Концептология

Реферат

Концептология

О концептах

("теорема о существовании")

Мы исходим из следующего положения. Когда человек живет, общается, мыслит, действует в мире "понятий", "образов", "поведенческих стереотипов", "ценностей", "идей" и других тому подобных привычных феноменологических координат своего существования (сравнительно легко фиксируемых уже на уровне обыденной рефлексии), одновременно на более глубоком уровне бытия он живет, общаются, мыслит, действует в мире концептов, по отношению к которым традиционно понимаемые понятия, образы, поведенческие стереотипы и т. д. выступают их частными, проективными, редуцированными формами.

Последние, тем самым, могут быть истолкованы как вторичные и производные (и в этом смысле "менее действительные") формообразования человеческого бытия-в-мире; как разнообразные понижения его исходной глубинной симметрии; как знаки, символы, репрезентанты соответствующих концептов.

Сказанное предполагает по крайней мере следующее.

Во-первых, что каждое хорошо известное формообразование типа "понятия", "образа", "идеи", "поведенческой нормы" и т. п. в большей или меньшей мере причастно к концепту, несет в себе его генетический и/или функциональный код.

Во-вторых, что у концепта должна быть differentia specifica по отношению к более привычным формообразованиям типа только что перечисленных выше, и задача конституирования концепта, его "прописки" в пространстве мышления и бытия заключается прежде всего в экспликации этих специфических отличий.

В-третьих, что каждый концепт может существовать не только в своих собственных формах (а условия и способы такого существования, равно как и сами эти собственные формы еще предстоит найти), но и в несобственных, редуцированных, "представленных" другими формообразованиями (ideelle oder vorgestellte Formen, по Гегелю-Марксу-Ильенкову-Лифшицу), или даже в "превращенных" формах (verwandelte Formen. по Марксу-Мамардашвили).

Уже из сказанного видно, что мы употребляем термин "концепт" в значении, существенно отличном от того, который характерен для современной общенаучной литературы (когда, например, в разных контекстах на разных языках используют термины "концепция" и "концептуальный", или когда берут значение термина "concept" в научном английском, что практически всегда очень близко к "понятию"; или когда этот термин используется в специальной области знания – прагмалингвистике, где "концепт" языкового явления понимается как логическая пропозиция этого явления).

Скажем сразу, что ближе всего по смыслу (и особенно по теоретико-методологическому замыслу!) наше понимание "концепта" к значению термина "conceptus" у Абеляра и Фомы Аквинского, вообще в средневековом концептуализме – см. в этой связи подробную характеристику средневекового "концепта", а также новую и очень важную историко-философскую квалификацию самого концептуализма как "основополагающей теории универсалий с двумя напряженно взаимодействующими ветвями: реализмом и номинализмом" в работах С. С. Неретиной1.

Но, разумеется, вышесказанное (как и многое другое, о чем мы здесь не можем говорить) – лишь предпосылки и частичные обоснования нашего понимания концептов. Его вполне развернутое обоснование и, в конечном счете, оправдание мы и надеемся получить в рамках развиваемой нами концептологии (=общей теории концептов). В этой связи укажем еще на нашу статью "Концептологическая формула факта" во 2-м выпуске "Концептов"2.

Итак, мы ведем речь о дискретном, но весьма универсальном и многомерном феномене, который способен проникать в самые разнообразные сферы и аспекты человеческого бытия-в-мире, и тем самым существенно влиять на его параметры и ориентации.

С этой точки зрения человек преимущественно концептен даже тогда, когда он преимущественно не концептуален – то есть тогда, когда его поступки, интенции, жизненные ориентации со всей очевидностью не определяются "концепциями" или тем более "теориями".

Детская мысль, детский рисунок, детский поступок, детская игра – не концептуальны в обычном смысле этого слова. Вместе с тем они, с нашей точки зрения, концептны (может быть, по-русски удобнее сказать "концептивны"), то есть содержат в себе концепты и существенно определяются ими. При этом определяются, может быть, не в меньшей степени, но по-другому, чем явно концептуальная (и поэтому, разумеется, тоже содержащая в себе концепты!) деятельность математика, физика-теоретика, социолога, культуролога и т.п.

Маленькая девочка Настя в возрасте около 3-х лет, слезая с унитаза (который она как раз осваивала) и натягивая трусики, задумчиво произносит: "Саша Цыганов писает как-то не так...". Концепции у Насти по поводу этого интересного наблюдения явно нет, но некий сгусток смысла (прото) концепт стоящий за наглядным поведенческим образом, она явно нащупала.

Саша Цыганов вообще многое делает как-то не так. Например, он тайно руками закапывает в песочницу (на приличную глубину) одну из только что подаренных ему сандалий - вещь, которой он пять минут назад бурно радовался и которая на данный момент представляла для него, несомненно, высшую жизненную ценность. И вот он жертвует этой ценностью, с ревом и отчаянием, весь в песке и в одной, сандалии идет домой и блестяще разыгрывает маленькую трагедию по поводу внезапной пропажи любимой сандалии. Далее действие развертывается с привлечением энного количества взрослых, а также – nota bene – играющих во дворе детей, которые раньше на Сашу не обращали должного внимания. Зато теперь он - в центре событий, сидит на скамейке, в детский бинокль наблюдает за поисковыми работами и активно участвует в диалоге со всеми поисковиками, в числе которых и автор этих строк с большой лопатой.

Вся эта замечательная история держится на соответствующем (прото)концепте, на почти что бессознательном, но тем не менее преднамеренном смысловом предметном действии, – закапывании сандалии; ее погребением Саша переломил неблагоприятный для него ход событий и оказался-таки в центре внимания дворовой общественности.

