Из ученических сочинений

«Раковый корпус»

В «Раковом корпусе» сталкиваются герои с одинаковым диагнозом, но разными взглядами на жизнь. Главная тема повести — борьба человека со смертью: писатель настойчиво проводит мысль о том, что жертвы смертельной болезни добиваются свободы, которой лишены здоровые люди. Споры Костоглотова и Русанова, их борьба за выживание идут в то время, когда рушится сталинская машина, и для одного это — луч света, а для другого — развал созданного мира.

Немалую роль в осмыслении происходящего играет литература. Костоглотов задумывается над отечественной словесностью. Не случайно появился в палате томик Льва Толстого. Солженицын заставляет задуматься не только больных, но и нас, читателей, над вопросом “Чем люди живы?”. Например, Ахмаджан думал, что “довольствием. Продуктовым и вещевым”, медбрат Тургун — “зарплатой”. Профессор же уверенно сказал: “Люди живут: идейностью и общественным благом”. Но в книге было написано, что “живы люди не заботой о себе, а любовью к другим”. Именно об этой любви к людям, о терпении и взаимопонимании напоминает нам писатель.

В «Раковом корпусе» почти не видно гулаговской реальности, она лишь чуть-чуть приоткрывается где-то вдали, напоминает о себе “вечной ссылкой” Костоглотова. Будни ракового корпуса писатель рисует спокойными, сдержанными красками. Здесь изображена жизнь, скованная не колючей проволокой, а самой природой. Угроза гибели нависает над человеком уже не со стороны государства, а изнутри человеческого тела, вызревая опухолью.

В шестой части повести под названием «История анализа» мне очень понравился один эпизод, где Костоглотов категорически не желает делать рентген, потому что не знает, что это такое. Когда читаешь об этом, становится страшно. А каково было больным? Но вот парадокс: “Этот варварский расстрел вернул Костоглотову намерение жить, и вкус жизни, и аппетит, и даже весёлое настроение”. Тут же мне стало интересно, как рентген может разрушать опухоль, а остальные ткани не трогать? Как ни удивительно, но такой же вопрос задал и Костоглотов. Оказывается, что “рентген, конечно, разрушает всё подряд. Только нормальные ткани быстро восстанавливаются, а опухолевые нет”. Правду ли сообщила врач Костоглотову, мы не знаем, но ему это понравилось: “О! На таких условиях я играю. Теперь буду выздоравливать!” И действительно выздоравливал. Охотно ложился под рентген и во время сеанса пытался “внушать” клеткам опухоли, что они разрушаются, “что им — хана”. Далее мы читаем у Солженицына: “За эти двенадцать дней Костоглотов не просто вернулся к жизни — к еде, движению и весёлому настроению, но и к ощущению, самому красному в жизни, которое за последние месяцы в болях совсем потерял”.

А в двадцать четвёртой главе под названием «Переливая кровь» Солженицын показывает принцип Костоглотова: “Чужой крови не хочу, своей не дам”, он “готовится отбиваться, сам ещё не зная от чего”.

В «Раковом корпусе» меня восхищает поведение больных людей и их умение бороться до конца своих дней. Повесть А. И. Солженицына была выбрана мной потому, что она помогла понять смысл жизни, вопросы истины и добра. Это произведение, как никакое другое, показывает, что надо ценить в этой жизни.

Что же касается мнения самого Солженицына о болезни, то он сказал так: “Рак — это рок всех отдающихся жгучему желчному обиженному подавленному настроению. Есть такая точка зрения у онкологов: раковые клетки всю жизнь сидят в каждом из нас, а в рост идут, как только пошатнётся… — скажем, дух”.

Не все выживают в такой трудной ситуации, люди словно стоят над пропастью, здесь распоряжается жизнью “случай”, он расставляет все точки над “i”. Пока я читала повесть, многое вспомнилось из моей недолгой жизни. О раковой опухоли я знаю не понаслышке: у моего папы был такой же диагноз, но его, к сожалению, спасти не удалось. Тот самый случай оказался не на его стороне. Многие могут подумать, что выживает только те, кто действительно сражается за право жить до конца, превозмогая невыносимую боль, но я хочу не согласиться с этим. На моих глазах прошли последние месяцы жизни моего отца. Я не видела людей с такой мощной силой воли, как у него, и вообще не могла себе представить, что так сильно можно сражаться за свою жизнь. Он сражался за неё, зная, что ему есть для кого и для чего жить! Я всегда поражалась и удивляюсь до сих пор, как у него хватало сил пить ужасные лекарства, жить последние месяцы, сжав зубы, но он мне показал: чего только не сделаешь, чтобы прожить ещё один месяц, неделю, день… Такой силе воли можно только позавидовать...

