Витторио Страда: Понимать Россию умом и любовью…

Витторио Страда (Strada) — итальянский славист, переводчик, общественный деятель. Родился в Милане. Автор многих трудов по истории русской литературы и общественной мысли.

Лауреат итальянских и международных премий, в том числе Премии имени Д. С. Лихачёва, которая присуждается за заслуги в области сохранения культурного наследия России.

Живёт в Венеции.

— Господин Страда, вы, вероятно, единственный из славистов в мире, кто вдохновил наших ультра-соцреалистов на так сказать художественную типизацию. Всеволод Кочетов в романе «Чего же ты хочешь?» вывел такого-сякого Бенито Спада. Вроде бы Иван Михайлович Шевцов тоже не обошёл Вас своим снайперским взглядом?

— (Смеётся.) Шевцов обошёл. Мы с женой познакомились с ним на квартире у наших друзей, Лактионовых. Александр Лактионов был хороший художник и хороший человек. Но это было уже после того, как Шевцов издал свою, скажем так, идейную беллетристику, этот роман «Тля». А с Кочетовым у нас были содержательные встречи, в результате которых я и попал в его роман. Предыстория моего превращения в персонаж теперь детально описана и опубликована в сборнике «Vittorio», посвящённом моему семидесятипятилетию и изданном в России в 2005 году.

— Но есть и собственная нетривиальная биография профессора Страды…

— В буквальном переводе эта книга называется «Автокритический автопортрет». Там я рассказал подробно о своей интеллектуальной эволюции, о том, как я пришёл к русской культуре. А если коротко… Первая моя встреча с Россией произошла в двенадцать лет, когда я прочёл случайно попавший ко мне роман «Братья Карамазовы». Конечно, мальчик не может вполне понять Достоевского, но он произвёл на меня впечатление, я увидел здесь какой-то другой, мне неизвестный мир, увлекательнейший и странный. Вторая встреча была с революцией. Тогда на Западе были влиятельны левые силы, я тоже был левым, мы изучали историю русской революции, а в ней другая загадка — Ленин. Две загадки — Достоевский и революция. Отсюда старания понять, что это за страна, которая даёт и Достоевского, и Ленина. И идя всю жизнь по этой линии, я сейчас стал немного понимать… (Смеётся.) Понимать Россию умом и любовью… Обязательно надо понимать и умом, иначе получается полная несуразица. Потом я стал студентом философского факультета Миланского университета и для своей дипломной работы выбрал довольно сложную тему — «Материалистическая теория познания у Карла Маркса»…

— А как вы изучали русский язык?

— Самостоятельно. Общался с жившими в Милане русскими эмигрантами. Потом, благодаря моему научному руководителю философу Антонио Банфи, который был членом Итальянской компартии, мне удалось поехать в Россию аспирантом. Я жил здесь четыре года, в конце 1950–начале 1960-х годов, и оказался ревизионистом. Я говорил, например, что для меня неприемлема партийность в литературе, но не понимал, в чём здесь ревизионизм-диверсионизм. Зато это хорошо понимали мои советские преподаватели, они меня раскусили сразу. Кроме того, я встречался с Пастернаком, способствовал публикации «Доктора Живаго» в Италии, общался с теми, кого здесь позже стали называть диссидентами…

— И Вам пришлось вернуться в Италию?

— Да. В Италии я возглавил русский отдел издательства «Einaudi». Потом стал заведующим кафедрой русской литературы и культуры в Венецианском университете. Работал лет двадцать пять. Затем итальянское правительство назначило меня директором Института итальянской культуры в Москве, это продлилось с 92-го по 96-й год. Наконец вернулся в Италию, вновь работал профессором университета, а сейчас я просто счастливый пенсионер.

— И что теперь пишет счастливый пенсионер?

— Пишет постоянно. Потому что остаётся Россия, и остаются её загадки. Недавняя моя книга по-итальянски называется «Eurorussia», Евророссия — от Петра Первого до революции. Это слово я изобрёл. По-моему, хорошее слово. Была ещё книга об истории русской большевистской революции без покровов, о первом её периоде. Последняя книга называется «Концепция террора», она о терроризме не только в России, но и на Западе во второй половине XIX — начале XX века. В книге я показываю, как внутри русской политической революционной культуры возникли теория и практика терроризма, вылившись в дальнейшем в большевистский террор. Здесь особенное внимание я уделяю взглядам популярного философа Георга Лукача, послужившего, между прочим, прообразом иезуита Нафты в романе Томаса Манна «Волшебная гора». Полагаю, книга получилась довольно оригинальной и актуальной.

— Вы автор учебников по русской литературе для итальянских и зарубежных студентов. А как преподают родную литературу в итальянской школе?

— Надеюсь, что все понимают: литература даёт не только удовольствие от чтения хороших книг. Благодаря литературе закладываются основы общей культуры, она нужна не только в школе, литературно образовываться должны и старшие поколения.

