Между дебартеризацией и ребартеризацией

Розмаинский Иван Вадимович

СПб филиал ГУ-ВШЭ, Санкт-Петербург

Как известно, на протяжении 1990-х годов в России неуклонно возрастала доля сделок, обслуживавшихся через бартер, причем, по некоторым оценкам, в 1997 - 1999 годах около 80 - 90% от общего объема промышленной продукции обменивалось через бартер (в 1991 - 1994 годах этот показатель составлял около 40%, а в 1995-1996 годах - 75%. Исследователи отмечали «устойчивость, жизнеспособность и размах» бартера в нашей стране. В общем, во второй половине 1990-х годов экономику России вполне можно было описывать как бартерное хозяйство. Бартер стал рассматриваться как институт.

Однако в нулевых годах довольно резко стали происходить процессы дебартеризации. Уже к середине первого десятилетия двадцать первого века российская экономика перестала быть бартерной. По некоторым данным, в среднем за 2000 – 2008 годы через бартер было обменено менее 10% общего объема промышленной продукции. Казалось бы, бартер удалось окончательно победить. Налицо загадка дебартеризации.

Но в конце 2008 – начале 2009 годов бартер вновь стал вызывать интерес у все большего и большего числа хозяйствующих субъектов. Возрастает количество предприятий, которые хотели обменяться по бартеру. Теперь вполне можно говорить о перспективах ребартеризации.

Цель данной работы – разрешить загадку дебартеризации в нулевые годы и обсудить «шансы» ребартеризации в нашей стране в десятые годы XXI века в России в контексте обсуждения основных характеристик платежной системы в нашей стране.

Можно выделить следующие факторы распространения бартера в течение первых нескольких лет после проведения «радикальных рыночных преобразований».

Во-первых, институциональная неадекватность государства, т. е. отсутствие государственной защиты прав собственности и заключенных контрактов вкупе с быстро развивавшейся теневизацией экономики. Эта теневизация проявлялась не только в растущей доле доходов и хозяйственных процессов, скрывающихся от налогообложения, но и в значительной доле хозяйственных споров и конфликтов, разрешавшихся благодаря вмешательству криминальных группировок. Использование бартера облегчало сокрытие фактов хозяйственной деятельности и ее результатов от налогообложения в частности и от государственного контроля в целом.

К этому же пункту можно отнести так называемый «правовой беспредел». Например, неисполняемость законов, аморфность формулировок, содержащихся в их текстах, несоответствие различных законов друг другу и т. д.

Во-вторых, отсутствие реально работающего законодательства о банкротствах. Предприятия, «расплачивавшиеся» по своим обязательствам бартером, продолжали свое существование, вопреки нормам «обычных» рыночных хозяйств. Использование бартера было способом «поддержания на плаву» неплатежеспособных предприятий.

В-третьих, резкий и глубокий спад производства, вызванный, в частности, резким и глубоким сокращением совокупного спроса. Подобная тенденция, разумеется, создавала условия для неплатежеспособности множества предприятий.

В-четвертых, проводившаяся согласно принципам шоковой терапии ограничительная макроэкономическая политика правительства, проявлявшаяся, в частности, в урезании расходов на социальные нужды, увеличении налоговых ставок и жесткой денежной политике.

В-пятых, высокая инфляция, делавшая использование денег менее выгодным, чем использование товаров. Например, темпы прироста потребительских цен составляли в 1992 году 2506, 1%, в 1993 году – 840%, в 1995 году – 131, 3%, в 1998 году – 84, 5%.

В-шестых, отсутствие каких-либо попыток со стороны правительства противодействовать расширению объема бартерных операций.

На наш взгляд, именно этот комплекс причин объясняет бартеризацию российской экономики в 1990-е годы. Можно отметить следующее: бартеризация была способом выживания неэффективных предприятий в условиях глубочайшего трансформационного спада, реализации принципов шоковой терапии, в значительной мере связанной с этими двумя аспектами нехватки денег в обращении, неработающего законодательства о банкротстве и институциональной неадекватности государства.

Давайте рассмотрим, что происходило с переменными, формировавшими описанный комплекс причин бартеризации, в нулевые годы XXI века.

Во-первых, если в 1990-е годы ведущую роль в разрешении конфликтов играли представители частных криминальных структур, то в нулевые годы «инициативу перехватили» государственные чиновники. Кроме того, процесс теневизации остановился; доля теневого сектора, по-видимому, не уменьшилась, но и не увеличилась. Наконец, явления «правового беспредела», столь характерные для «лихих» 90-х, стали относительное менее редкими. Все это могло способствовать дебартеризации, несмотря на то, что проблема институциональной неадекватности государства в принципе пока так и не решена.

Во-вторых, законодательство о банкротствах стало работать более эффективно. Впрочем, это проявилось в период, начавшийся с осени 2008 года, когда Россию «захлестнул» мировой финансовый кризис.

В-третьих, в этот период происходил быстрый экономический подъем. Совокупный спрос и доходы агентов увеличивались. Особую роль в таком увеличении сыграли увеличение дешевых кредитов и «выручки» от продаж нефти и газа. Возможно, это и есть основная причина дебартеризации.

В-четвертых, хотя макроэкономическую политику правительства можно квалифицировать как жесткую (что проявлялось, прежде всего, в увеличении бюджетного профицита), эта жесткость все-таки не охлаждала экономическую конъюнктуру. Кроме того, в значительной степени благодаря событиям, описанным в предыдущем пункте, происходило постепенное насыщение экономики деньгами.

