Особенности сатирического повествования (о повести «История одного города» М. Е. Салтыкова-Щедрина)

Далеко не каждое литературное произведение легко читать. Чтение - тоже труд, и немалый. Порою приходится даже делать некоторое усилие, чтобы заставить себя прочитать ту или иную книгу. Все это имеет самое прямое отношение к щедринской "Истории одного города". Здесь, например, нет последовательно развивающегося сюжета, нет даже четкого жанрового обозначения, что могло бы сразу же помочь вам в восприятии текста. И в самом деле, что же такое - "История одного города?" Роман (бессмертное произведение)? Повесть? Цикл очерков? Ответить трудно, даже невозможно. Это книга, которую якобы "по подлинным документам издал М. Е. Салтыков (Щедрин)" - таково было указание автора. Но ведь и не архивный же это сборник, как бы ни уверял нас в том лукавый сатирик.

Это написано не для того, чтобы отбить желание взять в руки "Историю одного города", а, напротив, чтобы порекомендовать для обязательного прочтения ее, но с тем вниманием, которого она, несомненно, заслуживает. Вообще книгу нельзя читать быстро - тем более это относится к "Истории..." Щедрина, где все построено на сатирически обыгрываемых деталях, подробностях, где юмор бывает скрыт за внешним простодушием, подчеркнутой наивностью некоего архивариуса, который якобы ведет повествование. (Точнее, архивариусов было четверо, но они все сливаются как бы в единый коллективный образ.)

Вот, например, как начинается глава "О корени происхождения глуповцев": "Не хочу я, подобно Костомарову, серым волком рыскать по земли, ни, подобно Соловьеву, шизым орлом ширять под облакы, ни, подобно Пыпину, растекаться мыслью по древу..." Летописец (архивариус) в данном случае прямо подражает начальным строчкам "Слова о полку Игореве". Юмор же заключается в том, что в тексте, который якобы относится к XVIII в., упоминаются совершенно реальные историки, труды которых были широко известны во время работы Щедрина над своей книгой. Спрашивается, каким же это чудесным образом смиренный летописец мог узнать о том, что в середине XIX в. будут существовать те или иные историки?! Так, с самого начала, мы погружаемся в совершенно особый мир, художественную условность которого необходимо обязательно принимать в расчет - иначе вся прелесть щедринского повествования безвозвратно исчезнет.

Рекомендуем при чтении пользоваться комментированными изданиями "Истории одного города". Там в примечаниях содержатся многие полезные сведения, которые помогут лучше понять смысл щедринских намеков, своеобразие его повествовательной манеры.

В сатирическом мире Щедрина существует особое художественное пространство. В образе города Глупова своеобразно совмещаются черты не только различных уездных и губернских городов, но и столицы, и всего государства, всей страны в целом. Географический масштаб изображения то сужается, то расширяется до очень больших размеров. Так, например, совершенно неожиданно выясняется, что "земли Византии и Глупова были до такой степени смежны, что византийские стада почти постоянно смешивались с глуповскими, и из этого выходили беспрестанные пререкания". Комизм ситуации выражается в том, что Византия некогда располагалась на Балканском полуострове и в Малой Азии (посмотрите на географическую карту и попробуйте представить: а где же располагался город Глупов, куда будто бы забредали византийские стада?). Кроме того, Византийская империя распалась в середине XV в. Когда же происходит действие в "Истории одного города"? Таким образом, не только художественное пространство, но и особое художественное время становятся одним из факторов, определяющих структуру всей книги. М. М. Бахтин ввел единое понятие, охватывающее пространственно - временные отношения в литературе: хронотоп - от "хронос" (время) и "топос" (место).

Внешне повествование относится, казалось бы, к совершенно определенному периоду (1731-1825). ("В этом году, - замечает издатель, - по-видимому, даже для архивариусов литературная деятельность перестала быть доступною".) Итак, вроде бы определены совершенно точные хронологические рамки повествования. Но Щедрин обращается с историческими датами свободно и в высшей степени своеобразно. Проиллюстрируем это положение еще на одном примере.

В XVIII в. в России был достаточно длительный период преимущественно женского правления. Как писал А. К. Толстой в "Истории государства Российского", создававшейся примерно в то же время, что и "История одного города" (это лишний раз свидетельствует о возможности сопоставления данных произведений), "Царей не слишком много, Но более цариц". Напомним: сначала царствовала Екатерина I, жена Петра I (1725- 1727), затем Анна Иоанновна, племянница Петра I (1730-1740), далее Елизавета Петровна, дочь Петра I (1742-1762), и, наконец, Екатерина II (1762- 1796). Чаще всего их восшествие на престол было следствием дворцовых интриг и заговоров. У Щедрина же эти семь долгих десятилетий вместились всего-навсего в одну неделю.

