“Жизнь — обман с чарующей тоскою”

Сергей Есенин: загадка жизни и творчества

Что, собственно, мы знаем о Сергее Есенине, для которого стихи были лучшей, главнейшей частью его жизни? Его поэтические произведения — это его заветный дневник. Поймём ли мы этот дневник, не понимая, что за человек создал его?

Написав несколько скупых автобиографических строк, поэт заканчивает словами: “Остальное — в моих стихах”. В сущности, в этой несловоохотливости человека, которого многие считали самовлюблённым (Маяковский — даже “самовлюблённейшим”), выразилось его нежелание признать собственную жизнь своей подлинной человеческой биографией. “Настоящая моя биография — мои стихи” — так мог бы сказать Есенин и был бы во многом прав. Наверное, он гораздо больше любил свои стихи, чем свою жизнь. И были на то веские причины.

Если каждое или почти каждое стихотворение Есенина — совершенное художественное целое, то жизнь его — раздёрганную, странную, противоречивую — художественным целым никак не назовёшь.

У него было счастливое детство. Любимец в семье, он делал, что хотел. Живой, спокойный, весёлый, умный, общительный. Хорош собой, на него рано стали заглядываться девушки. “Дома он погружался в свои книги и ничего не хотел знать. Мать и добром, и ссорами просила его вникать в хозяйство, но из этого ничего не выходило” (1, с. 12; список литературы см. в конце статьи). “Весной и летом Сергей пропадал целыми днями в лугах или на Оке. Он приносил домой рыбу, утиные яйца”, — вспоминает его сестра Екатерина (1, с. 10). Пожалуй, его порядком избаловали, но всё же в этом привольном детстве нет ничего, что предвещало бы его будущие пьяные дебоши, экстравагантные выходки, странные, непонятные поступки. Совершенно нормальный, лишь более талантливый, чем прочие, крестьянский мальчик, можно сказать, образец душевного равновесия и здоровья.

Зато потом!

Он начинает пить и пьёт временами запойно, сжигая себя. Становится нервным, беспокойным. “Беспокойный взгляд их (глаз Есенина) скользил по лицам людей изменчиво — то вызывающе и пренебрежительно, то вдруг неуверенно, смущённо и недоверчиво”, — вспоминает М. Горький свою встречу с Есениным в Берлине (4, с. 64).

Совершает заведомо вызывающие поступки, скандалит. “Шёл в «Стойло Пегаса», как всегда, откалывал очередные номера. Одному дельцу, громко ругающему выступавших, опрокинул на голову тарелку с соусом. В другой раз отказался выступать, вызвав негодующий рёв в зальчике” (3, № 6, с. 52). “Пил на квартире в Богословском, стремясь унять боль. Напевал популярную бандитскую песенку: «В жизни живём мы только раз, когда отмычки есть у нас»” (там же).

Рано женился, была семья, дети, любил их, но удивительно легко с ними расстался, и с тех пор отношения с женщинами становятся всё более странными. Случайные связи. Женитьба на Айседоре, совершенно поразительная по нелепости. “Эта знаменитая женщина... являлась совершеннейшим олицетворением всего, что ему было не нужно”, — пишет Горький (4, с. 66). Потом не менее странный брак с Софьей Толстой, которую заведомо не любил; никто не мог понять, зачем же он женился. И с годами всё меньшая разборчивость в отношениях с женщинами.

Может, поздно, может, слишком рано,

И о чём не думал много лет,

Походить я стал на Дон-Жуана,

Как заправский ветреный поэт.

(6, с. 464)

Живёт неустроенно, без квартиры, как будто временно, перед переездом куда-то. “Живу я как-то по-бивуачному, без приюта и без пристанища...” — пишет он в письме (2, с. 215).

Внешне производит впечатление то истеричного, нервного скандалиста, то очень спокойного, уравновешенного человека. Качалов вспоминал о встрече с Есениным в 1925 году: “Прекрасное лицо: спокойное, без гримас, без напряжения; спокойное лицо, но в то же время живое, отражающее все чувства, какие льются из стихов...” (2, с. 388). “Но, — замечает Е. И. Наумов, — в 1925 году Есенина видели и совсем другим — надломленным, мрачным, нетрезвым” (там же).