В-пятых, темпы инфляции в указанный период были гораздо ниже, чем в предыдущее десятилетие. Начиная с 2000 года, эти темпы неуклонно падали. В 2000 году темп прироста потребительских цен составлял 20, 2%, в 2001 году – 18, 6%, в 2003 году – 12%, в 2005 году – 10, 9%.

В-шестых, нельзя не упомянуть ужесточение отношения властей к бартеру в виде запрета взаимозачетов, установления предельных сроков осуществления расчетов, корректировки схем налоговых вычетов при использовании бартера и взаимных неплатежей, более частых проверок со стороны налоговых и прочих «контролирующих» органов и т. д.

Означает ли все это, что характеристики структуры средств обращения в России приблизилась к ее характеристикам в странах Запада? Мы полагаем, что нет. Чтобы обосновать ответ, сначала вспомним о предложенной нами в конце 1990-х годов концепции денежной деградации. Под денежной деградацией мы понимаем процесс увеличения в структуре совокупного запаса средств обращения таких активов, использование которых повышает трансакционные издержки и затрудняет финансирование дорогостоящих и долгосрочных производственных инвестиций. Конкретно, в России 1990-х годов, денежная деградация проявлялась в увеличении бартера, неплатежей и наличности в общем объеме средств обращения. Все эти три «вида средств обращения» объединяет анонимность. Иными словами, эти средства хорошо подходят для финансового обслуживания сделок, когда их участники стремятся скрыть результаты таких сделок или сам факт их осуществления. Кроме того, такие активы годятся в том случае, когда сделки носят краткосрочный и/или локальный характер.

Мы полагаем, что наличность, бартер и (взаимные) неплатежи являются в определенной степени взаимозаменяемыми видами средств обращения, причем бартер и (взаимные) неплатежи можно воспринимать как органическую часть неофициальной денежной массы в стране.

Когда экономические субъекты стремятся скрыть свою деятельность (и/или доходы от нее) от налогообложения, и при этом их сделки носят краткосрочный и локальный характер, то они склонны к использованию либо бартера, либо (взаимных) неплатежей, либо наличности.

Мы полагаем, что недоразвитость денежного обращения связана с рядом более фундаментальных особенностей экономической системы нашей страны, системы, которую мы как-то назвали «семейно-клановым капитализмом». К таким особенностям следует, прежде всего, отнести низкую степень государственной защиты прав собственности и заключаемых контрактов, принуждение к выполнению договоров со стороны различных семей и кланов (отсюда и название системы), высокие административные барьеры входа на различные рынки и т. д.

Подобные свойства приводят к двум аспектам. Во-первых, к распространенности нормы оппортунизма среди хозяйствующих субъектов, что порождает их недоверие друг другу и, как следствие, «фрагментацию» и «архипелагизацию» экономики. В результате, такая экономика распадается на множество локальных замкнутых сообществ. Например, развитие банковской системы в России ориентировалось и продолжает ориентироваться на обслуживание локальных бизнес-групп. Во-вторых, указанные свойства приводят к очень короткому горизонту планирования, а «в пределе», к инвестиционной близорукости, состоящей в том, что экономические агенты отсекают из рассмотрения будущие переменные, начиная с некоего порогового момента времени.

Описываемые свойства не формируют у агентов склонности к реализации инвестиционных проектов, требующих долгосрочного финансирования и вовлекающих большое количество хозяйствующих субъектов. В результате не формируется спрос на соответствующие финансовые ресурсы, создаваемые развитой банковской системой. Поэтому не происходит прогресса этой системы. Неразвитость же финансовой системы, в свою очередь, создает препятствия для финансирования подобных инвестиционных проектов. В результате экономика оказывается в своеобразном варианте «ловушки бедности», когда низкое «побуждение к инвестированию» и неразвитость системы денежного обращения (и шире, финансовой системы) взаимно влияют друг на друга.

В 1990-е годы российская экономика, безусловно, пребывала в этой ловушке. В 2000-е годы у нее возникли реальные шансы выбраться из нее. Феномен дебартеризации, казалось бы, свидетельствует об этом. Однако анализ большего числа данных – прежде всего, тех, которые мы только что обсуждали, - коэффициента монетизации и др., - свидетельствует скорее об обратном. Иными словами, полностью преодолеть последствия произошедшей в 1990-е годы денежной деградации так и не удалось.

Несмотря на все вышеописанное, вряд ли можно говорить о полном искоренении бартера в начале XXI века в России. Впрочем, поскольку значительная доля агентов, использующих бартер, связана с теневой экономикой, сложно делать какие-либо безаппеляционные утверждения о масштабах применении этого способа расчетов. Тем не менее, по некоторым данным, в 2008 году около половины крупных промышленных предприятий России вовлечены в бартерные отношения, например, АвтоВаз, а также многие компании металлургической, угольной, энергетической и машиностроительной отраслей.

Но «не это главное». События, начавшие происходить в российской экономике в конце 2008 – начале 2009 годов, продемонстрировали, что бартер гораздо жизнеспособнее, чем казалось в середине нулевых годов. Начиная с сентября 2008 года, т. е. как раз с началом глобального финансового кризиса, интерес к бартеру среди российский предприятий стал резко возрастать. По некоторым сведениям, С сентября 2008 года по февраль 2009 года интерес к бартерным сделкам возрос почти на 500%. Особую роль здесь играет Интернет.

Разумеется, вряд ли возможно повторение того, что происходило в нашей экономики с использованием бартера во второй половине 1990-х годов. Однако мы не стали бы полностью исключать возможность ситуации, при которой электронный бартер окажется новым общественным институтом, хотя надеемся, что будет всего лишь частным явлением, правда, более распространенным, чем «неэлектронный» бартер в середине нулевых годов.

PAGE 1

Между дебартеризацией и ребартеризацией