Загадка стихотворения . И. Бродского «Бегство в Египет» (2)

Причастный тайнам — плакал ребёнок...

Ал. Блок

При первом чтении стихотворение «Бегство в Египет» (2) 1995 года поражает своей простотой. Сцена в пещере описана поэтом совершенно беспафосно: Бродский использует подчёркнуто разговорную лексику, почти не употребляет инверсий и сложных синтаксических конструкций, характерных для его поздних стихов. Однако видимая лёгкость текста оказывается иллюзорной при повторном, более внимательном его прочтении.

В пещере (какой ни на есть, а кров!

Надёжней суммы прямых углов!),

в пещере им было тепло втроём;

пахло соломою и тряпьём.

Соломенною была постель.

Снаружи молола песок метель.

И, вспоминая её помол,

спросонья ворочались мул и вол.

Мария молилась; костёр гудел.

Иосиф, насупясь, в огонь глядел.

Младенец, будучи слишком мал

чтоб делать что-то ещё, дремал.

Ещё один день позади – с его

тревогами, страхами; с “о-го-го”

Ирода, выславшего войска;

и ближе ещё на один – века.

Спокойно им было в ту ночь втроём.

Дым устремлялся в дверной проём,

чтоб не тревожить их. Только мул

во сне (или вол) тяжело вздохнул.

Звезда глядела через порог.

Единственным среди них, кто мог

знать, что взгляд её означал,

был Младенец; но Он молчал.

«Бегство в Египет» (2) предлагает читателю и исследователю несколько загадок. Первой и самой трудной из них оказывается само название стихотворения, входящее в видимое противоречие с его сюжетом. Следуя логике евангельских событий, можно с уверенностью утверждать, что Рождество Христа и бегство Святого Семейства от преследований Ирода в Египет разделены довольно значительным временным промежутком. Когда Ирод узнал от волхвов о рождении Христа, Младенцу было уже около двух лет: “Тогда Ирод, увидев себя осмеянным волхвами, весьма разгневался и послал избить всех младенцев в Вифлееме и во всех пределах его, от двух лет и ниже, по времени, которое выведал от волхвов” (Мф. 2, 16). Вифлеемская звезда появилась на небосклоне в момент рождения Христа, однако волхвам понадобился достаточно долгий срок, чтобы добраться до Иудеи. Больше того, в момент посещения волхвов Святое Семейство уже давно покинуло вынужденное и, конечно, временное пристанище, пещеру-хлев: волхвы, “вошедши в дом, увидели Младенца с Мариею, Матерью Его, и падши поклонились Ему…” (Мф. 2, 11). В классическом толковании Евангелия это место трактуется весьма недвусмысленно: “Родился Иисус Христос в пещере, а поклонялись Ему волхвы в доме, в котором после того поселилось Святое Семейство”.

Тем не менее Бродский настойчиво помещает Младенца и его близких в пещеру, снабжая ситуацию важнейшими атрибутами первой рождественской ночи: место рождения Христа – хлев противопоставлен комнате (“Надёжней суммы прямых углов!”), колыбель-ясли заменена соломенной постелью – такой же, как и у животных в хлеву (мулы и волы), Христос описан как новорожденный (“Младенец, будучи слишком мал // чтоб делать что-то ещё, дремал”), “через порог” пещеры глядит Вифлеемская звезда. Однако название стихотворения и сюжетная линия, связанная с Иродом, уже “выславшем войска” для избиения младенцев, относят описываемые события ко времени после поклонения волхвов. Откровенно признаемся, что найти правдоподобное объяснение этой хронологической путаницы довольно затруднительно.

Отмеченное нами наложение двух евангельских ситуаций друг на друга прослеживается не только на сюжетном, но и на других уровнях текста. Так, тема Ирода и его погони за Младенцем неожиданно и на первый взгляд совершенно немотивированно вклинивается в описание пещеры и её насельников. Интересно, что в третьей строфе автор методично перечисляет, чем занимались члены Святого Семейства: “Мария молилась”, “Иосиф… глядел”, “Младенец… дремал”. А начальный стих пятой строфы, продолжая ту же тему, звучит как обобщение: “Спокойно им было в ту ночь втроём”. Строфа, посвящённая Ироду, — четвёртая — “разрывает” связный рассказ, создавая, таким образом, ощущение, что она введена специально, чтобы акцентировать тему бегства в Египет и оправдать название стихотворения.

Сходную функцию несут животные, сопровождающие Святое Семейство, – мул и вол. Мул вполне мог служить средством передвижения для Марии и Младенца во время бегства в Египет. Вол, конечно, — абсолютно лишний в ситуации бегства, зато более чем уместен у колыбели Иисуса в рождественскую ночь. Автор демонстративно не хочет различать животных: “Только мул // во сне (или вол) тяжело вздохнул” — и этим неразличением ещё раз совмещает два временных плана. Рождество и бегство в Египет у поэта всё время совпадают.