Удивительная повесть, которая открывает нам глаза на страшную, но реальную жизнь.

Елена ЛОГИНОВА,

ученица 11-го класса,

лицей № 11, г. Семёнов,

Нижегородская область

«Матрёнин двор»

Когда я думаю о творчестве А. И. Солженицына, то прежде всего представляю его лицо в разные годы жизни. То вижу его молодым студентом мехмата, то офицером Красной армии в годы Великой Отечественной, то зэком огромного сталинского архипелага ГУЛАГ, то народным заступником, вернувшимся в новую Россию после долгих лет заграничной жизни, то философом, рассуждающим о том, как обустроить Россию, то историком, открывающим неизвестные нам страницы российской истории, то гневно (мне так кажется!) отказывающимся от ордена Андрея Первозванного. Но больше всего люблю представлять его на фото, которое моя бабушка хранит со студенческих лет, когда только что напечатан был А. Т. Твардовским в «Новом мире» знаменитый, ставший эпохой «Один день Ивана Денисовича». Рассматриваю лицо с глубокой складкой на лбу, лицо человека, много повидавшего на своём веку, много пережившего и перестрадавшего, заглянувшего в глаза самой страшной болезни, лицо человека, которого не сломили ни застенки НКВД, ни сталинские лагеря. Мужественное лицо. Лицо Человека! Бабушка хранит эту фотографию как великую реликвию, хотя её можно увидеть во многих изданиях Александра Исаевича. С этой фотографией у неё связаны воспоминания молодости, освобождения от официального вранья, очищения и прикосновения к святой ПРАВДЕ...

Вы можете спросить, почему выбран мною именно «Матрёнин двор», а не, положим, «Один день Ивана Денисовича», который в своё время потряс многих в СССР, мою бабушку в том числе? Отвечаю: лагерная жизнь (прошлая и нынешняя) так растиражирована современным ТВ, что не хочется, чтобы светлое имя Александра Исаевича ненароком попало в ряд людей, смакующих и крупным планом показывающих натуралистические сцены лагерной жизни...

Итак, «Матрёнин двор». Вглядываюсь в название: Матрёнин, Матрёна… Задаю себе вопрос: “Почему писатель остановился на этом названии рассказа? Может, имеется в виду блаженная Матрона Московская — праведница русская?” Рассуждаю дальше: Матрёна — мать — матрёшка — игрушка… Игрушка, в которой не одна, а много игрушек. А дальше: двор — дворня — жильё — страна — Россия… Вот и получается (правильно, неправильно — критику принципиально не стала читать), что рассказ о нас, среди которых живут праведники, кажущиеся блаженными, игрушками в руках людей цепких, хватких. А они, эти Матрёны, вовсе не так просты — они несут то материнское, то исконно русское, что не позволит нам соскользнуть в бездну бесовской пропасти...

...Что же в этой женщине так дорого нам, почему так горько плачем о её безвременной кончине? Наверное, потому, что редко на белом свете встретишь людей такой отзывчивости и душевной бескорыстности. Она дорога нам тем, что, пусть у неё и не так “уборно”, как у других, пусть недуг налетает на неё иногда очень сильно, пусть всё у неё подгорает, пусть умеет она готовить одну “картовь” да кашу, пусть из всего имущества только и есть тараканы, мыши, кошка колченогая, грязно-белая коза да фикусы, но дорога она нам (современным читателям) тем, что не гналась она за нарядами, “за одеждой, приукрашивающей уродов и злодеев”, была не по-деревенски тактична — никогда своего жильца не расспрашивала о его прежней жизни: сердцем чуяла, что нельзя трогать чужую душу. Да и о себе не больно охотно говорила. А жизнь прожила горькую и трудную.

