Откровения подростка
Литература, издаваемая для подростков, представлена сегодня в основном фэнтезийными жанрами. Совсем недавно было иначе: рассказы и повести из реальной жизни, “развёрнутые” на изображение социально-психологических проблем, служили визитной карточкой подростковой литературы. По книгам отечественных авторов (А. Алексина, В. Железникова, Ю. Яковлева, А. Лиханова) писались школьные сочинения и критические статьи, ставились фильмы. Ныне вся эта отчасти публицистическая литература переживает не лучшие времена: изменились социальные реалии, на которые она ориентировалась, изменился читатель, к которому она обращалась. Увы, такова судьба всякой “актуальной” литературы. Однако это не значит, что на “подростковом реализме” нужно поставить крест: литература реальных характеров и жизненных проблем, как показывает опыт мировой детской книги, остаётся всегда в цене. Поэтому так важно присмотреться к тому, что открывает этот опыт для отечественной подростковой литературы, которая находится сейчас на распутье.
В литературной традиции XX века подросток — это герой, который выходит из детства и пытается найти своё место в обществе. По своей природе он бунтарь. Причины его бунта не только возрастного, но и социального характера: протест у героя вызывают мир взрослых и социальные порядки, в нём установленные. Литературный бунт всегда подпитывается ситуацией в обществе: европейская юношеская литература была связана со студенческими волнениями 1960–1970-х годов, — с движением хиппи, а советская молодёжная проза — с эпохой оттепели.
Несмотря на разные жизненные и идеологические реалии, между героями-бунтарями есть нечто общее. Юный американец Холден Колфилд из повести Джерома Дэвида Сэлинджера «Над пропастью во ржи» и Ленка Бессольцева из книги В. Железникова «Чучело» равно нетерпимы ко всем проявлениям фальши и лжи в окружающих людях. Попытки самооправдания они ненавидят также в самих себе. Гарантом истины служат откровенные признания и исповеди, в которых герой всё выкладывает начистоту. Персонажи нынешней литературы тоже склонны к обличениям и рефлексии, но вот стиль их откровений заметно изменился. На смену исповедальному тону, с характерным для него потоком лирических признаний, пришёл ироничный дневниковый стиль с элементами сатиры и комической игры.
Образец подростковой прозы такого рода — повести известной английской писательницы Сью Таунсенд «Тайный дневник Андриана Моула» (пер. с англ. Е. Полецкой. М.: Фантом-Пресс, 2003), «Страдания Андриана Моула» (2004) и др. Они написаны в форме дневниковых записей, которые ведёт в режиме “нон-стоп” тринадцати-четырнадцатилетний подросток.
Дневник включает в себя “документы” разного рода: перечни дел и покупок, выписки из книг и газет, письма, расписки, квитанции и анкеты. Из этого житейского мусора восстанавливается картина жизни мальчика, типичная по современным меркам: ссоры между родителями, уход матери из дома, отсутствие у отца постоянной работы, безденежье и обилие неоплаченных счетов, придирки школьных учителей, хлопоты по хозяйству и уход за домашними животными. К этому списку проблем надо добавить подростковые комплексы (по поводу собственной внешности, ума и сексуальности).
Принцип мозаики в изложении событий соответствует разброду мыслей и чувств автора дневника. Сам герой при этом не замечает комических несоответствий. В манере простака он рассказывает о своих бедах (“Итак, самое худшее случилось: я весь в прыщах, а родители расходятся”), характеризует окружающих и самого себя (“Читал комиксы до утра. Мы, интеллектуалы, не какие-нибудь обычные люди, нам положено до утра не спать”).
Подшучивая над своим героем, английская писательница не остаётся в рамках игры с подростковым сознанием. Наивность Андриана Моула повторяет наивность “англичанина”, “европейца”, “потребителя” (всё это разные проявления стереотипов массового сознания). К таким стереотипам относится, например, участие в широко рекламируемой благотворительной деятельности: “Сегодня вспомнил о своём новогоднем решении помогать бедным и необразованным”. Эта помощь заключалась в том, что “добрый” мальчик отнёс бедным старые подшивки детских журналов. Вместо благодарности — захлопнутая перед носом дверь. Обиженный Андриан простодушно восклицает: “Вот и помогай бедным после этого”.
