ФРАЗООБРАЗОВАТЕЛЬНЫЕ ПРОЦЕССЫ И ТИПОЛОГИЯ РУССКОГО ФРАЗООБРАЗОВАНИЯ (ДИАХРОНИЧЕСКИЙ АСПЕКТ ФРАЗООБРАЗОВАНИЯ)

Реферат

ФРАЗООБРАЗОВАТЕЛЬНЫЕ ПРОЦЕССЫ И ТИПОЛОГИЯ РУССКОГО ФРАЗООБРАЗОВАНИЯ (ДИАХРОНИЧЕСКИЙ АСПЕКТ ФРАЗООБРАЗОВАНИЯ)

Содержание

1. ИЗ ИСТОРИИ ИЗУЧЕНИЯ РУССКОГО ФРАЗООБРАЗОВАНИЯ

2. ФРАЗООБРАЗОВАТЕЛЬНЫЕ ПРОЦЕССЫ И СВЯЗАННЫЕ С НИМИ ПОНЯТИЯ

3. ВЫЯВЛЕНИЕ ДЕРИВАЦИОННОЙ БАЗЫ И ТИПЫ ДЕРИВАЦИОННЫХ БАЗ В РУССКОЙ ФРАЗЕОЛОГИИ

4. ОБРАЗОВАНИЕ ФРАЗЕОЛОГИЧЕСКИХ ЕДИНИЦ НА БАЗЕ ОТДЕЛЬНЫХ СЛОВ РУССКОГО ЯЗЫКА

5. ОБРАЗОВАНИЕ ФРАЗЕОЛОГИЧЕСКИХ ЕДИНИЦ НА БАЗЕ ПЕРЕМЕННЫХ СОЧЕТАНИЙ РУССКОГО ЯЗЫКА

6. ОБРАЗОВАНИЕ ФРАЗЕОЛОГИЧЕСКИХ ЕДИНИЦ НА БАЗЕ РУССКИХ ПОСЛОВИЦ

7. ОБРАЗОВАНИЕ НОВЫХ ФРАЗЕОЛОГИЧЕСКИХ ЕДИНИЦ НА БАЗЕ ФРАЗЕОЛОГИЧЕСКИХ ЕДИНИЦ РУССКОГО ЯЗЫКА

8. ОБРАЗОВАНИЕ ФРАЗЕОЛОГИЧЕСКИХ ЕДИНИЦ РУССКОГО ЯЗЫКА НА БАЗЕ ИНОЯЗЫЧНОГО МАТЕРИАЛА

9. ТИПОЛОГИЯ ОБРАЗОВАНИЯ ФРАЗЕОЛОГИЧЕСКИХ ЕДИНИЦ РУССКОГО ЯЗЫКА

ПРИМЕЧАНИЯ

ЛИТЕРАТУРА

1. ИЗ ИСТОРИИ ИЗУЧЕНИЯ РУССКОГО ФРАЗООБРАЗОВАНИЯ

Вопросы диахронического аспекта фразообразования, т. е. подлинные фразообразовательные процессы и факты возникновения фразеологических единиц в языке, в той или иной мере затрагивались в исследованиях прошлых лет. Природа фразеологических единиц привлекала внимание не только языковедов, фольклористов и историков. Одними из первых ими заинтересовались этнографы, справедливо увидевшие в русских пословицах и поговорках отражение быта русского народа, его обычаев, психологических особенностей.

В этой связи нужно прежде всего назвать работы проф. И.М. Снегирева, известного этнографа и фольклориста прошлого века. В четырех книгах, объединенных названием «Русские в своих пословицах» [1], автор рассматривает устойчивые выражения в связи с этнографией, что видно из самого названия.

В девятнадцатом и начале двадцатого века не было определенной программы исследования русского фразообразования, этот период характеризуется в основном отдельными этимологическими разысканиями. Они привели к созданию книг справочного характера, в которых приводились толкования и раскрывалась история возникновения отдельных устойчивых выражений. В этих работах собственно лингвистическая сторона нередко заслонялась этнографическими фактами, хотя связывание образования фразеологических единиц с историей народа, его бытом, само по себе было моментом положительным. Эта тенденция в дальнейшем развивалась в отечественном языкознании, существует она и сейчас [2].

Тем не менее этимологии, приводимые в книгах С.В. Максимова [3], М.И. Михельсона [4], С. Займовского [5], далеко не всегда оказывались убедительными, а во многих случаях вообще не выдерживали критики. Оценивая разыскания по истории фразеологических единиц в этот период, т. е. до сороковых годов нашего века, Б.А. Ларин писал: «На основе работы над историческими словарями – из заметок на полях – :сложилось несколько занимательных книг, начиная с книги Дармстетера «Жизнь слов» («La vie des mots»). По образцу сочиняли и совсем анекдотические или полуанекдотические книги о ... ходячих выражениях, об идиомах (Максимов, Михельсон, Займовский и др.). Здесь подлинных разысканий из истории слов не было, а измышляли для широкой публики или для учащихся забавную этимологию в самом средневековом стиле» [6: 19].

В 1938 году В.В. Виноградов наметил путь изучения этимологии фразеологических единиц русского языка; он писал: «Изучение процессов возникновения и эволюции идиом необходимо связывать с историей общественных форм, с историей материальной культуры, с историей взаимодействия и борьбы разных национальных, классовых, сословно-групповых и профессиональных языков и диалектов» [7: 122]. Это положение нашло отражение как в работах самого В.В. Виноградова, посвященных истории фразеологических единиц русского языка [8], так и в работах В.И. Чернышева [9], Б.А. Ларина [10]. Работы этих исследователей отличаются большим вниманием к текстам, к фактам употребления исследуемых единиц. Но вместе с тем, как и предыдущие этимологические разыскания, они еще не выходят за рамки атомарного подхода, в них еще нет опоры на существующие в языке образцы фразообразования [11].

Первые попытки определить важнейшие источники русской фразеологии также были сделаны в прошлом веке. Одна из них есть в работе И.М. Снегирева. Основными источниками пословиц и поговорок русского народа, по его мнению, являются:

– «опыты жизни, где частное обращается добровольно и случайно в общее достояние, как назидательный пример»;

– «исторические лица и события, кои применяются к частным происшествиям, или просто передаются от предков к потомкам»;

– «старинные решения и приговоры на мирских сходках и вечах, самые слова из существующих законов и постановлений, в кои нередко входят и древние пословицы»; «сюда же относятся и судебные обычаи, выраженные поговорками и пословицами»;

– «изречения из святого писания и божественной службы»;

– «мнения и пословицы, заимствованные из чтения иностранных и отечественных писателей, или из обращения с чужеземными народами»;

– «острые ответы, шутки, частные случаи в народе, сделавшиеся общими и составляющие знамение жизни умственной и нравственной, общественной и семейной» [1: Кн. 1, 44–45].

В дальнейшем этот перечень источников был дополнен и усовершенствован проф. С.И. Абакумовым [12]. С.И. Абакумов выделил два основных разряда источников: исконные и чужие, иноязычные. Среди источников первого разряда он выделил речь людей определенных профессий или связанных с какими-то постоянными занятиями: из «языка» медиков (через час по чайной ложке), военных (взять под обстрел), железнодорожников (ставить в тупик), деревообделочников (без сучка без задоринки, разделать под орех), актеров (этот номер не пройдет), музыкантов (играть первую скрипку), строителей (заложить фундамент), моряков (на всех парусах, вышвырнуть за борт) и т. д. Особо указывается «язык» картежников (нечем крыть, втирать очки).

В качестве важных источников С.И. Абакумов указывает названия литературных произведений и образы таких произведений, а также тексты произведений устного народного творчества. Особо выделяются библейские мифы (избиение младенцев, труба иерихонская, святая святых). Называется и научная терминология: привести к одному знаменателю, отрицательная величина, центр тяжести, вступить в новую фазу.

Второй разряд – заимствования – составляют, по С.И. Абакумову, выражения, употребляющиеся без перевода (alma mater) и калькированные выражения типа хранить молчание (калька с латинского), бросить тень (калька с французского).

В работах последних лет обстоятельный анализ источников русской фразеологии встречаем в книге Л.А. Булаховского «Курс русского литературного языка» [13: 101–108], а также в книге А.М. Бабкина «Русская фразеология, ее развитие и источники» [14]. А.М. Бабкин выделил четыре основных источника пополнения фразеологии русского языка: язык писателя, фольклор, разговорную русскую речь (как основной источник) и иноязычные фразеологические единицы.

2. ФРАЗООБРАЗОВАТЕЛЬНЫЕ ПРОЦЕССЫ И СВЯЗАННЫЕ С НИМИ ПОНЯТИЯ

Возникновение фразеологических единиц всегда связано с определенными процессами, протекающими по существующим в языке образцам. Эти процессы еще не получили обстоятельного описания в науке, хотя уже не раз привлекали внимание исследователей фразеологии.

Сам процесс образования фразеологической единицы обычно назывался терминами «идиоматизация» или «фразеологизация». Эти термины были призваны определять любой акт фразообразования, хотя возникли они при исследовании возникновения фразеологических единиц на базе переменных, свободных сочетаний. Происходило это потому, что все внимание исследователей было приковано именно к этим образованиям, т. е. к тем процессам, при которых нефразеологическое сочетание слов становилось фразеологическим.

Б.А. Ларин, одним из первых описывавший этот процесс, пользовался термином «идиоматизация», понимая под ним процесс движения от свободных, переменных сочетаний слов к семантически неразложимым единицам, фразеологическим сращениям (по классификации В.В. Виноградова). Б.А. Ларин считал, что это наиболее реальный путь пополнения русской фразеологии. Одновременно он указывал на факты «дефразеологизации», когда «древние сжатые лаконичные формулы идиоматического типа развертываются, раскрываются в более вразумительный образ, утрачивая при этом идиоматичность» [10: 218].

Начало идиоматизации, по Б.А. Ларину, наступает для переменных сочетаний слов в связи с «семантическим обновлением», а последнее «наступает обычно в силу все более вольного переносного употребления: от конкретного значения к абстрактному, от частного случая к обобщению, Новое метафорическое значение имеет тенденцию к слитности, к некоторому упрощению. Параллельно этим семантическим процессам происходит обычно утрата некоторых звеньев фразы, тех слов, например, которые более всего относились к конкретному частному значению первоначальной фразы; далее меняется и грамматическая структура, а но мере переформирования системы языка старые устойчивые формулы все более и более становятся неразложимыми семантически, лексически, грамматически [10: 219].

Б.А. Ларин указывает условия, под влиянием которых происходит процесс идиоматизации переменных сочетаний. Это утрата реалии, жизненного явления, с которым было связано словосочетание. Когда реалия уходит в прошлое, исчезает прямое значение словосочетания, и метафорическая основа его становится затемненной. Это и «семантическое обогащение», т. е. метафоризация, расширения понятия «в сторону типичной образности». Наконец, это может быть сокращением текста до сигнального фрагмента, что тоже способствует затемнению внутренней формы. Такой сигнальный фрагмент не раскрывает содержания, а лишь напоминает известный смысл. В связи с эллиптическим сжатием происходит и изменение грамматической структуры [10: 219–220].

Вопросы, намеченные Б.А. Лариным, разрабатывались в дальнейшем с использованием термина «фразеологизация» [15]. Причем само понятие «фразеологизации» в ряде работ расширяется, под него подводятся и факты возникновения устойчивых образцов синтаксического порядка, то, что стали называть «синтаксическими фразеологизмами». Необходимо сразу заметить, что согласиться с этим нельзя. Термин «фразеологизация» нельзя применять к любому акту фразообразования. Более подходящим для этого может быть термин фразообразовательный процесс.

Для описания фразообразовательного процесса необходимо выявлять, на базе какого материала и под влиянием каких причин возникает новая фразеологическая единица. Важно также устанавливать последовательность деривационных явлений при таком процессе.

А.А. Потебня рассматривал процесс возникновения поговорки как процесс «сгущения мысли» при ступенчатом преобразовании: басня пословица поговорка. Идея «сгущения мысли» заключалась в том, что сокращенные фрагменты продолжают передавать мысль, заключенную в басне и пословице [16: 91]. При этом А.А. Потебня делает важное замечание о стадиальности в образовании новых единиц: идеальное содержание служит стимулом для создания новой единицы. «Когда нам удается проникнуть в прошедшее слова, – пишет он, – объяснить его этимологию, мы узнаем, что известное значение, прежде чем стало примыкать к звуку непосредственно, было представлено известным признаком, взятым из круга мыслей, предшествующих возникновению самого слова» [16: 105]. И далее: «Название словом – есть создание мысли новой в смысле преобразования, в смысле новой группировки прежнего запаса мысли под давлением нового впечатления или вопроса» [16: 111].

Эти положения, установленные для слов, важны и для понимания процесса фразообразования. То, что в дальнейшем закрепляется в виде фразеологической единицы, вначале формулируется на основе словесных значений, ибо переменные словосочетания есть комбинации словесных значений.

Связывая образование новой языковой единицы с актом познания, А.А. Потебня показывает, что выбор звуковой оболочки завершает процесс образования единицы. При ономасиологическом акте выбор звуковой оболочки оказывается одновременно и созданием внутренней формы будущей единицы [16: 110].

Положение А.А. Потебни представляется верным, но необходимо уточнить, что возникновение новой единицы обычно есть следствие осознания нового явления объективной действительности, порождающего новую идею, которая и воплощается в этой единице. Следовательно, выделяя в качестве первичного мысленное содержание, необходимо иметь в виду, что это содержание есть результат отражения реальной действительности.

Идеи А.А. Потебни находят свое развитие в ряде современных исследований по ономасиологии. Так, И.С. Торопцев1 устанавливает следующие этапы формирования новой языковой единицы: подготовка идеального содержания, поиск словопроизводственной модели, мотивировка, добывание звуковой оболочки, сцепление материализуемого содержания с добытой звуковой оболочкой [17: 14].

Для описания фразообразовательных процессов необходимо прежде всего определять исходный материал: значение, получающее утверждение в новой единице, и тот материал, с помощью которого это значение материализуется в языке (речи). Для этого введем понятия мотивирующей и деривационной базы.

Под мотивирующей базой понимается значение, подлежащее материализации во фразеологической единице. Такое значение имеет вербальное выражение, оно обычно оформлено в виде слова или сочетания слов еще до новой материализации во фразеологической единице. Это значение, однако, еще лишено оттенков и нюансов, возникающих в готовой единице за счет внутренней формы. Мотивирующую базу необходимо отличать от ситуации, т. е. тех явлений жизни, текстов литературных произведений и т. д., которые часто служат толчком, основанием для возникновения новой фразеологической единицы. Ситуация может иметь большое значение для новообразования, но она носит нелингвистический характер.

Деривационная база – это материал языка или речи, с помощью которого материализуется мотивирующая база (т. е. значение, подлежащее материализации в новой фразеологической единице). Деривационная база может быть как материалом данного языка, так и иноязычным материалом, если перед нами чистое заимствование. Деривационная база всегда имеет языковой характер.

В различных случаях фразообразования элементы деривационной базы подвергаются семантическому преобразованию: при фразообразовании на первом месте стоят семантические процессы. Семантические изменения в языке при образовании новых единиц исследовались многократно, были попытки установить закономерности. Одним из первых идею семантических законов изложил М.М. Покровский в своих семасиологических исследованиях [18].

Обобщая сделанное предшественниками, Л. Блумфилд называет следующие разновидности семантических изменений, связанных с возникновением новых слов: сужение значения, расширение значения, метафора, метонимия, синекдоха, гипербола, литота, ухудшение значения, улучшение значения [19: 466–467].

Семантические универсалии диахронической семантики сформулировал С. Ульман, выделив основные: метафорический перенос понятий, расширение или сужение значения и табу [20: 274]. Однако последнее явно выходит из общего ряда, так как представляет собой не форму семантического изменения, а его причину [21: 144].

Раскрывая подробно явление метафорического переноса понятий, С. Ульман отмечает «параллельное развитие», при котором аналогии дают почву для возникновения одной и той же метафоры в разных языках, закон Шпербера, антропологическую метафору, развитие от конкретного к абстрактному и синестезию [20: 274].

В.Г. Гак, критически пересматривая положения С. Ульмана, оставляет пять основных процессов: синонимическое развитие значений, смещение, энантиосемию, расширение или сужение значения (включая улучшение или ухудшение значения), перенос значения (метафорический и метонимический). По мнению В.Г. Гака, эти семантические процессы обнаруживаются при возникновении слов в разных языках [21: 145].

Для описания путей и типов образования фразеологических единиц наиболее важны процессы переноса значений. Фразеология, как частная система составных знаков языка, дополняющая лексическую систему (простых знаков), есть особый, отличный от лексического, способ представления явлений действительности. При этом можно выделить три вида представления этих явлений: а) непосредственное представление, когда языковая единица есть собственный знак данного явления; б) опосредованное представление, когда языковая единица представляет данное явление на основе ассоциации по связи (метонимическое представление); в) опосредованное представление, когда языковая единица представляет данное явление на основе ассоциации по сходству (метафорическое представление).

Непосредственное обозначение, представление явлений присуще обычно переменным сочетаниям слов, в которых слова употребляются в обычных (свободных) значениях. Специфика фразеологического обозначения проявляется в том, что компоненты фразеологических единиц теряют свою смысловую и функциональную самостоятельность, а также, что особенно важно, меняют характер представления явлений действительности,

В составе фразеологической единицы с необычным (непрямым) значением могут быть все компоненты, но может быть лишь один из компонентов, например: зло берет, телячий восторг, тянуть канитель, дело в шляпе. Следует лишь заметить, что так осознаются эти компоненты в современном состоянии языка. В выражении дело в шляпе первый компонент вначале имел значение «подборка документов», а в современном языке он осознается как «обстоятельства». Так же изменился характер компонента канитель в выражении тянуть канитель: сначала это было слово с конкретным значением, затем в составе фразеологической единицы оно утратило свою функциональную и смысловую самостоятельность, а еще позднее приобрело новое отвлеченное значение – «проволочка, задержка».

Метонимический перенос значения изучен еще довольно слабо2. А.А. Потебня определял метонимию как «всякое изображение или представление явления (вещи, действия, состояния, качества) в виде одного из его моментов, в том числе и в виде впечатления» [22: 247]. Это определение достаточно широкое, оно охватывает перенос значений на основе пространственных и временных ассоциаций, включает отношение «целое – часть», а также образования, представляющие собой «впечатления» от явлений.

В других определениях метонимии подчеркиваются различные виды переноса по связи. Л.А. Булаховский, например, отмечает, что «чаще всего метонимия представляет собой замену (“сгущение”) полного наименования сосуществующих в предмете признаков отдельными, в том или другом отношении представляющимися существенными или показательными (яркими)» [23: 65].

Метонимизируемые слова и выражения, отмечает Л.А. Булаховский, «замещаются другими, сжато и потому более выпукло передающими то, что в реальных предметах, действиях и т. д. находится между собой в связях пространственных, временных, причинных и т. п.» [23: 66].

При анализе метонимического переноса значений у слов обнаружено, что они не обязательно обусловливаются какими-то сдвигами в значениях самих соответствующих слов. Называние части вместо целого оказывается возможным, потому что «в языке существуют определенные образцы подобного метонимического применения соответствующих семантических групп слов. Дело здесь, таким образом, не в изменении значения конкретного слова, как и не в каком-либо “сокращении” данного конкретного словосочетания, а в реализации некоторой обобщенной семантической формулы (модели)», – пишет Д.Н. Шмелев [24: 106–107]. Однако сама «семантическая формула», надо полагать, родилась из ряда подобных осознанных употреблений называния части вместо целого, либо за счет стремления к экономии речевой деятельности, либо с целью создания образности представления явления3.

Метонимии, равно как и метафоре, присуща образность. Но эта образность особого вида. При метонимическом представлении явление выступает «крупным планом». Представление части вместо целого, яркого признака как символа всего явления и создает метонимическую образность.

Метонимическое представление явления возможно в двух случаях: либо когда мотивирующая и деривационная база выступают как одно и то же явление, относясь друг к другу как видовое и родовое понятие, либо как два видовых понятия, подводимых под общее родовое. Примером первого служит фразеологическая единица круглый стол со значением «беседа, обсуждение чего-то на равных условиях между участниками, протекающая за круглым столом»; примером второго – зуб на зуб не попадает со значением «замерз», т. е. состояние озноба, при котором у человека начинается дрожь, стучат зубы.

Метонимический характер может иметь все выражение в целом (белый дом – «правительство США», круглый стол, забрить лоб – «взять в солдаты», поставить к стенке – «расстрелять») или лишь один из компонентов (мозги набекрень – «мыслить неверно», капать на мозги – «методично воздействовать на чье-то сознание», резать ухо – «раздражать слух»).

Метафорический перенос значений слов исследован лучше. Теоретические основы такого переноса были заложены еще А.А. Потебней, который связывал познание вообще с процессом сравнения. «Самый процесс познания, – писал он, – есть процесс сравнения. Названные комплексы мысли разделяются на X (вновь познаваемое) и А (прежде познанное), при помощи чего познается это вновь познаваемое. Третий элемент, возникающий, мы назовем а в знак того, что берем его из А. Эти комплексы всегда между собою разнородны. Возникающее слово всегда иносказательно, потому что X отличается от А и, главным образом, потому что а отличается от А, а равно и от X» [16: 110 (разрядка моя. – Ю. Г.)].

При метафорическом переносе значения сравнение всегда выступает как первый акт, первый этап метафоризации, что отмечает большинство исследователей вопроса [25].

Фразеологические единицы, основанные на метафорической соотнесенности, часто называют такие явления, которые уже имеют прямые наименования. Цель их образования заключается в том, чтобы представить явление образно, с соответствующей экспрессией. В «Словаре лингвистических терминов» Ж. Марузо метафора определена так: «Способ выражения, рассматриваемый как перенос абстрактного понятия в конкретный план путем своего рода сокращенного сравнения или, скорее, подстановки» [26: 155]. Это определение удачно в том отношении, что фиксирует внимание на соотнесенности конкретного и абстрактного. Метафорическое обозначение как раз характерно для представления отвлеченных понятий путем наглядного, конкретного обозначения. Так, фразеологическая единица куда ворон костей не заносил через конкретный образ передает сложное отвлеченное значение – «далеко, в труднодоступном месте».

Рассматривая явление метафорического переноса значения в лексике, В.Г. Гак пишет: «Сема представляет собой отражение в значении слова определенной различительной черты объективной реальности. Если слово применяется для обозначения элемента действительности, не обладающего данной различительной чертой, то соответствующая сема не реализуется, устраняется из семантической структуры данного слова, которая реорганизуется вокруг другого потенциального семантического компонента, в связи с чем слово переосмысляется. Например, семантическую структуру слова лиса можно представить как сочетание категориальной архисемы А («одушевленное существо»), родовой семы В («животное») видовой дифференцирующей семы в1 («животное с определенными биологическими признаками»), потенциальной семы С (приписываемое лисе качество – «хитрость»). При использовании этого слова для обозначения человека, который не обладает различительными чертами В и в1, эти семы не реализуются, и в качестве ведущей дифференцирующей семы выступает дополнительная – С («хитрость»). Также и при переосмыслении глагола есть его основная сема – «принимать пищу» – устраняется, и на первый план выходят семы, отражающие разные частные и второстепенные стороны этого процесса («кусать», «грызть», «проглатывать» и др.)» [27: 152].

Метафорический характер представления, обозначения явлений действительности может иметь либо все сочетание в целом, либо его отдельные компоненты. Так, фразеологическая единица подставлять ножку в значении «умышленно вредить кому-то» метафорична в целом, а резать правду имеет только один метафоричный компонент – резать.

Сопоставление метонимического и метафорического способа представления явлений действительности во фразеологии требует еще раз подчеркнуть их принципиальное различие: при метафоре находят отражение одновременно два разных явления, при метонимии отражается одно явление, хотя и в разных его признаках.

Поскольку семантические процессы приводят к семантическим сдвигам в значениях слов деривационной базы, необходимо различать первичные и непервичные значения слов-компонентов. Первичными считаются значения, которые присущи или были присущи компонентам данной фразеологической единицы до их участия в ней, т. е. свободные значения этих слов в лексической системе языка. Вторичными считаются значения компонентов в составе фразеологических единиц, если эти значения, фразеологически связанные, возникли в составе данной единицы.

Отношение первичного значения компонентов и общего первичного значения деривационной базы ко вторичному значению компонентов и общему значению фразеологической единицы называется внутренней формой фразеологической единицы. Как видно, это понимание внутренней формы восходит к работам А.А. Потебни, определявшему внутреннюю форму слова следующим образом: «В ряду слов того же корня, последовательно вытекающих одно из другого, всякое предшествующее может быть названо внутренней формой последующего» [28: 78]. В настоящее время понятие внутренней формы фразеологической единицы определяется различно, хотя и дается обычно со ссылкой на А.А. Потебню4.

Выбор звуковой оболочки для материализации новой идеи при образовании фразеологической единицы обычно обнаруживает какие-либо причины, определяющие этот выбор. Причины эти могут иметь различный характер; например, ассоциативные связи слов, звуковая соотнесенность и т. д.

Особенно часто выбор слов определяется ассоциативными отношениями. В русском языке существуют слова, устойчиво символизирующие определенные явления или понятия. Первым обратил на это внимание А.А. Потебня в своей диссертационной работе «О некоторых символах в славянской народной поэзии» [29]. По его наблюдениям, в славянской народной поэзии слова свет и огонь, например, связаны с частными проявлениями жизни: «голод, жажда, любовь, печаль, радость, гнев представлялись народу и изображались в языке огнем» [29: 7] (ср. сгорать от любви, гореть желанием, воспылать страстью, глаза потухли и т. д.).

Символический характер ряда слов отметил В.В. Виноградов. Он заметил, что слова в русском языке, обозначая что-то непосредственно, могут иметь еще и символическое значение. Так, «капля» понимается не только как вода или жидкость вообще в самой маленькой, минимальной (какую только можно отделить) дозе, но и как мера, количество всего текучего, того, что лишено твердых очертаний. Слово капля становится символом минимального количества чего-нибудь» [7: 119].

Слова-символы наиболее часто используются при выборе деривационной базы для новых фразеологических единиц. При этом учитываются и системные отношения между словами-символами. Слово капля как символ чего-то незначительного противопоставлено слову море, символизирующему собой нечто большое, значительное. Отсюда и фразеологическая единица капля в море; ср.: «От бараков ему [Вронскому] уже были видны море экипажей, пешеходов, солдат, окружавших гипподром» (Л. Толстой. Анна Каренина); «Словно обезумевший, желавший забыться в этом море спекуляций, Барский бросился в азартную игру и однажды очень хорошо увидал, что если ликвидировать дела, то вместо миллиона, в котором его считали, у него окажется на миллион долгу...» (К. Станюкович. В мутной воде); «Все то же. То капля надежды блеснет, то взбушуется море отчаяния, и все боль, все боль, все тоска, и все одно и то же» (Л. Толстой. Смерть Ивана Ильича); «Раздать все не трудно, но что в том толку? Всякие миллионы – капля в море и серьезно всем не помогут» (К. Станюкович. Женитьба Пинегина); «Каплей в море казалось то, что удавалось сделать за смену, горячую, напряженную» (С. Сартаков. Философский камень); «Сам Белинин, после нашего знакомства, кстати сказать, все время доказывал мне, что его личная доля во всем этом была лишь каплей в море» (В. Осипов. Ускорение).

Слова-символы могут быть соотнесенными в разных языках, что способствует процессу заимствования. Так, например, в русском и немецком языках слова котел, котелок символизируют «голову человека», причем в немецком языке слово Kopf, ранее означавшее «горшок, чашу», теперь означает голову, а метафорическая соотнесенность исчезла [19: 482–483]. В русском языке эти слова, символизируя голову человека, не теряют образности, ср.: «У второго мальчика, Павлуши, ... голова огромная, как говорится, с пивной котел» (И. Тургенев. Бежин луг); «Ага! – не без злорадства заметила тетка Аглая. – Тебе хорошо, а мне каково? Приедешь с работы, голова, как котел, усталая, замученная, а он про свои бактерии» (Ю. Герман. Дело, которому ты служишь); «Котелок у него не приспособлен для быстрого соображения, покуда он еще спохватится» (А. Толстой. Смельчаки); «Котелок поврежден, вот и заговаривается» (Н. Островский. Как закалялась сталь).

Использование слова-символа котелок позволяет сохранить во фразеологической единице свободные синтагматические связи этого слова, отсюда: голова соображает – котелок варит: «Правильно!.. У него котелок варит! – воскликнул Бакланов, восхищенный и немножко обиженный слишком смелым полетом Метелицыной самостоятельной мысли» (А. Фадеев. Разгром); «Я хоть и не ученый, а котелок у меня варит» (К. Паустовский. Повесть о лесах); «Гм... Дай обмозговать... Гм... А право, будет иметь вид. Котелок у вашего брата варит...» (В. Тендряков. Свидание с Нефертити).

Ассоциативные связи позволяют использовать во фразеологической единице такие слова, которые как бы наращивают фразеологическую семантику. Так, фразеологическая единица хоть кол на голове теши представляет собой развитие другого образа – дубовая голова, фразеологическая единица далеко пошел находит развитие в выражении рукой не достанешь.

При выборе звуковой оболочки может играть значительную роль звучание слова: нередко выражение создается с учетом созвучия компонентов. При этом могут быть три разновидности:

а) просто подбираются созвучные слова: детишкам на молочишко, на нет и суда нет, взятки гладки, было да сплыло, охи да вздохи и т. п.;

б) для созвучия добавляется придуманное слово, которого в лексической системе языка нет: фокус-покус, фигли-мигли и т. д.;

в) к готовой единице добавляется еще одно слово, созвучное с одним из компонентов: наводить тень – наводить тень на плетень, наводить тень на ясный день.

Обычно при выборе звуковой оболочки учитываются нормальные синтагматические связи и семантические отношения между словами, служащими деривационной базой. Такого рода слова составляют нормальные словосочетания, которые часто встречаются в русской речи: гонять собак, пускать козла в огород, закручивать гайки, спускать на тормозах, катить бочку и т. д. Но иногда фразеологическая единица создается путем необычного соединения слов, на основе «нелогичных» сочетаний, например: пришей кобыле хвост, сапоги всмятку; без году неделя, от жилетки рукава и т. п. В этом случае наблюдается особый способ передачи идеи бессмыслицы путем соответствующего сочетания слов или иронического представления явления (от жилетки рукава, без году неделя).

При образовании фразеологической единицы степень ее семантической спаянности определяется соотношением мотивирующей и деривационной базы. Аналитические единицы возникают в следующих случаях:

– когда мотивирующая база представляет собой словосочетание, а деривационная база – отдельные слова, из которых одно совпадает с компонентом мотивирующей базы: «плохая, вредная услуга» – медвежья услуга;

– когда мотивирующая база является словом, а деривационная база – отдельные слова, из которых одно совпадает корневым элементом с мотивирующей базой: «победить» – одержать победу;

– когда мотивирующая база и деривационная база являются словосочетаниями, а один из компонентов мотивирующей базы совпадает с компонентом деривационной базы: «слепой человек» слепая тетеря; «болтливый человек» болтливая сорока.

Синтетические фразеологические единицы образуются при несовпадении компонентов мотивирующей и деривационной базы, например: «обмануть» – втереть очки, «прибедняться» – петь лазаря. А также в тех случаях, когда новое образование возникло на основе синтетической фразеологической единицы или на базе пословицы в результате вычленения из нее фрагмента: зеленая улица – зеленая волна; Собака на сене лежит, сама не ест и скотине не дает – собака на сене.

3. ВЫЯВЛЕНИЕ ДЕРИВАЦИОННОЙ БАЗЫ И ТИПЫ ДЕРИВАЦИОННЫХ БАЗ В РУССКОЙ ФРАЗЕОЛОГИИ

Поскольку и мотивирующая, и деривационная базы имеют вербальный характер, они могут легко смешиваться при фразообразовательном анализе. С ними также может смешиваться ситуация, сопровождающая образование фразеологической единицы. Это требует уточнения методики выявления деривационных баз.

Выражение человек в футляре ведет свое начало из рассказа А.П. Чехова. Созданная Чеховым фигура Беликова стала символом человека, отгораживающегося от окружающего мира. Закреплению этого выражения способствовало, в частности, то, что Чехов дал это выражение в названии, Однако возникло выражение у писателя задолго до создания самого рассказа. В его записной книжке есть такая запись: «Человек в футляре, в калошах, зонт в чехле, часы в футляре, нож в чехле. Когда лежал в гробу, то, казалось, улыбался: нашел свой идеал». Образ человека, отгораживающегося от жизни, вызвал у писателя ассоциативную связь с предметом – футляром, предназначенным для изоляции чего-то от окружающей среды. Таким образом, новое значение нашло свою материализацию в сочетании, специально созданном писателем.

