После прочтения «Обломова»

Среди больших и малых вопросов, порождающих головную боль у учителя литературы, едва ли не последним по значимости может стать такой: что делать с хорошим ученическим сочинением? Не с плохим, беспомощным — тут-то как раз всё понятно: вернуть на доработку, предварительно обсудив с учеником, что можно исправить и как это сделать. А с по-настоящему хорошим: разумеется, несовершенным, но толковым, вобравшим в себя многое из того, о чём говорили на уроке, и при этом самостоятельным.

Ясно, что под самостоятельностью мы понимаем не “собственное мнение” вроде пресловутого “я согласен с автором”, “герой — настоящий человек, с него надо брать пример” или “этот герой мне не нравится” — этот уровень разговора оставим начальной школе. А тут ученик серьёзно осваивает и осмысливает немалое по объёму произведение, анализируя страницы, которым не нашлось времени на уроке, читает статьи о произведении, и не для того только, чтобы подобрать подходящую цитату, а для того, чтобы обдумать чужую точку зрения и принять её или не согласиться; ищет слова и конструкции, которые бы точнее выразили его мысли и ощущения. А потом логически выстраивает собственное сочинение. И вдруг получается нечто, что вам очень нравится, но чему, кажется, вы не могли научить, потому что, может, сами и не смогли бы произвести.

Конечно, прежде всего поставим пятёрку. Но этого недостаточно.

Кадр из фильма «Несколько дней из жизни И. И. Обломова» (режиссёр Н. С. Михалков)

Прочитаем в классе? Одноклассники удивятся, позавидуют, восхитятся — но вряд ли на слух воспримут вполне адекватно.

Показать коллегам? Но они и так устали от постоянной проверки.

У меня есть такой способ поощрения хороших авторов: “Набери на компьютере и пришли. Что-нибудь с этим сделаем”.

Получив обрадовавшие меня сочинения десяти - и одиннадцатиклассников о романе Гончарова «», я решила, используя личные связи, попытаться опубликовать ученические работы. Может быть, они дадут коллегам пищу для размышлений о романе — ведь была же в газете рубрика «Учимся у учеников». А может, укрепят нас в решимости продолжать начатое дело — серьёзно учить литературе, несмотря ни на что, и, предлагая домашние сочинения, давать детям шанс неторопливо, спокойно и серьёзно разбираться в том, что написал сто пятьдесят лет назад великий писатель и мудрый человек.

Обломов и Штольц

На первый взгляд Штольц и Обломов кажутся противопоставленными друг другу. Один любит лежать на диване и не может ни написать письмо домовому хозяину, ни заставить Захара добросовестно прибраться в комнате. Другой же постоянно в движении, труд ему потребен, как воздух, а составление деловых бумаг вовсе не воспринимается им как непреодолимая трудность. Но тут же вспоминается, что во время проживания на загородной даче и у Обломова получалось писать длинные письма Ольге, и Обломов мог не лежать целыми днями, а находил в себе силы, хотя бы и для того чтобы взбираться на окрестные пригорки; то есть видно, что и перед ним может появиться какая-нибудь цель и на смену апатии может прийти жизнь с её беспокойствами.

Отбросив ту мысль, что Обломов и Штольц являются полными противоположностями друг другу, отбросим и ту мысль, что Штольц есть защитник Обломова от житейских бурь и тот, следовать советам которого и учиться у которого надлежало Обломову, чтобы не впасть в безразличие ко всему окончательно. Конечно, именно Штольц познакомил его с Ольгой и своей просьбой присматривать за тем, чтобы Илья Ильич не проводил целые дни в праздном бездействии, посеял зерно будущей любви между ним и Ольгой; конечно, именно Штольц избавил Обломова от подложных долговых обязательств перед “братцем” и Тарантьевым; конечно… Но так ли уж жалок Илья Ильич в те моменты, когда он лишён содействия Штольца и влияния его направляющей руки? Во время диалогов Обломова с Волковым, Судьбинским или Пенкиным складывается ощущение, что в словах Ильи Ильича правоты существенно больше, чем в словах забегающих на пару минут к нему; живя на загородной даче, Обломов и в отсутствие Штольца сам разрешал или, по крайней мере, пытался разрешить те трудности, с которыми его сталкивала его любовь к Ольге; наконец, когда Обломов после многих дней, проведённых на Выборгской стороне, зарывается в бытовую обыденность и равнодушие ко всему ещё сильнее, чем когда он жил на Гороховой, то ведь и у Штольца не получается возродить его к жизни.

