоотношениям и самому пониманию составляющих триад «Бог-Отец, Бог-Сын, Бог-Дух Святой», «до вещей – в вещах – после вещей» (в частности, два познавательных ряда Фомы Аквинского: божественный «до вещей»: интеллект-образец-вещь; человеческий «после вещей»: вещь-образец-интеллект), «духовный-душевный-плотский», онтологическое доказательство бытия Бога (конституировавшееся от Иоанна Скота Эриугены до Ансельма Кентерберийского) и т.д. Особое значение для возникновения опытного естествознания имело, согласно Петрову, исходное выведение Бога (как непосредственного источника) за скобку текста Библии и последующее возникновение метафоры аналогии «природы как книги» (как поэтический штамп выражение «книга природы» было употреблено Аланом Лилльским в 12 в.), а также разделение теологии на «теологию откровения» и «естественную теологию» как непосредственный праобраз («тренажер») естествознания. Во взаимопроникновении Д. друг в друга во многом «повинна» лишь по-разному стратегически оформляемая общая для них исходная установка «творения мира по слову» (варьируемая как: «не из деятельности сказанное», «должное есть основание для сущего», «не от себя сказанное»), подкрепляемая Абсолютом Логоса (Космоса), Библии (Бога), Эксперимента (Природы), реализуемая в отчуждении личного «вклада» в качестве публикации, диссертации, диспута и т.д. и отыскании ему места в массиве знания, замкнутого на Абсолют. Однако анализ типов дисциплин (особенно научных) выявил и иную тенденцию в их развитии – тенденцию к «замыканию» их дискурсов на себя внутри дисциплинарных массивов.
В этом отношении дисциплину можно трактовать как практики «вычленения» идеального и его редукции к мышлению, оформляемому определенным образом в языке, логике, предметности, парадигмальности [наиболее хорошо эти процессы прослежены в стратегиях оформления науки в виде генерализируемых в мере своей абстрактности (универсальности) теорий]. Как продуцируемые в рамках этих стратегий тексты, так и само «правильно организованное» мышление имеют тенденцию к автономизации и автоматизации, начиная функционировать для поддержания все возрастающей собственной сложности в режиме «машинерии», утрачивая первоначально породившие их импульсы и смыслы (ср. с формально-рационализированной системой бюрократии, «бюрократической машиной»). Отсюда стремление в постклассической методологии к поиску «деблокирующих», «размыкающих», «открывающих» дисциплинарные дискурсы механизмов как за счет «размывания» границ между Д. (в частности, посредством релятивизации жесткого «принципа демаркации» научного и ненаучного знания, сформулированного Поппером), так и изменения представлений о самой природе Д. Тем самым, во-первых, конституируется установка на синтетичность современных систем знания в противоположность прежней установке на аналитическое расчленение дисциплин, влекущей за собой операционализацию мышления (и деятельности) и его «замыкание на себя».
В этой связи возникли многочисленные проекты как внутринаучных синтезов дисциплин, так и акцентирование роли философии в качестве «предельной саморефлексии культуры», способной:
1) работать не только с «организованным мышлением», но и с сознанием и бессознательным, блокируя, тем самым, редукцию идеального к процедурам мышления;
2) играть роль механизма «открывания» дисциплин друг в друга (во многом именно за счет своей «недостроенности» как дисциплины, что ранее рассматривалось в сциентистской традиции как ее «родовой» недостаток).
Во-вторых, важную роль сыграла экспансия разработок методологии науки в сопредельные области. Так, специальному анализу были подвергнуты как субструктурные (концепция личностного знания Полани), так и суперструктурные (концепция научных парадигм Т.Куна) подуровни теоретических (первоначально научных) познавательных практик. С.Тулмином была предложена программа, снявшая редукцию рационального к логическому, в которой рациональное стало пониматься как исторически обусловленные, социокультурно нормированные, санкционированные и допустимые (легитимные) способы и методы переоценки принятых внутри той или иной дисциплины интеллектуальных стандартов и позиций. Дж.Холтоном? были сформулированы принципы тематического анализа дисциплин как выявления их «сквозных» тем, а И.Лакатосом – идея научно-исследовательских программ, переформулированная Д.Блуром в идее «сильных» программ, усилившей отсылки к социокультурной и событийной обусловленности познавательных стратегий. Важное значение в этом отношении имела разработка предложенного Полани термина «научное сообщество».
Так, Кун в этом ключе переосмыслил понятие парадигмы как управляющей «не областью исследования, а группой исследователей», что способствовало конституционализации понятия «дисциплинарной матрицы» как упорядочивающей дисциплину структуры, включающей в себя:
1) символические обобщения (логика и язык),
2) метафизические допущения (концептуальные модели),
3) ценности,
4) образцы (парадигма в узком смысле слова).