Предметом комического абсурда становятся даже демократические права и свободы: они тоже понимаются героем на обывательском уровне. Например, Андриан и его друзья создают носочный комитет, чтобы добиться от руководства школы права носить красные носки. Итогом борьбы становится полный абсурд: “Мы носим красные носки под чёрными. От этого ботинки жмут, но нам наплевать, потому что принципы превыше всего”.
Создаётся впечатление, что герой «Дневника Андриана Моула» — персонаж комический, не похожий на бунтарей прежней литературы, но это не так. У героя С. Таунсенд есть своя жизненная позиция, не сводимая к расхожим истинам, рекламе и расчёту. Так, став членом общества «Бедные самаритяне», Андриан поначалу рассчитывает на “вознаграждение” (освобождение от уроков). Удобно и то, что его опекаемый — 89-летний старик (“у меня надолго не задержится”). Но простодушный цинизм быстро слетает после знакомства Андриана со старым Бертом. Дневник мальчика пестрит ежедневными записями о хлопотах, связанных с заботой об одиноком человеке. Благотворительность оказывается тяжёлым делом, а не рекламным жестом.
Свобода Андриана проявляется также в собственном мнении по поводу общепринятых ценностей. Высказывая свои впечатления о произведениях классической литературы, герой никогда не повторяет чужих слов. Некоторые его оценки выглядит комично (“Читал «Войну и мир». В целом не плохо”), но всегда искренне: всё прочитанное Андриан соотносит со своей жизнью. Когда родители узнали о проступках сына, в его дневнике появилась запись: “Читаю «Преступление и наказание». Это самая правдивая книга на свете”. Книги дают мальчику возможность глубже понять происходящее: “Отцу надо учиться на примерах из великой литературы. Мадам Бовари сбежала от этого идиота доктора Бовари, потому что он не удовлетворял её нужды”. Когда отец стал недовольно высказываться по поводу соседей-неангличан, Андриан берётся читать «Хижину дяди Тома», чтобы противостоять бытовому проявлению расизма.
Вообще, подросток в современной литературе — это герой идейно подкованный и хорошо осведомлённый в социально-политических вопросах. Не последнюю роль здесь играет школа, ученики которой активно обсуждают современные проблемы (“я не согласен с сахаровским анализом причин возрождения сталинизма. Мы проходим Россию в школе, так что я знаю, что говорю”). По мере взросления Андриана социальные инвективы становятся в его дневнике всё более резкими, а стиль писательницы откровенно сатирическим.
Социальную действительность в своих дневниках оценивают не только герои, но и героини. Популярный “дневниковый” сериал Мэг Кэбот удачно сочетает приёмы литературы для девочек и подростковой прозы («Дневники принцессы», «Влюблённая принцесса», «Принцесса ждёт», «Принцесса на стажировке» и др. Пер. с англ. Е. Денякиной. М.: Астрель, 2005).
В основе сериала сюжет, типичный для девичьей литературы: обыкновенная девочка становится однажды “принцессой”. Это чудо подаётся в «Дневниках» просто: у девочки объявляется отец — король маленького государства — и требует, чтобы его единственная дочь готовилась стать наследницей трона. Главная интрига в том, что Миа, ученица американской школы им. А. Эйнштейна, вовсе не стремится стать принцессой: её голова набита математическими формулами, демократическими принципами и феминистскими убеждениями, которые плохо согласуются с королевскими обязанностями. Наследницей трона она соглашается стать при условии, что останется учиться в своей школе. Так создаётся приятная сердцу читателей ситуация: принцесса ходит в школу, как обыкновенная ученица, и ведёт такой же дневник, как многие её ровесницы.
