"Я только что с панихиды Гончарова...": Свидетельство Д.С. Мережковского
Мельник В. И.
28 сентября 2006 года исполнилось 115 лет со дня смерти великого русского писателя И.А. Гончарова. Любопытны отзывы современников на его кончину.
Многие ведущие русские газеты посчитали своим долгом опубликовать итоговые статьи о его жизни и творчестве. Так газета "Неделя" (1891, № 38) писала: "По широте замысла и исполнения, по художественной ясности и пластичности изображений, Гончаров едва ли имеет себе равного в нашей литературе, — да, может быть, не столько в нашей, но и вообще в новейшей литературе европейской". Многие статьи отмечали близость Гончарова-художника к Пушкину и Гоголю. Так автор статьи в газете "Луч" писал: "После Гоголя ни у кого русская жизнь не выливалась так полно по характерам, так верно по плавности и широте картины, как у Гончарова. Последний из писателей, принадлежавших к пушкинской эпохе, покойный умел усвоить себе прозаическую манеру Пушкина, сказавшуюся в его беллетристических больших вещах: ясность картины, спокойствие изложения, полная, неторопливая вырисовка характеров, соединенная с артистическим изложением". На этом фоне своей личной интонацией и психологической глубиной выделяется дневниковая запись Дмитрия Сергеевича Мережковского.
У Ивана Александровича Гончарова и известного критика и романиста Дмитрия Мережковского, в сущности, не было никаких особенных отношений. Родившийся в 1866 году Мережковский, едва успел стать известным Гончарову своими первыми литературными опытами. Кстати сказать, автор "Обломова" сразу сумел разгадать в молодом Мережковском холодного, рассудочного литератора. В письме к великому князю Константину Романову стареющий Гончаров обронил: "Есть еще у нас... целая фаланга стихотворцев, борзых, юрких, самоуверенных, иногда прекрасно владеющих выработанным, красивым стихом и пишущих обо всем, о чем угодно, что потребуется, что им закажут. Это — разные Вейнберги, Фруги, Надсоны, Минские, Мережковские и прочие... пишут равнодушно, хотя часто и с блеском, следовательно, и неискренно. Вот один из них написал даже какую-то поэму о Христе, о Голгофе, о страданиях Спасителя. Вышло мрачно, картинно, эффектно, но бездушно, неискренно". Последние строки написаны как раз о Дмитрии Мережковском, авторе поэмы об Иисусе Христе.
Мережковский, конечно, не мог знать о такой оценке своего творчества. Сам он, напротив, всегда восхищался Гончаровым и даже противопоставлял его многим корифеям русской классики ХIХ века: "По изумительной трезвости взгляда на мир Гончаров приближается к Пушкину. Тургенев опьянен красотой, Достоевский — страданиями людей, Лев Толстой — жаждой истины... У Гончарова нет опьянения... трезвость, простота и здоровье могучего таланта имеют в себе что-то освежающее".
В течение своей жизни Мережковский не раз подтверждал высочайшую оценку творчества Гончарова. Но совершенно особняком стоит одно его свидетельство, ставшее известным совсем недавно — в связи с опубликованием его записной книжки. Вот эта запись: "Я только что с панихиды Гончарова. Я стоял в маленькой скромной прихожке... Покойный лежал в третьей комнате. И вдруг — когда я взглянул на лицо его — все исчезло: и постылые лица знакомых литераторов, и суетное настроение, и маленькая комната. Я даже не помню, во что был одет усопший, я помню только это бледное, бесконечно тихое лицо. Я видел его при жизни. Это был полуслепой дряхлый старик. Лицо его казалось тогда безжизненным, равнодушным и ленивым, выражало только суетную и скучную поверхность жизни, а свое заветное он слишком глубоко таил от людей, этот одинокий, нелюдимый художник. И вот теперь заветное и глубокое его сердца, то, что создало Веру и голубиную чистоту Обломова, выступило, освобожденное смертью, на бледном, помолодевшем и успокоенном лице. И я почувствовал вдруг, как я всегда любил этого чужого и незнакомого человека, самою чистой и бескорыстной любовью, как только можно любить на земле, не как отца, не как брата, не как друга, даже не как учителя, а как человека, чья душа открывала моей душе великое и прекрасное, и за то он был мне ближе, чем брат, отец, друг, учитель. Мне не было его жалко, не было печально, я не чувствовал страха смерти; напротив, мне было радостно за него, что тишина и примирение, которые были его творческой силою, охватили теперь все существо его. И я думал: неужели это восьмидесятилетний старик? Детская чистота, невинность и успокоение делали это мертвое лицо таким молодым и прекрасным, что нельзя было оторвать от него глаза: так тихо спят только дети". Да, к концу своей жизни Гончаров стал одним из тех детей, о которых Сам Христос сказал: "Пустите детей приходить ко Мне…, ибо таковых есть Царствие Божие. Истинно, истинно говорю вам: кто не примет Царствия Божия, как дитя, тот не войдет в него" (Лука. Гл. 18. ст. 16 — 17).
Работа выполнена при финансовой поддержке Российского гуманитарного научного фонда в рамках научно-исследовательского проекта "И.А. Гончаров и христианство. Биография и творчество". Грант № 05-04-04237 а.
|