Литературная позиция автора в романе И.С. Тургенева «Рудин»
Министерство образования и науки Российской Федерации
Государственное образовательное бюджетное учреждение
« »
Филологический факультет
Кафедра литературы
ВЫПУСКНАЯ КВАЛИФИКАЦИОННАЯ
РАБОТА НА ТЕМУ:
«Литературная позиция автора в романе И.С. Тургенева «Рудин»»
Выполнила:
Научный руководитель:
доктор филологических наук, профессор
Кострома
2015
ОГЛАВЛЕНИЕ
ВВЕДЕНИЕ…………………………………………………………..…….…….3
Глава 1. Литературная позиция И.С. Тургенева в романе «Рудин» в оценке критиков
1.1. Специфика литературной позиции в романе «Рудин» в восприятии со-временников И.С. Тургенева……………………………....…..………................7
1.2. Литературная позиция И.С. Тургенева в романе «Рудин» в исследованиях литературоведов XX – XXI веков…………………………………..………......11
Глава 2. Теоретические аспекты изучения литературной позиции автора
2.1. Определение авторской позиции…………………………………………..12
2.2. Средства выражения авторской позиции………………………………….18
Глава 3. Романтическая ирония и другие способы проявления литературной позиции И.С. Тургенева в романе «Рудин»
3.1. Судьба героя и его красноречие в романе И.С. Тургенева «Рудин».….22
3.2. Образ Рудина в оценке Лежнева……………..………….………………....27
3.3. Проблемы «гамлетства» и «донкихотства» в образе Дмитрия Рудина….29
3.4. Пейзажные зарисовки и роль лирических реминисценций………………42
3.5. Ономапоэтика романа, Дмитрий Рудин в системе других героев…...…..47
ЗАКЛЮЧЕНИЕ………………………………………………………………… 63 СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ………………………………………………………82
ВВЕДЕНИЕ.
Наше исследование по русской литературе посвящено творчеству Ивана Сергеевича Тургенева, в частности, цель исследования заключается в глубоком и детальном рассмотрении тургеневского романа «Рудин» с точки зрения и проявления в нём литературной позиции писателя.
Актуальность его определяется прежде всего тем, что выявление литературной позиции И.С.Тургенева в романе « Рудин» если и находило место в литературоведческих работах, то весьма незначительное. А между тем проблема изучения литературной позиции писателя в современном литературоведении является одной из важнейших в силу того, что в контексте реалий сегодняшнего дня многие аспекты творчества писателей XIX века видятся по-иному.
Данная работа рассматривает малоизученный момент в литературоведении – литературную позицию писателя. Термин в научных словарях и энциклопедиях не зафиксирован. Но, несмотря на это, он используется в современных научных работах. Так, работа Б. М. Эйхенбаума «Литературная позиция М.Ю. Лермонтова» раскрывает этот термин в полной мере. Б.М. Эйхенбаум анализирует всё творчество М.Ю. Лермонтова, обращая своё исследовательское внимание на точку зрения и особенности мировоззрения поэта, проявляющиеся через его произведения. Не случайно в «Большом толковом словаре современного русского языка» Д.Н. Ушакова у слова «позиция» [от латин.positio - положение] есть несколько определений значений, особо интересующих нас: «1. Положение, расположение. 4. Точка зрения, принципиальное отношение к чему-нибудь, определяющий характер действий, поведения» [62,c.725]. Исходя из этого, можно отметить, что литературная позиция – это система творческих взглядов писателя, его точка зрения и мировоззрение, воплощающиеся на страницах его произведений. Именно на это определение мы будем опираться в своей работе. Весьма справедливо также отметить в качестве синонимичного определения термин «авторская позиция».
Объектом нашего исследования является роман И.С. Тургенева «Рудин».
Предмет исследования – литературная позиция И. С Тургенева в романе «Рудин».
При написании работы мы ознакомились с научными трудами А.И. Батюто, Г.А. Бялого, Г.Э. Винниковой, Г.Б. Курляндской, Ю.В. Лебедева, В.М. Марковича, Л.Н. Назаровой, С.М. Петрова, П.Г. Пустовойта, А.Г. Цейтлина, В.А. Чалмаева, С.Э. Шаталова и других исследователей. Литературоведы рассматривают роман И.С. Тургенева «Рудин» с позиций рассмотрения образа Рудина в ракурсе «лишнего человека».
Психологизм Тургенева, а также его авторское невмешательство в изображаемое, которого он придерживался во всём своём последующем творчестве, изучался А.Г. Цейтлиным ("Мастерство Тургенева-романиста"), Г.А. Бялым ("Тургенев и русский реализм"), П.Г. Пустовойтом ("Тургенев - художник слова"), С.Э. Шаталовым ("Художественный мир Тургенева"), Г.Б.Курляндской ( "Художественный метод Тургенева – романиста» ).
Исследователь-тургеневед Ю.В. Лебедев делает семантический акцент на романтическую иронию в романе И.С. Тургенева «Рудин». Именно эта научная точка зрения привлекает наш интерес в этой работе, поэтому мы будем опираться в своих рассуждениях на неё. Отсюда вытекает первая научная проблема нашего исследования – особенности романтической иронии в романе И.С. Тургенева «Рудин».
Что же такое романтическая ирония? Романтическая ирония – это ирония, для которой характерно наличие смешного элемента в грустных и трагических реалиях действительности. Именно таким образом характеризуют романтическую иронию многие теоретики литературы (Л.В. Чернец, В.Е. Хализев и другие).
В литературоведении, как и в любой другой науке, существуют различные классификации. Многие из них относятся к литературным героям. Так, в русской литературе выделяется, например, «тургеневский тип девушки». Но самой известной и многочисленной группой героев являются, наверное, «лишние люди». Этот термин применяется чаще всего к литературным героям XIX века. В своей работе мы будем обращаться к этому термину.
Кто же такой «лишний человек»? Это хорошо образованный, умный, талантливый и чрезвычайно одаренный герой, который в силу различных причин (как внешних, так и внутренних) не смог реализовать себя, свои возможности. «Лишний человек» ищет смысла жизни, цели, но не находит ее. Поэтому он растрачивает себя на жизненные мелочи, на развлечения, на страсти, но не чувствует удовлетворения от этого. Часто жизнь «лишнего человека» заканчивается трагически: он погибает или умирает во цвете лет.
Родоначальником типа «лишних людей» в русской литературе считается Евгений Онегин из одноименного романа А.С. Пушкина. По своему потенциалу Онегин – один из лучших людей своего времени. Но дурное влияние светского Петербурга, где герой родился и вырос, не позволяло Онегину раскрыться. Он не совершал ничего полезного не только для общества, но и для себя. Герой был несчастен: он не умел любить и по большому счету ничто не могло заинтересовать его. Но на протяжении романа Онегин меняется. Мне кажется, что это единственный случай, когда автор оставляет «лишнему человеку» надежду. Как и все у Пушкина, открытый финал романа оптимистичен. Писатель оставляет своему герою надежду на возрождение.
Следующим представителем типа «лишних людей» является Григорий Александрович Печорин из романа М.Ю. Лермонтова «Герой нашего времени». В этом герое отразилась характерная черта жизни общества 30-ых годов XIX века – развитие общественного и личностного самосознания. Поэтому герой, первый в русской литературе, сам пытается понять причины своего несчастья, своей отличности от других. Безусловно, Печорин обладает огромными личностными силами. Он во многом одарен и даже талантлив. Но и он не находит применения своим силам. Как и Онегин, Печорин в молодости пускался во все тяжкие: светские кутежи, страсти, романы. Но как непустой человек, герою очень скоро все это наскучило. Печорин понимает, что светское общество губит, иссушает, убивает в человеке душу и сердце.
В чем же причина жизненной неприкаянности этого героя? Он не видит смысла своей жизни, у него нет цели. Печорин не умеет любить, потому что боится настоящих чувств, боится ответственности. Что герою остается? Только цинизм, критика и скука. В итоге Печорин погибает. Лермонтов показывает нам, что в мире дисгармонии нет места человеку, который всей своей душой, хоть и неосознанно, стремится к гармонии.
Галерею «лишних людей» в русской литературе продолжает Владимир Бельтов – герой романа А.И. Герцена «Кто виноват?» Это дворянин, получивший прекрасное образование и воспитание. Автор так описывает своего героя: «он был так благороден, что-то такое прямое, открытое, доверчивое было в нем, что смотрящему на него становилось отрадно для себя и грустно за него». Действительно, воспитание Бельтова было совершенно оторвано от жизни. Герой видел мир сквозь розовые очки, сквозь идеалы Руссо и своего швейцарского гувернера. Он пытался заняться многим, но ничто его не удовлетворяло в жизни. Он слишком много размышлял и сомневался. Можно сказать, что этот герой «трусит» перед жизнью, поэтому он никогда не найдет в ней свое место. В итоге герой потерял свою любовь, не нашел себе достойного применения. Он уезжает путешествовать, так как более ни на что не годен.
Следующими в веренице «лишних людей» выступают герои И.С. Тургенева. В первую очередь, это Рудин – основной персонаж одноименного романа.
Второй научной проблемой нашей работы является рассмотрение образа Рудина в ракурсе галереи «лишних людей».
Структура работы: работа состоит из трех частей: 1) Введение; 2) Основная часть; 3) Заключение.
Основная часть состоит из 3-х глав: Глава 1(реферативная) «Литературная позиция И.С. Тургенева в романе «Рудин» в оценке критиков », Глава 2 «Теоретические аспекты изучения литературной позиции автора», Глава 3 «Романтическая ирония и другие способы проявления литературной позиции И.С. Тургенева в романе «Рудин»».
За основу мы взяли методы сравнительно-исторический и герменевтический (метод художественных интерпретаций текстов).
Особенность сравнительно-исторического метода (по определению М. Б. Храпченко) состоит в том, что он «раскрывает связи между различными литературами. Сравниваются художественные образы, воплощенные в том или ином крупном творческом создании, произведениях одного и того же автора, сопоставляется творчество писателей, живущих в одну и ту же или в разные эпохи и т.д.».
Таким образом, в нашей работе тема литературной позиции в романе И.С. Тургенева «Рудин» будет исследована на материале самого романа и его художественной интерпретации в виде сопоставления мнений исследователей - тургеневедов, критиков – современников Тургенева, а также наших собственных наблюдений.
ГЛАВА 1. ЛИТЕРАТУРНАЯ ПОЗИЦИЯ И.С. ТУРГЕНЕВА
В РОМАНЕ «РУДИН» В ОЦЕНКЕ КРИТИКОВ
1.1. Специфика литературной позиции в романе «Рудин» в восприятии современников И.С. Тургенева
Работу над "Рудиным" И. С. Тургенев начал в 1855 году. Сначала роман назывался "Гениальная натура". Под "гениальностью" Тургенев понимал способность убеждать и просвещать людей, разносторонний ум и широкую образованность, а под "натурой" - твердость воли, острое чутье к потребностям общественной жизни. Но по ходу работы такое название перестало удовлетворять Тургенева, так как по отношению к Рудину оно зазвучало иронически: "натуры" в нем вышло мало, не хватало воли к практическому делу, хотя "гениальность" в нем была.
На рукописи авторская пометка: "Рудин. Начат 5 июня 1855 года, в воскресенье, в Спасском, и кончен 24 июля 1856 года, в воскресение, там же, в 7 недель. Напечатан с большими прибавлениями в январской и февральской книжках "Современника" за 1856 год". Под "большими прибавлениями" Тургенев подразумевает свои переработки отдельных глав романа и дописывание новых при подготовке "Рудина" к печати, когда после чтения романа в редакционном кружке (а состоялось оно в первые же дни приезда писателя в Петербург в октябре 1855 года) у друзей Тургенева возникли пожелания, чтобы он отчетливее оттенил фигуру главного героя. Некрасову и некоторым другим литераторам был ясен и подтекст романа, и сложность исторического фона, на котором развертывался сюжет, и значение деятельности тех лиц, которые послужили автору прототипом (Бакунин, Станкевич и другие).
Дружеские советы помогли многое уяснить Тургеневу. Его постоянная готовность проверять себя сказывалась, в частности, в том, что он редко отдавал печатать свои произведения, не выслушав мнение тех, кому доверял.
Прежде всего он стал перерабатывать страницы, посвященные юношеским годам Лежнева и Рудина, а затем эпилог романа. Время от времени он прочитывал Некрасову главы и страницы, написанные заново, и встречал горячее одобрение с его стороны. Сообщая о работе Тургенева над эпилогом, Некрасов в одном из писем предрекал, что "выйдет замечательная вещь. Здесь первый раз Тургенев явится самим собою... Это человек, способный дать нам идеалы, насколько они возможны в русской жизни".
Появление романа в печати вызвало много толков и споров в литературных кругах и среди читателей.
Критики "Отечественных записок" (например, Скабичевский) рассматривали Рудина лишь как бледную копию предшествующих героев русской литературы - Онегина, Печорина, Бельтова. Но им возражал Чернышевский в "Современнике", отмечая, что Тургенев сумел показать в образе Рудина человека новой эпохи общественного развития. Сопоставив Рудина с Бельтовым и Печориным, Чернышевский подчеркнул, что "это люди различных эпох, различных натур, - люди, составляющие совершенный контраст один другому".
После выхода романа в печать Некрасов выразил уверенность, что для Тургенева "начинается новая эпоха деятельности, для его талант приобрел новые силы, что он даст нам произведения еще более значительные, нежели те, которыми заслужил в глазах публики первое место в нашей новейшей литературе после Гоголя".
Критики неоднозначно воспринимали главного героя. В письме к Тургеневу С. Аксаков говорил о жизненности изображения типа Рудина и отметил, что роман "возбуждает много мелких вопросов и раскрывает глубокие тайны духовной природы человека". А у К.Аксакова Рудин вызвал сочувствие; публицист увидел в нём «человека замечательного», с сильным умом, но при этом путающегося в жизни.
Говоря о признании романа в среде народнической интеллигенции, нельзя обойти слова В.Н. Фигнер: "Мне кажется, весь роман взят прямо из жизни, а Рудин - чистейший продукт нашей русской действительности, не пародия, не насмешка, а настоящая трагедия, которая совсем не умерла, которая ещё живет, ещё продолжается...". "Во всяком образованном человеке нашего времени сидит частица Дмитрия Рудина", - писал Степняк-Кравчинский.
Д. Писарев, отметив, что герой в сложных житейских обстоятельствах (в частности, в ситуации с Натальей и Волынцевым) ведёт себя трусливо, в то же время констатировал, что источником рудинского обаяния и его же страданий является впечатлительность — «это голова, быстро раскаляющаяся и быстро остывающая».
Примечательно, что ни один роман Достоевского, ни одно произведение Толстого не становились общественным событием сразу, в момент выхода в свет. Такие величайшие творения, как «Преступление и наказание», «Война и мир», «Анна Каренина», «Братья Карамазовы», были поняты и даже восприняты со значительным запозданием, очень медленно; даже сам факт значительности этих произведений был усвоен обществом не сразу. Между тем литературная судьба Тургенева тем и замечательна, что значительность, нужность каждого его романа были ясны всем и каждому, друзьям и врагам буквально с первых дней публикации в журнале. Спорили вокруг романа по существу, но все сходились на том, что спорить нужно.
Чем же была обусловлена такая острота восприятия? Дело в том, что в своих романах Тургенев затрагивал не просто важную, а, можно сказать, животрепещущую для его эпохи тему «героя времени». Развернувшаяся вокруг романов Тургенева полемика главным сделала вопрос о том, насколько созданные им герои могут претендовать на звание героя. Мнения на этот счет разделились. Для того чтобы ответить на вопрос, нужно было выработать соответствующие критерии. Но именно проблема границ и меры героического и разделила спорящих на тех, кто признавал в главных героях подлинно героических личностей (или личностей, стремящих стать таковыми), и тех, кто категорически отрицал это.
Главным выражением героизма, например Базарова, для Д.Н. Писарева стала его подобная подвигу смерть: «...смотреть в глаза смерти, предвидеть ее приближение, не стараясь себя обмануть, оставаться верным себе до последней минуты, не ослабеть и не струсить -это дело сильного характера. Умереть так, как умер Базаров, - все равно, что сделать великий подвиг.» (47, с. 323 – 324).
Готовность к достойной встрече со смертью, с точки зрения Писарева, даже и фигуре Рудина придает достойное героя величие: «Рудин умирает великолепно, но вся его жизнь не что иное, как длинный ряд самообольщений, разочарований, мыльных пузырей и миражей» (Там же, с. 216). Однако были и те, кто считал, что смерть Рудина не может быть знаком героического. По мнению А.В. Дружинина, корень всех недостатков этого претендента на звание героя заключается в разъединении слова и дела. В его представлении Рудин понапрасну растратил свои силы и «не мог возвыситься до понимания дела, до возможной и необходимой гармонии со средой, его окружающей» (25, с. 37 – 38). Возвыситься до понимания дела, как полагает Дружинин, означает определить место сражения, без которого никакие подвиги невозможны. «Говоря метафорическим слогом, Рудины явились на жизненную битву (battle of life) с полным воображением и готовностью на подвиг, но подвигов не могли совершить, потому что само поприще боя было им совершенно незнакомо» (Там же).
Таким образом, роман И.С. Тургенева « Рудин» современниками писателя воспринимался неоднозначно. С одной стороны, в образе Рудина они увидели воплощение жизненно важных начал, а с другой стороны, личность, путающуюся в мире реальном, человека, обречённого на жизненный крах.
1.2. Литературная позиция И.С. Тургенева в романе «Рудин» в исследованиях литературоведов XX – XXI веков
Литературоведы XX века, анализируя роман И.С. Тургенева « Рудин», обращали особое внимание на проблему «лишнего человека».
Г.А. Бялый, назвав Рудина «лишним человеком», уточнил, что таковым герой является в самом прямом смысле слова: он относится к числу тех молодых людей, которые остаются чужими и в помещичьей среде, и на государственном поприще, и на военной службе — «для этого они слишком умны, слишком высоки».
По мнению литературоведа Л.М. Лотман, герой, появившись в консервативном, с традиционным укладом мире, принёс с собой «исторический ветер, дыхание мировой жизни, отдаленные раскаты громов судьбы». Рудин выполняет задачу, возложенную на его поколение, которое должно было активизировать жизнь общества, пробудить в нём новые силы.
Исследователь творчества Тургенева В. Щербина, признав, что истоки внутренней драмы Рудина — в его двойственности, пришёл к выводу, что деятельность героя не была совсем уж бесплодной: «она будила сознание наиболее чутких людей».
Для Л. М. Долотовой очевидно, что «донкихотское бескорыстие и самоотверженность» Рудина входят в противоречие и с его дилетантским подходом к жизни, и с неподготовленностью общества к тем взглядам, которые герой исповедует.
Для исследователя Ю.В. Лебедева главный герой романа во многом автобиографичен : это человек тургеневского поколения, который получил хорошее философское образование за границей.
Роман « Рудин» построен на контрасте. Он открывается « контрастным изображением нищей деревни и дворянской усадьбы» (35, с. 262). Контрастно представлены и Лежнёв с Пандалевским в начале романа. Кроме того, исследователь отмечает: «Есть скрытая ирония в том, что ожидаемого в салоне Дарьи Михайловны барона Муффеля, «подменяет» Дмитрий Рудин. Впечатление диссонанса рождает и внешний облик этого героя: «высокий рост», но «некоторая сутуловатость», «тонкий голос», не соответствующий его широкой груди» - и почти символическая деталь – «жидкий блеск его глаз» (35, с. 262). В красноречии героя тоже можно увидеть «некоторый изъян»: « Он говорит увлекательно, но «не совсем ясно», не вполне определённо и точно». Он плохо чувствует реакцию окружающих, увлекаясь «потоком собственных ощущений» и «не глядя ни на кого в особенности»…».