Сам о своей жизни говорит странно: “Жизнь моя с авантюристической подкладкой, но всё это идёт помимо меня” (3, № 6, с. 52). Что он хотел этим сказать? Почему “помимо меня”? “...Я живу ничего, только, между прочим, уж тяжело, думаю кончать. Жить не могу! Хочу застрелиться из револьвера” (там же, с. 54).

В конце концов заболевает психически, вынужден лечиться в клинике. Н. Асеев вспоминает: “Вообще галлюцинирование на темы преследования, заговора, засады против него, очевидно, давно и прочно овладело его фантазией” (2, с. 389). Медицинское заключение психиатрической клиники 1-го Московского университета от 24 марта 1924 года гласит: “...страдает тяжёлым нервно-психическим заболеванием, выражающимся в тяжёлых приступах расстройства настроения и навязчивых мыслях и влечениях” (там же, с. 390). Там, в клинике, Есенин, впрочем, вёл себя вполне примерно, произвёл на всех впечатление человека очень милого и спокойного.

Часто посещает злачные места, увеселительные мероприятия, где шумно, много народу, но нельзя сказать, чтобы ему там нравилось. “...Казалось, — вспоминает Горький, — что он попал в это сомнительно весёлое место по обязанности или «из приличия», как неверующие посещают церковь. Пришёл и нетерпеливо ждёт, скоро ли кончится служба, ничем не задевающая его души, служба чужому Богу” (4, с. 69).

В последний год жизни наступает как будто просветление, в стихах порой — любовь к жизни, бодрость, душевное равновесие (“Снова я ожил и снова надеюсь // Так же, как в детстве, на лучший удел” — 6, с. 290); с другой стороны, нарастают мотивы увядания, прощания, грусти, тоски.

И даже в последний день своей жизни он был разным. Кто-то видел его внешне совершенно спокойным — буквально за несколько часов до гибели он разговаривал, писал, жаловался на скверные чернила, — а кто-то совсем другим. “Последняя встреча с ним произвела на меня тяжёлое и больное впечатление, — пишет В. Маяковский. — Я встретил у кассы Госиздата ринувшегося ко мне человека с опухшим лицом, со свороченным галстуком, с шапкой, случайно держащейся... От него и двух его тёмных спутников несло спиртным перегаром” (2, с. 394). “Передо мной был человек, товарищ, поэт, видящий свою гибель, схватившийся за мою руку только затем, чтобы ощутить человечье тепло. О таком Есенине я плачу” — это слова Н. Асеева (2, с. 396).

Он и сам всё видел и понимал. Но едва ли мог бы объяснить, в чём дело.

“— Скажите, что с вами случилось? // — Не знаю. // — Кому же знать? // — Наверно, в осеннюю сырость меня родила моя мать” («Анна Снегина»).

Что ж, объяснение, как мы увидим дальше, не хуже прочих. А в «Письме к женщине» Есенин объясняет всё “переломной эпохой”:

Земля — корабль, но кто-то вдруг

За новой жизнью, новой славой

В прямую гущу бурь и вьюг

Её направил величаво.

Ну кто ж из нас на палубе большой

Не падал, не блевал и не ругался, —

Их мало, с опытной душой,

Кто крепким в качке оставался.

Тогда и я

Под дикий шум,

Но зрело знающий работу,

Спустился в корабельный трюм,

Чтоб не смотреть людскую рвоту.

Тот трюм был —

Русским кабаком.

И я склонился над стаканом,

Чтоб, не жалея ни о ком,

Себя сгубить

В угаре пьяном.

(6, с. 226)

Что ж, и это объяснение не хуже всякого другого.

Его, конечно, очень мучил этот вопрос: “Что случилось? Что со мною сталось?” Он чувствовал, что есть что-то в нём самом, что мешает ему сделать свою жизнь такой, какой бы ему хотелось её видеть. Но легче всё объяснить внешними обстоятельствами. Хотя в любых обстоятельствах разные люди ведут себя по-разному, и значит, объяснение нужно искать в них самих.

А как объяснили противоречия жизни и внешнего облика Есенина писавшие о нём?

В 20-е годы было принято всё валить на недостаточную включённость поэта в борьбу рабочего класса, на его аполитичность. “Дескать, к Вам приставить бы кого из «напостов», стали бы содержанием премного одарённей...” “Дескать, заменить бы вам Богему классом, класс влиял на вас, и было б не до драк” (7, с. 267). На это хорошо ответил Маяковский в процитированном стихотворении «Сергею Есенину», хотя, между прочим, и такое объяснение тоже, в общем-то, не хуже всякого другого.

