Выдающийся писатель, в начале своей литературной деятельности известный под псевдонимом М. Стебницкий. Род. 4 февраля 1831 г. в Орловской губернии, в небогатой полудуховной, полудворянской семье. Отец его был сын священника и лишь по службе своей дворянским заседателем Орловской палаты уголовного суда получил дворянство. Мать принадлежала к дворянскому роду Алферьевых. В богатом доме одного из своих дядей с материнской стороны Л. вырос и получил первоначальное образование. Затем он учился в орловской гимн., но смерть отца и страшные орловские пожары 40-х гг., во время которых погибло все небольшое достояние Л-ых, не дали ему возможности кончить курс; 17 лет от роду он поступил канцелярским служителем в Орловскую уголовную палату.
Перейдя на службу в Киевскую казенную палату, он под руководством дяди, проф. Алферьева, и некоторых других профессоров пополнял недостатки своего образования и много читал. В качестве секретаря рекрутского присутствия он часто уезжал в уезды, и это положило основание тому знанию народного быта, которое ставит его вместе с Мельниковым-Печерским во главе наших писателей-этнографов. В 1857 г. перешел на частную службу к своему родственнику, англичанину Шкотту, управлявшему имениями Нарышкина и гр. Перовского. По их делам Л. постоянно разъезжал по Волге, Новороссии и другим местам. Эти годы странствий дали ему огромный запас наблюдений, образов, типов, рассказов, метких слов и оборотов, из которого он черпал в течение всей остальной жизни.
Поместив в 1860 г. несколько бойких статеек в «Современной медицине», «Экономич. указателе», «С. — Петербургских ведомостях», Л. бросает коммерческую деятельность, переселяется в Петербург (1861) и всецело отдается литературе. Ближайшими друзьями его были в то время два пламенных политических агитатора — герценовский «эмиссар» журналист Артур Бенни и умерший в Петропавловской крепости чиновник Ничипоренко. Л. тесно примкнул к преобразованной «Северной пчеле», которой в то время заведовал кружок Артура Бенни, и начал приобретать известность в качестве горячего поборника прогресса. Летом 1862 г. произошли знаменитые петербургские пожары, вызвавшие страшное возбуждение в народе. Кое-где пронеслись слухи, что виновники пожаров — студенты. Л. написал в «Северной пчеле» статью, в которой категорически требовал, чтобы полиция или официально представила доказательства того, что поджигают студенты, или официально же опровергла нелепые слухи. Самую статью мало кто прочитал, но быстро распространилась молва, что Л. связывает петербургские пожары с революционными стремлениями студентов.
Напрасно Л. и устно, и печатно боролся с совершенно неверным толкованием своей статьи: легенда создалась прочно, и имя Л. стало предметом самых оскорбительных подозрений. Эта незаслуженная обида произвела потрясающее впечатление на Л. и заставила его круто повернуть в другую сторону, тем более определенность направления, как он это и сам неоднократно заявлял, никогда не принадлежала к числу свойств его скептической натуры.
Уехав на довольно продолжительное время в Прагу, затем в Париж, он замыслил роман, в котором движение 60-х годов в значительной его части должно было отразиться не с выгодной стороны. В январе 1864 г. в «Библиотеке для чтения» появилось начало его романа «Некуда», создавшего автору огромную, но далеко не лестную известность. Л. был провозглашен злейшим из реакционеров; в романе усмотрели уже не просто нападение на новые идеи, а прямой донос. Писарев поставил относительно Л. такие вопросы: «найдется ли теперь в России, кроме «Русского вестника», хоть один журнал, который осмелился бы напечатать на своих страницах что-нибудь выходящее из-под пера Стебницкого и подписанное его фамилией? и найдется ли в России хоть один честный писатель, который будет настолько неосторожен и равнодушен к своей репутации, что согласится работать в журнале, украшающем себя повестями и романами Стебницкого?»
В этом жестоком отношении к роману было много решительно несправедливого. Действительная вина Л. заключалась лишь в том, что в 3-й части «Некуда» он, поддавшись озлоблению против крайних кружков, игравших наиболее деятельную роль в его истории с петербургскими пожарами, выставил в извращенном виде весьма скромную попытку известного писателя В. А. Слепцова устроить общую квартиру нескольких литературных тружеников и тружениц. Квартиру в шутку прозвали «Знаменской коммуной», а Л. сделал из нее какой-то фаланстер, причем некоторые из примыкающих к нему «социалистов» под знаменем проповеди женской самостоятельности проделывают разные гнусности с неопытными девушками. Слепцов под именем Белоярцева был выведен так прозрачно, все вообще «внешнее», как печатно оправдывался Л., сходство было так велико, что не узнать его и некот. друг. не было никакой возможности. И тем не менее, сравнивая «Некуда» с позднейшими противонигилистическими романами как самого же Л., так и других писателей, современному читателю трудно понять размеры негодования, вызванного им. В общем «Некуда» — произведение не исключительно «ретроградное».