Читаем: “Не понятая и брошенная даже мужем своим, схоронившая шесть детей, но не нрав свой общительный, чужая сёстрам, золовкам, смешная, по-глупому работающая на других бесплатно, — она не скопила имущества к смерти”...

Не по книгам, а по рассказам родных знаем о таких праведницах, как Матрёна — о таких колхозницах, которые безропотно работали за “палочки”, не получая за тяжеленный труд ни кормов для скотины, ни хлеба для семьи. Вставали в четыре–пять утра. По ночам по неудобьям рвали траву для скотины, тащили на плечах тяжеленные мешки домой, прятали их и опять шли в лес за прокормом и обогревом. И так почти каждую ночь. И старались не ходить в те места за травой, где (не дай Бог!) встретит их охрана. Пальцы от той травы так и остались скрюченными до самой смерти, спина… никогда не заживала. И было у этих праведниц, как и у Матрёны, верное средство вернуть хорошее настроение — работа...

...Читаю о Матрёне, а перед глазами другой бескорыстный праведник земли русской — платоновский Юшка. Он так же, как и Матрёна, воспитавшая чужую ей Киру, помогал жившей в далёком городе девочке-сироте получать медицинское образование. Так же, как Матрёна, терпел насмешки и издевательства детей и взрослых, повторяя: “Они любят меня”. И так же, как Матрёна, безвинно погиб. Но чудный свет исходит от душ этих терпимцев.

А вокруг после их смерти жадной толпой стоят сёстры, золовки, жадные фаддеи — делят, трясут, уносят в свои норы всё, что можно утащить. “Сделка (слово-то какое выбрал писатель!) состоялась. Козу забрала сестра, избу — сапожник с женою, а в зачёт Фаддеевой доли, что он «здесь каждое брёвнышко своими руками перенянчил», пошла уже свезённая горница, и ещё уступили ему сарай, где жила коза, и весь внутренний забор, между двором и огородом”. А если ещё заметить, что старый Фаддей перевозил горницу перед днём похорон собственного сына и Матрёны, — страшно становится от мысли, что творит жадность с людьми.

...Я соприкоснулась в этом рассказе (да разве только в нём!) с глубокой мудростью великого писателя. Увидела свою родину с какой-то другой стороны, услышала речь для меня диковинную: душа желанная; потай (наверное, очевидно); Не уборно, в запущи живёт; Не умемши, не варёмши — как утрафишь; А завтрак вам приспе-ел; Печка до светьи хранит тепло; А к ужоткому что вам приготовить?; Иззаботилась я; Любота одна; Зима закрутит, да дуель одна; Да чего говорить обапол? Увидела деревни русские, несущие красивые названия: Высокое Поле, Часлицы, Овинцы, Спудни, Шевертни, Шестимирово, Тальново… Не утерять бы и напевности, и смысла русской речи, сохранить бы в душе характер Матрёны и помнить бы слова Н. В. Гоголя: “Забирайте же с собою в путь, выходя из мягких юношеских лет в ожесточающее мужество, забирайте с собою все человеческие движения, не оставляйте их на дороге, не подымете потом!”

Диана ВОЛКОВА,

ученица 10-го класса,

школа № 48, г. Самара

«Случай на станции Кочетовка»

Известно, что рассказ написан в ноябре 1962 года. Напечатан в первом номере журнала «Новый мир» за 1963 год. В декабре 1962 года отрывок был опубликован в газете «Правда» (кстати, из-за этого обстоятельства «Случай…» никогда не был подвергнут критике в советской прессе, так как «Правда» не могла ошибаться). «Кочетовка» — реальное название станции, где и произошёл в 1941 году описанный подлинный случай. При публикации название было сменено на «Кречетовка» из-за остроты противостояния «Нового мира» и «Октября», главным редактором которого был Кочетов. Все остальные географические пункты остались названными точно.

Поразительная история! Рассказ о войне? Но война в нём отсутствует, проходит по касательной к сюжету. Чувствуется жуткий отсвет хаоса её первых месяцев. Красная армия терпит поражение за поражением. Казалось, никто и ничто не остановит фашистов и их одержимого идеей мирового господства фюрера. Каждая неделя приносит новый “котёл”, новое окружение и новые миллионы военнопленных.