Детская игра, аккумулирующая в себе чувственно-предметную деятельность и речевую коммуникацию и одновременно адаптирующая внешний мир к внутреннему – это универсальная среда, в которой развивается личность ребенка и которая в этом качестве хорошо известна детской психологии. Мы не уверены, что любой человек суть хейзинговский Homo ludens, "человек играющий"; или что "деловая игра" может быть репрезентативна по отношению к реальному делу. Но по крайней мере в отношении маленького ребенка тезис об игре как способе его существования бесспорен – и поэтому, видимо: 1) именно в детской игре рождаются смысловые многомерные локально-предметные формообразования – (прото) концепты; 2) именно включенность в игру завершает их построение и знаменует собой их освоение; 3) именно смысловые (прото) концепты выступают в роли факторов, обеспечивающих самоценный и самоподдерживающий характер игры.

Художник, музыкант, артист – сплошь и рядом не концептуальны (в отличие от искусствоведа, музыковеда, театроведа): но за создаваемыми ими образами стоят некие неформализуемые, но тем не менее достаточно определенные смыслы. Чувственный (живописный, звуковой, сценический) образ выступает символом этого смысла и во взаимодействии с чем-то еще, что позволяет конституировать именно этот смысл в виртуальном смысловом пространстве – и тем самым дает точку опоры искусствоведу, музыковеду, театроведу, – в этом взаимодействии создает пучок смысловых ориентаций, создает концепт. Никто, разумеется, не отрицает возможности у образа быть одновременно концептуальным в традиционном смысле этого слова – в том числе и чрезмерно, и неуместно, и вульгарно концептуальным, в широком диапазоне от разрисованной фигуративной идеологемы на революционно-патриотическую или религиозно-церковную тему до "Квадрата" Малевича.

Математическое понятие – скажем, понятие "предела" или тесно связанное с ним понятие "границы" – в действительности далеко не сводится к дефиниции или чисто логической характеристике с позиций определенной математической техники. Оно получает смысл лишь в соотнесении с совокупностью неких математизированных умозрительных образов (корни которых уходят далеко за пределы математики), абстрактных и не всегда эксплицитно выраженных математических идей, алгоритмов мыслительных действий; это понятие предполагает также соотнесение с некоторой топологией точечного множества или даже с еще более общей математической структурой. Тем самым "предел" ("граница" и т.д.) оказывается даже в самой математике не просто понятием, а смысловым концептом, имеющим сложную и вариативную архитектонику. По известному методологическому принципу ("анатомия человека – ключ к анатомии обезьяны", Маркс) мы можем то же самое предположительно сказать о менее развитых с точки зрения понятийно-дефинитивной разработанности областях человеческой деятельности – всех тех, где существенно присутствует культурный феномен типа "предел": это могут быть юридическая и нравственная нормы, граница языковой реалии и/или литературного жанра и т.д.

Возьмем другой пример, которым я обязан Йохану Йоргену Холсту, бывшему министру иностранных дел Норвегии.

На пленарном заседании международной конференции "Баренцев регион: сотрудничество в сфере образования и научных исследований" (Архангельск, 21-22 апреля 1993 года) – на этой конференции, между прочим, состоялась и первая публичная апробация концептологии – он выступил с докладом, в котором замечательно сочетались концептуальность историка и прагматизм политика. В этом докладе, в частности, он справедливо подчеркнул, что слово "государство" в русской ментальности имеет другой смысл, чем слово "статен" ("staten") в норвежской и вообще западноевропейской. Это различие, заметил он, затрагивает фундаментальные отношения между личностью, социальной общностью и властью, и может затруднять взаимное понимание и взаимное общение наших народов.

С нашей точки зрения, это означает, что за одним и тем же политико-юридическим термином скрываются разные культурно-исторические смыслы – а значит, и обозначает этот термин разные концепты. Для русского ("российского") человека "государство" прежде всего означает власть и силу, до и поверх всякого права стоящие над гражданином; для западноевропейского - общественный договор между гражданином и властью, баланс их интересов. В повседневном сознании человека эти культурные реалии существуют не как одномерные и неизменные понятия или тем более дефиниции, а как многомерные концепты, имеющие вариабельную архитектонику. Должен ли этот факт учитываться думающим историком, реальным политиком или отвечающим за свои рекомендации политологом? Вопрос, конечно, риторический.

Концепты (Konzepte – нем.. Concepts – англ.) мы понимаем, следовательно, как смысловые кванты человеческого бытия-в-мире, в зависимости от конкретных условий превращающиеся (в том числе и в смысле verwandelte Formen, "превращенных форм" Маркса) в различные специализированные формообразования, "гештальты" бытия, Gestalten des Seins, пользуясь слегка измененной терминологией гегелевской "Феноменологии духа" – одновременно и несколько расширенной нами (потому что "бытия"), и несколько суженной (потому что "человеческого") по сравнению с оригинальным "Gestalten des Bewusstseins".

Или так: концепты суть многомерные смысловые варианты/инварианты, смысловые центры преобразований разноплановых (т. е. принадлежащих разным планам, уровням, измерениям, аспектам бытия) функциональных структур деятельности в определенной предметной области.

Или еще так: концепты суть своеобразные культурные гены, входящие в генотип культуры и вероятностно определяющие феномонологическую поверхность культуры, ее фенотип. Они представляют собой как бы скомпилированные, свернутые алгоритмы выводов-обоснований-объяснений; как бы зародышевые, зачаточные формы Логоса: культурно обусловленного Слова-Суждения-Рассуждения-Размышления, раскрывающего Истину, создающего и поддерживающего состояние а-летейи, не-сокрытости мира.

Этот (культурогенетический, смыслопорождающий) оттенок значения термина "концепт" станет еще яснее, если мы соотнесем его с естественным (латинским) антонимом, тоже входящим в родовую этимологическую парадигму: концептивный (ведущий к зачатию) – контрацептивный (предохраняющий от зачатия).

С обязательной поправкой, что культура не есть организм (шпенглерианство ни в его классическом варианте, ни на почве концептологически трактуемого языка современной молекулярной биологии нас не привлекает), и что поэтому любой культуроген-концепт (такой, скажем, как res facti, "вещь фактическая") может из римского права и позднеантичного сознания транслироваться (трансмутировать?) напрямую в современность, с полным правом претендуя на до сих пор вакантное место где-то между res extensa и res cogitans.

