Герои рассказа А. П. Чехова «Попрыгунья»

В рассказе «Попрыгунья» героев можно разделить на две группы. Одна — Ольга Ивановна, “её друзья и добрые знакомые”. Другая — Дымов, Коростелёв и их коллеги-врачи. Эти два общества одновременно похожи и не похожи. Схожи они в своём стремлении к известности и успеху. Ольга Ивановна мечтает достичь этого в сфере искусства: “Безотчётная радость, наполнявшая её душу, говорила ей, что из неё выйдет великая художница и что где-то там за далью, за лунной ночью, в бесконечном пространстве ожидают её успех, слава, любовь народа...” Та же радость наполняет Дымова, когда он говорит о своём научном будущем: “Ого! — повторил он. — Знаешь, очень возможно, что мне предложат приват-доцентуру по общей патологии. Этим пахнет”.

Оба главных героя похожи и в том, как они безотчётно и целиком отдаются своему делу. Дымов забывает обо всём другом, кроме работы, когда делает вскрытия: “Я увлекаюсь, мама, и становлюсь рассеянным”. Ольга Ивановна поглощена знакомством со знаменитостями: “Она боготворила знаменитых людей, гордилась ими и каждую ночь видела их во сне. Она жаждала их и никак не могла утолить своей жажды”.

Коростелёв так же ценит в людях их необыкновенность: “Какая потеря для науки! — сказал он с горечью. — Это, если всех нас сравнить с ним, был великий, необыкновенный человек!”

И в то же время два общества противоположны друг другу в своём отношении к действительности. Врачи в восприятии мира опираются на разум. Дымов очень логичен в своих суждениях и действиях. Он не чувствует искусства, для его ума оно не существует, но он судит о нём по примерам других людей: “Если одни умные люди посвящают им (пейзажам и операм — Н. Н.) всю свою жизнь, а другие умные люди платят за них громадные деньги, то, значит, они нужны”. Или Дымов не пьёт чая потому, что запланировал поесть с женой и не хочет портить себе аппетит. Даже в моменты сильного душевного переживания Дымов не перестаёт мыслить: “После обеда Коростелёв садился за рояль, а Дымов вздыхал и говорил ему: «Эх, брат! Ну, да что! Сыграй-ка что-нибудь печальное». Подняв плечи и широко расставив пальцы, Коростелёв брал несколько аккордов и начинал петь тенором «Укажи мне такую обитель, где бы русский мужик не стонал...», а Дымов ещё раз вздыхал, подпирал голову кулаком и Задумывался”.

Ольга Ивановна с “друзьями и добрыми знакомыми” воспринимают мир эмоционально, без тени мысли. Так, художник из окружения Ольги Ивановны на тихую лунную ночь реагирует следующим образом: “Рябовский говорил ей, что чёрные тени на воде — не тени, а сон, что в виду этой колдовской воды с фантастическим блеском, в виду бездонного неба и грустных, задумчивых берегов, говорящих о суете нашей жизни и о существовании чего-то высшего, вечного, блаженного хорошо бы забыться, умереть, стать воспоминанием”. Сама Ольга Ивановна, рассказывая о свадьбе мужу, говорит не о реальном событии, а о своём его восприятии и интерпретации: “Представь, после обедни венчанье, потом из церкви все пешком до квартиры невесты... понимаешь, роща, пение птиц, солнечные пятна на траве и все мы разноцветными пятнами на ярко-зелёном фоне — преоригинально, во вкусе французских экспрессионистов”.

Дымов и его коллеги живут в реальном причинно-следственном мире. Ольга Ивановна и её компания витают в облаках и во многом живут иллюзиями. Несмотря на то, что эти две группы людей живут по одной схеме и стремятся к сходным целям, общения и взаимопонимания между ними не происходит.