Чехов подводит читателя к верному и осмысленному восприятию своей формулы. При описании Беликова писатель не сразу использует слово футляр: «Он был замечателен тем, что всегда, даже в очень хорошую погоду, выходил в калошах и с зонтиком и непременно в теплом пальто на вате. И зонтик у него был в чехле, и часы в чехле, и когда вынимал нож, чтобы очинить карандаш, то и нож у него был в чехольчике; и лицо, казалось, тоже было в чехле, так как он все время прятал его в поднятый воротник... Одним словом, у этого человека наблюдалось постоянное непреодолимое стремление окружить себя оболочкой, создать себе, так сказать, футляр, который уединил бы его, защитил от внешних влияний». Слово футляр в этом контексте противопоставляется слову чехол, поскольку первое выступает с переносным значением, а второе только с прямым.

Итак, выбрав в характере Беликова внешнюю деталь, Чехов находит соответствующее слово, которое может принять на себя новое значение, более отвлеченное, чем его первичное конкретное значение, но это значение реализуется только в комбинации со словом человек, выступающим в своем прямом обычном значении. При образовании этой фразеологической единицы ситуацией оказывается весь текст повести, позволяющий осознать как следует явление, способствующий возникновению этой сжатой формулы символического характера, мотивирующей базой – сочетание «человек, стремящийся отгородиться от жизни», а деривационной базой отдельные слова человек и футляр.

В тексте произведения может и не быть такой комбинации слов, которую составляет фразеологическая единица. В этом случае особенно хорошо наблюдается различие между ситуацией и деривационной базой. Так, ситуацией, способствующей возникновению фразеологической единицы медвежья услуга, явилась басня И.А. Крылова «Пустынник и Медведь», в которой такой комбинации слов нет. То же самое можно сказать и об образовании выражения мартышкин труд.

Точность определения деривационной базы при фразообразовательном анализе очень важна, поскольку от характера ее зависит правильность определения фразообразовательного типа.

Во «Фразеологическом словаре русского языка» под ред. А.И. Молоткова к фразеологической единице петь лазаря дана этимологическая справка: «От евангельской притчи о нищем Лазаре». Далее авторы кратко излагают притчу, которая в евангельском тексте выглядит следующим образом: «Некоторый человек был богат, одевался в порфиру и виссон и каждый день пиршествовал блистательно. Был также некоторый нищий, именем Лазарь, который лежал у ворот его в струпьях и желал напитаться крошками, падающими со стола богача; и псы, приходя, лизали струпья его. Умер нищий и отнесен был ангелами на лоно Авраамово» (Евангелие от Луки. 16. 19–22)

В евангельской притче внимание сосредоточено на том, что бедный после смерти получил лучшую долю. Почему именно петь Лазаря, притча не объясняет.

В современном русском языке выражение петь Лазаря имеет два значения. Первое связано с понятием материального благополучия человека, имеет значение «прибедняться, казаться менее имущим, чем на самом деле»: «А деньжищев у него много, я знаю. Со мной Лазаря петь нечего, меня не проведешь» (И. Тургенев. Несчастная); «Ну, «тетя-уксус» не очень-то любит бога, – засмеялся Пинегин, – и всегда Лазаря поет... Верно, дядя кое-что припас на черный день» (К. Станюкович. Женитьба Пинегина). Однако чаще это выражение имеет значение, не связанное с материальным благополучием, – «жаловаться на судьбу, на трудности»: «[Арина Федотовна:] Он братцу Лазаря поет, да штуки разные подводит, а тот ему и верит» (А. Островский. Не в свои сани не садись); «Я сам отдаю преферанс сигаркам, но в наших уединенных краях доставать их чрезвычайно затруднительно. – Да полно тебе лазаря петь, – перебил опять Базаров... – Ты, Евгений, не думай, что я хочу, так сказать, разжалобить гостя: вот, мол, в каком захолустье живем» (И. Тургенев. Отцы и дети); «Провинция нуждается в людях, особенно в людях с серьезным образованием. – Ну, теперь запел лазаря, – заметил про себя Веревкин» (Мамин-Сибиряк. Приваловские миллионы); «А вот что потом, после своей ошибки, человек делает – это другой вопрос! Твой отец лазаря никому не пел. Встал за свой станок и стоял за ним, пока жил» (К. Симонов. Солдатами не рождаются); «Трофим подумал: И со спокойной душой в одиночку в этакой куче бревен запоешь лазаря» (В. Тендряков. Находка); «А все же вопрос остается: проситься нам на подводу или нет? – помолчав, добавила она. – Хорошо бы! От Семилужков до Лукьяновки рукой подать. А то ноги-то затоскуют. Лазаря запоешь, – смеялась Маша» (Г. Марков. Сибирь).

В прошлом слово Лазарь, видимо, также в связи с евангельской притчей, употреблялось в значении «бедняк, нищий»: «[Битяговский:] Прокофий Силыч, ты кого морочишь? Вишь, нарядился Лазарем каким!» (А.К. Толстой. Смерть Иоанна Грозного); «[Антип Антипыч:] Экий вор мужик-то! Тонкая бестия. Ведь каким Лазарем прикинется» (А. Островский. Семейная картина). Однако и в этих случаях, как видим, речь шла не о подлинном нищем, а о человеке, старающемся показаться таковым.

(В Словаре В.И. Даля выражение петь лазаря снабжено пометой, раскрывающей этимологию выражения: «О стихе, который поют нищие» (6-е изд. Т. 2. С. 234). Таким образом, оказывается, что «Лазарем» называется песнопение, что подтверждается рядом текстов XIX века: «На монастырском дворе сидят целые толпы нищих, калек, слепых, всяких уродов, которые хором поют «Лазаря» (А. Герцен. Былое и думы)5; «Здесь же, около ворот, сидели слепые и пели Лазаря» (С. Подъячев. Среди рабочих); «Увидел раз князь нищего слепца – стоит слепец на базаре, Лазаря поет. Батюшки-светы,.. привез домой, прямо его в кабинет ... да и заставил стихеры распевать» (И. Мельников-Печерский. Старые годы).

Факт существования такого песнопения подтверждают записи фольклористов6.

Установление деривационной базы выражения петь лазаря позволяет определить это выражение как исконно русское, возникшее на русском переменном словосочетании петь «Лазаря» путем метафорического переноса на него значения (мотивирующая база) «прибедняться».

Трудности, связанные с установлением деривационной базы, часто заключаются в том, что существует несколько этимологических версий по поводу возникновения той или иной фразеологической единицы. Так, по поводу образования фразеологической единицы бить баклуши существует три различных версии:

– выражение возникло на базе свободного словосочетания, идущего из речи мастеров деревянной посуды, где оно означало «заготавливать, рубить деревянные чурки – баклуши» [30: 501];

– выражение возникло на базе свободного словосочетания диалектного характера, где речь шла об ударах по луже, колдобине, баклуше [31: 6];

– выражение возникло на базе свободного словосочетании диалектного характера, обозначающего «обивать деревянные чурки, баклуши во время игры» [11: 25–32].

Приведенные три этимологии существенно различаются, главным образом за счет различной этимологии компонента баклуши. Вместе с тем существенное различие в этимологической характеристике этого выражения у разных авторов не мешает усмотреть во всех случаях общую деривационную базу – переменное словосочетание, послужившее деривационной базой для этой фразеологической единицы. Общей оказывается во всех случаях и мотивирующая база.

Другой сложный случай аналогичного характера представляет вопрос об образовании фразеологической единицы стать (поставить, зайти, привести) в тупик. По поводу происхождения этой единицы есть две этимологии: первая принадлежит В.И. Далю, полагавшему, что выражение образовано на основе словосочетания зайти в тупик, т. е. в непроходную улку, в глухой заулок (Словарь. Т. 4. С. 443), вторая – образование от выражения железнодорожников, но тоже от переменного словосочетания – поставить (состав, паровоз и т. д.) в тупик – принадлежит С.И. Абакумову [13] и Н.М. Шанскому [32: 150].

Фразеологическая единица стать (зайти и т. д.) в тупик была употребительна еще в XVIII веке: «[Полист:] Уж наша было знать заехала в тупик» (Я. Княжнин. Хвастун); «...ты насказал мне такие права, которые и всякого юриспрудента приведут в тупик» (И. Крылов. Почта духов); «[Востряков:] Я и не знаю, что делать, зашел в такой тупик» (В. Левшин. Слуга двух господ). В дальнейшем нередко употреблялось выражение заходить в тупой переулок, т. е. как бы восстанавливалась более старая форма: «И ему [Левину] неприятно было, когда процесс рассуждения заводил его в тупой переулок» (Л. Толстой. Анна Каренина); «Лев Николаевич в своей книжке хочет убедить, что в настоящее время искусство вступило в свой окончательный фазис, в тупой переулок, из которого нет выхода» (А. Чехов. Письмо А.И. Эртелю от 17 апр. 1897). Ср.: «Жили мы в тихом, тупом переулке» (В. Короленко. История моего современника); «Немного она поплутала, зашла в какой-то тупой переулок и должна была вернуться обратно» (П. Боборыкин. Без мужей); «Евсей увидел узкий тупой переулок и в конце его сумрачный дом» (М. Горький. Жизнь ненужного человека).

Во «Фразеологическом словаре русского языка» под редакцией А.И. Молоткова выражения заходить в тупик и ставить (поставить) в тупик представлены как две разные фразеологические единицы, чему основанием, видимо, является различие в грамматических значениях: «попадать» или «приводить» в трудное положение.

Трудность определения деривационной базы в данном случае заключается в том, что существует большое и сложное гнездо, включающее ряд форм, иногда заметно различающихся как грамматическим, так и лексическим значением глагольных компонентов. Нельзя обойти тот факт, что слово тупик в современном русском языке приобрело самостоятельное значение – «безвыходное положение», – с которым употребляется в составе свободных словосочетаний: «[Яровой:] Вы-то какими картами играете? [Панова:] Я – ваша спутница: в одном тупике» (К. Тренев. Любовь Яровая); «Он был в тупике одиночества и отчетливо понял это сегодня» (Г. Николаева. Битва в пути); «Я долго был в тупике: чего они не поделили» (М. Колесников. Атомград); «Чем ему заниматься? Никакой нет специальности, никому не нужен. Тупик» (В. Тендряков. Тугой узел).

Учитывая сказанное, можно определить две формы этого выражения, как основные формы, вокруг которых возникли другие формы, втянутые в орбиту фразообразования за счет синонимических отношений с этими формами. В целом схема развития этого выражения представлена ниже.

тупой переулок
тупик «переулок, не имеющий выхода»
зайти в тупик, стать в тупик – фразеологическая единица со значением «оказаться в безвыходном положении»	тупик – «железнодорожный путь, перекрытый бревном, имеющий выход лишь в один конец» (перенос значения но сходству): поставить вагон, паровоз и т. п. в тупик – свободное словосочетание
	поставить кого-то в тупик – фразеологическая единица со значением «создать кому-то безвыходное положение»
зайти (стать, поставить) в тупик – фразеологическая единица, в которой объединились
две этимологически различные формы
тупик – свободное значение слова, вышедшего из состава фразеологической единицы со значением «безвыходное положение»

При установлении деривационной базы фразеологическом единицы и всего фразообразовательного процесса нередко этимологический анализ целой единицы подменяется анализом одного из компонентов. Такой подход может привести к неверным выводам, если исследователь не прослеживает употребления в речи целой комбинации, хотя сам по себе анализ отдельных компонентов, безусловно, может значительно помочь выявлению фразообразовательного процесса, особенно как первый этап фразообразовательного анализа.

Так, этимологический анализ выражения стрелочник виноват, проведенный С.Д. Ледяевой [33: 61–62], начинался с установления этимологии слов стрелка, стрелочник, что позволило определить время возникновения слова стрелочник в русском языке (начало 50-х годов XIX века); дальнейший анализ выявил употребление выражения стрелочник виноват как свободного словосочетания, явившегося базой для образования, фразеологической единицы: за период с 1865 по 1879 год в «Трудах Комиссии для исследования железнодорожного дела в России» видно, что в качестве обвиняемых по уголовным делам, связанным с эксплуатацией железных дорог, привлекались, как правило, только нижние чины, прежде всего стрелочники, но не железнодорожные магнаты. Автор пришел к выводу, что частое употребление выражения стрелочник виноват постепенно стало символическим.

Анализ образования фразеологических единиц в русском языке обнаруживает, что деривационные базы имеют типологический характер, можно установить определенные типы таких баз. По нашим наблюдениям, этих типов существует пять:

1. отдельные слова русского языка;
2. переменные (свободные) словосочетания русского языка или сочетания слов, регулярно повторяющиеся в русской речи;
3. устойчивые сочетания слов нефразеологического характера, употребляющиеся в русской речи;
4. фразеологические единицы русского языка;
5. иноязычный материал (фразеологические единицы других языков).

Поскольку характер фразообразовательных процессов тесно связан с типом деривационной базы, целесообразно различные фразообразовательные процессы рассматривать по типам деривационных баз.

4. ОБРАЗОВАНИЕ ФРАЗЕОЛОГИЧЕСКИХ ЕДИНИЦ НА БАЗЕ ОТДЕЛЬНЫХ СЛОВ РУССКОГО ЯЗЫКА

Отдельные слова обычно не признаются материалом для образования фразеологических единиц. Так Л.И. Ройзензон пишет: «Фразеологизмы создаются не на базе слов (лексем), а на базе словосочетаний (а также сочетаний слов и предложений); следовательно, не лексика, а синтаксис является той строительной площадкой, на которой идет беспрерывный процесс фразообразования» [34: 49–50]. Это положение сочувственно цитирует Н.М. Шанский, внося, однако, пояснение: «синтаксис конкретных сочетаний слов, но не абстрактных моделей и конструкций» [32: 75].

Добавление, сделанное Н.М. Шанским, весьма существенно, так как синтаксис не занимается пока изучением конкретных сочетаний слов, т. е. комбинаций единиц лексического уровня, он исследует более абстрактные единицы. Вместе с тем словосочетания и сочетания слов есть именно комбинации единиц лексического уровня, о чем говорят и сами синтаксисты. «Большинство лингвистов, – пишет Л.И. Илия, – различают в синтаксисе, помимо слова и предложения, промежуточные между ними единицы – словосочетание, группу слов. Образование этих единиц из слов не ставит проблему их отношения к слову, они представляют собой сегменты речевой цепи, образующиеся на основе комбинаторных свойств слов, т. е. относятся к уровню слова» (разрядка моя. – Ю. Г.) [35: 162]. Иное дело, что лексической синтагматики пока вообще не существует, хотя теоретически такой аспект исследования языка имеет основание быть.

Таким образом, возникновение фразеологических единиц на базе слов не есть нечто из ряда вон выходящее, а скорее закономерность языка, так как единицы нижележащего уровня обычно являются базой для возникновения единиц вышележащего уровня. При этом следует различать отдельные слова и словосочетания как различные типы деривационных баз, поскольку в словосочетаниях имеется некое прибавочное значение по сравнению со значением составляющих слов, и процессы, происходящие при образовании единиц на каждом из этих типов, как увидим, могут существенно различаться.

При образовании фразеологических единиц на базе слов наиболее важным процессом оказывается фразеологическая интеграция. Сущность этого процесса в том, что отдельные слова, входя во фразеологическую связь, теряют ряд своих природных признаков, приобретая взамен новые. Такие новые признаки можно назвать десмогенными, т. е. признаками связи.

Известен постулат, приписываемый Платону, о том, что целое есть нечто большее, чем простая сумма составляющих частей. Применительно к языку, как говорилось, это положение было сформулировано Л.В. Щербой, отметившим, что при сложении смыслов возникает новый смысл, а не простая сумма слагаемых [36: 301].

Фразеологическая интеграция есть один из самых существенных процессов при фразообразовании, второй такой же существенный процесс – компрессия, то, что А.А. Потебня называл «сгущением мысли», когда более короткий текст принимает на себя функцию более сложного текста.

При фразеологической интеграции совмещаемые компоненты должны иметь хотя бы один общий признак, причем таким признаком может быть и потенциальная сема. В силу этого интегрированные слова, как правило, имеют вид необычного сочетания слов, что в известной мере и помогает их отличать.

Процесс фразеологической интеграции удобнее всего наблюдать не на готовых образованиях, а на авторских оригинальных фразеологизированных сочетаниях слов, которые можно определить как речевые фразеологизмы, ибо они представляют собой то же самое, что и фразеологические единицы языка на первом этапе их становления.

Рассмотрим в этом плане четверостишие С. Есенина из стихотворения «Не жалею, не зову, не плачу». В этом четверостишии есть речевые фразеологизмы буйство глаз, пламень уст и половодье чувств:

Дух бродяжий, ты все реже, реже

Расшевеливаешь пламень уст.

О, моя утраченная свежесть,

Буйство глаз и половодье чувств.

Нелегко определить достаточно точно, что означает, например, сочетание буйство глаз, так как за внешним значением – «выражение глаз» – скрывается внутреннее состояние героя, которое и выражают глаза. Современное значение слова буйство в лексической системе языка определено в ССРЛЯ следующим образом: «Буйное поведение, бесчинство»7. Как видно, указанные признаки не могут охарактеризовать новое значение этого слова во фразеологическом контексте. Новое значение приобретает в контексте и слово половодье; основанное на метафорическом переносе, новое значение можно определить как «очень сильное проявление (чувств)».

В составе этих трех выделенных речевых фразеологизмов есть по одному компоненту, которые сохраняют свое прямое значение: это слова глаза, чувства, уста.

При фразеологической интеграции новое ассоциативное значение может приобретать либо один из компонентов, либо все компоненты. Когда такое значение приобретает лишь один компонент, возникает более аналитичная фразеологическая единица. Такими, например, являются выражения, в которых один из компонентов имеет метафорическое значение: ворошить прошлое, гореть желанием, заострить внимание, дырявая память, беззубая острота, каменное лицо и т. п. К этому же типу относятся выражения подбитый ветром, было да сплыло. Фразеологическая единица подбитый ветром употребляется только применительно к одежде, означает по сути дела, что одежда ничем не подбита, т. е. не имеет подкладки. Слово ветер в данном случае создает образность выражения, имеющую метафорический характер (ср.: подбитый шелком, подбитый мехом и т. д.). Фразеологическая единица было да сплыло основана на созвучии слов-компонентов, причем первое слово сохраняет свое прямое значение, а второй компонент, подобранный на основе созвучия, приобретает в составе выражения переносное значение на основе сходства – как бы сплыло.

При образовании таких фразеологических единиц происходит опора на переменные обычные сочетания слов. Это дало основание Н.М. Шанскому определять такие выражения как образованные по модели, однако если и можно говорить в этом случае о наличии модели, то лишь грамматической, поскольку с точки зрения лексико-семантической соотносимые переменные сочетания и фразеологические единицы слишком различны.

Рождение нового, фразеологически связанного значения слова луч (надежды) хорошо наблюдается, например, в тексте Радищева: «...наконец, приближаясь, представило ясно взорам нашим два малые судна, прямо идущие к тому месту, где мы находилися среди отчаяния, во сто крат надежду превосходящего. Как в темной храмине, свету совсем неприступной, вдруг отверзается дверь, и луч денный, влетев стремительно в среду мрака, разгоняет оный, распростирался по всей храмине до дальнейших ее пределов, – тако, увидев суда, луч надежды ко спасению протек наши души. Отчаяние превратилося в восторг...» (Путешествие из Петербурга в Москву). Нередко, употребляя новую фразу, еще как следует не устоявшуюся в языке, авторы подчеркивают ее метафоричность путем сочетания компонента с переносным значением как бы в первичном eго значении, например: «Тогда у Вакха весь надежды луч погас, и во отчаяньи, как в море, он погряз» (В. Майков. Елисей, или Раздраженный Вакх); «Тысячи кубометров были промыты в тот первый год, но ни в одном шлихе не блеснул геологам лучом надежды неуловимый алмаз» (В. Осипов. Ускорение).

Примерами образования фразеологических единиц на основе метафорического переноса значения одного из составляющих слов являются также выражения куриная, память, пронзить взглядом, неизгладимое впечатление и т. д.

На основе ассоциации по связи перенесено значение на компоненты в составе выражений замолвить словечко, пальцем не трогать. Компонент словечко приобрел в этом контексте значение «просьба» при общем значении «высказать кому-то просьбу по поводу кого-то», а компонент палец ассоциируется с понятием «рука», входящим в общее значение фразеологической единицы.

Ассоциация по связи лежит в основе переносного значения компонента мокрый в выражении мокрое дело: «На обводном канале, где они [преступники] проживали, случилось мокрое дело; работа чистая, концы в воду» (А. Толстой. Мой сосед); «Профессиональный убийца со зловещим именем Скараманга берет за каждое “мокрое дело” миллион долларов» («Лит. газета». 1975. 29 янв.); ср. также: «За что сидел? – Говорят за дело. Да я и не отказываюсь: за дело, так за дело. По мокрому? – Упаси бог. – За воровство? – Не будем уточнять, начальничек» (В. Тендряков. Тройка, семерка, туз). Основанием для переноса значения на слово мокрый явилось в числе прочих и то, что существовала фразеологическая единица сухая беда, имевшая значение в противовес «мокрому убийству» – «убийство без крови», например: «...вспомнил я про чуваш, как они злому человеку сухую беду делают. На кого зол, пойдет да и удавится у него на дворе, чтобы суд на него навести» (Мельников-Печерский. Поярков); «Нет, думаю я себе, уж коли класть на себя руки, так с тем, чтобы лиходею своему сухую беду сделать: пусть же знает, что безрогая корова и шишкой бодает» (Там же).

Более сложными являются такие образования, в которых комбинируются члены только с переносным значением. Новые переносные значения обычно объединяются в составе таких комбинаций, когда один из компонентов имеет метонимический характер, а другой – метафорический. Фразеологическая единица душа нараспашку включает в свой состав компонент душа, имеющий метонимическое переносное значение («внутренний мир человека; воображаемое место, где он находится у человека»), и компонент нараспашку, имеющий метафорическое значение «открывать» (ср.: дверь нараспашку, пальто нараспашку)8; ср. также: «Калинович посмотрел на князя, все еще не догадываясь, к чему он клонит разговор: Я всегда был довольно скромен... – проговорил он. – Очень верю, – подхватил князь, – и потому рискую говорить с вами совершенно нараспашку о предмете довольно щекотливом» (А. Писемский. Тысяча душ).

Аналогичные отношения наблюдаются у компонентов фразеологической единицы карманная чахотка, в которой слово карманная имеет традиционное значение, связанное с этим словом и со словом карман во фразеологии – «материальное состояние, наличие денег» (пустой карман, ветер в карманах гуляет, набивать карман и т. д.), а слово чахотка метафорически символизирует тяжелое состояние, в данном случае материальное.

Когда все компоненты выражения, образованного путем интеграции, имеют переносное значение, они чаще бывают метафорическими: делать из мухи слона, капля в море.

При образовании фразеологических единиц на базе слов путем фразеологической интеграции нередко специально совмещаются логически несовместимые понятия, например от жилетки рукава, без году неделя, самоварное золото. Такие совмещения слов иногда соотносятся со сходными свободными словосочетаниями, объясняющими их шутливый характер. Так, с временным значением употреблялись названия церковных праздников или обрядов, например до Филиппова заговенья: «Кругом на двадцать верст другой мельницы нет, а для нашей вряд до Филиппова заговенья помолоту достанет» (М. Салтыков-Щедрин. За рубежом). По ассоциации с этими сочетаниями возникло шутливое образование до морковкиного заговенья, т. е. «до бесконечности».

Так возникли шутливые выражения типа профессор кислых, щей (ср.: профессор математики, профессор химии и т. д.); токарь по хлебу (ср.: токарь по дереву, токарь по металлу); резчик по салу (ср.: резчик по кости). «[Грозной:] Да ты кто такой? [Горностаев:] Я – профессор Горностаев. [Грозной:] Профессор кислых щей? Ха-ха-ха» (Тренев. Любовь Яровая). Ср. также: «Эта мадам просто чудо-юдо на всю округу... – Самый главный профессор по танцулькам, – добавил Лука» (В. Беляев. Старая крепость); «Мастеровые, что ль? – Нет... так... Каки мастеровые! По хлебу резчики...» (С. Подъячев. Среди рабочих); «Несколько раз пришлось мне проглатывать нелестные эпитеты насчет моей фигуры, костюма. Эй, ты, дикий барин, откеда убег? Или: – Эй, ты, по хлебу резчик, продай опорки-то!» (С. Подъячев. У староверов).

Совмещение несовместимых понятий встречается в составе компаративных фразеологических единиц: например, у выражений, утверждающих отсутствие необходимости: (нужен) как рыбке зонтик, как щуке брюки, как собаке пятая нога, как пятое колесо телеге, как собаке «здрасте».

Такого рода сочетаемость также важно учитывать при описании семантики языка. Справедливо заметил У. Вейнрейх: «Семантическая теория не может считаться полной, если она не учитывает эффектов, возникающих из-за комбинирования «несовместимых» десигнатов» [37: 195].

Второй процесс образования фразеологических единиц на базе отдельных слов русского языка – фразеологическая дифференциация. Сущность этого процесса заключается в том, что мотивирующая база (обычно одно слово) представляется развернутым сочетанием, т. е. происходит как бы разложение слова и представление его значения путем указания других, чаще всего каких-то второстепенных признаков. По сути дела этот процесс соотнесен с фразеологической интеграцией, поскольку при возникновении этих образований опять-таки совмещаются слова, обычно не совмещаемые в речи. Иначе говоря, при фразеологической дифференциации происходит расщепление слова, сопровождающееся созданием новой составной форумы. Часть таких образований нередко называют составными формами, например расправиться учинить расправу; победить одержать победу и т. д.

Такого рода выражения в языкознании обычно определяются термином перифраза (парафраза) и истолковываются как «троп, состоящий в замене обычного слова (простого обозначения некоторого предмета одним словом) описательным выражением»9. Фразеологи не исследовали еще это явление в должной мере, хотя оно и находится в поле их зрения. Так, В.Л. Архангельский отмечает, что перифрастические образования соотносятся лишь с одним денотатом, а каждый из компонентов не имеет денотата. К перифразам он относит как выражения типа светило дня, зеркало души, так и типа Северная Пальмира, телефон-автомат, изба-читальня [38: 221].

Перифрастические фразеологические единицы, возникающие, как правило, на базе отдельных слов, можно представить в виде следующих разновидностей:

1. собственно перифрастические образования, образно, путем указаний на особые признаки, представляющие явления действительности: корабль пустыни – верблюд; презренный металл – деньги; королева полей – кукуруза; сыны Эскулапа – врачи; угольное племя – шахтеры; пятый океан – небо; мир безмолвия – океан; белое золото – хлопок; мягкое золото – мех; черное золото – нефть и т. д.;
2. табуированные образования, возникшие как иносказания, когда подлинное название по определенным причинам произносить было нельзя (табу): хозяин леса – медведь10; князь тьмы, враг рода человеческого, нечистая сила – сатана;
3. эвфемистические образования, т. е. такие, в которых смягченно, более вежливо называются явления, по той или иной причине считающиеся неприличными: отправиться в лучший мир – умереть; в костюме Адама, в костюме Евы, в чем мать родила – голый; быть в интересном положении – быть беременной; комбинация из трех пальцев – кукиш;

4) дисфемистические образования, т. е. такие, в которых естественное название заменяется обидным, вульгарным, грубым (процесс, противоположный эвфемизации): олух царя небесного – неумный; чернильная душа – канцелярист; колокольный дворянин – человек духовного происхождения;

1. выражения, в которых создается ложный образ путем использования слов, не соответствующих семантически сути обозначаемого явления, но имеющих звуковое сходство с мотивирующей базой; в этих случаях нередко использованы слова, в языке не существующие в свободном виде, а специально придуманные: съесть все жданки – заждаться; продавать дрожжи – дрожать; задать драпака (драпа) – драпануть;
2. выражения, в которых один из компонентов соотносится формально и семантически с мотивирующей базой, представляющие как бы сложную синтаксическую форму слова – (мотивирующей базы): наводить чистоту – чистить; вызывать подозрения – подозревать; одержать победу – победить.

Обобщая эти разновидности, можно выделить три структурно-семантических типа фразеологических единиц, возникающих в результате фразеологической дифференциации:

1) мотивирующая база не отражается в элементах деривационной базы: ни формально, ни семантически они не соотносятся, если иметь в виду первичные значения компонентов деривационной базы; этот тип охватывает первые четыре разновидности: корабль пустыни – верблюд; князь тьмы – сатана, в костюме Адама – голый, олух царя небесного – неумный, глупый:

1. мотивирующая база отражается в одном из элементов деривационной базы лишь формально, т. е. обнаруживается общность звуковых оболочек (морфем), но значение (первичное) компонентов деривационной базы и мотивирующей базы не соотносится; это образования типа дрожать – продавать дрожжи, поехать в Ригу – рыгать;
2. мотивирующая база отражается в одном из элементов как семантически, так и формально, т. е. обнаруживается общность корневой морфемы мотивирующей базы и одного из элементов деривационной базы; это разряд фразеологических единиц довольно многочисленный: одержать победу – победить, навести справки – справиться.

Образования первого типа создаются чаще всего путем отражения в деривационной базе таких признаков, которые не учитываются при толковании понятия при его определении. В этом нетрудно убедиться, если сопоставить определения, данные этим понятиям (значениям слов, являющихся мотивирующей базой) в словарях, например в ССРЛЯ: кукуруза (ср.: королева полей) – «однолетнее растение из семейства злаковых; одна из важнейших зерновых, фуражных и силосных культур» (ССРЛЯ. Т. 5. С. 1806); верблюд (ср.: корабль пустыни) – «крупное вьючное животное из породы жвачных с одним или двумя горбами на спине, отличающееся большой выносливостью» (ССРЛЯ. Т. 2. С. 168);

умирать (ср.: отправляться в лучший мир) – «переставать жить, становиться мертвым» (ССРЛЯ. Т. 16. Знач. 1, с. 604); глупый (ср.: олух царя небесного) – «умственно ограниченный, тупой, неумный» (ССРЛЯ. Т. 3. Знач. 1, с. 149).

У фразеологических единиц этого типа денотат один, и им соответствует в языке одно слово, что приводит к определенной семантической целостности фразеологических единиц данного типа, хотя нельзя считать компоненты их десемантизированными.

Е. Курилович, вводя понятие «глобальное значение», анализирует образование такого типа – владыка моря (кит) – и приходит к выводу, что оно лишено глобального значения, потому что «в случае метафоры, такой как владыка моря (кит), к контексту, определяющему значение слова владыка, относится и море, употребленное здесь в собственном значении», тогда как в выражении собаку съесть, обладающем, по мнению Е. Куриловича, глобальным значением, «ни один из двух членов не образует семантического контекста другого» [39: 242–243].

В процессе образования фразеологических единиц этого типа компоненты деривационной базы нередко сохраняют свое первичное значение, что способствует осознанию носителями языка внутренней формы этих выражений. Однако такое значение может сохранять лишь часть компонентов, чаще всего один из компонентов деривационной базы. Остальные компоненты приобретают новое переносное значение.

При образовании фразеологической единицы корабль пустыни был использован образ: верблюд, величаво идущий, как удобное средство передвижения по пустыне, напоминает корабль, средство передвижения по морю. В этой фразеологической единице не нашли своего отражения многие признаки верблюда, его биологическая характеристика, наличие горбов, выносливость и т. д. Существенным для этого образа оказалось указание на его, так сказать, место пребывания и функционирования. Этот признак передается с помощью слова пустыни, сохранившего свой первичный смысл. Второй компонент фразеологической единицы – корабль – призван передать не только функцию (по аналогии с прямой функцией корабля), но и величественность верблюда, его торжественное движение.

Иной характер имеет образование единицы в костюме Адама. В этой фразеологической единице все компоненты как будто сохраняют свое первичное значение, ибо в основе ее лежит указание на библейского героя, не имевшего одежды. Но одновременно это словосочетание приобретает более отвлеченное значение – «голый», «без одежды»; таким образом, отношения конкретного и отвлеченного, возникающего на этом конкретном, создают внутреннюю форму.

Перифрастические фразеологические единицы, имеющие образный характер, чаще всего стилистически окрашены. Окраска их зависит от характера компонента с переносным значением. Если такой компонент имеет стилистическую окраску, то и все выражение приобретает такую же окраску, например: «И хотя я и читал в журнале “Вокруг света” заманчивые рассказы о Сахаре, самумах и “кораблях пустыни” – верблюдах, но они меня не прельщали» (К. Паустовский. Золотая роза); «Андрей Богданович любил громкие слова, поэтому, выступая на районных совещаниях, нисколько не хуже других славил “королеву полей”» (В. Тендряков. Поденка – век короткий); «Все бросил: и скульптуру, и сочинение фуг, и дрянные, укачивающего типа стишата свои в космическом стиле, и даже даму сердца, верующую в мои гигантские таланты» (Ю. Герман. Дело, которому ты служишь); «Смотри же помни, презренного металла не проси, как скоро предашься сладостной неге» (И. Гончаров. Обыкновенная история).

