Массовая литература: . в рамках и за рамками жанров

Маринина возникла очень вовремя – когда публика не только переела детективов переводных, но и уже начала “поднаедаться” местными кроваво-чернушными образчиками. Тут-то ей и были предложены книжки с таким родимым привычным бытом, с такими знакомыми российскими проблемами... С Москвой, которая не раздражает и провинцию, – ибо прежде всего это Москва спальных районов, унылой погоды, замотанных граждан... С преступниками, у которых чаще всего и мотивы-то их неблаговидных дел такие простые, по-человечески понятные: в долгах запутались, квартирный вопрос одолел и тому подобное. С главной героиней, у которой вечно промокают ноги, которой, кажется, постоянно хочется есть – и постоянно же лень предпринимать для этого какие-либо усилия, вот и ждёт постоянно, что либо придёт муж, приготовит и подаст, либо опрашиваемый по делу свидетель предложит бутерброд. (Кофе, правда, варит сама и другим наливает — это святое.) Словом, в образе Насти Каменской Марининой удалось воплотить некий читательский соцзаказ на такую героиню – сильную, независимую, но при этом по-житейски простую и понятную, каких немало в действительности, но давненько не было в литературе. (Хотя смешно, конечно, натыкаться на утверждения типа: “Настя знала примерно по 500 слов из всех европейских языков”. Неужто и из исландского? И из каталонского? И из ретороманского тоже? Да таких полиглотов не то что в МУРе – в МИДе не сыщешь!) Серия марининских романов — безусловно феминистские произведения, однако при этом – безотчётно, подсознательно феминистские. Не правда ли, знакомая картинка: сидит какая-нибудь знаменитая дама и, поспешно уведомив слушателей, что она – не феминистка, но... – далее начинает выдавать сентенции, вполне достойные этого понятия. Маринина, судя по всему, тоже из этой когорты дам: что сей феминизм означает, они точно не знают, но поскольку смутно слыхали, будто нечто неприличное, всегда спешат откреститься заранее. Впрочем, суть течения сформулировать и впрямь не так-то просто; как, допустим, понятие левизны включает массу всякого разного в диапазоне от, условно говоря, товарища Пол Пота до господина Улофа Пальме, так и феминизм вбирает в себя множество различных, порой взаимоисключающих воззрений. Так что при слове феминизм всегда следует уточнять: какой? У Марининой он вполне центристский, умеренный, можно сказать, бархатный. Тот, что всего лишь проповедует: каждый (то есть не только, заметьте, женщина, хотя она – как существо наиболее “репрессированное” социально и культурно – прежде всего) должен жить так, как хочет, может, считает для себя нужным, а вовсе не так, как предписывается окружением, предрассудками и прочим. Настя Каменская не просто выбирает для себя нехарактерную для своего пола (в нашем, разумеется, обществе и нашем восприятии) профессию, она и в частной повседневной жизни ведёт себя не так, как “должна” (кому? чему? почему?) женщина её лет. Из джинсов-кроссовок не вылезает, косметикой раскрашиваться не любит, хозяйка весьма посредственная. Имея просто-таки идеального мужа, нет-нет да и подумывает: а надо мне было замуж-то? Да и к деторождению, похоже, ни малейшей склонности не испытывает.