Глава 2. Теоретические аспекты изучения литературной позиции автора
2.1. Определение авторской позиции
На рубеже 19 и 20 вв. литературное творчество стало оцениваться не только с точки зрения его художественной, эстетической значимости, но явилось предметом особого интереса для психологии, философии и лингвистики. Прежде всего стоит обратиться к самому понятию «автор». В учебнике В.Е. Хализева «Теория литературы» дается следующее определение: «Слово «автор» (от лат.auctor – субъект действия, основатель, устроитель, учитель и, в частности, создатель произведения) имеет в сфере искусствоведения несколько значений. Это, во-первых, творец художественного произведения как реальное лицо с определенной судьбой, биографией, комплексом индивидуальных черт. Во-вторых, это образ автора, локализованный в художественном тексте, т.е. изображение писателем, живописцем, скульптором, режиссером самого себя. И, наконец, в-третьих, это художник-творец, присутствующий в его творении как целом, имманентный произведению. Автор (в этом значении слова) определенным образом подает и освещает реальность, их осмысливает и оценивает, а также демонстрирует свою творческую энергию. Всем этим он проявляет себя в качестве субъекта художественной действительности». (64; 68-69).
Какова мера отчуждения произведения от его творца? Понятно, что с одной стороны, автор и произведение предельно близки, так как последнее есть выразитель жизненного опыта творца. С этой точки зрения, любое произведение уникально и несет всегда новый смысл: «…Каждый текст (как высказывание) является чем-то индивидуальным, единственным и неповторимым, и в этом весь смысл его (замысел, ради чего он создан). Это то в нем, что имеет отношение к истине, правде, добру, красоте, истории» (9, с.126). Есть и другая сторона этого вопроса. Многие критики сравнивают автора с родителем, а произведение с его детищем. Но подобное сравнение теряет под собой основы, но законченное произведение моментально включается в объективный, общечеловеческий поток культуры. Будучи завершенным, произведение начинает жить в сфере восприятия, а не в сфере творения, причем логика этой жизни может оказаться совершенно неожиданной для автора.
Автор дает о себе знать прежде всего как носитель того или иного представления о бытии и его феноменах. И это определяет принципиальную значимость в составе искусства его идейно-смысловой стороны, - того, что на протяжении XIX – XXвв. нередко именуют «идеей». «Художественная идея (концепция автора), присутствующая в произведениях, включает в себя как направленную интерпретацию и оценку автором определенных жизненных явлений, так и воплощение философического взгляда на мир в его целостности, которое сопряжено с духовным самораскрытием автора» (64, с. 72).
В большинстве словарей и справочников определение понятия «авторская позиция» практически отсутствует. На наш взгляд, термин обозначает «художественно целенаправленную соотнесенность всех «ведущих» героев и всех так называемых «второстепенных» действующих лиц в литературном произведении. Через систему персонажей выражается единое авторское представление о человеке в его взаимоотношениях с природой, обществом и историей, а так же о типах человека – в связи с различиями рас, национальностей, сословий, профессий, темпераментов, характеров, социальных ролей, психологических установок и идеологических позиций» (54, с.36).
Отображение творца в своем произведении определяется как «образ автора». Понятие это было впервые использовано как термин В.Виноградовым, сделавшим его впоследствии категориальным центром своей «науки о языке художественной прозы». В.Виноградов утверждал, что лик писателя «сквозит в художественном произведении всегда» и что «весь вопрос в том, как этот образ писателя реконструировать на основании его произведений» (15, с.311). Интерес лингвиста был направлен на индивидуализированное, личностно-конкретное бытие языка, то есть на изучение языка писателя и произведения. Личность автора, таким образом, обозначается В. Виноградовым как «языковое сознание», «индивидуальный стиль» и, наконец, «образ автора». Произведение для В. Виноградова – это «произносимый автором монолог», образ автора – это образ субъекта речи, та стилистическая окраска, которая позволяет связать «произносимое» с конкретным писателем.
Итак, первый этап существования категории «образ автора» связан с именем В. Виноградова. Другая фигура, стоящая у истоков разработки проблемы авторства, - М. Бахтин, взгляды которого отличны от концепции В. Виноградова. Но прежде чем перейти к сопоставлению двух точек зрения, остановимся на вопросе бытия произведения в разных измерениях, что и предопределяет различие подходов и исследований.
Произведение живет во времени повествования. Но практически с самого начала восприятия читательское сознание отрешается от словесного материала, отдельных слов и выражений, и созерцает художественный мир с образами героев, со смыслом, вложенным в него автором, в его целостности. Мир этот обладает собственным временем и пространством.
На наш взгляд, рассмотрение произведения в двух данных аспектах для исследования авторского образа в нем весьма важно. Если речь идет об анализе произведения во времени повествования, то есть о повествовательной поэтике, принципы выделения образа автора не так сложны. Произведение – это художественная речь, она должна иметь своего субъекта. Определенная личность реализует себя в повествовании, точнее, повествовательном стиле. Таким образом, теория В. Виноградова применяется однозначно.
М. Бахтин же пытается выделить образ автора из произведения как эстетической целостности. Для него проблема «своего» и «чужого» есть проблема установления диалектического равновесия этих двух начал. Такое равновесие М. Бахтин усматривает в идее диалога автора и героя, писателя и действительности, писателя и читателя. Ему свойственно умалять авторское начало в произведении. Мы считаем что, автор является творцом произведения; но язык, формы высказывания, человеческие типы, приемы, принципы мировидения он черпает из бесконечного многообразия окружающей его действительности. Если помнить о подобной включенности человека в поток культуры, что игнорирует, сообразуясь с собственными целями В. Виноградов, то проблема авторского и чужого приобретает иное звучание, усложняется.
М. Бахтин исследует само словосочетание «образ автора». Раз авторское начало определено как «образ», то оно принадлежит тому же уровню, что и образы героев. Но совершенно ясно, - полагает М. Бахтин, - что автор представлен в произведении принципиально по-другому, чем герой. Понятие «образ», «герой» связаны эстетическим завершением извне, со стороны автора; сам себя автор завершить не может: «Ведь совпадение автора и героя есть contradictio in adjecto», - пишет М. Бахтин (9, с. 132). Автор не может явиться в произведении как образ человека с определенной внешностью и оформленной душевной организацией. «Автор не может и не должен определиться для нас как лицо…», - и причина состоит в том, что «всякий образ – нечто всегда созданное, а не создающее» (9, с.179). Хотя М.Бахтин и допускает возможность «по окончании художественного созерцания собирания некой активности в отдельное лицо, некий лик автора» (9, с. 132), все же ему чуждо понятие образа автора произведения.
Одним из важнейших выводов для исследователей проблемы присутствия автора в произведении может служить следующее суждение В. Виноградова: «В композиции целого произведения динамически развертывающееся содержание, во множестве образов отражающее многообразие действительности, раскрывается в смене и чередовании разных функционально- речевых стилей, разных форм и типов речи, в своей совокупности создающих целостный и единый «образ автора». Именно в своеобразии речевой структуры «образ автора» глубже и ярче выражается стилистическое единство целого произведения» (15, с. 296).
Несмотря на то, что вопрос о природе «образа автора» решался лингвистами и литературоведами на протяжении всей истории возникновения и развития этого термина неоднозначно (см. выше), проблема функции автора не вызывает таких разногласий: «Образ автора – это организующая сила произведения, объединяющее в единое целое его отдельные части, пронизывающая его единым сознанием, единым мировоззрением, единым мироощущением» (33, с. 15).
Ни одно слово художественного текста не следует соотносить непосредственно с личностью писателя. В литературных произведениях высказываются либо альтернативные автору фигуры (персонажи), либо его заместители — знаки авторского присутствия в тексте (повествователи, рассказчики, хроникеры, лирические субъекты). И те и другие в конечном счете обладают статусом литературных героев. Даже в самой интимной автобиографической лирике автор — не тот, кто говорит, а тот, кто этого говорящего слышит, понимает, оценивает как «другого».
Не следует отождествлять авторскую позицию с логическими, ясно и однозначно сформулированными суждениями. Даже если в произведении есть рассуждения писателя о каких-либо проблемах или прямые идейно-эмоциональные оценки персонажей и событий, позиция автора всегда шире подобных суждений и оценок.
Оценки, которые писатель дает различным фактам жизни, людям, философским и моральным принципам, даже общественным системам, - это, прежде всего, оценки в образной форме.
Авторская позиция проявляется, например, в отборе фактов, в том, в каких ситуациях автор показывает персонажей, как построен сюжет, какие точки зрения на людей и события выражены в произведении.
Иногда сами писатели настаивают, что для них важен даже «ритм» произведения – его нарушение разрушает авторский смысл. Словом, авторская позиция проявляется во всех основных сторонах литературного произведения.
Авторская позиция может быть выражена либо прямо, открыто, недвусмысленно, в прямой оценочной форме, либо косвенно, когда автор старается избегать прямых суждений и оценок. Некоторые писатели используют для выражения своего отношения к людям и событиям героев-резонеров, то есть таких героев, которые близки авторам, выражают их мысли или их представления о человеке, даже если облик таких людей противоречит их же собственным высказываниям (33, с.39).
Особенно сложно анализировать авторскую позицию в произведениях тех писателей, которые избегают прямых авторских оценок. Они как бы «растворяются» в повествовании, стремясь к максимальной объективности. На первый взгляд, такой писатель, как И.С. Тургенев, предоставляет читателю самому оценивать происходящее, самому определять свои симпатии или антипатии. Но и в «объективных» произведениях, разумеется, выражена авторская позиция. Ее в какой-то мере проясняют элементы формы этих произведений: сюжет, композиция, художественная речь.
Нередко отношение автора к героям, событиям, каким-то сторонам жизни остается непроясненным, завуалированным. Избегая прямых оценок (положительных или отрицательных), писатель стремится показать сложность, неоднозначность изображаемого. Он может обращаться к жизненному опыту читателя, не предрешая читательского отношения к героям и событиям. Чаще всего в одном и том же произведении мы находим и утверждение, и отрицание, и непроясненность или даже подчеркнутое безразличие писателя к каким-то сторонам жизни.
2.2. Средства выражения авторской позиции.
Этим вопросом занимались такие ученые, как И.Ф. Волков, В.А. Кухаренко, Н.А. Николина, П.Д. Тамарченко, В.Е.Хализев. В данной главе мы будем опираться на их труды.
Автор выбирает не только предметы и явления действительности, но и форму рассказа о них. При этом становятся существенными уже не прямые или косвенные суждения автора, а то, что изображается и как изображается, различные отношения и связи между предметами изображения внутри целого. Автор так строит свое произведение, так расставляет акценты, так группирует и соотносит различные моменты изображения, что добивается нужного впечатления, нужного воздействия на читателя. «Образ автора усматривается в формах соотнесения монолога и диалога, в специфике повествовательного движения и смены типов речи…» (43, с. 18).
Выбрав тип повествования, «автор создает систему образов персонажей, занимающих центральное место … по своей значимости для восприятия конфликта и по удельному весу в произведении» (33, с.20). Отмечая различный характер и природу образа автора и образов персонажей, литературоведы отнюдь не делают вывод об их противоречии. Конкретные личности, нарисованные автором, помогают понять нечто абстрактное, общее; являются носителями или противниками идей писателя. Естественно, из действительности автор берет характеристики для создания образов, но он не только репродуктирует, он заново творит.
В систему произведения входят образы естественной природы (пейзаж, явление природы) и вещной природы (интерьер, предметы обихода и одежды персонажей).
Пейзаж также является выразителем эмоционально-психологического состояния автора или персонажа. В различных родах и жанрах литературы роль образа природы различна и варьируется от главенствующего положения, в пейзажной лирике, например, до подчиненного – в эпической прозе. В. Кухаренко отмечает, что пейзаж в искусстве обладает двумя прямо противоположными функциями – «выражает гармонию персонажа с природой или их антагонизм» (33, с. 22).
Но если пейзаж может практически полностью отсутствовать в произведении, то вещные образы присутствуют во всех произведениях в той или иной мере. Вещные образы конкретизируют героя, создают его индивидуальность, достоверность, неповторимость или, наоборот, типичность, либо тривиальность.
Следующим компонентом системы произведения является словесный образ, то есть материальная сторона произведения. Слово в произведении становиться эстетической категорией. Оно также берется автором из действительности, но возвращается в нее обогащенным, сохраняя первоначальные лексические, грамматические, фонетические, валентностные свойства. По мнению А. Потебни, любое полнозначное слово языка обладает «ближайшим» и «дальнейшим» значениями. То есть имеет объективно зарегистрированную в словаре и единую для носителей языка семантическую структуру; с другой стороны; выступает как сигнал, порождающий индивидуальные ассоциации, объем которых может изменяться в зависимости от образования, опыта и т.д. читателя и автора.
Слово приобретает особую значимость не навсегда, но именно для заданного текста.
Какова бы ни была цель автора, достичь ее он старается с помощью слова. «Слова, подобранные так, что они постепенно настраивают на понимание их в более или менее точно очерченном плане, вдруг, посредством неожиданного присоединения новых фраз, повертываются своими смыслами в другую, часто противоположную сторону», справедливо отмечает В.Виноградов (16, с. 577).
Образ автора, образы персонажей, вещные и естественные, также словесные образы должны существовать как некая гармония, единое связное целое, иначе восприятие читателя будет затруднено или вообще невозможно. Важно, что композиция не просто механически объединяет разрозненные элементы в нечто целое. «Единство произведения не есть замкнутая симметрическая целость, а развертывающаяся динамическая целостность; между ее элементами нет статического знака равенства и сложения, но всегда есть динамический знак соотносительности и интеграции. Форма литературного произведения должна быть осознана как динамическая» (61, с.10).
Ю. Лотман, развивая свою теорию о диалогическом характере любого художественного текста, считает, что именно композиция помогает создать диалогичность в произведении: «…существенным признаком диалогической речи можно считать смену точек зрения» (37, с. 228-236). Это впечатление создают предисловия, примечания, ссылки автора.
Существует два основных принципа расположения материалов в тексте – линейный и трансформационный. В самом широком плане эти принципы исследованы в психологии искусства. Так, Л. Выготский отмечает: «Материал в естественных свойствах его развертывания может быть условно записан как прямая линия», а «… искусственное расположение событий будет «кривой художественной формы» (17, с. 190).
В живописи композиция управляет глазом зрителя, ведет его в нужном направлении, определяя, таким образом, порядок последовательного восприятия компонентов. Так и в литературе, автор берет в помощники композицию, чтобы довести до читателя ту или иную идею.
Авторское отношение к изображаемому сравнительно редко находит отражение в прямых оценках, но проявляется на разных уровнях системы текста. Так, на содержательном уровне оно прежде всего выражается через семантические доминанты и особенности мотивной структуры.
С доминантой текста (тематической, композиционной, концептуальной, эмоциональной), обычно связано заглавие художественного произведения, которое занимает сильную позицию и не случайно рассматривается исследователями как «аббревиатура смысла» всего текста, как отражение собственно авторской интерпретации.
Выделение значимых для понимания произведения смыслов, как уже отмечалось, осуществляется повторами, функции которых многообразны. Регулярно повторяющимися элементами текста всегда являются имена собственные, которые приобретают мотивированность в структуре целого и, выбранные автором, выражают его позицию. Их рассмотрение позволяет выявить особенности авторского отношения к персонажам и систему их связей в тексте, более того, анализ семантики и символических смыслов, присущих именам собственным, в ряде случаев дает возможность рассмотреть специфику авторской модели мира.
Разумеется, на наш взгляд авторская модальность проявляется и в архитектонике текста, и в структуре его повествования, и в своеобразии его пространственно-временной организации, которая всегда отражает особенности авторского мировосприятия. Однако для конкретного аспектного анализа в этом разделе мы выбрали рассмотрение именно заглавия, ключевых слов произведения и имен собственных, поскольку внимание к ним в процессе «медленного чтения» особенно важно для интерпретации текста.
Глава 3. Романтическая ирония и другие способы проявления литературной позиции И.С. Тургенева в романе «Рудин».
3.1. Судьба героя и его красноречие в романе И.С. Тургенева «Рудин».
«Ох, язык его - враг его», - говорит Лежнев о Рудине, и Рудин согласен с этим обвинением. «Фраза, точно, меня сгубила, она заела меня, я до конца не мог от нее отделаться» (60, с. 318). Об этом язвительно говорит и Пигасов: «Не люблю я этого умника. Выражается он неестественно. Скажет: “Я”, и с умилением остановится... “Я, мол, я...” Слова употребляет всё такие длинные. Ты чихнешь - он тебе сейчас станет доказывать, почему ты именно чихнул, а не кашлянул...» (Там же, с. 288). Ораторское мастерство Рудина напрашивается на сравнение, прежде всего, с проповедническим словом Чацкого, который не просто говорит, а - согласно просветительской речевой стратегии - «говорит как пишет». Этому принципу - по-французски сглаженного речевого стиля («говорить как писать»), т.е. говорить по-книжному так, как не говорят обыкновенные люди в жизни - в начале XIX веке следовали светские галломаны.
Речь Рудина также квалифицируется как нерусская. О нерусскости красноречия Рудина говорит Лежнев: «Спору нет, он красноречив; только красноречие его не русское» (60, с. 252). Лежнев прав: красноречие Рудина не русское, а германское. Не зря, конечно, говорится и о погруженности Рудина в «туманную» Германию: он «был весь погружен в германскую поэзию, в германский романтический и философский мир и увлекал ее (Наталью Ласунскую) за собой в те заповедные страны» (60, с. 290). И этот «германский» код дает повод для сравнения с еще одним известным героем, который «...из Германии туманной / Привез учености плоды: / Вольнолюбивые мечты, / Дух пылкий и довольно странный.» (50, с. 33). Перекличка между Рудиным и пушкинским Ленским заставляет вспомнить не только о восторженности Ленского, но и об элегической неясности его речи. Как подлинный романтик-идеалист, Рудин красноречив: в первый же вечер своего пребывания у Ласунской «он говорил умно, горячо, дельно, высказал много знания, много начитанности» (60, с. 264), «говорил мастерски, увлекательно, не совсем ясно. Но самая эта неясность придавала особенную прелесть его речам» (Там же, с. 269).
Кстати говоря, и чересчур ясные умные речи Чацкого, и чересчур туманные восторженные речи Ленского не способны завладевать женскими сердцами. А вот речи Рудина, соединившие энтузиазм Чацкого и элегическую туманность Ленского, оказываются способными если и не завладевать, то, без сомнения, затрагивать женское сердце, находить в нем отклик. Если между речью Чацкого и самим Чацким нет ни малейшего зазора (как нет его и между речью Ленского и самим Ленским), то между речью Рудина и самим Рудиным такой зазор есть. Более того, отличающаяся симфонической целостностью речь Рудина оказывается полной противоположностью самого Рудина. В письме Рудина к Наталье Ласунской есть любопытное признание: «Я останусь тем же неоконченным существом, каким был до сих пор... Первое препятствие - и я весь рассыпался...» (Там же, с. 357). Рассыпающееся, неоконченное существо - очень точное самоопределение героя, говорящего в другом месте о своей неудачливости в деле строительства: «Строить я никогда ничего не умел; да и мудрено, брат, строить, когда и почвы-то под ногами нету, когда самому приходится свой фундамент создавать!» (60, с. 357). В контексте достаточно обильной архитектурной метафорики романа самооценки эти предстают не как локальные и случайные, но как ключевые для понимания героя-идеолога. Искусственность героя, его «сделанность» была «невольно» подмечена главным оппонентом Рудина в салоне Ласунской язвительным Пигасовым, который однажды сказал, что Рудина, «как китайского болванчика, постоянно перевешивала голова» (Там же, 321). Неудивительно, что «мысли его рождались не в его голове: он брал их у других» (Там же, с. 297). Неспособность к собственной «головной» деятельности в контексте проблематики 1830-х гг. предстает как результат произошедшей в Рудине подмены живого искусственным.