Так почему же Бродский совмещает описание рождественской ночи с изображением бегства Святого Семейства в Египет? Напрашивающийся ответ: поэт был склонен рассматривать ситуацию Рождества как архетипическую, поскольку, по Бродскому, Рождество – “это праздник хронологический, связанный с определённой реальностью, с движением времени”. Неважно, сколько времени прошло со дня рождения божественного Младенца — два года или две тысячи лет, — события той Вифлеемской ночи вновь и вновь повторяются и переживаются человечеством. В свою очередь и человечество может быть представлено как самыми близкими Христу людьми, так и безликой толпой, бессмысленно закупающей продукты в советских магазинах для неведомого праздника («24 декабря 1971 года»). Однако и смиренная молитва Марии, очевидно, ещё не знающей о предназначении рождённого ею Младенца, и предновогодняя суета ни во что не верующих людей освящены “светом ниоткуда” — “основной механизм Рождества”, описанный поэтом за 24 года до «Бегства в Египет» (2), уже приведён в действие.

Предприняв попытку коротко определить основную мысль рассматриваемого стихотворения Бродского (впрочем, как и некоторых других его рождественских текстов), можно сказать следующее: рождественское чудо повторяется из года в год и, независимо от веры в него, так или иначе воздействует на человеческие жизни. Неслучайно стихотворение «Бегство в Египет» 1995 года имеет порядковый номер – цифра 2 указывает на бесконечное число повторов («Бегство в Египет» 1988 года не обозначено цифрой 1).

Нашу догадку подтверждает начало третьей строфы рассматриваемого текста: “Мария молилась; костёр гудел”. Звуковое сходство провоцирует заменить слово “костёр” на “костёл”. Тогда получается, что молитву Марии сопровождает органная музыка – “гудение”. При такой замене действие стихотворения Бродского, происходящее вроде бы в настоящей пещере, переносится в храм и становится отражением, микромоделью реальности. Святое Семейство предстаёт игрушечным, снег – аккуратно разложенной ватой, звезда – блестящей фольгой. Сравним с соответствующим фрагментом из стихотворения «Presepio» (1991):

Младенец, Мария, Иосиф, цари,

скотина, верблюды, их поводыри,

в овчине до пят пастухи-исполины

— всё стало набором игрушек из глины.

В усыпанном блёстками ватном снегу

пылает костёр. И потрогать фольгу

звезды пальцем хочется…

Превращение живых людей в “игрушки из глины”, напоминающие о наступлении праздника, выразительнее всего свидетельствует о том, что Рождество для Бродского – это прежде всего выразительный пример “структурирования времени”.

Предложенная трактовка текста позволяет понять, почему Святое Семейство, спасаясь от преследований Ирода, вновь попадает в ситуацию первой ночи после Рождества. Характерно, что все отсылки к рождественским событиям автором специально выделены. Мария, Иосиф и Младенец снова оказываются в пещере, и поэт сразу же замечает в скобках: “…какой ни на есть, а кров! // Надёжней суммы прямых углов!”, уподобляя эту пещеру хлеву, который два года назад заменил Марии переполненную гостиницу. Метель снаружи “мелет песок”, а мул и вол спят на своих соломенных подстилках, “вспоминая её помол” — они вспоминают, как было тогда. Заключительным аккордом звучит стих: “Звезда глядела через порог”, – как и каждый год в Рождество Вифлеемская звезда зажигается на небосклоне.

Четвёртая строфа, посвященная Ироду, становится, таким образом, центральной и смыслообразующей в композиции стихотворения. Она перекликается с четвёртой строфой стихотворения «24 декабря 1971 года». Прочитаем их параллельно:

Пустота. Но при мысли о ней

видишь вдруг как бы свет ниоткуда.

Знал бы Ирод, что чем он сильней,

тем верней, неизбежнее чудо.

Постоянство такого родства –

основной механизм Рождества.

«24 декабря 1971 года»

Ещё один день позади – с его

тревогами, страхами; с “о-го-го”

Ирода, выславшего войска;

и ближе ещё на один – века.

«Бегство в Египет» (2)

Думается, что в двух текстах Бродский выражает одну мысль: бессилие Ирода перед Младенцем – часть ежегодного рождественского чуда. Позади – один день страха, впереди – века повторений Праздника. В 1971 году поэт свидетельствует об этом от лица своих современников, в 1995-м – как бы от лица Святого Семейства, оказавшегося точно в такой же ситуации. Ведь ни Мария (она молится, но неизвестно, чему посвящена её молитва), ни Иосиф (насупясь, он глядит в огонь, и это может означать что угодно, вплоть до сомнений в божественном происхождении Иисуса), ни даже Младенец (Который дремлет, потому что “слишком мал”) у Бродского не знают, что означает взгляд звезды. Для всех них скрыто значение происходящего – они обычные люди, занятые каждодневными делами, не умеющие принять в свою жизнь Того, “кто грядёт” (воспользуемся ещё одной цитатой из стихотворения «24 декабря 1971 года»). В этот круг автор стихотворения «Бегство в Египет» (2) вольно или невольно вписывает и себя:

Единственным среди них, кто мог

знать, что взгляд её означал,

был Младенец; но он молчал.

М ладенец “мог знать”, что означает взгляд звезды (“звезда смотрела в пещеру. И это был взгляд Отца”), а мог и не знать. И в случае незнания он входит в число таких же обычных людей, как Мария и Иосиф. Молчание Младенца оставляет финал стихотворения открытым. Ведь “основной механизм Рождества” действует только в том случае, если Младенец – действительно Христос.