Туманы Блока

Слово “туман” характерно для всей поэзии Блока. Его Незнакомка проходит, “дыша духами и туманами”. Неведомый голос зовёт поэта “сквозь лазоревый туман”. Блоковский туман равно сопряжён с радостью, как и с бедой... “Встану я в утро туманное”, — говорит поэт о миге, когда с ветром и солнцем входит “подруга желанная”. “В грозном утреннем тумане” бьют часы, предвещая погибель нечестивому Дон Жуану...

Поэт ищет свою Русь, но её заволокло мглою. Она “за туманной рекою”. “Сонное марево” сгустилось над его отчизной, и кружит над ней коршун.

“Нечто” и “туманна даль”, над которыми подшучивал “золотой век”, Серебряный век принимает как свой главный символ.

Символ “неисчерпаем и беспределен в своём значении, многомыслен и всегда тёмен в последней глубине”, — писал Вячеслав Иванов.

Трудно найти символ более символичный, чем туман. Туман становится строительным материалом культуры Серебряного века. В тумане таятся призраки и бесчисленные двойники. В нём являются и тают видения, снятся друг другу зеркала. В тумане звенит одинокая чеховская струна.

Туманные лики скользят на картинах Борисова-Мусатова и светятся в музыке Скрябина.

“Туман” — любимое словечко эпохи. С его помощью так легко высказать нечто неопределённое и таинственное. (Само слово “мистика” имеет в своём корне “mist” — туман.) “Мне сейчас весело и туманно”, — пишет Блок. Андрей Белый говорит о Вячеславе Иванове: “сеявший туманы смешений”. Зинаида Гиппиус писала, что Блок и Белый, беседуя, “уходили в туман”. Словом “туман” она определяет поэзию Блока. Владимир Соловьёв пародирует язык символистов так:

Но волнистый туман,

Но туман волнистый…

Туманы были не только формой мистического переживания. В “тумане смешений” поэты Серебряного века теряли границу между добром и злом, Прекрасной Дамой и девицей из ресторана. Брюсовская ладья свободно правит свой путь. Её кормщика не волнует противостояние тьмы и света. Его радует смешение: “И Господа, и дьявола хочу прославить я”.

“Это был Рим эпохи упадка, — говорит Елизавета Кузьмина-Караваева. — Мы не жили, мы созерцали всё самое утончённое, что было в жизни. Мы не боялись никаких слов, мы были в области духа циничны и нецеломудренны, в жизни были вялы и бездейственны. Обо всём говорилось с одинаковым знанием, с одинаковой возможностью… довести всё до парадокса, обострить и уничтожить, соединить Христа с Дионисом”. Туманы языка обволакивали туманы мысли. “Клубясь туманами стиха”, проходил сквозь эпоху Блок, певучий, таинственный, загадочный...

Блоковские туманы, как и вся туманная атмосфера времени, рождена не только мистическим мировоззрением творцов. Туманы были реальностью повседневной жизни каждого петербуржца. Кузьмина-Караваева рассказывает, как она, покинув южное солнце, впервые встретила зиму в Петербурге. “На улицах рыжий туман. Падает рыжий снег. Никогда, никогда нет солнца. Крышка неба совсем надвинулась на этот город-гроб”. Город-гроб явно пришёл из Достоевского.

Достоевский и бесноватый

Город в свой уходил туман.

Так видит в те же годы Петербург Ахматова. Очень скоро Мандельштам напишет:

Мы в каждом вздохе смертный

воздух пьём,

И каждый час нам — смертная

година.

Этот город-призрак материализовался из болотных туманов и обречён однажды в них вернуться...

Поскольку реальные петербургские туманы “дети страшных лет” воспринимают мистически, им дано и противоположное — воспринимать как реальность самую отвлечённую мистику. Понятен им образ Тумана-Хаоса, хтонической силы, которая держит в плену Царевну — Мировую Душу. Затонувший град Китеж — любимый ими миф.

Время века — Ante lucem. Царит предрассветная мгла. Вот-вот падёт туманная завеса. Что скрыто за ней?

Когда вселенская стужа и вселенская вьюга сметут блоковские туманы, он явственно услышит железную поступь Двенадцати... Но за вьюгой, как прежде за туманом, ему по-прежнему будет мерещиться светлый призрак Вечного Жениха.