Речь Чацкого и речь Ленского - это чужая, нерусская речь, не принимаемая ни барской Москвой, ни незамысловато живущим семейством Лариных. Слово Рудина тоже чужое, но чужое оно, прежде всего, для него самого. Слово Рудина оказывается способным на то, на что сам герой оказывается не способен. Иначе говоря, слово Рудина и сам Рудин оказались отделенными друг от друга. Завораживает и покоряет Наталью не сам Рудин, а именно музыка его красноречия. «Он не искал слов: они сами послушно и свободно приходили к нему на уста, и каждое слово, казалось, так и лилось прямо из души, пылало всем жаром убеждения. Рудин владел едва ли не высшей тайной - музыкой красноречия. Он умел, ударяя по одним струнам сердец, заставлять смутно звенеть и дрожать все другие. Иной слушатель, пожалуй, и не понимал в точности, о чем шла речь; но грудь его высоко поднималась, какие-то завесы разверзались перед его глазами, что-то лучезарное загоралось впереди. Все мысли Рудина казались обращенными в будущее; это придавало им что-то стремительное и молодое...» (Там же, с. 269).
Симфоническое слово Рудина иначе можно было бы определить (если следовать тургеневской героической типологии) как слово «донкихотское». Ни «гамлетовское», ни «донкихотское» слово не способно на дело. Но эта неспособность разного толка. Обращенное внутрь «гамлетовское» слово - слово аналитическое, способное к разложению целого на части, но не способное к синтезу, соединению разрозненных элементов. У такого слова нет, в отличие от слова «донкихотского», пусть неясной, но высокой цели, нет обращенности ко всеобщему, лишенному конкретики, но наделенному символической природой. Но именно такое символического статуса слово и способно воздействовать на душевные струны и пробуждать желания и стремления. Лежнев, говоря о заслугах Рудина, на самом деле говорит о заслугах не Рудина, а его слова, наделенного деятельной силой как бы само по себе, а не по воле Рудина. И такое слово становится делом, но в особом, не практическом смысле. Это и есть, с точки зрения Лежнева, то, что составляет дело рудинского слова.
Однако для самого Рудина отношение между словом и делом выглядит по-другому. Ситуация, при которой слова не ищутся, а сами находят для себя своего выразителя, заставляет несколько иначе посмотреть на суть дела. В определенный момент становится почти очевидным, что между Рудиным и его словом существует обратная зависимость: не слова выступают в качестве проводника рудинской мысли, а сам Рудин оказывается проводником какого-то сопряженного с неведомым слова. «Самый звук его голоса, сосредоточенный и тихий, увеличивал обаяние; казалось, его устами говорило что-то высшее, для него самого неожиданное... Рудин говорил о том, что придает вечное значение временной жизни человека» (60, с. 269).
В такой обратной «перспективе» фигура Рудина обретает принципиально иное значение и принципиально иной статус. Как посланник слова Рудин в этом случае представляется мессией, тем, кто наделен исключительной жертвенной судьбой.
Однако наряду с этой линией есть и такая, у которой другая тематическая точка отсчета и сопряженные с ней мотивы неприкаянности, бездомности, сиротства . И поэтому нельзя не видеть, что Рудин тяготится таким - «не своим» - словом. Сюжет поиска дела выстраивается Тургеневым как сюжет поиска героем самого себя. Для того чтобы Рудин смог найти себя, нужно, чтобы его всеобщее слово нашло адекватное себе дело.
Все рудинские попытки найти для себя конкретное дело не увенчивались успехом только потому, что все эти дела, в конечном счете, приобретали частно-деловой, а не общеполезный характер. Знаком всеобщности для такого дела могла бы стать только его связь с целым, связь с почвой, причем, что особо подчеркивается, - с «доброй почвой». Найти себя для Рудина означает обрести соответствие между всеобщим словом и самим собой, что возможно только тогда, когда Рудин смог бы почувствовать себя человеком, твердо стоящим на родной почве. Смерть Рудина является действительно героической именно потому, что это смерть жертвенная, смерть во имя будущего соединения слова о всеобщем с делом, исполненным всеобщего значения.
Характер Рудина раскрывается в слове. Это гениальный оратор.
"Рудин владел едва ли не высшей тайной - тайной красноречия. Он умел, ударяя по одним струнам сердец, заставлять смутно звенеть и дрожать все другие". В своих философских речах о смысле жизни, о высоком назначении человека Рудин просто неотразим. Человек не может, не должен подчинять свою жизнь только практическим целям, заботам о существовании, утверждает он. Без стремления отыскать "общие начала в частных явлениях" жизни, без веры в силу разума нет ни науки, ни просвещения, ни прогресса, а "если у человека нет крепкого начала, в которое он верит, нет почвы, на которой он стоит твердо, как может он дать себе отчет в потребностях, в значении, в будущности своего народа?".
Просвещение, наука, смысл жизни - вот о чем говорит Рудин так увлеченно, вдохновенно и поэтично. Он рассказывает легенду о птице, залетевшей на огонь и опять скрывшейся в темноту. Казалось бы, человек, подобно этой птице, появляется из небытия и, прожив короткую жизнь, исчезает в безвестности. Да, "наша жизнь быстра и ничтожна; но все великое совершается через людей".
Его высказывания вдохновляют и зовут к обновлению жизни, к необыкновенным, героическим свершениям. Силу воздействия Рудина на слушателей, убеждение словом, ощущают все. И каждый восхищается Рудиным за его "необыкновенный ум". Не признает достоинств Рудина лишь Пигасов - от обиды за свое поражение в споре.
Но в первом же разговоре Рудина с Натальей раскрывается одно из главных противоречий его характера. Ведь только накануне он так вдохновенно говорил о будущем, о смысле жизни, о назначении человека, и вдруг предстает усталым человеком, не верящим ни в свои силы, ни в сочувствие людей. Правда, достаточно одного возражения удивленной Натальи - и Рудин корит себя за малодушие и вновь проповедует необходимость делать дело. Но автор уже заронил в душу читателя сомнение в том, что слова Рудина согласуются с делом, а намерения - поступками.
Противоречивый характер своего героя писатель подвергает серьезному испытанию - любви. Это чувство у Тургенева то светлым, то трагичным и разрушительным, но всегда это сила, обнажающая душу, истинную натуру человека. Вот тут то и обнаруживается настоящий характер Рудина. Хотя речи Рудина полны энтузиазма, годы отвлеченной философской работы иссушили в нем живые источники сердца и души. Перевес головы над сердцем ощутим уже в сцене первого любовного признания.
Первое возникшее на его пути препятствие - отказ Дарьи Михайловны Ласунской выдать дочь за небогатого человека - приводит Рудина в полное замешательство. В ответ на вопрос: "Как вы думаете, что нам надобно теперь делать?" - Наталья слышит : "Разумеется, покориться". И много тогда горьких слов бросает Наталья Рудину: она упрекает его в малодушии, трусости, в том, что его высокие слова далеки от дела. И Рудин чувствует себя жалким и ничтожным перед нею. Он не выдерживает испытания любовью, обнаруживая свою человеческую неполноценность.
3.2. Образ Рудина в оценке Лежнева.
В романе главному герою противопоставлен Лежнев - открыто, прямолинейно. Рудин красноречив - Лежнев обычно немногословен. Рудин не может разобраться в самом себе - Лежнев превосходно понимает людей и без лишних слов помогает близким, благодаря душевному такту и чуткости. Рудин ничего не делает - Лежнев всегда чем-то занят.
Но Лежнев не только антагонист Рудина, он истолкователь героя. Оценки Лежнева не одинаковы в разные моменты, даже противоречивы, но в целом они внушают читателю понимание сложного характера героя и его места в жизни.
Самую высокую оценку Рудину дает, таким образом, его антагонист, человек практического склада. Может быть, он-то и есть истинный герой романа? Лежнев награжден и умом, и пониманием людей, но деятельность его ограничена существующим порядком вещей. Автор постоянно подчеркивает его будничность. Он деловит, но для Тургенева невозможно свести весь смысл жизни к деловитости, не одухотворенной высшей идеей.
В Рудине отражается трагическая судьба человека тургеневского поколения. Уход в отвлеченное мышление не мог не повлечь за собой отрицательных последствий : умозрительность, слабое знакомство с практической стороной. Такие люди, как Рудин, носители высоких идеалов, хранители культуры, служат прогрессу общества, но явно лишены практического потенциала. Ярый противник крепостного права, Рудин оказывался абсолютно беспомощным в осуществлении своего идеала.
Однако, по мнению Лежнева, в итоге Рудин доказал свое право считаться «рыцарем печального образа»: «А почему ты знаешь, может быть, тебе и следует так вечно странствовать, может быть, ты исполняешь этим высшее, для тебя самого неизвестное назначение...», «Не червь в тебе живет, не дух праздного беспокойства: огонь любви к истине в тебе горит…»
Последняя встреча наглядно демонстрирует различие жизненных «назначений» двух друзей. Лежнев, отлучившись из дому ненадолго, тут же «сел писать письмо жене». Измученному борьбой товарищу он предлагает в качестве незаменимой опоры домашние стены: «Это мой дом. Слышишь, старина?» Напротив, для Рудина возвращение под уютный кров равно умственному самоубийству: «Угол есть, где умереть…» Отсутствие великой цели автоматически означает ненужность существования: «Не до строгости теперь, когда уже все кончено, и масла в лампаде нет, и сама лампада разбита, и вот-вот сейчас докурится фитиль. Смерть, брат, должна примирить наконец…» Каждый из друзей догадывается, что встреча их была последней. Вечный скиталец, Рудин провидит свой конец: «Еду! Прощай… А кончу я скверно».
3.3. Проблемы «гамлетства» и «дон-кихотства» в образе Дмитрия Рудина, тема «лишнего человека».
Небольшие повести « Гамлет Щигровского уезда» и «Дневник лишнего человека» вместе с неоконченным романом «Два поколения» стали своеобразным прологом к серии романов второй половины 1850-х-1860-х годов.
Тургенева заинтересовали «русские Гамлеты» - тип дворянина- интеллектуала, захваченного культом философского знания 1830-х – начала 1840-х годов, прошедшего этап идеологического самоопределения в философских кружках. Это было время становления личности писателя, поэтому обращение к героям «философской» эпохи диктовались стремлением не только объективно оценить прошлое, но и разобраться в самом себе, заново осмыслив факты своей идейной биографии. Важным творческим импульсом Тургенева – романиста, при всей «объективности» его повествовательного стиля, сдержанности, даже некотором аскетизме авторских оценок, был импульс автобиографический. Это необходимо учитывать, анализируя каждый из романов 1850-х годов.
Тургенев считал, что основные жанровые особенности романов сложились уже в «Рудине». В предисловии к изданию своих романов (1879) он подчеркнул: «Автор « Рудина», написанного в 1855-м году, и автор « Нови», написанной в 1876-м году, является одним и тем же человеком. В течение всего этого времени я стремился, насколько хватало сил и умения, добросовестно и беспристрастно воплотить в надлежащие типы и то, что Шекспир называет “ the body and pressure of time” (самый образ и давление времени), и ту быстро изменявшуюся физиономию русских людей культурного слоя, который преимущественно служил предметом моих наблюдений».
Среди своих задач романист выделил две наиболее важные. Первая – создать «образ времени», что достигалось не только внимательным анализом убеждений и психологии центральных персонажей, воплощавших тургеневское понимание «героев времени», но также историческим достоверным изображением бытовой обстановки и второстепенных действующих лиц. Вторая – внимание к новым тенденциям в жизни «культурного слоя» России, то есть той интеллектуальной среды, к которой принадлежал сам писатель. Эта задача требовала тщательных наблюдений, особой, «сейсмографической» чуткости к новому, и, разумеется, художе-ственного такта в изображении подвижных, «полуоформившихся» явлений общественной и идейной жизни. Романиста интересовали не только герои – одиночки, особенно полно воплощавшие важнейшие тенденции эпохи, но и «массовый» слой единомышленников, последователей, учеников. Эти люди не были столь же яркими индивидуальностями, как истинные «герои времени».
Прототипом заглавного героя «Рудин» стал участник философского кружка Н.В. Станкевича, радикальный западник, а позднее один из лидеров европейского анархизма М.А. Бакунин. Прекрасно зная людей «рудинского» типа, Тургенев колебался в оценке исторической роли «русских Гамлетов» и поэтому дважды перерабатывал роман, добиваясь более объективного освещения фигуры главного героя. Рудин в конечном счёте получился личностью противоречивой, и это во многом было результатом противоречивого отношения к нему героев. Историческая дистанция между ним и прототипом Рудина, другом юности Бакунина, была не столь большой, чтобы добиться абсолютно беспристрастного изображения героя.
Рудин – натура богато одарённая. Ему свойственны не только жажда истины, страсть к философскому самопознанию, и душевное благородство, глубина и искренность чувств, тонкое восприятие поэзии. Именно этими качествами он привлёк героиню романа Наталью Ласунскую. Рудин - блестящий полемист, достойный воспитанник кружка Пекарского (прототип – кружок Станкевича). Ворвавшись в косное общество провинциальных дворян, он принёс с собой дыхание мировой жизни, дух эпохи и стал самой яркой личностью среди героев романа. В трактовке Тургенева Рудин - выразитель исторической задачи своего поколения. И всё же на нём лежит печать исторической обречённости. Он оказался совершенно не готовым к практической деятельности, в его характере есть маниловские черты: либеральное благодушие и неспособность довести начатое до конца. Непрактичность Рудина критикует Лежнев, герой, близкий автору. Лежнев- тоже воспитанник кружка Пекарского, но, в отличие от Рудина, не полемист, не вероучитель, а скорее умеренный «прогрессист», чуждый словесному радикализму главного героя.
Впервые Тургенев «испытывает» своего героя любовью. Противоречивой, женственной натуре Рудина противопоставлена цельность и мужественность Натальи Ласунской. Неспособность героя сделать решающий шаг в отношениях с ней современная Тургеневу критика истолковала как признак не только духовной, но и общественной его несостоятельности. В момент объяснения с Натальей Рудина как будто подменили: в его страстных монологах чувствовалась стихия молодости, идеализма, его готовность к риску, но здесь он вдруг становится слабым и безвольным. Финальная сцена романа – гибель Рудина на революционной баррикаде – подчеркнула трагизм и историческую обречённость героя, представлявшего «русских Гамлетов» ушедшей в прошлое романтической эпохи.
В своей программной статье «Гамлет и Дон Кихот» Тургенев даёт следующую оценку «гамлетству»: «Гамлеты точно бесполезны массе; они ей ничего не дают,они ее никуда вести не могут, потому что сами никуда не идут. Да и как вести, когда не знаешь, есть ли земля под ногами? Притом же Гамлеты презирают толпу. Кто самого себя не уважает - кого, что может тот уважать? Да и стоит ли заниматься массой? Она так груба и грязна! а Гамлет - аристократ, не по одному рождению». (60, с.330).
Тургеневский Рудин походит под образ «Гамлета» : «Гамлеты ничего не находят, ничего не изобретают и не оставляют следа за собою, кроме следа собственной личности, не оставляют за собою дела….Гамлеты все только собою заняты; они одиноки, а потому бесплодны.(60, с. 333). И это неслучайно, поскольку аналогичная характеристика была дана и Рудину в одноимённом романе.
Но в финале романа мы можем в Рудине уловить и черты «донкихотства». Тургенев писал: «…под словом "Дон-Кихот" мы часто подразумеваем просто шута, - слово "донкихотство" у нас равносильно с словом: нелепость, - между тем как в донкихотстве нам следовало бы признать высокое начало самопожертвования.(60,с. 339). Именно стремление к этим поступкам и находит сходство Дмитрия Рудина с Дон Кихотом, ведь именно жертвуя собой главный герой погибает. «Что выражает собою Дон-Кихот? Веру прежде всего; веру в нечто вечное, незыблемое, в истину, одним словом, в истину, находящуюся вне отдельного человека, но легко ему дающуюся, требующую служения жертв, но доступную постоянству служения и силе жертвы. Дон-Кихот проникнут весь преданностью к идеалу, для которого он готов подвергаться всевозможным лишениям, жертвовать жизнью; самую жизнь свою он ценит настолько, насколько она может служить средством к воплощению идеала, к водворению истины, справедливости на земле. Нам скажут, что идеал этот почерпнут расстроенным его воображением из фантастического мира рыцарских романов; согласны - ив этом-то состоит комическая сторона Дон-Кихота; но самый идеал остается во всей своей нетронутой чистоте. В нем нет и следа эгоизма, он не заботится о себе, он весь самопожертвование - оцените это слово! - он верит, верит крепко и без оглядки».
В среде дворянства мелкопоместного борьба старого с новым — «отцов и детей» — проходила особенно напряженно. «Отцы», не имевшие перед собой никаких перспектив, обреченные на окончательное разорение при капитализации поместного хозяйства, «цеплялись с жадностью за крепостное право — и почти все экономически погибли на другой день после 19 февраля». «Дети» предугадывали этот конец. Теряя непосредственную связь с поместьем, где им не было места, деклассируясь и особенно остро чувствуя на себе гнет реакции, они усваивали самые крайние и одновременно наименее приложимые к жизни идеи. Из этой среды вышел Рудин («Рудин» Тургенева, 1856) — «бесприютный скиталец», кончивший жизнь на баррикадах. При отсутствии в стране спроса на честную, идейную интеллигенцию такой конец нельзя считать случайным для человека этого слоя. Но Рудины, Михалевичи все же были связаны крепкими узами со своим классом и невольно служили ему, хотя и восставали против дворянских привилегий. Рудин — «лишний человек» из неуклонно распадающейся прослойки мелкопоместного дворянства, уже порывающий связь с хозяйством и землей, но сохранивший все те черты, которые созданы усадебным воспитанием. «Обломовское» воспитание, не соответствующее новым — уже не усадебным — условиям, среди которых приходится жить Рудину, и составляет трагедию этого «лишнего человека». Его социальная функция — просвещать среднее дворянство и тем самым развивать его самосознание как прослойки дворянского класса со своими особыми интересами и соответствующей идеологией. И Рудин с честью справляется с этой своей исторической задачей. Таков смысл оценки, данной ему Лежневым, чувствующим всю противоположность своей оседлой, крепкой земле хозяйственной группы бездомному деклассирующемуся Рудину, но сознающим, чем он ему обязан.
Представляя периферию класса, наиболее передовой и культурно-влиятельный его слой, Рудины дают тон всему умственному движению эпохи, хотя и не жнут того, что сеют. Их личная судьба, их бесприютное скитальчество, бесплодная трата сил как нельзя более характерны для того времени, когда хозяйственному и общественному подъему противоречила косная надстройка крепостнического государства. Не недостатки Рудина, унаследованные им от усадебного быта, — основные причины его непродуктивности, невыполнения им общественных функций (весьма относительного конечно), но непродуктивность, невозможность проявления своих сил — причина обострения этих недостатков вместо их нейтрализации в обратном случае. Эта непродуктивность в огромной степени обусловлена межеумочной, трусливой позицией дворянского либерализма, которая в свою очередь объяснялась страхом перед крестьянской революцией; в 40-х годах уже намечались те его социально-политические тенденции, к-рые определились в 60-х, в противоположность тенденциям разночинцев. Либеральное дворянство не могло поддержать наиболее прогрессивные устремления Рудиных. Оно инстинктивно поощряло лишь их склонность к эстетизму и отвлеченности. Мало того, в лице таких типичных своих представителей, как Тургенев, дворянство относилось к Рудиным с явной подозрительностью. Вспомним о двойственности самой концепции Рудина, о борьбе между стремлением автора к снижению и развенчанию этого образа и его же стремлением воздать ему должное. Среднее дворянство может еще признавать Рудиных как воспитателей, но отнюдь не как вождей. Не забудем, что в положении Рудина по этим же причинам были лучшие люди эпохи, не исключая и разночинцев, наиболее сильных, наиболее революционных. И у них вырывается вопль отчаяния: «Куда преклонить голову, где сочувствие, где понимание, где человечность? Мы живем в страшное время, судьба налагает на нас схиму», пишет Белинский Боткину в 1840. «Меня убило это зрелище общества, в котором властвуют и играют роль подлецы и дю-жинные посредственности, а все благородное и даровитое лежит в позорном бездействии на необитаемом острове... Отчего же европеец в страдании бросается в общественную деятельность и находит в ней выход из самого страдания?», спрашивает Белинский в другом письме, как бы поясняя судьбу Рудина. Под этой тяжестью эпохи ломились и самые сильные плечи.
