Советское детство: постсоветский взгляд

Автобиографическая проза о советском детстве — новое явление в современной российской литературе. В течение нескольких десятилетий психологическая и историческая достоверность в изображении советского детства либо подменялась мифологизацией недавнего прошлого, либо сопровождалась умолчанием. Автобиографический ракурс призван разрушить существующие стереотипы, в том числе и в литературе для детей.

Любопытны книги, в которых точка зрения принадлежит девочке. С ней связаны коннотации “семейного” характера: девочка глубоко привязана ко всем членам семьи, она наследница рода и хранительница фамильной памяти. Социальные катаклизмы воспринимаются девочкой как непосредственная угроза семейному миру. Эта угроза звучит напрямую в книгах, посвящённых жертвам политических репрессий, но и там, где вспоминается вполне благополучное детство, угроза даёт о себе знать в политических лозунгах и общественных догмах. Защитой от них становится родительская любовь (или память о ней), а также традиции семейного мира.

Одна из самых ярких книг о советском прошлом — автобиографическая повесть Натальи Нусиновой «Приключения Джерика» (М.: Самокат, 2006). Она посвящена самому феномену советского детства, с его идеологическими и житейскими реалиями. Это сказывается на общем тоне повествования, в котором появляются ностальгические ноты по ушедшей эпохе, а бескомпромиссная оценка прошлого соседствует с любезными сердцу воспоминаниями. В предисловии к книге автор пишет: “Я стремилась передать с максимальной достоверностью характеры людей, отношения, атмосферу той, ушедшей жизни, в которой многое было неправильно, смешно и дико, но вместе с тем кое-что оттуда мне очень дорого”.

Среди того, что особенно дорого, — память о родителях, бабушке и дедушке. Все они — люди реальные (отцом писательницы был известный сценарист Илья Нусинов), и подобная достоверность в отношении “семейных корней” — характерная особенность автобиографической прозы. Даже фокстерьер Джерик, любимец всех членов семьи, существовал в действительности и прославился как киноактёр в одном из фильмов Р. Быкова. Из области документального — предметы быта, из которых можно составить целый мемориальный музей, а также зарисовки нравов и представлений советского времени. Документальность в книге переплетается с “чистой фантазией”. Она придаёт разрозненным отрывкам и воспоминаниям вид законченных диалогов и сценок, сменяющих друг друга подобно кадрам художественного кино. Причём кино это явно комедийное, а точнее, трагикомедийное. Такой выбор подсказала сама эпоха с её двойными стандартами, при которых приходилось думать одно, говорить другое, а поступать по-третьему. Ребёнок в такой “стране чудес” чувствует себя на положении кэрролловской Алисы, которая должна освоить странные “правила игры”.

И надо сказать, что двум маленьким девочкам это удаётся легко. Прежде всего потому, что всему происходящему они находят свои, по-детски удобные объяснения. И систему ценностей они выстраивают тоже свою. Поэтому главным событием в картине советского детства стало появление собаки, о которой так долго мечтали девочки (имя горячо любимого Джерика вынесено в название книги). В результате такого “наивного взгляда” на мир происходит своеобразная деконструкция прошлого: сопоставимыми оказываются разновеликие в масштабе истории величины. Разумеется, что такая позиция принадлежит самой писательнице, которая с беспощадной иронией относится ко всем претензиям идеологии на “вечное” и “главное” в жизни человека.

Эти претензии разрушаются в книге с неизменным постоянством, как и стоящие за ними социальные “устои” и стереотипы. Но делается от такого “поругания” не страшно, а смешно. Смешно, когда мама с детской непосредственностью очаровывает всех членов комиссии, дающей разрешение на выезд за границу. Смешно, когда дедушка, старый большевик, неумело пытается помочь совхозу увеличить надои молока, а вместо этого приносит лишние хлопоты своим домашним. Смешно, когда девочка с готовностью рвётся исполнять в хоре “серьёзный патриотический репертуар”, а после пытается разучить его с утятами. Все ситуации, несмотря на их нелепость, типичны для своего времени. Оказавшись их участниками (добровольно или принудительно), герои книги, по уверению автора, остаются “чистыми в намерениях и бескорыстными в поступках”, и это главная причина, почему читатель начинает разделять любовь автора к своим героям.