На станции Кочетовка появляются движущиеся на восток окруженцы, которым удалось бежать из “котлов”, — без документов, с какой-нибудь бумажкой, одной на сорок человек, с какой-нибудь подтверждающей их личности писулькой, которую ничего не стоит подделать. Они-то особенно подозрительны, и Тверитинов, один из главных героев рассказа, как раз из них. Есть и гражданские эвакуированные — “выковыренные”, как говорит тетка Фрося, — промёрзшие, грязные, голодные, постоянно ищущие чего-нибудь съедобного, мечтающие о тёплых вагонах, в которые их не пускают проводники: по двое стоят на ступеньках и отгоняют. За пяток картофельных лепёшек деревенские бабы в Кочетовке покупают чулки, вычурные блузки...

Здесь, на станции Кочетовка, мы и знакомимся с главным героем рассказа Василием Зотовым. Он помощник военного коменданта Кочетовки. Зотов переживает, что его роль в этой великой войне сводится к тому, чтобы останавливать, сцеплять и отправлять вагоны. Он видел своё место в будущем триумфальном шествии мировой революции, а не здесь. В 1937 году он даже выучил испанский, обошёл тогда все райвоенкоматы, требуя, чтобы его послали в Испанию...

Вася внимательно следит за сводками Информбюро, ход войны ему до дикости непонятен. “Почему же война так идёт? Не сдадут ли ещё Москву? А — потом что? А если — до Урала?” — задаёт себе вопросы Зотов. Вспомнились ему никем не проверенные стихи бледнолицего лейтенанта, прочитанные на самодеятельном вечере.

Наши сёла в огне и в дыму города.

И сверлит и сверлит в исступленье

Мысль одна: да когда же? Когда же? Когда

Остановим мы их наступленье?!

Но как ни просился Вася на фронт — “присох в линейной комендатуре”.

...По ходу диалога Зотова и Тверитинова можно предположить, что, в отличие от Зотова, который был комсомольцем и мечтал о мировой революции, Тверитинов — человек, который так и не избавился от подозрительного отношения к революции. Его неприязнь распространяется даже на Горького. Несмотря на это и несмотря на свои сорок девять лет, он, когда разразилась война, отодвинул все колебания и пошёл на фронт добровольцем. Воевал он недолго, ему удалось бежать из окружения — и вот он стоит перед Васей Зотовым в одежде, вызывающей смех и жалость. Пытаясь выменять на еду что-то из своих лохмотьев, он отошёл от эшелона, который тем временем тронулся “без гудков, без звонков, без радио — так тихо”. К Зотову он пришёл, чтобы тот посадил его на какой-нибудь поезд, чувствуя, что сам не справится. Мягкость, беспомощность Тверитинова, его зависимость от окружающих показаны тепло и мастерски. Вася Зотов восхищён гостем, его воспитанием, манерами, светскостью, “артистичностью”. Он угощает актёра табаком, жалеет, что не может предложить ему кусок хлеба, открывает перед ним сердце — давно он не разговаривал столько, сколько сегодня. Уже и место для Тверитинова готово в эшелоне, как вдруг Зотова поражает, что актёр не знает названия Сталинград — для него это всё ещё Царицын. И тут же на место восхищения вкрадывается подозрительность: шпион. Надо срочно принимать меры.

“— Вы — задерживаете меня?! — вскрикнул он. — Товарищ лейтенант, но за что?! Но дайте же мне догнать мой эшелон!

И тем же движением, каким он уже раз благодарил, он приложил к груди пять пальцев, развёрнутых веером. Он сделал два быстрых шага вслед лейтенанту, но сообразительный часовой выбросил винтовку штыком впереклон.

— Что вы делаете! Что вы делаете! — кричал Тверитинов голосом гулким, как колокол. — Ведь этого не исправишь!!

— Не беспокойтесь, не беспокойтесь, — сильно окая, уговаривал Зотов, ногой нащупывая порог сеней. — Надо будет только выяснить один вопросик...”

Вот они, две ключевые фразы повествования, выделенные самим автором: циничная “Надо будет только выяснить один вопросик...» и душераздирающая “Ведь этого не исправишь!!”.

