Михаил В.А.
Параскева Пятница. Деревянная статуя. XVI в. Новгородский историко-архитектурный музей-заповедник.(La Sainte Parasceve. Statue en bois du XVIe s. Musee de Novgorod.)
Наша народная деревянная скульптура до недавнего времени была почти неизвестна. В общие работы по истории русского искусства она редко имеет доступ. Самое большее ей уделяется две-три страницы и приводится несколько воспроизведений в доказательство того, что русский народ не был совершенно равнодушен к скульптуре, как это еще недавно было принято считать.
Между тем памятников народной скульптуры накопилось в настоящее время изрядное количество. Ее начинают собирать, подвергают реставрации, точнее говоря, с нее совлекают все позднейшие наслоения. Выставки народной скульптуры пользуются общим признанием. Обширное собрание народной скульптуры имеется в Пермском музее, куда вскоре после революции было свезено множество деревянных статуй (Н. Серебренников, Пермская деревянная скульптура, Пермь, 1928.). Имеются они и в Третьяковской галерее, в Русском музее, в Музее народного искусства, а также в музеях Череповца, Вологды, Переславля-Залесского и т. д. (А. Леонов и Н. Померанцев, Деревянная скульптура. - В кн. „Русское декоративное искусство", т. I, M., 1962, стр. 109.)
Современный человек, прежде всего художник, начинает расценивать ее по-новому. Постепенно изживается недавно еще широко распространенный пренебрежительно-снисходительный взгляд на нее, как на творчество неумелых самоучек, которым недостаток образования будто бы мешал стать настоящими художниками. По мере того как эти предвзятости изживаются, у нас открываются глаза на красоту народного творчества. Молодой советский скульптор В. Горчуков с помощью фотоаппарата сумел извлечь из залежей этих богатств подлинные драгоценности. С любовью, чуткостью и пониманием дела он сделал серию превосходных снимков и предоставил их автору этих строк.
Исторические сведения о русской скульптуре очень скудны. Вряд ли можно ждать, что они будут со временем восполнены. Обычно приводится летописный рассказ о неких старцах из чужих стран, которые привезли в Псков изображения Николы „резью резанные", которых народ не принимал, пока митрополит Макарий не узаконил их своим авторитетом. Этот рассказ, включенный в летопись в похвалу просвещенному митрополиту, не дает ключа к историческому объяснению народной скульптуры. До нас сохранилось несколько памятников более раннего времени, видимо, не имевших прямого отношения к макарьевским статуям. Но большая часть народной скульптуры, особенно в Пермском краю, относится к XVII—XIX векам.
Почти все это произведения народных мастеров, о которых не сохранилось никаких сведений, неизвестны имена многих из них, как, впрочем, и мастеров других видов народного творчества.
Что касается пермской скульптуры, то высказывалось предположение, что она восходит к деревянным идолам, которым поклонялись язычники-зыряне до того как „зырянский просветитель" Стефан Пермский начал вести с ней борьбу. Утрата древнейших памятников делает затруднительной проверку этого положения. Не исключена возможность, что обычай почитать высеченную из дерева фигуру перешел в новое время и переносился на изображения христианских святых. Но в самом характере народной скульптуры трудно усмотреть прямые признаки языческих прототипов. Более ощутимы в ней влияния древнерусской иконописи, ее иконографии. В резных изображениях Параскевы Пятницы и Николы связь с иконописью особенно осязательна. Некоторое воздействие могло иметь и западное искусство. Труднее объяснить сходство поздних резных изображений с памятниками романского периода. В отдельных случаях Новгород мог служить проводником этих воздействий, сохранившихся неприкосновенными вплоть до XVII—XVIII веков. В других случаях сходство с романской скульптурой, видимо, объясняется консерватизмом крестьянского быта и вкусов. В некоторых произведениях народной скульптуры проглядывают воздействия барокко. Они могли проникать из Польши через Украину.
Какие бы воздействия мы ни находили в русской народной скульптуре, это искусство самобытное, коренное, почвенное. Как и народную поэзию, народную архитектуру и народное прикладное искусство, народ создавал скульптуру для себя, для собственных потребностей, сообразуясь прежде всего со своими собственными понятиями добра и красоты. Это искусство отражает несложный, порой даже косный уклад жизни русского крестьянства в далеких уголках страны, особенно на Севере.
Жизнь текла здесь неторопливо и незатейливо. Здесь свято хранились старые верования, обычаи предков. Мысль не отрывалась от практической деятельности. Искусство было по-мужицки грубовато. Зато оно подкупает чистотой, непосредственностью, истовостью, здоровьем. Замечательная особенность этого искусства: все высокое, святое, что почитали люди, не противопоставляется живому, земному, материальному. Это сказывается и в работах на церковные религиозные темы.