Эвфемистические фразеологические единицы чаще всего бывают стилистически сниженными, например: «Выволок он меня сперва в сени, а потом на крыльцо, а с крыльца вниз ступеньки... высоко... поставил на краю... обождал чуток... дал передышку... да потом ка-а-ак шпокнет мне по этому вот месту, на чем сижу, коленкой, так я словно птица с крыльца-то спорхнул, ей-богу!» (С. Подъячев. За язык пропадаю); «Снять бы штаны, говорю, да по мягкой части орясиной, что потолще» (В. Липатов. Стрежень); «Отчего в старое доброе время случались пожары? Ну, по неосмотрительности: мужик пошел “до ветру” да бросил недокуренную козью ножку или малыши спичками побаловались... Все это редкие случаи» (С. Крутилин. Липяги); «В полночь сунул я ноги в валенки, ватник на плечи набросил, будто по малой нужде во двор выхожу» (С. Крутилин. Липяги).

Довольно часто описательное выражение опирается на какие-то детали быта. Такие перифрастические фразеологические единицы чаще всего живут недолго: как только изменяются сами бытовые условия, исчезает и фразеологическая единица, утрачивая свою внутреннюю форму. Так, исчезла фразеологическая единица человек двадцатого числа, обозначавшая до революции чиновника: по традиции чиновники получали жалованье двадцатого числа каждого месяца: «После “двадцатого числа” в суде по вечерам становилось несколько шумно» (В. Короленко. История моего современника); «Ну, а все-таки вы теперь к мужу снисходительнее стали. Маргарита Васильевна? – спросил Невзгодин. Еще бы! И он, в сущности, не дурной человек... Только любил фразу и разыгрывал героя на словах, когда он самый обыкновенный трус и человек двадцатого числа...» (К. Станюкович. Жрецы).

Среди этого типа особую группу составляют перифрастические выражения, связанные с табу или с принятыми в обществе условностями, запрещающими употребление прямых названий отдельных явлений, например: «Явился проповедник, который перелагал фамилию “Бородавкин” на цифры и доказывал, что ежели выпустить букву р, то выйдет 666, то есть князь тьмы» (М. Салтыков-Щедрин. История одного города); «Долгое время находилась я в состоянии томления, долгое время безуспешно стремилась к свету, но князь тьмы слишком искусен, чтобы разом упустить из рук свою жертву!» (М. Салтыков-Щедрин. История одного города); «Была в то время, – так начинает он [летописец] свое повествование, – в одном из городских храмов картина, изображавшая мучения грешников в присутствии врага рода человеческого. Сатана представлен стоящим на верхней ступени адского трона...» (М. Салтыков-Щедрин. История одного города); «Эк тебя он смутил, – сказал дядя Юфим, – враг рода человеческого!... Он рад!... Это ему все равно, что медку лизнуть» (С. Подъячев. Среди рабочих).

Процессы, которые наблюдаются при образовании табуированных выражений, в целом сходны с теми, что происходят при возникновении собственно перифрастических образований, хотя причины их возникновения особые. С. Ульман, несколько расширенно понимающий явление табу, выделяет три типа таких выражений: а) «обязанные своим появлением чувству страха», б) продиктованные чувством деликатности, «когда мы говорим на такие неприятные темы, как болезнь или смерть, физические или моральные недостатки», в) «из стремления соблюдать приличия: запреты на называние явлений, относящихся к сексуальной сфере жизни, и определенных частей и функций тела» [20: 283]. Предсказывая перспективу развития этих типов, он пишет: «Первый тип с развитием цивилизации будет встречаться все реже и реже, хотя совсем он, по-видимому, не исчезнет. Второй и в особенности третий типы с развитием более высоких моральных норм и более тонких форм социального поведения будут, напротив, встречаться вое чаще и чаще, хотя некоторые слишком утонченные табу, возможно, постепенно будут отброшены как ханжеские» [20: 283].

Образования типа съесть все жданки, задать храповицкого, продавать дрожжи как будто обладают внутренней формой, но эта внутренняя форма оказывается иллюзорной.

Интересно в этом отношении выражение задать храповицкого. В нем как будто содержится намек на некую личность – Храповицкого. Этот намек иногда в речи реализуется более отчетливо: «Ну, брат-казначей, ты уж расплачивайся за меня, а я пойду на сеновал с Храповицким поговорить» (М. Салтыков-Щедрин. Господа Головлевы). Соотнесенность слов захрапеть и храповицкий очевидна и явилась, видимо, основанием для такого каламбурного образования, хотя не исключено, что при образовании этого выражения имелась в виду конкретная фамилия. Так, близкий друг Г.Р. Державина, известный писатель и общественный деятель того времени, косил именно такую фамилию, о чем свидетельствует и послание Державина «Храповицкому».

В этой связи следует заметить, что явление персонификации нередко наблюдается в русской речи и в русской фразеологии: Речевые образования с персонификацией можно наблюдать в следующих примерах: «Арестант бежит из Сибири с одной целью – чтобы увидеть родину. Но родины у него нет. Он отверженец общества. Все отступились от него, кроме таких же, как он, обитателей трущоб, которые посмотрят на него, “варнака Сибирского, генерала Забугрянского”, как на героя» (В. Гиляровский. Каторга); «Варвара печально согласилась. Смотреть противно. Конечно, противно! – подтвердила Аглая. Ведь фундаментальных знаний ни на грош, один только фасон. У нас на рабфаке таких называли барон фон Мыльников» (Ю. Герман. Дело, которому ты служишь); ср.: мыльный пузырь.

Ряд фразеологических единиц русского языка основан на персонификации: Кондрашка хватил, Митькой звали, показать Кузькину мать, как Сидорову козу и т. д. Персонификация наблюдается и в новейших образованиях, например работать в бригаде Ваньки Шаталова, т. е. «шататься, ходить без дела» [40].

Явление персонификации, о котором шла речь, необходимо отличать от тех случаев, когда в основе фразеологической единицы лежит имя исторического лица или мифического героя, с помощью которого передаются какие-то типические черты, присущие этому лицу, например: Сизифов труд; нить Ариадны; Мамай прошел; потемкинская деревня; тяжела ты, шапка Мономаха и т. д. [41].

В целях создания экспрессии в состав фразеологических единиц иногда включаются специально придуманные слова, обычно образованные от слов, существующих в русском языке с помощью тех или иных словообразовательных средств: съесть все жданки, слонять слоны, задавать стрекача (от стрекать), задавать драпа (от драпать, драпануть), и т. п.

Особый тип фразеологических единиц, образованных на базе отдельных слов, составляют перифрастические словосочетания типа наводить справки, одержать победу. Эти образования активно возникали в конце XVIII века. В некоторых случаях они возникали как составные синтаксические формы, призванные компенсировать парадигматические недостатки тех или иных глаголов, как это можно предполагать, например, в отношении выражения одержать победу, компенсирующего отсутствующую форму 1 лица ед. числа глагола победить. Выражения эти составлялись из абстрактного глагола со значением деятельности или действия вообще, т. е. как отмечает В.В. Виноградов, «из глагола с почти замершим (вне данной связи) конкретным значением, и из зависимого отглагольного существительного, которое и раскрывало суть, содержание действия» [42: 414].

В ряду этих выражений немало таких, которые сначала входили в большие серии словосочетаний, а затем в результате устаревания многих словосочетаний остались лишь в виде двух-трех словосочетаний, включающих один и тот же глагол.

Так, по наблюдениям В.М. Филипповой, в XVIII веке глагол чинить сочетался с винительным падежом без предлога целого ряда имен существительных: чинить зло, доброту, благо, злодеяние, благодеяние, злодейство, добро, пользу, вред, повреждение, отраду, досаду, обиду, насмешку, шутку, искус, обман, обманство, пакость, грех, коварство, измену, преступление, беззаконие, волхование, трудности, утруждение, поношение, препятствие, помеху, помешательство, облегчение, вспоможение, помощь, награждение, воздаяние, наказание, казнь, убыток, суд, муки, волю, привольность, изъяснение, запрещение, объявление, отговорку, вымыслы, завет, присягу, сговор, мир, дружбу, замирение, перемирие, союз, дело, нападение, нашествие, наступление, брань, бой, войну, бунт, мятеж, смятение, сопротивление, учреждение, исполнение, приуготовление, роскошь, дороговизну, расходы, смотр, пир, встречу, пожар, шум, возмущение и др. [43: 13–14]. Иначе говоря, этот глагол сочетался как со словами положительной окраски, так и со словами отрицательной окраски. В настоящее время его сочетаемость очень сузилась и ограничивается лишь несколькими фразеологическими сочетаниями: чинить препятствия, чинить преграды, чинить расправу.

Сузилась сочетаемость глагола одержать, который еще в прошлом веке, по материалу словаря В.И. Даля, имел гораздо более широкую сочетаемость с различными значениями: со значением «удерживать, придерживать, останавливать, не давать ходу, бегу, воли, простору». – Он хватается на бегу за: спицу и одерживает коляску! Одерживай молодую лошадку, горячится! Маховое колесо одерживает и уравнивает ход машины. Снег одерживает лошадей, проваливается, лошади проступают его, нет твердого насту. Со значением «владеть чем, обдержать, занимать, захватывать, брать, держать во власти своей». – Одержав высоты, можно затруднить неприятелю приступ. Господь одерживает небеса и земли. Ср. также у М.А. Шолохова: «Вам человек из своих нужен. – Из каких это своих? – А из таких, чтоб вашу руку одерживал» (Смертный враг).

Отнесение этих образований к числу фразеологических единиц, возникших на базе отдельных слов, мотивируется тем, что они возникли действительно из слов, хотя сразу, видимо, не осознавались как фразеологические единицы. Изменение сочетаемости глаголов, входящих в их состав, привело к изоляции этих словосочетаний, к их переходу в состав фразеологических единиц без изменения значения. Последнее обстоятельство весьма важно, ибо образование фразеологических единиц на базе переменных словосочетаний обычно связано с изменением значения такого сочетания, с переносом на него нового значения.

Фразеологические единицы, возникающие на базе отдельных, слов, обычно не имеют эквивалентов среди переменных словосочетаний, как это наблюдается у фразеологических единиц, образованных на базе переменных словосочетаний. Однако таких эквивалентов могут не иметь и фразеологические единицы, возникшие на иной деривационной базе. Это бывает в двух случаях. Во-первых, когда в составе фразеологической единицы в результате изменения лексического состава языка оказывается слово, неупотребительное на данном этапе развития языка, слово устаревшее. Таких случаев, как показали исследования Р.Н. Попова [44], в современном русском языке немало. Можно привести ряд примеров: устаревшие слова – бить баклуши, лезть на рожон, точить лясы, земная юдоль, яко тать в нощи и др.; устаревшие формы слов – среди бела дня, положа руку на сердце, на босу ногу, во все тяжкие и др.; устаревшие значения слов – не на живот, а на смерть; глагол времен; тянуть канитель и т. п.

Во-вторых, когда фразеологическая единица возникла на базе другой фразеологической единицы, т. е. деривационной базой ее была фразеологическая единица русского или чужого языка. Так, не имеет эквивалента среди переменных словосочетаний выражение кормить обещаниями, возникшее на базе фразеологической единицы кормить завтраками, где слово завтрак было заменено другим, проясняющим внутреннюю форму, с более точным конкретным значением (см. ниже о конкретизации образа).

5. ОБРАЗОВАНИЕ ФРАЗЕОЛОГИЧЕСКИХ ЕДИНИЦ НА БАЗЕ ПЕРЕМЕННЫХ СОЧЕТАНИЙ РУССКОГО ЯЗЫКА

Образование фразеологических единиц на базе переменных сочетаний, как уже не раз отмечалось фразеологами, наиболее продуктивный путь пополнения русской фразеологии. Этот процесс обычно определяется термином фразеологизация переменных сочетаний. Однако, поскольку термин фразеологизация сам по себе не раскрывает характера фразообразовательного процесса, в данной работе представляется более целесообразным использовать для обозначения процесса образования фразеологических единиц на базе переменных сочетаний слов термин фразеологическая транспозиция.

Под транспозицией в языкознании обычно понимается перевод знака из одной категории в другую, термин этот используется и в словообразовании [45]. Применительно к образованию фразеологических единиц этот термин можно использовать для обозначения такого процесса фразообразования, при котором языковая единица или единица речи преобразуется в новую фразеологическую единицу, т. е. для семантического образования фразеологических единиц. В этом случае необходимо различать внутрисистемную (на базе материала данного языка) транспозицию и межсистемную (на базе иноязычного материала) транспозицию.

В свою очередь, внутрисистемная транспозиция разграничивается на первичную и вторичную. Образование новой единицы на базе переменного сочетания слов есть первичная транспозиция, вторичную транспозицию составляет образование новой фразеологической единицы на базе другой фразеологической единицы этого же языка.

Таким образом, под внутрисистемной первичной транспозицией понимается перевод переменного сочетания слов нефразеологического характера в разряд фразеологических единиц, т. е. образование новой фразеологической единицы путем переноса на переменное сочетание нового, фразеологического значения.

В результате первичной внутрисистемной транспозиции возникает качественно новая единица языка. Хотя лексический состав у соотносительной пары – переменного сочетания и фразеологической единицы, возникшей на ее базе, – один и тот же, семантическое различие их отражается так или иначе в контексте, оно проявляется либо в грамматических формах, либо в лексическом окружении.

Даже выделенные из широкого контекста предложения позволяют сравнительно легко определить, какая единица из таких соотносительных пар использована в данном контексте, ср. например: «Зловещий вал несся по земле прямо на нас. Дед торопливо сматывал длинную удочку из орешины...» (К. Паустовский. Золотая роза); «Управление давно опустело. – Пора сматывать удочки, Михаил Борисович. Поедем ко мне, я прошу» (В. Ажаев. Далеко от Москвы); «Командиры звеньев, ко мне! – скомандовал командир полка. Виктор вышел из строя» (Шолохов-Синявский. Волгины); «Машина со старыми подшипниками выйдет из строя» (А. Рыбаков. Приключения Кроша); «Все? – спросил Вериго, приподнимая перо над бумагой. Да, – подтвердил Тимофей. И следователь поставил точку» (С. Сартаков. Философский камень); «Сцена должна дышать радостью, весельем. Он медленно развел руки в знак того, что – увы! – слова излишни, и надо ставить точку» (К. Федин. Костер.).

Образование фразеологических единиц на базе переменных сочетаний имеет свою специфику в сравнении с образованием на базе отдельных слов. Специфика эта в том, что переменное сочетание имеет некое добавочное значение, присущее сочетанию в целом, в отличие от значений слов, составляющих это сочетание, взятых изолированно, вне связи. Как известно, слова вне речи предстают перед нами в более абстрактных значениях, поэтому процесс фразеологической интеграции, когда в качестве строительного материала для фразеологической единицы используются отдельно взятые слова, заметно отличается от транспозиции, от образования фразеологических единиц на базе переменных сочетаний слов.

Перенесение на переменное сочетание нового, фразеологического значения порождает определенные отношения между первичными значениями компонентов этого сочетания, а также общим значением всего переменного сочетания и новым фразеологическим значением. В результате возникают именно те отношения, которые и составляют внутреннюю форму фразеологической единицы.

Соотношение первичных значений компонентов и общего значения переменного сочетания (деривационной базы), общего фразеологического значения фразеологической единицы и новых значений ее компонентов составляет то совмещенное видение двух явлений, которое и определяется обычно как образность фразеологической единицы.

Фразеологическая транспозиция – всегда процесс семантический. Как правило, при первичной внутрисистемной транспозиции это процесс соотнесения конкретного и абстрактного, ибо в самой природе образности заключено диалектическое противоречие между конкретным и абстрактным. «Мы можем обозначить поэтическое представление как образное, – писал Гегель, – поскольку оно ставит перед нашим взором вместо абстрактной сущности конкретную ее реальность» [46: 194].

Фразеологические единицы, возникающие на базе переменных сочетаний слов, неоднородны. Отличаются они как конкретными особенностями, так и некоторыми общими специфическими чертами. В частности, они различаются характером соотнесенности деривационной и мотивирующей базы, что приводит к различным типам переноса значений на переменное сочетание. Однако и конкретные особенности переменных сочетаний, являющихся деривационной базой для образования фразеологических единиц, требуют учета и описания.

Трудно перечислить все источники переменных словосочетаний, которые служат основой для образования фразеологических единиц. В наиболее общем виде можно выделить лишь две группы таких источников: русскую устную речь, как наиболее важный источник, и произведения русской литературы и русского народного творчества, как они обычно разграничиваются фразеологами [47: 14–19].

Устная русская речь как источник образования фразеологических единиц может быть дифференцирована. Следует указать наиболее важные для фразообразования ее разновидности, связанные с отдельными речевыми сферами:

1. со старыми русскими ремеслами – попасть впросак, лыка не вяжет, разделать под орех, овчинка выделки не стоит и т. п.;
2. с наблюдением над поведением животных, с их повадками – вилять хвостом, держать нос по ветру, ходить на задних лапках, заметать следы и др.;
3. с охотой и рыболовством – по свежим следам, закинуть удочку, попасть на крючок, рыть яму и т. п.;
4. с бытом – поворачивать оглобли, дразнить гусей, гонять, собак, заваривать кашу, выносить сор из избы и др.;
5. с гаданиями, заговорами, суевериями, приговорами – гадать на бобах, заговаривать зубы, как с гуся вода [48: 337], переходить дорогу кому-то и т. д.;
6. с народными играми – играть в прятки, жив курилка, положить на обе лопатки, играть в бирюльки;
7. с военным делом – держать порох сухим, тихой сапой, брать на мушку, прямой наводкой;
8. с мореплаваньем – бросить якорь, отдать концы, на всех
   парусах, идти в фарватере;
9. с карточной игрой – загнуть угол, карта бита, втирать очки и т. д.;
10. с различными видами искусства – задать бенефис, играть роль, слабая струнка, сгущать краски, плясать под чужую дудку;
11. с техникой – гайка слаба, винтика не хватает, заводиться с полуоборота, спускать на тормозах и др.;
12. со спортом – брать высоту, запрещенный прием, второе дыхание, забивать гол в свои ворота.

Второй разряд деривационной базы при фразеологизации составляют произведения литературы или устного народного творчества:

1. сочетания из устного народного творчества – сказка про белого бычка, кот наплакал, кащей бессмертный, красная девица, Лиса Патрикеевна, битый небитого везет и т. п.;
2. сочетания из произведений русской литературы – Слон, и Моська; а Васька слушает, да ест; есть еще порох в пороховницах; сама себя высекла; на деревню дедушке; лошадиная фамилия; унтер Пришибеев и т. п.

Сочетания, зафиксированные в устном народном творчестве, обычно представляют анонимный материал. Авторский характер имеют сочетания, созданные писателями в текстах произведений художественной литературы. Эти сочетания часто фигурируют в тексте как переменные: в баснях Крылова сочетания Слон и Моська, а Васька слушает да ест. Бывают и такие случаи, когда уже в тексте произведения переменное сочетание, употребляемое в тексте в качестве такового, приобретает символический, фразеологический смысл и становится фразеологической единицей. Правда, в таких случаях еще нельзя говорить о полноценной фразеологической единице, поскольку для этого, необходимо, чтобы это сочетание стало употребительным в народе, стало воспроизводиться носителями языка. Если же перед нами лишь такое сочетание, которое с символическим, фразеологизированным значением употреблено лишь в одном контексте данного литературного произведения, но еще не стало (да, может быть, и никогда не станет) общенародным, регулярно употребляемым, то целесообразнее говорить о нем как о речевом фразеологизме. Противопоставление фразеологической единицы речевому фразеологизму подчеркивает, что в случаях речевых фразеологизмов перед нами лишь начало процесса фразеологизации, т. е. то, что Б.А. Ларин определял как вольное переносное употребление: «от конкретного значения к абстрактному, от частного случая к обобщению» [10: 218].

Вместе с тем это начало процесса оказывается особенно удобным для наблюдения процесса транспозиции: удобным потому, что перенос значения на переменное сочетание требует от автора каких-то комментариев, чтобы быть правильно понятым. Это подсказывает анализ речевых фразеологизмов как средство исследования самого процесса транспозиции. Рассмотрим ряд таких речевых фразеологизмов в текстах русских писателей.

В романе И.А. Гончарова «Обыкновенная история» несколько раз употребляется речевой фразеологизм закрыть клапан. Автор дает это сочетание с необычным значением, в необычном контексте. Сначала поясняется сама идея переноса на это сочетание нового значения – дается диалог Александра Адуева и его дяди: «По-вашему, и чувством надо управлять, как паром, – заметил Александр, – то выпустить немного, то вдруг остановить, открыть клапан или закрыть... – Да, этот клапан недаром природа дала человеку – это рассудок, а ты вот не всегда им пользуешься – жаль! а малый порядочный!»

Далее в тексте это сочетание с новым значением используется уже без особых пояснений: «А я так удивляюсь, дядюшка,—сказал Александр, – что вы прежде заметили бородавку на носу, чем дочь. – Подай-ка назад бумагу. Ты там, пожалуй, выпустишь все чувство и совсем забудешь закрыть клапан, наделаешь вздору и черт знает что объяснишь...»

Такой же авторский перенос значений на переменные сочетания наблюдается в следующих случаях: «Антонина Васильевна, заметивши соседство мужа с этой “жирной перепелкой”, как она презрительно называла за глаза свежую толстушку Вавочку, только сверкнула глазами, но не сказала ни слова» (К. Станюкович. Женитьба Пинегина); «Руфина старалась и не могла понять, в чем сила Ийи, этой “тонкошеей гусеницы”, этой писклявой букашки с муравьиной талией и рыбьей плоской головой, как у плотвицы» (Е. Пермяк. Последние заморозки); «А ты, черт, таймень холодный, почему молчишь? Говори: искать тебе невесту?» (С. Сартаков. Философский камень); «Не говорил – спускал курки, испепелял высоким жженьем» (В. Федоров. Седьмое небо).

В приведенных случаях переносного употребления переменных сочетаний перенос сделан на основе ассоциации по сходству. Это подчеркивается контекстом, прямо указывается на сходство: жирная перепелка – толстушка (жирная) Вавочка; тонкошеяя гусеница – тонкошеяя Ийя и т. д.

Существует и другой тип переноса значения и употребление переменного сочетания с новым значением – ассоциации по смежности, связи: «Наталья идет вдоль рядов... Слишком узко ее новое платье, слишком тонки каблучки ее новых туфель. Наталья садится, а кумушки в ситцевых платочках – они не стесняются, эти ситцевые кумушки, и Наталья слышит шепот: «Срамота, бабоньки!» (В. Липатов. Стрежень); «Девушка пела в церковном хоре о всех усталых в чужом краю, о всех кораблях, ушедших в море, о всех, забывших радость свою. Так пел ее голос, летящий в купол, и луч сиял на белом плече, и каждый из мрака смотрел и слушал, как белое платье пело в луче» (А. Блок. Девушка пела в церковном хоре); «Какие там порядки? – пожимает плечами высокий человек с острым кадыком и грустным взглядом за стеклами очков без оправы... – Вы понимаете, – негодует бобровый воротник, – из-за меня целая экспедиция сидит без зарплаты! – А из-за меня, между прочим, дети шестой день гоняют по улицам собак вместо того, чтобы сидеть за партой, – говорит острый кадык» (В. Осипов. Ускорение); «У меня приятель погулял вот так с гриппом, потом воспаление среднего уха, потом осложнение, потом трепанация, а третьего дня мы сыграли ему Шопена» (К. Федин. Костер).

В приведенных примерах перенос осознается либо в силу соответствующих указаний авторов, либо в силу традиции переноса (бобровый воротник)11, либо под влиянием логики контекста, как это наблюдается в последнем примере: заболел – осложнение – трепанация – похоронили. Надо, однако, заметить, что внутренняя форма выражения сыграть Шопена весьма сложна. Значение «похоронить» возникает здесь, видимо, на основе связи с сонатой Шопена си-бемоль минор, в 3-й части которой есть марш, исполняемый во время похорон. Указание на исполнение похоронного марша нередко заменяет в тексте слово похоронить, указывает на смерть кого-то. Так, в повести В. Липатова «Стрежень»: «Все, что нужно для жизни, дала дяде Истигнею Обь, и все возьмет, когда оркестр карташевского клуба сыграет для него последний марш на теплой земле – похоронный».

Внутренняя форма речевых фразеологизмов, характеризующаяся сложностью, может послужить препятствием для их закрепления в качестве единицы общего употребления. В этом отношении интересно утверждение А. Бюрже: «Роль системы является существенно негативной и консервативной. Система открывает путь к инновациям, которые не вызывают затруднений во взаимопонимании, и препятствует закреплению инноваций, порождающих такие затруднения» [49: 239].

Случаи употребления переменных сочетаний с фразеологизированным значением группируются в основные типы такого употребления, которые, как будет видно далее, оказываются характерными и для образования общенародных единиц. Эти типы составляют два разряда:

I. Случаи употребления, основанные на ассоциации по сходству, т. е. метафорические употребления:

а) имеющие характер частичной метафоры, поскольку один из компонентов мотивирующей базы совпадает с компонентом деривационной базы: толстушка (жирная) Вавочка – жирная перепелка;

б) имеющие характер полной метафоры, когда лексически сходство не выражено, у мотивирующей базы и деривационной нет общих компонентов: не давать воли чувствам – закрыть клапан; говорить резко – спускать курок;

II. Употребления, основанные на ассоциации по связи, т. е. метонимические употребления;

а) имеющие характер синтагматического сжатия сложной синтагмы, когда из сложной синтагмы вычленяется фрагмент, представляющий собой простое словосочетание в составе этой синтагмы, и этот фрагмент передает значение, присущее всей сложной синтагме, например: девушка в белом платье белое платье; человек в пальто с бобровым воротником бобровый воротник, т. е. типа АВСД АВ (или СД);

б) представляющие такое сжатие сложной синтагмы, когда из ее компонентов создается новое (необычное) словосочетание, передающее значение всей сложной синтагмы: кумушки в ситцевых платочках ситцевые кумушки, т. е. типа АВСД АС (или ВД);

в) представляющие собой словосочетания, первичные значения которых соотносятся с теми словами или сочетаниями слов, значения которых они передают, как соотнесенные видовые понятия, объединяемые общим родовым, т. е. типа АВ СД, например: хоронить – играть похоронный марш (в связи с чьей-то смертью); в приведенных ранее контекстах пример является еще более сложным: играть похоронный марш Шопена играть Шопена (т. е. «хоронить»).

Как уже отмечалось ранее, фразеологические единицы, возникающие на базе переменных сочетаний слов, также распределяются по этим двум основным разрядам: основанные на переносе значения (ассоциации) по сходству и ассоциации по связи. Наиболее многочисленным оказывается в русской фразеологии разряд единиц, образованных на основе ассоциации по сходству, т. е. основанные на метафоризации, поэтому можно начать рассмотрение образования фразеологических единиц на базе переменных сочетаний слов именно с этого разряда.

Рассмотрим это положение на примере фразеологической единицы плыть по течению. Переменное сочетание, на базе которого она возникла, состоит из двух знаменательных слов, имеющих в составе этого сочетания свободные значения: плыть – «передвигаться по воде в определенном направлении» и течение – «движущаяся масса воды в реке, ручье и т. д.». В данном словосочетании использована предложно-падежная форма, которая имеет значение «в направлении движения массы воды в реке, ручье и т. д.» (противопоставлено сочетанию против течения). Однако свободное сочетание плыть по течению имеет еще «потенциальную сему» – «плыть без особой затраты сил». Если плыть против течения можно только с применением каких-то усилий, то по течению предметы и живые существа плывут легко, без усилий. При образовании фразеологической единицы ведущей оказывается эта потенциальная сема, именно она, сближая два различных значения – значение переменного словосочетания и фразеологической единицы, дает основание для метафорического переноса значения «жить, действовать пассивно, подчиняясь сложившимся обстоятельствам, не стремясь что-то изменить, не прикладывая сил для этого». Иллюстрация такого переноса дана в тексте романа И. Ильфа и Е. Петрова «Двенадцать стульев: «Но прежде, чем друзья приблизились к пристани, где можно было видеть чувашей и черемис, их внимание было привлечено предметом, плывшим по течению впереди лодки. – Стул! – закричал Остап... – Здорово, приятель! – крикнул Остап. Давненько не виделись. Знаете, Воробьянинов, этот стул напоминает мне нашу жизнь. Мы тоже плывем по течению. Нас топят, мы выплываем, хотя, кажется, никого этим не радуем».

При образовании фразеологической единицы закинуть удочку учитывалось, видимо, добавочное значение всего свободного словосочетания – «начать рыбную ловлю», а также потенциальная сема – «стремление получить улов, поймать рыбу». Именно эта потенциальная сема и стала ведущей в новом значении, которое было перенесено на переменное сочетание.

В качестве примера можно привести различные случаи употребления этого сочетания: «Он усердно насаживал червяков, шлепал по ним рукой, плевал на них и даже сам закидывал удочку» (И. Тургенев. Дворянское гнездо); «А имением кто же распоряжаться будет? – возразил он осторожно, словно закидывал удочку» (M. Салтыков-Щедрин. Господа Головлевы); «...Конечно, во всем красота, даже в твоем носе красота, да за всякой красотой не угоняешься. Старики – те за ней не гонялись... Им весь мир принадлежал; нам так широко распространяться не приходится: руки коротки. Мы закидываем удочку на одной точечке – да караулим. Клюнет, браво, а не клюнет...» (И. Тургенев. Накануне); «За дверью Лева не пробыл и пяти минут, выскочил распаренный, смущенный еще больше. – Что? – Закинул удочку. Только бы клюнуло...» (B. Тендряков. Свидание с Нефертити); «Когда моя матушка начала уже забрасывать удочку на тот счет, что с моими способностями мне не мешало бы поступить в кадетский корпус, дядя вдруг остановился и в изумлении расставил руки» (А. Чехов. Тайный советник); «И о будущем поговори, о новом здании. Закинь удочку, может, еще не скажут, так хоть намекнут» (А. Ажаев. Далеко от Москвы).

При метафорическом переносе значения на переменное сочетание можно указать ряд этапов процесса. Эти этапы не являются обязательными для всех случаев, иногда процесс может быть ограничен лишь первыми из них, однако для большинства фразеологических единиц, образованных таким путем, они характерны и будут следующими:

1. употребление переменного словосочетания со свободным значением компонентов в русской речи, как регулярного словосочетания (исходный момент);
2. употребление словосочетания как сравнительного оборота, когда начинает складываться значение, которое в дальнейшем приобретает фразеологическая единица;

3) употребление словосочетания с метафорическим значением, которое дается еще с опорой на сравнение, с подчеркиванием переносного характера такого значения;

4) употребление словосочетания с фразеологическим значением без каких-либо указаний на основание для переноса, поскольку в этом случае значение фразеологической единицы уже хорошо известно носителям языка, и с этим значением фразеологическая единица регулярно воспроизводится в речи.

Можно привести ряд примеров употребления фразеологических единиц в виде сравнительных оборотов, которые сегодня уже кажутся архаичными в такой форме: «[Сквалыгин:] Э! брат, взял пошел, как не солоно хлебал. Веть брань на вороту не виснет, а стыд не дым, глаза не выест» (М. Матинский. Санктпетербургский гостиный двор); «Спокойствие и самоуверенность Вронского здесь, как коса на камень, наткнулась на холодную самоуверенность Алексея Александровича» (Л. Толстой. Анна Каренина); «Промышленность Каталонии и Барселоны важна только сравнительно; произведения их как капля в море, в отношении их потребности» (Д. Григорович. Корабль «Ретвизан»).

Многие фразеологические единицы, возникшие таким путем, так и остались сравнительными оборотами: как снег на голову, как мертвому припарка, как грибы после дождя и т. п.

В результате метафорического переноса нового значения на переменное сочетание образуются две разновидности фразеологических единиц: фразеологические единицы с частичной метафоризацией и с полной метафоризацией.

Фразеологические единицы с частичной метафоризацией – это образования типа болтливая сорока, слепая курица, глухая тетеря и т. п. Как было показано ранее, такая метафоризация характерна для речевых фразеологизмов, однако многие из них закрепились и стали общенародными. Происхождение этих образований можно определить следующим образом: сначала на животных были перенесены признаки, присущие людям, на основе сходства (болтливый человек – болтливая сорока и т. д.) как это наблюдается в устном народном творчестве, где животные обычно являются носителями всех свойств, присущих людям. В дальнейшем все сочетание, называющее животное с таким человеческим свойством, стало употребляться для обозначения человека.

