Сборник рассказов И. Бабеля «Конармия»

Эта же мысль о кровавой цене революции, о тех бессмысленных жертвах, которые она требует от малых сих, продолжается в рассказе «Путь в Броды». (Задаётся вопрос: “Как перекликаются рассказы «Гедали» и «Путь в Броды»?”) Здесь она звучит метафорически — через судьбу пчёл (“Мы осквернили улья… На Волыни нет больше пчёл”). По древним представлениям, пчела — священна; так и революция объявила своей святыней “маленького человека” (“кто был ничем, тот станет всем…”), а на деле губит его. Афонька Бида бесхитростно оправдывает нынешние жертвы грядущим счастьем: “Нехай пчела перетерпит. И для неё, небось, ковыряемся…” Возникает вопрос: убедительно ли звучит эта мысль? Метафора с пчёлами особенно красноречиво ставит её под сомнение. Что может дать пчеле победившая революция? Как её осчастливит новый строй? Данный ей Богом порядок жизни неизменен в течение сотен тысячелетий, и в этом её сила и закон её бытия. Может ли Афонька Бида изменить к лучшему естественный, природный порядок жизни?

Сходное развитие мысли можно увидеть и в рассказе «Гедали». “Революция, — скажем ей «да», но разве субботе мы скажем «нет»?” “Маленький человек” не может отказаться от своих многовековых устоев, революция, по его мнению, не должна отменять традиций. Но можно ли совместить “революцию” и “субботу”? Отрицательный ответ на этот вопрос очевиден.

Так возникает большой знак вопроса не только над средствами, но и над целями революции. В унисон этой идее рассказа «Путь в Броды» звучит и “песня о соловом жеребчике” — о “тщете усилий” подъесаула, приехавшего на небо, но забывшего на земле последний штоф. В этой притче можно увидеть намёк на утопичность революционных целей, и особенно показательно то, что речь идёт о писателе, которого никак нельзя заподозрить в симпатиях к старому режиму. ( В начале темы учитель может рассказать ученикам о тех притеснениях, которые терпели евреи в царской России, откуда последует вывод, что Бабель самим своим происхождением был “обречён” на поддержку революции.)

В связи с рассказом «Измена» задаётся вопрос: “Комичен или трагичен рассказ?” Комизм рассказа в несоответствии формы и содержания: в госпитале солдаты продолжают чувствовать и вести себя как на передовой. Но это внешне. Внутренне же рассказ глубоко трагичен. Как же искалечено сознание людей, если они совершенно потеряли способность вести себя в соответствии с ситуацией! Сознание людей отравлено войной, классовым, партийным подходом к людям, требованиями бдительности, поисками измены, так что самые обыденные, житейские ситуации они трактуют с точки зрения классового подхода. Они просто не могут жить в нормальном мире. Людям, отравленным войной, нет места вне её, и это страшно.

Этот рассказ опубликован в 1926 году, когда начинался процесс, достигший расцвета в 30-е годы. Не имея реального внутреннего врага, Сталин придумал его, считая необходимым утвердить свою власть путём репрессий. Постоянные маниакальные поиски врага, стремление в мирной жизни проводить военную тактику и политику — это стало официальной линией, население воспитывалось — одурманивалось — в этом духе, и опиралась власть в этом деле именно на таких людей, с навсегда искалеченными войной душами.

Особое место в разговоре о трагической действительности в рассказах Бабеля занимает рассказ «Соль». Задаётся вопрос: “В чём своеобразие конфликта в этом рассказе?” Важно показать высокую трагедийность этой незамысловатой истории, развивающейся по тем же законам, что и величайшие трагедии мировой литературы. Уместно вспомнить слова И. С. Тургенева: “Настоящие столкновения — те, в которых обе стороны до известной степени правы”. Правота женщины понятна ребятам, и они безоговорочно становятся на её сторону в возникшем конфликте. Поэтому учителю важно акцентировать правоту другой стороны — солдат, Балмашова. В рассказе разворачивается драма обманутого доверия. В душах загрубелых, ожесточённых людей вдруг неожиданно зазвучали иные, давно забытые нотки, они испытали нежность, заботу, бескорыстное желание помочь. Может быть, впервые и единственный раз во всём сборнике на конкретном примере раскрываются те великие и сокровенные цели, ради которых совершается революция, — забота о человеке, о слабом, о будущем, смене. Проявляется лучшее, что есть в людях, и оно оказывается обманутым. Это и заставляет Балмашова страдать — “сидеть без сна и скучать до последнего”. Потрясённый обманом, Балмашов не может жить: “Я захотел спрыгнуть с вагона и себя кончить или её кончить”. Убийство женщины в рассказе — не хладнокровная расправа, а единственный возможный для Балмашова способ восстановить, на его взгляд, пошатнувшийся мир. Ведь дело в том, что герой осмысляет этот мелкий эпизод на фоне жизни всей охваченной войной России (“И увидев эту невредимую женщину, и несказанную Расею вокруг неё, и крестьянские поля без колоса, и поруганных девиц, и товарищей, которые много ездют на фронт, но мало возвращаются…”), он видит здесь стремление уйти, “дезертировать” с того пути, которым идёт вся страна, остаться в стороне от судьбы народа, и это озлобляет его более всего. Здесь учитель имеет возможность выйти на важнейшую нравственную проблему соотнесённости пути человека и его страны (напрашивается сравнение ситуации рассказа с повестью В. Распутина «Живи и помни», изучающейся на уроках по современной литературе).