В этом дневнике она страдает по поводу своей внешности и недостатков, жалуется на учителей и родителей, убивается из-за ссор с подругой и бойфрендом — типичный набор подростковых переживаний, от которых не может защитить даже королевская корона. Углубляться в них автор «Дневников» не хочет, предпочитая этому комическую игру в принцессу-школьницу. Игрой оказывается и сама форма дневника с записями клятв и обещаний, планами на будущее и перечислениями обид. Клятвы не выполняются, обиды забываются, а на смену одним планам приходят другие — всё это повод для шуток над подростковой непосредственностью.
По количеству гражданских добродетелей Миа не уступит мальчикам: она толерантна, демократична, социально активна, политически грамотна (обязательный набор для героя современной детской и юношеской литературы). Принцесса участвует в деятельности ученических советов и комитетов, в которых нелицеприятно обсуждаются учителя и директор. Ученики умело пользуются гражданской риторикой и ведут споры по всем правилам политических ток-шоу. Гражданская зрелость и политическая позиция обязательны как для принцессы, так и для каждого ученика американской школы.
То же касается и знаний по практической психологии. Правда, эта область служит у современных авторов поводом для постоянных шуток и издёвок. Подростки говорят о себе и своих чувствах, используя термины из брошюр по психологии, и далеко не всегда это выглядит уместно (“Я застряла где-то в самом низу дерева самоактуализации”). Юмористический стиль “дневников” основан на игре со стереотипами в поведении современной молодёжи, при этом главные герои, вольно или невольно, нарушают эти стереотипы.
Иная тональность звучит в книгах, посвящённых душевному миру подростка. В повестях норвежского писателя Клауса Хагерюпа («Маркус и Диана». Пер. В. Дьяконовой. СПб.: Азбука-классика, 2004. «Маркус и девочки», «Маркус и Сигмунд» — там же, 2005) рассказывается о чувствах и переживаниях тринадцатилетнего Маркуса. И хотя исповедальных монологов в книгах Хагерюпа нет, откровений в них достаточно.
Самым душевным, интимным Маркус делится со своим отцом и другом Сигмундом. Больше всего мальчика волнуют дела сердечные: “За последний год я влюблялся раз сто или больше. По-моему, моё сердце просто уже больше не может. Наверно, для него слишком утомительно так сильно биться всё время”. Причина страданий юного Маркуса — постоянная влюблённость, при которой эмоциональный подъём сменяется любовной опустошённостью. Рассказ об этой амплитуде чувств ведётся писателем в серьёзном, напряжённо-лирическом тоне, отличном от юмористического стиля “подростковых дневников”.
Правда, лирика в повести для подростков соседствует с пародией и клоунадой, а личное и интимное оказывается предметом коллективного обсуждения. Пытаясь разобраться со своими страстями, Маркус обращается за помощью к друзьям: они вместе читают книги о любви и обсуждают их. Литературный опыт тут же применяется в жизни. Смешно и трогательно, когда современные подростки начинают вести себя на манер классических влюблённых. Так, Сигмунд объясняется девочке от лица своего друга (как делал знаменитый Сирано де Бержерак), а Маркус говорит со своей подругой словами Ромео из трагедии Шекспира. Через чужие и собственные чувства герои открывают для себя “грамматику любви” с её правилами и закономерностями.
Рассказывая о них, К. Хагерюп старательно избегает “психологических советов”. Его, как настоящего писателя, волнует природа человеческих чувств в их телесном и духовном единстве. Образ девочки вызывает в душе Маркуса чувственные и поэтические ассоциации. Влюблённость пробуждает в нём необыкновенную энергию: Маркус готов к творчеству, подвигу, выдумке, порой самой безумной. Всё это позволяет ему почувствовать ритм и смысл жизни. Впечатлительность и эмоциональность, которые часто считаются лишними для подростка, оказываются великим благом для развития его души, и такая эмоциональная отзывчивость роднит Маркуса с бунтарями подростковой литературы.
Полное ощущение жизни и любви возможно лишь тогда, когда человек остаётся самим собой, — это главная тема книг норвежского писателя. Его герои переодеваются, разыгрывают роли и выступают на сцене, но всё это только для того, чтобы максимально выразить себя и свои чувства. Игра служит раскрепощению, помогает избавиться от комплексов и страхов, даёт чувство свободы.
