Образовательное пространство лесного театра

Немолодая актриса удивительно разнообразна и обаятельна. Она одарена способностью разговаривать с залом так, словно обращается персонально к каждому. Она одинаково легко заставляет поверить в то, что сейчас перед нами грозный царь, бывалый моряк, вздорная баба и печальная царица, виртуозно переходит от фарса к лирике, от бурной динамики к задумчивой паузе. И в её исполнении история на немецком языке оказывается понятна даже самым маленьким детям и интересна самым искушённым взрослым. Ута Шульц зажигает маленькие свечки, они трепещут в ответ далёким звёздам, и становится так пронзительно ясно, как нужны друг другу люди! Даже если между ними океан или целая вселенная, даже если они бесконечно непохожи друг на друга, даже если волей или неволей они время от времени теряют человеческое обличие. Соединение героев в конце истории воспринимается так пронзительно, как может быть только в пространстве подлинно эпического произведения, где встреча равна воскрешению.

Спектакль Циннобер-театра, кажется, наиболее полно выразил собою весь фестиваль, пафос которого — возвращение к корням и истокам. Хороводы на берегу Петровского озера, обсуждения спектаклей у костра, ночные стихи и песни на топчанах из соломы — всё это попытка возвращения к театру, где главное — общение человека и человека, человека и природы, человека и Бога, может быть. Это театр, который принципиально отторгает всё лишнее, украшательское, обёрточное. И в этом его огромная ценность.

В третий год фестиваля было особенно много детей! Во время репетиций и мастер-классов в корыте позади сцены плескался сын барабанщика Алексея Иванова — Лев, а его старшая сестрёнка Лили (мама у них англичанка) сосредоточенно скакала через скамеечки зрительного зала. Трёхлетний сын Марии Овчинниковой — Коля — внимательно следил за репетициями спектакля «Зельмира и Смелон, или Взятие Измаила», где его мама играла турчанку Фатиму. Спектакль ставила Ольга Муратова: в этот раз и режиссёр, и художник. Она вовлекла в свою затею множество народу: сотрудников заповедника, и членов местного клуба «Патриот», бывших военных, а ныне сотрудников гимназии им. Пушкина, и друзей-дачников.

Мечта Ольги Муратовой — возрождение усадебного театра в новых условиях. Усадебный театр понимается ею и Петром Быстровым широко: как театральное искусство, вписанное в естественный природный ландшафт; как культурная инициатива образованной части провинциальной России, обращённая к самым широким кругам зрителей; как частное, неформальное дело, позволяющее объединить в своём пространстве плодотворные усилия профессионалов и любителей.

Пару лет назад я спрашивала Иосифа Будылина, как получали образование дети здешних дворян. Он пожал плечами: “Дома. Прасковья Александровна Осипова возила дочерей в Опочку только сдавать переводные экзамены. Но она выписывала все лучшие русские и зарубежные журналы и книги своего времени. Дети читали. А в общем, быт этого дома описан в «Евгении Онегине» — это быт семьи Лариных. «Подблюдны песни, хоровод», танцы и игры в зелёных парковых залах…” А выросли дети из Тригорского имения очень интересными, образованными, в высоком смысле интеллигентными людьми. И невольно начинаешь думать, хотя, может, это и наивно, что русская усадьба и русский усадебный театр, тогда ли, сегодня ли — такая мощная образовательная среда, рядом с которой даже компьютерное пространство проигрывает. Ведь, как ни удивительно, никто из фестивальных детей не бегал в компьютерный клуб, хоть он тут есть. Компьютер интересен им в Пскове, Питере, Москве. А тут — живое общение: с природой и парковой архитектурой, друг с другом, со взрослыми, с поэзией, живописью, музыкой и театром.

На пятом юбилейном фестивале–2009 самыми интересными спектаклями были работы латышей и литовцев. И хотя часть работ шла на чужом языке, смотрели невероятно чутко и принимали горячо. А уж о каких-то межнациональных обидах и речи быть не могло. Малышей в возрасте от трёх до десяти лет набралось на целый первый ряд, то есть человек пятнадцать. В этот раз всё больше отдыхающие с турбазы. В первый вечер мамы думали, что второй раз ребятню на спектакли не затащишь. Не тут-то было. Дети сами тащили мам на фестиваль и смотрели по три спектакля в вечер, возвращаясь домой в полной тьме. Иногда было совершенно непонятно, что они могут тут увидеть или почувствовать.