Один из главных героев — Райнер, открыто называющий себя социалистом, ведущий политическую агитацию и погибающий в качестве начальника польского повстанского отряда, — не только не подвергается авторскому порицанию, но прямо окружен ореолом величайшего благородства. В его лице Л. изобразил Бенни. Тем же ореолом «истинного» стремления к новым основам жизни в отличие от напускного демократизма Белоярцевых и Ко окружена и героиня романа — Лиза Бахарева. В лице другого излюбленного героя своего, доктора Розанова, Л. выводит нечто вроде либерального здравомысла, ненавидящего только крайности, но стоящего за все что есть хорошего в новых требованиях, до гражданского брака включительно. Наконец, общим смыслом и заглавием романа автор выразил мысль очень пессимистическую и, конечно, малоблагоприятную движению 60-х годов, но вместе с тем и вполне отрицательную по отношению к старому строю жизни: и старое, и новое негодно, люди вроде Райнера и Лизы Бахаревой должны погибнуть, им деваться некуда.
Неумолимо суровый и в столь значительной степени несправедливый суд, произнесенный над Л. за его попытку отнестись отрицательно к некоторым сторонам движения 60-х годов, вызвал и в нем полное ожесточение и окончательно лишил его художественного спокойствия. То, что он теперь стал писать про «нигилистов» и про «комическое время на Руси», гораздо более вредило его собственной репутации как художника, чем тем, против которых он неистовствовал. Своего апогея этот антихудожественный шарж достиг в огромном романе «На ножах», самом обширном и, бесспорно, самом плохом произведении Л., написанном, к тому же, в бульварно-мелодраматическом стиле, с невероятнейшей интригой. Впоследствии сам Л., с удовольствием всегда заводя разговор о «Некуда», избегал говорить об «На ножах», где представителями «нигилистического» движения являются: поджигатель Кишенский, соединяющий в одном лице радикального журналиста, ростовщика и шпиона; убийца, грабитель и отравитель Гордонов, между делом соблазняющий девушек; убийца и вор Висленьев, расслабленный маньяк, тем не менее пишущий в радикальных изданиях статьи, имеющие большой успех. Около этих главных персонажей группируется ряд второстепенных деятелей и деятельниц «нигилизма», невежественных и наглых, промышляющих распутством, доносом и шантажом. «На ножах» («Русский вестник», 1870—1871) — своего рода кризис, которым разрешился период деятельности Л., посвященный сведению счетов с движением 60-х гг. В последовавшей за этим печальным продуктом озлобления «старгородской хронике» из быта духовенства — «Соборяне» (1872) нигилисты, правда, все еще фигурируют в крайне непривлекательном виде, но все-таки не в т аком уже ужасном, как в «На ножах». А затем уже нигилисты исчезают из произведений Л. Наступает вторая, лучшая половина деятельности Л., почти свободная от злобы дня.
Крупный успех, выпавший на долю «Соборян», влил успокоение в наболевшую душу писателя и раскрыл ему глаза на настоящее его призвание — необыкновенное уменье находить яркую колоритность в сфере самых серых, на первый взгляд, положений и слоев русского быта. Один за одним появляются превосходные рассказы: «Запечатленный ангел» (1873), «Очарованный странник» (1873), «На краю света» (1876), «Не смертельный голован» (1880) и другие, составившие в «Собрании сочинений» Л. особый том (II) под общим заглавием «Праведники». Отношение к имени Л. в конце 70-х годов настолько изменилось, что «либеральная» газета «Новости» напечатала его «Мелочи архиерейской жизни» (1878), написанные с значительной долей лукавства и имевшие шумный успех, но возбудившие крайнее неудовольствие в среде духовенства. С начала 80-х годов Л. совершенно оставляет «Русский вестник» и больше всего пишет в нейтральном «Историч. вестнике», с середины 80-х гг. становится усердным сотрудником «Рус. мысли» и «Недели», а в 90-х гг. появляется на страницах «Вестн. Европы» с рассказом «Полунощники», высмеивающим узкоклерикальное святошество. Соответственно такому примирению с «либералами» существенно изменились и отношения Л. к «консерваторам», и это даже отразилось на служебной его карьере. В 1874 г. он был назначен членом учебного отдела Ученого комитета Министерства народного просвещения. В 1877 г. покойная имп. Мария Александровна, прочитав «Соборян», отозвалась о них с большой похвалой в разговоре с гр. П. А. Валуевым, тогда министром государственных имуществ; в тот же самый день Валуев назначил Л. членом учебного отдела своего министерства.
