Стихи о спорте Мандельштама и «Футбол» Заболоцкого: совпадение или подражание?


Исследователи Заболоцкого указывают, что несмотря на абсолютную новизну поэтики «Столбцов», его первого сборника, даже на фоне отгромыхавшего уже футуризма, в этих стихах явственно прослеживается влияние поэтов XIX века (Пушкина, Вяземского, Баратынского, Бенедиктова, Тютчева, Случевского и других), причём как на уровнях поэтики и основных мотивов, так и на уровне словесных перекличек. Однако «Столбцы» не могли бы быть написаны и без влияния современников Заболоцкого. Одно из подтверждений — связи «Столбцов» с поэзией Мандельштама 1910–1920-х годов, существование которых я хочу доказать.

Самый яркий, на мой взгляд, пример этих связей — стихотворение «Футбол», о котором и пойдёт речь. Но сходство «Футбола» и нескольких мандельштамовских стихотворений 1913 года («Теннис», «Спорт», «Футбол» и «Второй футбол») можно было бы объяснить объединяющим их объектом изображения: поэты Серебряного века заново открыли спорт, как поэтическую тему, и новизна изображаемого могла навязывать определённую поэтику. Поэтому хотелось бы показать, что параллель Заболоцкий–Мандельштам не случайна, и обозначить ещё ряд перекличек между творчеством двух поэтов («Столбцами» и первыми двумя мандельштамовскими сборниками: «Камнем» и «Tristia»).

Стихотворение 1928 года «Народный Дом» начинается так (в окончательной редакции):

Народный Дом, курятник радости,

Амбар волшебного житья,

Корыто праздничное страсти,

Густое пекло бытия!

Эта пышная титулатура — любимый приём раннего Заболоцкого (см. стихотворения «Рыбная лавка», «Бродячие музыканты», «На лестницах», «Купальщики», «Самовар», «Меркнут знаки зодиака», «Искусство», «Испытание воли», «Отдых» и другие) — отсылает нас к мандельштамовскому стихотворению «Люблю под сводами седыя тишины» (1922).

Соборы вечные Софии и Петра,

Амбары воздуха и света,

Зернохранилища вселенского добра

И риги Нового Завета.

Очевидно синтаксическое и лексическое сходство этих двух четверостиший: оба они начинаются с подлежащего, за которым следует вереница одинаково устроенных приложений, которые объединены неявно присутствующим в двух этих стихотворениях мотивом зерна, хлеба (Мандельштам: “амбары”, “зернохранилища”, “риги”; Заболоцкий: “амбар”, “корыто”, “пекло”), который неизбежно вызывает ассоциацию с радостно-торжественной, не плотской составляющей жизни (Мандельштам: “воздух и свет”, “вселенское добро”, “Новый Завет”; Заболоцкий: “радость”, “волшебное житьё”, “страсть”, “бытие”).

Уже на этом примере хорошо виден метод Заболоцкого: “вплетать” в стихотворную ткань отрывочные цитаты, не делая их частью ткани семантической, иными словами, вставлять в текст литературную аллюзию, отсекая весь пласт ассоциаций, который эта аллюзия неизбежно должна за собою скрывать. Часто цитата освещается пародийно — без пародии на само произведение, она лишается культурного контекста, обессмысливается.

Например, в стихотворении 1928 года «Цирк» (последнем в подцикле «Городские столбцы») разговаривают два комических героя.

Один старик интеллигентный

Сказал, другому говоря:

“Этот праздник разноцветный

Посещаю я не зря.

Здесь нахожу я греческие игры,

Красоток розовые икры,

Научных замечаю лошадей, —

Это не цирк, а прямо чародей!”

Другой, плешивый, как колено,

Сказал, что это несомненно.

Эта сцена не может не вызвать в памяти финал последнего стихотворения из мандельштамовского сборника «Камень» — «Я не увижу знаменитой “Федры”...».

Вновь шелестят истлевшие афиши,

И слабо пахнет апельсинной коркой,

И словно из столетней летаргии

Очнувшийся сосед мне говорит:

— Измученный безумством Мельпомены,

Я в этой жизни жажду только мира;

Уйдём, покуда зрители-шакалы

На растерзанье Музы не пришли!

Когда бы грек увидел наши игры...

Перекличка “греческих игр” и грека, который не видит “наших игр”, очевидна; а “зрители-шакалы”, кажется, соотносятся с двумя собеседниками у Заболоцкого.

Ещё один пример. Мандельштамовское стихотворение «Воздух пасмурный влажен и гулок...» (1911) кончается так:

Небо тусклое с отсветом странным —

Мировая туманная боль —

О, позволь мне быть также туманным

И тебя не любить мне позволь.

