Сравнительный анализ стихотворений Саши Чёрного «Санкт-Петербург» и Осипа Мандельштама «Петербургские строфы»

Санкт-Петербург… Вокруг этого города создано множество мифов, его образ не перестаёт волновать поэтов, писателей, художников, музыкантов. Каким же видят Санкт-Петербург люди, в нём жившие? Попытаемся ответить на этот вопрос на примере анализа стихотворений, написанных в одно и то же время С. Чёрным («Санкт-Петербург») и О. Мандельштамом («Петербургские строфы»).

Первое, на что обращаешь внимание, это то, что и у Мандельштама, и у Чёрного показан Петербург непарадный. Для этого используется лексика нейтрального, разговорного стиля в сочетании с просторечиями, синтаксис также предельно прост. Создаётся ощущение, что поэты поставили своей целью показать “физиологию Петербурга”. Особенно это применимо к Саше Чёрному. В его стихотворении город (если исключить заглавие) не назван. Петербург Саши Чёрного не имеет каких-то примет, указывающих на его имя, лицо. Вообще, кажется, что автор описывает город, затерявшийся во времени и пространстве: нет никакой ссылки на прошлое и будущее…

Особое внимание следует уделить сложной ритмической организации стихотворения. При таком причудливом смешении двусложных и трёхсложных размеров, нефиксированном пиррихии очень трудно выделить какую-то фразу интонационно – автор словно задыхается. Доказательством этого утверждения может служить многократное употребление многоточий (иногда тире) – такая пауза даёт возможность отдышаться лирическому герою, автору и читателю.

Кстати, интерес вызывает цветовая характеристика Петербурга: белый (белые хлопья) – саван, смерть; жёлтый (жёлтая масса, жёлтый пар) – безумие, болезнь; серый (пары сереют) – скука, безликость; чёрный (всё чёрней) – тьма, смерть – и всё это в сочетании с грязью, вонью, ором. В результате всего этого перед нами предстает город-призрак, град Антихриста – и это вполне соответствует мифу Петербурга. Как будто в самом деле начинает сбываться его самое страшное проклятье: “Быть Петербургу пусту!” Петербург постепенно начинает превращаться в город мертвецов.

Теперь обратимся к стихотворению Мандельштама. Петербург этого поэта – город “федерального” значения:

И государства жёсткая порфира,

Как власяница грубая, бедна.

(Довольно интересно сочетание слов: порфира – пурпурная мантия монарха и власяница – одежда монаха, аскета.)

Город, описываемый Мандельштамом, в отличие от города Саши Чёрного не призрачен, он имеет свои определённые ориентиры (Нева, Адмиралтейство), свою историю. Кстати, об истории: в стихотворении есть несколько ссылок на неё: “На площади Сената – вал сугроба, //Дымок костра и холодок штыка…” – эти слова сразу же напоминают нам о декабристах.

Кроме того, в стихотворении нередко переплетаются настоящее и прошлое:

Черпали воду ялики, и чайки

Морские посещали склад пеньки,

Где, продавая сбитень или сайки,

Лишь оперные бродят мужики.

В этом четверостишии в первых строках употребляются глаголы прошедшего времени, а в последних – настоящего. “Оперные мужики” как были, так и остались. (Кстати, почему “оперные”? Возможно, потому что Петербург строился по некоторым законам декораций.)

Такое же сопоставление времён наблюдается и в первой строфе:

Над желтизной правительственных зданий

Кружилась долго мутная метель.

И правовед опять садится в сани,

Широким жестом запахнув шинель.

“Правовед”, так же как и “оперные мужики”, проходит неизменным сквозь время – именно этим объясняется употребление слова “опять”. Здесь, так же как и у Чёрного, возникает жёлтый цвет, но в этом стихотворении это, скорее, цвет бюрократии, канцелярии: ведь неслучайно традиционный для литературы XIX века образ маленького человека – чиновника неразрывно связан с Петербургом. Кстати, о литературе: в тексте дважды употребляются пушкинские реминисценции: “Онегина старинная тоска”, а также вся последняя строфа стихотворения:

Летит в туман моторов вереница;

Чудак Евгений бедности стыдится,

Бензин вдыхает и судьбу клянет!

И здесь вновь наблюдается причудливая связь времён: “Чудак Евгений“ – герой, можно даже сказать примета века XIX, а вот “моторов вереница” и “запах бензина” – это уже о веке XX. Но здесь, как мне кажется, появляется ещё и категория будущего – да, это тот самый туман, а вот что за ним скрывается… Этот вопрос Мандельштам оставил без ответа.

Итак, в «Санкт-Петербурге» и «Петербургских строфах» больше сходств, чем кажется на первый взгляд. Петербург в этих стихотворениях непосредственно связан с Россией в целом. И в том, и в другом стихотворении показан Петербург непарадный. В каждом из них переплелись легенды и , создавая определённый образ города, показывающий авторское к нему отношение. У Саши Чёрного – это таинственный, непонятный город-призрак, в котором автор видит лишь грязь и ужас, где из звуков на фоне общего ора выделяются лишь щелчки кнута да “острое русское слово”, привычное настолько, что кажется уже скучным всем окружающим, всем, кроме лирического героя, об обостренном, болезненном восприятии которого говорит следующая фраза: “На крутом повороте забили подковы,// По лбам обнажённых камней”. Возможно, отсюда и мотив одиночества, присутствующий в этом стихотворении. Видимо, лирический герой чувствует себя единственным живым человеком в этом городе, погружённым в атмосферу смрада и ужаса, жители которого к этой атмосфере привыкли настолько, что напоминают мертвецов. Именно от сознания собственного одиночества у него вырывается крик “Караул!”, и чтобы хоть как-то избавиться от этого чувства, он обращается к читателю (“Слышишь крики распаренных сиплых сатиров?”).

У Мандельштама же Петербург – это город со своими приметами, своей историей и своим лицом, пусть не всегда привлекательным. Это город чиновников, город со своим прошлым и настоящим и, видимо, будущим, потому что, так или иначе, какая-то надежда на него всё-таки есть и у Мандельштама, и у Чёрного.