При этом нелишним будет заметить, что культуру мы понимаем в самом широком смысле слова, без отделения с самого начала "материальной" от "духовной", "научной" от "художественной", "высокой" от "низкой", "аристократической" от "демократической" и т. п. Мы понимаем ее как универсальный способ превращения содержания и формы специализированных результатов человеческой деятельности (юридической или моральной нормы, научной или технологической идеи, художественного образа и т.п.) в состояния, структуры, алгоритмы деятельности как таковой деятельности как родовой сущности человека, то есть понимаем культуру как обобщенно-универсальный (и поэтому неспецифический!) способ самоорганизации и саморазвития человеческого бытия.

Это, в частности, такой способ и такие механизмы его реализации, которые обеспечивают смысловую трансляцию содержания какой-то одной специализированной области деятельности и ее результатов (построенный жилой дом) в другие, зачастую весьма далекие от исходной ("дом" как социальный знак определенного образа жизни и типа цивилизации: "дом" как символ сознательной целе-рациональной деятельности архитектора-человека в отличие от инстинктивной деятельности животного; "дом" как художественная или концептуальная философская метафора ("язык - родной дом бытия", Хайдеггер) и т.п.). Расщепление культуры на "материальную" и "духовную", "научную" и "художественную", "элитарную" и "массовую" и т.д. - вторично по отношению к культуре как универсальному способу бытия человека.

Но вернемся к концептам.

С точки зрения их собственного бытия и собственной структуры, концепты – это самоорганизующиеся интегративные функционально-системные многомерные (как минимум, трехмерные) идеализированные формообразования, опирающиеся на понятийный (или псевдо-, или пред-понятийный) базис, закрепленный в значении какого-либо знака: научного термина, или слова (словосочетания) обыденного языка, или более сложной лексико-грамматико-семантической структуры, или невербального предметного (квазипредметного) образа, или предметного (квазипредметного) действия и т.д.

Концепты можно трактовать и как "молекулярные структуры концепций и теорий, как пределы их содержательной делимости. И примерно так же, как молекула одновременно и похожа, и непохожа на состоящее из такого рода молекул вещество, концепты и похожи, и непохожи на результат их синтеза – на концепцию.

Разумеется, априори неочевидно, что речь идет об одном и том же, когда концепт понимается то как смысловой квант бытия, то как смысловой вариатив/инвариант разноплановых трансформаций функциональных структур деятельности, то как молекулярная структура некоторой концепции, еще сохраняющая своеобразие последней, то как культурный ген, определяющий наследуемые признаки культуры...

Мы тем не менее предполагаем, что речь всегда идет об одной и той же сущности.

Именно это предположение (вместе с утверждением о существовании концептов) и должно образовать стержень теории концептов, выступить в качестве ее начального и одновременно граничного условия, в известной мере предопределяющего архитектонику концепта, его конструктивно-генетические и трансляционные свойства.

Главное в концепте, как мы его понимаем, – многомерность и дискретная целостность смысла, существующего тем не менее в непрерывном культурно-историческом пространстве и поэтому предрасположенного к культурной (и культурогенной!) трансляции из одной предметной области в другую.

Образуется ли эта многомерная дискретная целостность за счет взаимодействия "понятия", "образа", "действие" (мы назовем это классической функциональной структурой концепта) или за счет каких-то других функциональных элементов архитектоники концепта; транслируется ли, далее, эта целостность по модели логического развертывания понятия, эстетического развертывания образа, алгоритмического развертывания действия т. д. – все это вторично (хотя тоже очень важно) и определяется конкретно-предметными, ситуативными, коммуникативными обстоятельствами.

Концепт – онтологическая позиция, занимаемая языково-культурным феноменом, а не его логическая пропозиция или ценностная пресуппозиция. Этим наше понимание "концептов" отличается от того, которое свойственно современной логико-лингвистической точке зрения. Логическая пропозиция, ценностная пресуппозиция определяются установками субъекта; онтологическая позиция скорее сама определяет эти установки. Прежде чем субъект станет пропозициональным и ценностно-ориентированным (и тем самым – концептуальным в привычном смысле слова), он не может не стать выразителем некоторой совокупности концептов, характеризующих его обобщенно-жизненный статус и одновременно конкретную ситуацию - его "бытие в мире" - и стоящих за "помимовольным" (термин лингвиста Е. Д. Поливанова) использованием гештальтов языка и культуры.

Концепт – прежде всего бытийно-культурное, а не специально-дисциплинарное, не специально-предметное формообразование.

Акцент на бытийности, на актуальном существовании принципиально важен для концептологического подхода. Вместе с тем, концептология движется несколько наискосок к хайдеггеровскому "бытийно-историческому" пониманию человека и мира, развиваемому им в 30-е годы3: ведь историческое актуально существует для человека только как культурное. Кроме того, "бытийственность" человеческого существования не должна противостоять (как это все-таки получается у Хайдеггера) культуре научного мышления и технологического труда.

В этом плане концептология противостоит как тенденции к обособлению, так и к формально-абстрактному объединению различных сфер человеческой деятельности. Трансляция концептов должна соединять эти сферы, не разрушая при этом их содержательно-предметной специфики. Hic Rodus, hic salta.

Например, культурная (=культурогенная, эвристическая) трансляция математического "предела" (или. mutatis mutandis, "границы") в нравственную сферу, где соотносительным формообразованием выступает граница нравственной нормы, предполагает:

1) экспликацию смыслового пространства, в котором существует математический "предел";

2) установление коррелята этого смыслового пространства в пространстве нравственно-этических нормативных отношений (с одновременной дискретизацией, соответствующей топологизацией и метризацией последних):

3) развертывание топологии и метрики пространства нравственно-этических отношений по эвристическим моделям, восходящим к соответствующему математическому концепту.