На этом служебные успехи Л. и закончились. В 1880 г. Л. был вынужден оставить министерство государственных имущ., а в 1883 г. он был уволен без прошения из министерства народного просвещения. Л. не стоило бы особенного труда отвратить столь странное завершение своей карьеры; но он с радостью принял отставку, видя в ней подтверждение своей уверенности, что он человек вполне независимый, ни к какой «партии» не примыкающий и по тому самому осужденный во всех партиях возбуждать неудовольствие и оставаться одиноким, без друзей и покровителей. Независимость особенно была дорога ему теперь, когда он, отчасти под влиянием Льва Толстого, почти исключительно отдался интересам и вопросам религиозно-нравственным и изучению источников христианства. Около религиозных интересов Л., в сущности, ходил всю жизнь. Он и «людей древнего благочестия» изображал, и «великосветскому расколу» 70-х гг. с лордом Редстоком во главе посвятил ряд статей и рассказов, а в «Соборянах» дал самое замечательное в русской литературе изображение горя и радостей русского духовенства. Но это была разработка бытовая, отчасти идеализирующая («Соборяне»), отчасти лукавая и насмешливая («Мелочи из архиерейской жизни»); в 80-х же годах Л. оставляет духовный быт и переходит к свободной обработке повестей из эпохи первых веков христианства. Часть этих работ — переложения «Пролога» — совсем не увидела света; появились в печати «Скоморох Памфалон», «Аскалонский злодей», «Гора» и др. Написанные в стиле легенд Флобера, эти рассказы блещут реализмом, столь необычным у нас в произведениях такого рода. Недоброжелатели Л. усмотрели в этом реализме явное проявление неискренности авторского благочестия и утверждали, что религиозный сюжет тут — не более как предлог рисовать картины восточной распущенности. Конечно, во всем объеме этот упрек был несправедлив, но в рассказах действительно нет той простой, бесхитростной веры, которая придает такое очарование легендам, разработанным вполне искренно. Чувствуется какая-то недоговоренность, какой-то внутренний скептицизм. И такая двойственность есть основная черта всей второй половины литературной деятельности Л. Она была ему присуща и в начале его писательства: злой и трезвый ум, чуждый мистицизма и экстаза, при всей страстности и порывистости его натуры никогда не давал ему увлечься всецело и показывал ему недочеты во всем. Вот почему, между прочим, и в «Некуда» в одно и то же время он и разрушает, и созидает. Но в эпоху борьбы с нигилизмом ему сообщала известную цельность самая тактика борьбы.
Теперь, после примирения с прежними врагами, он свободно отдавался своей способности усматривать во всем противоположности. Конечно, задавайся Л. только тем, чтобы верно отражать жизнь, такое качество было бы драгоценным; но Л. всегда шаржировал, всегда клонил в какую-нибудь сторону — и вот теперь трудно было точно определить, в какую именно. Сообразно с этим двойственно было и литературное положение Л. в последние 12—15 лет его жизни. Старые друзья относились к нему подозрительно и недоверчиво, новые — с осторожностью. Несмотря на крупное имя, он был одинок, не составлял литературного центра, водил дружбу больше всего с писателями незначительными и начинающими. Критика мало им занималась; только успех в публике полного собрания его сочинений скрасил это не соответствовавшее размерам его художественного дарования положение. Само по себе дарование Л. очень велико, подходя некоторыми своими сторонами к Островскому, Писемскому и Достоевскому. Больше всего поражает в Л. то, что Тургенев назвал «выдумкою». Ни у одного русского писателя нет такого неисчерпаемого богатства фабулы. У Л. есть повести, занимающие всего 5—6 листов, но которых по обилию содержания хватило бы на многие томы. Таков в особенности «Очарованный странник», где буквально на каждой странице новый сюжет, новое интересное положение и новые краски. Он в этом отношении напоминает сборники легенд, содержание которых накоплялось целыми поколениями. В тесной связи с богатством фабулы находится сконцентрированность беллетристической манеры Л.; за исключением больших романов — «Некуда» и «На ножах», — наименее удачных в ряду произведений Л. в чисто художественном отношении, он всегда писал замечательно сжато, почти совершенно устраняя всякого рода балласт. Замечателен, наконец, колоритный и оригинальный язык Л., впрочем, не лишенный искусственности. Главный недостаток Л. — отсутствие чувства меры, вследствие чего колоритность его часто переходит в вычурность, а в очень многих произведениях он является не столько серьезным художником, сколько превосходным и занимательным анекдотистом. Л. умер 21 февраль 1895 г. и был скромно похоронен на Волковом кладбище. Из статей, вызванных его смертью, наиболее ценны воспоминания А. Фаресова в «Историч. вестн.» (1895, No 4) и «Неделе» (1886, No 3). Критика занималась Л. лишь мимоходом; из более крупных статей можно указать только статью М. А. Протопопова «Больной талант» (в «Русской мысли») и А. М. Скабичевского (в «Северн. вестнике»). Обстоятельный библиографический перечень произведений Л. дал в особой брошюре П. В. Быков (СПб., 1889). Произведения Л. много раз выходили отдельными изданиями; полное собрание его сочин. изд. недавно в 10 т., из которых 6-й, заключающий в себе, между прочим, «Мелочи архиерейской жизни», до сих пор не может появиться в свет.
|