Есть в Обломове что-то такое, что своей усыпляющей и отталкивающей от движения силой превозмогает все дружеские попытки поднять его с дивана и вывести из апатии, но есть в Обломове и то, что поначалу, пробиваясь через индифферентизм, рисовало ему его идеалы и мечты, а под конец, среди торжества лени и равнодушия, всё же одолев мертвенность и сон души, заставило его осознать своё падение и в порыве презрения к себе и раскаяния за бесцельность прожитой жизни испуганно умолять Штольца не впускать Ольгу к нему в комнату. Именно эта вторая сторона Обломова и является тем, чего недостаёт Штольцу и отсутствие чего лишает его превосходства над ним.

Теперь проследим за тем, как развивались противоположные черты в характере Ильи Ильича и как происходило формирование личности Штольца. Тут стоит заметить одну вещь: отрочество их обоих проходило на фоне резко контрастирующих явлений. Действительно, на Илью Ильича, с одной стороны, влияла Обломовка с её праздным спокойствием, замкнутостью кругозора, огромными пирогами и всеобъемлющим послеобеденным сном, с другой же — Верхлёво, где требовалось учить уроки и делать в срок переводы — одним словом, трудиться. Точно так же контраст имелся и в окружающем юного Штольца. Практичности отца, его зарабатыванию денег и прямому взгляду на жизнь противостояли мелодии Герца, наигрываемые на фортепьяно матерью, и впечатления, производимые роскошными интерьерами княжеского дома.

Однако последствия, вызванные этими контрастами, были различны. Схоже только то, что ни у Штольца, ни у Обломова какая-то одна сторона не одержала окончательную победу над другой.

В характере Андрея Ивановича практичность и прямота гармонично слились с любовью к искусству и способностью чувствовать прекрасное. Вследствие этого он не стал ни ограниченным предпринимателем и дельцом, интересующимся только прибылью, ни мечтателем, который не может обеспечить своё собственное существование. А кем же он тогда стал? Он не “жадно берёг в груди остаток чувства”, но, не считая неизвестности перед объяснением с Ольгой, избежал влияния сильных страстей; он никогда не считал себя воплощением всего лучшего, но в то же время всё, что он ни делал, он делал для себя. Обломову он помогал, конечно, далеко не из корыстных целей и совершенно не рассчитывая на личные выгоды, но только из-за того, что не мог иначе, что его представления о долге и о дружбе не позволяли ему иного. А как только совесть позволила ему бросить Обломова, он, хоть и с искренней скорбью, хоть и приняв на себя обязанности по воспитанию Андрея, но всё же бросил Обломова. И Ольгу Штольц любил только из-за того, что вдруг не смог жить ради себя одного и ему стало необходимо жить и ради неё тоже. Таким образом, складывается впечатление, что Штольц стал не кем иным, как практиком, ограничившимся некоторым количеством чувств и привязанностей и направившим все остальные свои силы на движение и труд без высоких целей.

Результат контрастирующих влияний Обломовки и Верхлёва на Илью Ильича оказался ещё более неожиданным, чем результат влияний на Штольца его отца и матери. Воздействие обучения у отца-управляющего хоть и дополнило воздействие родительского дома, но привело это не к разрешению некоторых противоречий, как это случилось со Штольцем, который научился совмещать умение получать прибыль со способностью чувствовать прекрасное, а к усилению разрыва между безразличным ко всему Обломовым-байбаком и тем Обломовым, которого любила и хотела возродить Ольга. Несмотря на перемены в обстановке и в образе жизни, во время отлучек для обучения в Верхлёве в Илье Ильиче развивалось всё то же самое, начало чему было положено в доме Ильи Ивановича. Юный Обломов, не привыкший к долгому труду, вынужден был подолгу заниматься в классе, что укрепило его нелюбовь к деятельности; но помимо этого его мечтательная натура, до этого находившая пищу своему воображению только в сказках о леших или Милитрисах Кирбитьевнах, получала широкое развитие благодаря тому, что он узнал о существовании мира за пределами ближайших окрестностей и получил хоть какие-то сведения о науках и искусствах.