Формально возможна, разумеется, и обратная процедура -трансляция соответствующего концепта от этики к математике; вопрос лишь в ее релевантности и мере ее эвристичности по отношению к универсуму математических рассуждений.

О предмете и методе концептологии

Предметную область концептологии образуют:

а) сами концепты;

б) трансляционно-генетические свойства отдельных концептов;

в) многообразия концептов;

г) топологические/метрические свойства многообразий концептов.

Прямая задача концептологии: феноменологически дано то или иное формообразование (понятие, образ и т.д.); необходимо истолковать его как редуцированную форму концепта и достроить её до соответствующего концепта.

Результат решения прямой задачи - синтез концепта.

Назвав синтез концепта "прямой" задачей, мы тем самым подчеркиваем преимущественно конструктивно-генетическую и даже реконструктивную направленность концептологии: она представляет собой своеобразный реинжиниринг культурных феноменов.

Обратная задача концептологии: нечто дано (или задано) как концепт; необходимо найти его редуцированные и/или превращенные формы.

Результат решения обратной задачи - анализ концепта, его разложение на редуцированные формы.

Метод концептологии должен быть адекватен ее предмету, а также задачам конституирования в непрерывном глобальном общекультурно-историческом пространстве дискретных локальных смысловых формообразований, способных к культурной (культурогенной) трансляции.

Общую характеристику этого метода можно попытаться дать, исходя из следующих соображений.

Наука (имплицитно) и осмысляющая ее методология науки (эксплицитно) оперирует научным, т. е. нормативно-элиминационным методом. Он основан на экспериментальной аспектуализации реальности и на ее alter ego, понятийно-изолирующей абстракции, в совокупности обеспечивающих достаточно формализованную (в идеале логизированно-математизированную) актуализацию соответствующего аспекта реальности.

Всё что не подпадает под нормативы научного метода, элиминируется и для науки не существует.

Культура (имплицитно) и осмысляющие ее история культуры и культурология (эксплицитно) оперируют методом, который можно было бы назвать конструктивно-генетическим: каждый попадающий в поле зрения истории культуры и культурологии "объект" фиксируется не просто как культурный знак, но достраивается до некоторой смысловой целостности. Для этого он должен быть семиотически соотнесен с другими культурными знаками (но при этом не "выведен" из них и не "сведен" к ним!); должен быть выявлен многоплановый историзм этого культурного феномена; должны быть более или менее явно определены его место и роль в основных модусах человеческого существования.

Априори данных нормативов историко-культурное и культурологическое описание не допускает, если, конечно, культурология сознательно не превращается в разновидность научного метода (наподобие метода "бинарных оппозиций" в структурной антропологии Леви-Стросса).

Методологические системы отсчета, свойственные культурологии, не обладают самостоятельным существованием: методологемы здесь как бы встроены в специфику и modus vivendi культурного феномена. Для культурологии нет декартовой системы координат; она по своей топике скорее напоминает тензорный анализ. Для обеспечения смысловой полноты и жизненности воспроизводимого культурного феномена годится любой методологический инструментарий, включая в этот инструментарий манеру, стиль, в целом поэтику самого культурологического описания, в значительной мере определяющей его проблемность, конституирующей его содержательность и придающей ему убедительность. Замечательное тому свидетельство - "Разговор о Данте" О. Мандельштама. Известный тезис Фейерабенда – "anything goes!", "все сойдет!"- предложенный им как альтернатива куновским парадигмам и вообще нормативному методу науки, справедлив (за вычетом не относящейся к делу анархистской интонации) скорее не для науки, а именно для культурологии в широком смысле слова (включая сюда и концептуальную историю культуры).

Все, что не соответствует интуитивному чувству жизненной ценности и смысловой полноты культурного феномена, для истории культуры и культурологии методологически несостоятельно.

Итак, концептология не может быть нормативно-дисциплинарной – это блокировало бы самую возможность междисциплинарной трансляции концептов.

Но она не может быть и ориентированной на полноту, жизненность, актуальную бесконечность конкретного культурного феномена – это не позволило бы установить смысловой инвариант и, следовательно, точно так же (только по другой причине) не позволило бы осуществить культурную трансляцию.

Нужно соединить достоинства нормативно-элиминационного и конструктивно-генетического методов, отказавшись от их односторонних преимуществ, которые с концептологической точки зрения оказываются не преимуществами, а недостатками.

Мы приходим к необходимости выявить и сконструировать некий обобщенный методологический (метаметодологический?) механизм, синтезирующий эти частные методы.

Можно попробовать решать подобные задачи путем организации своеобразного челночного движения исследования: от интуитивно понимаемой ''реальности" (с минимальной степенью методологической нормативности на начальном этапе) к "концептуальности" и обратно, с установкой как на постепенное концептуально-теоретическое прояснение содержания того или иного фрагмента реальности (языковой, социальной, природной...), так одновременно и с коррекцией соответствующий концепции.

То, что является безусловным недостатком с точки зрения методологического фундаментализма, – отсутствие нормативной внешней системы отсчета, – может оказаться преимуществом с точки зрения полноты и эвристичности концептуального моделирования конкретных многомерных феноменов. С другой стороны, необходимо преодолеть и слишком сильную зависимость от интуиции и субъективных установок исследователя, характерную для традиционного историко-культурного и/или культурологического подходов.

Иначе говоря, такого рода колебательному движению исследовательской мысли можно попробовать придать статус обобщенной методологической (метаметодологической?) установки.

Назовем ее рекурсивной методологией (от лат. Recurso - возвращаю), подчеркнув тем самым и специфику обобщенного самовоспроизводящегося механизма связи "реальности" с "концептуальностью" (рекурсия), и своеобразное идейное родство (характер которого еще нужно уточнить!) с методологией рекурсивных определений и рекурсивных функций в математике.