"Сказание о шести градоначальницах (Картина глуповского междоусобия)" дает особенно ясное представление о характере щедринской сатиры. Воспользовавшись возникшей сумятицей, некая Ираида Лукинична Палеологова (Палеологи - последняя династия византийских императоров), напоив для храбрости трех солдат из местной инвалидной команды, вторглась в казначейство. Там, "обобрав бессовестно казну, оная Ираида провозгласила себя градоначальницей". Кто знает, может быть, и удалась бы ей эта авантюра, если бы не появилась другая претендентка: Клемантинка де Бурбон (Бурбоны - королевская династия во Франции и Испании). Притязания Клемантинки основывались на том, что отец ее "был некогда где-то градоначальником и за фальшивую игру в карты от должности той уволен. Сверх сего, новая претендентша имела высокий рост, любила пить водку и ездила верхом по-мужски". Затем явилась третья - Амалия Карловна Штокфиш. Летописец сообщает, что она подъехала к толпе на белом коне, "сопровождаемая шестью пьяными солдатами, которые вели взятую в плен беспутную Клемантинку". (Заметим, что для одержания победы Ираида напоила для храбрости трех солдат, Клемантинке понадобилось уже четверо, а Амалию Карловну сопровождало шестеро...) Потом появилась Анеля Алоизиевна Лядоховская, а далее события приняли совершенно фантасмагорический характер: "В пригородной солдатской слободе объявилась еще претендентша Дунька Толстопятая, а в стрелецкой слободе такую же претензию заявляла Матренка Ноздря".

Само собою разумеется, что совершенно невозможно сделать какие-либо умозаключения относительно того, какая именно русская царица изображена в облике беспутной Клемантинки или кого имел в виду сатирик, рисуя выразительный портрет "толстомясой" Амалии Штокфиш ("полная, белокурая немка, с высокою грудью, с румяными щеками и пухлыми, словно вишня, губами").

Вообще нельзя воспринимать книгу Салтыкова-Щедрина как сатиру на историю, хотя в описаниях некоторых градоначальников и можно найти намеки на тех или иных царей и министров. Так, в образе Негодяева есть что-то от Павла I, Грустилов напоминает Александра I, Угрюм-Бурчеев - Аракчеева и т. д. Однако в целом глуповские градоначальники вовсе не олицетворяют конкретных русских царей или цариц. Значение щедринской сатиры значительно шире. В ней разоблачается любая античеловеческая система. Раскрывая суть своего замысла, писатель говорил: "Может быть, я и ошибаюсь, но во всяком случае ошибаюсь совершенно искренне, что те же самые основы жизни, которые существовали в XVIII в., существуют и теперь. Следовательно, историческая сатира вовсе не была для меня целью, а только формою".

Широко распространено мнение, что "История одного города" - сатира, разоблачающая злодеяния царского самодержавия, и в этом, конечно, есть свой резон. Однако же сводить смысл книги Салтыкова-Щедрина только к обличению одного государства было бы совершенно неверно. "История одного города" помогает нам осознать весь ужас существования людей, жизнь которых находится под игом безумия. Все описанное Щедриным не закончилось в XVIII в.

Вспомните, например, сочинение Василиска Бородавкина, помещенное в разделе "Оправдательные документы". Малограмотный градоначальник (он слово "чтоб" писал то как "штоб", то как "штоп", а слово "когда" - как "кохда") считал себя вправе давать юридические толкования на тему: кого считать самым опасным злодеем. "Злодеем может быть вор,- писал Бородавкин, стиль которого, конечно, был исправлен издателем,- но это злодей, так сказать, третьестепенный; злодеем называется убийца, но и это злодей лишь второй степени; наконец, злодеем может быть вольнодумец - это уже злодей настоящий, и притом закоренелый и нераскаянный".

Можно вспомнить также законотворчество градоначальника Феофилакта Беневоленского. Была у него такая страсть - законы сочинять. И сочинил он "Устав о добропорядочном пирогов печении", где, в частности, было сказано: "Делать пироги из грязи, глины и строительных материалов навсегда возбраняется".

Короче говоря, Салтыков-Щедрин вовсе не собирался писать сатиру на историю - и тем более на какой-то ее конкретный период. Сам писатель подсказал нам, как следует воспринимать направленность его книги: "...Я совсем не историю предаю осмеянию, а известный порядок вещей".