Связующим началом между обществами могла бы стать Ольга Ивановна. Как часто в рассказах Чехова молодая (иногда и немолодая) женщина прорывает пелену непонимания своим сочувствием или любовью («О любви», «Цветы запоздалые», «Студент», «Дом с мезонином», «Душечка» и другие). Но Ольга Ивановна не любит мужа. Она играет в любовь, в семью. Так про отношение к Дымову, своему избраннику, она говорит в духе романов, а не реальной человеческой психологии: “Ну, после смерти отца он иногда бывал у меня, встречался на улице и в один прекрасный вечер вдруг — бац! — сделал предложение... Как снег на голову... Я всю ночь проплакала и сама влюбилась адски”. Обстановка квартиры молодожёнов напоминает театральные декорации, в которых можно играть роль жены: “Ольга Ивановна в гостиной увешала все стены сплошь своими и чужими этюдами в рамах и без рам, а около рояля и мебели устроила красивую тесноту из китайских зонтов, мольбертов, разноцветных тряпочек, кинжалов, бюстиков, фотографий... В столовой она оклеила стены лубочными картинами, повесила лапти и серпы, поставила в углу косу и грабли, и получилась столовая в русском вкусе...” Разговаривает Ольга Ивановна с мужем пафосно и как-то ненатурально: “Дай я пожму твою честную руку!”, “Ты будешь моим спасителем. Ты один только можешь спасти меня!” По сути, будь на месте Дымова “Сидоров или Тарасов”, ничего бы не изменилось. Подводя итог отношению Ольги Ивановны к мужу, хочу привести её ощущения: “Что Дымов? почему Дымов? какое ей дело до Дымова? Да существует ли он в природе и не сон ли он только?” Так героиня воспринимает живого мужа.

Сознание Ольги Ивановны подчинено воображению и эмоциям. Иллюзорное для неё реальнее действительности. “Всё, что он (Рябовский) создал до сих пор, прекрасно, ново и необыкновенно, а то, что создаст он со временем, когда с возмужалостью окрепнет его редкий талант, будет поразительно, неизмеримо высоко, и это видно по его лицу, по манере выражаться и по его отношению к природе”. (Но вовсе не по его картинам.) Ольга Ивановна мыслит образами и эмоциональными категориями: “Ей чудилось, что вся квартира от полу до потолка занята громадным куском железа и что стоит только вынести вон железо, как всем станет весело и легко. Очнувшись, она вспомнила, что это не железо, а болезнь Дымова”.

Таким же образом, через эмоциональное восприятие, Ольга Ивановна обретает мужа. Её воображение постепенно наделяет его всем присущим человеку. Первый этап воплощения — это акт наименования: “Его имя Осип не нравилось ей, потому что напоминало гоголевского Осипа и каламбур: «Осип охрип, а Архип осип». Теперь же она вскрикнула: «Осип, этого не может быть!»” Второй этап очеловечивания Дымова — наделение его “плотию и кровию”: “Молчаливое, безропотное, непонятное существо, обезличенное своей кротостью, бесхарактерное, слабое от излишней доброты, глухо страдало где-то там у себя на диване и не жаловалось”. Третий этап — рождение Дымова как полноценной личности в сознании Ольги Ивановны: она “быстро ощупала его грудь, лоб и руки. Грудь ещё была тёплой, но лоб и руки были неприятно холодны. И полуоткрытые глаза смотрели не на Ольгу Ивановну, а на одеяло.

— Дымов! — позвала она громко. — Дымов!

Она хотела объяснить ему, что то была ошибка, что не всё ещё потеряно, что жизнь ещё может быть прекрасной и счастливой, что он редкий, необыкновенный, великий человек и что она всю жизнь будет благоговеть перед ним, молиться и испытывать священный страх...

— Дымов! — звала она его, трепля его за плечо и не веря тому, что он уже никогда не проснётся. — Дымов, Дымов же!”

Но даже в этот момент Ольга Ивановна не начинает любить мужа по-человечески. Ей лишь становится очевидным его редкость и потенциальная знаменитость. И она досадует на себя за свою невнимательность. Вот и всё. “И вспомнив, как к нему относились её покойный отец и все товарищи-врачи, она поняла, что все они видели в нём будущую знаменитость. Стены, потолок, лампа, и ковёр на полу замигали ей насмешливо, как бы желая сказать: «Прозевала! прозевала!»”

Со смертью Дымова угасла надежда объединения двух групп героев, разделённых невидимой, но прочной стеной непонимания.