По закону любого жанра такое существо не может не быть чудовищем. У Марининой – очень даже напротив. Её Настя – ей-богу, отличная девушка, пользующаяся расположением окружающих – и любовью читателей. Ибо она – надёжный друг и интересный собеседник, ведёт себя просто и естественно, не стараясь казаться ни хуже, ни лучше, чем есть; сама ни на кого не давит, но и другим по отношению к себе такого не позволит. Весьма результативно занимается любимым и полезным делом, а что до детей и хозяйства, так на то имеется родственница, жена брата, – идеальная домохозяйка, намеревающаяся стать многодетной матерью. Вот и превосходно, каждой своё. Кому-то лучше всего удаются пирожки с капустой, а кому-то – оперативный анализ данных по поимке преступников; для чего обязательно смешивать одно с другим? В общем, как завещал великий Лермонтов, под небом места много всем. А под небом у Марининой кого только нет. Тут и семья, где муж нянчит троих детей, покуда жена успешно занимается бизнесом (их всех это вполне устраивает). И другая семья: муж ходит на службу, жена на дому книжки пишет, родственница жены ведёт хозяйство (и тут всем хорошо, никакого антагонизма). Или одна дама, предпочитающая сожительство с юными девами (что ж!..). Или господин, всерьёз планирующий навеки поселиться в глухом лесу, ибо с детства страдает от вынужденного сосуществования с множеством других людей (а чем он виноват, что уродился с такой тонкой нервной системой, при том что его соотечественники деликатностью не отличаются?). Ну и так далее; все они, как показано автором, обычные граждане-налогоплательщики и зачастую совсем неплохие люди. Плохими они становятся (если становятся) только тогда, когда ради устройства своего неповторимого индивидуального образа жизни перестают чтить Уголовный кодекс. Главная заслуга Марининой, собственно, состоит в ненавязчивом доведении до читателя идей так называемого мобильного общества, которое, согласно учёным, тем здоровее и устойчивее, чем больше у человека имеется вариантов устройства собственного существования.

Другое дело – уровень художественного воплощения. Увы, даже в самых удачных марининских вещах он никак не выше среднего. При этом такие писательницы, как Анна Малышева (“просто Анна Малышева” – не путать с Анной Жановной Малышевой с её иронического толка «Телом в шляпе»), Татьяна Степанова, Полина Дашкова, пишут ничуть не менее интересно и куда как профессиональнее с литературной точки зрения.

И наконец, совершенно особый случай – Виктория Платова (не путать, опять же, с Викторией Платовой-Беломлинской, дважды Букеровской финалисткой!), чьи книги, похоже, изначально обречены на то, чтобы не найти тех взыскательных читателей, для которых они предназначены, – по той простой причине, что детективов нынешних те не читают ни при какой погоде (либо, попробовав ту же Маринину как якобы “лучшую”, сказали: спасибо, всё ясно!); ну, а неразборчивым детективоглотателям один чёрт: Маринина там, Платова или “коллективная” Серова... И лишь очень узкий круг почитателей, наткнувшихся на её вещи совершенно случайно, относится к ним не как собственно к детективам, но как к очень интересной (а не “занимательной”) и очень качественной прозе, при которой их “Станиславский” засыпает намертво. То есть вопросы по поводу чисто сюжетных ходов и деталей могут возникнуть, и даже не раз, но что касается персонажей, то даже самые эпизодические из них выписаны на редкость ярко и психологически достоверно (чего не под силу той же Марининой, у которой обычно “живыми”, помимо Насти, получаются от силы два-три персонажа на книгу).

Стиль Платовой метафоричен, порой даже избыточно; у неё нет ни той иронической интонации, присущей и Серовой, и Татьяне Поляковой, и Ольге Экстер, и ещё целому ряду авторесс (что, взятая в своё время напрокат у пани Хмелевской и уместная в жанре иронического детектива, в обычном психологическом быстро набивает оскомину), ни, наоборот, нудно-серьёзной, прямо как у учительницы, манеры Полины Дашковой с её стремлением всё разжевать да прямо в рот детям (читателям) положить. Платова, напротив, мастерски владеет приёмом умолчания, свойственным хорошей литературе; в её текстах не редкость свободные мотивы и неоконченные сюжетные линии, стимулирующие читательское воображение... Разумеется, не лишена она и недостатков вроде (иной раз) скороспелых финалов с сентиментальным привкусом, однако они воспринимаются именно как уступки закону жанра, о котором автор, словно спохватившись, вспоминает в последний момент.

Так длинно говоря о платовской прозе в целом, пора бы, казалось, представить её произведения поимённо... Но тут неизбежно возникает заминка, поскольку на память тут же начинают лезть строки Тимура Кибирова, на заре детективного бума пародировавшего названия всех этих книжек. Помните? – «Смерть в Красном уголке», «Ухмылка мертвеца», «Поручик Порох пав», «Кровавая маца», «Хореныч и Кузмич», «Так жить нельзя, Шарапов!», «В пивной у Коваля», «Блондинка из гестапо» и далее в том же духе. Казалось бы, действительно, — ну как можно всерьёз отнестись к произведению, именующемуся, допустим, «Куколка для монстра»? А «Корабль призраков», а «Смерть на кончике хвоста»?.. Однако, повторимся, — законы жанра неумолимы, и не нам на них роптать. Так что стоит всё-таки попробовать, затем, чтоб увидеть, как из этого самого “низкого” жанра порой тем не менее вырастает нечто принципиально иное.