В наше время, когда “плюсы” поменяли на “минусы”, а “минусы” на “плюсы”, вполне принято объяснять трагизм жизни Есенина не недостаточным влиянием “класса”, а, наоборот, его излишним влиянием: виновата уже не недостаточная его включённость в революцию, а именно то, что он был поневоле включён в революцию, поскольку ведь революция уже не положительное, а отрицательное явление и должна, следовательно, на всех отрицательно влиять (именно в таком духе пишет о Есенине, например, «Литературная газета». 1994. 19 марта).

М. Горький видит причину гибели Есенина в неизжитых противоречиях между городом и деревней (2, с. 404).

Станислав и Сергей Куняевы, авторы масштабного романа-исследования о жизни Есенина, ясно своей точки зрения не выразили, но всё же, видимо, по их мнению, причина всего плохого в том, что поэт слишком много общался с людьми нерусскими, особенно евреями, слишком им верил; ещё в том, что оторвался “от корней”, от родного русского духа, ну и по Европам напрасно путешествовал. Что ж, что-то есть и в этом: действительно, напрасно, пожалуй.

“Трагедия Есенина, — пишет Е. И. Наумов, автор книги о жизни и творчестве поэта, — трагедия человека, оказавшегося «в промежутке» между двумя эпохами в период великой исторической ломки” (2, с. 407). То есть опять во всём эпоха виновата.

Всё это во многом верно, конечно. Но во всех этих объяснениях нет самого Есенина. Если всё дело в эпохе, то почему не все тогда вели себя как Есенин? Он поэтическая, тонкая натура? Острее всё воспринимал? Да, конечно. Но следует ли из этого, что именно такой — с пьяными выходками, дебошами, беспорядочными связями с женщинами, психическим расстройством, самоубийством — должна быть жизнь поэта “переломной эпохи”? Едва ли. И значит, объяснение всё-таки нужно искать в нём самом, и прежде всего — в его стихах.

Странное впечатление производит внешность Есенина на фотографиях последних лет. Лицо красивое, очень спокойное. Но в этом спокойствии что-то неестественное, какой-то уж очень он спокойный. Светлые глаза смотрят как будто прямо на вас, но взгляд — ускользающий, если поднести фотографию поближе, присмотреться внимательно, видно, что он на самом деле никуда не смотрит, погружён в себя. Что-то скрытое, невесёлое есть в этом прекрасном лице.

Во многом такие же и его стихи 1924–1925 годов. Я не буду здесь говорить об их форме, конечно, они прекрасны, но в них, почти во всех, есть какая-то глубокая грусть, иногда скрытая, иногда явная; не светлая, а горькая, какая-то печальная безнадёжность.

Цветы мне говорят — прощай,

Головками склоняясь ниже,

Что я навеки не увижу

Её лицо и отчий край.

Любимая, ну, что ж! Ну, что ж!

Я видел их и видел землю,

И эту гробовую дрожь

Как ласку новую приемлю.

(6, с. 150)

Что-то есть в этом чувстве пронзительно-трогательное. Оно, пожалуй, даже не очень сильное, но глубокое, постоянно. И этим чувством окрашены десятки стихотворений Есенина — это Что-то очень типично для него.

Если внимательно вчитаться, то можно обнаружить и такие же, почти навязчиво повторяющиеся темы, мысли, даже какие-то отдельные фразы и слова. Они звучат как рефрен, переходят из стихотворения в стихотворение, иногда выраженные по-разному, иногда даже буквально теми же словами; они так настойчиво повторяются, что становится ясно: в этих именно мыслях, словах и фразах то главное, что волновало, мучило поэта, о чём он всё время неотрывно думал.

Что же это за слова и фразы?