Противоречивость отрочества переросла в противоречивость всей жизни. Обломов, имея идеалы, уже не похожие на идеалы его дедов, и будучи совершенно не затронутым суетой, но в то же время не имея достаточных душевных сил, чтобы осуществить свои мечты и перешагнуть через свою апатию, и постепенно всё глубже и глубже погружаясь в холодное равнодушие, оказывается неспособным, не подготовленным для реальной жизни.

Таким образом, видно главное различие между Штольцем и Обломовым. Один нуждается в движении, видит объективную действительность и достигает почти всего, чего хочет достичь, но, не давая воли мечтам, не имеет высокого идеала жизни, к которому стоит стремиться, а поэтому обрекает свою деятельность на некоторую бесцельность. Другой же, наоборот, видит только светлые мечты о спокойном счастье, но почти не в состоянии ничего предпринять на пути к их достижению, отчего, однако, его идеалы не перестают быть светлыми и чистыми, а бесцельность его жизни становится ещё более трагичной. Не то чтобы “он не был создан для людей”, но он не был создан для действительности…

Николай Лысенко, 10-й класс

Женщины в жизни Обломова

Именно женщины И. Гончарова в «Обломове» определяют поворотные моменты в судьбе главного героя Ильи Ильича и играют огромную роль в его жизни.

Большое влияние на формирование личности Обломова оказали женщины, окружавшие его в детстве. Маленький Илья, находившийся на попечении матери и няни, рос в атмосфере любви и заботы: “И целый день, и все дни и ночи няни наполнены были суматохой, беготнёй: то пыткой, то живой радостью за ребёнка, то страхом, что он упадёт и расшибёт себе нос…”

Не случайно мотивы ретроспективного “сна Обломова”, в котором отразились детские впечатления героя, отчасти повторяются в мечтах Ильи Ильича, судить о которых мы можем из его разговоров со Штольцем. Идеальная, по представлению Обломова, жизнь напоминает читателю быт Обломовки, но, кроме воспроизведения детских впечатлений героя, в ней есть ещё одна важная составляющая — представление о том, какие должны быть отношения между супругами: “Потом, надев просторный сюртук или куртку какую-нибудь, обняв жену за талью, углубиться с нею в бесконечную тёмную аллею; идти тихо, задумчиво, молча или думать вслух, мечтать, считать минуты счастья, как биение пульса”.

Как нетрудно заметить, одна из главных составляющих этого идеала — одухотворённость. И именно её находит Обломов в Ольге Ильинской, которая не случайно вводится в роман вместе с мотивом возвышенного. Ещё не зная ничего конкретного о героине, читатель узнаёт, что она поёт арию «Casta diva». “Ты любишь эту арию? Я очень рад: её прекрасно поёт Ольга Ильинская”.

Любовь к Ильинской — это сильное чувство, которое меняет Обломова и переворачивает его жизнь. Становится понятно, что Илья Ильич способен на любовь. Поглощённый этим чувством, Обломов перестаёт быть сонным и апатичным; вот как его состояние описывает Гончаров: “От слов, от звуков этого чистого девичьего голоса билось сердце, дрожали нер­вы, глаза искрились и заливались слезами”.

Такая перемена в Обломове не чудо, а закономерность: впервые его жизнь обрела смысл. Это говорит о том, что прежняя апатия Ильи Ильича объясняется не душевной пустотой, а нежеланием участвовать в “вечной игре дрянных страстишек” и вести образ жизни Волкова или Алексеева.

Однако отношения Обломова и Ильинской складываются не безоблачно. Илья Ильич способен на нежность и любовь, но возвышенные чувства требуют от него совсем не романтических хлопот: перед тем как делать предложение, нужно благоустроить имение. Эти хлопоты пугают Обломова, а житейские проблемы кажутся ему непреодолимыми. В конце концов его нерешительность приводит к разрыву с Ольгой.