Несчастье Рудина конечно в том, что ему некуда уйти от своего класса. Нет еще той социальной группы, которая могла бы приютить его, дать ему место. По своему социальному положению Рудин — самый «лишний человек» 40-х гг., «перекати-поле», как он себя называет сам, которому действительно негде преклонить голову, но по своему общественному значению он наименее «лишний» из них.
В ряду современников Станкевича и людей, близких его окружению, И.С. Тургенев занимает особое место. Еще в самом начале своего творческого пути он испытал сильное воздействие личности Станкевича, в натуре которого выделял богатство душевных качеств и талант постижения сути философских проблем. Помимо этого, молодой Тургенев испытывал близость к раннеромантическим идеям: стремлению ощутить гармоническую связь с миром, представлению о любви как всеохватном, "божественном" чувстве. Такая позиция создавала условия для последующего глубокого осознания трагизма романтической личности (статья о "Фаусте" Гете в переводе Г. Вронченко, 1845 г.) и впоследствии нашла отражение в повестях и рассказах 40-50-х гг.: "Андрее Колосове" -1844 г., "Якове Пасынкове"-1855 г., "Переписке" -1856 г., "Фаусте"-1856г. Итогом художественных обращений И.С. Тургенева к проблемам романтической личности, её глубокой внутренней трагедии стало появление "Рудина" (1856 г.). В "Рудине" для писателя оказалось важным изображение "внутренней жизни" героя, его идейная характеристика. С одной стороны, Тургеневу необходимо было показать "рельефную индивидуальность" Рудина (и здесь мы обратили внимание на черты и взгляды его реального прототипа - М. Бакунина), с другой - изобразить героя как характерного представителя кружка, действующего в соответствии со сложившимися в нем идейными убеждениями. В самой сути отношений Рудина с миром лежит кризис романтического сознания. Герой сознает ошибочность своего отношения к действительности, за которой стоит личностное несовершенство, отсутствие "душевной самобытности", натуры. Этот вопрос в наибольшей степени отражал настроения в кружке, т.к. члены объединения воспринимали идею совершенствования на уровне убеждения. В противоположность Рудину Покорский выступает как цельная и "чистая" натура, наделенная богатой внутренней жизнью. В рассказе о кружке Покорского Лежнев подчеркивает, что "Покорский и Рудин не походили друг на друга". Они различны в своем энтузиазме, в способностях ума, в душевной организации, во влиянии, которое оказывали на людей. Тургенев целенаправленно выбирает для Рудина то испытание, которое максимально полно могло показать тип героя-романтика - испытание любовью. Рудин - активный участник и идейный пропагандист кружка Покорского, влюбленный в немецкую поэзию и философию, не мог не повлиять на мысли и чувства Натальи Ласунской. В отношении к любви и роли в ней человека обнаруживаются позиции Рудина, как участника кружка, и Натальи, как представительницы того женского общества, которое окружало членов объединения. Рудин трактует любовь в духе кружковых традиций, отмечая обязательное присутствие в чувстве "внутреннего растворения", "жизни". Поэтому полагает, что не достоин любви. Наталья, высказывая свои мысли, обнаруживает "типичную" по представлениям в кружке ошибку: трактуя чувство в неотъемлемой взаимосвязи с долгом, с готовностью женщины на самопожертвование. Так Тургенев иллюстрирует одну из основных проблем в кружке, связанную с представлениями о роли и значении чувства в жизни человека. Трагизм Рудина — это трагизм романтика-идеалиста, ощутившего внутреннее несовершенство и оставшегося верным убеждениям молодости.
Станкевич видит центр всего в религии. Свое отношение к религии Станкевич унаследовал от немецких романтиков, проникаясь восприятием религиозности как "вечного движения" к знанию о Боге и мире. Для него Бог растворен во всем: "Миром правит всеблагая Премудрость", - восклицает он в письме к Я. Неверову. Человек является частицей гармоничного мира, следовательно, должен отражать в себе его внутреннее единство. В этот период (1833 г.) мировоззрение Станкевича наиболее полно отражает романтический характер восприятия религиозности, синтезируя в нем понимание религии как процесса внутреннего самопознания, как неотъемлемого факта духовной жизни человека.
В философско-эстетической концепции Станкевича "идея жизни и любви" занимала глубокое конструктивное и жизнеутверждающее положение. Станкевич обнаруживает заимствования на уровне общеромантических идей, существенным образом преобразуя их. Впитав основные идеи философии Шеллинга, он включает их в собственный процесс освоения мира. Особо пристальное внимание он уделяет отношению личного и универсального. Станкевич изменяет представления о возможностях влияния философского знания на эстетику и на эстетическое и духовное развитие человека, подвергая исследовательскому анализу процесс внутреннего развития личности. Кроме того, шеллингианские идеи оказали воздействие на формирование представлений Станкевича о чувстве. Он вносит в число его необходимых признаков так называемую "деятельность" и соотносит её с проблемой внутреннего совершенствования.
Михайло Михайлович выступает не только в качестве судьи, а как свидетель и очевидец, участник философского кружка Покорского. Тургенев описывает кружок Николая Владимировича Станкевича, в котором сам когда-то участвовал. Но подобных кружков, объединивших лучшую часть молодежи, в 1830-40-е годы было много. Даже флегматичный Лежнев оживляется, вспоминая собрания кружка: «Вы представьте, сошлись человек пять-шесть мальчиков, одна сальная свеча горит, чай подается прескверный и сухари к нему старые-престарые; а посмотрели бы вы на все наши лица, послушали бы речи наши! В глазах у каждого восторг, и щеки пылают, и сердце бьется, и говорим мы о Боге, о правде, о будущности человечества, о поэзии…».
«Философия, искусства, наука, самая жизнь» служили средством, при помощи которого стремились открыть «общий мировой закон, <...> силились отдать себе в нем отчет». Воспитав себя на строгой логике споров и дискуссий, молодые люди «чувствовали себя как бы живыми сосудами вечной истины, орудиями ее, призванными к чему-то великому...» Пребывание в кружке, высокая гуманность отношений, накладывала отпечаток на всю дальнейшую судьбу человека: «Эх! славное было время тогда, и не хочу я верить, чтобы оно пропало даром! Да оно и не пропало, – не пропало даже для тех, которых жизнь опошлила потом… Сколько раз мне случалось встретить таких людей, прежних товарищей! Кажется, совсем зверем стал человек, а стоит только произнести <…> имя Покорского – и все остатки благородства в нем зашевелятся, точно ты в грязной и темной комнате раскупорил забытую склянку с духами...»
Но увлечение немецкой философией, как все на свете, имеет свою обо-ротную сторону. Герой другого тургеневского рассказа с горечью вопрошал: «Что общего <…> между этой энциклопедией (Гегелевской) и русской жизнью? И как прикажете применить к нашему быту <…> вообще немецкую философию <…>?» («Гамлет Щигровского уезда»). Действительно, между идеальным миром философских построений и раздираемой проблемами страной общего было мало. Однако такие идеалисты, как Рудин, не хотели замечать этого. Речь Лежнева раскрывает роковую ущербность рудинского мировоззрения: «Несчастье Рудина состоит в том, что он России не знает, и это точно большое несчастье». За его страстными словами мы чувствуем голос самого Тургенева: «Россия без каждого из нас обойтись может, но никто из нас без нее не может обойтись».
Кроме того, Тургенев показывает как закономерность: y людей погруженных в умственные интересы, привыкших «каждое движение жизни, свое и чужой, нашпиливать словом, как бабочку булавкой», непосредственные сердечные движения отмирают. Отсюда ироническое замечание о том, что у Рудина, подобно китайскому болванчику, «перевешивала голова». Погружение в сферу философских идей помогает многое понять в поведении Рудина. Лежнев неспроста называет Рудина «политической натурой». Это прирожденный вождь, оратор – «он всячески старался покорить себе людей». Для этого у Дмитрия Николаевича были основания: «…Читал он (Рудин) философские книги, и <…> тотчас же <…> хватался за самый корень дела и уже потом проводил от него во все стороны светлые, правильные нити мысли, открывал духовные перспективы». Говоря о себе, Михайло Михайлович не мог не признать, что рудинское «влияние было благотворно во многом. Он <…> обтесал меня». Превратил из обыкновенного барича в достойного высоконравственного человека.
В то же время Лежнев произносит многозначительно: «Его иго носили». Личный деспотизм Рудина раскрывается в истории влюбленности Лежнева в юную девушку. Рудин, почтенный доверием товарища, принялся руководить этими отношениями, диктовал, «как мы должны вести себя, деспотически заставлял отдавать отчет в наших чувствах и мыслях, хвалил нас, порицал…». При этом Рудин упивался собственным красноречием, не замечая, что оно порой переходит в демагогию: «Белое казалось черным, черное – белым, ложь – истиной, фантазия – долгом…» Такие подробности могут показаться преувеличенными. Писатель, однако, имел в виду конкретного человека, Михаила Александровича Бакунина, ставшего впоследствии видным деятелем международного анархического движения. Друг молодости Тургенева, энергичный деятель, Бакунин смело вмешивался в личные отношения своих друзей, своих сестер. Одну из них он побуждал развестись с мужем «во имя абсолюта», других сватал, наставлял и т.д. Во многом благодаря «помощи» Бакунина бесславно закончился «философский» роман Тургенева и Татьяны Бакуниной. Вспоминая Бакунина, Иван Сергеевич поначалу задумал назвать свой роман «Гениальная натура». Но после писатель заметил, что такое заглавие может звучать издевательски. Ведь характер Рудина далеко не во всем совпадал со своим историческим прототипом.
Кроме того, одного важного качества не хватало Дмитрию Николаичу, чтобы стать настоящим политическим лидером. В окончательном тексте на заявление восторженного Басистова – «Рудин – гениальная натура!» – Лежнев категорически возражает: «Гениальность в нем, пожалуй, есть, <…> а натура… В том-то вся его беда, что натуры-то, собственно, в нем нет…» Эта внутренняя слабость, «бесхребетность» сыграла роковую роль и в личной и в общественной его судьбе.
Второй эпилог имеет точную датировку: «В знойный полдень 26 июня 1848 года, в Париже...» В эти дни случайно оказался в столице Франции сам Тургенев и был свидетелем того, как было потоплено в крови восстание рабочих. Строки романа не только художественно проникновенны, но и исторически точны: против слабо вооруженных рабочих (Рудин получает «кривую и тупую саблю»), против самодельных баррикад правительство бросило пушки. Понятно, что «ее защитники… («оставшиеся в живых» – многозначительно поясняет автор) только думали о собственном спасении». Лишь один остается верен до конца; готов погибнуть на баррикаде, но не бежать, не сдаться: «На самой ее вершине… появился высокий человек в старом сюртуке, подпоясанном красным шарфом и в соломенной шляпе на седых <…> волосах. В одной руке он держал красное знамя, в другой – <…> саблю…» Дважды красный цвет мелькнет в этой картине. А скоро появится и третий: «пуля прошла ему (Рудину) сквозь самое сердце». Герой подтвердил и оправдал свою фамилию, которая означает буквально «рудый» – красный, цвета крови».
Пусть его гибель выглядит не столь поэтически – «выронил знамя – и, как мешок, повалился лицом вниз, точно в ноги кому-то поклонился», – это смерть героя. «Нелегко установить границу, отделяющую безрассудную храбрость от безрассудства, ведь героизму всегда присуще безумие». (С. Цвейг) Но у Рудина автор подчеркивает отсутствует того, что несовместимо с истинным подвигом – жажду славы. Даже его товарищи не знают, кто он такой. Не ведают не только имени, но и национальности. Один из свидетелей гибели Рудина, из числа его друзей по баррикадам, выругался с горечью: «Поляка убили». Финальная фраза романа лишь подтверждает то, о чем читатель уже догадался: «Этот роlоnеs (поляк) был – Дмитрий Рудин».
Философ и критик Иван Сергеевич Аксаков писал о психологической глубине и противоречивости главного героя: «Такое лицо, как Рудин, замечательно и глубоко… Нужна была зрелость созерцания для того, чтобы видеть пошлость рядом с необыкновенностью, дрянность рядом с достоинством, как в Рудине. Вывести Рудина было очень трудно, и вы эту трудность победили…»
Многое из того, что и как было сказано Тургеневым о «лишнем человеке» в произведениях 40-первой половины 50-х годов, относится к Рудину. Однако в то же время образ Рудина несет в себе и существенно новое. Тургенев не ограничивается только показом героя с психологической стороны. Широко дается его идейная жизнь, его общественные устремления, рассказывается о попытках практической деятельности. Противоречия с окружающей средой выступают не только в узколичном плане, но и как противоречия между косным реакционным миром и человеком, стремящимся к прогрессу. В краткой экспозиции (первые две главы) Тургенев не только обрисовывает в основных чертах ту социальную среду, во взаимоотношениях с которой будет раскрываться образ главного героя, но и подготавливает эмоционально его появление, своеобразно используя при этом прием контраста. В салоне аристократки Ласунской ожидают новое, интересное лицо: барона и камер-юнкера Муфеля, автора научной статьи. Когда вместо него приезжает Рудин, общество разочаровано. Имя его никому неизвестно, одет он очень посредственно», производит впечатление человека незначительного. Вначале разговор идет натянуто. Хозяйка салона принимает нового гостя холодно-любезно. Тем сильнее эффект, когда Рудин неожиданно, самым блестящим образом, побивает в споре признанного умника Пигасова. Вскоре Рудин завладевает вниманием всего общества. «Через четверть часа один его голос раздавался в комнате. Все стол пились в кружок около него».
Каждый из присутствующих по-своему проявил интерес к Рудину, никто не смог остаться к нему равнодушен, а натуры, наиболее впечатлительные и жаждущие нового, сразу оказались под его влиянием. Барон Муфель в романе не появляется. Однако этот образ нужен для того, чтобы через сопоставление с ним, дав сначала мнимое унижение героя, затем сильнее подчеркнуть в нем необыкновенную и яркую личность. В этой первой сцене Рудин дается в момент душевного подъема, в апофеозе своего ораторского искусства, в поэтическом ореоле. Мы видим человека одухотворенного, глубоко чувствующего прекрасное, энтузиаста высоких идей. Это впечатление создается не только через реакцию окружающих, но и соответствующими деталями портрета Рудина (лицо неправильное, но выразительное и умное, быстрые темно-синие глаза, «прекрасное выражение» лица во время слушания музыки Шуберта), пейзажем чудной летней ночи, которая воодушевляет Рудина и на фоне которой воспринимается его вдохновенная речь и другими художественными средствами.
3.4. Пейзажные зарисовки и роль лирических реминисценций.
Пейзаж в романе служит раскрытию характеров и выражает нравственные идеалы автора. Само действие начинается с пейзажной зарисовки: «Было тихое летнее утро…». Природа помогает понять внутреннее состояние героев. Если внимательно приглядеться, свои краткие, изумительные по меткости сравнительные характеристики Тургенев берет из области природных явлений. Что может быть точнее замечания о том, что вкрадчивый Пандалевский ступает «осторожно, как кот»! Про старую, молчаливую французскую гувернантку Натальи Ласунской, привыкшую жить в чужих людях, мы достаточно узнаем по ее взгляду – как у «старых, очень умных легавых собак». Надменная Дарья Михайловна, узнав о свиданиях дочери, мгновенно меняет свое отношение к Рудину – «так вода внезапно превращается в твердый лед». Волынцев, почувствовав охлаждение к нему Натальи, «глядел грустным зайцем». Порой персонажи сами точно определяют себя. «Я не заводская лошадь – к выводке не привык», – заявляет Лежнев после визита Ласунской. Наибольшее число сравнений, разумеется, относится к центральному герою, который «носится …среди.. недоразумений и путаницы, как ласточка над прудом», привык «каждое движение жизни, и своей и чужой, пришпиливать словом, как бабочку булавкой».
Зачастую подобные сравнения перетекают в развернутые метафоры. Переживания Натальи после крушения первой любви автор передает через метафорическое сопоставление с вечерними сумерками: «Вспомнила Наталья свое детство, когда, бывало, гуляя вечером, он всегда старалась идти по направлению к светлому краю неба, там, где заря горела, а не к темному. Темна стояла теперь жизнь перед нею, и спиной она обратилась к свету...»
Пейзаж гармонирует с душевным состоянием персонажей. Когда Наталья переживает, вместе с нею плачет природа: «Крупные, сверкающие капли сыпались быстро <...>, точно алмазы». В известной сцене признания в беседке окружающий природный мир подтверждает надежды девушки, ее ожидание счастья: «Небо почти очистилось, когда Наталья пошла в сад. От него веяло свежестью и тишиной, той кроткой и счастливой тишиной, на которую сердце человека отзовется сладким томлением тайного сочувствия и неопределенных желаний…» Напротив, зловещая тишина вокруг Авдюхина пруда предвещает, что это свидание не будет счастливым: «Редкие остовы громадных деревьев высились какими-то унылыми призраками над низкой порослью кустов. Жутко было смотреть на них <…>. Невеселое было утро».
Как художник, Тургенев в этих двух пейзажных этюдах (счастливого и драматического свиданий) вполне самостоятелен. И в то же время толчком к созданию двух этих пейзажей оказывается реминисценция одного пушкинского отрывка, знаменитого отрывка «Евгения Онегина», начинающегося словами: «Любви все возрасты покорны…» А далее поэт говорит о различии в переживании чувства. Люди молодые, подобные Наталье,
В дожде страстей они свежеют,
И обновляются, и зреют…
Так нравственно «созревает» тургеневская героиня в летнем саду, после легкой грозы. Пейзаж Авдюхина пруда, данный глазами Рудина, совпадает с пушкинским суждением о любовном увлечении «в возраст поздний и бесплодный»:
….На повороте наших лет,
Печален страсти мертвой след:
Так бури осени холодной
В болото обращают луг
И обнажают лес вокруг.
В печальном итоге их отношений повинен оказывается, помимо прочего, возрастной разрыв. Много повидавший Рудин не способен настолько свежо чувствовать. Впрочем, он и сам ощущает это. Герои Тургенева зачастую беседуют языком пушкинских цитат. В прощальном письме Наталье Рудин, пытаясь объяснить их отношения, приводит пушкинские строки: «Блажен, кто смолоду был молод...» И тут же, спохватившись оговаривает: «...Эти советы относятся гораздо более ко мне…» Приведенные Рудиным слова восьмой главы романа продолжают блестящую авторскую речь в защиту «лишнего человека»:
Но грустно думать, что напрасно
Была нам молодость дана,
Что изменяли ей всечасно,
Что обманула нас она;
Что наши лучшие желанья,
Что наши свежие мечтанья
Истлели быстро чередой…
Рудин, действительно, невольно проговорился. Он может гордиться тем, что не предал в ходе жизни «лучшие желанья» и «свежие мечтанья». Герой Тургенева сознательно не вошел в число счастливчиков, «кто в двадцать лет был франт иль хват, / А в тридцать выгодно женат… / Кто славы, денег и чинов / спокойно в очередь добился…». Быть может, в этом еще одна, им самим пока не осознаваемая причина отказа от руки Натальи – выгодной невесты – в возрасте светского брака (Рудину, как мы помним, «лет тридцать пять»).
Тем же вечером в своей спальне девушка привычно «загадывает» по пушкинской книге. В свою очередь, Наталье выпадают строки первой главы «Онегина»: «Кто чувствовал, того тревожит / Призрак невозвратимых дней: / Тому ж нет очарований, / Того змея воспоминаний, / Того раскаянье грызет…» Этот отрывок как нельзя полнее раскрывает душевное состояние разочаровавшейся и в жизни, и в людях героини. В то же время загаданные слова являются частью авторской характеристики того же Онегина:
Мне нравились его черты,
Мечтам невольная преданность,
Неподражательная странность
И резкий, охлажденный ум…
Это исчерпывающая в своей полноте характеристика того, чем привлек Наталью Рудин и того лучшего, что она нашла в нем… Опять-таки, быть может, неосознанно. Поэт предупреждает Наталью, что подобных Рудину
…ожидала злоба
Слепой Фортуны и людей
На самом утре наших дней.
