“Любовь должна быть трагедией!”

Из наблюдений над идейно-художественным своеобразием повести Куприна “Гранатовый браслет”

РАссуждая об идейно-художественном своеобразии небольшого литературного произведения на экзамене, выпускнику очень важно найти удачный стержень для своего сочинения — иначе все наблюдения над текстом будут рассыпаться как кусочки мозаики. Чтобы этого избежать, нужно, на наш взгляд, не ставить перед собой глобальную задачу целостного анализа, а ограничить себя поисками в какой-то одной сфере — и тогда, возможно, пройдя по найденной узенькой “тропиночке” внутрь произведения, мы сумеем по пути увидеть гораздо больше того, что могли бы поначалу ожидать. (Скажем в скобках: вообще узко сформулированная тема всегда выгоднее, потому что сочинение в любом случае окажется шире заявленного, расскажет о чём-то, лежащем за пределами намеченного темой; обещание будет выполнено с лихвой — в этом случае работа получается выигрышнее. На фоне же широкой темы любое сочинение рискует выглядеть недотягивающим до заданных рамок, а значит, как бы обманет, разочарует своего читателя. Поэтому, приступая к анализу идейно-художественного своеобразия произведения, нужно подумать о грамотном сужении темы, обозначить во вступлении какую-то линию анализа и стараться её придерживаться.)

Попробуем предложить нашим ученикам одну из возможных “тропинок” в повесть А. Куприна “Гранатовый браслет” (это можно сделать на уроке повторения перед экзаменом). Прежде всего введём жанровое обозначение для этого произведения: перед нами повесть-Новелла. Такое определение весьма условно, может быть, даже спорно, но в любом случае оно таит в себе скрытый динамизм, методически очень выгодный: новеллой обычно называют небольшой рассказ со стремительным, поворотистым сюжетом, основанным на каком-то ярком случае, а повесть в принципе должна бы новеллизм разрушать, так как нацелена на более спокойное повествование, не чуждое описаний и замедления действия. Спросим учеников: можно ли увидеть элементы новеллы в “Гранатовом браслете”? Чувствуется ли, что Куприн умеет строить сюжет и держать читателя в напряжении? Как формируется в повести, задолго до трагического финала, ощущение тревоги? Можно ли сказать, что автор не перестаёт интриговать читателя по ходу развития действия? Интересно ли читать эту повесть, динамична ли она? Есть ли в ней что-то необычное, странное, на первый взгляд немотивированное, но объясняющееся потом?

Нам важно выслушать все ответы учеников. Обычно они достаточно кратки, поэтому этот момент урока не займёт много времени — зато мы сумеем коллективно вспомнить все острые моменты повести, увидеть, что автор с самых первых строк начинает формировать в читателе ощущение тревоги, “подсовывать” ему разные неожиданности и загадки, которые будут разогревать читательский интерес. То Анна посреди весёлого разговора с сестрой внезапно вскрикнет в ужасе и побледнеет — её испугает высота обрыва, на котором она стоит; то вдруг гостей на именинах окажется тринадцать — и Вера с тревогой про себя это отметит; то неожиданно вспыхнут гранаты на браслете “алыми, кровавыми огнями”. А потом появятся в повести вставные сюжеты — случаи из жизни генерала Анохина (как бы микроновеллы), и в них уже будет рассказываться о любви, приводящей человека к смерти. И так далее — список возможных наблюдений учеников можно продолжать.