Впрочем, одно существенное обстоятельство можно отметить сразу. В математике (теория алгоритмов; теория обще- и частично рекурсивных функций) рекурсия всегда оставляет и удерживает свой объект (то, что подвергается рекурсии - скажем, понятие "натурального числа" при его определении методом математической индукции) в пределах соответствующей предметной области (в нашем примере – в области натуральных чисел и отношений между ними). Рекурсия, понимаемая как обобщенный самоадаптивный механизм концептуального конституирования реальности, должна, разумеется, обеспечивать выполнение этого минимально необходимого условия. Так, "точный естественнонаучный факт", как он понимается в рамках научной методологии (="эмпирически истинное высказывание"), подвергнутый такой рекурсии, должен оставаться в пределах точного естествознания.

Но задача рекурсивной методологии, как мы ее понимаем, можно даже сказать её сверхзадача – в обеспечении смысловой, полноты конструируемого феномена, в обеспечении, тем самым, присутствия универсального целого в каждой его (целого) редуцированной части. А это предполагает осуществление каким-то образом выхода за пределы той первичной области, в которой произошел запуск рекурсивного механизма.

Например, "естественнонаучный факт", подвергнутый такой операции, должен не только оставаться "естественнонаучным", но еще и превращаться в "общенаучный" (включающий в себя характеристики социальных, исторических, гуманитарных наук), а также –что очень важно – в "обыденный", равно как и в "факт религии", "факт искусства", "факт морали" и т. д.

Поэтому рекурсивная (мета) методологическая установка, как мы ее понимаем, включает в себя среди прочего две взаимодополнительные методологические ориентации:

1) методологию, ориентированную на нормативы определенной предметной области и соответствующей дисциплины;

2) методологию, ориентированную на преодоление любых специализированных нормативов и выход через междисциплинарные шлюзы в пространство целостного (синтетического, синкретического, эклектического, диалектического и т. п. – смотря по обстоятельствам) человеческого бытия, в культуру в широком смысле этого слова.

Рекурсия как раз и могла бы связать научную норму и культурный конструкт в "единораздельную целостность" (Лосев) многомерного концепта.

Обратимся для иллюстрации к факту как универсальному научному, культурному, жизненному феномену.

1) Опираясь, скажем, на (естественнонаучное) понимание факта как "эмпирически истинного высказывания", 2) мы затем выходим за узкие рамки математизированного естествознания и трактуем все три понятия, входящие в эту формулу факта ("эмпирия", "истина", "высказывание"), как вариативные по своему содержанию культурные конструкты – и попадаем, тем самым, в соответствующую той или иной вариации область культуры. В этой области, далее, 3) мы возвращаемся к первоначальной нормативности естественнонаучного языка и метода, но рассматриваем "эмпирически истинное высказывание" не как конституционную и потому неизменную норму "факта", а как эвристическую модель развертывания смысла в той области культуры, куда занесла нас вариация. Смысл развертывается в иной, по сравнению с естествознанием, области познания, сознания, деятельности – скажем, в области искусства, – но по эвристике (эвристикам?), задаваемой естественнонаучной нормой. Метрика факта науки оказывается, тем самым, эвристической моделью для построения метрики факта искусства, последняя отображает, конечно, специфику искусства (а не науки!). Топология факта (как универсального родового феномена) остается неизменной - правда, для ее воспроизведения в новой предметной области (как, впрочем, и для установления в старой!) нам необходима обобщенная формула факта, написанная на языке концептов и применимая в любой сфере человеческого бытия-в-мире.

Нормативная методология ориентирована на редукцию фактуальности к одной из форм ее существования, определяемого логикой соответствующего языка. Ценой редукции достигается зато фиксация метрики смыслового пространства, в котором существует "факт": концепты типа "эмпирия", "истина", "высказывание" превращаются в устойчивую концептуальную структуру. Погружаясь в логику специализированного языка, "факт" как бы срастается из этих элементарных методологических частиц, превращается в семантическую целостность. Нормативно-элиминационная методология – аналог "мертвой" воды сказочного русского фольклора, сращивающей кости и ткани.

Конструктивная методология ориентирована на восстановление (мы чуть было не сказали – реанимацию, одушевление) специализированных форм до целостного культурного феномена. Метрика смыслового пространства, в котором существует "факт", становится переменной, но, разумеется, в пределах топологии этого пространства, связанной с самой субстанцией фактуальности. Партикулярная форма факта теряет свое изолированное существование и становится раскрывающимся к человеку культурным символом фактуальности бытия. "Факт" как бы освобождается от мертвящего кокона специализированного языка и живой бабочкой вылетает в многозначное пространство культуры. Конструктивно-генетическая методология - аналог "живой" воды.

Задача нормативной методологии - актуализация какого-либо из потенциально возможных состояний "фактуальности", внутренне присущих культуре, средствами специализированной концептуальной системы.

Задача конструктивной методологии – актуализация потенциальных возможностей самой культуры средствами "фактуальности" и стоящей за ней "реальности".

Mutatis mutandis все сказанное относится к любому культурно-историческому феномену, построение которого начинается, стало быть, с нормативной логики того языка и той области бытия, которые являются естественной средой обитания этого феномена.

Нормативность обеспечивает отображение логики (=специализированной проекции аристотелевского "логоса") предметной области.

Конструктивность обеспечивает перенос феномена в иную предметную область и адаптацию к "логосу" последней.

Рекурсивность обеспечивает эвристичность нормы, и тем самым культурную (культурогенную) трансляцию феномена.

Об языке концептологии

Предположим, мы не только мыслим концептами (кто мыслит, тот мыслит концептами), но и пишем как концептологи. Как тогда должен быть устроен язык нашего концептологического размышления-рассуждения?

Или поставим вопрос еще так: есть некий произвольный научный, художественный и т. п. текст; что мы должны в нем искать с точки зрения концептологии?