Вспомним изгнание Рудина из дома Ласунских, его гибель… Писатель предлагает смотреть на своего героя, «лишнего человека», через призму его литературного предшественника – Онегина. Злоключения и смерть Рудина в этом случае можно расценить как историческую закономерность. Помимо этого, поэтический голос призван смягчить гнев и Натальи, и читателя после сцены у Авдюхина пруда. Авторитет Пушкинских строк подтверждает заветное убеждение Тургенева о невозможности прямой и исчерпывающей характеристики человека. Расшифровка их скрытого смысла показывает множественность причин рудинских поступков. Она обосновывает невозможность категорично отрицательной оценки. Кроме слабохарактерности, здесь действовала и разница в возрасте, и скрытый страх изменить своему предназначенью…
Пушкинские цитаты Тургенев не выделял, подобно Гончарову, курсивом. Но, как для Гончарова, пушкинские строки имели для него почти магическую сакральную силу. На них гадают, ими объясняются, с их помощью предсказывается будущая судьба персонажа.
«Скрытый» характер психологизма не означает, что у Тургенева мы не встретим в чистом виде лирических отступлений. Но в их основе не лежат, как у Гончарова, житейские наблюдения. Его притягивают вечные загадки природы и человеческой души, как в трудах Гегеля. Недаром же Тургенев учился в германских университетах у последователей великого философа. Внутренний мир своих героев он стремится дать в свете философских обобщений. Таково описание чувств Натальи после окончательного расставания с Рудиным. Оно перетекает в целое философское исследование о природе слез, об особенностях первого разочарования, о молодости и всей жизни: «Слезы навернулись на глазах Натальи… Отрадны и целебны они, когда, долго накипев в груди, потекут они, наконец… Но есть слезы холодные, скупо льющиеся слезы: их по капле выдавливает из сердца <…> горе; они безотрадны и не приносят облегчения. Нужда плачет такими слезами, и тот еще не был несчастлив, кто не проливал их. Наталья узнала их в этот день». Постижение закономерностей человеческой души позволяет автору уверенно предсказывает дальнейшее движение чувств Натальи: «Много еще предстояло ей тяжелых дней, ночей бессонных она была молода – жизнь только что начиналась для нее, а жизнь рано или поздно свое возьмет. Наталья страдала мучительно, она страдала впервые… Но первые страдания, как первая любовь, не повторяются – и слава богу!» Легко заметить обобщающий характер тургеневских характеристик. Лишь несколько вскользь брошенных штрихов высвечивают индивидуальный облик именно этого человека. О благородном Волынцеве, переживающем крушение надежд на брак с Натальей, сказано: «Впрочем, вероятно, не было еще на свете человека, который, хоть раз в жизни, не глядел еще хуже того. Всякому тяжело первое разочарование; но для души искренней, не желавшей обманывать себя, чуждой легкомыслия и преувеличения, оно почти нестерпимо».
В отличие от Гончарова, тургеневский повествователь не прячет от читателя собственных чувств. И во всю силу начинает звучать его голос, когда нуждается в сочувствии кто-либо из его персонажей. Нарисовав в эпилоге печальную картину осенней ночи: «А на дворе поднялся ветер и завыл зловещим завываньем, тяжело и злобно ударяясь в звенящие стекла», – повествователь взволнованно восклицает: «Хорошо тому, кто в такие ночи сидит под кровом дома, у кого есть теплый уголок… И да поможет Господь всем бесприютным скитальцам!».
3.5. Ономапоэтика романа, Дмитрий Рудин в системе других героев (по материалам статьи Аюповой С. Б. «Ономапоэтика романа И. С. Тургенева «Рудин» (Дмитрий Рудин в системе других героев).»
Ономапоэтика изучает роль имён собственных в художественном тексте, к их числу относятся и «говорящие» имена, фамилии персонажей.
«Говорящие» имена, фамилии – это средство, позволяющее расширить рамки текста,т. к. они несут в себе ключ к прочтению характера персонажа, основополагающие качества его характера.
Изучение творческой истории романа показывает, что для И.С.Тургенева выбор имен героев был немаловажным моментом в работе над произведением. Известно, что романист отказался от несколько иронического, прямо выражающего первоначальный замысел произведения названия «Гениальная натура», заменив его однословным предметно-описательным идеонимом «Рудин», обозначающим главное действующее лицо, что свидетельствовало о неоднозначном отношении автора к последнему уже на первоначальном этапе разработки образа. Тургенев убрал «оценочность» из заглавия и растворил ее в тексте романа, явно следуя здесь традиции пушкинских заглавий. Следует заметить, что, вынеся в заглавие фамилию главного героя, И.С. Тургенев актуализировал одно из значений слова руда, от которого образована фамилия: «наружный вид, образ, лицо»(23, с.108). Выстраивается ассоциативный ряд: наружный вид – лицо – образ – литературный тип.
О тщательном выборе писателем имени главного героя свидетельствует факт, указанный М.О.Габель и Н.В.Измайловым: «Центральный герой романа первоначально был назван Дмитрием Петровичем Рудиным (выделено здесь и далее нами. – С.А.), что говорит о некоторой связи его образа с замыслом романа «Два поколения», где должен был фигурировать Дмитрий Петрович Гагин <…>, и с ненаписанной комедией «Компаньонка», от которой дошел до нас список действующих лиц с персонажем Дмитрием Петровичем Звановым» (60, с.469).
Следовательно, имя Дмитрий особенно привлекло писателя. Как пишет П.Флоренский, это имя «происходит от имени же, но божественного: хетоническая богиня Деметра, Мать Земля <…> своим именем отражается в Дмитрии. <…> В самом деле, принадлежность человека Богу не может быть чисто внешнею, без наличия в этом человеке соответственных данному Богу качеств <…> Следовательно, древние, именуя кого-либо Дмитрием, имели в виду соотнести его с Деметрою» (63, с.201).
Неординарность, искра божья, несомненно, присутствует в главном герое. Особенно показательна реакция на слова Дмитрия Рудина молодых людей. Описывая эффект, который производит первая речь персонажа на присутствующих, Тургенев использует глагольные формы (удивил, очаровал, поражены), лексические повторы (слушал, слушал), сочетания слов (чуть дыхание не захватило, выпученные глаза, открытый рот, лицо покрылось алой краской), указывающие на сильное эмоциональное впечатление; присутствие в одном контексте глаголов конца одного и начала другого действия (взор и потемнел и заблистал) также свидетельствует об интенсивной работе пробудившейся под влиянием Рудина души.
Главный герой тонко чувствует красоту и поэзию природы. Именно образ Рудина в III и VII главах обрамляют полный гармонии и умиротворенности ночной пейзаж и вечернее описание природы, в котором спокойствие нарушено предчувствием пробуждающейся страсти. Ночной и вечерний пейзажи, окружающие героя, ассоциируются с теми чертами духовного склада, которые характерны для облика Деметры. «Это – богиня умиренная и необыкновенно кроткая и благостная, материнскою любовью дышит она ко всему человеческому роду, причем в материнстве ее выделено начало не стихийное, и даже не рождение, а нравственное, ласковость и глубокая тишина» (63, с.201). Внутренняя общность героя и хтонического божества, от имени которого образовано имя персонажа, проявляется в выборе лексики, обозначающей состояние покоя, неги, умиротворения (душистая мгла, мягкая пелена, дремотная свежесть, тихо теплиться, нежиться и нежить, кроток и тих, тишина).
Только Рудин в романе говорит о природе. Именно этот герой использует слова-символы, связанные с миром природы: это образ яблони, образ дуба. Причем эти символы соотносятся в романе с образом Рудина. В VII главе фамилия персонажа и сочетание слов словно из земли вырос соединены в одном контексте. В XII главе автор-повествователь, описывая внешность персонажа, использует вегетативные метафоры: «Пора его цветения, видимо, прошла: он, как выражаются садовники, пошел в семя»(60, с.308).
Вместе с тем имя Дмитрий – это лишь производное от божественного имени. Герой тонко чувствует природу, но уже далек от взрастившей его Деметры – Земли Матери, почвы. Лексика, относящаяся к одному из основных элементов природы (например, слова земля, земной, почва, корни, бесплодный), используется автором-повествователем, самим героем, Лежневым и соотносятся только с Рудиным. Главный герой – дитя природы: «Каждый остается тем, чем сделала его природа, и больше требовать от нее нельзя!» (60, с.321) – говорит о Рудине Лежнев. Вместе с тем «Дмитрий отторгается от Земли и попирает ее, исполненный мощи, с напором которой не знает, что делать»(63, с.202). В эпилоге романа герой вопрошает: «И между тем неужели я ни на что не был годен, неужели для меня таки нет дела на земле? Часто я ставил себе этот вопрос, и как не старался себя унизить в собственных глазах, не мог же я не чувствовать в себе присутствия сил, не всем людям данных! Отчего же эти силы остаются бесплодными?» (60, с.318).
Дмитрий Рудин говорит о почве в III главе, когда читатель только знакомится с этим персонажем, и в эпилоге романа. Этот образ-символ как бы обрамляет персонаж, дает ключ к пониманию образа главного героя, его трагического бездействия. Ср. следующие пророческие слова Рудина в III главе, фактически относящиеся к нему самому: «если у человека нет крепкого начала, в которое он верит, нет почвы, на которой он стоит твердо, как он может дать себе отчет в потребностях, в значении, в будущности своего народа? как может он знать, что он должен сам делать, если…» (60, с.224) со словами героя в эпилоге: «Строить я никогда ничего не умел; да и мудрено, брат, строить, когда и почвы-то под ногами нету» (60, с. 312). Именно оторванностью Рудина от родной земли, от России объясняет несчастье героя Лежнев. В романе Тургенева слово почва употребляется не только в переносном значении основание, основа, но и в другом переносном значении: почва – это люди, которым герой передает свои идеи, своего рода поле, возделанное для посева. Отторжение главного персонажа от почвы, «бесплодность» его деятельности объясняется в романе отчасти и тем, что почва дурна. Не случайны слова Лежнева: «<…> отчего ты – странный человек! – с какими бы помыслами не начинал дело, всякий раз непременно кончал тем, что жертвовал своими личными выгодами, не пускал корней в недобрую почву, как она жирна ни была?» (60, с.320).
Но не только с первообразом Деметры – Матери Земли, природы, почвы, натуры ассоциируется имя главного героя. Как отмечает Н.А.Петровский, в России «распространение этого имени связано с христианской, а не с языческой традицией» (46, с.416), в частности, с деяниями святого Дмитрия Салунского, ревностного христианского проповедника, принявшего мученическую смерть за идеи своего Учителя. Дмитрий Рудин, бесспорно, – герой-идеолог, страстный проповедник и не только популяризатор идей, но человек, который гибнет за гуманистические идеи на баррикаде в Париже.
Имя и фамилия героя стоят в одном семантическом ряду. Особенно эта взаимосвязь ощущается в финале романа. По справедливому замечанию С.М.Аюпова, «Красный цвет в финале символизирует идею смерти, стремление к ней. Та же идея, тот же пафос смерти заключает в себе (в контексте финала) и семантика последнего слова романа – «Рудин». Известно, что эта фамилия происходит от слова «руда», которое означает в украинских говорах «кровь», а слово «рудый» - «красный». Тем самым в одно смысловое целое объединяются внешне разнородные детали (красный шарф, красное знамя, сердце героя, его фамилия), все они пронизаны пафосом смерти» (5, с.34).
Пафос добровольной подвижнической смерти ради идеи объединяет в контексте произведения и имя, и фамилию главного персонажа. То, что это явление одного порядка подтверждают также последняя, подводящая итоги XII глава и заключительные слова эпилога романа. Сочетание слов Дмитрий Рудин встречается в произведении только два раза и только в этих значимых частях текста. В XII главе слова Дмитрий Рудин произносит Лежнев, самый близкий к Рудину персонаж, лишь по прошествии двух лет осознавший сущность, масштаб личности главного героя во всех ее противоречиях. В эпилоге же заключительная фраза всего романа: «Этот «Polonais» был – Дмитрий Рудин» (60, с.322) непосредственно принадлежит автору-повествователю. В Дмитрии есть энтузиазм христианского проповедника, его слова – добрые семена, в него «пускают камни», как поступали со всеми пророками. В Дмитрии есть искра божья – гениальность, но нет «натуры» – цельности, характерной для природы-Деметры; в Рудине есть польза («руда» – полезное ископаемое), которую извлекут молодые души, но нет крови. В отрывке слова «кровь» и «натура» являются контекстуальными синонимами, таким образом, в романе семантически сближены имя и фамилия героя. Не случайно в финале романа есть слово «красный», которое ассоциируется со смертью, но нет слова «кровь», ибо Рудин – энтузиаст, гениальная, но лишенная цельности («натуры» = «крови») личность. Взаимосвязь имени и фамилии героя наблюдается и в пересечении семантических полей имени «Деметра» и слова «руда». Так в романе неоднократно используется слово «почва» (Деметра – Мать Земля – земля – почва) и соотносится оно с Рудиным. Одно из значений этого слова – «порода, на которой залегает полезное ископаемое» (52, с.342). Выстраивается ассоциативный ряд: Деметра – Мать Земля – земля – почва – порода – полезное ископаемое – руда – Дмитрий Рудин. Поэтому совсем не случайно то, что первое слово, с которым сталкивается читатель, – это слово Рудин – так назван роман, идеоним этот по сути дела обозначает литературный тип, и пока для читателя это имя – только абстракция. Не случайно также и то, что заключительные слова произведения – это слова Дмитрий Рудин. Дмитрий Рудин – это не только литературный тип, но и близкий, дорогой писателю, полный противоречий, многогранный герой. Семантические составляющие имени и фамилии главного персонажа раскрываются на протяжении всего романа, пересекаются, дополняют друг друга, в них изначально заложена суть героя.
Слово руда, от которого образована фамилия Рудин, многозначно: «Руда ж. руда, зпдн. кровь. <…> || Арх. смл. замаранное пятно, грязь, чернота <…> || Твр. сажа. || наружный вид, образ, лицо. || Природное химическое соединение металла с иными веществами, нередко еще и с примесью каменистых и землистых частей; ископаемое из которого, огнем или плавкою или другими способами, добывается металл (крушец) или иное вещество» (23, с.108).
В романе Тургенева актуализированы не только значения кровь, красный, образ. Рудин – герой многогранный, в романе актуализированы все значения слова руда. Уже современники подметили в Рудине множество недостатков, соединенных, по не всегда объяснимым причинам, с достоинствами. По мнению К.С. Аксакова, в герое пошлость соседствовала «рядом с необыкновенностью, дрянность рядом с достоинством» (28, с.87). В главном герое, как в руде, ценное смешано с пустой породой. Сочетание разнородных характеристик в первом портрете героя подчеркивается автором благодаря использованию антонимов, противительного союза но, отрицательной частицы или приставки не: «Вошел человек лет тридцати пяти <…> с лицом неправильным, но выразительным <…>. Тонкий звук голоса Рудина не соответствовал его росту и его широкой груди» (60, с.219). На несоответствия в облике Рудина обращают внимание и персонажи романа.
То же соединение противоречивых элементов наблюдается в описании речи главного персонажа: «Он говорил мастерски, увлекательно, не совсем ясно… но самая эта неясность придавала придавала особенную прелесть его речам» (60, с.229), «Рудин прекрасно развивал любую мысль, спорил мастерски; но мысли его рождались не в его голове: он брал их у других» (60, с. 255). Лежнев, характеризуя Дмитрия Николаевича Рудина, замечает: «Он замечательно умный человек, хотя в сущности пустой… <…> Я даже не ставлю ему в вину, что он деспот в душе, ленив, не очень сведущ… <…> любит пожить на чужой счет, разыгрывает роль и так далее… <…> Да, холоден как лед, и знает это и прикидывается пламенным»(60, с. 252). В эпилоге романа размышления главного героя о своем предназначении («Чем жить даром, не лучше ли постараться передать другим, что я знаю: может быть, они извлекут из моих познаний хотя некоторую пользу»(60, с.316) соотносятся с его фамилией Рудин, со словом руда значении полезное ископаемое.
В романе многие персонажи придерживаются не очень высокого мнения о Дмитрии Рудине. Если Лежнев признает не только недостатки, но и бесспорные достоинства героя, то такие люди, как Пандалевский, Пигасов, учитель математики видят в нем только плохое, даже «чернят» его. Слово клевета относится в романе именно к Дмитрию Рудину. В произведении значение слова руда – сажа, замаранное пятно, грязь, чернота – непосредственно актуализируется в тексте эпилога: в рассказе Рудина о своих скитаниях (телесных и душевных), о дорогах (жизненных перипетиях, ситуациях): «Где не бывал я, по каким дорогам не ходил!… А дороги бывают грязные, – прибавил Рудин и слегка отвернулся.– Вы знаете…» (60, с. 311). Далее в тексте находим: «Но тут под меня подкопались, очернили меня перед ней»(60, с.317). С одной стороны, Дмитрий Рудин – герой-идеолог, проповедник, выдающаяся личность, с другой – человек, который не лишен недостатков, мелочности, возможно, на его совести есть не совсем благовидные поступки, за которые ему стыдно. Хула и клевета сопровождают его на протяжении всего романа, и это также заложено в фамилии персонажа.
Кроме выбора имени, отчества и фамилии, созвучных внутреннему облику главного героя, для характеристики Рудина, более полного раскрытия его образа Тургенев использует в романе прием антономасии. Так, в текст романа введены такие антропонимы, как Дон Кихот, Вечный Жид, Демосфен.
Впервые упоминание о Дон Кихоте содержится в XI главе в сцене отъезда Рудина из имения Ласунской, произносит его главный герой и соотносит с собой: «Помните ли вы, – начал Рудин, как только тарантас выехал со двора на широкую дорогу, обсаженную елками, – помните вы, что говорит Дон-Кихот своему оруженосцу, когда выезжает из дворца герцогини? «Свобода, – говорит он, – друг мой Санчо, одно из самых драгоценных достояний человека, и счастлив тот, кому небо даровало кусок хлеба, кому не нужно быть за него обязанным другому!» Что Дон-Кихот чувствовал тогда, я чувствую теперь…»(60, с.292). Слова хлеб (атрибут Деметры) и Дон-Кихот сближены в одном контексте. Черты героя бессмертного романа Сервантеса, безусловно, присутствуют в Рудине. Текст романа Тургенева содержит прямые переклички с романом Сервантеса: так в эпилоге главный герой, характеризую себя, упоминает о своей самонадеянности и ложности, вере в призрачные идеалы, даже такой атрибут, как мельницы, с которыми безуспешно сражаются главные персонажи присутствует в текстах обоих произведений («<…> я был тогда самонадеян и ложен… Точно, я тогда ясно не сознавал, чего я хотел, я упивался словами и верил в призраки <…>»(60, с.318), «Но тут встретились различные препятствия. Во-первых владельцы мельниц никак не хотели понять нас <…>»(60, с.315). Оба героя – вечные скитальцы, одержимые идеалами гуманизма, любовью к истине. Так племянница Дон Кихота спрашивает своего дядюшку: «Не лучше ли спокойно сидеть дома, нежели мыкаться по свету и ловить в небе журавля <…>?» Лежнев, раскрывая «загадку» личности своего университетского приятеля, так определяет сущность Рудина: «Сил в тебе так много, стремление к идеалу такое неутомимое…», «<…> огонь любви к истине в тебе горит, и, видно, несмотря на все твои дрязги, он горит в тебе сильнее, чем во многих <…>» (60, с.319-320).