У Заболоцкого в шуточно-эротическом стихотворении «Отдых» читаем:

Сепаратор, бог чухонский,

Масла розовый король!

Укроти свой топот конский,

Полюбить тебя позволь.

Лексическое сходство последних строк в этих четверостишиях очевидно, но столь же очевидно, что это не более чем игровой приём: Заболоцкий заимствует у Мандельштама только ритмико-лексическое клише (слово и его позицию в стихе), полностью изменяя не только тематику и интонацию стихотворения, но и ритм (четырёхстопный хорей с мужскими и женскими окончаниями традиционно сочетается с лёгкостью в интонации: см., например, пушкинское послание Кривцову).

Итак, повод видеть в стихах Заболоцкого переклички с первыми сборниками Мандельштама существует. Теперь попробуем найти связь между «Футболом» Заболоцкого и целым рядом мандельштамовских стихотворений («Футбол», «Второй футбол», «Спорт», «Теннис»).

Все пять стихотворений являют собой описание спортивной игры, причём спорт подаётся как динамическое действо — в противоположность античной традиции изображать спортсменов неподвижными, описывая красоту их тела, напряжение мышц и так далее. Девятнадцатый век, хотя и нарушает эту традицию, всё-таки, во-первых, близок ей, а во-вторых, апеллирует к ней. Взять, к примеру, стихотворение Пушкина «На статую играющего в свайку».

Юноша, полный красы, напряженья, усилия чуждый,

Строен, легок и могуч — тешится быстрой игрой!

Вот и товарищ тебе, дискобол! Он достоин, клянуся,

Дружно обнявшись с тобой, после игры отдохнуть.

Статика задаётся самим названием, да и динамика процесса игры у Пушкина мнимая.

Серебряный век делает описания спорта динамичными, вводит событие и героев (таким образом, стихотворения о спорте становятся сюжетными), наконец, привносит в описания вселенский размах.

Но только тот действительно спортсмэн —

Кто Разорвал печальной жизни плен:

Он Знает мир, где дышит радость, пенясь...

(Мандельштам. «Спорт»)

Слишком дряхлы струны лир:

Золотой ракеты струны

Укрепил и бросил В мир

Англичанин вечно-юный.

(Мандельштам. «Теннис»)

...Через моря и реки, Просторы, площади, снега,

Расправив пышные доспехи

И накренясь в меридиан,

Несётся шар.

(Заболоцкий. «Футбол»)

И у Мандельштама, и у Заболоцкого сохраняется ещё античное любование спортсменами (“Средь юношей теперь по старине // Цветёт прыжок и выпад дискобола...” — Мандельштам. «Спорт»), но к этому чувству оба добавляют ещё и упоение движением, бешеным темпом игры. Более того, это радостно-восторженное состояние передаётся и героям стихотворений.

Ключевую воду пьёт

Из ковша спортсмэн весёлый...

(Мандельштам. «Теннис»)

Ликует форвард на бегу.

Теперь ему какое дело!

(Заболоцкий. «Футбол»)

При этом в стихотворениях появляется мотив театральности: спорт “ненастоящ”, он похож на всеохватывающее действо — не то на буффонаду, не то на мистерию.

Сам собой летает мяч,

Как волшебная приманка.

...................................

Он Творит игры обряд,

Так легко вооружённый,

Как аттический солдат,

В своего врага влюблённый.

(Мандельштам. «Теннис»)

Как плащ, летит его душа,

Ключица стукается звонко

О перехват его плаща.

Танцует в ухе перепонка,

Танцует в горле виноград...

(Заболоцкий. «Футбол»)

У Мандельштама это ощущение развивается в двоякое понимание спорта: с одной стороны, спорт — это порыв, выход за пределы “печальной жизни” (см. выше), а с другой — действо, которое происходит в угоду публике.

Румяный шкипер бросил мяч тяжёлый,

И черни он понравился вполне.

(«Спорт»)

Эта “чернь”, масса, присутствует как у Мандельштама (во всех названных стихотворениях, кроме «Второго футбола»), так и у Заболоцкого. Это могут быть как зрители («Спорт») или некоторые подразумевающиеся наблюдатели (“аляповатые дачи, где шатается шарманка”, и автомобилисты в мандельштамовском «Теннисе»), так и игроки (которые собрались вместе и слились в единый образ, в отличие от главного героя стихотворения — голкипера в мандельштамовском «Футболе», форварда в «Футболе» Заболоцкого).

Должно быть, так толпа сгрудилась,

Когда мучительно жива,

Не допив кубка, покатилась

К ногам тупая голова.

(Мандельштам)

Свалились в кучу беки,

Опухшие от сквозняка...

(Заболоцкий)

Здесь угадывается романтическое противопоставление героя и толпы, но, впрочем, этот мотив ни в одном из указанных стихотворений не развивается