Николай Эрдман

Николай Робертович Эрдман (1902—1970), впоследствии более известный как драматург, вначале был близок к имажинистам. Его брат, художник Борис Эрдман, оформлял имажинистские издания, и под его влиянием начинающий поэт примкнул к «Ордену». В 1922 году увидела свет поэма Эрдмана «Автопортрет», «поэма, фоном которой является Москва, откровенно имажинистская по своему эротизму и урбанизму» (В. Марков). Эрдманы входили в центральный комитет «Ордена имажинистов», принимая участие в «мучительном рождении» его первой декларации. Стихов Н. Эрдман написал немного.

Шершеневич назвал их «суровыми, в скандинавском стиле». Когда В. Львов-Рогачевский писал о Мариенгофе как о поэте, отразившем «чувства и настроения хитровцев, утративших лик человеческий», он, по-видимому, имел в виду Н. Эрдмана, опубликовавшего во втором номере «Гостиницы» (1923) стихотворение «Хитров рынок». Стихотворение как бы предвосхищает «бродяжную романтику» поэтов-бардов 60-х годов. Вместе с тем в нем чувствуются настроения и «революционной романтики», так отчетливо представленной, например, в стихах Э. Багрицкого. Контаминация же того и другого придает стихам умеренно анархический характер: Учись бродяжничать размашисто и праздно, Из сердца выветри домашнее тепло, Ах, разве может быть кому-нибудь обязана Твоя на каторгу сколоченная плоть.

(«Хитров рынок», 1923) С другой стороны, метафора «пустой головы», в которой решаются судьбы индустриализации, вполне в духе революционной, пролетарской поэзии: Шаги бродяжные нигде не успокоятся, Их не связать весне веревками травы, Пока твои виски, как два молотобойца, Грохочут в кузнице просторной головы. (Там же). Надо быть действительно имажинистом для того, чтоб в другом стихотворении увидеть «эротический» смысл соединения тела седока с внутренностями «пролеток и саней»: Они лежат в кроватях перекрестков, Бесстыдствуя средь уличного дня, И тканью каменной похрустывает жестко Под их спиной тугая простыня. (1922) 4 ноября 1920 года в Большом зале консерватории состоялся суд над имажинистами. Пришедшие на суд явно надеялись, что поэтов закуют в кандалы и погонят до Владимирке. Суд, по воспоминаниям М. Ройзмана, закончился блестящим успехом имажинистов — дело объяснялось самостоятельностью метода каждого поэта, « каждый имел свою рубашку «. 17 ноября в Политехническом музее поэты провели вечер под названием «Суд имажинистов над литературой», на котором достойно ответили своим оппонентам.

Грузинов прочитал, естественно, скверные стихи противников группы. Слушатели потребовали выступления Маяковского, сразу же «напавшего» на Кусикова: На свете Много Вкусов И вкусиков: Одним нравится Маяковский, Другим — Кусиков. Закончить хотелось бы размышлением о поэте, который формально не был в кругу имажинистов, но тем не менее, его поэзия явилась, можно сказать, исполнением их мечты, выраженной теоретически. Это Борис Борисович Божнев, практически неизвестный художник как у нас, так и на Западе. Б. Божнев родился в 1898 году в Ревеле, воспитывался в доме известного политического деятеля Бориса Гершуна, может быть, поэтому он был впоследствии равнодушен к политике. Литература, живопись и музыка были для него явлением одной стихии, но его друзья — не поэты, а композитор Сергей Прокофьев, художник Хайм Сутин, а в литературе он сам себе был другом (все стихотворения поэта не имеют названия): Себе я часто руку жму, Когда все переутомило, И, словно другу своему, Шепчу себе: «Ах, здравствуй, милый...» (1922) Как догадку можно высказать мысль о том, что книга В. Шершеневича «Кому я жму руку» возникла из этих строф, тем более что Шершеневич, объясняясь друзьям в любви, «жмет руку» все же себе самому.

А «Смерть в золотых очках» Рюрика Ивнева, без сомнения, навеяна такими строфами Божнева: Стою в уборной, прислонясь к стене... Закрыл глаза... Мне плохо... Обмираю... О смерть моя... Мы здесь наедине... Но ты чиста... Тебя не обмараю...

Я на сыром полу... очнулся вдруг... А смерть... сидит... под медною цепочкой... И попирает...

Деревянный круг... И рвет газеты... серые листочки... (не датировано) Почти необъяснимо, почему « традиционные» имажинисты не были художниками. Стиль просто требовал того. Сам Божнев занимался живописью, выполненной в стиле «наив»: поп-артические коллажи, абстракции.

Интересно название одной из книг Божнева: « Борьба за несуществование». Любой читатель поймет это как пародию на афоризм из популярной философии, и это будет верно, но лишь отчасти. Книга горестная, написанная в смирении «добровольной воли к смерти» (так похожее состояние определяла М. Цветаева). Стихи Божнева обзывали «писсуарной поэзией». Мотивы для этого есть. Уборная нередко присутствует в его стихах: «Пишу стихи при свете писсуара, со смертью близкой все еще хитря...». Но попробуем изумиться тому, как здесь «низ» сделан достойнейшим «верхом»: из уборной видна влюбленная пара: Вздыхают и задумались...

Ах, кротко... А я стою, невидимый для них, Над черною и мокрою решеткой, Все думая — как мало не больных... Журчит вода по желобкам наклонным, И моет дурно пахнущий фонтан, Но безразличны молодым влюбленным И я, и смерть, и городской каштан... (1927) Любовь, как смерть, — то, что выражено изысканной поэзией Блока, здесь пересеклось с самой физиологией смерти.