Сюда же можно отнести ряд фразеологических единиц, в которых есть слово крыса. Слово крыса в этих образованиях не только символично обозначает человека, но и вносит отрицательную окраску в это обозначение: «[Обиралов:] Видели мы многих чесаных-та; они, право, не знают ни шиша. [Дворянин:] Наткась! приказная крыса разворчалась...» (Перемена в нравах. «Российский феатр, или Полное собрание всех Российских феатральных сочинений». 3 ч. АН СПб, 1788–1794); «[Митрофан:] Ну, давай доску, гарнизонная крыса! Задавай, что писать» (Д. Фонвизин. Недоросль); «Они [казаки] громко роптали, и Иван Игнатьич, исполнитель комендантского распоряжения, слышал своими ушами, как они говорили: «Вот ужо тебе будет, гарнизонная крыса!» (А. Пушкин. Капитанская дочка); «Он [Фанфаров] непочтительно заговорил вдруг о чиновниках, назвав их “канцелярскими крысами”» (А. Григорович. Недолголетнее счастье); «Вот сообщают, например, что вчера прибыли в Москву тайный советник Шмит, действительные статские советники Зилов, Лестушевский, Пупешников – самые, что ни на есть замшелые чинуши, бюрократы, канцелярские крысы...» (Л. Лагин. Голубой человек); «Где ключи от склада, тыловая ты крыса!» (М. Шолохов. Тихий Дон); «Я… я... если он умрет... я перестреляю всех вас, тыловые крысы! – кричал Денвиц, сам не сознавая, что говорит» (А. Чаковский. Блокада); «Назови меня тыловой крысой, от тебя снесу. Но рядом-то со мной тогда такие же тыловики сидели, им передо мной чваниться нечем» (В. Тендряков. Свидание с Нефертити); «Врона злорадно улыбнулся. Привык небось жар чужими руками загребать, штабная крыса!...» (Н. Островский. Рожденные бурей); «Так что ж ты, штабная крыса, – свирепо улыбаясь, сказал Санаев, – знал и не приехал к товарищу» (К. Симонов. Товарищи по оружию); «Я – благородный человек, пострадал за правду, до сих пор рана вот тут (усатый господин хлопнул по своей ноге изо всей силы) говорит о себе, и вместо благодарности – под суд, а ты, интендантская крыса, будешь все золотом... Золотом...» (К. Станюкович. В мутной воде); «Иные и до сего времени связывают с этим словом [архив] представление о какой-то безнадежно серой и нудной работе, с пренебрежением говорят: “сдать в архив”, “архивная пыль”, а то еще и “архивная крыса”...» (И. Андроников. Рассказы литературоведа); «Корчагин поморщился: – Ты все по-старому? Молодой парень, а хуже старой крысы из губархива» (Н. Островский. Как закалялась сталь); «Мне понравился этот пожилой маленький толстый человечек с большой лысиной и отечным лицом, который уныло смотрел на меня из зеркала и как бы говорил: «Э, брат, видишь, до чего ты меня довел? Старик, совсем старик, а на старости и вспомнить нечего! Финансовая крыса!» (Л. Шейнин. Записки следователя).

Отношение к этим выражениям в литературе различное. В «Словаре русского литературного языка» эти выражения даются под словом крыса, за ромбом, как фразеологизированные образования с толкованием: «Архивная, канцелярская, театральная, штабная и т. п. крыса. Пренебрежительно – о служащих в данных учреждениях». Во «Фразеологическом словаре русского языка» под ред. А.И. Молоткова дается лишь выражение канцелярская крыса с определением «чинуша, бюрократ, формалист».

В образовании этих выражений можно, видимо, выделить два важных этапа: вначале на основе сходства каких-то признаков был сделан перенос значения «служащий такого-то учреждения» на переменное сочетание, обозначавшее крысу, живущую в этом учреждении. Так возникли, видимо, выражения приказная крыса, гарнизонная крыса, канцелярская крыса. Затем слово крыса вышло из состава этих сочетаний с символическим значением «человек» и с соответствующей пейоративной окраской, что позволило создавать новые сочетания типа финансовая крыса, интендантская крыса. Приведенные примеры показывают, что различные фразообразовательные процессы находятся в тесной связи, что подчас очень затрудняет фразообразовательный анализ.

К этой же разновидности образований на базе переменных сочетаний относятся выражения типа Шемякин суд.

Второй разновидностью являются такие образования, в которых осуществлен полный метафорический перенос. Сюда относятся, как говорилось, не только анонимные образования, но и авторские сочетания, получившие переосмысление либо в самих произведениях художественной литературы, либо уже вне произведений, из которых они вышли.

Анонимными фразеологическими единицами, возникшими на базе переменных сочетаний с полным переосмыслением, с полной метафоризацией, оказывается большинство фразеологических единиц русского языка. Обычно в качестве деривационной базы при этом используются словосочетания, часто употребляемые в речи. Такими, например, являются сочетания, связанные с трудом людей, с народными играми, со спортом.

Одной из значительных групп таких образований являются словосочетания, связанные с наблюдением людей за животными. Еще М.М. Покровский отметил, что наблюдения за повадками животных нашли свое отражение в сочетаниях, которые в дальнейшем использовались для характеристики людей [50: 39]. В этот ряд входят такие, например, выражения: выступать павой, держать нос по ветру, вилять хвостом, держать ухо востро, насторожить уши, ходить на-задних лапках, заметать следы, поджимать хвост, лезть вон из кожи, уходить в свою скорлупу, хватать на лету, запутывать следы, хлопать ушами,, выходить сухим из воды и т. п.

Значительный пласт составляют фразеологические единицы, основанные на сочетаниях, часто употребляющихся в произведениях устного народного творчества русского народа. Здесь и составные названия животных, постоянных героев русских сказок, имеющих свои четкие характеристики – Лиса Патрикеевна, змея подколодная.

Авторские фразеологические единицы, материалом которых являются сочетания, использованные в литературных произведениях, могут возникать как в самих этих произведениях, так и позднее, уже за рамками данного произведения. Примером может служить фразеологическая единица тришкин кафтан, которая возникла в басне И.А. Крылова. В басне с этим же названием сочетание Тришкин кафтан использовано с первичным значением, но одновременно оно является и речевым фразеологизмом, поскольку автор в конце басни дает обобщение и основание для переноса значения: «Таким же образом, видал я иногда, иные господа, запутавши дела, их поправляют, посмотришь: в Тришкином кафтане щеголяют».

В дальнейшем использование этого выражения привело его в разряд общенародной фразеологии, а слово Тришкин стало писаться с маленькой буквы: «На одной избе, вместо крыши, лежали целиком ворота; провалившиеся окна подперты были жердями, стащенными с господского амбара. Как видно, в хозяйстве исполнялась система Тришкина кафтана: отрезывались, обшлага и фалды на заплату локтей» (Н. Гоголь. Мертвые души); «Границы числились под ударом, везде нужны были войска, везде они и стояли, и всюду их было катастрофически мало, так что откуда бы их было ни взять, чтобы направить в Крым, неминуемо получался тришкин кафтан» (Сергеев-Ценский. Севастопольская страда); «Фильм может стать куцым, тришкиным кафтаном, если вместо гармонии стиха не возникает цельности кинематографического ритма, новой ткани, по-своему такой же плотной, какой была словесная, стихотворная» (Г. Козинцев. Наш современник Вильям Шекспир).

Примером может служить и сочетание из известного рассказа А.П. Чехова – на деревню дедушке. Этот адрес, написанный Ванькой Жуковым, стал символом неточного адреса, с этим значением и используется в речи:

«Мы поднимаемся все выше, выше, не на деревню дедушке мы пишем, летят к созвездью наши голоса, и всех планет мы знаем адреса» (М. Светлов. Все выше...).

Следующий большой разряд фразеологических единиц, образованных на базе переменных сочетаний, составляют фразеологические единицы, в которых перенос значения основан на метонимии, на ассоциации по связи.

Образования, представляющие собой название детали, части, фрагмента явления, но обозначающие все явление, довольно распространены в русской фразеологии. Неодушевленные предметы, например, часто представляются путем называния одного из несущественных, внешних признаков, который становится основным, определяющим данный предмет. Так, ряд выражений включает слова билет или книжка и второй компонент, указывающий на цвет билета или книжки, вместо их функционального признака: «Дочь моя по желтому билету живет-с... – прибавил он [Мармеладов]» (Ф. Достоевский. Преступление и наказание); «Она [проститутка] усмехнулась и сказала; «Да кто же меня возьмет с желтым билетом?» (Л. Толстой. Так что же нам делать?); «...И еще твоя старая стерва Лукерья откуда надо получит предупреждение, что ты с бунтовщиками связь имела... Так что желтого билета у тебя, может, и не будет, а вот волчьего жди со дня на день...» (Л. Лагин. Голубой человек); «Доктора берут за белый билет пятьсот рублей, даже страшно сказать» (Л. Никулин. Московские зори); «А как сама ваша работа? По тебе или нет? – А мне другой не предлагали, – сказал Синцов. Месяц от белого билета отбивался, месяц упрашивал, чтобы на фронт пустили» (К. Симонов. Последнее лето); «Служака из меня никудышний: дали белый билет» (С. Крутилин. Липяги); «Борис положил на стол кусок хлеба, ложку и достал из нагрудного кармана синюю книжицу. Это было пенсионное удостоверение» (С. Крутилин. Липяги).

В последнем примере встречается пока лишь речевой фразеологизм, поэтому автор счел необходимым пояснить его значение, хотя не исключено, что это выражение закрепится в языке. В отличие от метонимических переносов, выражение волчий билет имеет метафорический характер, основанием для переноса нового значения на слово волчий здесь явилась ассоциация по сходству: «...Многих арестовали, а остальных Баранкевич прогнал, не заплатив ни копейки. Мне и другим, кто был в делегации, администрация завода выдала волчьи билеты...» (Н. Островский. Рожденные бурей). «Не будет мне покоя, пока де дадут вам по волчьему билету» (К. Паустовский. Повесть о жизни).

Называние человека по детали его одежды также довольно распространенный прием в русской речи. Выражения такого рода нередко закрепляются, но, как правило, на сравнительно небольшой срок. Изменение привычной формы одежды у определенной социальной группы людей приводит к устареванию такого выражения. Так, устаревшими являются в настоящее время выражения голубые мундиры, пикейные жилеты: «Прощай, немытая Россия, страна рабов, страна господ, и вы, мундиры голубые, и ты, им преданный народ». (М. Лермонтов. Прощай, немытая Россия); «...Это были странные и смешные в наше время люди. Почти все они были в белых пикейных жилетках и в соломенных шляпах канотье... – Читали про конференцию по разоружению? – обращался один пикейный жилет к другому пикейному жилету...» (И. Ильф, Е. Петров. Золотой теленок).

В разные периоды одно и то же словосочетание может иметь различные значения. Так, в XVIII и XIX веках выражение красная шапка обозначало солдата, солдатчину: «[Сквалыгин:] Кабы это старые времена, так угодил бы он у меня под красную шапку» (М. Матинский. Сапктпетербургский гостиный двор); «[Новомодова:] А вот что: вить я дала слово не отдавать его в рекруты за нынешнюю толковину, а вместе того возьму на сени, а тут уже легко можно пригнать какую-либо вину, за которую тотчас он будет в красной шапке» (И. Крылов. Кофейница); «Намеднись Никешку чуть-чуть под красную шапку не отдали» (М. Салтыков-Щедрин. Господа Ташкентцы).

В конце XIX и начале XX века выражение красная шапка обозначало посыльного, принадлежащего к особой ассоциации посыльных: «Приехав в Москву, она [Анна Сергеевна] остановилась в “Славянском базаре” и тотчас же послала к Гурову человека в красной шапке» (А. Чехов. Дама с собачкой).

Так же изменялось значение сочетания зеленые фуражки: сначала оно обозначало пограничников, затем – лесничих. Сочетание синие шинели использовалось для обозначения работников милиции, пока не была изменена форма их одежды. Такого же происхождения ряд заимствованных фразеологических, единиц, что свидетельствует о сходстве фразообразовательных процессов в разных языках12.

Другим типом метонимического переноса является выражение внутреннего состояния человека путем называния внешнего, наблюдаемого признака, сопровождающего обычно такое состояние, например: делать большие глаза – «удивляться»; качать головой – «сомневаться» (или «осуждать»); пожимать плечами – «недоумевать»; потирать руки – «радоваться» и т. д. [52]. К ним примыкают некоторые фразеологические сочетания, имеющие конкретные значения, но сверх того получающие еще дополнительные значения состояния человека: скалить зубы – «смеяться», «злиться» и т. п. [53: 63–65].

Эти явления называют иногда «совмещенной омонимией», имея в виду, что в таких выражениях как бы совмещаются прямые и переносные значения [52]. Однако при этом обычное понимание омонимов оказывается неприемлемым, ибо омонимами называются разные единицы, не имеющие общих семантических признаков. Более верной представляется точка зрения, когда различается свободное сочетание и соотнесенная с ним формально и семантически фразеологическая единица [54: 93–94]. Важно при этом учитывать, что в результате образования фразеологической единицы на базе переменного сочетания у нее возникает специфика в синтаксической реализации. Так, в отличие от переменного сочетания, фразеологическая единица махнуть рукой обычно реализуется при управлении винительным падежом с предлогом на; если такого управления нет в тексте, то оно легко подразумевается и может быть введено в текст: «Только если бы не жалко бросить, что заведено… трудов положено много... махнул бы на все рукой, продал бы, поехал бы, как Николай Иванович... Елену слушать, – сказал помещик» (Л. Толстой. Анна Каренина); Впрочем, Валентина Михайловна, кажется, махнула на меня рукой» (И. Тургенев. Новь); «То есть я много могу наговорить Вам, но все это будет околесица, на которую Вы только рукой махнете» (А.Чехов. Письмо А.В. Жиркевичу от 10 марта 1895); «Но как ни старался отец приучить меня к землепашеству, наука эта мне не давалась. Он очень скоро махнул на меня рукой...» (С. Крутилин. Липяги); «И когда рабочие готовы были махнуть рукой [на помощь казны] и ждать неизбежного конца, к дому Матвея Романовича подкатила карета управляющего» (Е. Пермяк. Горбатый медведь). Ср.: «Он [Обломов] в испуге махал только рукою, призывая себе на помощь» (И. Гончаров. Обломов); «– Прощай, Тим-ка! – Прощай, Борь-ка! – ответил он, высовывая вихор и махая мне рукой» (А. Гайдар. Школа).

Одним из видов метонимического переноса оказывается называние предмета, связанного с определенным временем в жизни человека или общества, для обозначения соответствующего времени, например, до седых волос, до последнего звонка, до первых петухов, с первого колышка (целинное выражение, обозначающее «c самого начала», т. е. с первого колышка первой палатки)

М.М. Покровский, обнаруживший это явление, заметил: «Всюду, где условия жизни или внешняя природа связывают предметы и действия с определенным временем, имена, соответствующие этим предметам или действиям, или употребляются в качестве темпоральных имен, или даже переходят в чисто темпоральные слова» [50: 30].

Примером такого образования может служить фразеологическая единица красная горка в значении времени. Выражение это связано с национальным русским обычаем. «Красною горкою, – пишет исследователь русских поверий и обычаев А.А. Коринфский, – собственно зовется Фомино воскресенье, первый день этой недели весенних поминок, недели предстрадных свадеб. Наименование этого дня ведет свое начало от седой древности, горы – колыбель человечества, родина и обитель богов и естественные пределы их владений, – на заре народной жизни у всех славян почитались священными и являлись поэтому местом совершения большинства богослужебных обрядов и связанных с ними обычаев. Красный – прекрасный, веселый, радостный, молодой. Отсюда название первого праздника воскресшей весны – красная горка» [55: 243].

В дальнейшем сочетание красная горка закрепилось в языке как темпоральное обозначение, поскольку этот период был весьма важным для народа – время предстрадных свадеб: «Рядом, с Григорием шагает Дунятка – сестра-подпасок. Смеются у нее щеки загоревшие, веснушчатые, глаза, губы, вся смеется, потому что на красную горку пошла ей всего-навсего семнадцатая весна» (М. Шолохов. Пастух).

Существует и такой вид метонимического переноса, при котором характеристика человека дается через называние времени, но таких фразеологических единиц в русском языке крайне мало (например, человек двадцатого числа). Темпоральный характер имеет фразеологическая единица когда рак свистнет, в которой указывается на неосуществимое явление, воображаемую деталь, что и позволяет ей передать значение «никогда» (ср. до морковкиного заговенья, до греческих календ, а также киргизскую фразеологическую единицу – когда хвост верблюда коснется земли).

В основе метонимического переноса нередко бывает связь с символическим действием, с национальным ритуалом. Ритуальные действия отражаются в выражениях: выносить вперед ногами («хоронить»), ударять по рукам («договариваться, приходить к согласию во время торга, договора»), встречать хлебом-солью («приветствовать»), выкидывать белый флаг («признавать себя побежденным»). Символические действия явились основой выражений гладить по головке, указывать на дверь и т. п.

В ряде случаев ритуальное или символическое по своему происхождению выражение в результате изменения значения или исчезновения ритуала утрачивает в сознании носителей языка свою связь с этим ритуалом. Так выражение перемывать косточки в настоящее время уже не связывается с ритуальным действием – перемыванием косточек умерших во время поминок.

Как и при метафоризации, в процессе переноса значения на основе метонимии переосмыслению может подвергаться либо все переменное сочетание, либо его часть. В выражении нога не ступала имеется в виду, что «человек не был, не ступал где-то», следовательно, здесь лишь один из компонентов – нога – выступает с метонимическим значением. То же самое можно сказать о фразеологической единице глаз не кажет или носа не показывал.

Особую разновидность составляют фразеологические единицы, основанные на «впечатлениях». В таких образованиях может быть представлено не само действие, признак или предмет, а то мыслительное содержание, которое может находиться с ним в связи. Например, выражение кошка между (кем-то) пробежала, означающее «поссорились», основано на примете, связанной с черной кошкой, приносящей несчастье, если она перебегает дорогу. В данном случае не примета определяет следствие, а результат мотивируется возможной предпосылкой.

Метонимический перенос может происходить поэтапно. Первым этапом часто бывает перенос на основе связи с существующим явлением, затем явление может исчезнуть, утрачивается связь с ним, исчезает мотивированность переноса, что позволяет делать дальнейший вторичный перенос значения.

Так, выражение разводить бобы сначала ассоциировалось с гаданием на бобах и означало «предсказывать, гадать»: «Цибела старая во многих там избах загадывала всем о счастье на бобах» (В. Майков. Елисей, или Раздраженный Вакх); «[Саламанида:] Тьфу, батька, с умом ли ты? Стала ль бы я без ведома твоего делать? Ворожея Федотовна мне сказала, что де бочонок-ат мыши прогрызли, и как ни разведет бобами, ан все точь-в-точь так выходит. [Сквалыгин:] Дай-ко мне прийти домой! Вот я поворожу над тобой бобами!» (М. Матинский. Санктпетербургский гостиный двор); «Появились откуда-то мужики, знающие волшебство, – подмигивая странно, пересыпали в шапке бобы, присев, раскинув небольшой плат на земле, – кому хочешь разводили бобы: выбросит их на пол в три кучки, проведет перстами и тихо, человечно вещает: – Чего, мол, хотел – получишь» (А. Толстой. Петр Первый).

В дальнейшем это выражение получает повое значение – «заниматься пустыми разговорами»: «Ах, воблушка! как ты. скучно на бобах разводишь!» (М. Салтыков-Щедрин. Вяленая вобла); «[Гаврила Пантелеич:] Тут видимое дело: человека надо скорей водой... Ушата два вылить, а она его расспрашивает... бобы с ним разводит!» (А. Островский. Женитьба Белугина).

Метонимический перенос нередко совмещается с метафоризацией. Примером такого образования может служить фразеологическая единица давить раков в значении «садиться на мель». Ассоциация по связи в данном случае устанавливается сравнительно легко: это домысливаемое впечатление, явления «давить, раков» и «садиться на мель» находятся в причинно-следственных отношениях. Два момента здесь как бы составляют совмещенное видение, что характерно для метафоры. Однако преобразовать это выражение в сравнительный оборот (один из признаков метафорического переноса), оказывается, нельзя.

Совмещение метонимического и метафорического основания при образовании фразеологической единицы чаще всего составляют два этапа фразообразования. В частности, Л.А. Булаховский так трактует возникновение выражения мелкая сошка: «такое название заключало в себе одновременно синекдоху – целое по части: сошка вместо «человек с сохой – крестьянин», и перенесение по сходству (бедность, забитость и т. п.) с крестьянина на представителей других, по понятиям времени, низких положений и профессий (мелких чиновников и т. п.)» [23: 66–67].

Совмещение метафоры и метонимии значительно затрудняют фразообразовательный и этимологический анализ фразеологических единиц. Довольно сложный случай дает образование выражения наломать дров. С.И. Ожегов подробно изложил свою гипотезу о возникновении этой фразеологической единицы [56]. По его мнению, она родилась на юге, где нет «серьезных» дров, а печи топят в деревнях валежником, который не рубят, а ломают. Однако при этом С.И. Ожегов вынужден был заметить: «неясными остаются условия возникновения переносного значения из прямого». Действительно, перенос значения «наделать ошибок; сделать что-то грубо, причинив вред» на переменное сочетание наломать дров вряд ли мог быть на основе, указываемой автором, на основе метафорического переноса: «как дров наломал».

Гораздо больше оснований полагать, что перенос значения на это переменное сочетание был сделан на основе метонимии. Это подтверждают и примеры, приводимые С.И. Ожеговым: «Яков невольно поглубже спрятался в развилке, но, видя, что Андрей, кувырком скатившись с крыши, упал в снег, опять высунулся и испуганно спросил кого-то: – Неужто достала? – Да нет, это я по доброй воле наломал дров, – засмеялся Андрей и, стряхивая с шубы снег, шутливо ругал свою неустойчивую левую ногу» (М. Никулин. Полая вода).

К этому одному из ранних случаев употребления выражения можно добавить и более поздние. «Бывает... что человек, не понимая сути и смысла жизни, наделает черт-те что, наломает таких дров, так расшибет свою душу, что живет весь в синяках и кровоточащих ранах... И только сейчас эти слова по-настоящему возмутили его [Федора]. Это … это я-то не понимаю сути и смысла жизни, наломал дров?! – с яростью подумал он» (А. Иванов. Вечный зов); «Наделали ошибок, наломали дров, хотели вывернуться, свалить свои грехи на обком – пусть-де расхлебывает Курганов» (В. Тендряков. Тугой узел); «Скажу тебе, Павел: всегда помни, что в институт тебя послала партия и она рассчитывает на то, что ты не наломаешь там дров, она рассчитывает на твое чутье, твои знания» (В. Кочетов. Молодость с нами).

Метонимическое основание для переноса в данном случае может выглядеть так: сделать что-то неудачно, в результате чего что-то сломать, превратить в дрова; ошибиться, поступить неосмотрительно.

Многочисленные фразеологические единицы, отражающие внутреннее состояние живых существ, также прошли два этапа переноса значений. Выражения вилять хвостом, ходить на задних лапках и т. д., во-первых, явились результатом метонимического переноса (внутреннее состояние – внешнее его проявление у животного), во-вторых, переноса на основе сходства по линии «животное – человек», ср.: «На дворе ждет, виляя хвостом, счастливый Мальчик. Щенку выносится вымоченный в молоке хлеб» (Е. Пермяк. Горбатый медведь); «На меня ноне ни одна собака еще не лаяла, – сказал нарядчик, – ты вот первый затявкал...– Сам ты собака! Виляешь хвостом перед самим...» (С. Подъячев. Среди рабочих); «Что же заставляет всех этих людей так униженно вилять хвостом перед человеком, который даже и не взглянет на них покуда внимательно» (А. Куприн. Молох).

Наглядно показывает основание для такого переноса Крылов в басне «Две Собаки», где использовано переменное сочетание и фразеологическая единица ходить на задних лапках:

«...Да чем же ты, Жужу, в случай попал,

Бессилен бывши так и мал,

Меж тем как я из кожи рвусь напрасно?

Чем служишь ты?» – «Чем служишь! Вот прекрасно! –

С насмешкой отвечал Жужу, –

На задних лапках я хожу!»

Как счастье многие находят

Лишь тем, что хорошо на задних лапках ходят.

Можно отметить одну интересную группу фразеологических единиц. Это выражения, называющие модные в определенный период времени предметы одежды, прически и т. д. Живут такие образования, как правило, недолго, что связано с недолговечностью моды, но на каждом этапе развития языка такие выражения существуют. Например: «Волосы на голове она взбила копной, напустив их на виски, а на затылке закрутила каким-то затейливым узлом, называвшимся, по ее выражению, “раненым сердцем”... Это “раненое сердце”, и “натяжной лиф”, и юбку, и, кажется, даже башмаки облила духами “Поцелуй амура” с той целью, чтобы отшибить запах пота» (С. Подъячев. Забытые); «Одет он был в какую-то серую куртку с синим воротником и большими блестящими пуговицами. На голове фуражка с двумя козырьками, спереди и сзади; рабочие называют такие головные уборы по-своему: “здравствуй и прощай”» (С. Подъячев. Среди рабочих); «А ей так хотелось к памятнику Пушкина, где уже прогуливались молодые люди в пестреньких кепках, брюках-дудочках, галстуках “собачья радость” и ботинках “Джимми”» (И. Ильф, Е. Петров. Двенадцать стульев); «Из чемодана Володя достал смену белья, выстиранную и заштопанную еще старухой Дауне, вынул пакет с сургучными печатями, носки, галстук, который так и не привелось повязать ему за все время своей практики, серую “смерть прачкам” рубашку» (Ю. Герман. Дело, которому ты служишь); «У девушки, которая шла нам навстречу, была какая-то особенно броская фигура... И летние туфли без задников под лозунгом “ни шагу назад”» (В. Киселев. Веселый роман). Такого же рода названия причесок «я у мамы дурочка» и др.

Одно и то же сочетание может на различных этапах развития языка обозначать различные понятия. Так, наряду с названием галстуков, выражение собачья радость обозначало колбасу самого дешевого сорта (ср.: название самой плохой рыбешки – кошачья радость).

Основания для переноса значения на такие переменные сочетания различны: есть метонимические переносы (например: ни шагу назад, поскольку эти туфли действительно не позволяли ступать назад), а есть метафорические. Выражение собачья радость применительно к названию галстука, видимо, имеет метафорическое основание (как у собаки ошейник), а применительно к названию колбасы имеет метонимическое основание.

6. ОБРАЗОВАНИЕ ФРАЗЕОЛОГИЧЕСКИХ ЕДИНИЦ НА БАЗЕ РУССКИХ ПОСЛОВИЦ

Возникновение фразеологических единиц русского языка на базе пословиц уже давно замечено исследователями. Существует ряд работ, в которых более или менее обстоятельно описывается этот процесс, приводятся факты такого фразообразования [57].

Первым подробно исследовал этот процесс А.А. Потебня: Он рассмотрел процесс «сгущения мысли», т. е. движение от басни к пословице и от пословицы к поговорке. Необходимо оговорить, что А.А. Потебня называл поговорками такие образования, которые в настоящее время относятся к фразеологическим единицам.

Преобразование басни в пословицу, по А.А. Потебне, возможно в трех случаях:

когда «часть басни становится пословицей благодаря тому, что остальная часть ее содержится в мысли и готова появиться по первому нашему требованию в пояснение этого изречения; но первая часть басни, существующая налицо, остается без всякого изменения»;

когда «не изречение, а все содержание басни делается пословицей». Напр., Кобыла с волком тягалась, только хвост да грива осталась;

«сокращение не самого образа басни, а вывода, обобщения житейского правила, добытого при помощи этого образа или помощи второго образа в двойной басне. Для того, чтобы имели право сказать, что такое обобщение получено при помощи образа, заключенного в басне, или другом поэтическом произведении (сказке, романе, комедии), нужно, чтобы в самом обобщении оставался след образа» [16: 85–89].

Особое внимание А.А. Потебня обращает на форму сжатия басни до пословицы: «Относительно формы, в которой происходит это сжатие, можно заметить, что или остается та же самая форма, которая была в басне или рассказе, т. е. изображение конкретного события, отдельного случая, например: “Повадился кувшин по воду ходить, там ему и голову сложить”; “Бил цыган мать, чтоб жена боялась”. Или делается обобщение такого случая: напр., по отношению к первой пословице может служить обобщением: “Дo поры жбан воду носит”; по отношению ко второй: “Кошку бьют, а невестке заметку дают”» [16: 89].

Процесс сжатия басен до пословиц А.А. Потебня сравнивает с тем, что делает алгебра по отношению к конкретным величинам. «Этот процесс, – пишет он, – можно назвать процессом сгущения мысли; он производится не только при помощи поэтических произведений, не ими одними, но, между прочим, и ими» [16: 91]. Аналогичное наблюдается и при образовании поговорок на базе пословиц, – отмечает А.А. Потебня.

Важно также, что А.А. Потебня различает два типа пословиц: образные пословицы и безобразные, причем весь анализ проводится на материале образных пословиц.

М.А. Рыбникова, отмечая факт возникновения поговорок (т. е. – фразеологических единиц) на базе пословиц русского языка, отмечает также и противоположный процесс, когда поговорка развертывается в пословицу. Так, по ее мнению, из поговорки и нашим и вашим выросла пословица И нашим и вашим за копейку спляшем [58: 515].

Б.А. Ларин, как и М.А. Рыбникова, отмечал возможность преобразования фразеологической единицы в пословицу, оговаривая, однако, что такой процесс происходит крайне редко [10: 218].

Отношение языковедов к самому факту преобразования пословиц в поговорки было различным. И.И. Чернышев, например, характеризовал его как «порчу пословиц», поскольку вычленяемый фрагмент становится менее понятным носителям языка, немотивированным [9: 332]. Другие исследователи признавали этот процесс вполне закономерным, отвечающим духу языка. В.Л. Архангельский связывает это явление с принципом экономии в языке, с «экономией языковой работы», ссылаясь на теоретические положения И.А. Бодуэна де Куртенэ и Е.Д. Поливанова [38: 6]. При сокращении устойчивой фразы, отмечает В.Л. Архангельский, возникает явление фразеологической антиципации, когда по фрагменту предвосхищается значение целого. Таким образом, вычленение фрагмента не только не мешает нормальному языковому общению, но скорее создает удобства за счет экономии протяженности речи.

Образование фразеологических единиц на базе пословиц русского языка следует отличать от употребления пословиц в речи в сокращенном виде, от различного варьирования пословиц в процессе их употребления. В этой связи перед тем, как рассматривать сам процесс образования фразеологических единиц на базе пословиц, рассмотрим различные случаи использования пословиц в речи.

Пословицы нередко употребляются в речи в сокращенном виде, причем сокращается обычно конечная часть пословицы, т. е. они как бы не договариваются до конца, поскольку слушающий, как правило, хорошо знает всю пословицу и может ее без особого труда восстановить в памяти. При таком эллиптическом сжатии общее значение пословицы не изменяется, причем такое сжатие, такое эллиптическое употребление не является закрепленным в языке [59]. Эллиптическое употребление не только не меняет общего значения пословицы, но при нем компоненты пословицы не вступают в синтаксические отношения с другими компонентами речи. Иначе говоря, фрагмент пословицы в этом случае употребляется точно так, как обычно и вся пословица: «Детей, сударь, пожалеть надо. Повинитесь, сударь. Что делать? Люби кататься...» (Л. Толстой. Анна Каренина). Ср. «...Ежели я не очень виноват – сейчас меня мерами кротости доймете, а ежели виноват кругом – фюить! По пословице: любишь кататься, люби и саночки возить... не прогневайся!» (М. Салтыков-Щедрин. За рубежом); «Машенька обрадовалась: – Ага, ревнуешь... – Мне чуждо это чувство. Каждый сверчок должен... – Тогда я буду твоим шестком. Хочешь?» (Е. Пермяк. Яргород). Ср. «[Кочкарев – Фекле:] Пойди, пойди. Не смыслишь ничего, не мешайся! Знай сверчок, свой шесток, убирайся» (Н. Гоголь. Женитьба); «[Горностаев:] Как же, как же! Жандармский ротмистр Малинин. С обыском были, потом в Вятку меня... [Малинин:] Вот-вот. А теперь освобождать приходится. Старый друг лучше новых двух. [Горностаев:] Да, да. Именно. Не плюй в колодец...» (К. Тренев. Любовь Яровая). Ср. «[Лесник:] Ага! лисица! теперь душа моя, а давича так и приступу нет. То-то, не плюй в поганой колодец, случится водицы испить» (Н. Николев. Розана и Любим); «Серпилин молчал. Молчал и думал не о раздельном обучении и не о сыновьях этой, все более нравившейся ему женщины, а о собственной жизни и собственном сыне, о том, что уже не раз, встречая разных людей, с горечью думал на фронте: как далека бывает от истины поговорка “Яблочко от яблоньки...”» (К. Симонов. Последнее лето). Ср. «[Первый:] Отец злодей, а детки невинны. [Другой:] Яблоко от яблони недалеко падает» (А. Пушкин. Борис Годунов); «Зачем в Испанию? что там делать? Там, батюшка, нынче Изабелла в ход пошла! Ну, да уж что. Кто старое помянет...» (М. Салтыков-Щедрин. За рубежом). Ср. «[Вспышкин:] Ну, кто старое помянет, тому глаз вон!» (И. Крылов. Пирог).

