В гостях у “старшего брата”

Несмотря на то, что до конца 1920-х из постоктябрьской России не прекращался поток беженцев, что было само по себе негативной информацией о Cтране Советов, надежды многих представителей западной интеллигенции на обновление и усовершенствование мира были связаны с загадочным и далёким СССР. Знакомая и привычная европейская держава, называвшаяся Российской империей, исчезла, как исчезла и российско-германская граница с её основным форпостом — станцией Вержлобово. Польша, Литва, Латвия, Эстония, Финляндия — новые государства, возникшие на европейской карте, закрыли от Запада страну, с момента своего возникновения ставшую мифом. Но многим “властителям умов” казалось: на фоне общего европейского кризиса лишь доносящийся из Москвы уверенный голос Сталина реален и несёт людям веру в завтрашний день...

Луи Арагон, Анри Барбюс, Теодор , Андре Жид, Синклер Льюис, Андре Мальро, Ромен Роллан, Эптон Синклер, Герберт Уэллс, Лион Фейхтвангер, Анатоль Франс, Стефан Цвейг, Бернард Шоу — все они были воодушевлены масштабом происходящего в России.

Летом 1927 года, вскоре после того, как Великобритания разорвала дипломатические отношения с СССР (май; советско-британские отношения были неустойчивы вплоть до 1929 года) и возникла реальная угроза разрыва отношений с Францией (высшая точка кризиса — сентябрь), в редакции французских и русских эмигрантских газет поступило послание «Писателям мира» от некоей “группы русских писателей”: “Чем объяснить, что вы, прозорливцы, проникающие в глубины души человеческой, в душу эпох и народов, проходите мимо нас, русских, обречённых грызть цепи страшной тюрьмы, воздвигнутой слову? Почему вы, воспитанные на творениях также и наших гениев слова, молчите, когда в великой стране идет удушение великой литературы?.. Мы знаем: кроме сочувствия, кроме морального осуждения жесточайшей из деспотий вы ничем не можете помочь ни нам, ни нашему народу. Большего, однако, мы и не ждём… С энергией, всюду, всегда срывайте перед общественным сознанием мира искусную лицемерную маску с того страшного лика, который являет коммунистическая власть в России. Мы сами бессильны сделать это… Многие из нас уже не в состоянии передать пережитый страшный опыт потомкам. Передайте его, изучите, опишите вы, свободные… Сделайте это — нам легче будет умирать. Как из тюремного подполья, отправляем мы это письмо… С великим риском мы пишем его, с риском для жизни его переправят за границу. Не знаем, достигнет ли оно страниц свободной печати. Но если достигнет, заклинаем вас: вслушайтесь, вчитайтесь, вдумайтесь. Норма поведения нашего великого покойника — Л. H. Толстого, — крикнувшего в своё время на весь мир — «не могу молчать», станет тогда и вашей нормой”.

«Правда» назвала письмо фальшивкой. Эмигранты Иван Бунин и Константин Бальмонт, объединявшиеся в очень редких случаях, написали протест против “коммунистической лжи”, но крупные западные газеты не опубликовали его. А Ромен Роллан (он посетил СССР в июне 1935 года) призвал к объективности тех, для кого “гудит набат прошедшего прошлого”: “О, люди прозорливые, почему вы ищете себе союзников среди ужасных реакционеров Запада, среди буржуазии и империалистов? О, новобранцы разочарований!.. Высокие умы ездят в Россию и видят, что делается там: учёные лихорадочно работают на вашей родине, там больше писателей и читателей, чем у нас… Человечество идет вперёд — по вам, по мне…”

Тем не менее объективность в оценках давалась нелегко даже высоким умам. И свидетельство этому — визиты в СССР конца 1920-х — начала 30-х гг. трёх авторитетных европейских писателей.

Друг парадоксов

21 июля 1931 года в Москву в сопровождении друзей — лейбориста лорда Лотиена, консерватора лорда Астора и его жены, известной общественной деятельницы леди Астор — прибыл Нобелевский лауреат (премия 1925 года) Бернард Шоу. Великий английский драматург с юных лет интересовался политикой. В литературе он утверждал тип пьесы-дискуссии, где само столкновение полярных мнений и враждебных идеологий обнажало острейшие проблемы общественной и личной нравственности.

Писатель был одним из лидеров «Фабианского общества», исповедовавшего идеи социализма. Фабианцы считали социализм неизбежным результатом экономического развития любого общества, но для себя выбирали эволюционный путь, отрицая революцию и социальные катаклизмы. В то же время сразу после Октябрьской революции Шоу активно присоединился к движению «Руки прочь от России!», защищая право страны на социальный эксперимент. В 1921 году в статье «Ужасы Советской России» Шоу дал следующую оценку Ленину: “В данный момент есть один только интересный в самом деле государственный деятель Европы. Имя его — Ленин. По мнению Ленина, социализм не вводится большинством народа путём голосования, а, наоборот, осуществляется энергичным меньшинством, имеющим убеждения. Нет никакого смысла ждать, пока большинство народа, очень мало понимающее в политике и не интересующееся ею, не проголосует вопроса, тем более что вся пресса дурачит его, надувая ему в уши всякие нелепости. Мы, социалисты, завоевав немного удобств и комфорта, готовы ждать, но люди, желающие в самом деле что-нибудь сделать, как Ленин, не ждут”.