Суммарный язык концептологии включает в себя прежде всего языковой материал, из которого сделан сам концепт – так сказать, язык самих концептов. Последний в основе своей понятиен: в глубине концепта мерцает понятие. Но это понятие, разумеется, далеко не всегда будет представлено своей вербализованной, тем более формализованной, дефинитивной формой.

Языковой материал самого концепта, видимо, существенно номинативен. Конституирование концепта так или иначе завершается его именованием, и приходится выстраивать конструкцию примерно такого типа: [концепт по имени "факт"] – в отличие от характерного для прагмалингвистики оборота [концепт "факта"], где под "концептом" понимается просто логическая пропозиция языкового знака (в нашем случае это будет, разумеется, пропозиция фактуального высказывания). В концептологической конструкции [концепт по имени "факт"] или ["факт" как концепт] слово "факт" выступает двояким образом: непосредственно – в роли имени соответствующего концепта, опосредованно – в роли общего понятия (не обязательно научного), символизирующего содержание концепта. Разумеется, слово/словосочетание для обозначения имени концепта и слово/словосочетание для символизирующего концепт понятия не обязательно должны совпадать. Это следует хотя бы из того, что обозначить имя концепта можно числом или другим условным знаком: "(концепт по имени "13/13"]"; символизирующее понятие, напротив, всегда входит во внутреннюю форму соответствующего языкового феномена (например, во внутреннюю форму слова), сохраняет внутреннюю связь с содержанием концепта.

Все это, видимо, не может быть сведено к обычному (для лингвистики, логики, математики) пониманию взаимодействия языка и метаязыка и должно приводить к весьма напряженной многослойной диалектике плана выражения и плана содержания именованного концепта, примерно в духе кассиреровской "Философии символических форм" или в духе лосевской диалектической теории языкового знака и, в частности, его ранней книги "Философия имени", но без свойственного последней имяславского субстанциализма.

Языковой субстрат самого концепта должен обеспечивать и выражать его бытийность и его культурность.

Зададим теперь вопросы: в какой языковой среде развертываются концепты; что определяет технологию концептологического размышления, общую логику развертывания концептологического текста? Какова реальность, в которой происходит бытийно-культурное существование концепта? И, соответственно, какова специфика языка-среды, который эту реальность кодирует и в котором существуют бытийно-культурные сгустки языка самих концептов?

Концепты фиксируют смысловое содержание описываемого феномена (например, "факта") и адаптируют его к специфике предметной области ("факт науки" отличается ведь от "факта искусства"). Но эти первичные концепты еще не определяют способ и формы их собственного развертывания в рамках общего концептологического понимания, не определяют (методологическую) реальность своего собственного бытия.

Ведь тот же концепт по имени "факт науки" может рассматриваться по модели методологии науки (что выглядит вполне естественным, а с точки зрения позитивизма – и единственно возможным), и тогда основными конструктивными элементами языка, в среде которого существует "факт науки", выступят научно-методологические понятия вместе с характерными для науки нормативными схемами их развертывания (научными методологемами).

Но "факт науки" может рассматриваться и по модели методологии искусства, по модели обобщенной логики художественного творчества и эстетического восприятия, хотя это и выглядит несколько экзотически, и Карнап бы такое рассмотрение беспощадно "элиминировал". Тогда конструктивными элементами языка-среды выступят эстетические понятия и парадигмы поэтики. Mutatis mutandis ничто не мешает рассмотреть "факт науки" по модели методологии философии, по модели, методологии теологии и т. д.

Так в действительности и происходит, когда феномен "факт науки" становится объектом общекультурной рефлексии, когда он осмысляется, оценивается, истолковывается не только с точки зрения научной методологии или здравого смысла, но одновременно и с точки зрения эстетики, этики, теологии, философии. Аналогично рассуждая, концепт "факт искусства" может попасть (и попадает!) в сферу действия научной методологии или богословской экзегетики, а концепт "факт морали" – в сферу действия, например, поэтики.

Мы, видимо, всегда можем выделить как бы второй план языка концептологии, который выполняет функции "среды", функции общего "внешнего" метрического пространства по отношению к "внутренним" топологическим смысловым сгусткам языка самих концептов. Язык-среда, в котором конституируются и развертываются концепты – это язык общекультурных понятий, точнее говоря, язык понятийных репрезентаций общекультурных концептов, таких, как "бытие", "реальность", "сознание", "знание", "разум", "вера", "опыт", "практика", "вещь", "действительность", "деятельность" и т .п. Строго говоря, концептология должна была бы представлять собой учение о концептах, выраженное на языке... концептов! Правда, эти "вторичные" концепты существенно редуцированы к своей понятийной форме и выполняют функции метаязыка по отношению к языку концептов. Мы говорим о "понятийно представленных концептах" приблизительно в смысле марксово-ильенковских vorgestellte Formen: общекультурные понятия выступают не как таковые, а в качестве логизированных "представителей" ("форгештельтов", "репрезентантов") соответствующих культурных феноменов.

Заметим, что понятийная компонента характерна и для первичного языка самих концептов: без и вне понятийной формы невозможна логическая артикуляция смысла, связанного с концептом. Вместе с тем понятийность (в том числе в виде пред- и псевдо-понятийности) – это лишь надводная (и потому несамостоятельная) часть айсберга-концепта.

По сравнению с этим во вторичном языке концептологии - в ее метаязыке – понятийность играет более инструментальную, "орудную" (в смысле аристотелевского "Органона"), а потому и более самостоятельную роль. При этом понятийность метаязыка не означает ни его логической формализованности, ни жесткой прикрепленности к нормативам какой-либо специализированной методологии. Она остается достаточно неопределенной для того, чтобы включать в себя содержание любой предметной области и любые типы коммуникации (ведь речь идет об общекультурных понятиях), и одновременно достаточно определенной по своему онто-гносеологическому статусу, позволяющему отличить понятие от того, что таковым еще (или уже) не является.