Горько, невыносимо горько читать эти строки. Хочется прорваться через десятилетия и прокричать: “Вася Зотов! Что ты делаешь! Ведь ты же хороший, добрый, честный парень. Ты губишь такого же хорошего, честного человека! Не нужно ничего выяснять, ведь действительно потом ничего не исправишь! Позже ты поймёшь, что это — чудовищная ошибка, что ты отправил на смерть невинного, что погибнет он не на полях сражений, а в застенках НКВД”.

А может быть, дело и не в Васе. Такова ситуация. Идёт война с врагом, надо быть бдительным, в любой момент рядом может оказаться шпион, и времени на принятие решения нет.

Автор пишет: “Всё сделано было, кажется, так, как надо. Так, да не так…” Вот почему совесть лейтенанта Зотова неспокойна, вот почему он периодически справляется о том, что дальше случилось с задержанным им Тверитиновым, вот почему он “никогда потом во всю жизнь… не мог забыть этого человека”…

Андрей ПЕСТРЕЛОВ,

ученик 9-го класса,

гимназия № 1, г. Североморск,

Мурманская область

«Один день Ивана Денисовича»

«Матрёнин двор»

Я для себя ещё только “открываю” писателя Александра Исаевича Солженицына.

Летом, прочитав два его рассказа, не мог удержаться от размышлений над их содержанием, так как они не могут оставить равнодушными никого.

Будучи кадетом, задумываясь о судьбе родной страны, её героических и трагических страницах истории, невольно представляешь и анализируешь окружающий мир и то, о чём написал великий мастер слова.

Этому писателю можно верить, так как он сам часть многострадального нашего народа, прошедшего через ГУЛАГ. Меня удивило то, что на первый взгляд такие непохожие рассказы «Один день Ивана Денисовича» и «Матрёнин двор» фактически об одном и том же: как человеку остаться человеком, несмотря на нечеловеческие условия бытия…

...Действие рассказа умещается в один день — от подъёма до отбоя. С утра Иван Денисович чувствовал себя больным, его знобило. Но температура оказалась нормальной, и он был отправлен вместе с другими зэками работать на стройку в тридцатиградусный мороз. Со стройки Ивану Денисовичу удалось, несмотря на шмон, пронести в рукавице ножовку (незаменимая вещь в хозяйстве). Ему досталась лишняя миска баланды, а лагерник Цезарь Маркович поделился с ним колбасой из посылки. Купил у латыша два стакана самосаду, а главное — не заболел, перемогся. Каковы же были другие дни Шухова, если этот — полный опасений, страхов, унижений — показался ему почти счастливым? “Почти счастливый” день не принёс особых неприятностей, в этом уже счастье. Счастье как отсутствие несчастья в условиях, которые ты не можешь изменить. Но как выжить в этих условиях и остаться при этом человеком? Ивану Денисовичу это удаётся. Он живёт в согласии с собой, не ставя перед собой вечных вопросов. Шухов — обыкновенный человек, не герой. Он цепко держится за жизнь — он порой угодлив с начальством, услужлив с зэками, от которых ему может перепасть какая-то еда. Но приспособляемость Шухова не имеет ничего общего с униженностью, приспособленчеством, потерей человеческого достоинства. Главный герой всегда помнит слова своего первого бригадира: “В лагере вот кто подыхает: кто миски лижет, кто на санчасть надеется да кто к куму ходит стучать”. Иван Денисович — не “шакал”, как Фетюков, рыскающий по помойкам и вылизывающий чужие тарелки, униженно выпрашивающий подачки и перекладывающий свою работу на плечи других.

Труд — это жизнь для Ивана Денисовича. Шухов, вопреки усилиям лагерной системы превратить его в раба, который трудится ради пайки и из страха наказания, сумел остаться свободным человеком. Он работает не только для того, чтобы бригаде не урезали и без того скудный паёк. Шухов ощущает радость мастерства, настоящее вдохновение, пробуждающее в этом голодном и оборванном зэке человеческую гордость. Иван Денисович забывает о том, что он заключённый, и ощущает себя мастером, хорошо сделавшим дело. “И только и думал — как ему колена трубные составить и вывести, чтоб не дымило”. С азартом главный герой вместе с бригадой строит ТЭЦ. “Ну, заваруха! Пятый ряд погнали. То скрючимшись первый гнали, а сейчас уж под грудь, гляди!.. А разогнались — лучше не надо”. Даже безнадёжно опаздывая на вахту, рискуя попасть за это в карцер, герой останавливается и ещё раз с гордостью осматривает сделанную им работу: “Эх, глаз — ватерпас! Ровно. Ещё рука не старится”...

