Михаил Евграфович Салтыков-Щедрин. Баран-непомнящий


Домашние бараны с незапамятных времен живут в порабощении у человека;

их настоящие родоначальники неизвестны.

Брем

Были ли когда-нибудь домашние бараны "вольными" - история об этом

умалчивает. В самой глубокой древности патриархи уже обладали стадами

прирученных баранов, и затем через все века баран проходит распространенным

по всему лицу земли в качестве животного, как бы нарочито на потребу

человека созданного. Человек, в свою очередь, создает целые особые породы

баранов, почти не имеющие между собою ничего общего. Одних воспитывают для

мяса, других - для сала, третьих - ради теплых овчин, четвертых - ради

обильной и мягкой волны.

Сами домашние бараны, конечно, всего меньше о вольном прародителе

своем помнят, а просто знают себя принадлежащими к той породе, в которой

застал их момент рождения. Этот момент составляет исходную точку личной

бараньей истории, но даже и он постепенно тускнеет, по мере вступления

барана в зрелый возраст. Так что истинно мудрым называется только тот

баран, который ничего не помнит и не сознает, кроме травы, сена и месятки,

предлагаемых ему в пищу.

Однако грех да беда на кого не живет. Спал однажды некоторый баран и

увидел сон. Должно быть, не одну месят-ку во сне видел, потому что

проснулся тревожный и долго глазами чего-то искал.

Стал он припоминать, что такое случилось; но, хоть убей, ничего

вспомнить не мог. Даль какая-то, серебряным светом подернутая, и больше

ничего. Только смутное ощущение этой бесформенной серебряной дали осталось

в нем, но никакого определенного очертания, ни одного живого образа...

- Овца! а овца! что я такое во сне видел? - спросил он лежащую рядом

овцу, которая, яко воистину овца, отроду снов не видала.

- Спи, выдумщик! - сердито отвечала овца. - Не для того тебя из-за

моря привезли, чтоб сны видеть да модника из себя представлять!

Баран был породистый, английский меринос. Помещик Иван Созонтыч

Растаковский шальные деньги за него заплатил и великие на него надежды

возлагал. Но, конечно, не для того он его из-за моря вывез, чтоб от него

поколение умных баранов пошло, а для того, чтоб он создал для своего

хозяина стадо тонкорунных овец.

И в первое время по приезде его на место баран действительно

зарекомендовал себя с самой лучшей стороны. Ни о чем он не рассуждал, ничем

не интересовался, даже не понимал, куда и зачем его привезли, а

просто-напросто жил да поживал. Что же касается до вопроса о том, что такое

баран и какие его права и обязанности, то баран не только никаких пропаганд

по этому предмету не распространял, но едва ли даже подозревал, что

подобные вопросы могут бараньи головы волновать. Но это-то именно и

помогало ему выполнять баранье дело настолько пунктуально и добросовестно,

что Иван Созонтыч и сам нарадоваться на него не мог и соседей любоваться

водил: смотрите!

И вдруг этот сон... Что это был за сон, баран решительно не мог

сообразить. Он чувствовал только, что в существование его вторглось нечто

необычное, какая-то тревога, тоска. И хлев у него, по-видимому, тот же, и

корм тот же, и то же стадо овец, предоставленное ему для

усовершенствования, а ему ни до чего - как будто бы дела нет. Бродит он по

хлеву, как потерянный, и только и дела блеет:

- Что такое я во сне видел? растолкуйте мне, что такое я видел?

Но овцы не высказывали ни малейшего сочувствия к его тревогам и даже

не без ядовитости называли его умником и филозбфом, что, как известно, на

овечьем языке имеет значение худшее, нежели "моветон".

С тех пор как он начал сны видеть, овцы с горечью вспоминали о

простом, шлёнской породы, баране, который перед тем четыре года сряду ими

помыкал, но под конец, за выслугу лет, был определен на кухню и там без

вести пропал (видели только, как его из кухни на блюде с триумфом в

господский дом пронесли). То-то был настоящий служилый баран! Никогда

никаких снов он не видел, никаких тревог не ощущал, а делал свое дело по

точному разуму бараньего устава - и больше ничего знать не хотел. И что же!

его, старого и испытанного слугу, уволили, а на его место определили

какого-то празднолюбца,. мечтателя, который с утра до вечера неведомо о чем

блеет, а они, овцы, между тем ходят яловы!

- Совсем нас этот аглецкой олух не совершенствует! - жаловались овцы

овчару Никите. - Как бы нам за него, за фофана, перед Иваном Созонтычем в

ответе не быть?

- Успокойтесь, милые! - обнадежил их Никита. - Завтра мы его

выстрижем, а потом крапивой высечем - шелковый будет!

Однако расчеты Никиты не оправдались. Барана выстригли, высекли, а он

в ту же ночь опять сон увидел.

С тех пор сны не покидали его. Не успеет он ноги под себя подогнуть,

как дрема уже сторожит его, не разбирая, день или ночь на дворе.

И как только он закроет глаза, то весь словно преобразится, и лицо у

него словно не баранье сделается, а серьезное, строгое, как у старого,

благомысленного мужичка из тех, что в старинные годы "министрами" называли.

Так что всякий, кто ни пройдет мимо, непременно скажет: не на скотном дворе

этому барану место - ему бы бурмистром следовало быть!

Тем не менее сколько он ни подстерегал себя, чтобы восстановить в

памяти только что виденный сон, усилия его по-прежнему оставались

напрасными.

Он помнил, что во сне перед ним проходили живые образы и даже целые

картины, созерцание которых приводило его в восторженное состояние; но как

только бодрственное состояние возвращалось, и образы и картины исчезали

неведомо куда, и он опять становился заурядным бараном. Вся разница

заключалась лишь в том, что прежде он бодро шел навстречу своему бараньему

делу, а теперь ходил ошеломленный, чего-то, сдуру, искал, а чего именно -

сам себе объяснить не мог... Баран, да еще меланхолик, - что, кроме ножа,

может ожидать его в будущем?

