Из сумрака вышедши к свету… (О творческом пути Брюсова-поэта)
"ИЗ СУМРАКА ВЫШЕДШИ К СВЕТУ..."
В искусстве важен искус строгий.
Прерви души мертвящий плен
И выйди пламенной дорогой
К потоку вечных перемен.
В. Брюсов
Литературная деятельность Валерия Брюсова поражает своей многогранностью. Он известен как автор повестей и романов, драматург, переводчик, теоретик искусства, историк литературы и литературный критик, исследователь стиха, журналист, редактор, педагог, организатор литературной жизни... Но в сознании современников и последующих поколений он был и остался прежде всего поэтом. И действительно, самое важное и значительное в обширном литературном наследии Брюсова - это его поэтическое творчество.
Читая стихи Брюсова, нельзя не обратить внимания на упорно повторяющийся из сборника в сборник, из года в год мотив - образ пути, путника, скитаний по бездорожью или неустанного движения вперед, трудного восхождения.
Уже в стихах раннего периода, в 90-х годах, постоянно встречаются такого рода признания и автохарактеристики:
Мы путники ночи беззвездной,
Искатели смутного рая. (1895)
Или такие призывы:
Подымайте, братья, посохи,
Дальше, дальше, как и шли! (1899)
А вот строки 900-х годов:
Все каменней ступени,
Все круче, круче всход. (1902)
И в 1910-х годах, накануне больших исторических событий, опять:
Не знаю, но иду; мечу свой факел ввысь;
Ступени бью ногой; мой дух всхожденьем хмелен. (1914)
И наконец, после Октября вновь:
Одно лишь знаю: дальше к свету я
Пойду, громам нежданным рад,
Ловя все миги и не сетуя,
Отцветший час бросать назад. (1921)
Число таких цитат можно увеличить во много раз.
Путь этот, о котором постоянно говорит поэт, был непростым и нелегким, он изобиловал многочисленными изгибами и поворотами, подъемами и срывами. Откуда же и куда он вел?
Валерий Яковлевич Брюсов родился в 1873 году в Москве в купеческой семье, которая имела свои истоки в крепостном крестьянстве, а среднее поколение ее было уже затронуто влиянием передовых демократических и научно-материалистических идей 60-х годов. Но 60-е годы были уже в прошлом. Отрочество Брюсова приходится на сумрачные 80-е годы, а юность - на начало 90-х. Сам поэт впоследствии так характеризовал эпоху, когда начиналась его сознательная жизнь и формировались его взгляды:
Я вырастал в глухое время, Когда весь мир был глух и тих. И людям жить казалось в бремя, А слуху был не нужен стих.
Это было время тяжелой политической реакции, вырождения и измельчания традиций освободительного движения, разочарования в них, исчезновения интереса к социальным вопросам у значительной части интеллигенции, распространения теории "малых дел", роста обывательских настроений. Конечно, в недрах общества уже пробуждались и формировались новые социальные силы, готовился переход к новому, пролетарскому этапу революционного движения, однако молодой Брюсов, подобно большинству людей своей среды, был далек от тех общественных слоев, еще не видел этих процессов.
Обратим внимание на то, что в цитированных строках поэта говорится не только о политическом, но и о литературном безвременье. Если обратиться к поэзии тех лет, то мы увидим, что она действительно переживала явный упадок, идейное оскудение. В стихах подавляющего большинства поэтов преобладали мелкотемье, банальность, тусклое эпигонство, вялая, невыразительная форма, способная только дискредитировать любое общественное содержание.
В такой общественной и литературной обстановке начиналась поэтическая деятельность Брюсова.
Его ранние стихи были во многом порождены этим временем. На них наложила печать душная атмосфера тогдашней буржуазно-интеллигентской среды, лишенной настоящих гражданских идеалов и интересов, больших идей и устремлений. Отсюда крайний индивидуализм и эгоцентризм, нашедший отражение в этих стихах, аполитичность, демонстративное игнорирование социальной тематики.
"Я чужд тревогам вселенной", - откровенно заявлял поэт. А в другом стихотворении признавался: "Я не знаю других обязательств, / Кроме девственной веры в себя".
Вместе с тем молодому Брюсову было свойственно стремление как-то оттолкнуться от окружающей его среды с ее тусклым бытом, с ее трафаретной моралью, с ее шаблонным искусством, лишенным яркости и смелости. Начинающий поэт хотел найти какие-то новые пути, чувствовал потребность сказать какое-то новое слово. Первые шаги в этом направлении подсказала ему тогдашняя зарубежная литература.
