Когда персонажи становятся декабристами

Прочитала две умные, серьёзные статьи о «Горе от ума» («Литература». 2003. № 11) и порадовалась: и А. Машевский, и С. Штильман вызвали уважение самостоятельностью, глубиной рассмотрения давно известной и кем только не объяснённой комедии. Более всего — глубиной объяснения психологии, чего всегда недоставало при общении со сложными героями, а это важно и для обучения, и для воспитания.

И — расстроилась… Потому что, всегда стремясь к современному прочтению классики, радуясь детскому интересу, когда он и впрямь пробуждается (хотелось бы надеяться, что не без моих усилий), боюсь нечто Потерять. И вот, мне кажется, Потеряны исторический подход и… автор! То есть фамилия Грибоедова, конечно, звучит, например, в статье Штильмана дважды в начале и один раз в конце, но зачем? Авторская точка зрения пишущего мало интересует, а то, что “немножко повыше прочих”, попросту опровергается.

Повторяя слово “ум” по отношению к каждому из героев (даже к Скалозубу, который “слова умного не выговорил сроду”), не теряем ли мы различие между “здравым смыслом посредственности” (как Лев Толстой напишет о Николае Ростове) и высокими помыслами самого Грибоедова? Конечно, мы всегда подчёркивали “смышлёность” Молчалина, рассказывали об интерпретации образа Товстоноговым… Но где же оценка героя?

Думаю, что и “беспривязность” монологов Чацкого в статьях гиперболизирована. Появление монологов так хорошо мотивируется контекстом, что обычно при медленном чтении мои ученики сами объясняют, Что бы они ответили на замечания Пушкина об отсутствии ума у Чацкого. Но не думала я, что придётся возражать опытным критикам, “теряющим” точку зрения драматурга и тем самым опровергающим другое мнение А. С. Пушкина — о безусловном уме Грибоедова…

Не хочется Спорить с авторами действительно хороших статей. Но назовём это вступлением в Диалог: не согласились бы они дополнить собственные размышления о правоте (своей правде) Фамусова и Молчалина сведениями о позициях лучших читателей предыдущих эпох? Нет сомнений, что обоим авторам статей эти мнения известны, и оба они хотели — так мне кажется — Дополнить уже имеющиеся точки зрения. Это проявляется в начале первой из статей: подчёркнуто, что конфликт здесь трагический, романтический. Но вот беда: уже не только сегодняшние дети, но и некоторые молодые учителя не до конца понимают “ужас социальности”. То есть проблемы общения, психологической совместимости, толерантности, если хотите, обсуждаются. А вот главное, что десятки лет чуть не единственное обсуждалось, — социальные противоречия вообще ушли как из сознания современного юного читателя, так и из списка тем экзаменационных сочинений (явное преувеличение! — Ред.). Не кажется ли уважаемым коллегам это Противоположным опасным перекосом?

Как можно изъять книгу из истории литературы? Странно читать об “оплошном” управлении имением и не видеть пушкинскую трактовку этого явления: ведь “оплошно” распоряжается своими крестьянами и Онегин — с точки зрения “умных” соседей, — а потому он “фармазон” и “опаснейший чудак”…

Я вовсе не хотела бы вернуть на уроки литературы вульгарную социологизацию середины ХХ века. Но нельзя же потерять мысль Герцена о типе декабриста в русской литературе, исследования Ю. М. Лотмана о поведении декабристов в повседневной жизни… Тем более что именно они — чуть ли не единственные как романтические, так и трагические герои в России нового времени… А наши ученики — не скажу все, но большинство — на глазах теряют — или вовсе не обретают — знание родной истории. И литература теряет опору.

Статьи (обе!) привлекательны настоящей работой с текстом. И Мне можно бы сделать замечание, что предлагаю ориентироваться на внетекстовые сведения. Но у меня сейчас нет возможности включить в это письмо анализ. Думаю, что для обоих уважаемых авторов он очевиден. Просто приглашаю редакцию вернуться к характеристике особенностей жанра и конфликта пьесы в их сложном, Неоднозначном объёме, как это видно сегодняшнему подготовленному читателю.

И последнее. Восхищение помещика Шеншина Фамусовым не удивляет, но ничего подобного не найдём мы у А. Фета — истинного поэта. А вот Молчалина современным школьникам хорошо бы не только понять, но и оценить, и лучше бы в духе высокого ума лучших современников Грибоедова. Не случайно стало трудно объяснить многим старшеклассникам разницу между приспособлением и приспособленчеством. Жаль, что молчалинство им понятно лучше всего. Ведь оно — страшнее. Потому что любой перелом эпох вызывает “тень Чацкого”, а побеждают Молчалины.

От редакции. В письме нашей читательницы, где высказана достаточно уязвимая точка зрения на комедию «Горе от ума» и образ Чацкого, тем не менее нас привлекла действительно злободневно звучащая проблема — как представить ученикам на уроках соотношение социального и общечеловеческого в художественных произведениях, как изучать литературу сегодня — без пренебрежения к историко-литературным обстоятельствам творчества, но и без абсолютизации формальных начал, без превращения произведения в текст. Полагаем, что и у многих наших читателей есть свои интересные суждения по этим проблемам, свой опыт их разрешения в педагогической практике.

С другой стороны, есть они и у нас: недаром мы напечатали статьи А. Машевского и С. Штильмана, в которых речь действительно не идёт о каком-то особом историческом подходе Грибоедова к изображённым им событиям.

Попробуем проделать такой эксперимент: возьмём трагедии Эсхила, комедии Аристофана или, допустим, лирику Овидия. Скажут ли нам эти произведения о социальной злободневности своего времени? Вряд ли. Они скажут о сильных и слабых сторонах человеческой натуры, о тех свойствах человека, которые вечно требуют своего подтверждения или, наоборот, опровержения. Поэтому оба автора, на наш взгляд, вовсе не изымают книгу из истории Литературы. Она остаётся именно в этой истории, а не в той, которая связана с социальностью, с общественными процессами времени. Та история тоже изучается в школе, но не на уроках литературы.