Латышский режиссёр Айварс Икшелис поставил современную пьесу Агиты Драгуны «Мать». Это монолог молодого человека, который ждёт суда за то, что поднял руку на свою мать. Мистический, жуткий, непреодолимый страх был главным чувством, которое он испытывал всю свою жизнь. В еврейском местечке, где он вырос, культивировалась идея изначальной греховности человека и неизбежности жестокого наказания за каждый проступок. Начётническая религиозность не позволяла развиться любви. И именно любовь оказалось роковым рубежом, изменившим жизнь героя. Любовь пробудила чувство достоинства и толкнула на преступление. Но она же наградила чувством личной ответственности и пониманием свободы выбора. И потому герой не бежит из открытой тюремной клетки и, осудив себя сам, готов к суду людей. Бездны и взлёты человеческой души тут скорее не гоголевские, а античные. А актёрская игра удивительна постоянным напряжением мысли. Саша Примакс заставлял зрителя проделать путь самопознания вместе с героем пьесы. В страшной истории героя каждый взрослый найдёт отражение собственной истории борьбы с детскими страхами и обидами, которые, завладевая человеком, навсегда оставляют его пленником ненависти. Но если они преодолеваются, это позволяет стать взрослым и позволить себе бесстрашно любить. Однако весь спектакль идёт на чужом языке. А огромный текст высвечивается на экране. После спектакля спрашиваю шестилетнего Артёма из Мурманска: “Ты скучал?” “Нет, — изумлённо отвечает мой юный друг, — мне здесь всё интересно и всё нравится. Я бы вообще отсюда не уходил”.

Литовцы сыграли два спектакля: «Дьявольски одинок» по стихотворениям Паулюса Ширвиса на литовском языке и «Ведьму» Антона Чехова на русском. Режиссёр — и исполнитель главных ролей в обоих спектаклях — Йонас Бузиляускас. Этот немолодой, мешковатый, невысокий, человек заворожил зрителя. Трагический актёр — огромная редкость для нашего времени. Йонас Бузиляускас — настоящий трагический актёр. Он чужд нажиму и актёрской истерике, он сдержан, почти холоден. А зритель, который смотрит на его игру, преисполняется глубочайшим сочувствием к героям, хотя они далеки от представления об идеале. Они мелки, слабы, озлоблены, но “дьявольски одиноки”, в них живёт огромная мощь нереализованного, такого, чему уже никогда не дано будет состояться. Героев Ширвиса и Чехова Йонас Бузиляускас играет так, как можно, наверное, сыграть Акакия Акакиевича из второй части «Шинели».

В разговорах с неопытной театральной публикой обнаружился удивительный факт: все понимают и чувствуют всё. Люди, впервые попавшие на спектакль, легко схватывают изощрённую эстетику театра абсурда, поэтического театра, интеллектуальную драму. У кочегара Геннадия Андреева, впервые попавшего на спектакль, есть своё объяснение этому феномену: “Кажется, если бы актёры были далеко, кругом слишком много народу, свет, бархат и всё такое, не было бы так интересно, что на сцене, я бы не принимал всё так близко к сердцу. Когда смотришь спектакль на экране, всё кажется гладким, не очень задевает, а тут тебя как будто втягивает внутрь”. Словом — живой обмен энергией актёра и зрителя здесь очень ощутим и помогает преодолеть языковые барьеры самого разного уровня.

Спектакли, побывавшие на фестивалях в Михайловском, могли бы достойно представляться и представляются на самых почётных площадках. И тем не менее профессиональные актёры едут сюда, на Кордон-2, где нужно жить в палатках, готовить себе еду на костре, где не платят ни за спектакли, ни за мастер-классы, не дают грамот и ценных призов. У фестиваля ведь нет финансирования. Почему они едут? Потому, что для них это тоже — живое образовательное пространство.

Наверное, общая игра, в которую втягивает созданное Петром Быстровым место, — главный фактор возникновения полифонического образовательного пространства Кордона. Здесь все играют в свои образовательные игры, и всё по-честному. Здесь нет взрослых, которые всё знают, всё умеют и которым скучно играть и учиться. На мастер-классах все учатся друг у друга. Но не только. Учатся постоянно: топить русскую баню и быстро разжигать костёр, кашеварить на целую орду, понимать чужую речь, создавать театральные декорации из сена и театральный свет из лучин… Учатся ходить бесшумно по скрипучим доскам, доверять окружающему сумраку ночи и случайному попутчику на лесной дороге, быть чуткими читателями, зрителями, слушателями. Тут, как в старинной считалочке, на одном крыльце “царь, царевич, король, королевич, сапожник, портной”, и каждый учится чему-то своему, что ему важно и надобно. А места и дела всем хватает.

То, что делает на своём Кордоне Пётр Быстров, иногда кажется почти невероятным. Но с другой стороны — то, что он делает, может повторить всякий влюблённый в свою землю человек, у которого есть такие же влюблённые в неё друзья. И что может быть естественнее и действеннее для провинции? Там, где кругом — живая, незатоптанная природа, должны возродиться естественные, природные формы культуры. Нельзя и не нужно восстанавливать с музейной точностью былые игрища или представления «Царя Максимилиана» — будет ложь. Но поиграть в старые игры, оставаясь собою, поставить старинные пьесы так, чтобы их язык стал актуален сегодня, найти новые театральные формы, органично вписывающиеся в природу, — разве это не самое естественное желание? А делать это сообща, всей семьёй, большими и маленькими, всем миром — разве это так странно? Нет. Это естественно, как собирать грибы, плавать, возиться в саду. И если делать всё это сообща, сколько всего узнаётся о родной земле, о чужих землях, о своём языке и чужих языках, о себе самом и других людях. Это заманчиво, разве не так?

Фотографии автора.

Александра Никитина,

Кандидат искусствоведения, доцент кафедры эстетического образования и культурологии МИОО