В то время на Западе, и прежде всего во Франции, складывалось и развивалось новое течение в области поэзии, получившее известность под именем символизма или декадентства (от французского слова decadent - упадочный), поскольку его представители выражали преимущественно минорные настроения усталой души, утомленной от столкновения с грубой, прозаической действительностью. Стихи этих поэтов (П. Верлена, С. Малларме и других) произвели сильное впечатление на молодого Брюсова новизной, необычностью художественных средств, умением тонко передать разные оттенки сложных и противоречивых переживаний современного человека.
Увлеченный такими примерами, Брюсов задумывает стать вождем и организатором "новой поэзии" в России. В 1894 - 1895 годах он выпускает три небольших сборника под названием "Русские символисты", наполняя их преимущественно своими стихами и под своим именем и под разными псевдонимами. За этими сборничками, которые должны были продемонстрировать появление новой поэтической школы и в России, вскоре последовали персональные сборники молодого поэта с претенциозными иноязычными названиями: "Chefs d'oeuvre" ("Шедевры", 1895) и "Me eum esse" ("Это - я", 1897).
Чем же характеризовался этот ранний период брюсовского творчества? Наиболее отчетливо свою поэтическую платформу, свою тогдашнюю эстетическую позицию Брюсов формулирует в известном стихотворении "Юному поэту", содержащем три призыва: "никому не сочувствуй", "не живи настоящим", "поклоняйся искусству, только ему, безраздумно, бесцельно". Строфы этого произведения приобрели значение манифеста декадентской поэзии с ее ультраиндивидуализмом, оторванностью от общественной жизни, с ее откровенным аморализмом и отказом от гуманистических принципов, с ее культом самодовлеющего искусства.
Уходя от неприглядной действительности, поэт погружается то в мир неясных видений и бесплодных фантазий, то в душную сферу каких-то изломанных и болезненных переживаний, то в географическую и историческую экзотику. В его стихах на каждом шагу встречаются необычные, причудливые образы. Так, стихотворение о Москве начинается строкой: "Дремлет Москва, словно самка спящего страуса", а стихотворение о любви словами: "Моя любовь - палящий полдень Явы". Позже автор будет вспоминать эти свои опыты:
Я помню: в ранней тишине Я славил жгучий полдень Явы, Сон пышных лилий на волне, Стволы, к которым льнут удавы, Глазам неведомые травы, Нам неизвестные цветы...
М. Горький еще в 1900 году имел основание сказать о Брюсове, что он "является перед читателем в одеждах странных и эксцентрических, с настроениями неуловимыми".
Конечно, далеко не всё из декадентского реквизита первых брюсовских сборников следует воспринимать всерьез и считать выражением подлинных переживаний поэта. Здесь было много от стремления бросить вызов привычным эстетическим нормам, заставить обратить на себя внимание, эпатируя публику из "приличного" общества, привыкшую к чинной, шаблонной и в подавляющей своей части совершенно тусклой поэзии тех лет. Отсюда и пресловутое однострочное стихотворение "О, закрой свои бледные ноги", и "месяц обнаженный" (из стихотворения "Описание событий в романах и других произведениях"), который всходит "при лазоревой луне", и другие экстравагантные образы и мотивы.
Сам Брюсов признавался, что в своих стихах он подчас демонстрировал "намеренное затемнение смысла", "мальчишескую развязность", "щегольство редкими словами" и т. п. на манер некоторых западных поэтов. А в своем дневнике 1896 года он обещал, что его очередная книга "будет гигантской насмешкой над человеческим родом".
Неудивительно, что его тогдашние выступления вызывали недоумение читателей, возмущение рецензентов, многочисленные пародии. Брюсову удалось настолько "раздразнить гусей", что ему на ряд лет был прегражден доступ в большую печать.
Если бы Брюсов остановился на этом этапе своего поэтического развития, то в книгах по истории литературы он упоминался бы лишь мелким шрифтом как один из оригинальничающих представителей декадентской поэзии и, конечно, не представлял бы для нас сегодня существенного интереса.