“Не жалею, не зову, не плачу, // Всё пройдёт, как с белых яблонь дым...” (1921). “Цветы мне говорят — прощай, // Головками склоняясь ниже, // Что я навеки не увижу // Её лицо и отчий край” (1925). “Гори, звезда моя, не падай, // Роняй холодные лучи. // Ведь за кладбищенской оградой // Живое сердце не стучит” (1925). “Я знаю, знаю. Скоро, скоро // Ни по моей, ни чьей вине // Под низким траурным забором // Лежать придётся так же мне” (1925). “Все успокоимся, все там будем, // Как в этой жизни радей ни радей...” (1925). “Вот умер Брюсов, // Но помрём и мы, — // Не выпросишь нам дней // Из нищенской сумы” (1924). “Мы теперь уходим понемногу // В ту страну, где тишь и благодать. // Может быть, и скоро мне в дорогу // Бренные пожитки собирать” (1924). “Кого жалеть? Ведь каждый в мире странник — // Пройдёт, зайдёт и вновь оставит дом” (1924). “Их давно уж нет на свете. // Месяц на простом погосте // На крестах лучами метит, // Что и мы придём к ним в гости, // Что и мы, отжив тревоги, // Перейдём под эти кущи” (1923).

Легко видеть, что это всё одна мысль — мысль о бренности всего земного, о том, что всё проходит, что смерть всё сотрёт и сравняет, что поэтому всё, в сущности, бесполезно и бессмысленно. Мераб Мамардашвили как-то сказал, что самое философское из всех философских размышлений — это размышление о смерти, что с этого начинается философия (9, с. 36). И именно эта мысль чаще всего встречается в стихах Есенина.

Его вторая мысль: “В этом мире я только прохожий...” (1925). “Кого жалеть? Ведь каждый в мире странник” (1924). “И потому, что я постиг // Всю жизнь, пройдя с улыбкой мимо...” (1925). “Там, где вечно дремлет тайна, // Есть нездешние поля. // Только гость я, гость случайный // На полях твоих, земля...” (1916). “Кто я? Только лишь мечтатель, // Синь очей утративший во мгле, // Эту жизнь прожил я словно кстати // Заодно с другими на земле” (1925).

Вторая излюбленная мысль Есенина: “В этом мире я только прохожий”, причём “я” здесь — это не только сам автор, но и человек вообще: человек на Земле — только прохожий, временный, случайный гость.

Третья его мысль: “Всё встречаю, всё приемлю...” (1914). “Не жалею, не зову, не плачу...” “Принимаю, что было и не было...” (1925). “Приемлю всё. // Как есть всё принимаю” (1924). “Счастья нет. Но горевать не буду...” (1925). “И с чужою весёлою юностью // О своей никогда не жалел” (1925). “И эту гробовую дрожь // Как ласку новую приемлю” (1925). “Эту жизнь за всё благодарю” (1925).

Третья мысль приблизительно та же, что в известном, положенном на музыку стихотворении Э. Рязанова «У природы нет плохой погоды», только выражена талантливей: нужно всё принимать, что ни посылает судьба; ни о чём не жалеть, за всё быть благодарным — и “за гробовую дрожь” даже. “Всё встречаю, всё приемлю...” — мысль гордая и горькая. Это не радость, не благодарность за счастье — “счастья нет”, — но поскольку ничего другого не остаётся, деваться некуда, то, чем жаловаться, лучше так: “Приемлю всё. Как есть всё принимаю” и “Эту жизнь за всё благодарю”.

Следующая излюбленная мысль Есенина покажется особенно странной, если вспомнить, что это пишет человек, проживший всего тридцать лет, ушедший из жизни совсем молодым, навсегда молодым оставшийся.

“Вечером синим, вечером лунным // Был я когда-то красивым и юным. // Неудержимо, неповторимо // Всё пролетело... далече... мимо... // Сердце остыло, выцвели очи...” (1925). “Всё пройдёт, как с белых яблонь дым. // Увяданья золотом охваченный, // Я не буду больше молодым. // Я теперь скупее стал в желаньях. // Жизнь моя, иль ты приснилась мне?” (1921). “И я, я сам, не молодой, не старый, // Для времени навозом обречён...” (1924).

Интересно, что любимым местом Есенина у Гоголя (любимого его писателя) было начало 6-й главы 1-й части «Мёртвых душ», где речь идёт о свежих впечатлениях юности и охлаждении в зрелые годы. “О моя юность! О моя свежесть! Где вы?” — примерно так. Но о Гоголе времени «Мёртвых душ» можно сказать, что он действительно сожалел об ушедшей молодости, у Есенина же это явно что-то другое, какая-то опять же навязчивая мысль. Он на самом деле в расцвете молодости, но уже заранее ощущает себя старым и сожалеет об уходящей юной свежести чувств.