Такое окказиональное употребление пословиц можно рассматривать как один из этапов преобразования пословиц во фразеологические единицы. Продолжая изучение процессов фразообразования, рассмотрим и другие моменты употребления пословиц в речи, помогающие понять механику процесса преобразования пословиц во фразеологические единицы.

Употребление фрагмента пословицы в значении всей пословицы без интонации незавершенности, что на письме выражается в отсутствии многоточия, также распространено: «Прокоп с веселой живостью оглядел всех вокруг. – Не все коту масленица,— одобрил он...» (К. Федин. Костер). Ср. «[Ахов:] Отчего вы не лежите теперь в ногах у меня по-старому; а я же стою перед вами весь обруганный, без всякой моей вины? [Круглова:] Оттого, Ермил Зотыч, говорит русская пословица, что не все коту масленица, бывает и великий пост» (А. Островский. Не все коту масленица); «Все напали. Даже желторотый Сашка Комелев и тот выступал. Краснел, мялся, заикался на трибуне, а тоже, куда конь с копытом, по-гмызински наскакивал...» (В. Тендряков. Тутой узел). Ср., «[Затейкин:] А что ж, батюшка, Сидор Терентьич, куды конь с копытом, туды и рак с клешней» (А. Копиев. Обращенный мизантроп); «Тайна, известная одному, – с ним и умрет, известная двоим, – шило в мешке» (А. Иванов. Повитель). Ср.: «Супруга не умедлила подозревать своего сожителя и, уведав от людей, хотя и накрепко им было заказано сказывать о моем пребывании, послала она за хозяином тово дома, в котором я находилась, и без дальних околичностей разобрала тотчас мое достоинство и согласилась с хозяином выведать то совершенно для тово, что и тот уже подозревал меня, по пословице: “шило в мешке не утаится” или “виден сокол по полету”» (М. Чулков. Пригожая повариха...).

Такой фрагмент также употребляется изолированно, он не вступает в связь с другими членами предложения, являясь обычно частью сложного предложения. В приведенных примерах фрагменты пословиц составляют начало пословицы, однако иногда вычленяется фрагмент из середины пословицы, и в этих случаях вычленяемый фрагмент уже имеет характер речевого фразеологизма, поскольку он начинает вступать в синтаксическую связь с другими членами предложения, а одновременно утрачивает внутреннюю форму, поскольку мотивируется только пословицей. Так, в качестве символов чего-то минимального и максимального, достигаемого с большим трудом, используются фрагменты из пословицы Не сули журавля в небе, а дай синицу в руки (Лучше синицу в руки, чем журавля в небе), например: «Но я человек реальный. Не мечтая о журавле в небе, я предпочту ограничиться небольшой молочной фермой в пойме Омутинки» (Е. Пермяк. Горбатый медведь); ср. также контаминирование этих сочетаний: «В удаче и в любой прорухе приемлем были мы, а ищем небыли. Дали человеку журавля в руки, а он тоскует о синице в небе» (Н. Грибачев. О синице в небе).

При употреблении пословицы в тексте нередко наблюдается нарушение ее традиционной формы, когда говорящий, стремясь конкретизировать значение пословицы, привязать ее к данному конкретному случаю, устанавливает ее синтаксическую связь с контекстом, например: «Нынешней газетной гласности, питающейся от скандалов, при тогдашней тесноте еще не было, но слух, которым земля полнится, на другой же день распространился из монастыря в монастырь...» (Лесков. Мелочи архиерейской жизни). Ср. Земля слухом полнится; «Промелькнуло в сознании и другое. Прежде чем выдать разрешение на поездку в Сибирь, русские, конечно, постарались проверить все его потроха, всю родословную, послужной список и прочее, что полагается. Государственная дружба дружбой, а политический табачок врозь» (С. Сартаков. Философский камень). Ср. Дружба дружбой, а табачок врозь.

При окказиональном варьировании пословицы обычно учитываются ее существенные признаки: функциональная изолированность, стабильность формы и т. д. Вместе с тем наблюдается тенденция преодолеть эти свойства пословиц, сделать их в речи более активными в грамматическом плане, а также в смысловом.

Примерно такие же процессы происходят и при образовании фразеологических единиц на базе пословиц. В целом процесс преобразования пословицы во фразеологическую единицу можно определить термином фразеологическая редукция, термином, который уже использовался для обозначения таких или сходных процессов13. Фразеологическая редукция может затрагивать как план выражения, так и план содержания. Сопоставление пословиц русского языка и образованных на их базе фразеологических единиц обнаруживает три типа отношений между ними:

1) фразеологическая единица совпадает лексически с частью пословицы, является ее фрагментом и полностью передает содержание пословицы: Собака на сене лежит, сама не ест и скотине не дает собака на сене; Пожалел волк кобылу, оставил хвост да гриву пожалел волк кобылу;

2) фразеологическая единица лексически совпадает с частью – пословицы, но передает лишь часть ее содержания: Старого воробья на мякине не проведешь старый воробей; Пьяному море по колено, а лужа по уши море по колено (пьяному);

3) фразеологическая единица лексически совпадает с компонентами пословицы, но имеет особое значение, лишь соотносительное с элементами значения или всем значением пословицы: Мелко плавать – дно задевать мелко плавать; Свой ум царь в голове без царя в голове.

Первый тип составляют образования, в которых не сохраняется полностью состав пословицы, но сохраняется ее содержание. Рассмотрим в этом плане пословицу Собака на сене лежит, сама не ест и скотине не дает, с которой соотносится фразеологическая единица собака на сене.

Как уже говорилось, пословица принципиально отличается от фразеологической единицы тем, что она является знаком отношений между понятиями, тогда как фразеологическая единица есть знак понятия. Сравнивая пословицу с алгебраической формулой, А.А. Потебня указывал на то, что она представляет отношения между абстрактными величинами. Эти абстрактные величины обычно конкретизируются в тексте, наполняются конкретным содержанием, но характер отношений, зафиксированный в пословице, сохраняется.

В пословице Собака на сене лежит, сама не ест и скотине не дает можно выделить три предмета-понятия, между которыми существуют определенные отношения: А – «собака», или, символически, «некто», В – «скотина», символически – также «некто», С – «сено», символически – «нечто». Характер отношений между этими понятиями такой: А имеет С, но не нуждается в нем; В не имеет С, но нуждается в нем; A не отдает В необходимое ему С, поэтому А характеризуется отрицательно.

Эта абстрактная схема при каждом употреблении наполняется особым, свойственным лишь данному контексту содержанием, хотя характер отношений сохраняется во всех употреблениях пословицы.

Вычлененный из состава пословицы фрагмент – собака на сене – не сохраняет наименования всех трех предметов-понятий, однако при употреблении этого фрагмента контекст все равно дает три конкретных предмета-понятия, и фразеологическая единица, фрагмент пословицы, способствует тому, что слушающий устанавливает между ними именно те отношения, какие существуют в пословице, например: «Вагранов тоже смотрел в сторону. – Умер унтер-офицер во второй роте. – Он говорил куда-то в пространство. – Ты оказался собакой на сене, Ефрем. Если бы я не лежал по твоей милости в госпитале, меня назначили бы на его место. Ты вернее, чем я, мог получить назначение. Не захотел» (С. Сартаков. Философский камень). Здесь А – «Ефрем», В – «Вагранов», С – «назначение на должность унтер-офицера».

В рассмотренном примере вычленявшийся из пословицы фрагмент приобрел признаки фразеологической единицы, в том числе и синтаксическую самостоятельность и активность, он может вступать в синтаксические отношения с другими членами предложения и сам является членом предложения.

Однако нередко вычлененные фрагменты сохраняют стабильность формы и продолжают употребляться только в изолированном виде, не вступая в связь с другими членами речи. Таковы, например, выражения если бы да кабы, (моя) хата с краю: «Не знаю уж, как и быть? – задумчиво произнес малый, оглядывая свою поддевку. – Совестно в одной-то жилетке... Кабы лето... – Если бы да кабы, – передразнил его старик. – Ишь какой господин!» (С. Подъячев. Мытарства). Ср. Если бы да кабы, во рту выросли грибы, тогда бы был не рот, а целый огород; «Сегодня я тебя не понимаю: мы в наступлении и в шестьдесят шестом! А ты молчишь: моя, мол, хата с краю... Сидишь в тылу, а был таким бойцом» (С. Михалков. Моя хата с краю). Ср. Моя хата с краю, я ничего не знаю. «А этот молодой и сильный рассуждает: пусть хулиганами занимается милиция, моя хата с краю» (М. Колесников. Атомград).

При сокращении лексического состава пословицы ее общее значение может сохраняться. Так, при образовании фразеологической единицы держи карман шире (держи карман) исчезла ироническая противопоставленность двух частей пословицы: Держи карман шире, широким книзу, т. е. «надейся, но надежда твоя не осуществится». Однако общий смысл пословицы «не рассчитывать на что-либо» сохраняется: «[Мальчик в штанах (с участием):]... По моему мнению, тут один выход: чтоб начальники сами сделались настолько развитыми, чтоб устыдиться и сказать друг другу: отныне пусть постигнет кара закона того из нас, кто опозорит себя употреблением скверных слов! И тогда будет лучше. [Мальчик без штанов:] Держи карман! Это, брат, у нас “революцией сверху” называется!» (М. Салтыков-Щедрин. За рубежом); «[Любовь Андреевна:] Ну, хорошо, Леонид даст... Ты дай, Леонид. [Гаев:] Дам я ему, держи карман» (А. Чехов. Вишневый сад); «Старухе-то я нахвалился, что, может, господь бог пошлет нам коровку за мое умственное усердие. Как же, послал, держи карман шире!» (М. Шолохов. Поднятая целина); «Ишь чего захотели, держите карман шире! – сорвался упрямо молчавший Синцов» (К. Симонов. Солдатами не рождаются).

Второй тип образования фразеологических единиц на базе пословиц составляют фразеологические единицы, которые не только лексически, но и семантически отличаются от своей производящей базы. В них обычно передаются не все отношения, свойственные пословице, и в тексте эти отношения не реализуются в связи с использованием фразеологической единицы, как это наблюдается у образований первого типа.

Фразеологические единицы этого типа называют, как правило, одно из понятий, входящее в состав пословицы. Таковы фразеологические единицы старый воробей, море по колено и т. п. Пословица Старого воробья на мякине не проведешь передает два понятия и отношение между ними (старый воробей, т. е. «опытный человек», и мякина, т. е. «то, с помощью чего можно обмануть кого-то неопытного»): «|Все они [рассказы] велись в тоне балагура, много видавшего в жизни, старого воробья, которого не проведешь на мякине» (В. Короленко. История моего современника); «Молодой он супротив меня, мелко плавает, и все моды у него наруже, а меня, старого воробья, на пустой мякине не проведешь» (М. Шолохов. Поднятая целина).

Возникшая на базе этой пословицы фразеологическая единица содержит лишь название предмета-понятия – «опытного человека». «Вы пишете повесть! Да кто же вам поверит? И вы думали обмануть меня, старого воробья!» (И. Гончаров. Обыкновенная история); «Это не эксперт с вами закусывал? – Нет, мой личный друг. Мужчина образованный, антицерковный, знает по-древнелатински. В искусстве старый воробей, поскольку актер» (К. Федин. Необыкновенное лето).

Вторым примером образования этого типа может служить фразеологическая единица море по колено, возникшая на базе пословицы Пьяному море по колено, а лужа по уши.

Б.А. Ларин заметил, что в процессе образования подобных фразеологических единиц обычно опускаются те элементы, «которые более всего относились к конкретному частному значению первоначальной фразы» [10]. Первый этап образования составляет вычленение фрагмента, первой части пословицы, в результате чего фразеологическая единица уже не передает отношение сравнения, как это наблюдается в пословице: «Проповедывал, что с вином следует обходиться умненько; сначала в день одну рюмку выпивать, потом две рюмки, до тех пор пока долговременный опыт не покажет, что пьяному море по колено» (М. Салтыков-Щедрин. Убежище Монрепо).

Сокращение еще одного слова из этого фрагмента – слова пьяный – расширило диапазон употребления фразеологической единицы, она употребляется как по отношению к пьяным, так и по отношению к другим: «Девка-то она, братцы мои, такая, что с разгона подойти боязно. Но я был под хмельком, что мне – море по колено...» (В. Тендряков. Свидание с Нефертити); «Я с горя выпил с дядей Петей его “ерша”, и мне море было по колено» (B. Киселев. (Веселый роман); «Он. [Емельян] находился в состоянии того крайнего возбуждения, когда все кажется нипочем, море по колено» (И. Шевцов. Среди долины ровныя); «Ты остался все тот же сорвиголова, которому море по колено» (M. Салтыков-Щедрин. Губернские очерки).

Аналогичное явление наблюдается при образовании фразеологической единицы сыр-бор загорелся (из-за чего-то или кого-то), возникшей на базе пословицы Сыр-бор загорелся из-за сосенки: «[Mypзавецкая:] Ничего не хочу я получать; а женим Аполлона на ней, вот и квит. Из того и бьюсь, из того и сыр-бор загорелся» (А. Островский. Волки и овцы); «Саша Усков, молодой человек двадцати лет, из-за которого весь сыр-бор загорелся, смиренно сидит около двери, ведущей в кабинет» (А. Чехов. Задача); «Говорили, что сыр-бор загорелся от гимназиста по фамилии Принцип, который убил наследника австрийского престола Франца-Фердинанда в городе Сараево» (Е. Пермяк. Горбатый медведь).

Из пословицы На леченом коне далеко не уедешь вычленился фрагмент – далеко не уедешь (не далеко уедешь), ставший фразеологической единицей, сохранившей часть переносного значения пословицы, но не называющей, без кого, без чего, с кем; с чем, на чем далеко не уедешь. Таким образом, сфера употребления этого фрагмента оказывается очень широкой: «На одном таланте в наше время не далеко уедешь» (В. Белинский. Стихотворения Э. Губера); «Ну, нет, ноне, брат, на спирту далеко не уедешь» (Короленко. Ат-Даван); «...рассказ Вересаева – это грубая подделка под что-то, немножко под Вашего супруга Орлова, грубая и тоже наивная. На таких рассказах далеко не уедешь» (А. Чехов. Письмо А.М. Пешкову от 3 янв. 1889); «И чтобы взять их [90% плана] всех без остатка, нужен труд и характер. Без того и другого в хлопководстве далеко не уедешь» (К. Симонов. Люди с характером).

Иногда фразеологическая единица, сохраняя свое значение, довольно далеко отходит от пословицы, особенно если пословица забывается. В таком случае нередко происходит изменение лексического состава, отдельные элементы могут заменяться синонимами, что еще больше удаляет фразеологическую единицу от пословицы.

Так, пословица Взвыла да пошла из кармана мошна – представляла собой по сути дела художественное произведение. «Как в этой пословице, – писал Н. Асеев, – кратко и сильно передана целая повесть о нужде, о великой необходимости купить что-то или отдать за что-то трудовые, потом политые деньги! Мало ли какая приступила к горлу нужда – и вот “пошла из кармана мошна”. Да не просто пошла – “взвыла да пошла”» [60: 14].

Из этой пословицы вычленился фрагмент, который затем был преобразован: устаревшее слово мошна было заменено более активным денежки, получилась новая фразеологическая единица: «Она помолчала, повозилась на кровати и опять продолжала: – Тут уж поняла я: завыли теперича денежки! Что получит за работу – прожрет на винище» (С. Подъячев. Забытые); «Денег нам все-таки не отдадут – плакали наши денежки» (М. Салтыков-Щедрин. Дети Москвы); «Э-э! Одно дело, Тима, собирательное понятие “враг”, другое дело – отдельная личность. Одно дело – армия движется против армии, идет сражение, схватка. Другое дело – когда в ярости, что ее денежки плакали, старуха из муфточки “бульдога” вытаскивает» (С. Сартаков. Философский камень)14.

Ко второму типу относятся также следующие образования: кондрашка хватил из Хватит Кондрашка (Мирошка), далеко не уйдешь; резать правду из Хлеб-соль ешь, а правду режь; подводный камень из Море житейское подводных каменьев преисполнено; чем черт не шутит из Чем черт не шутит, когда бог спит; бабушка надвое сказала из Бабушка гадала, да надвое сказала: либо дождик, либо снег, либо будет, либо нет; любовь не картошка из Любовь не картошка, не выбросишь за окошко; воду в ступе толочь из Воду в ступе толочь – вода и будет; была бы честь предложена из Была бы честь предложена, а от убытку бог избавит, и др.

Третий тип составляют образования фразеологических единиц на базе пословиц, когда такие единицы соотносятся лексически с пословицами (имеют такие же слова, которые есть в пословице, хотя и не все), но имеют особое значение. Обычно такое значение есть как бы развитие значения пословицы. Например, на базе старой русской пословицы У каждого свой царь в голове возникла фразеологическая единица царь в голове; «Был бы царь в голове, да перо, да чернила, а прочее само собой придет» (М. Салтыков-Щедрин. Пошехонская старина); «С волками надо выть по-волчьи, Юрий Дмитрич: и у кого свой царь в голове, тот не станет плыть в бурю против воды» (М. Загоскин. Юрий Милославский); «...но он любил выставлять себя более исполнителем чужой идеи, чем с своим царем в голове» (Ф. Достоевский. Идиот) [61: 162–163].

Одновременно с вычленением этого фрагмента, передающего часть смысла пословицы, возникает и другая фразеологическая единица, антонимически противопоставленная первой – без царя в голове (нет в голове царя): «Хлестаков, молодой человек лет двадцати трех, тоненький, худенький; несколько приглуповат и, как говорят, без царя в голове» (Н. Гоголь. Ревизор); «Вот что значит, если у людей нет царя в голове» (К. Паустовский. Повесть о жизни); «Только предупреждаю тебя; не верь ни одному его слову, ни одной его слезе... Не верь, даже если окажется, что это все у него ото всего сердца. Не верь, потому что он человек минуты. И главное – без царя в голове» (Е. Пермяк. Сказка о сером волке).

Изменилось, ушло несколько в сторону и значение фразеологической единицы локти кусать, возникшей на базе пословицы Близок локоть, да не укусишь, значения которой в «Словаре русских пословиц и поговорок» В.П. Жукова определены так: 1. «Казалось бы, легко осуществить что-л., да нет возможности достичь желаемого». 2. «Все могло бы сложиться иначе, но теперь уже поздно (выражение сожаления, досады по поводу чего-л., неосуществленного, непоправимо утраченного)». Значение фразеологической единицы соотносится со вторым из приведенных значений пословицы: «жалеть о чем-то». Фразеологическая единица возникла как новое образование, поскольку такого словосочетания по сути дела нет в пословице, оно создано на основе слов, которые употреблены в пословице в других формах, причем само сочетание кажется нереальным, ибо свои локти кусать нельзя. Ср. «...Понял, раб божий, да поздно... Вот он, локоть-то, а укуси-ка попробуй... Нет, не укусишь...» (С. Подъячев. Среди рабочих); «Я пришел сюда потому, что я готов локти себе кусать, потому что отчаяние меня грызет, досада, ревность» (И. Тургенев. Накануне); «Вот попомни: заведет он вас. Будете локти кусать, да поздно» (А.С. Серафимович. Железный поток).

На базе одной пословицы могут возникать две или даже три фразеологические единицы. Так, из пословицы За двумя зайцами погонишься – ни одного не поймаешь возникли две фразеологические единицы: гоняться за двумя зайцами и убить двух зайцев. Последняя фразеологическая единица отходит от общего значения пословицы, представляет собой антонимическое отталкивание от нее.

Новое значение приобрела фразеологическая единица, возникшая на базе пословицы Пустив козла в огород, яблонь страхом не огородишь. В пословице, где слово огород использовано со старым значением «сад», заключен следующий смысл: «если привлечь к делу непригодного для этого дела человека, то нельзя ждать пользы». Фразеологическая единица пускать козла в огород имеет иное значение «вредить делу, пустив к нему вредного человека».

Еще дальше отошла от пословицы Лежачего не бьют, фразеологическая единица не бей лежачего со значением «плохо» (работает).

7. ОБРАЗОВАНИЕ НОВЫХ ФРАЗЕОЛОГИЧЕСКИХ ЕДИНИЦ НА БАЗЕ ФРАЗЕОЛОГИЧЕСКИХ ЕДИНИЦ РУССКОГО ЯЗЫКА

Фразеологические единицы русского языка могут служить деривационной базой для образования новых фразеологических единиц, подобно словам, которые образуются как на базе единиц других уровней, так и на базе слов.

Чем же объясняется, что фразеологическая единица, закрепившись в языке, пройдя проверку временем, вдруг начинает видоизменяться, дает жизнь новому образованию? И.А. Бодуэн де Куртенэ, говоря об общих причинах языковых изменений, отмечает случайность существующих единиц и стремление создавать новые, которые необходимы для языковой коммуникации, но еще не созданы [62: 226–227]. Применительно к фразеологии такими причинами чаще всего могут быть поиски новых образов, поскольку во фразеологических единицах отвлеченные понятия передаются через конкретные детали. Новые наблюдения, новые ассоциации также побуждают к изменению существующих фразеологических единиц, их обновлению или созданию новых, представляющих собой как бы развитие образов, в них заключенных.

А.М. Бабкин справедливо замечает, что изучение авторского оригинального употребления фразеологических единиц «представляет бесспорный теоретический интерес как для исследования процесса развития фразеологического запаса национального языка, изучения жизни отдельных фразеологизмов, так и для выявления стилистических возможностей литературного языка, а также роли мастеров языка и стиля в обогащении национального языка средствами выразительности» [63: 15]. Не менее важным оказывается изучение этого и для познания процессов образования фразеологических единиц.

При авторском оригинальном употреблении обычно не теряется связь данной единицы с ее общенародным инвариантом. Если слушающий или читающий не устанавливает такой связи, он не поймет значение оригинально употребленной фразеологической единицы.

Оригинальное употребление фразеологической единицы может внести изменения либо в план содержания, либо в план выражения, либо – гораздо реже – в оба плана. Отсюда все случаи оригинального употребления фразеологических единиц можно представить в трех основных типах:

лексические изменения, когда сохраняется значение фразеологической единицы, но частично изменяется ее лексический состав; например: «Я был суров, я все сгущал, и в дни поры своей весенней чужих ошибок не прощал, и не терпел сторонних мнений» (К. Ваншенкин. Я был суров, я все сгущал). Ср. сгущать краски; «Теперь умники сидят, словно крупы в рот набрали. Командует парадом Вишняков» (М. Колесников. Атомград). Ср. словно воды в рот набрали; «Снова где-то на задворках мерзлый грунт боднул снаряд: как ни в чем Василий Теркин, как ни в чем старик-солдат» (А. Твардовский. Василий Теркин). Ср. как ни в чем не бывало;

семантические изменения, когда фразеологическая единица сохраняет свой установившийся состав, но употребляется в необычном окружении, что приводит к изменению ее значения; например: «Но смолкнул Теркин. Как там хочешь, так зови. Он лежит с лицом землистым. Не моргнет. Хоть глаз коли» (А.Твардовский. Василий Теркин). Ср. темнота, хоть глаз коли; «Ах, Аркадий! Сделай одолжение, поссоримся раз хорошенько – до положения риз, до истребления» (И. Тургенев. Отцы и дети). Ср. напиться до положения риз; «Если пьеса провалится, то поеду в Монте-Карло и проиграюсь там до положения риз» (А. Чехов. Письмо О.Л. Книппер от 20 янв. 1901); «С ликом иконнобелым, в тужурочке вороненой, дай мне высшую меру, комиссар Филонов! Высшую меру жизни, высшую меру голоса, высокую, как над жижей, речь вечевого колокола» (А. Вознесенский. Зарев). Ср. высшая мера – «расстрел»;

лексико-семантические изменения, когда частично изменяется лексический состав и одновременно значение фразеологической единицы; например: «...он [Рябинин] неодобрительно покачал головой, как бы сильно сомневаясь в том, чтобы эта овчинка стоила выделки» (Л. Толстой. Анна Каренина). Ср. овчинка не стоит выделки; «Звени, звени, гуди, гуди, Малиновое сердцебиенье» (В. Казин. Дядюшка или солнце?); «Колокол старой яргородской каланчи малиново отбил пять утра» (Е. Пермяк. Яргород). Ср. малиновый звон; «Ощетинился малый против стариков: дескать, зажимщики, человеконенавистники, все до единого зла ему желают. А старики тоже иглы навострили: строптивец, дескать. Вот глупость и получается. На произвол молодца бросили. А брошенного-то его наши заклятые друзья и подбирают» (В. Кочетов. Чего же ты хочешь?). Ср. заклятый враг.

Эти же три разновидности процессов наблюдаются и при образовании новых фразеологических единиц на базе существующих.

Лексическое преобразование, т. е. изменение лексического состава фразеологической единицы при сохранении ее смыслового содержания, можно определить как фразеологическую модернизацию. Фразеологическая модернизация всегда вызывается какими-то соображениями носителей языка, является реализацией определенных тенденций. Характер этих соображений может быть различным, тем не менее можно выделить два типа причин, порождающих лексическую модернизацию существующих фразеологических единиц и возникновение новых: причины экстралингвистические и лингвистические.

Экстралингвистические причины – это устаревание реалий, появление новых понятий, которые находят или уже нашли свое отражение в лексике и затем отражаются во фразеологии.

К числу лингвистических причин нужно отнести некоторые тенденции, например тенденцию пуризма, когда в народных фразеологических единицах заменяются слова, признающиеся грубыми, вульгарными, на слова литературные, «приличные». Не менее существенна в этом плане тенденция русификации, когда в составе фразеологической единицы иноязычный компонент замещается исконным словом или словом, более адаптированным в русском языке.

Можно указать три группы лингвистических причин изменения лексического состава фразеологических единиц:

а) стремление прояснить внутреннюю форму фразеологической единицы, сделать ее более мотивированной, более понятной;

б) желание улучшить форму фразеологической единицы;

в) желание приспособить фразеологическую единицу к условиям социальной или территориальной группы носителей языка.

Последний случай совмещает в себе экстралингвистические и лингвистические причины.

В первой группе замена лексического состава фразеологической единицы, обычно частичная, вызывается тем, что внутренняя форма по тем или иным причинам становится недостаточно понятной носителям языка на данном этапе его развития, способствует отчуждению единицы.

Введение нового слова в состав фразеологической единицы взамен существующего обычно оживляет внутреннюю форму. Однако это происходит чаще в тех случаях, когда такое слово не является синонимичным в отношении заменяемого. Именно в этом случае возникает фразеологическая единица, которую можно определить как новую. Таким образом, наряду с процессом одновременного возникновения ряда фразеологических единиц, составляющих целое фразеологическое гнездо, когда синонимичные сочетания вовлекаются в сферу фразеологии на том основании, что одно из них получило переносное фразеологическое значение, существует и иной процесс, при котором обновляется форма фразеологической единицы [64: 13].

Только тексты различных периодов развития языка позволят установить, какой из этих процессов привел к образованию той или иной фразеологической единицы. Так, полемизируя с Н.А. Кирсановой, утверждающей, что фразеологическая единица души не слышать есть результат преобразования выражения души не чаять [65: 20], М.Ф. Палевская приводит примеры употребления как той, так и другой фразеологической единицы в текстах XVIII века [64: 12]. Однако этот факт еще не доказывает, что эти две единицы возникли одновременно. Для доказательства необходимо проследить существование этих выражений на более раннем этапе.

Выделяется несколько разновидностей образования фразеологических единиц на базе существующих, вызванных стремлением носителей языка «прояснить» внутреннюю форму.

Замена слова другим, более активным на данном этапе развития языка. В одном случае замена имеет собственно лингвистический характер, так как заменяется устаревающее слово более активным его синонимом, в другом – замена связана с устареванием реалии, с помощью которой передается смысл фразеологической единицы.

Примером первого случая может быть замена слова кормило словом руль в выражениях стоять у кормила (руля), находиться у кормила (руля) и т. д. [66: 172–173]. Обороты со словом кормило существовали в древнерусском языке, где оно имело значение не только «руль», но и «власть». Слово руль с этим же переносным значением употреблялось уже в XVIII веке, например в «Истории государства Российского» Карамзина: «Правителем современники именовали Бориса, который один, в глазах России, смело правил рулем государственным, повелевал именем царским». Однако закрепились фразеологические единицы со словом руль лишь в двадцатом веке: «Пока я стою у руля коммуны, будет так, как сказано в приказе» (Панферов. Бруски); «Маркс раскрыл истории законы, пролетариат поставил у руля» (В.Маяковский. В.И. Ленин); «До сих пор она [французская демократия] держалась у руля единственно в силу инерции, давно промотав свой моральный капитал» (Б. Ясенский. Я жгу Париж).

Более наглядным оказывается второй случай, когда замена составляет подлинную модернизацию фразеологической единицы, поскольку синонимия, возникающая при такой замене, имеет собственно фразеологический характер. При замене вводится не просто новое слово, а по сути дела новый образ; например в ряде фразеологических единиц, представляющих собой цепочку фразообразовательного ряда, в которой развивается образная основа в связи с развитием техники: на всех парусах – на всех парах – на всю железку (на полную железку).

В приводимых далее примерах видно, что сначала значение этих выражений было связано с конкретными явлениями, а заем эти образования стали употребляться уже в отрыве от них: «Корабль одинокий несется, несется на всех парусах» (М. Лермонтов. (Волшебный корабль); «...послышались торопливые шаги, и вслед за тем в кабинет на всех парусах влетела Улитушка, держа в руках крохотное существо, завернутое в белье» (М. Салтыков-Щедрин. Господа Головлевы); «Карачаев рванул фалды сюртучка, пригладил волосы и полетел на всех парусах к Лизавете Семеновне» (Д. Григорович. Проселочные дороги); «Между тем наш поезд на всех парах несся к Кенигсбергу» (М. Салтыков-Щедрин. За рубежом); «Со странным очарованием, взволнованно следил он [Ромашов], как к станции, стремительно выскочив из-за поворота, подлетал на всех парах этот поезд, состоявший всего из пяти новеньких, блестящих вагонов, как быстро росли и разгорались его огненные глаза, бросавшие вперед себя на рельсы светлые пятна...» (А. Куприн. Поединок); «Жизнь этого огромного “казенного” учреждения шла без меня на всех парах» (В. Короленко. История моего современника); «И в речах, и в мыслях, и во всем поведении своем он [Жарковский] на всех парах несся к мировой революции» (M. Слонимский. Ровесники века); «Командир нашей автороты спрашивает: Проскочишь, Соколов? – Какой разговор! – отвечаю ему. – Я должен проскочить, и баста! – Ну, – говорит, – дуй! Жми на всю железку15» (М. Шолохов. Судьба человека); «Я говорю о том случае, когда ты запустишь эту машину на всю железку» (Н. Асанов. Богиня победы); «Началось, – сказал тогда Родион Мефодиевич. – На полную железку! – ответил Афанасий» (Ю. Герман. Дело, которому ты служишь); «Я за ружье. И фонарик не отпускаю, а шаман уж пеной исходит... Весь в лентах и тряпье цветастом... Шаманит на полную железку!» (Е. Пермяк. Яргород).

Мерить на свой аршин – мерить своей меркой: «Силен было сие почел за пустоты, но сей пияница Силена в том уверил, что он его провор своим аршином мерил» (В. Майков. Елисей, или Раздраженный Вакх); «А ты не все на свой аршин меряй – и об старших подумай!» (М. Салтыков-Щедрин. Господа Головлевы); «Я этого не сделаю, – наливая водку в стакан и мрачно хмурясь, сказал учитель в крылатке. – Я своего поста не брошу. За целковым не погонюсь... Нет, врешь! Ты на свой аршин не меряй» (С. Подъячев. Среди рабочих); «Не знал Лестницкий или не хотел знать, что разной меркой меряют их любовь и одной – ненависть» (М. Шолохов. Тихий Дон); «Директор каждого мерил своею меркой, и никому эта мерка не подходила» (B. Попов. Сталь и шлак); «Как Павел Петрович ни воевал с нею, как ни доказывал, что ее требования чрезмерны, и что мерить всех по своим меркам нельзя, на Елену это нисколько не действовало» (В. Кочетов. Молодость с нами).

Полушки за душой не иметь, гроша за душой не иметь – копейки за душой не иметь: «Катерина Архиповна... прямо мне сказала: – Что ты, говорит, к нему ходишь, у него полушки за душой нет» (А. Писемский. С.П. Хозаров и Мари Ступицына); «И не задерживай ты меня, говорю: выкупа, говорю, за меня не жди; гроша у меня за душой нет» (И. Тургенев. Отчаянный); «За душой у него ни копейки, но, несмотря на это, он торгуется» (А. Чехов. В Москве на Трубной площади); «У Живахова было триста тысяч долгу и ни копейки за душой» (Л. Толстой. Анна Каренина).