Другой антропоним Вечный Жид также относится в романе к Рудину. Согласно легенде, Вечный Жид (Агасфер) «во время страдальческого пути Иисуса Христа на Голгофу под бременем креста оскорбительно отказал ему в кратком отдых и безжалостно велел идти дальше; за это ему самому отказано в покое до могилы, он обречен из века в век безостановочно скитаться, дожидаясь второго пришествия Христа, который один сможет снять с него зарок» (39, с.13). В эпилоге произведения Рудин жалуется на судьбу, которая мешает ему жить и действовать как другие, не дает остановиться: «<…> я смиряюсь, хочу примениться к обстоятельствам, хочу малого, хочу достигнуть цели близкой, принести хотя бы ничтожную пользу. Нет! не удается! Что это значит? Что мешает мне жить и действовать как другие?.. Я только об этом теперь и мечтаю. Но едва успеваю я войти в определенное положение, остановиться на известной точке, судьба так и сопрет меня с нее долой… Я стал бояться ее – моей судьбы…»(60, с.319). В ответ на реплику Рудина, о том, что он устал, Лежнев замечает: «Устал! Другой бы умер давно»(60, с.320). В связи с образом Вечного Жида становится понятна фраза «точно в ноги кому-то поклонился…»(60, 322). Предназначение героя не в «малых» делах, не в «близкой цели», не в «ничтожной пользе». Он выполнил задачу героя-идеолога, проповедника, энтузиаста, остался верен высоким идеалам, он пожертвовал жизнью за идеи гуманизма. В финале романа уставший от жизни, вечный бесприютный скиталец Рудин как бы кланяется судьбе, благодаря ее за долгожданное освобождение, с него, как с Вечного Жида во второе пришествие Христа, снят зарок.
С Демосфеном сравнивает Рудина Лежнев, подчеркивая тем самым дар пламенного оратора и философа.
Особую роль в освещении Рудина в романе играет своеобразная система двойников, в которых, как в увеличительных стеклах, отчетливо видны сильные и слабые стороны героя. М.О. Габель и Н.В. Измайлов, изучив подготовительные материалы к «Рудину», отмечали, что в списке персонажей, предваряющем план романа, и в каноническим тексте имена многих героев не совпадают. Например, «Наталья Ласунская в списке и в плане носит имя Маши /…/ Фамилии Александры Павловны Липиной и ее брата Сергея Павловича Волынцева долго варьируются. Среди ряда фамилий – Пасынковы. Александра Павловна же мыслится незамужней. Пандалевский сначала именовался Подкалаевым. Басистов, названный так в окончательном тексте, был в списке Лещевым, потом – Басовым. Фамилия Лещева была на какой-то момент закреплена и за Лежневым»(60, с.469). Все это свидетельствует о том, с какой тщательностью отбирал писатель имена для своих героев.
Так, замена фамилии Подкалаев фамилией Пандалевский не случайна. Фамилия Константина Деомидыча ассоциируется со словом пандан в значении «соответствие» (52, с.16), «вещь подъ-пару, подъ-стать, подъ-масть» (22, с.15), тем самым И.С. Тургенев подчеркнул ряд черт Пандалевского (нахлебника, приживалы), которые отчасти отражены и в Рудине. Вместе с тем имя героя-двойника Константин, указывающее на неизменность, устойчивость, определенность, свидетельствует о постоянстве этих черт у Пандалевского, который и по прошествии двух лет все еще продолжает жить в доме Ласунской. В отчестве героя Деомидыч, связанном с греческим именем Диомедес: «диос божественный + медо заботиться, покровительствовать»50, актуализировано значение покровительство. И Пандалевский, и Рудин живут у своих покровителей. Но если Рудин «живет на чужой счет не как проныра, а как ребенок…»(60, с.304), и в конце жизни остается без средств к существованию, то Пандалевский за счет покровительницы процветает. Семантическое сближение и разведение героев на разные полюса осуществляется и за счет соотнесения двух образов с миром природы. Если автор-повествователь подчеркивает в Рудине близость к земле, то в Пандалевском выделяется скорее животное, хищное начало: он сравнивается с котом, улыбка его напоминает звериный оскал.
По-своему оттеняет главного героя и Пигасов. Он – идейный антагонист Рудина. Между двумя образами прослеживается довольно четкий контраст: один – философ, другой – эмпирик, один – мечтает о просвещении как об источнике обновления всей жизни человека, другой – «просвещает» в узком мирке салона Ласунской, один – высок ростом, другой – низок. Рудин сам чувствует сходство с Пигасовым именно своей с ним противоположностью. Рудин заявляет Ласунской: «Он человек неглупый, но он на ложной дороге»(60, с.233). В высшей степени примечательно, что те же слова отнесены и к самому Рудину во время его спора с Пигасовым: «Улыбка опять промчалась по всем лицам, и глаза всех устремились на Рудина. «А он человек неглупый», – подумал каждый»(60, с.210). Так, стилистически автор соотносит двух, казалось бы, исключительно антагонистических героев. Пигасов – это своего рода пародия на Рудина. Карикатурность, неестесвенность героя подчеркивают и антропонимы: фамилия героя образована от слова пегас (пегас – крылатый конь, символ вдохновенья), но исходное слово намеренно искажено автором, ибо, по мнению повествователя, «Способности Пигасова не выходили из разряда обыкновенных», «в нем, говоря попросту, материала не хватило»(60, с.210). Имя и отчество героя Африкан Семеныч нельзя отнести к наиболее распространенным в XIX веке (53, с.49). Имя Африкан, образованное от латинского слова africanus – африканский, африканец, с одной стороны, наложило семантический отсвет на облик персонажа, автор-повествователь подчеркивает смуглое лицо и черные глаза героя, с другой стороны, имя это в сочетании с отчеством Семеныч звучит несколько странно, и странность присуща персонажу. «Странный человек был этот Пигасов»(60, с.209), – замечает автор. Рудин и Пигасов, каждый на свой манер, – идеологи, и связь между ними дана по принципу философского контраста, антитезы. Пигасов – сниженный вариант самого Рудина, что отразилось и в антропонимах. Присутствие Пигасова в образной системе романа рядом с главным героем, одновременно возвышает Рудина и служит снижению его образа. С.Е.Шаталов тонко подметил ключевую роль Пигасова в осмыслении главного героя: «Только в отношении к Пигасову в образе Рудина раскрылось самое главное, самое существенное: новый русский тип отношения к действительности и осознания ее. Раскрылось наиболее отчетливо и экономно. Ну, а то, что «не вместилось» в их отношения, потребовало от писателя иных фигур, иных сопоставлений» (69, с.155).
Барон Муффель и светская львица Дарья Михайловна Ласунская также включены в систему двойников главного героя. Барон в романе назван только по фамилии. Слово муфель (от немецкого muffel) имеет в русском языке следующие значения: «пробирная или муфельная печь <…>. Муфельная проба, испытание дорогих металлов через огонь, относительно дорогих металлов через огонь, относительно чистоты их и количества лигатуры. // Муфель, наглухо закрываемый горшок, в который накладывается фарфор для обжига» (22, с. 362). Как видим, слово муфель связано с такими понятиями, как испытание, обработка. С этими же понятиями соотносится герой в романе. Пандалевский говорит о нем: «Он написал статью о каком-то очень интересном вопросе – и желает подвергнуть ее на суд Дарье Михайловне» (60, с. 205). Рудин, как и барон, собирается написать статью о трагическом значении любви и вынести ее на суд Наталье Ласунской. Барон Муффель оттеняет такой признак Рудина, как его «беспочвенность». Главный герой так говорит о бароне: «Он хороший человек, с добрым сердцем и знающий… но в нем нет характера…» (60, с.233).
Имя светской львицы, знатной и богатой помещицы Дарьи Михайловны Ласунской также отражает ее сущность. Имя Дарья в переводе с древнеперсидского обозначает победительница, повелительница, царица. Действительно, эта женщина «царит» у себя в доме, ее салон – это своего рода двор, что подчеркнуто именем гувернантки-француженки m-ll Boncourt. В отчестве госпожи Ласунской, образованном от имени Михаил, актуализирована сема – покровитель. Известно, что в древнерусском искусстве архангел Михаил «считался покровителем князей и ратной славы» (39, с.371). Героиня жаждет оказать покровительство Рудину. В Ш главе автор-повествователь пишет о ней: «Она гордилась своей находкой и уже заранее думала о том, как она выведет Рудина в свет» (60, с.225), а в IV главе так характеризует Ласунскую: «Судя по рассказам Дарьи Михайловны, можно было подумать, что все замечательные люди последнего двадцатипятилетия только о том и мечтали, как бы повидаться с ней, заслужить ее расположение» (60, с.232). Фамилия героини семантически близка ее имени и отчеству. Она образована от слова ласун, которое имеет следующие значения: «кто ласкается, нежно увивается, сам ища ласки и привета <…>, лакомка» (23, с.238). Дарья Михайловна, действительно, лакома до людей знаменитых: известных сановников, поэтов. Она старается обласкать и такого незаурядного человека, как Рудин. Дарья Михайловна Ласунская – еще один двойник главного героя. Рудин, как и Ласунская, любит быть в центре внимания. Лежнев так определяет положение Рудина в доме Дарьи Михайловны: «<…> но теперь он царит» (60, с.244). Также как и Рудин, героиня далека от родной почвы: пестрый строй речи Ласунской, говорящей по-русски, не вызывает у Рудина никаких эмоций, никакого отклика. Ни Рудин, ни Муффель, ни Ласунская не знают по-настоящему России.
Лежнев – также двойник Рудина потому, что в концовке и эпилоге романа он внутренне сближается с ним и начинает проповедовать то, о чем говорил сам герой в третьей главе. Но в начале произведения Лежнев – антипод и неприятель Рудина, в котором замечаются только «темные стороны». Это противостояние заложено в именах персонажей: Дмитрий – имя по своей природе земное, в имени Михаил подчеркивается небесное начало: это имя Архистратига Небесных Сил. В переводе с древнееврейского языка оно значит кто как Бог. Именно Михайло Михайлыч, как Бог, судит главного героя на протяжении всего романа, в этом его основная функция. Еще М.К.Клеман в целом справедливо подметил резонерскую, объяснительную функцию Лежнева в тексте. «Роль Лежнева в романе, – писал он, – едва прикрытая роль резонера, основная задача которого – появляться повсюду на беговых дрожках после выступлений Рудина и растолковать его поведение»(28, с.83-84). В этом смысле характерна сама «говорящая» фамилия героя – Лежнев, образованная от слова лежать, то есть не действовать в сюжете произведения, находиться в состоянии покоя.
Противопоставлены два героя не только внутренне, но и внешне. Облик Михайло Михайлыча полностью соответствует его имени. «За Михаилами прочно установилось сопоставление их с медведем <…>. Это уравнивание Михаила и косматого зверя делается по признаку неповоротливости, неуклюжести, некоторой растрепанности» (63, с.256) . Ассоциацию с неуклюжим зверем в тексте романа актуализирует и то, что в финали заимствованного имени появляется звукосочетание -ло. Александра Павловна Липина сравнивает Лежнева с мешком. Описывая персонажа, повествователь обращает внимание именно на его неповоротливость, неухоженную внешность: «Сгорбленный, запыленный, с фуражкой на затылке, из под которой беспорядочно торчали косицы желтых волос, он действительно походил на большой мучной мешок» (60, с. 202) .
Если в сюжетных главах Рудин, несмотря на свои недостатки, показан в возвышенно-поэтическом ореоле, то, напротив, Лежнев изображен как деятельный помещик-хозяин, думающий о своих выгодах и нуждах. Тургенев сочувствует этому герою, признает законность его практических интересов, но не скрывает их ограниченности. Желаемой цельности Лежнев, как и Рудин, лишен. Превосходство над собой главного героя признает и сам Лежнев. Это тоже заложено в фамилии персонажа и актуализировано в XII заключительной главе романа. Так, в эпизоде, описывающем разговор Александры Павловны с супругом, встречаем следующие: «<…> Но сознайся, что ты немного увлекся в пользу Рудина, как прежде увлекался против него… Лежачего не бьют…»(60, с.306) . Так слабость (Рудин) оборачивается силой, а сила – слабостью (Лежнев). Не случайно в эпилоге автор разводит этих двух героев, отдавая свои симпатии именно Рудину, а не Лежневу.
Дмитрий Николаевич Рудин – воспитанник философских кружков 30–х годов XIX века, того времени, когда закладывались основы новой русской философии. Рассказ Лежнева о кружке Покорского снова вызывает образ Рудина–оратора, произносящего возвышенные речи о Гегеле, истине, об общечеловеческих идеалах. К кратким афоризмам Рудина можно привести немало параллелей из статей и писем людей круга Станкевича – Белинского. Сама лексика Рудина намекала именно на этих людей. Но, несмотря на это, апофеоз Рудина, по замыслу Тургенева, должен быть не безусловен в глазах читателя. Рудин как личность ниже вдохновляющих его идей, ниже Покорского. Фамилия Покорский образована от глагола покорить. Оба героя покоряют окружающих, но делают это по-разному. Лежнев, рассказывая о Рудине, замечает: «Он всячески старался покорить себе людей, но покорял их во имя общих начал и идей и действительно имел влияние сильное на многих. Правда никто его не любил <…>. Его иго носили… Покорскому все отдавались сами собой» (60, 256). Важно, что сема «покорить кого-либо» заложена в патрониме главного персонажа Николаич. Известно, что имя Николай в переводе с греческого обозначает «покоряющий народ». Рудин не только не покоряет, но и, не выдержав испытания любовью, покоряется сам судьбе.
Фамилия Басистов, которую автор выбрал из ряда других вариантов, образована от слова басистый в значении низкий, толстый, густой по звуку, басовый. В этом слове ощущается зарождающаяся сила и мощь.
Липина, оправдывая свое имя Александра, самоотверженно защищает Рудина от нападок его недоброжелателей. Это не случайно, так как именно она близка к природе. Это самый первый персонаж, с которым сталкивается читатель в романе, причем Тургенев рисует портрет героини на фоне летнего пейзажа. Фамилия ее связана с лексикой природы, с названием дерева, которое являлось символом дворянской усадьбы, исторических корней. Не случайно Лежнев, вспоминая о своей первой влюбленности, рассказывает, как он ходил на свидание именно с липой, обнимал ее как женщину. Так в романе благодаря антропониму сближены два образа: женщины и природы.
Особая роль в обрисовке Рудина выпала на долю Натальи, которая в плане к роману первоначально звалась Машей. Именно в общении с ней, в любовной ситуации наиболее полно раскрывается читателю характер Рудина, его нравственная сущность. В переводе с латинского это имя значит природная, родная. С одной стороны, это близкий героя человек, с другой стороны, в имени Дмитрий заключена не только близость к природе, но и отторжение от нее, беспочвенность.
Таким образом, в именах, отчествах, фамилиях героев романа в концентрированном виде изначально заложена их сущность, семантические составляющие антропонимов постепенно раскрываются на протяжении всего романа, пересекаются, дополняют друг друга. Вокруг главного героя сконцентрированы все остальные персонажи романа, подчеркивая слабые и сильные стороны его характера. Каждое имя значительно для уяснения сущности героя, и все вместе они образуют единое художественное целое.
ЗАКЛЮЧЕНИЕ
Роман «Рудин» был написан в 1855 году в течение двух месяцев. Процесс создания произведения совпал с событиями Крымской войны 1853— 1855 годов.
И. С. Тургенев считал необходимым дать оценку стоявшему у власти господствующему классу. Нужно было ответить на вопрос о том, имеются ли в дворянстве передовые культурные силы, которые могут взять на себя сложную задачу преобразования русской жизни.
Через весь роман проходит противопоставление Рудина дворянскому окружению. Герой романа Тургенева выделяется как человек исключительный, хотя и связанный со своей средой. Выше Рудина во многом оказалась лишь Наталья.
В первых главах романа автор представил второстепенных персонажей. Лежнев, Липин, Волынцев, Басистов — порядочные, культурные люди. Ласунская — избалованная барской жизнью дама. Пигасов, Пандалевский — люди с низким моральным уровнем.
В конце второй главы Ласунская и ее гости узнают, что вместо барона Муффеля в имение приехал Рудин.
Этот человек лет тридцати пяти изменил привычный порядок в доме Ласунской, поразив всех красотой, умом, красноречием. Тургенев показал своего героя мечтателем, живущим высокими интересами, видел в нем человека одаренного.
Рудин интересуется экономикой, сельским хозяйством, философией, по-эзией, глубоко чувствует музыку. Он прекрасный оратор. Писатель приводит примеры «музыки красноречия» Рудина, показывает его в процессе спора.
В образной, поэтичной форме говорит Рудин Наталье о себе, о своей любви.
Герой Тургенева плохо знает деревню. Он жил в столицах и за границей, вращаясь среди дворянской интеллигенции, поэтому язык, жизнь простого народа для него чужды.
В портрете Рудина автор также подчеркивает исключительность. Выделяется его «неправильное, но выразительное и умное лицо», «блеск в быстрых темно-синих глазах», «красиво очерченные губы». Волынцев шепнул Наталье в первый день знакомства с Рудиным: «Какие у него славные глаза!»
Через два с лишним года «глаза, все еще прекрасные, как будто потускнели».
Художественное мастерство Тургенева проявляется и в раскрытии противоречивого характера героя: то он с энтузиазмом воплощает в жизнь свои планы, то мечтает об отдыхе, то призывает «принести личность в жертву общему благу», то просто болтает
Еще один интересный прием писателя — отзывы о нем окружающих.
Образ Лежнева контрастирует с характером Рудина, но он тоже типичный представитель передового дворянства 50-х годов XIX века. Эти герои в романе раскрываются параллельно. Рудин — мечтатель, «лишний человек». Лежнев — хозяин, человек дельный, практик. В конце романа мы видим бесприютность Рудина и счастливую семейную жизнь Лежнева, но симпатии писателя все же на стороне Рудина, потому что «его слова заронили много добрых семян в молодые души».
Роман «Рудин» Тургенев заканчивает лирическим пейзажем в первых изданиях (только в издание 1860 года внесли сцену гибели Рудина на парижских баррикадах).
На самом деле Рудин и Лежнев не удовлетворяли писателя полностью, потому что не отвечали его представлению об общественном деятеле, который был нужен в 50-е годы для разрешения труднейших задач народной жизни.
Рудину противопоставлен и Пегасов, делец, не брезгующий никакими средствами для достижения личных целей.
Роман «Рудин» проникнут лиризмом, оценочным отношением автора к своим героям, которое представляется в форме прямой характеристики, через портрет, через характерную деталь. Посещение Липиной больной крестьянки, например, дается в соответствии с авторской оценкой. Это не барыня-благотворительница, а добрый человек, сочувствующий чужому несчастью. Это показано писателем через такую деталь: «Старуха приподняла голову и потянулась к Александре Павловне.
— Дай, барыня, ручку, — пролепетала она. Александра Павловна не дала ей руки, нагнулась и поцеловала ее в лоб».
Правдивость Тургенева и чувство ответственности, какое он испытывал, решая вопрос о том, какие люди нужны России, помогли ему стать выше личных симпатий. Писатель в лице Рудина создал обобщенный образ передового дворянского интеллигента 50-х годов. Н. Г. Чернышевский говорил о Рудине как о предшественнике и учителе новых людей, которые должны встать во главе исторического движения со свежими силами.
В образе Рудина слились воедино трагическое и комическое. Неудачей кончились его попытки внести изменения в окружающую жизнь: не свершился плач переделать несудоходную реку в судоходную, потерпели фиаско попытки достигнуть личного счастья, слабы его попытки сблизиться с народом. Но он пренебрегал личными благами, личными интересами, всю жизнь подчинил большой идее. Такие люди были исторически необходимы России. И Рудин - не лишний человек, а человек действия.
Внутреннюю жизнь Рудина писатель раскрыл через внешние выражения - словами, поступками, жестами, мимикой и в авторских характеристиках. Но менее удачно раскрыл духовный мир Рудина-оратора, диалектика, врага невежества.
Писатель использовал внутренний монолог для раскрытия психологии Рудина, особенно весомо в эпизоде после объяснения у Авдюхина пруда.