Первые и лучшие четыре романа Платовой повествуют об одной героине. (Внимание!! Бездарнейший и халтурнейший сериал «Охота на Золушку», поставленный “по мотивам”, имеет к ним самое отдалённое отношение, даже на чисто сюжетном уровне!) Сквозные образы, разумеется, — едва ли не общее место в детективных сериях; однако характеры этих главных героев обычно на всём протяжении остаются вполне (та же Каменская) статичными, узнаваемыми, предсказуемыми; меняется лишь интрига, которую они распутывают либо в которую сами попадают. У Платовой же, напротив, не характер существует для интриги, но интрига, при всей остроте и занимательности, призвана лишь для высвечивания развивающегося, изменяющегося характера. Первый роман — «В тихом омуте» — поначалу являет героиню, принадлежащую к распространённому типу девушки весьма неглупой, наблюдательной, одарённой в своём деле (она – сценаристка), однако в силу и внешней невыразительности, и чрезмерной скромности, и различных жизненных обстоятельств обречённой на полную невостребованность (творческую, личную...). И лишь история, в которую она случайно (или – не случайно, вопрос вполне философский) попадает, вынуждает её, спасаясь от преследования, изменить не просто внешность (пластическая операция – тоже ход вполне тривиальный!) и образ жизни, но и во многом – собственное к этой жизни отношение. Во втором романе — «Куколка для монстра» — всё ещё более усложняется, так как, получив в результате катастрофы амнезию, героиня будет теперь жить согласно легенде о своём прошлом, которую ей навязывают представители одной спецслужбы, вынуждающие вдобавок на них и работать. Когда же к ней возвращается память, она обнаруживает себя человеком даже не с двойным, а с тройным “дном”. Пытаясь вернуться к себе прежней (третий и, похоже, самый выдающийся из всех платовских романов — «Эшафот забвения»), она сумеет сделать почти невозможное: добиться “вольной” у своего “монстра” (он же – “карманный Мефистофель”, не лишённый, однако, человеческого обаяния) – куратора от спецслужбы. В последней части тетралогии – «Корабль призраков», — пройдя ещё один ряд уготованных приключений, героиня изъявляет желание “уйти на покой”: выйти замуж за человека из совсем иной среды, перебраться к нему в другой город, обзавестись семьёй и, по всей видимости, возвратиться к прежнему занятию – то есть писать. Писать же ей, женщине с прошлым, и впрямь есть о чём, ведь позади более чем бурная юность, где было достаточно крови, грязи, предательств, несправедливостей, но и по-настоящему замечательных людей тоже...

Однако, судя по всему, Платова слишком рано отправила свою Еву в такую почётную ссылку. Это стало заметно по следующему роману — «Хрустальная ловушка», где взамен неё фигурирует семейство “новых русских” с убийствами на почве борьбы за наследство и прочим; об этом детективе можно сказать, что он крепкий, справный, написанный умно, профессионально – даже высокопрофессионально – и более ничего. Ибо в нём отсутствует главное, чем сильна Платова, – динамичные, запоминающиеся характеры в нетривиальных ситуациях. Стало ясно, что, если автор хочет удержаться на прежнем уровне, необходимо либо вновь вернуться к Еве, либо создавать подобную ей героиню (героя, героев), с которой читателю не хотелось бы расставаться. Следующие вещи: «Купель дьявола» и «Смерть на кончике хвоста» (произведения уже более лёгкие, но всё-таки не легковесные!) — являются шагами именно в этом направлении. Словом, как ни иронизирует по поводу избранного ею жанра В. Платова (см. эпиграф), она убедительно доказывает, что и Собакины писать умеют. Пусть и мало кто об этом подозревает...