Фигура Христа в терновом венце в Переславльском музее — это превосходный памятник русской народной скульптуры. Самый тип изображения горюющего Христа возник в поздней готике на Западе, оттуда проник и в Россию (Е. Panovsky, „Imago Pietatis". Ein Beitrag zur Typengeschichte des „Schmerzensmanns" und der „Maria Mediatrix". - „Festschrift fUr M. Friedlander", 1928, S. 261.). Но русский художник XVII века перетолковал этот тип в духе романского стиля. Разумеется, подобные стилевые обозначения очень условны. Они только в самых общих чертах определяют своеобразие этого искусства.
Характернейшая особенность переславльского Христа — простота и выразительность мотива. Пригорюнившаяся обнаженная фигура кажется вырезанной из одного куска дерева. Преобладают большие формы, ясность их отношений. В статуе нет ничего взывающего к состраданию, почти никакой мимики, ничего показного, нарочито экспрессивного. Голова покоится на руке, рука опирается на бедро. Это не столько страдающий Христос, сколько Христос-мыслитель (подобные фигуры мыслителей из терракоты встречаются и в раннемексиканском искусстве). Тема страдания выражена чисто скульптурными средствами: схематически переданными ребрами. Желобки ребер сливаются со складками ткани и кудрями волос, почти превращаются в орнамент. Орнаментальность форм „снимает" все сентиментальное, фигура должна вызывать не столько сострадание, сколько почтение. Тема страдания, обнажения, истощения, умерщвления плоти переведена на язык скульптурных форм, этим создается впечатление большой мощи. Язык скульптуры, как в русской иконописи эпохи расцвета, лаконичен, выразителен. Рядом с русским народным Христом немецкий страдающий Христос натуралистичен и академичен. Там изображен страдающий человек, в русской скульптуре раскрывается самая сущность человеческого страдания. Благодаря этому народная статуя, хотя не велика по размерам, но монументальна. Она может выдержать соседство с любым зданием, как скульптура Древнего Египта. Фигура настолько замкнута, так ясно построена, что всегда сохраняет свое величие.
К „строгому стилю" русской народной скульптуры может быть отнесена и статуя Николы (Вологда, Музей). Эта фигура выделяется благородной простотой своих форм. Здесь невозможно говорить о прямом подражании иконному изображению. Фигура воздействует не столько силуэтом, как в иконах. Она поднимается, как могучая гора, как башня, и круглая голова закономерно венчает это могучее сооружение. Все подробности принесены в жертву задаче выявить „большую форму". Вместе с тем омофор и выпуклый край ризы служат четкому архитектурному членению фигуры. Приходится удивляться тому, что эта величавая статуя возникла, видимо, уже в XVII веке, когда и в архитектуре и в иконописи побеждала любовь к затейливому узору.
Превосходная голова другой статуи Николы ставит перед нами вопрос: как могло случиться, что в „топорной работе" русского крестьянина соединились существенные черты скульптуры Древнего Египта и ранней греческой архаики? Представлена голова русского крестьянина, живой, характерный портрет, точнее, определенный тип человека. Работая в дереве, обрабатывая брус, резчик обращался с ним, как древнегреческие мастера с куском мрамора или песчаника. Передана прежде всего яйцевидная форма головы. Выделение плоскости лица не уничтожает этой основы. Черты лица сообразуются с ней. Отсюда все приобретает устойчивость и ясность. В выражении лица есть нечто мудрое, честное, простое, что всегда так привлекало и наших писателей в русском крестьянине. Такого земного, сильного, кряжистого Николу мы не находим и в древнерусской иконописи, где ему обычно придавали черты милостивого, ласкового старичка.
Деревянная фигура длиннобородого старичка (Переславль, Музей) XVII— XVIII веков, по-видимому, не имела церковного назначения (Н. Померанцев, Выставка русской деревянной скульптуры и декоративной резьбы, М., 1964.). Резчик сохранил форму ствола дерева и подчинил ей все частности. Руки сливаются с корпусом. Сохранение формы ствола усиливает монументальность, архитектурный характер фигуры. Как и в романской скульптуре XII века, раскраска, в частности обрисовка глаз, не понижает воздействия скульптурной формы.
В крестьянской скульптуре этот „строгий стиль" сохраняется вплоть до XIX века. Фигура богоматери из распятия из деревни Толстик (Пермь, Музей) — необыкновенно сильный образ. Сдержанно выражена скорбь и мольба в ее сложенных руках. Мощные складки плаща параллельны, им подчиняются и складки рукавов. Очертание пальцев рук согласованы с ними. Единый могучий ритм пронизывает фигуру. В женщине нет ни чувствительности готических мадонн, ни экзальтации барокко. Это эпический образ горюющей русской женщины.
В XVIII веке в народную скульптуру Севера проникают новые течения. Голова Иоанна Крестителя (Русский музей) более нервная, психологическая, с отпечатком страдания в закрытых глазах („История русского искусства", т. V, Академия наук СССР, 1960, табл. стр. 432-433.). Более тонкая моделировка лица, беспокойные волны волос, обрамляющих лицо. Здесь явным образом сказалось воздействие городского профессионального искусства. Прототипы этой головы нужно искать в барочной скульптуре Запада. Впрочем, в русской скульптуре никогда нет экзальтации, как в барокко. В ней сохраняются сдержанность чувств, уравновешенность, классическая основа.