Конечно, сейчас в Италии интерес к литературе меньше, чем много лет назад. Но катастрофической потери интереса нет. Очень многое зависит от преподавателя, от учебника, от самой атмосферы в классе. Литература помогает понять современность. Связать проблемы прошлого с проблемами настоящего. Я не скажу, что в итальянской школе с литературой ситуация беспроблемная. Есть трудности, как и всегда были. С трудностями вообще надо привыкать жить. И как раз литература и история — источник понимания мира, в котором ты живёшь. Без них человек превращается попросту в слепого. Надо учить молодое поколение получать ту энергию, которая содержится в литературе, причём свободно, без акцентов всякого рода идейного, религиозного в том числе характера. При том, что сам я человек религиозный, верующий. Но религия тоже источник возможности понимания мира, когда она не подчиняется клерикализму. Уважение к Церкви, но свобода даже по отношению к Церкви. Иначе торжествует клерикализм, который так же вреден для свободного мышления, как была вредна и старая партийность.

— Вы предугадали мой вопрос, поскольку у нас сейчас актуализируется проблема возвращения Церкви в школу. Не преподавание знаний о религиозной культуре, об истории религии, а нечто приближенное к Закону Божьему в учебных заведениях императорской России, поваленной идейными предками тех большевиков, которые сегодня повсеместно демонстрируют свою истовую церковность.

— Считаю, догматизация религии — это убийство религии. Догмы Церкви надо понимать и уважать, но их не надо сталкивать с догмой о свободном мышлении. По моему убеждению, как раз между атеизмом, который также губителен для свободного мышления, и клерикализмом находится свободное пространство, где есть место и внутренней свободе, и религиозности человека. И это пространство человек должен почувствовать как часть собственной жизни, собственной совести. Это достигается воспитанием. Ведь оно вечное, оно не ограничивается только школой, что ж повторять древнюю пословицу: век живи — век учись?! Становясь взрослым, человек должен продолжать воспитание, начатое в школе, как самовоспитание. Иначе он теряет внутренние импульсы жизни и становится предметом, вещью.

— В Италии Церковь и школа разделены?

— Конечно. У нас, в католической стране, как сейчас и во всём мере, возник вопрос о диалоге между религиями, это надо учитывать.

— Вот поэтому у нас многие здравые педагоги призывают оставить вопросы выбора вероисповедания семье (должна же и семья участвовать в воспитании ребёнка!), а в школе лишь объяснить детям особенности религиозных культур и разных вероучений, причём сделать это очень аккуратно…

— Да, здесь много тонкостей. Ведь веротерпимость не означает, что человек, приверженный своей вере, должен пускаться в какие-то рассуждения о том, что все религии равны. Нет. У нас нет супермаркета религий, это в супермаркете сегодня выбирают одни носки, а завтра выбрасывают и приобретают другие. Уважение к другим религиям не может сочетаться с пренебрежением к той исторической, религиозной общности, в которой ты воспитан, к которой принадлежишь и принадлежали твои предки. Я один из этой общности, я не могу чувствовать себя только гражданином мира, хотя я и гражданин мира тоже, но вначале гражданин своей родины, Европы, живущий с уважением к своим традициям. Мои корни — это европейская христианская традиция. Христианство — основа нашей цивилизации, корень нашей этики, морали.

— И литературы…

— И литературы, конечно. И живописи, архитектуры, вообще искусства.

— Но Вы занимаетесь именно двадцатым веком.

— И девятнадцатым! Двадцатый век без девятнадцатого непонятен. Да и без восемнадцатого… И так далее. Вообще, занимаясь одной литературой, надо знать что-то и о других литературах, иначе придёшь в тупик. Русская литература — часть европейской литературы, а есть ещё литературы восточные…

— Согласен, но как в школе рассказать обо всём этом, передать эту мудрость, если в советское время для изучения литературы, цензурно ограниченной, отводилось часов намного больше, чем теперь, когда есть свобода выбора?

— Да, трудности сегодняшней России, которая выходит из коммунизма, велики, вам сложнее, чем Европе. У вас есть проблемы, которых нет в других странах. Меня всегда интересовала возникшая в Германии 1920-х годов концепция “консервативной революции”. На фоне этой концепции и в противоположность ей я выдвинул идею “консервативной эволюции”, которая представляется мне более приемлемой после краха революций ХХ века. Это движение, но в равновесии между ценностями прошлого и ценностями, которые возникают на совершенно иной исторической почве. России сейчас нужна консервативная эволюция.

— В связи с этим не могу не задать частный вопрос: Вы — профессиональный филолог, но не всё же заниматься литературой для дела. Что Вы читаете для себя?

— Я всеядный с детства. Читаю всё. Правда, сейчас немного сузил диапазон. Читаю поэзию. По настроению. Не только русскую и итальянскую, я также читаю по-английски и по-французски. Стараюсь читать стихи в оригинале. Люблю читать Чехова. А когда во время отдыха хочу не только отдыхать, а работать мысленно, читаю Достоевского.

— Кино?

— Кино нет. Раньше смотрел, сейчас очень редко. Интерес пропал. И к кино, и к телевидению. Смотрю только новости. И только вечером. На сон грядущий. Чтобы лучше спать.

— То есть литературы Вам для полноты жизни вполне хватает. А что, на Ваш взгляд, ждёт Россию в XXI веке? Какие новые загадки задаст она себе и миру?

— Считаю, что теперешняя Россия, несмотря на бесспорные сдвиги, всё ещё находится под грузом почти восьми десятилетий советчины. Конечно, было бы нелепо думать, что возможен возврат к старой, дореволюционной России. Но возникнет ли новая, свободная Россия, открытая сложному современному миру? Это моя надежда. Но для меня и загадка.

Сергей Дмитренко