Марксистская парадигма в политической экономии

М.И. Воейков, д.э.н.

Институт экономики РАН, Москва

В России привыкли к марксистской политической экономии, хотя все вкладывают в нее разное содержание. Ведь, как ни уважай, люби и цени политэкономию, нельзя же думать, что роль, значение и функции политической экономии всегда и везде неизменны. Но если меняется роль политической экономии – то, как и куда она меняется?

О конце политической экономии в отечественной экономической науке, вслед за немецкими социал-демократами много говорилось у нас в 20-х годах прошлого века. Положение о конце политической экономии было характерно для всей марксистской литературы. Тогда политическую экономию в марксистской литературе прочно связывали с товарно-капиталистическими отношениями и рыночным хозяйством. «Конец капиталистически-товарного общества будет концом и политической экономии» - писал Н.И. Бухарин.

Политэкономическое исследование это не просто экономическое исследование производственного процесса. Политическая экономия изучает преимущественно идеологию экономического процесса, то есть различные концепции и воззрения, которые служат основой для формирования той или иной экономической политики. Политическая экономия это идеологическая и политическая наука. Идеологий, в том числе экономических, множество. Наука, которая отражает (точнее, формирует) экономическую идеологию, ее разрабатывает, развивает и носит название политической экономии.

Многим моим критикам не очень нравиться то, что я связываю политэкономию с идеологией экономического процесса. Здесь, видимо, имеется некоторое недоразумение, которое необходимо разъяснить. Вопреки советской официальной идеологии я не считаю политическую экономию классовой наукой, как и любая наука, она стоит вне классов. Но политическая экономия изучает классы и классовые отношения. Это разные вещи. Далее. Классовые противоречия могут носить антагонистический характер, но могут и быть свободны от такого характера. Я думаю, что в советское время слишком часто использовали формулу об антагонистическом характере классовых противоречий. Как показывает история последнего века, классовые противоречия перестали или перестают быть антагонистическими. Но от этого сами противоречия никуда не деваются. Разные классы и социальные слои имеют различные экономические и политические интересы, которые естественно противоречат друг другу.

Многие мои критики полагают, что политическая экономия наука вечная. Но может ли политэкономия изучать «общие механизмы и законы функционирования производства» любых формаций и обществ? Весьма сомнительно. Так, за многие сотни лет существования десятков тысяч политэкономов так никто почему-то не удосужился сделать политэкономический анализ рабовладельческого производства. Насколько мне известно, предпринимались некоторые попытки написать политэкономию феодализма (я имею в виду книги Ф.Я. Полянского и Б.Ф. Поршнева). Но в лучшем случае это были исторические книги и только. Ближе всех к такой задаче подошел Ф. Бродель, но он и не претендовал на лавры политэконома. К тому же, работа Ф. Броделя исследует как раз зарождение товарного капитализма в средневековье, что и есть классический предмет политэкономического анализа.

В этой связи находятся мои возражения и против общих экономических законов. Например, закон возвышения потребностей. На мой взгляд, такого экономического закона вообще нет. Под экономическим законом обычно понимают устойчивую связь (зависимость) между одним экономическим явлением и другим. Что от чего зависит в законе возвышения потребностей? Неясно. Как доказать его существование, на чем его проиллюстрировать? Традиционные общества существовали тысячелетия, и никакого возвышения потребностей там не наблюдалось. Возможно, такой закон появляется (обнаруживает себя) на определенной стадии общественного развития, но не как экономический, а как более общий социологический закон. Закон общественного разделения труда есть общесоциологический закон, а не сугубо экономический.

Экономические законы – законы рынка и рыночной экономики. В феодальном обществе был рынок и были законы его функционирования. Но не это было главным для того общества. Поэтому, рассматривая суть, глубинную сущность феодального общества вполне можно абстрагироваться от рынка и рыночных отношений, которые там, конечно, были, но занимали периферийное положение. Если же везде видеть рынок и рыночные отношения в качестве важнейшего конституирующего момента разных обществ, то, как тогда их различать, как понять смену стадий общественного развития? Даже в феодальном обществе, если не брать города и торговцев, никто не стремился к поддержанию эквивалентности. Суть феодального общества принципиально иная, чем буржуазного. Городской рынок в феодальном обществе, конечно, есть, но он еще не становиться национальным.