Все эти изменения в понимании характера дисциплины вели к отказу от ее трактовки как стремящейся в идеале воплотиться в форму научной теории, к признанию адекватности ей форм концепции (паттерна), к трактовке ее как способов описания культуры. Последующий шаг в направлении универсализации понятия «дисциплина» был сделан в постструктурализме. Дисциплины стали пониматься как механизмы генерации различных взаимосвязанных внутри целого (гипер- или интертекстов) дискурсивных стратегий, к которым фактически редуцируется вся социальная жизнь; как предустановленный порядок мышления и деятельности вообще (включая и «практический» уровень ее реализации) как целостность «дисциплины знания» и «дисциплины тела», что фундировалось постструктуралистской установкой на преодоление редукции подлежащей исследованию проблематики только к «содержаниям» сознания. Аналогичную установку на «возвращение тела» развивала и философская антропология, но если благодаря этому она восстанавливала в правах целостность субъекта, человека как исходную точку синтетического мира, то постструктуралистская перспектива привела прямо к противоположному результату – утрате субъекта как такового и признанию организующей (учреждающей) власти анонимных дисциплинарных дискурсов. Наиболее всесторонне этот комплекс вопросов в связи с понятием «дисциплина» обсуждался в работах Фуко.
Исходным для движения в этом направлении у него явилось понятие эпистемы как предельной для каждой конкретной эпохи рамки, общего пространства производства дисциплинарных дискурсов знания, задающего способы «бытия порядка» как такового, организованного в соответствии с определенными взаимосоотноси-мыми кодами восприятия и конструирования, собственно и задающими «человеческую размерность» миру. Конституирующим принципом эпистем, основанием производства социальных и познавательных практик выступает соотношение между «словами» и «вещами», которое принципиально сокрыто от непосредственного наблюдателя и может быть реконструировано лишь в ретроспективе методами «археологии знания». Однако окончательная радикализация проблематики была осуществлена в работах позднего Фуко (периода «генеалогии власти») и связана с понятием «комплекса власти-знания», который в редуцированном виде воспроизводится в каждой из дисциплин, во всех дисциплинарных дискурсах. Являясь проявлением анонимной, диффузной и дисперсной власти «культурного бессознательного», Д. учреждает и организует телесную и ментальную индивидуальность. При этом «дисциплина тела» понимается как «метод, который делает возможным детальнейший контроль над действиями тела, обеспечивает постоянное подчинение его сил и навязывает ему отношения послушания-полезности»; а «дисциплина знания» как «принцип контроля над производством дискурса», поддерживающий его идентичность и ограничивающий случайность его события посредством «постоянной реактуализации правил». Следовательно, дисциплина имеет амбивалентный характер: не только негативный (подчинение, ограничение, контроль), но и позитивный, побуждая действовать (мыслить) в определенных рамках, позволяя «конструировать, но с рядом ограничений». Возникновение Д. и основанных на ней «дисциплинарных обществ» происходит, согласно Фуко, в «классическую эпоху», в которую «родился человек современного гуманизма» и «произошло открытие тела как объекта и мишени власти».
При этом может быть простроена схема последовательной смены разных типов обществ (аналогичная схеме исторического развития: традиционное общество – индустриальное – постиндустриальное), где «властительное общество» (власть над смертью, сбор налогов, тело как собственность, простейшие механизмы, такие как рычаг, тяги, часы) сменяется дисциплинарным (построенным по принципам дискретности, индивидуальности и универсального образца и использующим энергию), которое, в свою очередь, предшествует «обществу контроля» (отличающемуся хаотизацией, континуальностью, фрагментированием («дивид», а не «индивид», «целостность» которого поддерживается только цифровым кодом доступа и личным номером), а также работающим со знаками. Отличаясь от рабства, вассалитета и монастырского аскетизма, Д. ориентирована на «экономическую эффективность», «администрирование жизни», на детальную и непрерывную организацию своих объектов.