Акулы капитализма – акулы империализма: «Он [Корейко] начал привыкать к мысли, что все случившееся нисколько его не касается, когда пришла толстая заказная бандероль. В ней содержалась книга под названием “Капиталистические акулы”, с подзаголовком: “Биография американских миллионеров”» (И. Ильф, Е. Петров. Золотой теленок); «Кого же, какого Сталина предстоит мне встретить?... – задавал себе вопрос Гопкинс. – И как он отнесется к предложению президента, которого наверное считает “акулой империализма”?» (А. Чаковский. Блокада).

Замена иноязычного слова исконным или более русифицированным. Витать в эмпиреях – витать в облаках – парить в облаках – летать в облаках: «Он [князь Иларион] слишком чудаковат, говорит бог знает каким языком, витает в “эмпиреях”» (П. Боборыкин. Перевал); «Перебоев обращал взоры на Запад и убеждался, что и там адвокат представляет собою два существа: одно, которое парит в эмпиреях, и другое, которое упорно придерживается земли» (М. Салтыков-Щедрин. Мелочи жизни); «Нароков лишен в ее глазах всякой практической сметки, витает вечно в облаках, беззаветно предан искусству» (Ю. Юрьев. Записки); «Беда мне с тобой, Степка! Летаешь в облаках, а себя не видишь» (B. Липатов. Стрежень).

Ариаднина нить – путеводная нить16: «... мы бодро пойдем навстречу злоумышлению, и ежели находящаяся в наших руках ариаднина нить приведет нас к дверям логовища, то уж, конечно,... для того, чтобы несомненно и неминуемо обрести поличное» (М. Салтыков-Щедрин. Убежище Монрепо); «Дети, может быть, не меньше нас, взрослых, ищут одного руководящего начала и ариадниной нити, которая бы выводила их из лабиринта их детских недоразумений» (H. Шелгунов. Письма о воспитании); «Но по тому инстинктивному чувству, которым один человек угадывает мысли другого, и которые служат путеводной нитью разговора, Катенька поняла, что мне больно ее равнодушие» (Л. Толстой. Отрочество); «Мы иногда до такой степени сживаемся с представлениями, господствующими и распространенными в определенном кругу ученых, что в конце концов теряем путеводную нить, и нам уже трудно отличить то, что образовалось в собственной голове, от того, что перешло в нее из других» (И.А. Бодуэн де Куртенэ. Николай Крушевский, его жизнь и научные труды); «Закон ассоциаций, или, как называл его Ломоносов, «закон совоображения», который весь этот хаос... вытягивает в непрерывную последовательную цепь. Эта цепь ассоциаций – путеводная нить воображения» (K. Паустовский. Золотая роза).

Замена слова с фразеологически связанным значением словом со свободным значением. Этот процесс как бы проясняет сущность значения фразеологической единицы за счет того, что разрушается частично образность. Слово с конкретным характером, несущее образную нагрузку, замещается отвлеченным словом со свободным значением. Например:

Кормить завтраками – кормить обещаниями: «Завтра, завтра... Смотри, Антоша! Завтраками кормить тебе не пристало» (П. Боборыкин. Перевал); «Ты меня обещаниями не корми, а на этой неделе посылай в район Усть-Невинской изыскательскую партию» (С. Бабаевский. Кавалер Золотой Звезды); «А чтобы от высоковольтной линии дать энергию, так на этот счет пока еще обещаниями кормят» (K. Симонов. Люди с характером); «Здесь говорили, что младшенький, Саня, якобы наелся опилок от диван-кровати, которую мой подзащитный решил усовершенствовать. Между тем во много раз вреднее кормить детей (да и не только детей!) пустыми обещаниями!» («Крокодил». 1974. № 5).

Держать камень за пазухой – держать зло, держать сердце: «Сохин призвал всех... искренно и всенародно прильнуть к общему течению, а не держать камня за пазухой» (П. Боборыкин. На ущербе); «Нашему брату, мужику, с ними, со сволочами, с господишками да с ихней челядью, надо тонко дело вести... камушек за пазухой постоянно держи» (С. Подъячев. Карьера Захара Федорыча Дрыкалина): «[Борис:] Клянитесь мне, что если между вас кто-либо держит злобу на меня, он злобы той на сына не захочет перенести» (А.К. Толстой. Царь Борис); «Ничего, ничего паренек... Иди домой! Ты еще мал годами, чтобы зло в уме держать» (Ф. Гладков. Повесть о детстве); «Братушка, не держите на меня сердца, я перед вами не виноватая, – сказала она, умоляюще глядя на брата» (М. Шолохов. Тихий Дон).

Насторожить уши – насторожить слух17: «Старая, седая Ласка, ходившая за ними следом, села осторожно против него и насторожила уши» (Л. Толстой. Анна Каренина); «Наташа, из всего семейства более всех одаренная способностью чувствовать оттенки интонаций, взглядов и выражений лиц, с начала обеда насторожила уши и знала, что что-нибудь есть между ее отцом и Анной Михайловной» (Л. Толстой. Война и мир); «Только вдруг татарин у нас уши насторожил. Чутки они, татары-то, как кошки» (B. (Короленко. Соколинец); «Матросы настораживали свой слух в сторону кормы: что говорят офицеры относительно проливов» (Новиков-Прибой. Цусима).

Навострить уши – навострить слух: «Муму навострила уши, зарычала, подошла к забору, понюхала и залилась громким и пронзительным лаем» (И. Тургенев. Муму); «Порфирий Владимирыч навострил уши; на губах его показалась слюна» (М.Салтыков-Щедрин. Господа Головлевы); «Дьяк остановился и, не поднимая головы, навострил ухо» (А. Толстой. Родные места); «Переглянулись все, все затаили дух, и все, остановясь, мы навострили слух» (В. Курочкин. Смерть волка).

Кондрашка хватил, кондрашка стукнул – паралич хватил, удар хватил: «Гордый старик не перенес такого удара и прожил в отставке всего несколько месяцев: его хватил кондрашка» (Д.Н. Мамин-Сибиряк. Горное гнездо); «Жирею, как каплун, и того и гляжу, что меня кондрашка стукнет» (Н. Лесков. Мелочи архиерейской жизни); «Губернатора чуть не хватил удар, и вскоре он “по домашним обстоятельствам” подал в отставку» (В. Короленко. История моего современника); «Представил себе Савву Ильича... Получит посылку, откроет, а там – лошадь с копытом... С ума сойдет старик, удар хватит...» (В. Тендряков. Свидание с Нефертити); «Он [Карнаухов] принялся натягивать сапоги, но руки не слушались, его как паралич хватил» (М. Слонимский. Верные друзья).

Перечисленные модернизации были направлены на то, чтобы внутренняя форма фразеологической единицы становилась понятней для носителей языка. Но, наряду с такой направленностью, существует и иная, претендующая на улучшение формы фразеологической единицы. Рассмотрим эти случаи.

Усиление образной основы путем замены отвлеченного слова конкретным.

Брать на заметку – брать на карандаш: «Пока немногие решались ответить на этот вопрос. Любящие рассуждать брались на заметку, а затем снимались с учета завода и отправлялись на фронт» (Е. Пермяк. Горбатый медведь); «[Швач:] Ваше благородие, я всех крикунов по голосу опознал. Прикажите на заметочку взять?» (Б. Лавренев. Разлом); «Мы их по прошлой работе взяли на заметку» (К. Симонов. Люди с характером); «Ведь молодым сам бог велел влюбляться, черт дернул тех, кому вдвойне за двадцать... А старикам все девять муз дивятся и опыт их берут на карандаш, чтобы в веках ему не затеряться» («Литературная газета». 1974. 3 апр.).

Изменения, порождающие эвфонию во фразеологической единице. Это замена слова другим, созвучным, или добавление слова, нескольких слов, создающих такое созвучие, внутреннюю рифму.

Ни слуху, ни вести – ни слуху, ни духу: «[Простаков:] ...Дядюшка ее [Софьи], господин Стародум, поехал в Сибирь;. а как несколько уже лет не было о нем ни слуху, ни вести, то мы и считаем его покойником» (Д. Фонвизин, Недоросль); «Вот уже третий год, – заключил он, – как я живу без Дуни, и как об ней ни слуху, ни духу» (А. Пушкин. Станционный смотритель); «О деньгах, вещах и бумагах, опечатанных по требованию частного обвинителя, не было ни слуху, ни духу» (М. Салтыков-Щедрин. Господа Головлевы); «Но об архивариусе не было ни слуху, ни духу» (В.Короленко. История моего современника).

Наводить тень – наводить тень на плетень, наводить тень на белый день: «[Платон:] Мало ль кому что любопытно! Нет уж, будет с вас. Я так, про себя писал. [Мухояров:] Да ты тень-то не наводи, говори прямо!» (А. Островский. Правда – хорошо, а счастье – лучше); «...Свадьбу надо играть, а у него, у шурина-то, волк его съешь, денег нет... Врет ли, взаправду ли, а только говорит: нет и нет. Дело-то опосля узналось – соврал он... тень, тоись, одну наводил» (С. Подъячев. Мытарства); «Ты мне голову не морочь! – возражал Чумаков. – Ты мне не наводи тень на плетень» (М. Шолохов: Тихий Дон); «Он вдруг изо всех сил нажал кулаками на стол и приподнялся с табуретки: – Ты что ж это, специально сюда приехал сплетничать? Тень наводить на ясный день?» (В. Катаев. Время, вперед!); «Они там наводят тень на ясный день. Говорили бы прямо, – не хотим, мол, больше сражаться. А мне эта война и подавно не нужна» (А.С. Новиков-Прибой. Цусима).

Изменения, вводящие экспрессивные элементы в состав фразеологической единицы. Такие элементы – слова или словосочетания – не меняют сущности значения данной единицы, а лишь вносят экспрессивность.

Драть шкуру – драть две шкуры, драть три шкуры, драть семь шкур, драть десять шкур: «А дядя Фоканыч (так она звала старика Платона) разве станет драть шкуру с человека?» (Л. Толстой. Анна Каренина); «...Понимаешь, он могет весь хутор разорить. Запиши посев правильно, так налогом шкуру сдерут, опять же земля» (М. Шолохов. Смертный враг); «Имение-то у него заложено-перезаложено, как ему свести концы с концами? Вот мужик и выручает, вот с него и дерут три шкуры» (Ф. Гладков. Повесть о детстве); «Я думал, что она вам по знакомству делает скидку. – Какое там! С живого и мертвого готова семь шкур содрать» (А. Степанов. Порт-Артур); «Мы боремся за то, чтобы фабриканты не драли по десять шкур с рабочих, а помещики – с крестьян» (Л. Лагин. Голубой человек).

Наше вам18 – наше вам с кисточкой: «[Суслов:] Господа! честь имею... [Мирволин:] Наше вам, Евгений Тихоныч! (И. Тургенев. Завтрак у предводителя); «Его хлопнул по плечу... кум мастеровой и весело воскликнул: Михаилу Нилычу, наше вам» (К. Станюкович. Вестовой Егоров); «Из-за больших камней, лежащих на берегу, где они проходили, выскочил Пашка-химик и закричал: Это только я-с, не какой злой дух, наше вам с кисточкой!» (О. Форш. Современники); «Ведме-едь!.. – во все горло, хотя и близко, закричал Черномор Агеев. Наше вам с кисточкой...» (А. Рекемчук. Молодо-зелено); «[Первый партизан:] Княгине Казанской, наше с кисточкой» (Б. Лавренев. Дым); «A-а... отец Серафим! – приветствовал его Морозка. – Наше вам – сорок одно с кисточкой!» (А. Фадеев. Разгром).

Особую разновидность лексического преобразования фразеологических единиц русского языка и создание на их основе новых единиц с тем же значением составляют такие преобразования, при которых новая фразеологическая единица отличается от своей деривационной базы спецификой употребления, сужением круга употребления до определенной группы носителей языка, социально или территориально ограниченной. Здесь выделяются две разновидности: а) введение в состав фразеологической единицы профессиональной (специальной) лексики, например: одеться в деревянный тулуп – одеться в деревянный бушлат; б) локализация образа, внесение в образную основу фразеологической единицы местных признаков.

Последнюю разновидность составляют случаи, когда жители какой-то местности создают свои фразеологические единицы, на базе общенародных, причем связь с такой общенародной, единицей не утрачивается.

Примером могут быть различные образования, возникшие на базе фразеологической единицы отправиться на тот свет, т. е. «умереть». В станице Успенской Новокубанского района Краснодарского края вместо «того света» указывается местонахождение кладбища, но образно: кладбище там находится на возвышении, поэтому говорят отправиться на второй этаж. В городе Торез Донецкой области кладбище имеет форму треугольника, очерченного линиями железной дороги, – там говорят отправиться на треугольник. В станине Кагальницкой Зерноградского района Ростовской области, где кладбище расположено за пятой улицей, говорят отправиться на шестую улицу. А в городе Каменске Ростовской области значение «умереть» передает выражение отправиться на Пояркову дачу, так как кладбище расположено на бывшей даче богача Пояркова. Такое обозначение кладбища и значения – «умереть» – нередко встречается и в художественной литературе, например: «Тебя, Савватий, сразу в социализму запишут! На все готовое, – шутит дядя Авданя. В Морозкии лог пора, а он в ту же коммунию, – смеются мужики» (С. Крутилин. Липяги)19.

Особый случай лексического преобразования составляет так называемая контаминация фразеологических единиц. Термин контаминация введен в языкознание уже сравнительно давно (Жильерон, 1921), а явление это описано и в лексике, и во фразеологии. Особое внимание уделял ему А.М. Бабкин [14: 43]. Он наметил три основных разновидности контаминированных фразеологических образований:

1. в результате объединения частей двух разных фразеологических единиц: ждать у моря погоды + искать ветра в поле = ждать ветра в поле;
2. в результате совмещения двух элементов разных фразеологических единиц и включения общего для них компонента: уйти с головой + уйти в свою скорлупу = уйти с головой в свою скорлупу;
3. в результате совмещения целой фразеологической единицы и компонента другой единицы: хоронить концы + концы в воду = хоронить концы в воду.

Однако в работе А.М. Бабкина не совсем ясно выражено отношение к этим явлениям. В частности, неясно, считает ли он такие образования новыми единицами. В одном случае говорится о новообразованиях, «носящих более или менее окказиональный характер» [14: 43], в другом – дается такое определение контаминации: «Под контаминацией понимается объединение частей семантически сходных фразеологизмов, приводящее к образованию новой фразеологической единицы с тем же или сходным значением» [14: 104] (курсив мой. – Ю. Г.). Если ориентироваться на приводимые А.М. Бабкиным примеры, то описываемое явление следует отнести к окказиональному употреблению фразеологических единиц.

Вместе с тем нужно согласиться с исследователями, изучавшими русскую фразеологию в историческом плане, в том, что «контаминация в области фразеологии прежде всего, если иметь в виду не «плоскостный срез», а историю языка, процесс продуктивный, многосложный, хотя и крайне замедленный и порой едва заметный, ее виды и объекты представляют собой прежде всего факт языка, объективный процесс, один из показателей структурного развития лексико-фразеологической системы» [67: 233–234]. Это высказывание Г.А. Селиванова, приводимые им примеры убеждают в том, что процесс контаминации наблюдался еще в XIII–XIV веках, причем на основе совмещения двух устойчивых образований возникали новые, закрепившиеся на правах языковых единиц.

Положение это может быть подтверждено многими примерами, но ограничимся одним рядом выражений с общим значением «затягивать что-то, неоправданно увеличивать время выполнения чего-то». Основными в этом ряду являются фразеологические единицы тянуть канитель, разводить бобы, тянуть волынку и заводить волынку, включающие три глагола: тянуть, разводить и заводить.

Фразеологическая единица тянуть канитель, по этимологии С. Максимова (Крылатые слова. СПб, 1899. С. 443) и В.И. Даля (СД. Т. 4. С. 426), возникла на базе переменного словосочетания, обозначавшего процесс изготовления металлических нитей для вышивки.

Образование фразеологической единицы разводить бобы, как было показано выше, связано с гаданием на бобах, т. е. в основе этой единицы также лежит переменное словосочетание разводить бобы (см. Михельсон М.И. Русская мысль и речь. Т. I. С. 60). Это выражение, как и тянуть волынку, означает «затягивать дело, ведя пустые разговоры»: «Нет в тебе, друг, профессионального товарищества, – упрекнул Матвей. – В тебе, вижу, есть: обманывать... – Нехорошо говоришь, – сказал Матвей прискорбно. Кончай бобы разводить. Плати, как поладили» (К. Федин. Костер).

Можно полагать, что в одно и то же время возникли две фразеологические единицы – тянуть волынку и заводить волынку, имеющие различные основания. Выражение тянуть волынку, по этимологии Г. Дьяченко («Полный церковно-славянский словарь с внесением в него важнейших древнерусских слов и выражений». М., 1900. С. 92–93), возникло на базе переменного сочетания, в котором слово волынка обозначало «безлинейно-нотное начертание довольно продолжительной мелодии», слово с этим значением зафиксировано в «Безлинейном стихираре» XVII века. В словаре В.И. Даля и во «Фразеологическом словаре русского языка» ни тянуть волынку, ни заводить волынку не приводятся.

Этимология фразеологической единицы заводить волынку связывает это выражение с музыкальным инструментом – волынкой, изготовляемым из шкуры теленка, т. е. считается, что она возникла на базе переменного сочетания со значением «играть на музыкальном инструменте (волынке)». В текстах прошлого века можно встретить у одного и того же автора и тянуть волынку, и заводить волынку с фразеологическими значениями: «А мне не нужно... Я так, без рубахи... Вишь, на мне пиджак надет... Зашпилю у горла булавкой, и ладно... Приходи, кума, любоваться! Сымай, чего уж тут волынку тянуть» (С. Подъячев. Мытарства); «Молчи уж ты... ему и без тебя тошно! – сказал Грач. – Ну что скулишь, пристала?.. Чем бы человека разговорить, а она завела волынку…» (С. Подъячев. В трудное время).

В семантическом отношении в современном языке выражения тянуть волынку и заводить волынку различаются тем, что первое употребляется преимущественно для обозначения затягивания дела, а второе – для обозначения пустых разговоров не вовремя (т. е. по сути дела также тормозящих выполнение чего-то)20: «Перед тобой враг стоит сплошным фронтом, стреляет в тебя: кто именно стреляет, неизвестно... Ты же, выходит, сначала должен разобраться, кто там, среди врагов, хороший, кто подлец, и лишь после этого стрелять... Да чего тут волынку тянуть, товарищ комиссар! – вмешался Сворень. Понятно, перебьют они тогда наших подчистую. На войне враг весь одинаковый» (С. Сартаков. Философский камень); «Он [Воронов] завел свою обычную волынку: Сегодня ты обиделся, завтра – другой, послезавтра – третий. А с кем я буду работать?» (А. Рыбаков. Неизвестный солдат).

На базе этих основных фразеологических единиц путем контаминации возникли новые, имеющие в основании эти же два значения, иногда совмещающиеся: «затягивать дело» и «вести длинные бессмысленные разговоры». Это образования второго ряда: заводить канитель, разводить канитель, разводить волынку: «[Мальчик без штанов:] Дались тебе эти родители! “Добрая матушка”, “почтенный батюшка” – к чему ты эту канитель завел?» (М. Салтыков-Щедрин. За рубежом); «За темными окнами где-то недалеко стали изредка пощелкивать выстрелы. Опять завели канитель!» (К. Паустовский. На позиции); «Сколько времени зря пропадает на эти никчемные разговоры! Дал бы приказ выделить машины – и дело с концом! Так ведь нет, завел канитель!» (А. Рыбаков. Водители); «[Мальчик в штанах:] Скучно? [Мальчик без штанов:] Да, скучно. Мямлишь, канитель разводишь, слюнями давишься» (М. Салтыков-Щедрин. За рубежом); «Толкнулась она как-то к прямому своему начальству с соображениями насчет большого подсобного хозяйства – и с огородами, и с молочным стадом, – отклонили. Ни средств для этого нет, ни земли подходящей. Да и вообще, на военной стройке стоит ли такую канитель разводить? Перебьемся, дескать, на плановом снабжении» (С. Сартаков. Философский камень).

Дальнейшее развитие единиц этого ряда приводит к контаминации: разводить турусы – разводить турусы на колесах: «Ну, однако, полно турусы-то разводить; пора делом заняться» (Д. Григорович. Проселочные дороги); «Устин Яковлевич посмотрел на Алексея внимательно и сказал: – Хорошо. Должность помощника дизелиста оставим за вами. Должно быть, ему тоже не хотелось разводить турусы на колесах, хотя он и имел в виду, очевидно, сказать следующее: «Вы мировой парень, Алексей Деннов...» (А. Рекемчук. Все впереди).

Вычленение из состава фразеологических единиц слова разводить с фразеологическим значением дает новый большой ряд фразеологических сочетаний: разводить философию, разводить антимонии, разводить дипломатию, разводить фанаберии, разводить амуры, разводить интеллигентщину и т. д.

Трудно определить отношение к рассмотренным фразеологическим единицам более поздних образований со значением «медлить» или «вести длинные разговоры, тормозящие дело», а именно: тянуть резину, тянуть кота за хвост, заводить шарманку, заводить старую пластинку и т. д.

Таким образом, контаминация есть один из способов лексического или лексико-семантического преобразования фразеологических единиц и образования новых единиц в языке.

Семантическое преобразование фразеологических единиц определяется термином транспозиция. В данном случае мы имеем дело с вторичной внутрисистемной транспозицией во фразеологии. Семантический путь образования новых фразеологических единиц на базе существующих в языке имеет много общего с образованием слов на базе существующих, что уже отмечено Н.М. Шанским [68: 300]. При этом, как и в словообразовании, приходится решать очень сложную проблему разграничения полисемии и омонимии. Несмотря на ряд исследований в этой области [69], проблема все еще не имеет четкого решения, серьезных теоретических оснований. Ее разрешение осложняется еще и тем, что в разных значениях один и тот же лексический комплекс, составляющий фразеологическую единицу, может иметь различную степень семантической целостности.

Так, ряд выражений расширяет свое значение: употребляясь сначала для обозначения лиц одного пола, затем используется и для обозначения лиц другого пола, изменяя при этом степень аналитичности, ср.: «Ну, как нам выгнать его, дурака? – заговорил Гончаренко... Мы с ним весь Уссурийский фронт прошли, на передовых. Свой парень – не выдаст, не продаст...» (А. Фадеев. Разгром); «Ребята обрадовались Вере. Они ее любят и считают “своим парнем”» (В. Киселев. Веселый роман); «[Силан:]. Вот тебе пашпорт! Вольный ты теперь казак. Я так полагаю, что к лучшему. Собрать, что ли, твое приданое-то? [Гаврило:] Сбери, брат...» (А. Островский. Горячее сердце); «Теперь вы, может быть, понимаете, почему я вышла за Ипполита Сидорыча: с ним я свободна, совершенно свободна, как воздух, как ветер... И это я знала перед свадьбой, я знала, что с ним буду вольный казак!» (И. Тургенев. Вешние воды); «Луша ничего не ответила. И заговорила о себе: Теперь я, можно сказать, скоро буду вольным казаком» (Е. Пермяк. Яргород); «Его [хана] встречают ... девицы красные толпою» (А. Пушкин. Руслан и Людмила); «И тебя, мой батюшка, видно, воспитывали как красную девицу» (Д. Фонвизин. Недоросль); «Иван Захарыч, не желая на первых порах обнаружить свою слабость, сказал было: – Не могу-с... истинный господь, не могу-с! – Да полно вам, – ответила сваха, – что вы – красная девица?» (С. Подъячев. Забытые); «А Марья Лаврентьевна заключила: – Не трогайте его, он сам еще красная девица» (А. Рыбаков. Неизвестный солдат).

В приведенных примерах фразеологические единицы свой парень и красная девица обладают различной степенью аналитичности. В составе текстов, где они адресуются лицам другого пола, слова парень и девица теряют свое свободное значение, а выражения становятся более целостными. Такое образование фразеологических единиц с целостным значением на базе аналитичных довольно характерно в русской фразеологии. При этом возникающие на базе фразеологических сочетаний фразеологические единства приобретают особые «внешние» признаки. Например, фразеологическое сочетание отводить глаза требует синтаксической связи с действующим лицом и допускает факультативную связь с объектом: «Взоры их встретились. Алеша быстро отвел свои глаза и опустил в землю» (Ф. Достоевский. Братья Карамазовы); «Увидев Егора Ильича, она строго поджимает губы и отводит глаза» (В. Липатов. Смерть Егора Сузуна); «Теперь девочка совсем уже не отводила от нее глаз, и странным успокаивающим лучением светились эти глаза, вызывая к себе благодарное, тихое чувство» (К. Федин. Костер).

Фразеологическая единица отводить глаза в значении «обманывать, отвлекая чье-то внимание» требует обязательной сочетаемости, обязательной связи с объектом (кому и кто отводит глаза) и с деятелем: «Представляя слуг и рабов распутными варварами, плантаторы отводят глаза другим и заглушают крики совести в себе» (А. Герцен. Былое и думы); «[Мурзавецкая:] Полно, матушка. Что ты мне глаза-то отводишь?» (А. Островский. Волки и овцы); «[Трофимов:] … о, очевидно, все хорошие разговоры у нас только для того, чтобы отвести глаза себе и другим» (А. Чехов. Вишневый сад); «Они [барыня и Невзгодин], наверно, влюблены друг в друга, хоть и отводят людям глаза, и оттого бедный Николай Сергеевич сослан в кабинет» (К. Станюкович. Жрецы).

В качестве целостной семантической единицы выражение отводить глаза (кому-то) стремится обособиться и формально. Так, возникла форма для отвода глаз, восходящая только к целостному значению этого звукового комплекса. Для этой формы уже не нужна обязательная связь с объектом: «Ведь не ведете же вы ваши записки для отвода глаз, как говорится! – воскликнул офицер» (М. Горький. Жизнь Клима Самгина); «Богатых из волости выгнали и тогда же заговорили, что, мол, Веригин для одного отвода глаз толковал, будто против грабежа, а на поверку, дескать, сам грабитель...» (К. Федин. Костер); «Иван Макарович для отвода глаз ездил в Чусовую, в Пашню, в Кашву, но нигде пока не приглядел для себя места» (Е. Пермяк. Горбатый медведь).

Среди фразеологических сочетаний, на базе которых возникают новые фразеологические единицы, следует выделить сочетания, имеющие терминологический характер: нулевой цикл, второе дыхание, цепная реакция и т. д. На их основе возникают целостные фразеологические единицы, в составе которых все компоненты имеют фразеологически связанное значение, например: «Специалистам и квалифицированным рабочим, прибывшим сюда из “старых” нефтяных районов, пришлось начинать с “нулевого цикла”: систематизировать имеющиеся знания, экспериментировать, переучиваться» («Правда». 1970. 16 апр.).

Ср. фразеологическое сочетание со значением «цикл работ, связанный с подготовкой фундамента здания»; «Зло рождает зло. Добро – добро. Все возвращается. Меня унизили, оскорбили, а я в свою очередь обидела другого, тот третьего, – и она пошла до бесконечности, эта цепная реакция зла, ожесточая сердце» (М. Евдокимов. У памяти свои законы). Ср. «цепная реакция – спец. В физике, химии – реакция, при которой один атомный или ядерный акт реакции приводит к последовательной реакции большого числа атомов, молекул или ядер» (ССРЛЯ. Т. 17. С. 655); «После сенсационной победы на чемпионате мира в Мехико дела у московского армейца складывались не лучшим образом. Поэтому он надеялся, что весенний турнир в Ереване поможет ему, наконец, обрести “второе дыхание”» («Известия». 1967. 27 июля). Ср. второе дыхание – «облегчение дыхания у бегуна, наступающее, несмотря на большой проделанный путь».

Перенос нового значения на фразеологическое сочетание в данных случаях происходит чаще всего по ассоциации сходства. Так, значение фразеологической единицы второе дыхание (с целостным значением) определяется в словаре «Новые слова и значения» следующим образом: «О новых силах, о приливе энергии, бодрости у кого-либо после периода усталости, апатии, неудач» (с. 166).

Семантическое новообразование на базе фразеологической единицы может получаться в результате развития так называемой энантиосемии (32: 156). Н.М. Шанский, отметивший это явление, приводит пример выражения скатертью дорога, которое сначала обозначало «счастливого пути», а затем приобрело противоположное значение – «убирайся!».

Такое же энантиосемическое значение получила фразеологическая единица слуга покорный, ср. «Как-то летом, помнится мне, Вы показывали Вашему покорному слуге диссертацию Грязнова» (А. Чехов. Письмо П.Г. Розанову от 2 апр. 1885); «...Но для полноты режима благополучия вы забыли одно... – Что? – Мужа... но, разумеется, не такого, каким оказался ваш покорный слуга» (К. Станюкович. Жрецы); «Я хотел быть у Толстого, и меня ждали, но Сергеенко подстерегал меня, чтобы пойти вместе, а идти к Толстому под конвоем или с нянькой – слуга покорный» (А. Чехов. Письмо А.С. Суворину от 7 авг. 1893).

Как показывают наблюдения, фразеологические единицы русского языка с небольшой протяженностью, с небольшим количеством слов, особенно состоящие из знаменательного и служебного слова, из модальных слов, приобретают новые значения легче, чем сложные выражения. Если учесть, что наиболее многозначными в лексике являются предлоги, то в этом можно усмотреть некую закономерность: чем короче форма выражения, тем больше возможностей для многозначности.

К модальным фразеологическим единицам относится выражение будь здоров, издавна употреблявшееся как формула прощанья, а в последнее время получившее новое значение – значение высокой степени, причем чаще всего с положительной эмоционально-экспрессивной окраской: «И отец у него, и дед, тоже смолокурничали и выслеживали зверя. Он тайгу знает – будь здоров» (П. Нилин. Жестокость)21; «Во время аврала никто не разбирает, какое там качество у детали – давай на сборку. Платят – будь здоров» (В. Киселев. Веселый роман). Но: «Мы сегодня именинники, – сказал Никита Давыдов и пододвинул к ней листок бумаги с повесткой дня. С нашего завода восемь персональных дел. Всыплют нам так, что будь здоров!» (В. Кочетов. Молодость с нами).

Как видно из примеров, новое значение этой единицы родилось в молодежной речи, имеет жаргонный характер.

При лексико-семантическом преобразовании фразеологических единиц русского языка частично изменяется значение и частично состав. Здесь также выделяются несколько видов.

Развитие образа и значения фразеологической единицы. Новая фразеологическая единица, сохраняя часть своего состава, как бы служит дальнейшим развитием образа производящей единицы. Примером может быть фразообразовательный ряд: зеленый свет – зеленая улица – зеленая волна. Первая единица имеет значение «свободный проезд», вторая – «свободный проезд на всем пути следования», третья – «свободный проезд на всем пути следования при условии определенной скорости» (рядом с надписью «зеленая волна» обычно указывается определенная скорость).

Другим примером этого вида может служить новообразование свежая голова, возникшее на базе фразеологической единицы на свежую голову, т. е. «пока еще не утомлен, не устал». Новое образование имеет профессионально ограниченный характер: «Этот, на первый взгляд, странный термин очень точен и давно уже прочно вошел в обиход журналистов. Верстка газеты начинается днем. К ночи все устают – и редактор, и дежурный, и корректоры, и верстальщики. В этот момент в редакции и появляется “свежая голова” – выспавшийся человек, который может заметить то, что скрыто от смыкающихся глаз» (И. Юдович. Встречи в редакции); «К свежей голове, что ли, зайти? Свежая голова сегодня Марьяна. Марьяна сидит в закутке рядом с корректорской, читает номер – его только что принесли с машины» (С. Львов. Пятьдесят строк в номер).

Антонимическое развитие образа. Диалектика антонимии в языке состоит в том, что антонимы, «с одной стороны, исключают друг друга, а с другой стороны, обусловливают и предопределяют друг друга» [70: 13]. Антонимические пары могут возникать почти одновременно, но чаще всего антоним создается лишь после долгого существования в языке основной единицы. Наиболее простым случаем образования антонимических единиц является добавление отрицания или, наоборот, его исключение из состава единицы. Чаще основой служит единица, включающая такой элемент: не ударить лицом в грязь, не всякое лыко в строку, не в коня корм и т. д.22

Собственно антонимическое фразообразование может осуществляться на базе лексических антонимов, когда общая антонимическая противопоставленность фразеологических единиц создается тем, что один из компонентов выражения заменяется его лексическим антонимом, в результате чего возникает новая единица, как имеющая общность в значении с деривационной базой, так и одновременно противопоставленная ей, например: руки коротки – руки длинны, с легким сердцем – с тяжелым сердцем и т. п.