Поделимся с ребятами и своей мыслью (очень важно, чтобы учитель в определённые моменты урока выступал в коллективном диалоге на равных, его реплика — это не итог, не подведение черты, а одно из возможных мнений, которое, как и любое другое мнение, может быть и оспорено): интриговать читателя автор начинает уже с Эпиграфа. Действительно, ведь обычно в эпиграф выносятся какие-то фразы, Слова, а тут перед нами название музыкального произведения, точнее одной из его частей (речь о второй сонате Бетховена, Largo Appassionato — вторая её часть; кстати, хорошо бы на уроке послушать хотя бы фрагмент этой сонаты). Вряд ли мы сможем припомнить что-нибудь подобное в известных нам литературных произведениях (здесь можно провести блиц-опрос на знание эпиграфов к классическим произведениям русской литературы — тоже перед экзаменом нелишне). В чём же дело? Ведь эпиграф должен формулировать какую-то важную для понимания всей книги мысль, выводить нас к проблематике всей вещи, служить к ней своеобразным ключом. Как же нам использовать этот странный ключ? Хотел ли автор, чтобы мы соотнесли структуру сонаты со структурой повести, или просто старался вызвать в нас музыкой определённое настроение? А может быть, это откровенный эпатаж?

И опять, выслушав и обсудив мнения учеников, предложим им для размышления и свою идею: вполне вероятно, что такой эпиграф — это знак того, что Лежащее перед нами Литературное произведение строится по музыкальным законам (интересные примеры в развитие нашей мысли можно найти и в материале С. Штильмана; не так давно в “Литературе” была напечатана статья, в которой повесть “Гранатовый браслет” соотносится со структурой одного из церковных песнопений — акафиста), что оно представляет собой переплетение определённых мелодий, Мотивов (стоит обсудить с учениками сложность и многозначность последнего понятия, чрезвычайно плодотворного для анализа литературных произведений; заинтересовавшимся обязательно нужно порекомендовать познакомиться с книгой Б. М. Гаспарова “Литературные лейтмотивы”, в которой очень нетрадиционно, через понятие мотива, рассмотрена структура романов “Мастер и Маргарита” и “Доктор Живаго”). Как и в музыкальном произведении, в нашей повести есть чередование ритмов и темпов, силы звука и интонаций; есть и сильное место, своего рода “центральный аккорд”, к которому стягиваются многие мелодические темы, — “Любовь должна быть трагедией” (запишем эти слова в центре доски — они станут основой для конспекта-схемы урока, вокруг ключевых слов этой фразы мы будем по ходу урока группировать свои наблюдения).

Итак, какие же мотивы вводят в повесть тему любви? Мотив первый, повторяющийся настойчиво, варьирующийся множество раз — “любви здесь и сейчас, в Мире героев повести, нет”. Не случайно дело происходит осенью, в пору увядания и умирания; цветы в саду, среди которых появляется княгиня Вера, уже доцветают, “роскошная любовь и...чрезмерное материнство” в их жизни уже были, а некоторым из них, царственным, холодным, высокомерным (эти эпитеты будут повторяться при описании и самой княгини) георгинам, пионам и астрам, вообще неведомы (подробнее анализ этого пейзажного фрагмента сделан нами в недавней статье в 5 номере “Литературы”). У самой княгини Веры “прежняя страстная любовь к мужу давно уже перешла в чувство прочной, верной, истинной дружбы”; впрочем, эта любовь не принесла ей желанного счастья — она бездетна и страстно мечтает о детях, которых, по всей видимости, у неё уже никогда не будет. Дети есть у её сестры Анны, и Вера обожает их, но самой Анне они не нужны, как не нужен и муж, которого она откровенно не любит и который, в свою очередь, боготворит её и постоянно пытается за ней ухаживать. (Вообще один из неявных, но очень значимых для повести мотивов — это мотив Обладания не тем, что нужно; очень интересно выражается он через запахи — в “Гранатовом браслете” настойчиво подчёркивается, что предмет обладает почему-то совсем несвойственным ему запахом: морская вода во время прибоя, по наблюдениям Анны, пахнет резедой, стручья левкоя — капустой, гроздья винограда — клубникой, а белая акация, как заметил генерал Аносов, — конфетами. Весьма важная характеристика мира повести, рождающая ощущение какой-то неустроенности, несуразицы, неустойчивости. Кстати, это наблюдение сделано одним из учеников на уроке.)