Другие проблемы у подростков в современной русской литературе. Создаётся впечатление, что все они замкнуты глубоко “внутри” и не могут найти свой путь “наружу”. Выходу в мир препятствует окружающая действительность, которая изображается писателями как мрачная и жестокая: “Город накрыт густым слоем дыма. Его можно резать ножом, как студень. Он лежит серой плёнкой на снегу, оседает на окнах, проникает в лёгкие, всасывается вместе с кровью в мозг. Необъяснимое чувство тревоги охватывает каждого, кто попадает сюда впервые” (Владимир Железников. «Чучело-2, или Игра мотыльков». М.: Астрель Аст, 2005).
Этим воздухом дышат герои повести, подростки из небольшого провинциального городка. Их жизнь — под стать окружающему мраку: неустроенная, безденежная и бессмысленная. Все ситуации и типажи взяты автором из современной российской жизни, с её социальным расслоением и бытовой неустроенностью. Рассчитывать на помощь закона или поддержку взрослых подросткам не приходится. Вот они и выкручиваются как могут: лгут, воруют, совершают преступления и рискуют жизнью.
Нежелание думать делает их похожими на мотыльков, легко порхающих над пламенем (этот образ вынесен в название книги). Тот же, кто пытается жить по правде, считается “чокнутым”, “ненормальным”. “Дурой” и “недоделкой” называет себя главная героиня повести Зойка, страдающая от неразделённой любви. Её избранник — модный музыкант, избалованный всеобщим вниманием. Когда он совершил преступление, Зойка готова на всё, чтобы защитить любимого от милиции и суда. Такая любовь, как водится в русской литературе, спасает преступника. Но даже благополучный конец не может развеять мрак, царящий в книге. Все положительные герои в ней кажутся тяжело больными. Если в повести «Чучело» девочка выглядела ненормальной только в глазах её одноклассников, то в «Чучело-2» героиня действительно больна: у неё сломлена психика, разрушено здоровье. “Жестокий реализм” Железникова оказывается жестоким прежде всего по отношению к современным подросткам: им отказано в праве быть нормальными людьми.
Таким же безумным кажется стиль писателя, истеричный, надрывный: “Заорала на себя: «Идиотка чокнутая!.. Балда!.. Дебилка последняя! Кричу, кричу на себя, реву и слёзы размазываю»”. Попытка изобразить героев иными оборачивается штампами: “Лицо её осветилось чудным светом. Оно потеряло свой обычно глуповатый вид, вечно блуждающая глуповатая улыбка исчезла, глаза засияли восторгом”. Трудно сказать, что страшнее в таком описании: “придурковатая улыбка” или трафаретное “глаза засияли восторгом”. В любом случае в таком портрете “героя нашего времени” мало человеческого.
Об “утрате человеческого” много пишет Альберт Лиханов. Всё то, что выходит из-под пера этого общественного деятеля, относится скорее к публицистике, чем к художественной литературе: автор открыто высказывает своё мнение по поводу сегодняшней жизни. Темы для своих произведений он выбирает всегда самые болезненные. В повести «Никто» (М.: Астрель, 2002) ребёнок из детского дома пытается встать на ноги, связывается с криминалом и в итоге гибнет. Окружающие взрослые относятся к нему по пословице: “Ты никто и звать тебя никак” (слово “никто” вынесено в название повести).
А как относится сам писатель к своему многострадальному герою? Для описания его чувств и ощущений Лиханов часто пользуется словом “корёжило” (“корёжило, прерывало дыхание, выбивало нездоровую бесстрастную слезу”). Ребёнок уподобляется тёмной, земляной силе, из которой пытается пробиться что-то человеческое. Лишены человеческого и остальные герои, среди которых родители, воспитатели, соседи, работодатели. Широкие обобщения и суровые оценки — особенность высокопарного стиля Лиханова. Создаётся впечатление, что ребёнок и его судьба — это только повод для личных откровений и субъективных оценок, которые подаются как безусловная истина.