В Пермском музее в настоящее время сосредоточено огромное количество статуй страдающего Христа, свезенных сюда из окрестных городов и деревень. Наперекор строгому запрету православной церкви здесь возник обычай изображать в деревянных статуях страдающего Спасителя. Статуи эти производят в своей совокупности сильное, порой жуткое впечатление. Многие из них в рост живого человека, обычно они раскрашены, иногда посажены в „темницу", иногда одеты в настоящие одежды, с настоящими кандалами на ногах и похожи на восковые куклы из паноптикума. Но этим впечатлением далеко не определяются их художественные особенности.
В отличие от статуи переславльского Христа в пермскую скульптуру перешло многое из скульптуры барокко, в ней больше „живства", даже обмана зрения. Но подкупает в ней нравственная чистота мастеров, их готовность безотчетно отдаваться творчеству, крестьянское простодушие и уверенность, что все представленное — это живое. Эти статуи никогда не ставятся на постамент. Между ними и реальным миром нет преграды, они прямо входят в него, живут в нем. Нередко они заключены в часовни и заполняют их пространство. Благодаря этому такую огромную силу воздействия приобретают их жесты и мимика. Представлено обычно не столько страдание, сколько тоска человека, томительное ожидание. Крупные мужицкие руки, поставленные носками вместе большие ступни ног, равнодушный взгляд, устремленный в одну точку. Современный зритель с изумлением узнает в этих изображениях Христа русского крестьянина или зырянина со всеми этническими особенностями его облика, узкими щелками глаз и выступающими скулами. „Да ведь это вовсе не Христос, — хочется сказать, — а настоящий мужик!"
Но это не совсем верно.
В этих статуях простой мужик возведен в степень общечеловеческого, обожествленного, многострадального существа. Он страдает за всех людей.
В пермских статуях не найти такой чистоты и строгости форм, как в переславль-ском Христе. На лице одного Христа из распятия XVIII века (Пермь, Музей) мимика приобрела более устойчивый характер, она подчинена яйцевидному строению головы, очертание бровей повторяется в очертаниях усов и губ. Волнистые пряди волос вырываются из этого овала, словно стянутого обручами. Почти классическая ясность форм придает страданию Христа мужественную решимость. В другой голове хорошо вылеплены нос, борода, глаза, терновый венок образует выпуклый узор, обрамляет лицо, как платки головы древних фараонов. Эти головы глубоко человечны: страдание облагорожено, нравственная сила выражена в скульптурной форме.
Шедевры народной скульптуры — это высочайшее проявление народного гуманизма, один из тех взлетов народного гения, которые восхищали наших писателей, музыкантов, художников.
Черты барочного понимания формы дают о себе знать в ярко раскрашенных фигурах предстоящих из распятия из села Язьва (Пермь, Музей). Здесь появляются экспрессивные жесты, движение, игра светотени и беспокойные складки одежды. Но в пермской скульптуре эти барочные мотивы упрощены, успокоены. В фигурах нет ничего экстатического. Богоматерь со сложенными руками — это воплощение чистоты, простоты и естественности. Ее открытый взгляд приобретает особенную силу воздействия по контрасту к опущенной голове женщины рядом с ней.
Русской народной скульптуре порой не хватает мастерства, в ней есть известная грубость техники, отдельный образ недостаточно связан с целым. Случается, что повторение найденного превращается в шаблон. Иногда изменяет вкус. Эти стороны народной скульптуры нет необходимости замалчивать. Они объясняются теми историческими условиями, в которых скульптура создавалась. Но недостатки с лихвой искупаются многими достоинствами. В народном искусстве есть драгоценнейшие качества, которых не хватает профессиональной скульптуре XVIII—XIX веков. Удачный прием не отвлекает в ней внимания от самой сути. В народной скульптуре сквозит народная мудрость, теплота и сердечность, которых часто нет в скульптуре профессиональной. В ней есть подлинное величие, ощущение святости предмета, самоотверженная отдача себя ему.
До сих пор народная скульптура недооценивалась. В ней видели всего лишь этнографический курьез, самое большее — подступы к скульптуре профессиональной. Эти воззрения требуют решительного пересмотра. Нужно поставить рядом любого резного из дерева Николу — этот апофеоз русского крестьянина — и известную статую сентиментального мужика с мальчиком М. Чижова, и придется пожалеть талантливого русского скульптора, которого академическая учеба увела от подлинных корней народности (6. „История русского искусства", т. II, Академия художеств СССР, 1960, стр. 284-285, табл. 256 а. В то время считалось, что русской скульптуры до середины XIX в. „все равно, что не существовало" (В. Стасов, Собр. соч., т. III, Спб., 1894-1906, стр.527).). Только в начале нашего века С. Коненков и А. Матвеев в своей скульптуре из дерева восстановили значение народной традиции.
|