Важным средством отображения действительности, обрисовки характеров Тургенев считал изображение природы. Пейзаж весьма важен в ключевых моментах романа. Всеми пейзажными картинами. Писатель подводил читателя к мысли о единстве человека и природы.
Роман "Рудин" - сложное жанровое образование, несущее в себе свойства как психологического, так и социально-философского и общественно-политического романа. Целостное жанровое единство, одухотворенное гением больного мастера, художника-социолога и художника-психолога, вбирает в себя быт и бытие героев, хронику и исповедь, бытописание и полемику. Объективированное повествование органично сращивается с лирической, почти ритмически организованной прозой, с особыми формами поэтического синтаксис (вплоть до сцен описания-символов). Кажущаяся на первый взгляд "фрагментарность", о чем так настойчиво писали многие тургеневеды дореволюционного к советского времени, в действительности оборачивается строго мотивированной системой эстетического отражения реальности: каждый фрагмент, любая деталь художнически "закольцовывается", "сцепляется", образуя движущуюся панораму жизни, включая судьбы Рудина, Натальи, Лежнева, Баскстова, Марьи Дмитриевны, Александры Павловны, Пигасова и других персонажей. Впервые представленные в "Рудине" плодотворные жанровые "завязки" блистательно разовьются в последующих его романах.
Важным качеством Рудина является его отрешенность от сугубо личных интересов, от обывательского благополучия. Ведь с его знаниями, владением словом он мог бы обеспечить себе карьеру. И не случайно Чернышевскай говорил о Рудине: он - "весь поглощаемый общими интересами" и "живет для своих идей" . И Некрасов видел в Рудине пламенного энтузиаста, преданного общественным интересам; пропагандистом революционна идей и критиком действительности называл Рудина Горький. "Ведь... Рудин, - писал он, -это и Бакунин, и Герцен и отчасти сам Тургенев, а эти люди... недаром прожили свою жизнь и оставили для нас превосходное наследство".
После всего сказанного главный герой тургеневского романа - разночинец, предваряющий последующих героев писателя - Инсарова, Базарова, а также и героев Чернышевского. А его первый роман оказал определяющее влияние на русские социально-психологические произведения этого жанра.
Особенно важна для конкретно-исторической обрисовки образа Рудина его речевая характеристика, которая тщательно выписывается автором. Именно через речевую характеристику сразу создается представление о передовом человеке 30-40-х годов, в молодости активном участнике студенческих кружков, всецело погруженном в мир философских идей и ищущем в нем общих основ для существования и деятельности, человеке, жизнь которого отдается пропаганде этих идей и теоретическим спорам. Тургенев не делает Рудина приверженцем какой-то определенной философской системы и тем достигает большей типизации при изображении русского идеалиста и романтика-мечтателя, преломляющего по-своему идеи немецкой классической философии. Рудин говорит о том, что в частных явлениях необходимо стремиться найти общие начала и что это «есть одно из коренных свойств человеческого ума», что «человеку надо надломить упорный эгоизм своей личности» и принести ее «в жертву общему благу», о том, «что придает вечное значение временной жизни человека», что «наша жизнь быстра и ничтожна; но все великое совершается через людей» и «сознание быть орудием тех высших сил должно заменить человеку все другие радости». Эти и аналогичные высказывания Рудина сразу дают представление, чем значительны были люди его типа для своего времени, почему их речи возбуждали живое внимание. Жадное искание истины, утверждение важности теоретического мышления, необходимости силой мысли проникнуть в коренные основы бытия, найти ответ на вопрос о назначении человека и призыв жить не для удовлетворения корыстных целей, а для осуществления высших предначертаний и общего блага, страстный оптимизм, противопоставляемый бесплодному скептицизму, – все это приподнимало слушателей над их мелочными, каждодневными интересами и заставляло наиболее отзывчивых, в свою очередь, вступать на путь идейных исканий.
Для того, чтобы глубже раскрыть образ человека, для которого главное оружие – слово, причем такое оружие, каким он владеет в совершенстве, Тургенев не столько передает содержание речей Рудина, сколько показывает, как он говорит. Рудин – мастер спора. Он сдержан; слушая противника, он быстро подмечает его логические ошибки и остроумно разит его силой своей логики. Когда противник начинает терять свои позиции, он добивает его язвительной насмешкой и начинает страстно и серьезно развивать свои принципы. Таков Рудин в споре с Пигасовым. Он особенно выигрывает в сравнении с этим претендентом на первое место в обществе. Злящийся и в конце концов грубящий Пигасов оттеняет мастерство, даже изящество в споре Рудина.
Рудин – вдохновенный оратор. Он владеет «музыкой красноречия». Тургенев, используя прием авторской характеристики, очень точно и эмоционально передает, в чем особенность и значительность этого качества. «Обилие мыслей мешало Рудину выражаться точно. Образы сменялись образами: сравнения, то неожиданно смелые, то поразительна верные, возникали за сравнениями. Не самодовольной изысканностью опытного говоруна – вдохновением дышала его нетерпеливая импровизация … Все мысли Рудина казались обращенными в будущее; это придавало им что-то стремительное и молодое … Самый звук его голоса, сосредоточенный и тихий, увеличивал обаяние; казалось, его устами говорило что-то высшее, для него самого неожиданное». Читатель не слышит всей ораторской речи Рудина; какая она была - об этом рассказывает автор. Но отдельные фрагменты этой речи включаются в авторский пересказ ее содержания, и в целом создается яркое впечатление и о ее возвышенности, и поэтичности, и эмоциональной настроенности. Лексика Рудина почти совсем лишена обыденных, бытовых, «просторечных» слов, она насыщена терминологией высокого, философского» плана («желание быть и жить в истине», «деятельное стремление к совершенству, «жажда самоуничижения» и т. д.). Округлые синтаксические конструкции, следуя одна за другой, отдаляют высказывание Рудина от обычного строя живого разговорного языка и придают ему поэтическую ритмичность. Почти каждая фраза несет в себе возвышенный образ, богато включает эпитеты, сравнения, метафоры; « … Овладеть своим самолюбием, как всадник конем», «себялюбивый человек засыхает, словно одинокое, бесплодное дерево», «надо надломить упорный эгоизм своей личности» и т.д.
Однако, показывая духовное превосходство героя над средой, его окружающей, Тургенев дает понять, что у героя есть существенные слабости. В портрете Рудина отмечается жидкий блеск глаз. Когда Рудина попросили поделиться впечатлениями о своей поездке за границу, он не смог это сделать интересно, так как не умел рассказывать. «В описаниях его недоставало красок», – замечает Тургенев. Это указывает на отсутствие наблюдательности над окружающей жизнью. Знаменательно, что Рудин скоро перешел к общим рассуждениям о значении просвещения и науки. Тургенев указывает на некоторые характерные противоречия Рудина, как типического героя своего времени: речи Рудина хотя и звали людей посвятить себя большой цели, но оставались абстрактными, что отражало историческую слабость русской общественной мысли на том ее этапе, когда ответы на животрепещущие вопросы современности искались в идеалистической философии; проповедь жизни во имя человечества, призыв надломить эгоизм своей личности у него сочетается с представлением о себе как об избранной натуре, что было связано с замкнутостью того круга дворянской интеллигенции, где вырабатывались передовые идеи.
В дальнейшем Тургеневым заостряется внимание на противоречиях героя, на том, чем именно он слаб. Рудин остается в доме Ласунской на каком-то неопределенном положении. Он состоит при особе Дарьи Михайловны Ласунской и развлекает ее своими рассуждениями; становится ее доверенным лицом и входит во все мелочи ее дел; предлагает свои планы, которыми она на словах восхищается, но, в действительности, однако, пренебрегает; занимает у нее и соседних помещиков деньги; снисходительно принимает то поклонение, которым его начинают окружать, и в то же время сторонится людей, в которых чувствует к себе критическое отношение. Однако главный порок Рудина в том, что он не умеет от слов перейти к делу, что горячие слова о деле не являются для него непосредственным побуждением к действию, а заменяют само дело, что он пасует перед трудностями жизни. Чтобы уяснить полностью место Рудина в общественной жизни, Тургенев дает его образ в развитии. С этой целью Тургенев вводит рассказ об основных фактах из жизни Рудина до появления его у Ласунских и продолжает его историю после его отъезда. Родившись в небогатой семье, Рудин, однако, никогда не задумывался над тем, чтобы добыть средства к существованию собственным трудом. Сначала легко принимал последние гроши от матери, затем спокойно жил на счет своих более богатых приятелей или бесконечно занимал деньги. Это обстоятельство во многом способствовало развитию практической неумелости и лени. Однако весь свой досуг Рудин отдавал чтению, философским размышлениям, ораторству и теоретическим спорам. Еще в университете он выделяется среди других участников студенческих кружков своими пламенными речами и незаурядной силой философского мышления. Его энтузиазм увлекает. Он приобретает авторитет, его слушают, за ним идут, У Рудина, рождается желание перейти от слов к практическому действию, он пытается устраивать судьбы людей, но эти попытки выступают как «кипенье в действии пустом». Он вмешивался в личные дела окружающих, стремился объяснить им их чувства и поступки, часто хлопотал по мелочам и, в конце концов, не добивался ничего, кроме неприязни к себе, так как действовал без понимания людей в их конкретной жизни.
Поклонение молодежи и отсутствие выхода в широкую сферу общественной деятельности развивали у Рудина мелочные стороны характера: непомерное самолюбие, тщеславие, высокомерие. Таким образом, в Рудине, в пору его юности, уже складываются те противоречия, которые ярко выступают в Рудине зрелом и раскрываются в полной мере во время пребывания героя в доме Ласунскои. Однако все-таки характер предстает в развитии, так как не все в нем идентично в две поры жизни героя. Когда Рудни появляется у Ласунских, он человек, уже значительно потрепанный невзгодами жизни. Необеспеченность, отсутствие собственного уютного угла, неощутимость результатов горячей пропаганды и хлопотливых попыток деятельности накладывают отпечаток на весь его облик. Он не изменил своим верованиям, он еще способен загораться и искренне и прекрасно говорить о высших началах жизни, но порывы энтузиазма сменяются упадком душевных сил, и иной раз веет усталостью от всего его облика. Это подчеркнуто деталями портрета. Если о молодом Рудине сказано: «Красивый и статный малый», то о Рудине в гостиной Ласунской говорится, что он человек «высокого роста», но «несколько сутуловатый», блеск глаз определяется эпитетом «жидкий», и «платье на нем было не ново и узко, словно он из него вырос». Это также подчеркивается чередованием сцен в течение первых дней пребывания Рудина у Ласунских. Картина, в которой Рудин напоминает «молодого Демосфена перед шумящим морем», образ которого встает в рассказе Лежнева, сменяется описанием Рудина разочарованного, жалующегося на отсутствие поддержки, мечтающего об отдыхе. Но на этом этапе своей жизни Рудин еще не настолько глубок в своем разочаровании, чтобы забыть о фразе. Ему еще нужно представить свои переживания в красивой одежде, чтобы возбудить сочувствие молодого сердца, духовно овладеть им. «Видите вы эту яблоню; она сломилась от тяжести и множества своих собственных плодов. Верная эмблема гения»,- говорит он Наталье.
Месяцы, проведенные под кровлей аристократки Ласунской, сказались для Рудина еще одним большим жизненным уроком. История его отношений к Наталье заставила Рудина глубже заглянуть в самого себя, сурово осудить свои слабости, задуматься над дальнейшими путями своей жизни. «Я оста-юсь одинок на земле для того, чтобы предаться, как вы сказали мне сегодня поутру с жестокой усмешкой, другим, более свойственным мне занятиям. Увы! если б я мог действительно предаться этим занятиям, победить, наконец, свою лень … Но нет, я останусь тем же «неоконченным существом», каким был до сих пор … Первое препятствие – и я весь рассыпался … Я не стою того, чтобы вы для меня отторглись от вашей сферы … А впрочем, все это, может быть, к лучшему. Из этого испытания я, может быть, выйду чище и сильней», – пишет Рудин.
Его мировоззрение сложилось под влиянием философских кружков 30-ых годов 19 века. Рудин видит смысл своей жизни в служении высоким идеа-лам. Этот герой – великолепный оратор, он способен вести за собой, зажигать сердца людей. Но автор постоянно проверяет Рудина «на прочность», на жизнеспособность. Герой этих проверок не выдерживает. Выясняется, что Рудин способен только говорить, реализовать на деле свои мысли и идеалы он не может. Герой не знает реальной жизни, не может оценить обстоятельства и свои силы. Поэтому и он оказывается «не у дел».
Евгений Васильевич Базаров выбивается из этого стройного ряда героев. Он не дворянин, а разночинец. Ему пришлось, в отличие от всех предыдущих героев, бороться за свою жизнь, за свое образование. Базаров прекрасно знает реальность, бытовую сторону жизни. Он имеет свою «идею» и осуществляет ее, как может. Кроме того, безусловно, Базаров – очень мощный в интеллектуальном плане человек, он обладает большими возможностями. Но дело в том, что сама идея, которой служит герой, ошибочна и губительна. Тургенев показывает, что невозможно все разрушить, ничего не построив взамен. Кроме того, этот герой, как и все другие «лишние люди», не живет жизнью сердца. Он отдает весь свой потенциал на умственную деятельность.
Но человек – существо эмоциональное, существо, имеющее душу. Если человек умеет любить, то есть большая вероятность, что он будет счастлив. Ни один герой из галереи «лишних людей» не счастлив в любви. Это о многом говорит. Все они боятся любить, боятся или не могут примириться с окружающей действительностью. Все это очень печально, потому что делает этих людей несчастными. Пропадают зря огромные душевные силы этих героев, их интеллектуальный потенциал. О нежизнеспособности «лишних людей» говорит то, что часто они безвременно умирают (Печорин, Базаров) или прозябают, растрачивая себя впустую (Бельтов, Рудин). Лишь Пушкин дает своему герою надежду на возрождение. И это вселяет оптимизм. Значит есть выход, есть путь к спасению.
Тема «лишнего человека» в русской литературе первой половины XIX в., в том числе и в творчестве И. С. Тургенева, в настоящее время исследована достаточно основательно. «Лишние люди» от Онегина до Рудина давно перестали быть лишними в нашем сознании; напротив, в них и для читателей и для литературоведов наибольшее значение теперь имеют их несомненные достоинства, такие как всесторонняя образованность, чувство интеллектуального и нравственного превосходства над окружающей средой, самокритичность, желание быть полезными в своем отечестве, сознание трагической несостоятельности собственной судьбы. Большое значение имеет и попытка ученых определить причины духовного кризиса «лишних людей», свойственных им скептицизма и разлада между словом и делом. По общему мнению, главной из них является общественная ситуация, господствующая в России до середины XIX в. К числу этих причин, на наш взгляд, следует также отнести и пребывание большинства «лишних людей» в Германии, всестороннее усвоение ими немецкой культуры, прежде всего немецкой философии, питавшей русскую философскую мысль в течение всего XIX в.
Немецкой культуре, без сомнения, принадлежит одно из первых мест среди факторов, повлиявших на становление личности русского писателя. П. В. Анненков в «Литературных воспоминаниях» приводит следующие слова Н. И. Греча, сказанные им в 1840 г.: «Не Франция, а Германия сделалась теперь рассадником извращенных идей и анархии в головах. Нашей молодежи следовало бы запрещать ездить не во Францию, а в Германию, куда ее еще нарочно посылают учиться. Французские журналисты и разные революционные фантазеры - невинные ребята в сравнении с немецкими, их книгами и брошюрами» (4, с. 175). К судьбе и творчеству Тургенева, к судьбам многих других образованных русских людей того времени слова Греча имеют самое прямое отношение. Немецкая философия и наука, немецкая литература и музыка притягивали к себе мыслящих русских дворян, прогрессивную разночинную интеллигенцию, что запечатлела русская литература XIX в. «Он из Германии туманной привез учености плоды...» - эти слова А. С. Пушкина, сказанные им о Ленском, герое романа «Евгений Онегин», являются ключевыми для характеристики русской дворянской интеллигенции первой половины XIX в., определяющими ее трагическую судьбу (50, с. 33).
Учитель-немец в детские годы, пребывание в пансионах Вейденгаммера и Краузе, знание немецкого языка, Московский и Петербургский университеты, где возникли интерес И. С. Тургенева к немецкой философии, а затем и потребность в получении специального философского образования, заставившая его отправиться в Берлин, - вот неполный перечень причин, определивших то большое место, которое заняли в жизни и творчестве писателя Германия и ее культура. Нырнув в «немецкое море», а затем вынырнув из его волн, он, по его признанию, «очутился “западником” и остался им навсегда» (59, т. 11, с. 8). Настоящая дружба Тургенева с М. Бакуниным, Т. Грановским, Н. Станкевичем началась в Берлине. Посещая салон Е. Фроловой, Тургенев и его друзья имели возможность познакомиться с А. фон Гумбольдтом, Ф. Мендельсоном-Бартольди, Беттиной фон Ар-ним, Генриеттой фон Зольмер, Варнгагеном фон Энзе и другими представителями немецкой культуры 183040-х гг. Со временем его связи с Германией и ее культурой становятся по-настоящему глубокими и многосторонними. Германия, в сущности, стала его второй Родиной, в чем он признавался и сам. «Я слишком многим обязан Германии, чтобы не любить и не чтить ее как мое второе отечество», - писал он на склоне лет (59, т. 10, с. 351). «Он был необыкновенно хорошо знаком со всем, что составляет духовное достояние Германии, - писал о Тургеневе П. Д. Боборыкин, - прекрасно говорил по-немецки, и из всех мне известных писателей он только овладел всесторонне знакомством с немецкой образованностью... в Тургеневе искреннее признание всех достоинств немецкой нации делало его не только беспристрастным, но и безусловным сторонником немцев во всем, чем они выше нас.
Каких-нибудь выходок в русском вкусе насчет “немчуры”, вероятно, никто от него не слышал» (12, с. 354). Живя в Германии, общаясь с деятелями ее культуры, ее народом, Тургенев, вольно или невольно, сравнивал ее со своей Родиной, внимательно присматриваясь к тому, что происходило в России, к ее насущным потребностям.
Близкий кругу Станкевича, который был одним из первых распространителей Гегеля в России, Тургенев хорошо знал жизнь и настроение русских людей, устремлявшихся за истиной в Германию. Герой очерка «Гамлет Щигровского уезда» «слушал немецких профессоров и читал немецкие книги на самом месте рождения их» (58, т. 3, с. 263). Но знания, полученные им в Германии, остались нереализованными. Вернувшись на Родину, Василий Васильевич, как и многие другие русские образованные люди, осознает глубокую пропасть между немецким идеализмом и русской действительностью, с которой он сталкивался повседневно. Сатирические образы помещиков и чиновников, созданные Тургеневым в очерке, повествование Василия Васильевича о своей жизни дают основание утверждать, что Тургенев был согласен с выводами своего героя. «Посудите сами, какую, ну, какую, скажите на милость, какую пользу мог я извлечь из энциклопедии Гегеля? Что общего, скажите, между этой энциклопедией и русской жизнью? И как прикажете применить ее в нашем быту, да не ее одну, энциклопедию, а вообще немецкую философию... скажу более - науку?» (58, т. 3, с. 260) - истинное страдание и горечь чувствуются в этом суждении героя очерка, которое, без сомнения, разделял его автор. Вопросы, которые обращает герой к рассказчику, были актуальны для Тургенева, как и многих других передовых русских людей, на протяжении всего XIX в.