Но самого поэта отнюдь не удовлетворяли его стихотворные опыты того времени. "Мы были дерзки, мы были дети", - скажет он вскоре о выпусках "Русских символистов". Своему соратнику по символизму Константину Бальмонту он напишет об этих сборничках: "Вы хорошо знаете их значение, то есть отсутствие их значения". А "Шедевры" получат такую беспощадную оценку автора в следующем же сборнике: "Верь мне: давно я считаю ошибкой бедную книгу мою". И впоследствии зрелый Брюсов назовет свои ранние стихи "не вполне удачными пробами несколько заносчивого юноши".
Уже с третьего сборника, вышедшего на рубеже XIX и XX веков, - "Tertia Vigilia" ("Третья стража") - у Брюсова начинается процесс активного преодоления декадентства. И в этом ему помогает обращение к примеру, опыту, завету великих писателей прошлого, и прежде всего Пушкина, исследованием творчества которого он уже тогда стал заниматься и преклонение перед которым он пронес через всю жизнь.
У Пушкина Брюсов ищет и находит ответ на вопрос, каким должен быть поэт. В его дневнике за 1897 год мы читаем такую запись: "Поэт должен переродиться, он должен на перепутье встретить ангела, который рассек бы ему грудь мечом и вложил бы, вместо сердца, пылающий огнем уголь. Пока этого не было, безмолвно влачись "в пустыне дикой"..."
Влачась в течение нескольких лет в пустыне декадентского искусства, Брюсов уже томился и жаждал обновления. На путях преодоления эгоцентрической ограниченности декадентства с его узкокамерной лирикой поэт обращается к тому, что он сам называл "лирической эпикой". И материал для нее он находит сначала лишь в прошлых веках.
Историк по образованию и по своим научным интересам, Брюсов в высокой степени обладал, по определению Горького, "тонким и редким даром проникновения в прошлое". Для него история была не "страной могил", а "знакомым миром", с которым он "одной душой когда-то жил".
В сборнике "Третья стража" главное место занимает большой отдел "Любимцы веков". В нем даны выразительные образы именованных и безымянных исторических и легендарных героев разных стран и эпох. Здесь и суровый воин, не представляющий себе жизни вне битв ("Старый викинг"), и поэт, идеалы которого вступают в острый конфликт с действительностью ("Данте"), и древний наблюдатель природы, стремящийся постичь "таинства миров" ("Халдейский пастух").
Правда, Брюсов подходит к изображаемым явлениям прошлого еще с чисто эстетическими критериями, он любуется сильными характерами и яркими личностями независимо от их социального и морального облика. И в числе "любимцев веков", которые привлекают поэта, оказывается, например, и жестокий восточный деспот Ассаргадон, который "воздвиг свой мощный трон" "на костях врагов".
Но уход в прошлое и поэтизация его "властительных теней" свидетельствуют, несомненно, о том, что Брюсов не находил настоящего героя в современности, что в окружающем его буржуазно-мещанском обществе он видел преимущественно тусклое прозябание, вызывавшее его осуждение и отвращение:
Мы к ярким краскам не привыкли, Одежда наша - цвет земли; И робким взором мы поникли, Влачимся медленно в пыли <...> А мне что снится? - дикие крики. А мне что близко? - кровь и война. Мои братья - северные владыки, Мое время - викингов времена.
Наметившееся в "Третьей страже" устремление из камерного, узколичного мирка в большой мир с его делами и интересами находит воплощение и в следующем сборнике - "Urbi et Orbi" ("Граду и миру"), самим заглавием которого поэт показывает, что он обращается теперь не к узкому кружку своих единомышленников, а к более широкому кругу читателей.
В таких стихотворениях, как "Побег", "Работа", Брюсов в значительной степени предвосхищает тему блоковской поэмы "Соловьиный сад". Лирический герой первого стихотворения, заслышав трубный зов, бежит из пышного алькова, в котором он спал сладким сном, в жизнь с ее шумом, тревогами и заботами. В повседневную жизнь, наполненную тяжелой работой, уходит и герой второго стихотворения. Сбрасывая "порфиру с плеч", он берется за плуг, лопату и кирку.
Для Брюсова, великого труженика, работа всегда была главным смыслом жизни. Теперь он прославляет труд и в стихах. И поэтическое, литературное творчество он - как бы в полемике с поэтами романтико-идеалистического склада - представляет в виде напряженного труда, в образе вспашки поля, а поэтическую мечту - в образе вола, тянущего тяжелый плуг.