Нет любви и в жизни других гостей княгини Веры, а одному из них, генералу Аносову, назначено автором ввести в повесть дополнительный мотив — Настоящая Любовь в жизни людей когда-то Была; рассказы генерала приближаются к свидетельствам очевидца: настоящая любовь — не выдумка, когда-то давно, почти в эпические с точки зрения героев повести времена (“по нынешним нравам этот обломок старины представлялся исполинской и необыкновенно живописной фигурой”; “больше всего их очаровывали и крепче всего запечатлелись в их памяти его рассказы… неторопливые, эпически спокойные, простосердечные рассказы”), она составляла всё содержание жизни людей. Правда, и сам генерал признаётся, что такой любви уже не застал, что самому ему известно лишь несколько случаев, отдалённо напоминающих эту любовь. Эти его слова как бы отодвигают существование настоящей любви в ещё более давнее, совсем уже невозвратимое прошлое: “…Люди в настоящее время разучились любить. Не вижу настоящей любви. Да и в моё время не видел!”; “А где же любовь-то? Любовь бескорыстная, самоотверженная, не ждущая награды? Та, про которую сказано — “сильна как смерть”? Понимаешь, такая любовь, для которой совершить любой подвиг, отдать жизнь, пойти на мучение — вовсе не труд, а одна радость”; “Говорят, что раньше всё это бывало. А если и не бывало, то разве не мечтали и не тосковали об этом лучшие умы и души человечества — поэты, романисты, музыканты, художники?”

И именно генерал Аносов сформулирует основную мысль повести: “Любовь Должна быть”. Мы сознательно оборвали цитату, сделав тем самым ударение на словах “должна быть”. Настоящая любовь, существовавшая когда-то давно, не могла исчезнуть, она обязательно вернётся, просто её пока могли не заметить, не узнать, и, неузнанная, она уже живёт где-то рядом. Её возвращение станет настоящим Чудом — об этом мотиве повести, возникающем уже на первых её страницах, мы поговорим чуть позже.

Пока же вернёмся к любви. Следующий комплекс мотивов, связанных с темой любви, составляют Мотивы смеха, шутки, издевательства. В мире людей “с цыплячьими телами и заячьими душами, неспособных к сильным желаниям, к героическим поступкам, к нежности и обожанию перед любовью”, любовь становится объектом открытой насмешки. Здесь, конечно же, нужно вспомнить домашний юмористический альбом семьи Шеиных и сцену его рассматривания гостями. Один из сюжетов этого альбома — “Княгиня Вера и влюблённый телеграфист” — в опошленном, спародированном виде вводит в повесть историю любви чиновника Желткова к княгине Вере — и сюжет этот, комически-буффонный в устах князя Василия Львовича, заканчивается не менее комической смертью персонажа: “Наконец он умирает, но перед смертью завещает передать Вере две телеграфные пуговицы и флакон от духов — наполненный его слезами…” Всем смешно — но читатель вместе с княгиней Верой уже распечатал и прочёл письмо самого Желткова, приложенное к его подарку, уже заметил кровавый отсвет в гранатах на браслете, уже узнал, что браслет этот “приносит дар предвидения носящим его женщинам… мужчин же охраняет от насильственной смерти” (по сути, Желтков отказывается от своего оберега — и даёт возможность “прозреть” Вере ценой своей жизни), и поэтому не может увлечься всеобщими шутками и с непонятной тревогой вслушивается в слова княгини, пытающейся остановить своего развеселившегося мужа: “Вера тихо дотронулась до его плеча. “Лучше не нужно”, — сказала она. Но Василий Львович или не расслышал её слов, или не придал им настоящего значения”. Герои повести не “придают настоящего значения” любви, не могут понять и принять всей её серьёзности и трагичности.

На этом этапе разговора можно дать самостоятельное задание классу: собрать и перечислить все сцены, с которыми связаны Трагические мотивы Повести (напомним, что исходным пунктом анализа стала ключевая фраза генерала Аносова, за которой, судя по всему, стоит сам автор: “Любовь должна быть трагедией”). Часть из них мы уже упоминали, можно теперь обобщить их и кратко записать вокруг слова “трагедия”.