О том, что ребёнок забыт писателем, свидетельствует и манера рассказа с усиленным набором негативных образов и агрессивных интонаций: “одному подняться над другими, выхватить насильственное право властвовать не талантом, а бесстыжей готовностью оболгать, оговорить, загнать в тупик наглостью, нахрапом, провокацией, обманом”. “Нахрапом” ведут себя не только взрослые, но и дети в книгах Лиханова: “Они орали, они свистели, они — все до единого — были против меня, а моя-то наивная душа ждала их милосердия”. Милосердия ждёт не только душа героя, но и душа ребёнка-читателя, для которого Лиханов издаёт свои книги. Выбрав роль судьи и обличителя, писатель сам оказался среди тех, кто “корёжит”, какими бы благородными целями это ни прикрывалось.
О том, что происходит с душами современных детей, написана повесть Елены Мурашовой «Класс коррекции» (М.: Самокат, 2007). Герои Мурашовой — это ученики класса коррекции, которых и они сами, и окружающие считают “уродами”, людьми второго сорта. Реальность нашей жизни такова, что “уродами” детей делает не природа, а взрослые: циничные завуч и директор школы, равнодушные учителя, тщеславные родители: все они стараются отделить благополучных учеников от “детей-люмпенов”. В отношении к таким детям существуют устойчивые стереотипы, которые писательница пытается разрушить.
Делается это разными путями. Прежде всего, самой формой повествования: рассказ в повести ведётся от лица Антона, ученика класса коррекции. Рассказ мальчика, которого в школе считают “психом”, отличается безупречностью стиля, точностью описаний и глубиной характеристик. Приём контраста (высокохудожественная речь от лица героя-“идиота”) знаком по повести Саши Соколова «Школа для дураков». Своему герою, ученику школы-интерната для слаборазвитых, автор этой замечательной книги доверяет полностью: весь мир в повести мы видим глазами мальчика, и такое доверие к ребёнку-изгою невероятно трогательно. Иное в «Классе коррекции»: здесь рассказчику “помогает” взрослый автор. В его изложении передаются разговоры учителей и завуча. Каждый такой разговор — это обвинительный документ против тех, кто нарушает свой учительский долг, прикрываясь риторическими рассуждениями.
Авторское слово выводит рассказ в открытую публицистику, с характерными социальными инвективами. Но для читателей повести важнее другое, то, что скрыто, неочевидно и открывается только литературой, а не публицистикой, — это внутренний мир героев-подростков. Сюжетным толчком для его раскрытия становится приход в класс нового ученика-инвалида Юры Малькова. Физическая ущербность не мешает особой духовной силе, которую почувствовали в новичке остальные ребята. У Антона сразу возникает вопрос: откуда эта сила, кто или что стоит за ней? Оказалось, что это не крутые родители и не вера, а способность скрываться от реальности в мире, где безногие могут ходить, слепые видеть, а слабые находить защиту.
Изображение мира осуществившихся желаний хорошо знакомо детской литературе. У прежних авторов такой мир был подчёркнуто сказочным, условным, у новых — фэнтезийным, магическим, как бы “реальным”. Вот туда-то и зовёт Юра своих одноклассников. Их ждут там ковбои, рыцари и спящие принцессы — все персонажи отроческих видений и грёз. Но насладиться этой романтикой Е. Мурашова не даёт: мир мечтаний в её изображении противопоставлен реальному, и этим он подчёркнуто вторичен. Как говорит Антон, вернувшись оттуда: “Мне было весело и интересно. Мне было холодно”. Холодно потому, что все правила игры в фэнтезийных мирах давно прописаны и приходится играть только чужие роли.
Поэтому Антон предпочитает не притрагиваться к чужому мечу и чужой славе. Тем самым он теряет свой единственный шанс стать успешным. Перед нами “герой, который почему-то отказывается быть героем”, решает остаться среди реальных людей и реальных проблем. О том, какие они, мальчик знает не понаслышке — ученику из класса коррекции пришлось не раз столкнуться с социальной несправедливостью. Именно поэтому он и его одноклассники пытаются что-то изменить в нашей сегодняшней жизни, где без взаимной поддержки и помощи обойтись нельзя. Возможно, что именно в таком характере писательница Мурашова увидела черты “героя нашего времени”.