Недавно заявлявший в своих стихах: "Я действительности нашей не вижу, / Я не знаю нашего века", Брюсов теперь поворачивается лицом к современной действительности, жадно впитывает в себя ее впечатления. В его поэзию входит тема большого города, появляются и занимают значительное место картины городской жизни с ее шумами, грохотом, движением людских толп и быстро мчащихся экипажей, с ее соблазнами и противоречиями. Он прославляет современный город, поет ему дифирамбы и в то же время он видит его язвы и уродства. Брюсов становится первым поэтом-урбанистом в русской поэзии XX века. Влияние Верлена сменяется воздействием певца города Верхарна, с чьими произведениями Брюсов знакомит тогда же русских читателей в своих великолепных переводах. Прежде для Брюсова было характерно признание: "Бреду в молчанья одиноком". Теперь он записывает в дневнике: "Иду к людям, сливаюсь с людьми, братаюсь с ними". В его стихах о городе все сильнее звучат социальные мотивы, все больше внимания уделяется судьбе обездоленных городских низов. В это время Брюсов создает свое знаменитое стихотворение "Каменщик" - о рабочем, который вынужден воздвигать тюрьму, где будет томиться в заключении, может быть, его же сын. А вскоре поэт выразит горькую жалобу другого каменщика:
Камни бьем, чтоб жить на свете,
И живем, - чтоб бить...
Горе тем, кто ныне дети,
Тем, кто должен быть!
После выхода "Третьей стражи" М. Горький писал Брю-сову: "Вы, мне кажется, могли бы хорошо заступиться за угнетенного человека". Горький не ошибся. Тема угнетенного человека появляется у Брюсова и там, где он обращается к историческому прошлому. Например, в стихотворении "Гребцы триремы" он говорит от имени пленных рабов, прикованных к веслам и своими усилиями двигающих корабль, на палубе которого наслаждаются жизнью баловни судьбы.
Усиливающийся демократизм поэзии Брюсова проявляется и в его попытках имитировать формы современного фольклора, и прежде всего городского. Так появляется цикл его "Песен", среди которых две носят название "Фабричная".
Обострению внимания поэта к социальной проблематике мощно способствовала вся общественно-политическая обстановка тех лет, предшествовавшая революционному взрыву 1905 года, и особенно сама революция.
Еще не так давно Брюсов призывал не жить настоящим и проповедовал бесстрастие. Теперь его глубоко волнуют развертывающиеся большие политические события. Брюсов становится продолжателем традиций русской классической поэзии. Подхватывая лермонтовское сравнение поэта с кинжалом, он называет себя "песенником борьбы" и утверждает:
Поэт всегда с людьми, когда шумит гроза, И песня с бурей вечно сестры.
Как яркий гражданский поэт большой силы, Брюсов выступает в сборнике "Stephanos" ("Венок"), вышедшем как раз в дни вооруженного Декабрьского восстания 1905 года. Важнейший раздел этого сборника называется "Современность".
Брюсов клеймит презрением буржуазных либералов, половинчатых постепеновцев, "довольных малым", удовлетворяющихся жалкими уступками со стороны царского режима. Со всею искренностью он готов прославлять "океан народной страсти, в щепы дробящий утлый трон".
Правда, надвигающаяся революция привлекает его, главным образом, своей разрушительной стороной. Революционеров он называет."близкими", но заявляет:
Ломать - я буду с вами, строить - нет!
Это дало В. И. Ленину основание определить тогдашнюю общественную позицию Брюсова как позицию "поэта-анархиста".
Изменение содержания поэзии Брюсова и всего его мировосприятия привело и к изменению его поэтического стиля. Уже в своем раннем стихотворении "Сонет к форме" Брюсов выразил свое тяготение к "отточенной и завершенной фразе", к "стройности сонета". Но в его ранних сборниках в стиле, в языке, во всей поэтической манере было много импрессионистически неясного, расплывчатого, смутного, неопределенного. У зрелого Брюсова стих становится мужественным, чеканным, кованым, образы - выпуклыми, четкими, скульптурными, фраза приобретает завершенный, афористический характер. Эти качества подчеркивают почти все, характеризовавшие его поэзию зрелых лет. Так, Андрей Белый назвал Брюсова "поэтом мрамора и бронзы", он писал о его "звенящих, металлических строках", о "словах сильных, как удары молота". А. В. Луначарский отмечал у Брюсова "граненую точность образов", "весомость каждой строки и строфы и прекрасную архитектур-ность целого". И сам Брюсов считал достоинством своих стихов именно "сжатость и силу", "предоставляя нежность и певучесть - Бальмонту".