Именно в этот момент в жизни Обломова появляется Агафья Матвеевна Пшеницына — очень ограниченная, хозяйственная, домовитая женщина. В отличие от Ильинской, которая пыталась переделать Обломова, Пшеницына любит его таким, какой он есть, и относится к нему как к божеству. Главная цель её жизни — обеспечить Обломову как можно более комфортное существование. Об этом она, несмотря на материальное стеснение, больше всего заботится: “Как вдруг этот барин, — разбирала она, — станет кушать вместо спаржи репу с маслом, вместо рябчиков — баранину, вместо гатчинских форелей, янтарной осетрины — солёного судака”.

Говоря об Агафье Матвеевне, следует отметить, что именно она была рядом с Обломовым, когда он, пережив разрыв с Ильинской, вернулся к своей прежней жизни, символом которой стал вновь появившийся халат. Это дало возможность критику А. Дружинину называть Пшеницыну “злым ангелом Обломова”: “Она (Пшеницына. — Д. Х.) навалила гробовой камень над всеми его стремлениями, ввергнула его в зияющую пучину на миг оставленной обломовщины”.

К этой мысли необходимо добавить, что жизнь с Пшеницыной — это другая сторона обломовского идеала. Если в Ольге Ильинской Обломов видел его духовную составляющую, то в Пшеницыной — уют и размеренность, о которых он мечтал в разговоре со Штольцем. Как мы видим, обе эти женщины воплотили в себе разные качества, близкие главному герою, но ни с одной из них он не был счастлив.

Даниил Харламов, 11-й класс

Женщины в жизни Обломова

Без сомнения, очень важную, если не главную, роль в жизни Обломова сыграли женщины. Говоря о людях, оказавших на него наибольшее воздействие, нужно упомянуть и тех мамушек и нянюшек, чьи заботы, с одной стороны, и рассказы, с другой стороны, повлияли на сложившийся у Ильи Ильича идеал женщины.

Во-первых, этот идеал включает в себя одухотворённость и поэзию; во-вторых, в нём же источник уюта, заботы и тепла, таких, какими Обломов был окружён в детстве. Однако в романе эти качества существуют порознь.

Одни воплощены в Ольге Ильинской — женщине, которую Обломов действительно любил (правда, по Добролюбову, “любить не умел и не знал, чего искать в любви, как и в жизни”; могу лишь заметить, что ровно с появлением в его жизни Ольги Илья Ильич перестал даже задаваться вопросом, где же жизнь; и, кажется, не только знал, чего искать в любви, но и уверился, что нашёл, — но об этом ниже).

Любовь дала новый смысл его жизни, открыла, или, вернее, пробудила в нём бурю чувств и обнаружила лучшие качества; в нём “играет жизнь”. Можно вспомнить такие символы, как оставленный халат или “одушевлённое” письмо к Ольге, противопоставленное письму к старосте, не более успешному, чем авантюра с отправкой рецепта пива Филиппу Матвеичу.

Ольга, как отмечает Дружинин, “по натуре своей не увлекается мишурой и пустыми светскими юношами своего круга”; но Обломов, который также не видит жизни в этой “мишуре”, суете светских щёголей (как не видит он её в суете литератора или чиновника), усматривает в Ильинской барышне не столько родственную душу, сколько свой идеал: “...этот идеал точь-в-точь был — Ольга! Оба образа сходились и сливались в один...” — но, кажется, напрасно сливались. Дело в том, что идеальному образу, грезившемуся Илье Ильичу, была присуща ещё одна важная черта: “В мечтах пред ним носился образ высокой, стройной женщины, <...> с тихим, но гордым взглядом, <...> как идеал, как воплощение целой жизни, исполненной неги и торжественного покоя, как сам покой”.

Не знаю, насколько Ольга любит Обломова; но так или иначе к её чувству в немалой степени примешивается выраженное в желании превратить Илью Ильича в тот идеал, который уже она себе вообразила, самолюбие: “Ей нравилась эта роль путеводной звезды, луча света, который она разольёт над стоячим озером и отразится в нём”.