...Если сопоставить главных героев рассказов «Матрёнин двор» и «Один день Ивана Денисовича», то можно отметить, что Матрёна и похожа на Ивана Денисовича, и не похожа. Герои обоих рассказов — простые люди, жертвы обездушивающего мира. Матрёнина покорность идёт от сердца, она не прислуживает, но служит другим. В поведении Ивана Денисовича это “высокое” обозначается “подработать”: “богатому бригаднику подать сухие валенки прямо в койку”, “пробежать по каптёркам, где кому надо услужить, подмести или поднести что-нибудь”. Матрёна изображена как святая: “Только грехов у неё было меньше, чем у её колченогой кошки. Та — мышей душила…” Иван Денисович — обыкновенный, неплохой человек со своими недостатками. Матрёна — не от мира сего, она всегда готова поделиться последним. Шухов — свой в лагерном мире, почти обжился в нём, изучил его законы. За восемь лет отсидки “уж сам он не знал, хотел он воли или нет”, приспособился: “Работа — она как палка, конца в ней два: для людей делаешь — качество дай, для начальника делаешь — дай показуху”, — но в то же время он не потерял своего человеческого достоинства, не опустился до положения “фитиля”, вылизывающего миски.

Не осознавая ужаса своего положения, Шухов покорно и терпеливо несёт свой крест, как и Матрёна. Но терпение героини сродни терпению святой.

В рассказе «Матрёнин двор» образ героини даётся в восприятии рассказчика, Игнатича, он оценивает её как праведницу. В «Одном дне Ивана Денисовича» мир видится глазами главного героя, оценивается им самим...

Алексей ФЁДОРОВ,

кадет 11-го взвода,

кадетский корпус ЖДВ МО РФ,

г. Петергоф

«Знают истину танки!»

Человек... Кто он? Каким ему быть? Как ему жить? Эти вопросы издавна поднимают в своих произведениях писатели и поэты. Не мог обойти стороной тему судьбы личности, её отношения с властью и А. И. Солженицын. Ведь жить ему пришлось в страшные, лишь внешне благополучные, годы советского строительства.

Опираясь на многочисленные документы, факты, автор воссоздаёт эпоху в своих книгах. Молчание историков в 70-х годах сделало значительным появление произведений Александра Исаевича. Нам, поколению ХХI века, о “всенародном лихолетьи”, о тоталитарном государстве рассказали учёные-историки и писатели. В моей душе глубокий след оставили произведения А. И. Солженицына о тех страшных годах. Его книги, насыщенные жуткими свидетельствами, невероятными цифрами, где “нет ни вымышленных лиц, ни вымышленных событий”, потрясают. Поражает то, что Солженицын, пройдя сам через ад лагерной жизни, нашёл в себе силы и смелость в 60–70-е годы об этом аде рассказать всем. Он словно бросил своими книгами вызов тем, кто молчит и до сих пор, боясь сказать правду.

Киносценарий «Знают истину танки!» сгущённо отображает ход лагерных волнений сперва в Экибастузе с 1951-го по 1952-й, затем в Кенгире — в июне 1954-го. Первые написаны по личным впечатлениям автора, вторые — по воспоминаниям знакомых заключённых. Таким образом, сюжет книги частично повторяет главы пятой части «Архипелага ГУЛАГа», но с большим эмоциональным напряжением, дополняет их, даёт психологическое объяснение поступкам главных героев.

Глубокий психологизм достигается автором благодаря соединению специфических кинематографических средств с художественным словом и музыкальным оформлением. Жанр киносценария очень близок по структуре, по стилю пьесе. Отсюда стремительная смена событий, так как пьеса и киносценарий ограничены временем. Быстрое развитие характеров не только через поступки, но в основном через диалоги. Не надеясь, что фильм по этому сценарию когда-либо будет снят, А. И. Солженицын вынужден был изобрести такую форму, чтобы человек, читая киносценарий, уже увидел картину. На мой взгляд, автору это удалось, и небольшое по объёму произведение потрясает не меньше, чем известный всем «Архипелаг ГУЛАГ». «Архипелаг...» давит объёмом, фактами, количеством свидетелей (227 человек), массой описанных преступлений, так как Солженицыну необходимо было показать масштабы произошедшего. А «Знают истину танки!» поражает необычайной внутренней цельностью, публицистичностью, глубоким психологизмом...