Конечно, творчество Брюсова 1900-х и 1910-х годов очень противоречиво. Не раз он имел основание повторить слова
Одного из Своих стихотворений: "Опять душа моя расколота". В сборниках и поры его расцвета можно найти немало рецидивов неизжитого декадентства. Здесь и гипертрофированная эротика, восприятие любви как темной, разрушительной страсти, и утверждение рокового одиночества человека, и чувство пресыщения жизнью (одно из стихотворений так и называется - "Скука жизни"), и прославление "блаженства смерти". Да, Брюсов мог сказать о себе, что он
То поклонялся тем, что ярче, что телесней,
То трепетал в предчувствии теней.
Любимые герои Брюсова и в его "лиро-эпических" произведениях - те, чей, по мнению поэта, "прекрасен ясный жребий - / просиять и умереть", - очень различны. Наряду с Энеем, который устремился навстречу высокому подвигу, покинув ложе нег, "исторгнув помыслы любви", поэт прославляет триумвира Антония, из-за любви к египетской царице Клеопатре нарушившего свой долг государственного деятеля и полководца. "О, дай мне жребий тот же вынуть!" - восклицает Брюсов, заканчивая это стихотворение.
И все же в сознании и поэзии Брюсова над декадентским, пессимистическим, индивидуалистическим все больше торжествовало иное, героическое, жизнеутверждающее, гуманистическое начало. Поэт все чаще прославляет человека-творца, неутомимого труженика, созидателя, человека-победителя, преобразующего землю, покоряющего природу, познающего вселенную. В этом отношении особенно показательно ставшее знаменитым стихотворение "Хвала Человеку".
Камни, ветер, воду, пламя
Ты смирил своей уздой,
Взвил ликующее знамя
Прямо в купол голубой.
Раньше других поэтов Брюсов воспел первых авиаторов. С твердой верой в силу человеческого разума, в силу науки и техники он заглядывает в будущее, мечтает о том, что человек одержит победы и в космосе, сможет даже изменять и траекторию своей планеты:
Верю, дерзкий!
Ты поставишь
По Земле ряды ветрил.
Ты своей рукой направишь
Бег планеты меж светил.
Брюсов продолжал считаться лидером символистов, был редактором ведущего символистского журнала "Весы". Но можно утверждать, что он никогда не был правоверным символистом. Ему был чужд, например, мистицизм большинства его младших коллег, их вера в потусторонний мир и в возможность какого-то общения с мим. Он давно чувствовал себя чужим "среди своих". Еще в 1907 году он писал одному литературоведу: "Хотя я извне и кажусь главарем тех, кого по старой памяти называют нашими декадентами, но в действительности среди них я как заложник в неприятельском лагере. Давно уже все, что я пишу, и все, что я говорю, решительно не по душе литературным моим сотоварищам, а мне, признаться, не очень нравится то, что пишут и говорят они". Впоследствии он вспоминал бурные споры с символистами, которые жестоко упрекали его за реализм в символизме, за материализм в идеализме.
Творческое развитие Брюсова все дальше уводило его от позиций символистов, вело к разрыву с ними. Когда-то он настойчиво превозносил мечту и грезу над действительностью. Теперь в своих критических статьях он со всей категоричностью утверждает, что "начало всякого искусства - наблюдение действительности", что "как только искусство отрывается от действительности, его создания лишаются плоти и крови, блекнут и умирают".
К всемерному усилению связи с окружающей действительностью, с реальной жизнью, в том числе самой обыденной, самой простой, стремится Брюсов в своих стихах 1910-х годов.
На заре своего творчества Брюсов выражал демонстративное пренебрежение к реальной природе:
Создал я в тайных мечтах Мир идеальной природы, - Что перед ним этот прах: Степи, и скалы, и воды.
Вскоре, однако, это высокомерно-презрительное отношение к природе, по выражению поэта, "соскочило" с него. С каждым новым сборником 1900 - 1910-х годов тема природы занимает у Брюсова все большее место. Поля, леса, горы, море, "блеск дня, чернь ночи, вёсны, зимы" находят в нем своего влюбленного певца.
В своих стихах второго десятилетия XX века Брюсов сознательно полемизирует с декадентскими умонастроениями. Он хочет противопоставить характерному для его бывших соратников утомлению жизнью "неукротимый, непобедимый призыв к жизни, к жизни во что бы то ни стало, ко всем ранам и к радостям ее". Недаром его сборник "Зеркало теней" открывается эпиграфом из Фета:
Покуда на груди земной Хотя с трудом дышать я буду, Весь трепет жизни молодой Мне будет внятен отовсюду.
А сборник "Семь цветов радуги" начинается буйными строчками:
Что же мне делать, когда не пресыщен Я - этой жизнью хмельной!
В этом же десятилетии в творчество Брюсова входит и большая тема дружбы народов, населяющих Россию, и поэт своей деятельностью вносит большой вклад в развитие и укрепление этой дружбы.
Еще перед революцией он сближается с М. Горьким, активно участвует в его издательских начинаниях. Горький высоко ценил сотрудничество Брюсова и называл его "товарищем по работе на пользу русской культуры". Очень плодотворно было их сотрудничество в подготовке сборников, способствовавших ознакомлению русских читателей с поэзией некоторых других народов России. Особое значение приобрела составленная Брюсовым книга "Поэзия Армении", над которой он трудился и как переводчик многих поэтических текстов, и как редактор, и как автор вступительной статьи. Можно сказать, что Брюсов открыл русским читателям богатый мир армянской поэтической культуры, и неудивительно, что в дни празднования его пятидесятилетия он был удостоен почетного звания народного поэта Армении.
За четверть века своего дореволюционного творчества Брюсов, как мы видим, исходил разные "пути и перепутья" (так назвал он трехтомное собрание своих произведений), он перепробовал, можно сказать, "все напевы" (это также название одного из его сборников).
В 900-е годы Брюсов уже пользовался большой популярностью и признанием. Но он никогда не останавливался на достигнутом и часто испытывал чувство неудовлетворенности своей позицией в жизни и литературе, своим творчеством. В его письме к писательнице Н. И. Петровской, связанной с символистскими кругами, мы находим, например, следующие признания: "Я не могу более жить изжитыми верованиями, теми идеалами, через которые я перешагнул <...> в поэзии не могу жить "новым искусством", самое имя которого мне нестерпимо более". А в своем дневнике он записывает в 1907 году: "Временами я вполне искренно готов был бросить все прежние пути моей жизни и перейти на новые, начать всю жизнь сызнова".
Однако только величайшее событие XX века, вызвавшее мощное потрясение всей общественной жизни сверху донизу, - Октябрьская социалистическая революция заставила Брюсова "в самой основе, в самом корне пересмотреть все свое мировоззрение". Она оказалась глубочайшим переворотом и для него лично. "Я сам вижу себя, - отмечал Брюсов, - совершенно иным до этой грани и после нее".
Может показаться удивительным, что метр символистского течения, в прошлом воинствующий защитник индивидуалистического и самодовлеющего искусства решительно и бесповоротно перешел на сторону Октябрьской революции, стал активным строителем социалистической культуры и даже членом Коммунистической партии.
Для того чтобы найти этому объяснение, надо вспомнить, что Брюсов никогда не был верным сыном своего класса, он давно "выламывался" из него. Пропитанный знанием истории, восторгавшийся героикой выдающихся людей и великих событий прошлого, Брюсов и к своей современности предъявлял высокие этические и эстетические требования, которым буржуазная действительность далеко не соответствовала. Отсюда его давний конфликт с этой действительностью. Брюсов был вполне искренен, когда писал еще в самом начале века:
Как ненавидел я всей этой жизни строй, Позорно мелочный, неправый, некрасивый.
Мысливший в широких исторических категориях, видевший в истории смену разных общественно-исторических формаций, Брюсов понимал и предчувствовал неизбежность падения и существующего капиталистического строя. Он не раз в своих произведениях говорил о надвигающемся социальном катаклизме, он заглядывал вперед в будущее, когда
Твердо станет вольный человек Пред ликом неба на своей планете.
Естественно, что поэт гораздо больше множества своих сотоварищей по классу и по профессии был подготовлен к тому, чтобы принять и приветствовать Великий Октябрь, чтобы "повернуть своего коня на новый путь".
Еще в 1906 году он писал: "Есть какие-то истины... впереди современного человечества. Кто мне укажет путь к ним, с тем буду я". Этот путь в решающий момент Брюсову указали Октябрьская революция, Ленин и его соратники.
Ранней весной 1918 года, когда значительная часть интеллигенции занимала еще враждебные или выжидательные позиции по отношению к Советской власти, Брюсов вместе с профессором П. Н. Сакулиным явился к наркому просвещения А. В. Луначарскому и предложил свое сотрудничество.
Мы видели, что в 1905 году поэт заявлял, обращаясь к революционерам: "Ломать - я буду с вами, строить - нет!" Теперь он пошел строить вместе с коммунистами новое общество, новую культуру.
Человек необычайной активности по своей натуре, Брюсов всегда был не только литератором. Он и до революции отдавал много сил и времени организаторской работе в области литературы и культуры. Октябрь открыл для его общественно-организаторской деятельности широкий простор.
Он ведет ответственную работу в Наркомпросе, возглавляя научные библиотеки, литературный отдел, художественное образование. Он член Государственного ученого совета, депутат Московского Совета, профессор Московского университета, редактор журнала "Художественное слово", председатель Всероссийского союза поэтов. Он работает в Госиздате. Он создает и возглавляет первое в мире высшее учебное заведение для подготовки молодых литераторов - Высший литературно-художественный институт, которому было присвоено его имя.
И эту большую, напряженную повседневную работу он соединяет с продолжением главного дела своей жизни - поэтического творчества. За семь лет, прожитых им после Октября, он выпускает шесть сборников новых стихов и становится одним из зачинателей советской поэзии. Стихи, входящие в эти сборники, не равноценны, но среди них есть такие, которые принадлежат к поэтической классике послеоктябрьских лет.
Особенно значительным явился сборник с выразительным заглавием "В такие дни". В нем Брюсову удалось с большой силой сказать о величии Октябрьской революции, о ее мировом значении:
Всех впереди, страна-вожатый,
Над мраком факел ты взметнула,
Народам озаряя путь.
Поэт отчетливо видит и разруху, нужду, нищету, голод, переживаемые страной. Он замечает и то, как "в теплушках люди гурьбой / Ругаются, корчатся, стонут; / Дрожа на мешках с крупой". Но такие картины для него - в отличие от некоторых других авторов - не заслоняли главного в революции, того, что
Над снежной ширью былой России Рассвет сияет небывалый.
И он гневно иронизирует над теми интеллигентами, которые упорно не замечают этого рассвета, хотя когда-то готовы были упиваться грозными бурями общественной жизни, пока о них шла речь только в книгах, а теперь глядят с тоской в былое. Решительно осуждая их "ропот - вопль измены", поэт в своих чеканных ямбах призывает своих современников "в час бури" к стойкости, к мужеству:
Стань, как гранит, влей пламя в вены, Вдвинь сталь пружин, как сердце в грудь.
И после того как отгремели бои гражданской войны, Брюсов со всей страстностью поэта-коммуниста и советского патриота продолжает откликаться на важнейшие темы дня. Он славит переход Советской страны к мирному созидательному труду, он обличает милитаризм империалистических держав, подстегиваемую ими непрерывную гонку вооружений:
Так было, так есть... неужели так будет?
"Марш!" и "пли!" - как молитва!
Первенствуй, капитал!
Навсегда ль гулы армий - музыка будней?
Красный сок не довольно ль поля пропитал?
Одним из первых Брюсов вводит в поэзию и образ того, кто возглавлял и олицетворял революцию, кто был "воль миллионных воплощенье". Величественным образом Ленина как бы завершаются у Брюсова его давние поиски настоящего человека-героя, действительно заслуживающего прославления.
Но Брюсов не ограничивается в эти годы общественно-политическими мотивами. Он стремится к всемерному расширению тематики поэтических произведений, и не только за счет традиционных мотивов "о любви и природе". В предисловии к сборнику "Дали" он говорит: "Все, что интересует и волнует современного человека, имеет права на отражение в поэзии".
Человека XX столетия, разумеется, не могут не интересовать проблемы научного познания мира, вопросы науки, роль которой в развитии общества с каждым десятилетием все больше возрастает. По слову поэта наших дней (Эдуардаса Меже-лайтиса), новые "распахнутые наукой горизонты ворвались и в поэзию". Брюсов, "самый культурный писатель на Руси", по определению Горького, оказался пионером и на этом пути. Он уже давно пропагандировал "научную поэзию", а в послеоктябрьские годы активно осуществлял свою идею на практике.
В его последних сборниках "Дали" и "Меа" ("Спеши") мы находим эмоциональные отклики на новейшие открытия физики, математики, астрономии, раздумья о теории относительности или теории электронов, мечты о перспективах развития вселенной, о возможности научным путем бороться со смертью, об установлении контактов с иными планетами, мирами, предвидение научно-технических достижений нашего времени.
...Ждем дня -
Корабль в простор планетный бросить,
Миры в связь мира единя.
Искания Брюсова - поэта советской эпохи не ограничивались идейно-тематической сферой. Брюсов считал, что, если поэзия хочет идти в ногу со стремительно развивающейся жизнью, она должна вступить на путь новаторства и в области формы, поэтической манеры, стихотворной техники. Ускорение всего темпа жизни требует от современных поэтов, по его мнению, революции в языке, нового синтаксиса, новых оборотов речи, новой ритмики, отказа от плавной речи старых поэтов. Он призывал "откинуть в речи все лишнее, сжать ее до последней остроты", отказаться от придаточных предложений с их соединительными союзами и т. п. Эту программу Брюсов пытался реализовать в овоем послеоктябрьском творчестве, доходя со свойственным ему максимализмом до крайностей. Вот, например, в каких строках он давал характеристику эпохи Рима и раннего христианства в стихотворении "Тетрадь":
...Тоги, дороги, что меч; влечь под иго Всех; в речи медь; метить все: А и В. - ...Тут же суд: путь в катакомбы; владыки Душ; плач; о ком бы? плач, Рим, по тебе. Такие стихи с их чрезмерным лаконизмом, отрывочной пе-речислительностью, обилием односложных слов, резко повышающих количество ударений в строке, с пропуском глаголов и соединительных слов порой создавали значительные затруднения для читателей. Подобные эксперименты во многом оказывались неудачными, но и они хорошо показывают неуспокоенность поэта, который органически не мог и не хотел почивать на лаврах, ставил перед собой все новые задачи, стремился идти вперед, порой резко меняя направление пути. Зрелый мастер, наставник многих поэтов, он готов был сам учиться у младших своих современников, и влияние некоторых из них, например Маяковского и Пастернака, чувствуется в отдельных стихотворениях Брюсова последних лет.
Когда-то в одном из стихотворений, обращенном к будущим счастливым поколениям, Брюсов сказал с чувством горечи: "И этот гимн, в былом пропетый мной, / Я знаю, мир гря -
Дущий не услышит". Поэт в данном случае ошибся. Жизнь показала, что его "гимны" дошли до новых поколений, что многое из его "заветных творений" услышано и принято новыми читателями.
Поэтическое творчество Брюсова для нас не просто блестящая страница истории русской литературы. В нем есть то, что близко и созвучно советскому читателю сегодня. Ведь в своей основной часта это мужественная поэзия, прославляющая "подвиг мысли и труда", проникнутая жаждой высокого и героического, пафосом неустанного движения вперед, страстного стремления к большим целям. В ней проходит галерея выразительных образов ярких, сильных людей, раскрывается широкая панорама мировой культуры, показывающая преемственность человеческой мысли, человеческих деяний. Это поэзия, проникнутая раздумьями о судьбах человечества, устремленная к грядущему. Нам доставляют большое эстетическое удовлетворение четкие, чеканные поэтические формулы Брю-. сова, в которых заключено большое интеллектуальное и эмоциональное содержание. И даже то в брюсовской поэзии, что далеко от нас и чуждо нам по характеру своих чувств и идей, представляет для нас познавательный интерес, поскольку помогает понять духовный мир и противоречивые переживания людей, живших на рубеже веков.
Начиная с 900-х годов Брюсов был властителем дум поэтической молодежи нескольких поколений. "Все мы учились у него", - говорил, например, Сергей Есенин. Учились профессиональному мастерству, культуре стиха, серьезному, самоотверженному отношению к поэтическому труду. Описание событий в романах и других произведениях Брюсова содержит важные уроки для поэтов, художников, деятелей культуры и сегодня. Его путь показывает, что большой поэт, если он со всей ответственностью относится к своему таланту, не может остаться в духовной изоляции от своего времени, от его передовых сил, не может не преодолевать соблазны буржуазно-декадентской культуры, ложные иллюзии о свободе от общества, от современности. Жизнь обязательно вторгнется в его изолированный мирок, и только в том случае, если он пойдет навстречу жизни, навстречу будущему, его талант достигнет полного развития.
"В поэзии дорого только Завтра!" - такими словами закончил Брюсов одну из своих статей. Вот в этом устремлении главная поучительность жизненного и творческого пути Валерия Брюсова для современных мастеров культуры.
Н. А. ТРИФОНОВ
1976