Как механизм формирования индивидуальности (клеточной, органической, генетической и комбинированной) дисциплина осуществляется (воплощается) посредством соответствующих механизмов – структурирования пространства (1), кодировки деятельностей (2), организации генезисов (3) и сложения сил (4). В частности, «игра пространственного распределения», отвечающая за формирование аналитической «клеточной индивидуальности» (1), использует метод таблицы, присущий как сугубо научным дискурсам, так и совокупности политических, военных, школьных и больничных уставов. Таблица в таком случае является механизмом «обработки множественности как таковой, извлекая из нее максимум полезных сведений». Дисциплина табулирует пространство «отгораживанием», результатом чего являются территории, пространства-заключения, такие как тюрьма, школа, завод, больница и т.д. Внутри отгороженных территорий осуществляется распределение индивидов по клеткам-камерам – рабочее место, больничная палата, класс. Кроме того, такая локализация (нуклеаризация) индивидов должна быть максимально специализированной и функциональной, что обеспечивает эффективность действий тела и делает возможным постоянный надзор за ним. Наконец, дисциплина помещает тела в сеть отношений, приписывая каждому телу определенный ранг, включая его в определенную иерархию. Механизм кодирования деятельностей формирует органическую индивидуальность (2), помещая тело в рамки анатомо-хронологической схемы поведения. Формируется тело как организм (ср. концепцию «тела без органов» Делеза и Гваттари – см. Тело без органов). Время делится на повторяющиеся циклы (например, расписание занятий, распорядок дня) и все более детализируется, разбиваясь на все более короткие отрезки. Время проникает в тело – происходит так называемая корреляция тела и жеста, телу приписывается определенная длительность и последовательность действий. Действия строго регламентированы, что обеспечивает принудительную связь тела с производством вообще и (или) с манипулируемым объектом – продолжением тела, его органом, в частности. В итоге, дисциплина ориентирована на исчерпывающее использование тела, т.е. действует принцип анти-праздности. Генетическая (историческая) индивидуальность (3), учреждаемая «аналитической педагогикой», сопряжена с концепцией линейного дискретного времени индивида. Длительность (также становление, взросление, образование) распределяется на ряд последовательных отрезков (этапов, серий), в каждом из которых тело принуждается к постоянным упражнениям, которые формируют определенные навыки, необходимые для перехода на следующий этап. Серии организованы по аналитической схеме от простого к сложному таким образом, чтобы сохранялась возможность постоянного контроля и вмешательства в формах исключения, разделения, наказания и т.д. Завершение каждого из отрезков знаменуется экзаменом, определяющим, во-первых, способности индивида (меру тренированности его тела) и, во-вторых, соответствие этих способностей требуемой норме и уровню обученности других. Техника экзамена связывает дисциплинарное знание (знание как дисциплину) с той или иной формой отправления власти. Являясь проявлением анонимной и дисперсной власти, экзамен делает видимым индивида, превращая его в объект знания и объект власти. «Экзамен – своеобразная церемония объективации». Кроме того, экзамен помещает индивида в детализированный документальный архив, своеобразную хронологическую классификацию, что привязывает индивида к истории. Наконец, комбинированная индивидуальность (4), образованная сложением множества сил, представляет собой не что иное, как эффективную социальную машину. Единичное (сингулярное) становится деталью и хронологической программой, которую необходимо соединить с другими деталями и программами. Функционирование социальных аппаратов, построенных на принципах дисциплинарной власти, с необходимостью требует четкой системы командования и как следствие порождает кибернетические системы. Как принцип контроля над производством дискурса, Д. отличается как от принципа автора, который воспроизводит авторскую идентичность, так и от принципа комментария, заново открывающего первоначальный смысл. Это совокупность правил и положений, образующих анонимную систему знания и позволяющих конструировать новые высказывания. Дисциплина относится к определенному плану объектов реальности, выраженных в определенном языке (с помощью концептуальных и технических средств), и помимо этого вписывается в определенный теоретический горизонт, актуальную и проблемную область познания. Подобно «дисциплине тела», «дисциплина знания» (соотносясь с ней в рамках общей дисциплинарной целостности) отграничивает особое теоретическое пространство, которое наделяется значением «истинного» в противовес «ложному», тератологическому пространству незнания и (или) анти-знания (т.е. пространству «сна разума», порождающему «теоретических» и «методологических» бестий, чудовищ и химер – например, в ересях и «лженауках»). Дисциплинарное высказывание может быть ошибочным (флогистон, теплород и т.п.), но в соответствующей исторической ситуации необходимо противопоставляется высказываниям недисциплинарных пространств. Тем самым и осуществляется контроль над производством дискурса: дисциплина делает видными только те дискурсивные события, которые произведены по правилам Д., т.е.: 1) соответствуют правилам дискурса; 2) подчиняются дискурсивным ритуалам (квалификация, коммуникативная позиция, жесты и поведение, задающие «предполагаемую или вменяемую силу слов – их действие на тех, к кому они обращены, и границы их принудительной силы»); 3) принадлежат дискурсивным сообществам, в которых обеспечивается циркуляция дискурсов в «закрытых пространствах» и осуществляется их распределение таким образом, «чтобы их владельцы не оказались лишены своей собственности самим этим распределением»; и 4) социально присваиваются и закрепляются на макроуровне общества посредством главным образом системы образования, которое «является политическим способом поддержания или изменения форм присвоения дискурсов – со всеми знаниями и силами, которые они за собой влекут». Таким образом, в перспективе постструктурализма Д. была переистолкована не просто как специфически европейская по происхождению структурная организованность познавательных теоретических практик, но как универсальный конституирующий механизм культуры как таковой (ее археология и генеалогия), «надзирающий» и «наказывающий» (Фуко) механизм производства социальности. В частном случае это сделало несущественным и классическое раздельное применение термина «дисциплина», в котором Д. противостояло понимание дисциплины как необходимости подчинения всех определенному социальному порядку. (См. также Наука, Теология, Философия, Теория, Концепт.)
|