“Я женат - и счастлив”
...пора мне остепениться; ежели не сделает этого жена моя, то нечего уже ожидать от меня...
А. С. Пушкин
18 февраля по старому стилю (2 марта - по новому) 1831 г. состоялась свадьба А. С. Пушкина и Н. Н. Гончаровой. Обвенчаны они были, как известно, в Москве: в церкви Вознесения Господня Никитского Сорока. Как вспоминают очевидцы, “Ужин был славный”, а ночью “была вьюга и холод”.
Молодожёны Пушкины со дня своей женитьбы (и до переезда в мае того же года в Царское Село) жили в Москве во втором ярусе большого дома Хитрово (на Арбате, N53). Так случилось: начало семейной жизни Пушкина совпало с моментом его основательных исторических исследований. Он всерьёз задумывается над судьбой дворянства, своего народа, России. В памятном 1831-м году один знакомый Пушкина, встретив его (задумчивого и озабоченного) на одной из петербургских улиц, спросил: “Что с Вами?” “Всё читаю газеты”, “теперешние обстоятельства чуть ли не так же важны, как в 1812 г.”, - отвечал поэт. А годом ранее (16 марта 1830-го) Пушкин в письме к П. А. Вяземскому замечал: “Я думаю пуститься в политическую прозу...” Для глубокой исследовательской работы необходимо душевное спокойствие, что называется, прочный тыл (дом, семейный очаг) - и Пушкин женится. “Жена свой брат. При ней пиши, сколько хошь” - эти пушкинские слова из письма поэта к Плетнёву от 9 сентября 1830 г. словно подтверждают наши размышления.
Вступая в брак, Пушкин поступал, по его собственным словам, “как люди” поступают обыкновенно в его возрасте, к тому же женился он “без упоения, без ребяческого очарования”, хотя “в угоду ей” (Наталье Николаевне) он готов был “пожертвовать всеми своими привычками и страстями, всем своим вольным существованием”, “был готов умереть ради неё”, - о чём мы узнаем из пушкинского (апрельского 1830 г.) письма. При всём при этом у Пушкина были сомнения относительно своей женитьбы, которые он и не скрывал и всё в том же письме (к матери своей невесты) замечал: “...не станет ли она (Н. Н. - О. Н.) роптать, если её положение в свете окажется не столь блестящим, как она того заслуживает и как я (т. е. Пушкин. - О. Н.) желал бы этого?”; было и “ещё одно” - его “ложное и сомнительное” положение по отношению к правительству... Не отголоски ли подобных пушкинских сомнений мы слышим и в письме Александра Сергеевича к П. А. Вяземскому от 2 мая 1830 г., когда поэт писал: “Сказывал ты Катерине Андреевне (Карамзиной, старшей сестре П. А. Вяземского. - О. Н.) о моей помолвке? <...> передай мне её слова - они нужны моему сердцу, и теперь не совсем щастливому...” 12-13 мая 1830 г. в наброске «С французского» Пушкин размышляет (безусловно, о своём положении): “Жениться! Легко сказать!.. Я женюсь, т. е. я жертвую независимостью, моей беспечной, прихотливой независимостью, моими роскошными привычками, странствованиями без цели, уединением, непостоянством”, при этом, пишет Пушкин в упоминаемом нами наброске, “...дамы в глаза хвалят мой выбор, а заочно жалеют о бедной моей невесте”.
Женившись, Пушкин “возит жену свою по балам”, причём, по словам В. А. Жуковского, “не столько для её потехи, сколько для своей собственной”, ибо, как замечал П. А. Вяземский, “в любви его к жене... много тщеславия”... Показательно признание самого Пушкина в середине 1834 г. в июньском письме к его жене: “...виноват я из добродушия, коим я преисполнен до глупости, несмотря на опыты жизни...” О какой вине Александр Сергеевич ведёт здесь речь? Очевидно, вину свою он видел в том, что кружился в свете, дабы - любя Наталью Николаевну - угодить ей... И, думается, именно из-за этой суеты Пушкин едва не начал жалеть, что женился. Так, спустя два года после свадьбы, в феврале 1833-го, поэт писал Нащокину: “...нет у меня досуга холостой жизни, необходимой для писателя. Кружусь в свете, жена моя в большой моде, - всё это требует денег, деньги достаются мне через труды, а труды требуют уединения... Путешествие нужно мне нравственно и физически”. Через полгода после этого горького признания Пушкин отправляется в путешествие по Оренбургскому краю, однако вскоре (заметим это) он роняет фразу: “Пугачёв не стоит того” (напомним: Пугачёв - это то, ради чего, собственно, Пушкин и затеял свою осеннюю экспедицию).