И наконец перейдём к центральной части фразы. Императивность её тона не оставляет сомнений — путь героев повести “пересекла именно такая любовь, о которой грезят женщины и на которую больше не способны мужчины”. Чудо, давно подспудно ожидаемое Верой, происходит. Мотив Ожидания чуда заявлен в самом начале повести: “…сегодня был день её именин — семнадцатое сентября. По милым, отдалённым воспоминаниям детства она всегда любила этот день и всегда ожидала от него чего-то счастливо-чудесного”. Настроение ожидания поддерживает Анна: она нетерпеливо спрашивает про гостей, обязательно хочет посмотреть диковинную рыбу — морского петуха, которого специально, в качестве редкого сюрприза, готовят к вечеру: “Сегодня утром рыбак принёс морского петуха. Я сама видела. Прямо какое-то Чудовище. Даже страшно” (курсив наш. — С. В.).

Мотивы чуда тесно переплетаются в повести с Мотивами религиозными, причём звучат они в разных регистрах — от серьёзно-возвышенного до пародийно-гротескного (вроде пострижения “бедного телеграфиста” в монахи). Прежде всего, день, в который начинаются события, — день памяти мучениц Веры, Надежды, Любови и матери их Софии (и здесь, в скрытом виде, присутствует любовь — это день не только Веры, но и Веры и любви — и переплетена она опять с Мукой). Гранатовый браслет после смерти Желткова будет повешен по его просьбе на икону Божьей Матери — да и само молитвенное преклонение Желткова перед княгиней (“Да святится имя Твоё” — эти слова христианской молитвы он обращает к любимой женщине, они становятся своеобразным лейтмотивом финальной части повести) напоминает о рыцарском служении эпохи Средневековья, о поэзии трубадуров и миннезингеров, об образе Прекрасной Дамы в творчестве Блока, как известно, использовавшего в своём творчестве многие религиозные символы (уместно будет прочитать на уроке некоторые стихотворения поэта, например “Вхожу я в тёмные храмы…” или “Я их хранил в приделе Иоанна…”). Приход княгини Веры к умершему Желткову, её прощальный поцелуй напоминает поклонение мощам святого — тоже мученика. В финале же повести мы встречаемся с Мотивом преображения — он связан с княгиней Верой. Сравним два её портрета: “строго проста, со всеми холодно и немного свысока любезна, независима и царственно спокойна” — такова она до произошедших событий; “Вера, с глазами, блестящими от слёз, беспокойно, взволнованно стала целовать ей лицо, губы, глаза…” — это финал повести, настоящая любовь, только лишь задевшая её своим крылом, изменила всю суть Веры. Любовь действительно оказывается сильнее смерти, покоя, холода, неизменности, она преображает Веру, лишая покоя, волнуя — она даёт жизнь.

В заключение разговора обязательно нужно сказать, что перед нами, конечно же, произведение романтическое, причём романтизм здесь взят в крайнем своём выражении. По ходу урока у нас уже возникали некоторые сопоставления с другими произведениями романтического характера, теперь же можно показать, что для творчества самого Куприна Роман (бессмертное произведение)тические мотивы были определяющими. Для этого очень подходит небольшой рассказ “Фиалки” (его целиком или фрагментами можно прочесть в классе), в финале которого мы встречаемся со словами, напрямую возвращающими нас к Основной мелодии “Гранатового браслета”: “А вечером в спальной Казаков (герой рассказа, молодой кадет, случайно встретивший на прогулке прекрасную женщину и подаривший ей фиалки. — С. В.) долго не спит… он плачет долгими, радостными, светлыми слезами, которые никогда уже не повторятся в его жизни. И как бы потом ни сложилась его жизнь со всеми её падениями и удачами… он всегда, даже в старости, — он, позабывший имена и лица, — благодарно и счастливо улыбнётся, вспомнив фиалки, приколотые к груди принцессы из сказки. Потому что на его долю выпало редкое счастие испытать хоть на мгновение ту истинную любовь, в которой заключено всё: целомудрие, поэзия, красота и молодость”.