...Киносценарий захватывает с первых же страниц. Действие начинается в южном санатории. “Кипарисы! Вытянулись! Исчерна-зелёные. У их подножия снование маленьких людей”. Да ведь это же символический облик тюрьмы, окружённой высоким частоколом, как у Достоевского в «Записках из Мёртвого дома». Узкий (вертикальный) экран, на котором появляется эта картина, подчёркивает высоту частокола — кипарисов, исчерна-зелёных, мощь системы, раздавливающей личность...

...Восстание в Кенгире, описанное Солженицыным в «Архипелаге...», и бунт в киносценарии «Знают истину танки!» являются кульминационными в структуре обоих произведений. Солженицын внимательно, подробно просматривает весь ход революции, которая начинается с голодовки, с отказа от рабской работы.

“— Товарищ майор!.. Открытое неповиновение! Забастовка! Заключённые не идут работать!!”

Собственно бунт начинается с того момента, когда арестанты узнают, что их товарищ Чеслав Гавронский жестоко убит стукачами из шестой камеры, где их укрывало начальство от мести заключённых.

“За свободу! — Выходи!!” — зовёт друзей бригадир Климов. Его крик сопровождают повелительные призывы музыки, в которой уже звучит штурм, звучит мятеж. Музыка передаёт сокровенные мысли каждого арестанта: “Лучше смерть, чем эта позорная жизнь!” Открываются бараки, всё новые и новые силы вливаются в общее движение.

Динамика повествования соответствует динамике происходящих событий. Ритм действия передают не только удачно подобранные автором слова и словосочетания (“лязг затворов”, “бегут, бьют стёкла”, “стремительно пересекают пространство”), но и ремарки автора, мгновенная смена кадров в киносценарии (“косая штора, как удар хлыста”, “перенос камеры вбок, рывком”…), музыкальное сопровождение (в музыке растёт это столкновение), пейзажные зарисовки (“…небо вспыхивает… — яркое, дрожащее... белое... розовое”). Ликует свобода! Замечательно, что такое грандиозное событие не безлико у Солженицына. Во весь экран видим мы четвёрку организаторов: Меженинова, Евдокимова, Гая, Федотова. Их лица горят “радостью боя”.

С развитием событий меняется цветовая гамма, с помощью которой автор предсказывает нам итог восстания. Бело-розовый отсвет неба превращается в “красную вспышку в чёрной заре”. Появляются “чёрные папахи туч”, “неестественный багровый послезакатный свет”, наступает темнота. Из этого мрака появляются русские танки, несущие смерть бунтарям.

Сколько злости, желчи, горя у Солженицына при описании “великолепной атаки танков”. Не случайно автор в названии произведения использует восклицательный знак — «Знают истину танки!» — и сцену расправы рисует на фоне сурового, набатного звучания песни А. Александрова и В. Лебедева-Кумача «Священная война». Ведь именно со словами:

Вставай, страна огромная!

Вставай на смертный бой

С фашистской силой тёмною,

С проклятою ордой! —

Поднимались советские люди на защиту своего Отечества, выстояли 1419 дней и ночей и победили фашизм. Сейчас с этими же словами их давят их танки. Так знают ли истину танки?! Автор преклоняет голову перед человеком, раздавленным всей господствующей системой, но всё-таки сумевшим сохранить в себе Личность.

Последние страницы киносценария невозможно читать без содрогания. Разве такое можно забыть и участникам восстания, оставшимся в живых, и прочитавшим об этом? Подобные страницы оставляют неизгладимый след в душе. Мы должны помнить о страшных эпизодах в истории России, чтобы избежать новых ошибок, мы должны помнить о тех, кто сумел противостоять тоталитарному режиму, сумел сохранить в себе человека. А помогут нам в этом произведения А. И. Солженицына, которые, как руки засыпанных заключённых, всё же “выбились из песка” забвения.