Но, кроме перспективы ножа, положение барана и само по себе было

мучительно. Нет боли горшей, нежели та, которую приносят за собой

бессильные порывания от тьмы к свету встревоженной бессознательности.

Пристигнутое внезапной жаждой бесформенных чаяний, бедное, подавленное

существо мечется и изнемогает, не умея определить ни характера этих чаяний,

ни источника их. Оно чувствует, что сердце его объято пламенем, и не знает,

ради чего это пламя зажглось; оно смутно чует, что мир не оканчивается

стенами хлева, что за этими стенами открываются светлые, радужные

перспективы, и не умеет наметить даже признаки этих перспектив; оно

предчувствует свет, простор, свободу - и не может дать ответа на вопрос:

что такое свет, простор, свобода...

По мере учащения снов волнение барана все больше и больше росло.

Ниоткуда не видел он ни сочувствия, ни ответа. Овцы с испугу жались друг к

другу при его приближении; овчар Никита хотя, по-видимому, и знал нечто, но

упорно молчал. Это был умный мужик, который до тонкости проник баранье дело

и признавал для баранов только одну обязательную аксиому.

- Коли ты в бараньем сословии уродился, - говорил он солидно, - в ём,

значит, и живи!

Но именно этого-то баран и не мог выполнить. Именно "сословие"-то его

и мучило, не потому, что ему худо было жить, а потому, что с тех пор, как

он стал сны видеть, ему постоянно чуялось какое-то совсем другое

"сословие".

Он не был в состоянии воспроизвести свои сны, но инстинкты его были

настолько возбуждены, что, несмотря на неясность внутренней тревоги,

поднявшейся в его существе, он уже не мог справиться с нею.

Тем не менее с течением времени тревоги его начали утихать, и он как

будто даже остепенел. Но успокоение это не было последствием трезвого

решения вступить на прежнюю баранью колею, а, напротив, скорее

свидетельствовало об общем обессилении бараньего организма. Поэтому и

пользы от него не вышло никакой.

Баран - очевидно, с предвзятым намерением - с утра до вечера спал, как

будто искал обрести во сне те сладостные ощущения, в восстановлении которых

отказывала ему бодр-ственная действительность...

В то же время он с каждым днем все больше и больше чах и хирел и

наконец сделался до того поразительно худ, что глупые овцы, завидев его,

начинали чихать и насмешливо между собой перешептываться. И по мере того

как неразгаданный недуг овладевал им, лицо его становилось осмысленнее и

осмысленнее. Овчары все до единого жалели об нем. Все знали, что он честный

и бодрый баран и что ежели он не оправдал хозяйских надежд, то не по своей

вине, а единственно потому, что его постигло какое-то глубокое несчастие,

вовсе баранам не свойственное, но в то же время, - как многие инстинктивно

догадывались, - делающее ему лично великую честь.

Сам Иван Созонтыч сочувственно относился к страданиям барана. Не раз

овчар Никита намекал, что самая лучшая развязка в таком загадочном деле -

нож, но Растаковский упорно отклонял это предложение.

- Плакали мои денежки, - говорил он, - но не затем я их платил, чтобы

шкурой его воспользоваться. Пускай своей смертью умрет!

И вот вожделенный момент просияния наступил. Над полями мерцала

теплая, облитая лунным светом июньская ночь; тишина стояла кругом

непробудная; не только люди притаились, но и вся природа как бы застыла в

волшебном оцепенении.

В бараньем загоне все спало. Овцы, понурив головы, дремали около

изгороди. Баран лежал одиноко посередке загона. Вдруг он быстро и тревожно

вскочил. Выпрямил ноги, вытянул шею, поднял голову кверху и всем телом

дрогнул. В этом выжидающем положении, как бы прислушиваясь и всматриваясь,

простоял он несколько минут, и затем сильное, потрясающее блеяние вырвалось

из его груди...

Заслышав эти торжественно-агонизирующие звуки, овцы в испуге

повскакали с своих мест и шарахнулись в сторону.

Сторожевой пес тоже проснулся и с лаем бросился приводить в порядок

всполошившееся стадо. Но баран уже не обращал внимания на происшедший

переполох: он весь ушел в созерцание.

Перед тускнеющим его взором воочию развернулась сладостная тайна его

снов...

Еще минута - и он дрогнул в последний раз. Засим ноги сами собой

подогнулись под ним, и он мертвый рухнул на землю.

Иван Созонтыч был очень смертью его огорчен.

- И что за причина такая? - сетовал он вслух. - Все был баран как

баран, и вдруг словно его осетило... Никита! ты пятьдесят лет в овчарах

состоишь, стало быть, должен дурью эту породу знать: скажи, отчего над ним

такая беда стряслась?

- Стало быть, "вольного барана" во сне увидел, - ответил Никита. -

Увидать-то во сне увидал, а сообразить настоящим манером не мог... Вот он

сначала затосковал, а со временем и издох. Все равно как из нашего брата

бывает...

Но Иван Созонтыч от дальнейшего объяснения уклонился.

- Сие да послужит нам уроком! - похвалил он Никиту. - В другом месте

из этого барана, может быть, козел бы вышел, а по нашему месту такое

правило: ежели ты баран, так и оставайся бараном без дальних затей. И

хозяину будет хорошо, и тебе хорошо, и государству приятно. И всего у тебя

будет довольно: и травы, и сена, и месятки. И овцы к тебе будут ласковы...

Так ли, Никита?

- Это так точно, Иван Созонтыч! - отозвался Никита.