Вообще, любовь царит в книге. Ради неё члены семьи готовы переступить социальные, имущественные и идеологические запреты. В мире, где смещены многие понятия, чувство любви оказывается самым верным ориентиром. Поэтому жена разделяет судьбу мужа, объявленного врагом народа, а маленькие девочки готовы защищать своего “опального” дедушку. Даже собака, верный член семьи, встаёт на защиту невинно гонимых: когда две сплетницы стали недвусмысленно упрекать девочку за принадлежность к “еврейской нации”, собака заняла охотничью стойку и приготовилась отразить нападение. Защищать детей приходится и взрослым от порождённых советской эпохой идей и лозунгов.

Чтобы умудрённому жизненным опытом автору удержаться в рамках детского сознания, на помощь приходят ассоциации и сопоставления, смонтированные по принципу коллажа (коллаж используется и в оформлении книги). Например, соседа, который наслушался “вражеских голосов” и уехал за границу, возмущённая учительница заклеймила как “предателя родины”. Всё это происходило во время урока по арифметике, на котором учительница читала книгу «Джельсомино в стране лжецов». О том, что со страной не всё в порядке, свидетельствует и тот факт, что обличительница очень надеется заполучить комнату “предателя родины”.

Но главная роль в обнаружении истины принадлежит не героям, а комическому слову; точнее, слово и есть главный герой книги. Благодаря парадоксальному столкновению слов или фраз становится очевидна бессмысленность происходящего. Так, дедушка, старый большевик, приехал “со Слёта юных ленинцев Из Дворца пионеров”. “Дедушка” и “слёт юных ленинцев” — явный оксюморон, так же как и то, что он “вылез из такси, тяжело осев на руках у двоих Тимуровцев” “под барабанную дробь”. Комично начинает звучать бодрый ленинский лозунг “учиться, учиться и ещё раз учиться”, когда дедушка произносит его “слабым голосом”. Из того же комического ряда домашнее задание “выучить стих «Наш Ильич» и слепить грушу”. Причём оказалось, что отбарабанить патриотическое стихотворение куда легче, чем слепить грушу, — здесь требуются умение и труд. Комично, когда на вопрос, есть ли отдельные пережитки на местах, узбекские коммунисты с радостью отвечают, что “в Узбекистане всё есть”, и перечисляют, какие эти пережитки “сладкии”, “спелыи”.

Оксюмороны, лексические путаницы, создание новых слов из старых или переосмысление их значений — такую весёлую игру устраивает Н. Нусинова со знакомыми до боли советскими словами и выражениями (“коммуналки”, “дефицит продуктов”, “развитой социализм”). В эту игру легко включается ребёнок. Но слово в книге Н. Нусиновой о советском детстве не только предмет игры, но и знак времени и места, словесное воплощение хронотопа, по которому ребёнок познаёт, а взрослый опознаёт эпоху. Многие слова выделяются графически, что должно подчёркивать их знаковость и их статусность, несмотря на переосмысление понятий, за ними стоящих. На память сразу приходит постмодернистский приём разоблачения “симулякров”, слов-фантомов, потерявших смысл в идеологической трескотне. Но для ребёнка слова — это не фантомы, они — важные вехи, по которым он входит в вечно обновляющийся мир. Вынесенные в специальный словарик детские толкования “политических” слов и идеологических понятий, таких, как “коммунизм” или “мавзолей” (“коммунизм — что-то вроде летних каникул для детей и взрослых, но только круглый год”), лишний раз об этой изменчивости и относительности напоминают. При этом роль слова как исторической и культурной ценности (с которой при этом можно свободно играть!) остаётся. Как любовь, семья, память. И такая система ценностей, по убеждению авторов современной автобиографической прозы, оказывается самой надёжной во все исторические эпохи.