Рассказом «Соль» может начаться разговор об изображении конармейцев в сборнике. Можно рассказать ребятам о дискуссии на эту тему, возникшей в печати после публикации сборника. Командарм С. М. Будённый был так оскорблён дегероизацией своих воинов, что сменил шашку на перо и выступил в несвойственной ему роли литературного критика, обвиняя писателя в клевете и подмене “картин боевых действий изображением физиологических отправлений”. М. Горький заступился за писателя: на его взгляд, Бабель украсил своих героев “лучше, правдивее, чем Гоголь запорожцев”. Спрашиваю ребят, чья оценка кажется им более справедливой. Большинство не соглашается ни с той, ни с другой, считает, что писатель изобразил конармейцев не очерняя и не приукрашивая. При этом их первоначальные оценки характеров героев Бабеля проникнуты неприязнью и отвращением: грубая реальность, натуралистичность изображения заслоняют для неискушённых читателей высокие, героические стороны душ героев. Задача учителя — показать психологические контрасты бабелевских героев — людей, в которых уживается высокое и низкое, стихийные, анархические порывы и самоотверженная мужественность.

Особый интерес с этой точки зрения представляют герои рассказа «Эскадронный Трунов». У учеников вызывает возмущение поведение заглавного героя, тот самосуд, который он творит над пленными и когда пытается застрелить “барахольщика” Андрюшку. Нам дика его логика: убить пленного без суда и следствия — нормально, снять же с трупа одежду — преступление, достойное казни. Но надо совершить определённое усилие, чтобы понять его логику. Пленные хоть и поверженные, но враги, которые только что вели бой, где Трунов был тяжело ранен (“голова его была обмотана тряпкой, кровь стекала с неё, как дождь со скирды”), и озлобленность героя можно понять, так же как и возмущение мародёрством Андрюшки — моральным разложением, позорящим армию. И тут же он хладнокровно идёт на смерть, принимая неравный бой с вражескими самолётами, отвлекая внимание врага и спасая таким образом свой эскадрон. И перед этим он спокойно, деловито разувается, оставляя сапоги бойцам — зная, что погибнет, и спасая их от искушения уронить свою честь, сняв сапоги с мёртвого командира. Как эта трогательная забота о спокойной совести своих солдат контрастирует с жестокостью его предыдущего поведения! И Андрюшка Восьмилетов, только что чуть не убитый командиром, беспрекословно выполняет не приказ — просьбу Трунова не оставить его в смертный час, понимая, что идёт на гибель, но не пытаясь избежать этого.

Разговор о сборнике был бы неполным без анализа образа основного рассказчика — авторского “я”, Кирилла Лютова. Здесь возникает уже знакомая учащимся по «Разгрому» Фадеева проблема интеллигента на войне. Интересно, что многие ситуации этих двух произведений прямо перекликаются: приход Мечика в отряд — «Мой первый гусь», история с лошадью — «Аргамак», убийство Фролова — «Смерть Долгушова»… Различное решение одной проблемы у двух писателей даёт богатые возможности для анализа и сопоставлений.

Лютов, в отличие от Мечика, хочет войти в эту дикую, стихийную среду, стать там своим. То, что до конца это сделать не удаётся, заставляет его глубоко страдать. Но смириться с убийством, насилием, чтобы стать таким же, как все, он не в состоянии. “Сердце моё, обагрённое убийством, скрипело и текло”. “Летопись будничных злодеяний теснит меня неутомимо, как порок сердца”. Даже в бой он идёт с незаряженной винтовкой — настолько недопустима для него мысль об убийстве даже врага. Его товарищи совершенно справедливо воспринимают это как подлость и предательство, и в результате он “вымаливает у судьбы простейшее из умений — умение убить человека”. Стоит обратить внимание на оксюморонный смысл этой фразы: герой обращается к Богу (на истинный смысл эвфемизма “судьба” намекает глагол — “молятся”) с просьбой научить его смертному греху! Так обнажается абсурдность, противоестественность, преступность создаваемой войной морали. Возникает трагически неразрешимое противоречие: принять революцию, служить ей, осуществлять её — и сохранить чистыми руки и душу, незапятнанными нравственные принципы — невозможно. Впрямую эта проблема встаёт в рассказе «Смерть Долгушова», где нежелание героя убивать оборачивается чистоплюйством и слабодушием. Пощадивший человека герой — кошка, издевающаяся над мышью. Убийца же Афонька Бида — святой (“Обведённый нимбом заката, к нам скакал Афонька Бида”). Хладнокровие, с каким Афонька убивает Долгушова, контрастирует с внешне необъяснимой яростью к рассказчику, попыткой застрелить его. Предлагаю учащимся психологически объяснить поведение Афоньки. Ребята понимают, что вспышка Биды — нервный срыв, следствие неимоверного напряжения, которого стоило ему убийство товарища. Уклонившись от греха убийства, Лютов вынуждает другого взять этот грех на себя, и в этом его нравственное преступление, за которое его хочет покарать Афонька.

Относительность нравственных понятий на войне, распад норм традиционной морали — в этом самое страшное проклятие войне, которое мы слышим в сборнике рассказов Бабеля «Конармия», что выглядит особенно впечатляющим на фоне общего сочувственного изображения конармейцев. Благодаря этому произведение Бабеля представляется самым объективным, честным и беспристрастным изображением страшной и кровоточащей страницы нашей истории.