Пересказ и фабула романа в стихах «Спекторский»
В “Спекторском” пропущены не второстепенные моменты фабулы, а главные: фабула отчасти лишь позволяет осуществить реконструкцию; персонажи немотивированно появляются и так же немотивированно исчезают; при первом чтении их вовсе не просто идентифицировать. Так, Ольга Бухтеева в эпизоде новогодней встречи названа только по имени, а в последнем эпизоде романа – лишь по фамилии, и читатель должен сам собрать воедино то и другое. Можно сказать даже, что фабула “Спекторского” строится на непроисходящих событиях. Во всяком случае, трудности с началом и концом повествования делаются здесь понятными.
Попробуем все же реконструировать в фабуле то, что поддается реконструкции. Сергей Спекторский возвращается домой в весеннюю московскую ростепель. Затем повествование отступает на год с лишним назад, и перед нами колоритная новогодняя пирушка на даче, где развертывается любовь Спекторского и Ольги. Приезжает и уезжает сестра героя Наташа. Любовь Спекторского к Марии Ильиной. Внезапный отъезд героя к больной матери – и разлука навсегда. Проходит шесть лет, и в 1919 г. Спекторский еще раз встречается с Ольгой, ставшей революционеркой. Герои выясняют не столько интимные отношения, сколько социальные позиции, но по схеме все очень напоминает последнее свидание Онегина и Татьяны. Встречей героев роман заканчивается, и дальнейшая судьба молодых людей остается не проясненной – как у Пушкина. Несмотря на то что за последние полтораста лет жанры все более теряют свои очертания и их признаки становятся зыбкими, мы должны придерживаться хотя бы жанровой отмеченности, иначе рушится сама возможность классификации. Кроме набора структурных признаков жанра, связанных обычно с сюжетно-композиционной системой, у группы произведений жанровая принадлежность может определяться проблемно-тематическим кругом.
“Евгений Онегин” и “Спекторский” как два романа в стихах сводятся к общему архисюжету. Молодой человек, существо духовное и рефлектирующее, не находит себе места в момент кризисного состояния общества. В этом смысле Евгений Онегин и Сергей Спекторский сотканы как бы из одной духовной субстанции. Не приводя всем известных мест из “Онегина”, напомним то, что говорит Сергею сестра:
• «Ты спрашиваешь, отчего я злюсь?
• Садись удобней, дай и я подвинусь.
• Вот видишь ли, ты – молод, это плюс,
• А твой отрыв от поколенья – минус.
• Ты вне исканий, к моему стыду.
• В каком ты стане?»
Далее. Герой испытывается любовью сильной женщины и не выдерживает этого испытания. В “Спекторском” героя любят две женщины, Ольга и Мария, но ситуация лишь удваивается, хотя стоит заметить, что характер Марии не слишком ясен. Вообще, мотив женского превосходства отчетливо звучит в русской классической литературе, начиная с “Горя от ума”, и, надо сказать, мы видим серьезное влияние грибоедовской комедии на русский стихотворный роман и в этом смысле. Тема сильной женщины имеет, вероятно, какое-то коренное значение для русского национального склада, и ее можно интерпретировать даже в мифологическое плане.
Обратимся, наконец, к особенно важному, на наш взгляд, жанровому признаку романа в стихах. Речь пойдет о включении фрагментов прозы в стихотворный текст, иначе говоря, о взаимоосвещении стиха и прозы в стихотворном романе. Обычно считают одним из признаков жанра романа в стихах его принципиально “прозаическое” содержание, но нас интересует в данном случае роль прозы в самом прямом значении этого слова.
В “Евгении Онегине” мы находим прозу в примечаниях, “Отрывках из путешествия Онегина”, нескольких эпиграфах. Но читатели “Спекторского” не обнаружат в стихотворном тексте романа ни одной прозаической строчки. В чем же дело?
Дело в том, что жанровый признак будет полностью реализован, если читать стихотворного “Спекторского” вместе со “Спекторским” прозаическим. Последний существует и называется “Повесть”. Ко времени завершения стихотворной части Пастернак, видимо, уже окончил работу над “Повестью”, которая была задумана давно. Вот что он писал в 1929 г.: “…я недавно засел за повесть, которую пишу с таким расчетом, чтобы, являясь прямым продолжением всех до сих пор печатавшихся частей “Спекторского” и подготовительным звеном к стихотворному его заключению, она могла бы войти в сборник прозы, – куда по всему своему духу и относится, а не в роман, часть которого составляет по своему содержанию. Иными словами, я придаю ей вид самостоятельного рассказа” (с. 671).
Из слов Пастернака следует, что стихами и прозой писалось одно произведение и что автору одновременно было важно, чтобы стихотворения и прозаическая часть функционировали самостоятельно, на известной дистанции друг от друга. Это расподобление частей, которое можно назвать композицией “двойной звезды”, не разрушает оригинального двуединства “Спекторского”, но, напротив, значительно повышает структурное напряжение произведения.
Прецедентом для художественной структуры такого рода представляется замысел двух прозаических романов Ф. М. Достоевского, которые должны были составить дилогию с независимыми частями. В авторском предисловии к “Братьям Карамазовым” читаем: “…жизнеописание-то у меня одно, а романов два… Роман (бессмертное произведение) мой разбился сам собой на два рассказа “при существенном единстве целого”: познакомившись с первым рассказом, читатель уже сам определит: стоит ли ему приниматься за второ. К сожалению, продолжение “Брага Карамазовых” отрезано смертью Достоевского.
В последнем десятилетии осуществился еще один подобный опыт: две самостоятельные, но внутренне связанные фантастические повести А. и Б. Стругацких под общим заглавием “Улитка на склоне” были напечатаны в разных изданиях и с временным перерывом.
Произведение, написанное стихами и прозой так, чтобы части сопрягались издали, создано Пастернаком не случайно. Для нас привычно отношение к Пастернаку как к поэту. Между тем он всегда писал и прозу. “Параллельная, почти одновременная работа над стихами и прозой характерна для Пастернака в любой момент его биографии. При этом сюжеты, требовавшие наибольшей определенности в пластическом выражении и отделке, отдавались прозе, а лирическое начало и мгновенная, рисующая движение живописность – стихам” (12). Это свидетельство сына поэта как нельзя лучше объясняет появление “Спекторского” и “Повести”, стихотворного романа, включающего стихи и прозу, особые отношения между которыми еще предстоит исследовать. Наша цель лишь указать на малоосознанный литературный факт.
“Повесть” начинается с наведения на стихотворную часть: “…между романом в стихах под названием “Спекторский”, начатым позднее, и предлагаемой прозой разноречья не будет: это – одна жизнь” . Общая фабула прозой существенно дополняется, но не становится яснее, пожалуй, даже еще более запутывается. “Повесть” заполняет шестилетний перерыв стихотворной фабулы (1913-1919) в двух местах: 1914 и 1916 гг. В 1916-м Сергей Спекторский гостит у сестры в Соликамске. И здесь наплывом из прошлого начинается и доводится до кульминации третья любовь героя, на этот раз к молодой вдове, датчанке Анне Арильд. Влечение Спекторского вызвано сочувствием, почти состраданием к этой женщине, которая, впрочем, как и другие героини романа, отнюдь не слабохарактерна. Казалось бы, счастливо складывающаяся наконец судьба героя выходит, однако, на предначертанный путь: в Соликамске он снова одинок. Жизнь персонажа “безгеройного эпоса” как бы все время распыляется. В “Повести” говорится о его “десяти талантах, что хуже одного да верного” (с. 8).
Проза “Повести” варьирует стиховые стилистические принципы “Спекторского”. Как и в стихах, явления природы вовсе не отображают настроений персонажей и не сопутствуют им. Они порождают психологические ситуации героев, трансформируются в них: Спекторский “тут же подивился ветру, сразу поднявшемуся в его голове. Он не заметил того, что это не ветер, а продолжение несуществующей повести” (с. 28).
Не задерживаясь более на подробностях, скажем, что “диалог” стихов “Спекторского” и прозы “Повести”, образуя напряженное структурное поле, способствует интенсивному смысловому самовозрастанию всего произведения в целом. Взаимоосвещение стихов и прозы в данном случае следует, видимо, считать жанровой доминантой “Спекторского” как романа в стихах, а переключение из плана автора в план героев, являющееся доминантой “Онегина”, сводится на роль рядового жанрового знака.
“Спекторский”, прочитанный вместе с “Повестью” как единая жанровая структура, явно прибавляет в своей художественной значимости и может считаться крупным достижением Пастернака. Параллельный разбор его с “Евгением Онегиным”, который легко может быть расширен в целом ряде аспектов, сама жанровая сопоставимость обоих произведений дают возможность увидеть “Спекторского” на достойном месте в историко-литературном процессе. Уже сразу обрисовываются связи с эпическими жанрами Я. Полонского и К. Случевского, что позволяет увидеть очертания фрагмента русского поэтического текста, в котором “Евгений Онегин” Пушкина выглядит хотя и самой высокой, но уже не одинокой вершиной.