Так что цель её несколько вне Обломова: ей скорее хочется, чтобы, к примеру, Штольц “не узнал его, воротясь”.

Поэтому она не только не воплощает в себе блаженного покоя, но и, напротив, побуждает Обломова к деятельности; это не столько, как утверждает Добролюбов, “не входит в его привычки” (всё не так мелко), сколько заставляет постоянно переступать через себя (не случайно Илья Ильич вспоминает её “с содроганием”), быть не собой, а кем-то ещё, — а к этому Обломов не способен, во всяком случае, на долгий срок. И как ни уверяет Штольц друга, что тот может изменить себя, можно даже представить, как он борется с собой, — но очень трудно представить, как Обломов по-настоящему изменяет свою природу.

И в разрыве, впрочем, инициатива в конечном счёте принадлежит Ольге. Однако не то чтобы “воля Ольги послушна её сердцу” и “она продолжает свои отношения и любовь к Обломову <...> до тех пор, пока не убеждается в его решительной дрянности”: тогда уж скорее сердце Ольги послушно её воле; опять-таки, не знаю, насколько сердцу по-настоящему любящему можно приказать разлюбить. Да и “решительную дрянность” Обломова нельзя не поставить под сомнение: в самом ли деле решительно дрянной человек дал бы пощёчину Тарантьеву, когда тот издевается над женщиной, которая, по мнению того же автора, “уничтожила [Илью Ильича] своим поступком, как ни один из обломовцев не был уничтожаем женщиной”? В конце концов, отчего сам Гончаров рассказывает о своём герое далеко не с той интонацией уничтожающего презрения, с которой следовало бы говорить о человеке решительно дрянном, — из снисхождения? Нет, видимо, произошедшее лучше объясняют слова Штольца: “...обманутое самолюбие, неудавшаяся роль спасительницы, немного привычки... Сколько причин для слёз!”

В противоположность Ольге Агафья Матвеевна, любя Обломова совершенно бескорыстно, ничего от него не требует: она видит в нём, таком, какой он есть, высшее и прекрасное существо, перед которым все другие — ничто (так неожиданно возвращается неловкое слово, сказанное Захаром: другой).

Сам же Обломов находит в Агафье Матвеевне олицетворение идеала удобства и покоя, живое, заинтересованное участие. И словно подтверждая, что найден этот ещё детский идеал верно, Илье Ильичу снится няня, указывающая на образ хозяйки: вот твоя Милитриса Кирбитьевна. Теперь, кажется, грёзы сбылись, и судьба оказалась “доброй волшебницей, <...> которая изберёт себе какого-нибудь любимца, тихого, безобидного, — другими словами, какого-нибудь лентяя, которого все обижают, да и осыпает его, ни с того ни с сего, разным добром, а он знай кушает себе да наряжается в готовое платье, а потом женится на какой-нибудь неслыханной красавице, Милитрисе Кирбитьевне”, — не совсем, конечно, неслыханной красавице, но той, на чьих “полной шее и круглых локтях” он “охотно останавливает глаза”. Чудесный идеал достигнут — но царство любви и заботы, Обломовка, со всеми её “обворожительными подробностями”, легко оборачивается царством мёртвых. Агафье Матвеевне не нужно всё то, что пробудил в Обломове роман с Ольгой, — и оно засыпает; более того, исчезают и все надежды, которые существовали у Ильи Ильича ещё до встречи с Ольгой, на Гороховой улице. Оказывается, что тот покой, воплотившийся в его существовании с Агафьей Матвеевной на Выборгской стороне, который Обломов противопоставлял “суете”, — сродни ей, как обратная сторона медали: он так же безнадёжен и бессмыслен.

Но несмотря на сон ума, как бы ни опустился Обломов, он, его сердце, как показывают чуть ли не прежние его порывы в разговоре с Андреем, остаются теми же. И хотя можно сказать, что хозяйка окончательно его погубила, но я бы просто повторила за Дружининым: “Агафья Матвеевна, тихая, преданная... навалила гробовой камень над всеми его стремлениями, ввергнула его в зияющую пучину, но этой женщине всё будет прощено за то, что она много любила”.

Евгения Сечина, 10-й класс

Надежда Шапиро