Не повесть «Переписка», а очерк «Гамлет Щигровского уезда» является прелюдией к роману И. С. Тургенева «Рудин». Образ «лишнего человека», намеченный в нем, раскрывается в «Рудине» на богатом жизненном материале, приобретает большую убедительность и эстетическую значимость. И повести 50-х гг., следующие за «Гамлетом Щигровского уезда», и роман «Рудин» так или иначе развивают тему Германии. Свою жизненную катастрофу герой повести «Переписка» переживает в Дрездене, где и умирает. Герой повести «Яков Пасынков» воспитывался в частном пансионе немца Винтеркеллера, прекрасно знал немецкий язык, был поклонником поэзии Шиллера и музыки Шуберта. Чтение трагедии Гёте «Фауст», пробудившее воспоминание о пребывании в Германии, о молодости, заставили героя повести «Фауст» оглянуться на свою прошедшую жизнь и задуматься о ее назначении. Жизненную конкретность и полноту образ Германии, несомненно, обретает в повести «Ася», о чем уже написана не одна статья. Однако наиболее ярко все последствия образования, полученного в Германии, показаны в романе «Рудин». Образ Германии возникает в романе уже в сцене первого появления Дмитрия Рудина в доме Ласунских: «Рудин поглядел в темный сад - и обернулся. - Эта музыка и эта ночь, - заговорил он, - напомнили мне мое студенческое время в Германии: наши сходки, наши серенады...
- А вы были в Германии? - спросила Дарья Михайловна.
- Я провел год в Гейдельберге и около года в Берлине.
- И одевались студентом? Говорят, они там как-то особенно одеваются.
- В Гейдельберге я носил большие сапоги со шпорами и венгерку со шнурками и волосы отрастил до самых плеч... в Берлине студенты одеваются, как все люди» (60, с. 229). Знание, понимание немецкой поэзии, музыки, философии чувствуется во всех речах Рудина, его беседах с действующими лицами романа. Он, по словам Тургенева, «был весь погружен в германскую поэзию, в германский романтический и философский мир...» (60, с. 249). О том, что влияние немецкой культуры на Рудина было глубоким, свидетельствует то огромное впечатление, которое производили его знания немецкой философии и литературы на Наталью Ласунскую: «Какие сладкие мгновения переживала Наталья, когда, бывало, в саду, на скамейке, в легкой, сквозной тени ясеня, Рудин начнет читать ей гетевского “Фауста”, Гофмана, или “Письма” Беттины, или Новалиса, беспрестанно останавливаясь и толкуя то, что ей казалось темным!» (60, с. 249). Чувство восторга испытывала Наталья, слушая Рудина, и «дивные образы, новые, светлые мысли так и лились звенящими струями ей в душу» (60, с. 249). Присущее Рудину знание философии Гегеля, его блестящее владение диалектическим методом отмечают многие исследователи романа Тургенева. Но Рудин не менее блестяще знал и понимал творчество Гёте, эстетику великого немецкого писателя, тесно связанную с его естественнонаучными воззрениями. Выслушав ответ Натальи на его вопрос, любит ли она стихи, Рудин высказывает мысль о том, что истинная красота заключается в окружающей человека природе. «Поэзия - язык богов, - говорил Рудин. - Я сам люблю стихи. Но не в одних стихах поэзия: она разлита везде, она вокруг нас... Взгляните на эти деревья, на это небо - отовсюду веет красотою и жизнью, а где красота и жизнь, там и поэзия» (60, с. 241). Это высказывание Рудина является отражением эстетических взглядов прежде всего автора романа. Тургенев искал прекрасное в природе, стремился понять ее смысл. Однако мысль Рудина о том, что природа – источник прекрасного в жизни и искусстве, свидетельствует о несомненном знании им прозаического стихотворения Гёте «Природа». Тургенев хорошо знал стихотворение Гёте, вспоминал о нем в письмах; отталкиваясь от него, он написал и собственное стихотворение в прозе «Природа». Природа, писал Гёте, «вечно строит и вечно разрушает; и мастерская ее неприступна. Она вся живет в детях. А сама мать - где она? Она величайшая художница, от простейшей материи поднимающаяся до самых резких контрастов; без всякого видимого напряжения - до величайшего совершенства, до полнейшей точности; и все под покровом какой-то мягкости» (20, с. 488). Творящий художник в момент творческого вдохновения, по мысли Гёте, уподобляется природе. Он творит так, как творит природа. Эту мысль Гёте позднее воплотил в образах Матерей в трагедии «Фауст». Эту же мысль Тургенев развивает в письме к Грановскому в мае 1840 г., в котором он делится впечатлениями от поездки в Италию: «Целый мир, мне не знакомый, мир художества - хлынул мне в душу - но сколько прекрасного и великого ускользнуло от моих взоров, как еще я нелепо понимал изящное! …я начинал находить наслажденья в художестве до тех пор мне неизвестные» (59, с. 154).
Проблемы эстетические занимали Рудина не менее, чем философские, в чем еще раз проявляется его связь с немецкой культурой. Как известно, это было особенностью немецкой философской мысли в ХУШ-Х1Х вв. Делясь с Натальей Ласунской своими планами, он сообщает ей о работе над большой статьей «о трагическом в жизни и искусстве», которую он намеревался закончить будущей зимой. Рудин сознавал драму своей жизни, трагическую безысходность своего существования.
«Ярко выраженная просветительская тенденция, идущая от Белинского, - утверждает П. Г. Пустовойт, - наиболее явственно обнаружилась в романе “Отцы и дети”» (49, с. 136). Но эта тенденция присутствует и в романе «Рудин». В просвещении, в пропаганде полученных им в Германии знаний видит свое назначение Дмитрий Рудин. Как настоящий оратор, воспитанный в кружке Покорского, он увлекает своими речами почти всех окружающих его в имении Ласунских, но более всего Басистова и Наталью: «Рудин владел едва ли не высшей тайной - музыкой красноречия. Он умел, ударяя по одним струнам сердец, заставлять смутно звенеть и дрожать все другие. Иной слушатель, пожалуй, и не понимал в точности, о чем шла речь, но грудь его высоко поднималась, какие-то завесы разверзались перед его глазами, что-то лучезарное загоралось впереди» (60, с. 229). Уже первая речь Рудина в доме Ласунских производит огромное впечатление: «Все столпились в кружок около него, но больше всех были поражены Басистов и Наталья. У Басистова чуть дыханье не захватило; он сидел все время с раскрытым ртом и выпученными глазами, - и слушал, слушал, как отроду не слушал никого, а у Натальи лицо покрылось алой краской, и взор ее, неподвижно устремленный на Рудина, и потемнел и заблистал...» (60, с. 225). Рудин, в отличие от «лишних людей» повестей 1850-х гг., стремился как истинный просветитель полученные им знания реализовать на практике, чему не суждено было сбыться. Благородная миссия просветителя, которую пытался исполнить Рудин, привела его в конце романа на парижские баррикады, где он и погибает. Глубокое усвоение немецкой культуры, отрыв от родной почвы, вся атмосфера общественной жизни России в первой половине XIX в. становятся главными причинами разлада, происходящего в душевном мире героев Тургенева 1840-50-х гг., их подлинной трагедии, которая обрекла их на бессмысленное существование, сделала их «лишними», бесполезными людьми в своем отечестве. Впервые эту мысль со всей определенностью высказал герой очерка «Гамлет Щигровского уезда»: «Хотя в судьбе моей нет ничего трагического, но я, признаюсь, изведал нечто в этом роде. Я узнал ядовитые восторги холодного отчаяния, я испытал, как сладко в течение целого утра, не торопясь и лежа в своей постели, проклинать день и час своего рождения...» (58, т. 3, с. 272). Немецкая культура обостряла трагическое чувство «лишних людей» и вместе с тем усиливала их желание осуществить свои идеалы.
Духовная свобода, способность к самостоятельной критической оценке окружающей жизни, развитые под влиянием немецкой философской мысли, способствовали формированию типа «лишнего человека». Сохраняя веру в идеалы своей юности, в основные постулаты философских систем, усвоенных ими в Германии, а также в русских университетах, «лишние люди» постепенно закладывали «тот фундамент, на котором далее строилась русская культура» (27, с. 134). «Пламенные речи передовой дворянской интеллигенции 30-40-х годов в защиту знания и просвещения, - справедливо замечает В. Тихомиров, - способствовали подготовке нового, разночинско-демократического этапа освободительного движения. Поэтому не случайно ревностным сторонником идей Рудина в романе является разночинец Басистов» (57, с. 17). В конце романа «Рудин», отдавая дань памяти Рудина, Басистов говорит о нем: «Этот человек не только умел потрясти тебя, но с места тебя сдвигал, он не давал тебе останавливаться, он до основания переворачивал, зажигал тебя!» (49, с. 304).
В романе «Рудин» тема лишнего человека приобретает два значения. С одной стороны, ненужность этого человека показывается, как неумение и нежелание действовать, следовать собственным идеям. Он не принят был людьми из-за разлада мыслей и дела, из-за холодности и неспособности участвовать в жизни других людей, не прибегая к абстрактным размышлениям и выводам. Однако описание последующей жизни Рудина по-иному может трактовать этот образ. Он остаётся верен своему бесприютному образу жизни, он в какой-то мере становится верен своим идеям. И здесь появляется другой мотив отчуждения его других людей. Это не способность принять высокие идеалы, жить вместе с ними изо дня в день. Тут рождается трагическая ситуация, в которой светлые мысли и убеждения погибают под напором действительности, которая диктует совсем другие правила. Подобное раздвоение появляется в теме лишнего человека после того, как он помещается в общественный контекст. Несмотря на его отчуждение, лишний человек и окружающее его общество находятся в определённой взаимосвязи, то налаживая общения, то причиняя друг другу вред.
Таким образом, на основе работы мы можем сделать определенные выводы. Позиция автора в романе «Рудин» сложна и неоднозначна и отражается во многих аспектах произведения. Это и выбор заглавия, выбор имен главных героев, авторские характеристики, описание действующих лиц, их судьбы и характеры, пейзажные зарисовки.
Тургенев не дает нам явных ответов, он задает вопросы своему читателю, предлагая ему поразмышлять самому. Эта кажущаяся неопределенность, за которой скрывается философское отношение автора к описываемым характерам и судьбам, предоставляет читателю право самому делать (или не делать) выводы, и весь роман воспринимается как материал для размышлений.
СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ:
1. Абрамович Г. Л. Введение в литературоведение: Учебник для студ. высш. пед. институтов по специальности № 2101 «Русский язык и литература» / Г.Л. Абрамович; М., «Просвещение», 1979 - 7е изд., испр. и доп. – с. 353.
2. Аверинцев С.С. Николай // Мифологический словарь. М., 1991. С. 398.
3. Аднан Салим «Тургенев-художник, мыслитель»,М.,1983. – с.225.
4. Анненков П. В. Литературные воспоминания. М.: Правда, 1989. 683 с.
5. Аюпов С.М. Эволюция тургеневского романа 1856 – 1862 гг. Казань, 2001. С. 34.
6. Баевский В. Рудин И.С. Тургенева. К вопросу о жанре. // Вопросы о литературе. 1952. №2. С. 134-138.
7. Батюто А.И. Творчество И.С. Тургенева и критико-эстетическая мысль его времени. Л., 1990. 340 с.
8. Батюто А.И. Тургенев-романист. Л.: Наука, 1972.
9. Бахтин М. М. Эстетика словесного творчества. М., 1976.
10. Белякова Е.Н. Как написать и подготовить к защите выпускную квалификационную работу по литературе: методические рекомендации для специальности 021700 (031001. 65) / Е. Н. Белякова; Кострома, КГУ им. Н. А. Некрасова, 2008 – с. 30.
11. Бем А.Л. Мысли о Тургеневе. // Бем А.Л. Письма о литературе. Прага, 1996. С.123-127.
12. Боборыкин П. Д. Воспоминания: в 2 т. Т. 2. М.: Худ. лит., 1965. 670 с.
13. Бялый Г. Первый роман Тургенева. // Тургенев И.С. Рудин: Роман. М.: Дет. лит., 1990. С. 5-21.
14. Бялый Г.А. Русский реализм. От Тургенева к Чехову. Л.: «Советский писатель», 1990. С. 147.
15. Виноградов В.В.. Избранные труды. О языке художественной прозы. М.: Наука, 1980. — 360 с.
16. Виноградов В.В. Стиль Пушкина. М.: Гослитиздат, 1941. —620 с.
17. Выготский Л.С. Психология искусства. М., 1968.
18. Гальперин И.Р. Текст как объект лингвистического исследования. — М., 1981.
19. Гершензон М. Мечта и мысль И.С. Тургенева. М., 1919. 170 с.
20. Гёте И. В. Природа / пер. Н. Ман // Гёте И. В. Избр. М.: Гос. изд-во детской лит. Министерства просвещения РСФСР, 1963. 312 с.
21. Грузинский А.Е. И.С.Тургенев (Личность и творчество), М.,1972.
22. Даль В. И. Толковый словарь живого великорусского языка: В 4-х т. М., 1991. Т. 3. С. 15.
23. Даль В. И. Толковый словарь живого великорусского языка: В 4-х т. М., 1991. Т. 4. С. 108.
24. Данилевский Р. Ю., Тиме Г. А. Германия в повестях «Ася» и «Вешние воды» // Тургенев И. С. Вопросы биографии и творчества. Л.: Наука, 1982. С. 80-95.
25. Дружинин А.В. Повести и рассказы г. Тургенева // Библиотека для чтения. М., 1857. Т. 43.
26. Жук А.А. Русская проза второй половины XIX века. М. «Просвещение», 1981, с.54.
27. Кантор В. Иван Тургенев: Россия сквозь «магический кристалл» Германии // Вопр. литературы. 1996. № 1. С. 121-158.
28. Клеман М. И. С. Тургенев. Очерк жизни и творчества. Л., 1936. С. 83-84.
29. Кожина Н.А. Заглавие художественного произведения: Структура, функции, типология (на материале русской прозы XIX—XX вв.). Автореф. дис. канд. филол. наук. — М, 1986. — С. 5.
30. Критика 70-х гг. XIX века / Сост., вступит. ст., преамбулы и примеч. С. Ф. Дмитренко.-- М.: ООО "Издательство "Олимп"": "Издательство "АСТ", 2002.
31. Кроо К. Интертекстуальная поэтика романа И.С. Тургенева «Рудин». СПб., 2008. – 247 с.
32. Крошнева М.Е. Теория литературы: Учебное пособие. Ульяновск: УлГТУ, 2007. 388 с.
33. Кухаренко В.А. Интерпретация текста. – Л., 1979.
34. Лаврецкий А. "Лишние люди" // Литературная энциклопедия: В 11 т. — [М.], 1929—1939.Т. 6. — М.: ОГИЗ РСФСР, гос. словарно-энцикл. изд-во "Сов. Эн-цикл.",1932. — Стб. 514—540.
35. Лебедев Ю.В. Жизнь замечательных людей. Тургенев. М: Молодая гвардия, 1990. — 608с.
36. Лебедев Ю.В. Литература. 10 класс. Учебник в 2 ч. – 14-е изд. – М.: 2012.
37. Лотман Ю.М. Избранные статьи. Т. 1. - Таллинн, 1992.
38. Маркович В.М. И.С. Тургенев и русский реалистический роман XIX века. Л.: Изд-во ЛГУ, 1982. С. 192.
39. Мифологический Словарь. Гл. ред. Е.М. Мелетинский. Москва, «Советская Энциклопедия», 1991г. —736 с
40. Монахова О.П., Малхазова М.В. Русская литература XIX века. В 3 ч. Часть 1. — М.: Марк, 1995.
41. Мурзак И.И. Лишний человек. // Введение в литературоведение: Учебник для вузов. М.: Оникс, 2007. С. 105-107.
42. Николина Н.А. Филологический анализ текста: Учеб. пособие для студ. высш. пед. учеб. заведений. — М.: Издательский центр «Академия», 2003.,с.195
43. Одинцов В.В. Стилистика текста. – М.: Наука, 1980.
44. Петров С.М. И.С. Тургенев. Творческий путь; с.344-345.
45. Петров С.М., Трофимов И.Т. Творчество И.С. Тургенева Сборник статей: Пособие для учителя. М.: Учпедгиз, 1959. — 576 с.
46. Петровский Н.А. Словарь русских личных имен. М., 2000. С. 416.
47. Писарев Д.И. Базаров. // Литературная критика в 3-х тт. Т. 1. Статьи 1859-1864 гг. Л.: Художественная литература, 1981. — 384 с.
48. Поспелов Г.Н. Введение в литературоведение: учеб. для фил. спец. ун-тов / Г. Н. Поспелов, А.А. Николаев, И.Ф. Волков, В.Е. Хализев и др.; Под ред. Г.Н. Поспелова. – 2е изд., доп. – М., «Высшая школа», 1983. – с. 327.
49. Пустовойт П. Г. И. С. Тургенев - художник слова. М.: Изд-во МГУ, 1987. 302 с.
50. Пушкин А.С. Полное собрание сочинений : в 19 т. М., 1994 – 1997. Т. 6.
51. Славкин В.В. Большая литературная энциклопедия / Научн. ред. В. В. Славкин – канд. фил.наук, доцент (МГУ им. М. В. Ломоносова); В.Е. Красовский, А.В. Леденев, В.П. Ситников, В.В. Быкова, Н.Г. Быкова - М: Филологическое общество «СЛО-ВО»,Олма- Пресс Образование, 2005 – с. 848.
52. Словарь русского языка: В 4-х т. / АН СССР, Ин-т рус. яз.; Под ред. А. П. Евгеньевой. – М.: Русский язык, 1981. Т.3.
53. Суперанская А.В. Имя через века и страны. М., 1990.
54. Тамарченко Н.Д. Система персонажей//Литературоведческие термины: Материалы к словарю. – Коломна, 1997.
55. Тахо-Годи А.А. Деметра // Мифологический словарь. М., 1991. С. 181.
56. Творчество Тургенева: сборник статей. М.: Наука, 1996. 216 с.
57. Тихомиров В. Н. Тургенев и просветительство. Киев: Вища школа, 1984. 120 с.
58. Тургенев И. С. Полн. собр. соч. и писем: в 30 т. Соч.: в 12 т. М.: Наука, 1983. 527 с.
59. Тургенев И. С. Полн. собр. соч. и писем: в 30 т. Письма: в 18 т. Т. 1. М.: Наука, 1982. 607 с.
60. Тургенев И.С. Рудин // Полное собрание сочинений и писем : в 30 т. М. : Наука, 1987 – 1990. Т. 5. С. 197 – 325.
61. Тынянов Ю.Н. Литературный факт. / Сост.О.И.Новиковой. - М.: Высшая школа, 1993.
62. Ушаков Д.Н. Большой толковый словарь современного русского языка: 180 000 слов и словосочетаний / Д. Н. Ушаков; М., ООО «Альта – Принт», 2006. – с. 1239.
63. Флоренский П. Имена. Кострома, 1993.
64. Хализев В.Е. Теория литературы: учебник для высш. учеб. заведений. / В.Е. Хализев; М., «Высшая школа», 2002. – с. 440.
65. Чернец Л.В. Введение в литературоведение: Учеб.пособие. / Л.В.Чернец; М., «Высшая школа», 2004. – с.680.
66. Чернышевский Н. Г. Избранные эстетические произведения. М.: Ис-кусство, 1978. 559 с.
67. Чичерин А.В. Тургенев и его стиль. // Чичерин А.В. Ритм образа. М., 1980. С.26-52.
68. Чудаков А.П. Тургенев: Повествование – предметный мир – герой – сюжет. // Чудаков А.П. Слово – вещь – мир. М., 1992. С. 205-229.
69. Шаталов С.Е. Художественный мир И.С. Тургенева; с. 71.
70. Эйхенбаум Б. М. Литературная позиция Лермонтова. // М. Ю. Лермонтов / АН СССР. Ин-т рус. лит. (Пушкин. Дом). — М.: Изд-во АН СССР, 1941. — Кн. I. — с. 3—82. — (Лит. наследство; Т. 43/44).
Интернет-источники:
Аюпова С.Б. «Ономапоэтика романа И. С. Тургенева «Рудин» (Дмитрий Рудин в системе других героев)» Режим доступа: http://www.vevivi.ru/best/Onomapoyetika-romana-I-S-Turgeneva-Rudin-Dmitrii-Rudin-v-sisteme-drugikh-geroev-ref40901.html
Литературная позиция автора в романе И.С. Тургенева «Рудин»