Во всей этой тематике есть один тонкий момент, который мои критики широко используют, хотя специально не оговаривают. Как говориться, дьявол прячется в деталях. Во многих своих построениях я отсекал детали и частности, мои же оппоненты часто исходили именно из деталей. Например, возьмем опять феодальное общество. Для того чтобы понять его онтологическое отличие от общества буржуазного лучше всего, конечно, воспользоваться политэкономическим анализом. То есть проанализировать, как создается и распределяется социальный продукт, в пользу каких классов и слоев общества это происходит. Это и есть предмет и задача политической экономии. Но для феодального общества этим самым общим подходом функции политэкономии и ограничиваются. Детали и частности феодального производства политэкономии не «по зубам». Совсем другое дело буржуазное общество. Таким образом, политэкономическим анализом можно и даже полезно осветить вершины других обществ, но разобраться в них нельзя. Только буржуазное общество как бы создано для политэкономов, это их среда и стихия.

Еще два слова насчет классового строения общества. В демократическом обществе любой класс или слой должен иметь возможность выражать законным путем недовольство своим положением и иметь легитимные средства добиваться его улучшения. В классовой борьбе есть, по крайней мере, две стороны, иначе никакой борьбы не было бы. Ослабление активности одной стороны совсем не означает усиление активности другой стороны. В данном случае, невысокая забастовочная активность рабочего класса свидетельствует о снижении значения «рабочего вопроса» в современных условиях. А это объясняет и снижение значения политической экономии.

Важным вопросом является средний класс и политическая экономия. Но что понимать под средним классом? Если под ним понимать среднее сословие феодального общества, т.е. торговцев и предпринимателей (малый бизнес, по современному), то политэкономия тут как раз к месту. Ибо она очень хорошо объясняет стиль поведения, экономическую стратегию этого слоя народа. И интересы таких слоев состоят «не в укреплении государства, а в защите прав собственности». Но если под средними слоями понимать новый средний класс, то для них государство является очень важным институтом и без крепкого государства просто невозможна стабильность в обществе и защита собственности. Ведь собственность кто-то должен защищать. А как это сделать при расхлябанном государстве?

Пожалуй, еще на один вопрос надо ответить, который многие ныне стесняются задавать, но у многих он свербит в душе. Какую политическую экономию следует возрождать – социализма или капитализма. На мой взгляд, политической экономии социализма как таковой в принципе быть не может. Лучшие политэкономические работы советского периода были отнюдь не про социализм, хотя и выходили под соответствующим названием и были посвящены советской экономике. Та советская политическая экономия, которую развивал, например, Я.А. Кронрод, была попытка (довольно серьезная) научно легализовать товарно-рыночные отношения, которые были в советской реальности. Почему, собственно говоря, политэкономические построения Я.А. Кронрода до сих пор притягивают взгляд, до сих пор не утратили научной ценности? Потому что политическая экономия Я.А. Кронрода, за исключением отдельных деталей и частностей, отражала объективный рыночный характер советской экономической системы. Хотя она и называлась политической экономией социализма, но по сути своей была политической экономией советского общества, к социализму имевшего очень отдаленное отношение. И противоречия теоретической концепции Я.А. Кронрода как раз отражали противоречия между товарно-рыночной советской действительностью и официальной идеологией (точнее, социалистической фразеологией). Поэтому, если и говорить о восстановлении политической экономии, то ее следует восстанавливать скорее по Кронроду, очищенному от противоречий и по-новому интерпретированному. Но и это не будет никакой политической экономии социализма. И не все так просто. Даже простое очищение политической экономии по Кронроду от всяческих привходящих деталей и частностей не принесет искомой радости.

Все зависит от того – куда идет мир, в том числе и Россия: к рынку или от рынка? Если современные деньги стали фидуциарными, если государство в высокоразвитых западных странах субсидирует частные банки, поддерживает частные предприятия, регулирует цены и тарифы, определяет квоты, разрешает и запрещает многие другие экономические действия частных лиц и организаций, то все это не сеть свидетельство движения к рынку. Скорее наоборот. А что в этих условиях будет делать политическая экономия? По крайней мере, этот вопрос может решить только она сама. Так что, работа для политэкономов еще есть.

Поэтому политэкономия не начинается сразу как театральный спектакль после третьего звонка и не заканчивается сразу после опускания занавеса рыночной экономики. Имеется длительный процесс зарождения и развития политэкономического анализа и не менее длительный процесс его угасания или, лучше сказать, перерастания в более общую социальную науку.

Марксистская парадигма в политической экономии