Однако иногда такое противопоставление основано не на системных отношениях в лексике, а на основе противопоставленности реалии, явлений, образов, заложенных во фразеологических единицах. В этом случае возникает собственно фразеологическая противопоставленность компонентов-слов. Например: повернуться лицом – повернуться спиной, заварить кашу – расхлебывать кашу и т. д. Ср.: «Нет сомнения, что с Петенькой случилось что-то недоброе, но что бы ни случилось, он, Порфирий Головлев, должен быть выше этих случайностей. Сам запутался – сам и распутывайся; умел кашу заварить – умей ее и расхлебывать» (М. Салтыков-Щедрин. Господа Головлевы); «Он [Зашеин] подошел к подмостям и громко сказал: – Ваше высокое вице-губернаторство... Меня не арестовали по недосмотру. А надо бы... Я ведь эту кашу заварил, мне ее и разваривать первому» (Е. Пермяк. Горбатый медведь).

Расширение сочетаемости компонента с фразеологически связанным значением. В результате этого процесса появляются новые фразеологические сочетания, расширяющие фразеологические гнезда, образуемые этими сочетаниями.

Примером расширения сочетаемости компонента с фразеологически связанным значением может быть образование новых единиц на базе выражения кромешная тьма. Оно представляло сначала перифрастическое обозначение ада, преисподней в тексте на старославянском языке (Евангелие от Матфея. 22, 13): «Тогда рече царь слугамъ... возмите его и вверзите во тму кромешнюю...» С этим же значением встречаем выражение у Пушкина: «Нынче бесы погибший дух безбожника терзают и в тьму кромешную тащат со смехом» (Пир во время чумы).

В дальнейшем сочетание тьма кромешная получает значение «полная, беспросветная тьма», т. е. слово тьма как бы восстанавливает свое первичное значение, а слово кромешный – фразеологически связанное значение, с которым образует новые сочетания: кромешная темнота, кромешная мгла, кромешная пустота23 и т. д. «Но вечером кромешная темнота окружает дом, сосны придвигаются к нему вплотную...» (К. Паустовский. Золотая роза); «Саперы начали резать проволоку большими ножницами, и тут опять зажглась ракета, за ней снова пронеслась волна быстро мелькающих в кромешной темноте трассирующих пуль» (Э. (Казакевич. Звезда); «Мы стояли в кромешной темноте, тесно прижавшись друг к другу» (И. Голосовский. Записки чекиста Братченко); «Кромешная ночь обнимает небо и землю» (Д. Григорович. Не по хорошу мил...); «Потом – ненастье, обложные дожди, ледяной северный ветер “сиверко”, бороздящий свинцовые воды, стынь, стылость, кромешные ночи, ледяная роса, темные зори» (K Паустовский. Золотая роза); «Пушки бьют в кромешной мгле» (А. Твардовский. Василий Теркин); «Давно отшумела осень, но где-то, в глубине, гнездятся корней истоки в теплой кромешной мгле» (Н. Браун. Хоть к вешнему солнцевороту...); «Двести третья извернулась, нырнула в кромешный мрак, и в момент разворота, сквозь падающую землю, Литовченко увидел всю шеренгу своего эшелона» (Л. Леонов. Взятие Великошумска); «В подвале царил кромешный мрак» (И. Голосовский. Записки чекиста Братченко).

В свою очередь сочетание кромешный ад породило еще ряд фразеологических сочетаний, в которых слово кромешный имеет значение «очень тяжелый, мучительный»: кромешная жизнь, кромешная мука: «Ты вот послушай; ишь жисть-то моя какая кромешная» (А. Левитов. Целовальничиха); «Тут он [Рудня] снова начал заглядывать к Илье в кузницу, втолковывая ему колхозный порядок, затевал споры с хуторянами – если кто из них случался к разговору, – убеждая, что кромешной жизни их пришел конец, пожили, дескать, особняками» (К. Федин. Костер); «,Нет ни охоты, ни силы терпеть невыносимую муку кромешную! Жадно желаю скорей умереть» (Н. Некрасов. Друзьям).

Таким образом, картину развития фразеологических единиц, на базе выражения тьма кромешная можно представить в виде; следующей схемы:

кромешная тьма «ад, преисподняя»
кромешная тьма «полная тьма»	кромешный ад «очень тяжелая жизнь»
кромешная темнота, кромешная мгла, кромешный мрак «полная темнота»	кромешная жизнь, кромешная мука «очень тяжелая, мучительная жизнь»
кромешная пустота «абсолютная пустота»	кромешная ночь «очень темная ночь»

8. ОБРАЗОВАНИЕ ФРАЗЕОЛОГИЧЕСКИХ ЕДИНИЦ РУССКОГО ЯЗЫКА НА БАЗЕ ИНОЯЗЫЧНОГО МАТЕРИАЛА

Образование новых единиц языка на базе иноязычного материала обычно определяется как заимствование. Заимствование порождается различными видами культурных и иных связей между народами, поэтому при изучении этого пути пополнения языка учитываются эпохи. Так, И.М. Снегирев выделял следующие эпохи в русских заимствованиях:

«1. Древнейшая и баснословная, в коей скандинавское сливается с славяно-русским.

1. Начало переводов священных книг с греческого на славянский и просвещения России Св. Евангелием через Византийских греков с X века.
2. Монгольская эпоха (ХIII–XV вв.).
3. Торговые и политические связи с Германией посредством Ганзейского союза с XIV века.
4. Переселение в XV веке многих греков в Москву после взятия Царьграда турками. Сношения с Литвой и Польшей.
5. Ближайшее знакомство с немцами и французами с XVIII века» [1: Кн. 1, 50].

B этой классификации учтены не все важные эпохи заимствований, не указываются, например, связи с Голландией при Петре I и др., тем не менее сам факт создания подобного перечня важен.

Изучение процесса заимствования во фразеологии еще не получило должного развития. А.М. Бабкин справедливо отметил это: «Употребление иноязычных выражений в русских текстах и их ассимиляция русским языком неоднократно останавливали на себе внимание русских филологов, но дальше установления факта дело обычно не шло» [14: 219].

Лучше обстоит дело с изучением заимствований в лексикологии, где этой проблеме посвящены не только многочисленные статьи, но и монографии24. Один из важнейших вопросов этой проблемы заключается в том, что понимать под заимствованием вообще. Лексикологи под заимствованным словом обычно понимают перемещение слова из одного языка в другой, независимо от степени его усвоения заимствующим языком. Так, например, понимает заимствование в лексике Л.П. Крысин.

Среди фразеологов нет пока единства в понимании «заимствованной фразеологической единицы». Н.М. Шанский определяет понятие заимствованной фразеологической единицы следующим образом: «Под заимствованным фразеологическим оборотом следует понимать такое устойчивое сочетание слов, которое в качестве готовой воспроизводимой единицы пришло в русский язык извне и употребляется в том виде, в котором оно известно или было известно в языке-источнике. Таким образом, заимствованные фразеологические обороты – это иноязычные по происхождению фразеологизмы, употребляющиеся без перевода». И далее: «От заимствованных фразеологических оборотов следует отграничивать как фразеологические кальки и полукальки …, так и исконно русские фразеологические обороты, состоящие из иноязычных по происхождению слов» [32: 134–135].

В позиции Н.М. Шанского оказывается, однако, неясным, к какой категории следует относить калькированные иноязычные выражения, поскольку в разряд исконной русской фразеологии они также не входят (в eгo концепции).

В пользу того, чтобы некалькированные иноязычные выражения, регулярно употребляющиеся в русской речи, считать единицами русского языка, высказывались известные русские языковеды – Е.Д. Поливанов [71: 69], В.А. Богородицкий [72: 332].

А.М. Бабкин также высказывается за то, чтобы некалькированные иноязычные выражения относить к русской фразеологии: «Изучение фразеологического состава русского литературного языка, – пишет он, – без исследования вопроса о месте в нем нетранслитерированных иноязычных выражений было бы таким же неполным и недостаточным, как неполным и недостаточным оказалось бы изучение его лексического запаса без выявления места и роли в нем иноязычных лексических заимствований [14: 252].

Таким образом, необходимо признать заимствованными фразеологическими единицами иноязычные выражения, сохранившие свой вид и значения, но одновременно к заимствованиям следует относить и те образования, которые подверглись адаптации в русском языке.

Процесс перехода иноязычной единицы в другой язык можно определить как межсистемную транспозицию. Эта транспозиция осуществляется в языке не мгновенно. «Заимствование иностранных слов, – пишет Ю.С. Сорокин, – не является механическим переносом отдельных слов из одного языка в другой. Это вместе с тем процесс органического усвоения новым лексем, новых словообразовательных элементов (основных и аффиксальных) и семантического приспособления к сложившейся в данном языке системе словарного состава» [73: 64]. Сказанное можно с полным основанием отнести и к области фразеологии. Здесь также обнаруживаются частные процессы адаптации фразеологической единицы в новом для нее языке, в новой системе. Причем далеко не всегда переход чужой фразеологической единицы в русский язык происходит в виде кальки25.

С другой стороны, калькирование иноязычного выражения еще не означает, что произошло заимствование. Например, в романе Л.Н. Толстого «Анна Каренина» писатель дважды использует английскую фразеологическую единицу to throw the cap over the mill, приводя ее в переводе: «Новая манера, – сказала она [Бетси]. Они все избрали эту манеру. Они забросили свои чепцы за мельницы. Но есть манера и манера, как их забросить»; «Вы мне не сказали, когда развод. Положим, я забросила свой чепец через мельницу, но другие поднятые воротники будут вас бить холодом, пока вы не женитесь».

Это выражение имеет эквивалент в русском языке – пускаться во все тяжкие, и, может быть, это было одной из причин того, что оно не закрепилось в языке.

Некалькированные иноязычные фразеологические единицы могут регулярно употребляться в русской речи и даже служить словообразовательной базой в русском языке, что способствует их закреплению во фразеологии. Например, от французского выражения cest la vie возникло слово селявизм, а выражение comme il faut породило в русском языке слова комильфотный, комильфотность; от dance macabre образовалось целое гнездо: макабрский танец, макабрская пляска, макабрский, макабры, макаберный [14: 242].

Заимствованные фразеологические единицы необходимо отграничивать от таких образований, которые возникли параллельно в разных языках. Общность явлений нередко порождает общность таких образований. Например, международная система сигналов, регулирующих уличное движение, породила фразеологическую единицу зеленый свет в разных языках и с тем же значением, что и в русской фразеологии [74: 123–124].

Сам факт существования аналогичной единицы в разных языках еще не дает оснований определять ее как заимствованную. В качестве примера можно привести фразеологическую единицу лопнуть с досады. Ее этимология связывается обычно с греческой мифологией, с легендой о боге смеха Моме, сыне Никты, являвшемся олицетворением злословия и насмешки. По легенде, не найдя недостатков у Афродиты, Мом лопнул с досады. Однако случаев употребления этой фразеологической единицы в русской речи в связи с мифологическим эпизодом не обнаружено, хотя имя Мома встречается, например, у Пушкина: «сын Мома и Минервы» (о Вольтере).

Э. Вартаньян, приводящий эту легенду, высказывает сомнение по поводу связи с ней выражения лопнуть с досады, но допускает ошибку, полагая, что выражение идет от басни И.А. Крылова «Лягушка и Вол» [75: 132]. В басне, как известно, Лягушка «с натуги лопнула». Выражение лопнуть с досады встречаем еще у Радищева: «Г. сержант, взяв меня за плечо не очень учтиво, вытолкнул за дверь. С досады чуть я не лопнул» (Путешествие из Петербурга в Москву). Следует также учесть, что это фразеологическое сочетание входит в значительный ряд сочетаний с общим компонентом лопнуть: лопнуть от смеха, лопнуть от зависти, лопнуть от злости, лопнуть с досады; известна также старинная русская божба – лопни мои глаза, выражения – терпение лопнуло, лопнуть от жира, хоть лопни и т. д. Эти факты говорят о том, что выражение лопнуть с досады имеет глубокие корни в русском языке.

Наличие сходных выражений в разных языках нередко приводит к тому, что количество заимствований во фразеологии сильно преувеличивается. И.М. Снегирев, один из первых исследователей русского фразеологического состава, большое внимание уделяет «иностранным источникам русских пословиц» [1: Кн. 1]. Но, по его мнению, на иностранной основе возникли такие русские выражения, как за двумя зайцами гоняться (восходит к латинскому), собаку съесть (от лат. linguam caninam comedit). С этим трудно согласиться. Кроме этого, указываются такие случаи: клин клином вышибать – калька с латинского cuneus cuneum trudit, лезть на рожон – из Библии (Деяния апостолов. IX, 5). Кроме этого, И.М. Снегирев указывает и неточные параллели, например вора у немцев называют lange Finger («длинные пальцы»), а у русских – руки долги, или с ящичком [1: Кн. 1. С. 165].

При сопоставлении русских и иноязычных выражений необходим тщательный семантический анализ, поскольку то или иное сочетание может получать в разных языках совершенно разные значения; одновременно при заимствовании может быть существенно изменено значение заимствованной единицы.

Существует большое количество фразеологических единиц, которые используются в разных языках, хотя и различаясь некоторыми специфическими чертами. Такие единицы называют интернациональными. Особенность их в том, что, «с одной стороны, возникает намерение приспособить заимствуемое слово или выражение к строю заимствующего языка, а с другой – проявляется сознательное стремление сохранить его тождество в контекстах на разных языках» [14: 226]. Однако нельзя не согласиться с В.В. Акуленко, считающим, что «с точки зрения одного отдельно взятого языка интернационализмы не могут быть выделены, так как в одном языке эта категория просто не существует» [76: 3].

Даже при «чистом» заимствовании иноязычному выражению не удается избежать каких-то изменений при употреблении в речи заимствующего языка. Извлеченное из родной системы, выражение ввергается в другую систему, имеющую свои отличительные черты, и чем больше различаются языки, тем больше изменений вносится в заимствуемую единицу.

Э. Хауген рассматривает всякое заимствование «как включающее элемент перенесения и элемент подстановки. Если нам в точности известен образец, представленный в языке-источнике заимствования, то мы можем сравнить его с результатом, получившимся в заимствующем языке. Все черты сходства между ними будем называть перенесением, а все различия – подстановкой материала заимствующего языка» [77: 350]. Подстановку (субституцию) и перенесение (трансляцию) Э. Хауген рассматривает как два противоположных аспекта всякого воспроизведения, через соотношение которых описываются результаты заимствования.

Однако сам процесс заимствования не менее интересен для фразообразования. Можно сослаться на первые опыты, связанные с изучением русских заимствованных фразеологических единиц. Так, Л.С. Ковтун провела интересное исследование, посвященное фразеологическим единицам геркулесовы столпы и колосс родосский [78]. История этих выражений обнаружила ряд типичных особенностей процесса заимствования. Как установила Л.С. Ковтун, эти выражения не сразу были усвоены русским языком в их современном виде. Первым этапом было освоение содержания понятий, точнее, явлений, породивших выражения. Эти явления назывались различно: у Максима Грека говорилось о «колеси медянем» и «столпах ираклийских», в сочинениях Тредиаковского, Радищева, Державина – о столпах ираклийских, иракловых столпах.

После первого этапа – «усвоения сюжета», когда еще не было точных устойчивых выражений с переносным значением, – начался второй этап: становление переносного значения у выражения геркулесовы столпы (сначала алкидовы столбы / столпы), Переносное значение, закрепившееся за этим выражением,— «предел, крайняя точка чего-нибудь». Второе выражение – колосс родосский – так и не получило в русском языке переносного значения. Причину этого Л.С. Ковтун видит в том, что все значение этого выражения – «величественное, значительное» – стало присущим слову колосс, поэтому не было необходимости использовать сочетание слов. Иное дело столб – столп, слова, получившие в русском языке другие значения, что и утвердило выражение геркулесовы столпы. Знаменательно, однако, что оба эти выражения не получили переносного значения ни в латинском, ни в греческом языках, так что сам процесс заимствования в данном случае ставится под сомнение: точнее, видимо, определить эти выражения как русские образования на иноязычном материале.

На основании проведенного исследования Л.С. Ковтун делает вывод: «История каждого из фразеологизмов в немалой степени зависит от развития значений каждого из тех слов, которые входят в их состав, причем не только внутри этих оборотов, но и вне их, в свободном употреблении. В свою очередь, смысловое развитие каждого отдельного слова находится в прямой зависимости от его фразеологической сочетаемости» [78: 188].

В русских текстах нередко встречаются сходные по значению, но совсем разные по форме выражения, одно из которых явно заимствованное, а другое представляется исконным. Так наряду с заимствованной единицей меж Сциллой и Харибдой, в тексте «Путешествия из Петербурга в Москву» Радищева встречаем аналогичное выражение, которое можно рассматривать как производное от приведенного: «Если бы, государь мой, с одной стороны поставлена была виселица, а с другой глубокая река и, стоя между двух гибелей, неминуемо бы должно идти направо или налево, в петлю или в воду, что избрали бы вы...?» Однако это выражение не закрепилось в языке, но идея эта выражена более образно в других единицах: меж молотом и наковальней, между двух огней.

Для рассмотрения процесса заимствования фразеологических единиц следует установить определенные этапы заимствования, по степени освоения русским языком иноязычного выражения. При этом прежде всего следует различать чистое заимствование, когда фразеологическая единица сохраняет родное звучание и значение, и адаптированное заимствование, когда фразеологическая единица обнаруживает «подстановку» элементов заимствующего языка, приспосабливается к новой для нее системе.

Адаптация иноязычного выражения может проходить на различных уровнях языковой системы. В порядке усложнения выделим следующие этапы адаптации:

а) транслитерация, т. е. замена иноязычного написания и произношения русскими графемами и фонемами; общее звучание при этом в большей или меньшей степени похоже на исконное звучание данной фразеологической единицы;

б) трансформация, т. е. замещение грамматической структуры чужого языка соотносительной грамматической структурой русского языка;

в) транслексикализация, т. е. замещение слов чужого, языка соотносительными по значению словами русского языка (калькирование);

г) изменение исконной грамматической структуры, в результате чего исконная модель уже не соотносится с новой формой выражения;

д) изменение лексического состава фразеологической единицы при сохранении ее общего значения;

е) изменение общего значения фразеологической единицы.

Вовсе не обязательно, чтобы каждая заимствованная единица проходила все этапы освоения. Крайне редко единица проходит все или многие из этих этапов, но они помогают устанавливать степень заимствования и характер заимствования.

Транслитерация – характерный прием первичного освоения фразеологической единицы. В XIX веке отношение общества к транслитерированию слов и выражений было отрицательным, как отмечает А.М. Бабкин. Способ передачи иноязычных выражений русскими буквами использовался в художественной литературе для характеристики «полуинтеллигентов»: военных писарей, приказчиков, купеческих сынков-недоучек [14: 238]. В.Г. Белинский также считал передачу на письме иноязычных выражений русскими буквами «языковым неряшеством». Тем не менее многие выражения стали писаться русскими буквами, что в конечном счете привело к их закреплению в языке. Ср., например: «Не было, нет и не будет никогда гения, который бы один все постиг или все сделал. Так и для Гете существовала целая сторона жизни, которая, по его немецкой натуре, осталась для него terra incognita» B. Белинский. Стихотворения E. Баратынского); «… вопрос невольно возникает. А я не знаю, Надежда Владимировна, как на него ответить. Не знаю. Я не изучал, а неизученное для меня всегда терра инкогнитa» (Е. Пермяк. Яргород); «Теперь вообразите себе мою небольшую комнатку, печальный зимний вечер, окны вымерзли, и с них течет вода по веревочке, две сальные свечи на столе и наш tete-a-tete» (А. Герцен. Былое и думы); «Вот садись на мое место и ... начинай разговор тет-а-тет» (П. Вершигора. Люди с чистой совестью); «Я остался охранять чемоданы тет-а-тет с этой мужеподобной фурией» (С. Крутилин. Липяги); «Провозглашаются тосты, от которых, как и следует ожидать, всего больше достается нашей alma mater – Московскому университету» (М. Салтыков-Щедрин. Петербургские театры); «А что касается до нашего института, до альма матер, то в стиле нашего абитуриента вижу я характер будущего деятельного врача, извините за высокий стиль, воина, бойца» (Ю. Герман. Дело, которому ты служишь); «Удивительно ли, что... все Думы, все мечты, все стремления все молитвы ее сосредоточены на одной ide fixe: на замужестве» (В. Белинский. Статьи о Пушкине); «У госпожи Ельцовой были свои идеи фикс, свои коньки» (И. Тургенев. Фауст).

В подавляющем большинстве транслитерированные фразеологические единицы так и оставались на этом этапе адаптации. Перевод их не осознается как фразеологическая единица и не употребляется в русском языке с фразеологическим значением (ср. например: неведомая земля, кормящая мать, желанная личность – «персона грата»).

Лишь в отдельных случаях процесс ассимиляции идет дальше: идея фикс – навязчивая идея, про эт контра – за и против.

Трансформация, как второй этап адаптации иноязычных единиц, наблюдается у транслитерированных выражений. «Возникает соблазн, – пишет А.М. Бабкин, – слова и выражения, написанные русскими буквами, подчинять законам русской грамматики, а на почве этого появляются конфузные курьезы» [14: 239].

Однако не только курьезные случаи имеются в виду. Нормальная замена форм иноязычной парадигмы соответствующей формой русской парадигмы, присущей данной части речи, – явление вполне естественное.

Характерным признаком изменения является то, что иноязычная единица, изменяющаяся в родном языке, перестает изменяться в русском контексте: «B этом беспорядочном винегрете (вне которого она с полным основанием могла назвать себя tabula rasa) трудно было разобраться, а не то что исходную точку найти» (М. Салтыков-Щедрин. Господа Головлевы); «Но допустим, что можно сделать изо всего прошедшего tabula rasa: нет собственности, нет семьи, то и труд устрояется» (Л. Толстой. Анна Каренина).

Наиболее значительным является третий этап – транслексикализация, или калькирование. Вопросу калькирования посвящен ряд работ [79–81], однако обычно описывается результат калькирования, а не сам процесс.

При транслексикализации иноязычной фразеологической единицы происходит замещение ее компонентов точно соотносимыми словами, что сохраняет внутреннюю форму фразеологической единицы, характер ее мотивации. «Однако, – замечает М.М. Копыленко, – калька всегда – следствие необычной для испытывающего влияние языка сочетаемости» [81: 97]. Это в определенной мере может затемнять внутреннюю форму, потому что семантическая структура компонента в языковой системе может быть различной у исконного слова и иноязычного.

Недостаточный учет системных отношений русских слов приводит к нежелаемым результатам. Например, калька французского выражения beaute du diable – дьявольская красота – не достигает ожидаемого стилистического эффекта, поскольку в русском языке существуют сочетания иного плана – дьявольская стужа, дьявольская злость, а во французской единице это соединяется с положительной коннотацией («очарование молодости» свежести») [14: 243].

«Под транслексикализацией понимается точное замещение компонентов. Однако нередко при адаптации иноязычных выражений наблюдается изменение лексического состава или грамматической структуры иноязычного выражения. Такого рода изменения можно показать на примере заимствований из французского языка. Как показало исследование Б.Г. Колкера, при усвоении русским языком фразеологических единиц французского языка имелись следующие отклонения:

а) опускались отдельные слова во фразеологической единице tuer son ennui – убивать тоску, rendre son me a Dieu – отдавать богу душу (свою);

б) вставлялись слова, не имеющиеся в оригинале: aprs nous le dluge – после нас (хоть) потоп;

в) заменялись отдельные слова неэквивалентными словами: vivre sur un grand pied – жить на широкую ногу;

г) изменялся порядок слов: la plus belle moiti du genre humain – прекрасная половина рода человеческого;

д) изменялись формы числа существительных – единственное число заменялось множественным или наоборот: entrer dans les affaires – вступить в дело, changement de decor – перемена декораций; cousu du fil blanc – шитый белыми нитками.

Как уже отмечалось, выбор слова-заместителя во многом определяется системными отношениями в лексико-фразеологической системе языка. Так, при транслексикализации французского выражения carte blanche (буквально – «чистый бланк») в русском языке XVIII–XIX века употреблялась неточная калька – открытый лист: «[Робинсон:] Живу в свое удовольствие и притом в долг, на твой счет... Какой же мне расчет отказываться от таких прелестей! [Вожеватов:] Что-то не помню; как будто я тебе открытого листа не давал?» (А. Островский. Бесприданница). Ср. открытый лист в значении «документ, дающий право беспрепятственно пользоваться в дороге ямскими или этапными лошадьми» (ССРЛЯ. Т. 8. Ст. 1430): «Я захватил открытый лист на взимание волостных лошадей и отправился в путь» (А. Фет. Ранние годы моей жизни); «Я попрошу вас... нельзя ли будет выдать мне открытый лист для поездки... и маленькое обращение в нем к властям... о содействии» (А. Серафимович. Сопка с крестами).

Слово открытый в силу своих системных связей оказалось более подходящим для выражения значения «свободы действий», видимо, потому, что слово чистый не связывается в русской лексике с понятием «отсутствие ограничений», тогда как открытый употребляется в сочетаниях открытый дом, открытый стол, открытый счет и т. п.

Наличие слов-омонимов в языке-источнике иногда приводит к оригинальному заимствованию. Так произошло с транслексикализацией французской фразеологической единицы il n’est pas dans sou assiette, которая была калькирована неверно: быть не в своей тарелке. Это оригинальное заимствование замечено было давно. Проф. Снегирев писал по этому поводу: «О дурном расположении духа говорится по-русски: не в своей тарелке, или на него стих нашел, – по-немецки: er hat bse Laune, а на французском, с коего, вероятно, перешла первая на русский: il n’est pas dans sou assiette. Это собственно говорится о корабле, который не имеет достаточного количества воды для своего хода, ибо assiette du vaiseau значит дифферент, положение киля» [1: Кн. 1, 166].

При заимствовании может изменяться и значение единицы. Так, выражение преклонить голову (приклонить голову), заимствованное из евангельского текста, где означало «найти себе приют» (от Матфея. 8, 20; от Луки. 9, 58), в русском языке приобрело значение «найти применение, к чему-то пристроить себя» [1: Кн. 1, 173]: «Кончивши курс, студент не знает, куда приклонить голову. Странное дело!» (Л. Толстой. Воспитание и образование).

Таковы процессы образования фразеологических единиц, составляющие основу диахронического аспекта фразообразования. Существование определенных типов деривационных баз и определенных процессов при возникновении новых фразеологических единиц дает основание ставить вопрос о типологии образования, об определенных типах, моделях и способах русского фразообразования.

9. ТИПОЛОГИЯ ОБРАЗОВАНИЯ ФРАЗЕОЛОГИЧЕСКИХ ЕДИНИЦ РУССКОГО ЯЗЫКА

Несмотря на отрицание моделированного характера фразеологических единиц, на господство идеи оригинальности каждого фразеологического образования, в литературе уже есть первые попытки определить и описать способы образования фразеологических единиц в русском языке [82]. Вполне естественно, что описание способов образования фразеологических единиц пытаются сделать «с оглядкой» на образование слов в русском языке: в словообразовании уже довольно обстоятельно исследованы и описаны типы, модели и способы, по которым создаются слова.

В русском словообразовании установлены несколько общих способов словообразования: морфологический, синтаксико-морфологический, морфолого-синтаксический, семантический [83: 4–5] и другие. Как показывают работы В.В. Виноградова и других исследователей, под способом словообразования понимается абстрактная формула образования слов, в которой учитывается характер деривационной базы, характер словообразовательного процесса, но без учета лексических и грамматических значений. Поэтому под один и тот же способ подводятся не только слова различных семантических групп, но и разные части речи.

Более низким уровнем абстракции по отношению к словообразовательному способу является словообразовательная модель. Понятие модели в разных концепциях заметно различается. Н.А. Янко-Триницкая, например, определяет модель как структурно-формальный аналог производных слов, в содержание модели она вводит указание на формант и грамматическое значение производной основы [84: 86–86].

Еще ближе к конкретному акту словообразования подходит понятие словообразовательного типа. Словообразовательный тип признается основной единицей в словообразовании, как в синхроническом, так и в диахроническом плане26. В «Грамматике русского литературного языка» под ред. Н.Ю. Шведовой (М., 1970) указываются три основных признака словообразовательного типа: 1) формальный показатель, отличающий новое образование от его деривационной базы,

2) принадлежность деривационной базы к определенному грамматическому классу слов, 3) семантическое отношение слова к его деривационной базе, т. е. словообразовательное значение (с. 39)27.

Однако далеко не всегда можно установить «формант» при образовании слов: нет, например, формальных показателей при семантическом, морфолого-синтаксическом способе, при сложении слов и т. д. В результате основой при определении словообразовательного типа нередко оказывается лишь семантический критерий, что весьма затрудняет анализ [85].

Сопоставляя образование фразеологических единиц со словами в русском языке, Н.М Шанский выделяет четыре основных способа «оборотообразования» по аналогии со словообразовательными способами: фразеолого-синтаксический, т. е. образование фразеологических единиц на базе переменных словосочетаний без изменения их лексического состава: встать с левой ноги, кот наплакал, зги не видно, за тридевять земель, трудовые успехи, болезнь роста;

1. фразеолого-семантический способ, т. е. «семантическое развертывание фразеологизма, присвоение ему нового (вначале явно производного по отношению к исходному) значения»: скатертью дорога («доброго пути») – скатертью дорога («проваливай!»);
2. способ, соответствующий морфологическому в словообразовании (автор не даст ему общего названия), когда образование новых единиц происходит на базе фразеологических единиц или на базе фразеологических единиц и отдельных слов; здесь выделяются две разновидности: а) композиция, «напоминающая сложение полных основ» (стоять у кормила – стоять у руля), б) образование новой единицы на базе существующей пословицы: Собаку съел, а хвостом подавился – собаку съел;

4) фразеологическое калькирование [68: 304–308]. Способы образования фразеологических единиц, выделенные Н.М. Шанским, охватывают почти все случаи, но если первые два названы с учетом уровней деривационного материала, то остальные не соответствуют этому признаку, традиционному при определении способов образования слов.

Описание типологии русского фразообразования целесообразно начинать не с описания способов, а с описания типов, а затем переходить к более высоким уровням абстракции.

Типология фразообразования может быть установлена как в синхроническом, так и в диахроническом плане, но при этом одни и те же соотнесенные пары будут соотноситься по-разному. Например, сочетания зеленая волна и зеленый свет могут рассматриваться как производное и производящее в диахронии, но как обладающие одинаковой фразообразовательной структурой в синхронии. С точки зрения синхронного фразообразования выражения красная шапка и синий чулок тождественны по своей фразообразовательной структуре, а в диахроническом аспекте они существенно различаются.

В диахроническом плане исследуется подлинный процесс фразообразования, а в синхронии – лишь структурная соотнесенность.

Теоретически рассуждая, при описании закономерностей образования фразеологических единиц могут быть учтенными следующие признаки:

а) звуковая оболочка слов (компонентов);

б) лексическое значение слов (компонентов);

в) грамматическое значение слов (компонентов);

г) грамматическая структура сочетаний слов;

д) общее значение сочетаний (переменных сочетаний или фразеологических единиц);

е) грамматическое (функциональное) значение сочетаний (фразеологических единиц).

Кроме этих признаков, могут учитываться и некоторые первичные абстракции, в частности тип деривационной базы и тип (характер) фразообразовательного процесса.

Факты формального соотношения между сопоставляемыми единицами при фразообразовательном анализе оказываются менее показательными, чем при словообразовании, где один и тот же формант выступает обычно в большом количестве образований; при фразообразовательном анализе большую роль играет семантический аспект. Однако нередко между четырьмя анализируемыми единицами (при определении фразообразовательной типологии учитываются, как минимум, четыре комплекса, или точнее, две пары сопоставляемых комплексов) обнаруживается общность лексического порядка (лексемного), общность структурных элементов, например: ДО последнего дыхания, ДО гробовой доски, ДО седых волос и т. д.; НИ рыба НИ мясо, НИ два НИ полтора, НИ дна НИ покрышки и т. д. Общность звуковых оболочек может служить одним из показателей принадлежности фразообразовательных пар к одному типу, но не является еще определяющим признаком, поэтому учет этого признака в типологии не следует ставить в первый ряд. В этом отношении фразообразование заметно отличается от словообразования.

Конкретные значения слов, равно как и конкретные значения сочетаний слов, также не учитываются в качестве существенных признаков. Необходимо учитывать лишь характер отношений между единицами. Так, например, «название действия животного» во фразеологии часто используется для обозначения «поведения человека»: вилять хвостом, распускать хвост, держать нос по ветру и т. п. Не менее важным оказывается характер грамматических отношений. Существуют определенные закономерности во фразеологии для передачи с помощью фразеологических единиц субстанций, признаков, действий и т. д.

Во всех случаях описания типов фразообразования необходимо учитывать тип деривационной базы и характер процесса фразообразования.