Языковая реальность, в которой живут концепты, не исчерпывается конститутивным, бытийно-культурным языком самих концептов и управляющим, понятийно-терминологическим (в этом смысле методологическим) языком метаконцептов. Суммарный язык концептологии включает в себя, видимо, еще и некоторый третий, обобщенный по отношению к первым двум, естественный неспецифический и нетерминологический язык. По отношению к языку концептов и языку мета-концептов естественный язык играет роль протоязыка, носителя и выразителя своеобразных протоконцептов – неспецифических языковых формообразований, выступающих в качестве связующего звена, смыслового "клея" (наподобие глюонов в кварковой теории элементарных частиц), в качестве ''материи" (в платоновско-аристотелевском, но конечно, не в гольбаховско-ленинском понимании), из которой возникают артикулированные специализированные смыслы и в которой они рано или поздно растворяются, обогащая тем самым возможности культуры. Без опоры на протоязык и протоконцепты – и прежде всего на присущий им метафоризм - вряд ли возможно не только конституирование концепта, но и управление им в ходе концептологического рассуждения. Протоконцепты аккумулируют в себе бытийно-жизненные (а не бытийно-культурные и уж тем более не понятийно-методологические) ориентации человека.

Итак, суммарный язык концептологии должен включать в себя, видимо, три взаимоподдерживающих и взаимопронизывающих друг друга плана, три своих измерения:

1) конститутивно-номинативный язык самих концептов, фиксирующий бытие культурного феномена',

2) управляющий, понятийно-терминологический язык метаконцептов (задающий некоторую "реальность" в бытийно-культурном пространстве);

3) связующий 1) и 2), бытийно-жизненный, существенно метафорический язык протоконцептов.

Таким образом, мы рассматриваем любое развернутое размышление, рассуждение, диалог, научное и/или художественное произведение и т. п. в той мере концептологически ориентированными, в какой в них выявлены и взаимодействуют между собой вышеуказанные планы языка. Эта ориентация дает и точку опоры для концептологического анализа текста (понимая здесь "текст" в широком смысле слова).

О концептологии как методологии и технологии культурогенных трансляций и эвристического развертывания смысла

Назначением концептологии, действительным оправданием ее права на существование перед лицом других вполне достойных и плодотворных интегративных междисциплинарных учений (наподобие системного подхода или теории информации) является мето-дологическое обеспечение и технологическая разработка эвристических моделей развертывания смысла, в частности - культурогенная трансляция смысловых инвариантов из одной предметной области в другую.

Для такой трансляции исходное предметное значение должно быть рассмотрено не само по себе, а как редуцированная и представленная форма некоторого смыслового вариатива и соответствующего смыслового инварианта. Экспликация этого вариатива/инварианта предполагает, в свою очередь, установление некоторой "группы" внутрипредметных преобразований исходного предметного значения: ведь всякий инвариант, как учит нас здравый смысл, предполагает некий вариатив, а как учит нас математика – есть инвариант относительно каких-то преобразований.

После осуществления этой операции можно уже ставить вопрос об использовании исходного предметного значения в качестве инструмента для транспредметного переноса заключенного в нем смысла, для эвристического развертывания этого смысла в других предметных областях, в том числе весьма далеко удаленных от первоначальной.

Концептологию можно поэтому кратко определить как методологию и технологию культурогенных трансляций и эвристического развертывания смысла. Экспликация и синтез концепта в некоторой предметной области, установление его функциональной архитектоники в той или иной "сопутствующей" системе отсчета – все это важное (и чаще всего сложное) дело, имеющее самостоятельную ценность; но с точки зрения концептологии, все это лишь преамбула к главному действию – превращению концепта в транспредметно-ориентированную эвристическую модель развертывания смысла.

Эта модель строится на материале некоторой "исходной" области (в вышеприведенном примере с "фактом" – в области математизированного естествознания, где факт выступает в качестве "эмпирически истинного высказывания") и затем использует ее внутреннюю логику и заключенную в ней эвристику для истолкования и реконструкции фактуальности в другой, "иной" предметной области, например, в искусстве.

Заметим, что вместе с такого рода локальной реконструкцией (в приведенном примере – реконструкцией фактуальности) в "иной" предметной области должна происходить, видимо, и более широкая реконструкция смысла: новое понимание "факта искусства" (по эвристике "факта математизированного естествознания") неизбежно принесет с собой новые оттенки понимания и объяснения других художественных и искусствоведческих реалий.

Такого рода рекультивация, даже прямой реинжиниринг различных предметных областей человеческой деятельности - там и постольку, где и поскольку они уместны - образуют прикладной аспект концептологии. Кстати сказать, модный сегодня бизнес-реинжипиринг de facto начинается с выявления концептов, хотя de jure он не имеет прямого отношения к концептологии.

Синтез и анализ концепта (прямая и обратная задачи концептологии), транспредметная культурогенная трансляция смысловых инвариантов и связанные с этим рекультивация и реинжиниринг могут производиться традиционно, так сказать, "вручную" - самим человеком в его теоретико-методологической и затем прикладной (например, методической или менеджерской) деятельности.

Но эти процессы можно, в духе времени, попытаться автоматизировать – в рамках концептуальной вообще (и концептологической в частности) компьютерной обработки информации: мы ведем речь о создании концепт-ориентированных инструментальных средств (типа CASE-программ), интеллектуальных оболочек над произвольными базами данных, баз знаний, обучающих, экспертных, анализирующих, моделирующих систем и т. п.

Оба этих направления развития концептологии (традиционное и компьютерное) мы рассматриваем как дополняющие, стимулирующие и корректирующие друг друга: оба входят в предмет деятельности Центра концептологических исследований (Центроконцепта) при Поморском государственном университете имени М.В.Ломоносова (Архангельск, Россия).

* * *

В эпиграфе мы процитировали М. М. Бахтина, концептуальные и методологические установки которого вообще наиболее близки нам по духу, а идея раскрытия одного смысла с помощью другого, "изоморфного" ему, может рассматриваться в качестве важной методологической предпосылки концептологии.