Смысл последней приведённой нами пушкинской фразы, надо полагать, есть намёк Пушкина на иную, быть может, важнейшую причину своего дальнего путешествия: желание разобраться в собственной душе, находясь, по сути, в уединении. Подтверждение своей догадке мы находим в письмах нашего путешественника. 2 сентября 1833 г. он пишет жене: “Кажется, я глупо сделал, что оставил тебя и начал кочевую жизнь”; более того, Александр Сергеевич совершенно обнажает свою душу признанием супруге в письме от 19 сентября того же года: “Мне тоска без тебя. Кабы не стыдно было, воротился бы прямо к тебе, ни строчки не написав. Да нельзя, мой ангел, взялся за гуж, не говори, что не дюж...” В свете этого понятным становится заключение Пушкина, сделанное им в тот же день - 19 сентября 1833 г. в разговоре с Далем: “Я только что перебесился... (заметим: позже, спустя несколько лет, Пушкин ещё раз произнесёт эти же слова, правда, по иному поводу... - О. Н.) ...я не так жил, как жить должно”, “о, вы увидите: я ещё много сделаю!” (Александр Сергеевич тогда мечтал написать «Историю Петра», а также создать художественное произведение о Петре I).
Путешествие Пушкина в Оренбургский край, по всей видимости, развеяло его последние Сомнения относительно выгод семейной жизни, конкретнее, собственной семейной жизни с Натальей Николаевной. Чуть позже (спустя несколько месяцев после того, как он, по сути, сделал немалую жертву ради мнимых выгод своей супруги, приняв звание камер-юнкера - унизительное для его лет) Александр Сергеевич откровенно высказал своё выстраданное убеждение на сей счёт в письме к жене от 8 июня 1834 г.: “Никогда не думал я упрекать тебя в своей зависимости. Я должен был на тебе жениться, потому что всю жизнь был бы без тебя нещастлив, но я не должен был вступать на службу, и что хуже ещё, опутать себя денежными обязательствами.
Зависимость жизни семейственной делает человека более нравственным. Зависимость, которую налагаем на себя из честолюбия или нужды, унижает нас...” Бесспорно то, что беспредельная любовь Пушкина к Наталье Николаевне была продиктована не только и, быть может, не столько фактором поистине божественной красоты его супруги, но и пленительными свойствами её души (не зря пушкинскую жену называли не иначе, как “кружевная душа”). Недаром ещё в начале своей семейной жизни - 26 марта из Москвы - поэт писал П. А. Плетнёву: “...жёнка моя - прелесть не по одной только наружности, и не считаю пожертвованием того, что должен был я сделать” (то есть жениться на ней). В силу той же причины в октябре 33-го года Пушкин “грозился” жене: “Если при моём возвращении (из путешествия по Оренбургскому краю. - О. Н.) я найду, что твой милый, простой, аристократический тон изменился, разведусь, вот-те Христос, и пойду в солдаты с горя”. Но, слава Богу, Пушкину не пришлось делать ни того, ни другого. Сверх сего: чем долее он жил с Натальей Николаевной, тем более любил “это милое, чистое, доброе создание, которого (по его словам. - О. Н.) ничем не заслужил перед Богом”. И такое чувство к своей жене Пушкин сохранил до конца дней земной своей жизни.
Вспомним пушкинские слова к Наталье Николаевне после трагической дуэли: “Как я счастлив! Я ещё жив, и ты возле меня! Будь покойна! Ты не виновата; я знаю, что ты не виновата...” И всё это даёт нам основание думать, что не Наталья Николаевна - истинная причина пушкинской трагедии, а “дело другое”. Сам Поэт перед смертью сказал совершенно определённо жене: “Не упрекай себя моей смертью; это дело, которое касалось одного меня...”
“Дело другое” требует и иного исследования. Пока же на мгновение “оглянемся” в год 1833-й: для Пушкина - кризисный, переломный. “Перебесившись”, он много работал. Как мы знаем, в Болдине Пушкин окончил «Сказку о рыбаке и рыбке», поэму «Медный Всадник», «Историю Пугачёва» (которая явилась единственной завершённой научно-исследовательской работой Пушкина), сказку «О мёртвой царевне», а также написал «Анджело» (об этом произведении Александр Сергеевич замечал Нащокину, спустя полгода после её создания: “Наши критики не обратили внимания на эту пиесу и думают, что это одно из слабых моих сочинений, тогда как ничего лучше я не написал”.
- восклицает Анджело во второй части поэмы. По существу это же мог сказать о себе тогда (осенью 1833 г.) “перебесившийся” Пушкин... Любопытно, в ту знаменитую болдинскую осень Пушкин замечал в письме к жене от 11 октября: “Я пишу, я в хлопотах, никого не вижу - и привезу тебе пропасть всякой всячины. Знаешь ли, что обо мне говорят в соседних губерниях? Вот как описывают мои занятия: как Пушкин стихи пишет - перед ним стоит штоф славнейшей настойки - он хлоп стакан, другой, третий - и уж начинает писать! - Это слава!”. Пушкин “с головой” уходил в работу в пору его “семейственной” жизни, о чём сохранилось ещё одно его свидетельство (из письма к жене - в конце июля 1834 г.): “Я работаю до низложения риз. <...> В свете не бываю”. Итак, как очень точно заметил в своей статье (от 2 марта 1837 г., вышедшей после смерти Пушкина по Франции в «Журнале дебатов» и одобренной друзьями Пушкина) французский литератор, историк и дипломат Леве-Веймар, имевший удовольствие общаться с Пушкиным в середине 30-х годов: “Счастье, всеобщее признание сделали его (Пушкина. - О. Н.), без сомнения, благоразумным. Его талант более зрелый, более серьёзный не носил уже характера протеста, который стоил ему стольких немилостей во время его юности...”