Моральное падение человека в повести Н. В. Гоголя «Коляска»
В мире реалистических произведений Гоголя нет романтических сантиментов, мечтательных фраз и розовых снов. Там не найдёте вы ни сильного бесстрашного героя, спешащего расстаться с жизнью во имя подвига, ни длинноволосой юной красавицы, заточённой в башню безжалостным злодеем и ждущей своего волшебного освобождения... В мире Гоголя другое волшебство — правда, горькая, с грустной иронией описанная правда русского быта, и боль — искренняя боль автора за несущуюся в неизвестность тройку-Русь. Закройте глаза, представьте мир Гоголя. Что вы видите? К примеру — скромный провинциальный городок Б. из «Коляски». В нём “страх скучно”, “до невероятности кисло”, “чрезвычайно глупо”, “на улице ни души”, кроме случайного... петуха! Рыночная площадь имеет “печальный вид”, заборы выкрашены серой краской, стены от дождя стали пегими, а “садики” городничий приказал вырубить — “для лучшего вида”. Маленькие лавочки, в которых “всегда можно заметить связку баранков, бабу в красном платке, пуд мыла, несколько фунтов горького миндалю, дробь для стреляния, демикотон и двух купеческих приказчиков, во всякое время играющих около дверей в свайку”, настолько напоминают “столы с орехами, мылом и пряниками, похожими на мыло” на улицах NN из «Мёртвых душ», что вас никак не покидает ощущение таинственного rendez-vous.
Так вот, сей спящий городок “очень повеселел, когда начал в нём стоять кавалерийский полк”, “всё переменилось... улицы запестрели, оживились...”, повсюду замелькали “усы”, которые “оживили общество”, состоящее до того времени “только из судьи… и городничего” (здесь и далее курсив мой. — Авт.). Заметим сразу, что хотя изображённые с помощью синекдохи офицеры, мелькающие и там, и тут (на улицах, на рынке, на лобном месте), и создают впечатление пёстрой многоцветности, цвет города как целого не изменился, а стал ещё серее — от непременно торчавших “где-нибудь на воротах” серых солдатских шинелей.
«Коляска» — название с усложнённой семантикой, название-символ. Метафорическое перевоплощение (коляска — Чертокруцкий) даёт яркое и предельно конкретное представление не только о главном герое, но и о России в целом, которая в данном случае представлена как “городок Б.”. Примечательно, что имена других героев не названы, они представлены как должности. Однако эти обобщённые образы не менее красноречивы, чем излюбленные Гоголем говорящие фамилии-пайзонимы.
Наша встреча с главным героем происходит на “большом обеде”, изображённом автором с помощью гротеска (“стук поваренных ножей на генеральской кухне был слышен ещё близ городской заставы”). С глубокой иронией Гоголь смеётся над кичливостью “генералов” и над бессмысленностью их жизней. Но “более всех замечателен” Пифагор Пифагорыч Чертокруцкий. Его имя, отчество и фамилия говорят за себя, контрастируя с авторскими характеристиками: “помещик — как следует”, “изрядный помещик”, “один из главных аристократов Б... уезда”. Уже при первом взгляде на столь странное сочетание создаётся не слишком приятное впечатление, которое лишь усиливается по мере развития повествования. Для героя фамилия сыграла роковое значение. Чертокруцкий — чёрт крутит — и словно с дьявольской руки происходит гибель, падение человека с лестницы духовного развития. Присутствие чёрта ощущается на протяжении всей повести (“только... чёрт его знает...”; “чёрт возьми”), и всегда оно предвещает моральную деградацию героя, который беспрепятственно поддаётся порокам. Сатирическим гоголевским смехом пропитана вся ткань произведения. Портрету главного героя автор не уделяет особого внимания, однако истинное лицо Чертокруцкого мы видим в зеркале его неправедной жизни.
Итак, вернёмся к “большому обеду”, который сюжетно занимает главное место в повести. Присутствующие здесь составляют “общество”: “у генерала, полковника и даже майора мундиры были вовсе расстёгнуты... но господа офицеры, сохраняя должное уважение, пребыли с застёгнутыми, выключая трёх последних пуговиц”. Социальный статус превыше всего — превыше личности, духовности, морали. Их речь бедна, смешна и лжива: “«Пуф, пуф, пу, пу, пу... у... у...ф, здесь», — сказавши это, генерал весь исчезнул в дыме”. Врёт и Чертокруцкий, поощряемый благосклонностью важного генерала: “очень, очень хороша” — о лошади. “А имеете ли, ваше превосходительство, соответствующий экипаж?” Нет? Зато он, Чертокруцкий, имеет: “легка как пёрышко”, “настоящей венской работы”, “как бы... нянька вас в люльке качала!” Возбуждение от собственной лжи, делающей тебя значительной, — и уже невозможно остановиться: “А уж укладиста как! то есть я, ваше превосходительство, и не видывал ещё такой. Когда я служил, то у меня в ящики помещалось десять бутылок рому и двадцать фунтов табаку; кроме того, со мною ещё было около шести мундиров, бельё и два чубука, ваше превосходительство, такие длинные, как, с позволения сказать, солитёр, а в карманы можно целого быка поместить...” — подобно Хлестакову ведёт себя Чертокруцкий.
Среди безликих мундиров нельзя не заметить единственное живое существо, носящее настоящее русское имя. Это... лошадь, выступающая в повести символом раздора человека с природой и самим собой, символом неестественности хода жизни. “Кобыла называлась Аграфена Ивановна; крепкая и дикая, как южная красавица, она грянула копытами в деревянное крыльцо и вдруг остановилась...” Остановилась, чтобы чётче подчеркнуть контраст, барьер, непонимание; остановилась, чтобы донести (но до кого?) красоту истинных ценностей жизни... Но волшебная фраза брошена — “Чёрт его знает!” — и слабый дух поддаётся пороку: “но как-то так странно случилось, что он остался ещё на несколько времени... не зная, садиться или не садиться... присел... позабывшись, выпил... не замечая...” Н. Гоголь подробно, точно описывает душевное состояние героя. Этот момент для него очень важен, и мы, разделяя переживания автора, начинаем чувствовать себя “в положении человека, у которого нет в кармане носового платка”.
А утром... “Проснулась молодая хозяйка возле храпевшего супруга” — как и Чертокруцкий, внешне она создаёт приятное впечатление (свежа, изящна), но оно исчезает, когда, любуясь на себя в зеркало, помещица не видит ничего, кроме внешней красоты. Фальшь, неестественность слышатся и в разговорах Чертокруцкого с “хорошенькой женой”: “пульпультик”, “моньмуня”, “душенька” — напоминают они героев «Мёртвых душ» Маниловых.
Идея безнравственности, опустошения человеческой души находит выход в кульминации повести: “...как вдруг показавшаяся вдали пыль” — приближавшийся со своей свитой генерал — привлекла внимание жены Чертокруцкого. “Ах я лошадь!” — герой случайно, мимолётно касается истины, верного смысла... но уже не способен его уловить. Снова брошена волшебная фраза — “Чёрт!” — и исход “неприятной истории” понятен.
Развязкой повести можно назвать риторическое восклицание генерала: “А, вы здесь!..” В самом “сердце” коляски — символе погибшей души — был жалкий, струсивший Чертокруцкий, “сидящий в халате и согнувшийся необыкновенным образом”.
В самом сердце России глубоко сидят чертокруцкие и ждут своего часа по мановению волшебной фразы — “Чёрт возьми!”. “Чёрт возьми!” — и всё переворачивается с ног на голову и искажается в зеркальном отражении... “Чёрт возьми!”