Вот эти четыре мысли, пожалуй, самые любимые. Но есть и другие — тоже характерные.

“Ведь радость бывает редко, // Как вешняя звень поутру. // И мне — чем сгнивать на ветках — // Уж лучше сгореть на ветру” (1925). “И чтоб свет над полной кружкой // Лёгкой пеной не погас — // Пей и пой, моя подружка: // На земле живут лишь раз!” (1925). “Пейте, пойте в юности, бейте в жизнь без промаха — // Всё равно любимая отцветёт черёмухой” (1925).

Пятая мысль: “Пей и пой, моя подружка, на земле живут лишь раз!”

Ещё несколько характерных цитат:

“Не силён тот, кто радости просит, // Только гордые в силе живут” (1916). “Не криви улыбку, руки теребя, // Я люблю другую, только не тебя. // Ты сама ведь знаешь, знаешь хорошо — // Не тебя я вижу, не к тебе пришёл. // Проходил я мимо, сердцу всё равно — // Просто захотелось заглянуть в окно” (1925). “Знаю я, что не цветут там чащи, // Не звенит лебяжьей шеей рожь. // Оттого пред сонмом уходящих // Я всегда испытываю дрожь” (1924). “Глупое сердце, не бейся! // Все мы обмануты счастьем, // Нищий лишь просит участья, // Глупое сердце, не бейся” (1925). “А люди разве не цветы?” (1924). “Листья падают, листья падают. // Стонет ветер, // Протяжен и глух. // Кто мне сердце порадует? // Кто его успокоит, мой друг?” (1925). “Гори, звезда моя, не падай, // Роняй холодные лучи. // Ведь за кладбищенской оградой // Живое сердце не стучит” (1925).

Откуда же эта пронзительная грусть, эта безысходная тоска? Нет, тут не революция и не количество выпитых бутылок виноваты — тут дело в другом.

Подведём некоторые итоги. Есенин был человеком философской направленности, в том смысле, что его глубоко волновали философские вопросы: о сущности и предназначении человека, о смерти и тому подобные. Судя по его стихам, это было главное, что его волновало в жизни. У него почти нет чисто философских стихов, но строки-раздумья о жизни и смерти, о человеке вкраплены почти во все его лучшие произведения последних лет, они всё время звучат — то как будто невольно прорываясь сквозь тему стихотворения (хотя большинство стихотворений Есенина не имеет определённой темы, это свободно льющийся поток мыслей, образов, чувств, ассоциаций), то становясь главной темой, ведущим мотивом. В целом поэзия Есенина производит впечатление чего-то очень цельного, непротиворечивого. На те вопросы, которые мучили поэта, он даёт вполне определённые ответы, повторяя их в разных вариациях по многу раз в разных стихах, в разные годы. Так что можно смело сказать, что у Сергея Есенина было определённое, достаточно чёткое мировоззрение, определённый взгляд на мир, на человека, и, быть может, если мы поймём, что это за мировоззрение, для нас многое станет ясно в его жизни. Любимые мысли Есенина:

1) “Всё пройдёт, как с белых яблонь дым”. Мысль о бренности земной жизни, всевластии смерти, вера в смерть как в высшую силу, в то, что “в той стране не будет” ничего, что смерть — это полное уничтожение.

2) “В этом мире я только прохожий”.

3) “Всё встречаю, всё приемлю”.

4) “Всё пролетело, далече, мимо”, или “Я не буду больше молодым”.

5) “Пей и пой, моя подружка, на земле живут лишь раз”.

6) “А люди разве не цветы?” Люди–животные–цветы.

7) Жалость, любовь ко всему живому.

8) “Успокойся, смертный, и не требуй правды той, что не нужна тебе...” Это нужно читать так: не требуй правды, которая тебе больше всего нужна.

9) “Не тебя я вижу, не к тебе пришёл...” То есть не важно, с кем проводить время, с кем целоваться — это “всё равно”.

10) “Жить нужно легче, жить нужно проще...”

11) Любовь к людям, потому что “в той стране не будет этих нив, златящихся во мгле...” То есть это любовь-жалость, любовь-сострадание.

Что же это за мировоззрение, что за философия?

Есть одна старая книга, которую поэзия Есенина удивительно напоминает, — это Книга Екклезиаста. Судите сами: