Пушкин в жизни: год 1937-й
Семьдесят лет тому назад, в феврале 1937 года, в СССР широко отмечалось 100-летие гибели А. С. Пушкина. “Юбилеи” умертвий (берём универсальное слово Салтыкова-Щедрина) полюбились большевикам по простой и очень своекорыстной причине: лучший герой — мёртвый герой, от него нельзя ожидать чего-то не предусмотренного дирижирующими инстанциями. Вслед за Пушкиным широкошумно отмечали юбилеи смертей (прости, Господи) Салтыкова-Щедрина, Лескова, Гоголя, Чехова...
А столетняя дата гибели поэта оказалась связанной многими нитями с очередным трагическим периодом в жизни страны... То есть “вечное событие” родной культуры обречено на то, чтобы в разные эпохи поворачиваться разными гранями. О некоторых из них — в нашем хронологическом сюжете.
Занавес
Поэта нет. Поэзия бессмертна.
Рыдает Фет в углу своих ночей.
У Гоголя бессонницы припадки.
У Лермонтова приступы видений —
Он видит еженощно:
Входит Пушкин,
Садится, ставит ноги на камин
И говорит: “Люблю я эту осень!
И женщин, и поэзию люблю.
Жуковского люблю, хоть он несносен,
И Пущина, хоть он невыносим.
А пуще всех — супругу Гончарову
И собственные прозы и стихи.
Не умер я — поэзия бессмертна”.
Так говорит он и тихонько тает.
А поутру воротится опять.
Константин Арбенин (из поэмы «Пушкин мой»)
Да, празднования по поводу годовщин смерти всегда имеют особый, явственно инфернальный отблеск. Но в определённые эпохи он усиливается и становится символически зловещим. Самый яркий тому пример — торжества 1937 года, когда в СССР с размахом отмечали столетие гибели Пушкина. Этот более чем своеобразный юбилей был использован коммунистическими властями для укрепления своего государства и освящения собственной внутренней и внешней политики, о характере и существе которой напоминать излишне.
Насаждая в государстве патриотизм по своим понятиям, большевики обратились в середине 1930-х годов к русским классикам как к предмету гордости каждого русского человека.
Трактовавшийся после катастрофы тысяча девятисот семнадцатого года как “идеолог капитализирующегося среднепоместного дворянства” (помню по рассказам бабушки, что им в школе предписывалось клеймить Татьяну Ларину, которая “с небреженьем” внимает песням крепостных девушек, собирающих “барскую ягоду” малину, — “И сама не работает, и им есть не даёт!”), Пушкин теперь становится “нашим товарищем в борьбе за коммунизм”.
На заседании Пушкинского комитета в Большом театре 10 февраля 1937 года председатель всесоюзного Пушкинского комитета А. С. Бубнов заявил:
“Только великая страна победившего социализма по достоинству может оценить великого поэта Пушкина... Пушкин принадлежит тем, кто борется, работает, строит и побеждает под великим знаменем Маркса–Энгельса–Ленина–Сталина”.
Чтобы советские люди не забыли о том, что “пуля наёмного убийцы прервала творческий путь того, кто на протяжении всей своей жизни клеймил российских «венценосцев» и их вельможно-поповскую челядь”, по стране прокатывается волна переименований.