Исходя из сказанного, можно дать следующие определения основных понятий фразообразовательной типологии.

Фразообразовательный тип – это формально-семантический образец образования фразеологических единиц, абстрагированный от конкретных лексико-семантических признаков и характеризующийся общностью:

а) типа деривационной базы,

б) характера фразообразовательного процесса,

в) характера грамматических отношений между деривационной базой и продуктом деривации (общим функциональным грамматическим значением фразеологической единицы),

г) характера семантических отношений между значением деривационной базы и продуктом деривации (общим значением фразеологической единицы).

Фразообразовательная модель – это формальный образец образования фразеологических единиц, абстрагированный от лексико-семантических признаков и характеризующийся общностью:

а) типа деривационной базы,

б) характера фразообразовательного процесса,

в) характера грамматических отношений между деривационной базой и общим функциональным грамматическим значением фразеологической единицы.

Фразообразовательным способом называется образец образования фразеологических единиц, абстрагированный от лексико-семантических и грамматических признаков и характеризующийся общностью:

а) типа деривационной базы,

б) характера фразообразовательного процесса.

Рассмотрим каждое из этих понятий более подробно. Фразообразовательные типы представляют такие, например, фразообразовательные квадраты28:

1. корабль, пустыня: корабль пустыни («верблюд»);

королева, поле : королева полей («кукуруза»);

1. храпеть, задавать : задавать храповицкого («спать»);

ждать, съесть : съесть (все) жданки («заждаться»);

1. вилять хвостом : вилять хвостом («угодничать»);

лизать пятки : лизать пятки («заискивать, угодничать»);

1. зажимать рот : зажимать рот («не давать высказываться») ;

связывать руки : связывать руки («не давать что-то сделать»);

1. болтливая сорока : болтливая сорока (о человеке);

глухая тетеря : глухая тетеря (о человеке);

1. носа не показывать : носа не показывать («не бывать»);

пальцем не трогать : пальцем не трогать («не причинять вред»);

7) белый билет : белый билет («освобождение от воинской службы»);

желтый билет : желтый билет («свидетельство проститутки») ;

8) брать на заметку : брать на карандаш («брать на заметку») ;

стричь купоны : стричь прибыли («получать доход в процентах»);

9) скатертью дорога : скатертью дорога («убирайся»!);

красная девушка : красная девушка («застенчивый мужчина») ;

10) Собака на сене лежит, сама не ест и скотине не дает : собака на сене («жадный человек»);

Старого воробья на мякине не проведешь : старый воробей («опытный человек»);

1. idee fixe : идея фикс («навязчивая мысль»);

persona grata : персона грата («приятная особа»);

1. blue stocking : синий чулок («женщина, лишенная женственности»);

green Beret : зеленый берет («служащий оккупационных войск США»).

В каждом квадрате, представляющем определенный фразообразовательный тип, фразеологические единицы и их деривационные базы обнаруживают общность существенных признаков, отмеченных в определении фразообразовательного типа. Так, фразеологические единицы желтый билет и белый билет, помимо общности типа деривационных баз и общности процесса образования, обнаруживают также общность структуры («прилагательное + существительное»), общность грамматического функционального значения и общность семантических отношений между деривационной базой и продуктами деривации: «название внешнего вида удостоверений» – перенос на основе связи – «удостоверения, отражающие общественное положение их владельцев».

Фразообразовательные типы объединяются во фразообразовательные модели. Одну из моделей можно представить в виде формулы «ни А ни Б», с помощью которой в русской фразеологии выражается понятие неопределенности. В этой формуле А обозначает некое понятие, противопоставленное Б. А и Б есть полярные понятия. Сюда относятся: ни рыба ни мясо; ни богу свечка ни черту кочерга; ни то ни се; ни в городе Богдан ни в селе Селифан; ни живой ни мертвый; ни кует на мелет; ни в кузов ни из кузова и т. д.

Фразообразовательные модели объединяются во фразообразовательные способы.

1. Лексико-фразеологический способ, при котором новая фразеологическая единица возникает на базе слов или на базе другой фразеологической единицы и слова: человек в футляре, мозги набекрень, кормить обещаниями и т. д.
2. Синтаксико-семантический, при котором фразеологические единицы возникают на базе переменных словосочетаний или сочетаний слов: плыть по течению, до гробовой доски, вилять хвостом.
3. Семантический, при котором на базе фразеологической единицы без ее изменения возникает новая (энантиосемия).
4. Синтаксико-фразеологический, когда новая единица возникает из предложения, обычно из пословицы.

Таковы основные вопросы, связанные с диахроническим фразообразованием.

ПРИМЕЧАНИЯ

1. Снегирев И.М. Русские в своих пословицах. Рассуждения и исследования об русских пословицах и поговорках. Кн. 1–4. М., 1831–1834.
2. Будагов Р.А. История слов в истории общества. М., 1971.
3. Максимов С.В. Крылатые слова. СПб., 1891.
4. Михельсон М.И. Русская мысль и речь. Свое и чужое. Опыт русской фразеологии. Сборник образных слов и иносказаний. Т. 1–2. СПб., б. г.
5. Займовский С. Крылатое слово. Справочник цитаты и афоризма. М., 1930.

6 Ларин Б.А. Очерки по истории слов в русском языке. Вводная заметка // РЯШ. 1940. № 4.

7. Виноградов В.В. Современный русский язык. Грамматическое учение о слове. Вып. 1. М., 1938.

8. См. работы В.В. Виноградова: Из истории русских слов и выражений // РЯШ. 1940. № 2 (танцевать от печки); Из истории русской лексики // РЯШ. 1941. № 2 (точить балы, подвергать свою жизнь); Лексикологические заметки // Учен. зап. педагогического дефектологического института. Т. 1. 1941 (втереть очки, квасной, патриотизм); Из истории русской литературной лексики // Учен. зап. МГПИ им. В.И. Ленина. Т. 56. Каф. рус. яз. Вып. 2. 1948 (в сорочке родился); Из истории русской литературной лексики // Доклады и сообщения Института русского языка АН СССР. Вып. 2. 1948 (отливать пули); Из истории русской литературной лексики // Изв. ОЛЯ АН СССР. Т. 9. Вып. 5. 1950 (кисейная барышня); Из истории русской лексики и фразеологии // Доклады и сообщения Института языка АН СССР. № 6. 1954 (перемывать косточки); Историко-этимологические заметки // Этимология. М., 1971 (стих нашел, хоть святых выноси).

9. Чернышев В.И. Темные слова в русском языке (1935). Разыскания и замечания о некоторых русских выражениях (1948) // Чернышев В.И. Избранные труды. Т. 1. М., 1970.

1. Ларин Б.А. Очерки по фразеологии (о систематизации и методах исследования фразеологических материалов) // Учен. зап. ЛГУ. № 198. Серия филолог. наук. Вып. 24. Очерки по лексикологии, фразеологии и стилистике. Л., 1956.
2. Мокиенко В.М. Историческая фразеология: этнография или лингвистика? // ВЯ. 1973. № 2.
3. Абакумов С.И. Устойчивые сочетания слов. РЯШ. 1936. № 1.

13. Булаховский Л.А. Курс русского литературного языка. Т. 1. Киев. 1952.

14. Бабкин А.М. Русская фразеология, ее развитие и источники. Л., 1970.

116. См., например: Ройзензон Л.И., Авалиани Ю.Ю. Заметки по теории фразеологии. Тр. Узбекского ун-та. Серия 95. Самарканд, 1959; Ройзензон Л.И. Фразеологизация как лингвистическое явление // Тр. Самаркандского ун-та. № 113. 1961; Гаврин С.Г. Фразеологизация элементов речевого потока как лингвистическое явление (В связи с проблемой развития фразеологического состава) // Вопросы русского языка и методики его преподавания. Учен. зап. Пермского пед. ин-та. Вып. 34. Пермь, 1966; Кодухов В.И. Фразеологизация как лингвистическое понятие // Проблемы фразеологии и задачи ее изучения в высшей и средней школе. Вологда, 1965; Зимин В.И. К вопросу об образовании фразеологизмов из числа свободных словосочетаний // Вопросы стилистики русского языка. Тр. ун-та им. Патриса Лумумбы. Т. 58. Вып. 8. 1972.

1. Потебня А.А. Из лекций по теории словесности. Басня. Пословица. Поговорка. 3-е изд. Харьков, 1930.
2. Торопцев И.С. Очерк по русской ономасиологии (возникновение знаменательных лексических единиц). Автореф. докт. дис. Л., 1970.

18. Покровский М.М. О методах семасиологии; его же: Соображения по поводу изменения значений слов // Покровский М.М. Избранные работы по языкознанию. М., 1959.

19. Блумфилд Л. Язык. М., 1968.

1. Ульман С. Семантические универсалии // Новое в лингвистике. Вып. 5. М., 1970.
2. Гак В.Г. К проблеме общих семантических законов // Общее и романское языкознание. М., 1972.
3. Потебня А.А. Из записок по теории словесности. Харьков, 1905.
4. Булаховскнй Л.А. Введение в языкознание. Ч. 2. М., 1953.
5. Русский язык и советское общество. Лексика современного русского литературного языка / Под ред. М.В. Панова. М., 1968.
6. О метафорическом переносе значений см.: Поржезинский В. Введение в языковедение. 2-е изд. М., 1910. С. 108 и след.; Левин Ю.И. Структура русской метафоры // Учен. зап. Тартуского ун-та. Вып. 181, 1961; Лясота Ю.Л. Понятие о контекстуальной (метафорической) группе. Учен. зап. Дальневосточного ун-та. Вып. 5. Владивосток, 1962; Шмелёв Д.Н. Несколько замечаний о «первоначальных» и «переносных» значениях слова // Историческая грамматика и лексикология русского языка. М., 1962; Кияненко Т.Ф. Гносеологическая природа метафоры // Конференция по итогам научной работы за 1965 год Белгородского педагогического института. Белгород, 1965; Крылова И.А. Некоторые аспекты лингвистического аспекта изучения метафоры. Учен. зап. Горьковского ун-та. Т. 76. 1967; ее же: О семантической природе метафоры. Там же; Черкасова Е.Т. Опыт лингвистической интерпретации тропов (метафора) // ВЯ. 1968. № 2; Федоров А.И. Семантическая основа метафорической образности языка // Актуальные проблемы лексикологии. Тезисы докладов лингвистической конференции. Новосибирск, 1967; Кунина Н.А. Процесс образования метафорического слова // Учен. зап. Свердловского пед. ин-та. Сб. 72. Вопросы лексикологии и лексикографии русского языка. Свердловск, 1969; Мурзин Л.Н. Образование метафор и метонимий как результат деривации предложения (к постановке вопроса) // Актуальные проблемы лексикологии и лексикографии. Пермь, 1972; Гак В.Г. К проблеме общих семантических законов // Общее и романское языкознание. М., 1972.
7. Марузо Ж. Словарь лингвистических терминов. М., I960.
8. Гак В.Г. К проблеме общих семантических законов // Общее и романское языкознание. М., 1972.
9. Потебня А.А. Мысль и язык. 5-е изд. Харьков, 1926.
10. Потебня А.А. О некоторых символах в славянской народной поэзии. 2-е изд. Харьков, 1914.
11. Даль В.И. Пословицы русского народа. М., 1957.
12. См. этимологическую версию А. Спирина: «Литературная газета». 1969. 6 августа.
13. Шанский Н.М. Фразеология современного русского языка. 2-е изд. М., 1969.
14. Ледяева С.Д. О слове «стрелка» в выражении «стрелочник виноват» // РЯШ. 1969. № 6.
15. Ройзензон Л.И. Синтаксис и фразеология // Проблемы синтаксиса. Львов, 1963.
16. Илия Л.И. От слова к предложению в современной французской грамматике // Общее и романское языкознание. М., 1972.
17. Щерба Л.В. О трояком аспекте языковых явлений и об эксперименте в языкознании // История языкознания XIX и XX веков в очерках и извлечениях. Ч. 2 / Сост. В.А. Звегинцев. М., 1960.

37. Вейнрейх У. О семантической структуре языка // Новое в лингвистике. Вып. 5. М., 1970.

38. Архангельский В.Л. Устойчивые фразы в современном русском языке. Основы теории устойчивых фраз и проблемы общей фразеологии. Ростов н/Д., 1964.

Курилович Е. Заметки о значении слова // Курилович Е. Очерки по лингвистике. М., 1962.

1. Зеленин Д.К. Этимологические заметки. О личных именах в функции прилагательных в русском народном языке // Филологические записки. Вып. 2. Воронеж, 1903; Захаров Б.Ф. Личные имена и прозвища в составе диалектных фразеологизмов // Ономастика Поволжья. Горький, 1971.
2. Мокиенко В.М. Ложная аналогия и фразеологические единицы // Вестник Ленинградского ун-та. 1973. № 4.
3. Виноградов В.В. Очерки по истории русского литературного языка XVII–XIX веков. 2-е изд. М., 1938.
4. Филиппова В.M. Развитие глагольной фразеологии в русском литературном языке XVIII в. (устойчивые глагольно-именные сочетания) // Русская литературная речь в XVIII веке. М., 1968.
5. Попов Р.Н. Фразеологические единицы современного русского языка с историзмами и лексическими архаизмами. Вологда, 1967.
6. Балли Ш. Общая лингвистика и вопросы французского языка. М., 1955; см. также: Кубрякова Е.С. Деривация, транспозиция, конверсия // ВЯ. 1974. № 5.
7. Гегель Г.В. Фр. Соч. Т. 14. М., 1968.
8. Кунин А.В. Пути образования фразеологических единиц. Иностранные языки в школе. 1971. № 1.
9. Чернышев В.И. Избранные труды. Т. 1. М., 1970.

49. Цит. по: Новое в лингвистике. Вып. 3. М., 1963.

1. Покровский М.М. Избранные работы по языкознанию. М., 1959.

См.: Брагина А.А. Цветовые определения и формирование новых значений слов и словосочетаний // Лексикология и лексикография. М., 1972.

См. об этих выражениях: Ройзензон Л.И., Абрамец И.В. Совмещенная омонимия в сфере фразеологии // ВЯ. 1969. № 2.

Более подробно об этом см.: Гвоздарев Ю.А. Фразеологические сочетания современного русского языка. Ростов н/Д., 1973.

64. См.: Валюсинская-Донскова 3.В. К вопросу об отношениях фразеологизма и словосочетания // Проблемы устойчивости и вариантности фразеологических единиц. Тула, 1968.

1. Коринфский А.А. Народная Русь. Круглый год сказаний, поверий, обычаев и пословиц русского народа. М., 1901.
2. Ожегов С.И. Наломать дров // Вопросы культуры речи. Вып. 12. М., 1959; его же: Еще раз о выражении наломать дров // Вопросы культуры речи. Вып. 3. М., 1961.

57. См.: Потебня А.А. Из лекций по теории словесности. Басня. Пословица. Поговорка. 3-е изд. Харьков, 1930: Рыбникова М.А. Русская поговорка // Избранные труды. Т. 1 М., 1958; Ларин Б.А. Очерки по фразеологии... (С. 217–218); Шанский Н.М. Фразеология современного русского языка. 2 изд. М., 1969. С. 169–170; Абрамец И.А. О процессе редукции пословиц // Материалы XXV научной конференции. «Актуальные вопросы фразеологии». Самарканд, 1968; Архангельский В.Л. Сокращение устойчивых фраз, основанных на лексической детерминации по двум и более элементам // Вопросы истории и теории русского языка. Вып. 2. Калуга, 1969.

1. Рыбникова М.А. Русская поговорка // Избранные труды. М., 1958.
2. Процессы эллиптизации во фразеологии описаны в ряде работ: Козырева Л.Ф. Явление эллипсиса в устойчивых фразах // Вопросы изучения русского языка. Ростов н/Д., 1964; Лекант П.А. Эллипсис как проблема синтаксиса и фразеологии // Учен. зап. МОПИ им. Н.К. Крупской. Вопросы русской фразеологии. Т. 160. Вып. 11. М., 1966.

60. Асеев Н. Жизнь слова. М., 1967.

01. Анализ этого образования см.: Федоров А.И. Развитие русской фразеологии в конце XVIII – начале XIX века. Новосибирск, 1973.

1. Бодуэн де Куртенэ И.А. Об общих причинах языковых изменений // Избранные труды по общему языкознанию. Т. 1. М., 1963.
2. Бабкин А.М. Фразеология, и лексикография // Проблемы фразеологии. Исследования и материалы. М., Л., 1964.
3. Палевская М.Ф. Основные модели фразеологических единиц со структурой словосочетания в русском языке XVIII века. Кишинев, 1972.

65. Кирсанова Н.А. О некоторых семантических признаках фразеологических единиц (к вопросу о многозначности и синонимике в сфере фразеологии) // Проблемы фразеологии и задачи составления фразеологического словаря русского языка. Л., 1964.

1. См. об этих выражениях: Шанский Н.М. В мире слов. М., 1971.
2. Селиванов Г.А. Фразеологическая контаминация как один из показателей структурного развития русского языка // Вопросы семантики фразеологических единиц. Ч. 1. Новгород, 1971.

68. Шанский Н.М. Деривация слов и фразеологических оборотов (к вопросу о сходстве и различии процессов словообразования и оборотообразования) // Русское и славянское языкознание. М., 1972.

69. См., например: Истомина В.В. Омонимические соответствия фразем и переменных словосочетаний в русском языке. Автореф. канд. дис. Ростов н/Д., 1968; Глухов В.М. Полисемия и омонимия глагольных фразем в современном русском языке. Автореф. канд. дис. Ростов н/Д., 1971.

1. См.: Введенская Л.А. Проблемы лексической антонимии и принципы составления словаря антонимов. Автореф. докт. дис. Ростов н/Д., 1973 (С. 13). См. также: Костючук Л.Я. О некоторых условиях, способствующих устойчивости сочетаний (на материале так называемых антонимичных устойчивых словосочетаний в современном русском языке и псковских диалектах // Вопросы семантики фразеологических единиц. Ч. 1. Новгород, 1971.
2. Поливанов Е.Д. 3а марксистское языкознание. М., 1931.
3. Богородицкий В.А. Общий курс русской грамматики. 5-е изд. М., Л., 1935.
4. Сорокин Ю.С. Развитие словарного состава русского литературного языка. М., Л., 1965.
5. См.: Чернышева И.И. Фразеология современного немецкого языка. М., 1970.
6. Вартаньян Э. Из жизни слов. 3-е изд. М., 1973.
7. Акуленко В.В. Вопросы интернационализации словарного состава языка. Харьков, 1972.
8. Хауген Э. Процесс заимствования // Новое в лингвистике. Вып. 6. М., 1972.
9. Ковтун Л.С. К истории русской идиоматики (геркулесовы столпы, колосс родосский) // Вопросы теории и истории языка. Л., 1969.
10. См. например: Шанский Н.М. Лексические и фразеологические кальки в русском языке // РЯШ. 1955. № 3; Ефремов Л.П. Лексическое и фразеологическое калькирование // Тр. Самаркандского ун-та. Новая серия. Вып. 106. Вопросы фразеологии. 1961; Григорьева Т.А. Некоторые замечания о типах калькирования с французского языка. Учен. зап. Рязанского пед. ин-та. Т. 31. Вопросы грамматики и перевода. 1962.
11. Колкер Б.Г. Французские фразеологические кальки в русском языке // РЯШ. 1968. № 3.

81. Копыленко М.М. О греческом влиянии на язык древнерусской письменности (семантические и фразеологические кальки) // Русская речь. 1969. № 5.

82. См.: Шанский Н.М. Деривация слов и фразеологических оборотов // Русское и славянское языкознание. М., 1972; Чыонг Донг Сан. О способах образования фразеологизмов в русском языке. РЯШ. 1972. № 3.

83. Виноградов В.В. Вопросы современного русского словообразования // РЯШ. 1951. № 2.

84. Янко-Триницкая Н.А. Закономерность связей словообразовательного и лексического значений в производных словах // Развитие современного русского языка. М., 1963.

86. Лихтман Р.И. К вопросу об основных понятиях словообразовании // Известия АН СССР. Серия литературы и языка. Т. XXXII. Вып. 2. М., 1973.

ЛИТЕРАТУРА

под общ. ред. проф. В.Д. Черняк: Русский язык и культура речи. - М.: Юрайт, 2012

под ред. Д. Пуччо ; авт.-сост.: В. Виноградова и др.: Многоязычный словарь современной фразеологии. - Рим: Итало-славянская Культурная Ассоциация, 2012

Синельников Ю.Г.: Характерологические фразеологизмы французского арго. - Белгород: НИУ БелГУ, 2012

Ракова К.И.: Полипредикативное предложение с фразеологизмами в современном английском языке. - Белгород: ИПК НИУ "БелГУ", 2011

Алефиренко Н.Ф.: Теория языка. - М.: Академия, 2010

под ред. В.Г. Костомарова, В.И. Максимова ; рец.: В.П. Казаков, В.Н. Белоусов: Современный русский литературный язык. - М.: Юрайт, 2010

под ред. В.И. Максимова ; рец.: В.Г. Костомаров, В.Н. Белоусов: Современный русский литературный язык. - М.: Юрайт, 2010

Григоренко О.В.: Новые наименования лиц в современном русском языке ; Словарные материалы. - Воронеж: Научная книга, 2009

Донецький нац. ун-т, Фак. іноземних мов ; рец. В.В. Левицький, О.Д. Петренко: Типологiя мовних значень у дiахроничному та зiставному аспектах. - Донецьк: ДонНУ, 2009

Розенталь Д.Э.: Современный русский язык. - М.: Айрис-пресс, 2009

Алефиренко Н.Ф.: Фразеологический словарь. - М.: ЭЛПИС, 2008

Алефиренко Н.Ф.: Фразеология в свете современных лингвистических парадигм. - М.: Элпис, 2008

Алефиренко Н.Ф.: Фразеология и когнитивистика в аспекте лингвистического постмодернизма. - Белгород: БелГУ, 2008

Комиссия по славянской фразеологии международного комитета славистов, БелГУ ; Отв. ред. Н.Ф. Алефиренко ; Рец.: М.Ю. Казак, В.И. Супрун: Фразеология и когнитивистика. - Белгород: БелГУ, 2008

Комиссия по славянской фразеологии международного комитета славистов, БелГУ ; Отв. ред. Н.Ф. Алефиренко ; Рец.: М.Ю. Казак, В.И. Супрун: Фразеология и когнитивистика. - Белгород: БелГУ, 2008

М-во образования и науки РФ, Елецкий гос. ун-т им. И.А. Бунина ; отв. ред. В.И. Казарина : Проблемы русского и общего языкознания. - Елец: Елецкий государственный университет , 2008

Под ред. В.И. Максимова ; Рец.: М.В. Горбачевский, Каф. книгоиздания и книжной торговли Северо-Западного ин-та печати (СПГУТД): Стилистика и литературное редактирование. - М.: Гардарики, 2008

Розенталь, Д.Э.: Современный русский язык. - М.: Айрис-Пресс, 2008

Алефиренко Н.Ф.: Теория языка. - М.: Академия, 2007

Антонова Е.С.: Русский язык и культура речи. - М.: Академия, 2007

Антонова Е.С.: Русский язык и культура речи. - М.: Академия, 2007

Крысин Л.П.: Современный русский язык. Лексическая семантика. Лексикология. Фразеология. Лексикография. - М.: Академия, 2007

Под ред. П.А. Леканта ; Рец.: Каф. современного русского языка Рязанского гос. пед. ун-та им. С.А. Есенина, Т.С. Монина: Современный русский язык. - М.: Дрофа, 2007

Ред. кол.: С.Г. Тер-Минасова и др.; Отв. ред. В.Д. Мазо: Язык и действительность. - М.: ЛЕНАНД, 2007

Черкасова М.Н.: Русский язык и культура речи. - М.: Дашков и К ; Наука-Пресс, 2007

Дядечко Л.П.: "Крылатый слова звук", или Русская эптология. - Киев: Б.И., 2006

М-во образования и науки РФ, Федеральное агентство по образованию, Российская академия наук, Елецкий гос. ун-т им. И.А. Бунина, Ин-т русского языка им. В.В. Виноградова ; отв. ред. Р.И. Хашимов: Актуальные проблемы современной лингвистики: Тихоновские чтения. - Елец ; М.: ЕГУ им. И.А. Бунина, 2006

Прадiд Ю.Ф.: У царинi лингвiстики i права. - Сiмферополь: Елiньо, 2006

Рахманова Л.И.: Современный русский язык: Лексика. Фразеология. Морфология. - М.: Аспект Пресс, 2006

Розенталь Д.Э.: Современный русский язык. - М.: Айрис-Пресс, 2006

1 И.С. Торопцев не проводит различия между словом и фразеологической единицей ни в синхронном, ни в диахроническом плане и рассматривает их как аналогичные образования, с чем трудно согласиться.

2 Обзор работ, посвященных метонимии, см. в статье М.К. Неклюдовой: К вопросу об изучении метонимии // Русское и зарубежное языкознание. Вып. 3. Алма-Ата, 1970.

3 И.А. Бодуэн де Куртенэ писал по этому поводу: «Общие факторы, вызывающие развитие языка и обусловливающие его строй и состав, очень справедливо называют силами. Таковы, между прочим: 1) привычка, то есть бессознательная память, 2) стремление к удобству, выражающееся а) в переходе звуков и созвучий более трудных в более легкие для сбережения действий мускулов и нервов, б) стремление к упрощению форм (действием аналогии более сильных на более слабые), в) в переходе от конкретного к абстрактному, для более облегченного движения мысли» (Избранные труды по общему языкознанию. Т. I. M., 1963. С. 58).

4 Ср., например: «Внутренняя форма – связь ... между фразеологическим значением оборота и реальными (современными или историческими, древними) значениями компонентов» (Ройзензон Л.И. Внутренняя форма слова и внутренняя форма фразеологизма // Вопросы фразеологии. Ташкент, 1965. С. 65). См. также: Жуков В.П. Внутренняя форма и целостное значение фразеологизма // Учен. зап. Новгородского пед. ин-та. Т. 12, 1967; Мелерович А.М. О внутренней форме фразеологизма // Вопросы семантики фразеологических единиц. Новгород, 1971.

5 Интересно, что Герцен выделяет кавычками название песнопения.

6 Одна такая запись сделана Т.И. Тумилевич в 1963 году от казака-некрасовца 3.С. Попова, который сообщил, что это песнопение распевалось нищими обычно на Лазаревской неделе, на шестой неделе великого поста. Приведем текст записи:

Жили мы, были на вольном свете.

Было у меня два братца, и два Лазаря святых;

Меньший-то братец – убогий Лазарь.

Пойду-ка я к братцу, а я к своему:

– Братец, ты братец, Спас милостивый,

Подай-ка ты, братец, хоть милостыньку,

Ведь у меня уста кровью запеклись.

– Отойди, гноен брат, от моих ворот,

А то напущу на тебя лютых псов!

Они же его не едят – кровавые ранушки зализывают.

– Господи, господи! Спас милостивый!

Пошли же ко мне ангелов, тихих, смирных и милостивых,

Нехай возьмут они душу крюком сквозь ребра мои.

Взяли у него душу крюком сквозь ребра его,

Понесли душу во Авраамий рай.

7 В прошлом это слово имело несколько значений: а) «сила, смелость, отвага, боевой дух»; б) «высокомерие, заносчивость, дерзость»; в) «глупость, безумие» (Словарь русского языка XI–XVII вв. Вып. 1. М., 1975. С. 350–361).

8 Фразеологическая единица душа нараспашку имеет еще одно значение – «не застегивать ворот рубашки, не застегивать пальто, шубу и т. д.».

9 1 Ахманова О.С. Словарь лингвистических терминов. М., 1966. С. 312; А.А. Потебня определял перифразу как «речь околицей, околичнословие», придавая ей большое значение, рассматривая перифразу как метафорическое употребление слов. См. его работу: Из записок по теории словесности. Харьков, 1905; См. также: Медянский С.М. Перифразы в поэзии А. Блока // Материалы по русско-славянскому языкознанию. Вып. 4. Воронеж, 1969.

10 B некоторых языках прямые названия ряда животных вообще отсутствуют. Так, в тофаларском языке нет слова медведь, а вместо него используются описательные выражения: зверь-предок (иресанг), зверь с земляным домом (чер оглуганг), зверь с меховым одеялом (чоорпанныг анг). См.: Рассадин В.И. О культе медведя у тофаларов // Известия Сибирского отд. АН СССР. 1973. № 11. Вып. 3.

11 Перенос «деталь одежды – человек в этой одежде» довольно типичен для русской речи, ср., например, замечание В. Гиляровского: «В биллиардных посетителям даются разные прозвища, которые настолько входят в употребление, что собственные имена забываются. Так одного прозвали “енотовые штаны” за то, что он когда-то явился в мохнатых брюках» (В. Гиляровский. Последний удар).

12 Например, в английском языке, кроме выражения blue stoking, заимствованного русским языком и калькированного (синий чулок), есть немало других, называющих разные социальные группы: белые воротнички – «интеллигенция, служащие», голубые воротнички – «рабочие» [51: 96–98]. В последнее время в периодической печати встречаются новые кальки: голубые береты – «солдаты сил ООН», зеленые береты – «оккупационные войска США».

13 Этот термин использовался А.М. Бабкиным и И.В. Абрамец. См.: Бабкин А.М. Русская фразеология, ее развитие, источники и лексикографическая разработка. Автореф. докт. дис. Л., 1968. С. 12.

14 Ср. дальнейшее развитие этой фразеологической единицы: «Плакали ваши экзамены. Рукава от жилетки вы получите, а не университет» (К. Паустовский. Повесть о жизни).

15 Выражение родилось в годы Великой Отечественной войны в среде шоферов. Основанием для него, кроме предшествующего ряда, явилась ассоциация связи: название действия для получения высшей скорости машины. Ср. также на всю катушку, возникшее в среде связистов в годы Великой Отечественной войны, а в дальнейшем расширившее значение: «Грейся на всю катушку. Только не усни, чтоб трофей твой не сбежал!» (К. Симонов. Солдатами не рождаются).

16 Ср. путеводная звезда. Модернизацию фразеологической единицы ариаднина нить можно рассматривать как контаминацию: ариаднина нить + путеводная звезда = путеводная нить. Однако и при таком взгляде сущность процесса остается той же.

17 Примеры употребления фразеологических единиц насторожить уши – навострить уши показывают, что эти выражения сначала возникли применительно к животным, а затем стали использоваться для обозначения поведения человека.

18 Выражение образовалось путем эллиптического сжатия из наше вам почтение (уважение).

19 Точно так же в каждой местности существует свое название сумасшедшего дома, не прямо называющее это учреждение, а путем называния места, где оно находится: Канатчикова дача, Белые столбы и т. д. Ср. «[Стрелочник:] Ты не с четвертой версты бежал? [Гоша:] Я знаю, что ты подумал... В каждом городе есть сумасшедшие, которые живут на четвертой, девятой или одиннадцатой версте... Не, старик!» (Б. Лавренев. Мы будем жить!).

20 Ср. в ССРЛЯ: «Тянуть, заводить волынку – то же, что волынить... Тянуть, медлить в работе; много и долго говорить не по существу дела» (Т 2. С. 630).

21 В повести Нилина это выражение является анахронизмом: в 20–30-е годы с этим значением оно не употреблялось.

22 Все фразеологические единицы русского языка, употребляющиеся с не, можно разделить на три разряда: а) у которых не обязательный член: не мытьем, так катаньем; не в коня корм; чем черт не шутит; мухи не обидит; б) употребляемые с не и без не, не изменяя общего значения: мокрого места не останется, мокрое место останется; в) не включающие не, но употребляющиеся с не в позиции отрицания: лезть на рожон – не лезть на рожон.

23 Последнее в романе Леонова «Вор»: «… отдыхать в кромешной пустоте своего женского одиночества».

24 История изучения проблемы лексического заимствования обстоятельно изложена в монографии Л.П. Крысина: Иноязычные слова в современном русском языке. М., 1968.

25 Ср. высказывание по этому поводу Ш. Балли: «Идиоматические выражения, обороты, состоящие из нескольких слов, переходят из одного языка в другой почти всегда в виде кальки» // Французская стилистика. М., 1961. С. 70.

26 Подробный анализ различных определений этих основных понятий см. в кн.: Зенков Г.С. Вопросы теории словообразования. Фрунзе, 1969. С. 28–39.

27 Раздел «Словообразование» написан В.В. Лопатиным и И.С. Улухановым.

28 Понятие «фразообразовательного квадрата» ведет к работам К. Аппеля. См. указ. соч. Н.М. Шанского [82: 301].

ФРАЗООБРАЗОВАТЕЛЬНЫЕ ПРОЦЕССЫ И ТИПОЛОГИЯ РУССКОГО ФРАЗООБРАЗОВАНИЯ (ДИАХРОНИЧЕСКИЙ АСПЕКТ ФРАЗООБРАЗОВАНИЯ)