Приведем в этой связи еще несколько важных тезисов.

"Растворить его (смысл – С.Л.) в понятиях невозможно. Роль комментирования. Может быть либо относительная, рационализация смысла (обычный научный анализ), либо углубление его с помощью других смыслов (философско-художественная интерпретация). Углубление путем расширения далекого контекста.

Истолкование символических структур принуждено уходить в бесконечность символических смыслов, поэтому оно и не может стать научным в смысле научности точных наук.

Интерпретация смыслов не может быть научной, но она глубоко познавательна. Она может непосредственно послужить практике, имеющей дело с вещами" (курсив мой – С. Л.).

И далее цитируется С. С. Аверинцев: "...Надо будет признать символологию не ненаучной, но инонаучной формой знания, имеющей свои внутренние законы и критерии точности"4.

Вместе с тем концептологический подход предельно расширяет сферу действия этой методологической идеи (раскрытие одного смысла с помощью другого), распространяя ее не только на область гуманитарного знания/сознания, но и на любые предметные области.

Правда, одновременно с расширением предметного мы сужаем операционное поле: бахтинское "раскрытие и комментирование" одного смысла с помощью другого с привлечением "далеких контекстов", хронотопического анализа и т.п. конкретизируется до экспликации концептов и конструктивной, эвристической трансляции соответствующих смысловых инвариантов.

Концептология – это методология, ориентированная преимущественно на рекультивацию и реконструкцию того, что уже существует в культуре (правда, как правило, существует не в своем полном и развернутом, а в свернутом, редуцированном, проективном, а часто и превращенном виде). В этом плане концептология – это "срединная" методология: она свободна от слишком жесткой зависимости как от собственных первопринципов, так и от собственных эсхатологических обещаний/ожиданий. Что касается других мировоззренческих, культурологических, теоретических систем, то связанные с ними принципы, во-первых, интересны для концептологического подхода не сами по себе, а как носители соответствующих концептов и/или транспредметных смысловых инвариантов, а во-вторых, содержательная "середина" этих систем безусловно интересует концептологию больше, чем их "начала" и "концы".

Концептология – это междисциплинарный интегративный подход к пониманию и моделированию сознания, познания, общения. деятельности. Ее центральное понятие ("концепт") и ее основной метод (культурогенная трансляция концептов) не противостоят существующим в каждой отдельной дисциплине понятийным системам и логике их развертывания.

Концептология ничего не разрушает. Наоборот, она стремится достроить каждый специализированный феномен - научное понятие, художественный образ, нравственный поступок, религиозный символ веры и т.д. – до его смысловой полноты и раскрыть его культурогенный эвристический потенциал.

Литература

Ермалавичюс Ю.Ю.: Стратегия будущего. - М.: Б.И., 2012

Луков В.А.: Теории молодежи. - М.: Канон+, 2012

под ред. проф. В.Н. Лавриненко : Философия. - М.: Юрайт, 2012

Богдан И.В.: В поисках способов предсказания будущего: феномен пророков и пророчеств. - М.: Научный эксперт, 2011

Васильев Л.С.: Модернизация как исторический феномен: о генеральных закономерностях эволюции. - М.: Фонд "Либеральная миссия", 2011

Ермалавичюс Ю.Ю.: Глобальный кризис и пути выхода из него. - М.: Б.И., 2011

Инглхарт Р.: Модернизация, культурные изменения и демократия. - М.: Новое издательство, 2011

Кочетов Э.Г.: Диалог. - М.: Экономика , 2011

Липский Б.И.: Философия. - М.: Юрайт, 2011

М-во образования и науки РФ, Новосибирский гос. технический ун-т, Фак. гуманитарного образования ; под общ. ред.: М.В. Ромма, И.А. Вальдмана ; рец.: В.В. Крюков, О.В. Зиневич: Общество сетевых структур. - Новосибирск: НГТУ, 2011

Мозговая Е.И.: Патриотическое воспитание молодежи в системе социальной работы. - Белгород: ИПК НИУ "БелГУ", 2011

Российский гос. торгово-экономический ун-т, центр исследований глобальных процессов и устойчивого развития ; отв. ред. А.Д. Урсул: Глобальные процессы и устойчивое развитие. - М.: РГТЭУ, 2011

Хрусталев Ю.М.: Философия. - М.: Академия, 2011

БелГУ ; науч. ред.: В.П. Римский, С.Н. Борисов ; рец.: В.П. Бабинцев, Н.И. Шевченко: Философия и наука поверх барьеров. - Белгород: БелГУ, 2010

БелГУ ; науч. ред.: С.Н. Борисов, В.Е. Пеньков ; рец.: В.П. Бабинцев, Н.И. Шевченко: Философия и наука поверх барьеров: культурно-цивилизационные и антропологические кризисы идентичности в современном мире . - Белгород: БелГУ, 2010

Губин В.Д.: Философия. - М.: Проспект, 2010

Ермалавичюс Ю.Ю.: Будущее человечества. - М.: Б.И., 2010

Иванов А.И.: Синергетические модели самоорганизации в малых группах. - М.: Спутник +, 2010

Иконникова Г.И.: Философия права. - М.: Юрайт, 2010

1 Неретина С. С. Слово и текст в средневековой культуре. Концептуализм Абеляра. М.:Гнозис,1993, ее же: Верующий разум. К истории средневековой философии. Архангельск: Изд-во Поморского межд. пед. университета, 1995.

2 Ляпан С.Х. Концептологическая формуда факта. - Сборник научных трудов. "Концепты", вып. II, 1997.

3 В книге "Beitrage zur Philosophic. (Vom Ereignis)" (1936) и в лекциях 1937/38 rr. "Grundfragen der Philosophic. Ausgewahite "Probleme" der "Logik".

4 Бахтин М.М. К методологии гуманитарных наук. - В кн: Бахтин М.М. Эстетика словесного творчества. М.: Искусство, 1979, с.362.

Концептология