Через десять лет, 8 мая 1931 года, Шоу присутствовал на завтраке, устроенном Лондонским отделением профсоюза журналистов. В застольной речи он сублимировал свою позицию в отношении русской революции: “Печать всё ещё не признала, что русская революция имела место. Я сам был уже взрослым человеком в 1878 году, во время Большой французской выставки, когда лорд Сельсбери, министр иностранных дел Англии, который был хотя и дипломатом и аристократом, но исключительно умным человеком, отказался от участия в этой выставке по той причине, что Франция — республика. Лорд Сельсбери был уверен, что Бурбоны или, по крайней мере, Бонапарты вернутся и что старый режим будет восстановлен. Он отстал от эпохи почти на сто лет... Так и журналисты не поняли, что Советская Россия будет существовать, и в результате этого они прозевали прекраснейший коммерческий шанс, такой шанс, какой никто из них не мог надеяться видеть в течение всей своей жизни: возможность участвовать в строительстве этой республики. Благодаря нашему отношению к России мы не только потеряли громадный коммерческий шанс, но мы также отказались от политической дружбы, которая могла быть очень ценной для нас. Наши политические союзы в будущем будут союзами не с Плантагенетами или с Бурбонами, с Валуа или с Роман (бессмертное произведение)овыми. Они будут союзами с современными республиками”. Готовясь к поездке в Москву, Шоу восклицал: “Я не хочу умереть, не увидев СССР”.

На Белорусско-Балтийском вокзале гостей встречали нарком просвещения Анатолий Луначарский, знаменитый журналист Михаил Кольцов, генеральный секретарь Международного объединения революционных писателей Бела Иллеш и Карл Радек, оппонент Бернарда Шоу в заочной дискуссии о социализме (материалы её печатались в «Известиях ЦИК»). В Советском Союзе великого драматурга и его спутников ждал тёплый приём и насыщенная культурная программа. Кремль, Мавзолей Ленина, Парк культуры и отдыха, автомобильная поездка по городу, нашумевшая в мире таировская постановка «Оперы нищих» Бертольта Брехта в Камерном театре, “производственная экскурсия” (посещение электрозавода, где писатель беседовал с рабочими и отдельно — с литкружковцами), встречи в ОГИЗ, отдых в Узком, визиты к М. Горькому и Н. Крупской и, наконец, широкомасштабное празднование 75-летия Бернарда Шоу в Колонном зале — это Москва. Эрмитаж, Русский музей, автомобильная экскурсия по городу, встречи с писателями (в том числе — в гостинице «Европейская»), посещение пионерского лагеря в Детском Селе, знакомство с лучшими работами советского кино и съёмки в звуковом документальном фильме на фабрике Союзкино (где Шоу произнёс речь о Ленине) — это Ленинград.

Во время пышного чествования в Колонном зале Шоу сказал: “Я хочу, чтобы прежде чем я покину Москву, Сталин... стал для меня живым человеком, а не остался просто именем”. Желание юбиляра осуществилось — личная встреча с советским лидером состоялась вечером 29 июля. В беседе, длившейся почти три часа, также принимали участие лорд и леди Астор, лорд Лотиен и нарком иностранных дел СССР Максим Литвинов. В ночь на 31 июля английские гости отправились домой. “Я уезжаю из государства надежды и возвращаюсь в наши западные страны — страны отчаяния”; “Для меня, старого человека, составляет глубокое утешение, сходя в могилу, знать, что мировая цивилизация будет спасена... Здесь, в России, я убедился, что новая коммунистическая система способна вывести человечество из современного кризиса и спасти его от полной анархии и гибели” — так прощался с СССР английский драматург.

Как только путешественники пересекли границу, они стали объектом пристального внимания журналистов. Первое интервью Шоу дал в Берлине. В нём он заявил: “Сталин — очень приятный человек и действительно руководитель рабочего класса”, “Сталин — гигант, а все западные деятели — пигмеи”.

В Лондоне драматург-парадоксалист прочёл полуторачасовой доклад на тему поездки (6 августа). Вот ряд выдержек из него: “В России нет парламента или другой ерунды в этом роде. Русские не так глупы, как мы; им было бы даже трудно представить, что могут быть дураки, подобные нам. Разумеется, и государственные люди советской России имеют не только огромное моральное превосходство над нашими, но и значительное умственное превосходство”; “Леди Астор говорила Сталину о необходимости религии, но ведь Россия — страна глубоко религиозная. Третий Интернационал — самая настоящая Церковь, поэтому она не терпит рядом с собой никакого другого религиозного учения”; “Пенитенциарная система в России и суровая, и вместе с тем чрезвычайно гуманная. Можете очень дёшево убить человека: отделаетесь четырьмя годами тюрьмы. Но за политическое преступление вас казнят. Против этого так называемого террора возражают только наиболее глупые люди из несчастных остатков интеллигенции”; “В беседе со мной Сталин интересовался возможностью империалистической войны против советской России. Я ему ответил словами Кромвеля: «Надейтесь, дети, на Бога, но держите порох сухим». Сталин сказал на это, что он именно так и поступает...”

Отвечая на вопрос, верны ли слухи по поводу голода, сопутствовавшего коллективизации, Шоу остался верен себе: “Помилуйте, когда я приехал в Советский Союз, я съел самый сытный обед в моей жизни!”

В 1932 году Шоу начал писать книгу о своей поездке в СССР, но рукопись осталась незаконченной.

Опалённый «Огнём»

Не менее символичным, чем описанный визит английского гостя, был приезд в СССР гостя французского — Анри Барбюса. Широкая известность пришла к этому писателю в 1916 году с выходом антивоенного романа «Огонь: дневник взвода», основанного на личных впечатлениях (выпускник Сорбонны и доктор философии лейтенант Барбюс сражался на полях Первой мировой) и удостоенного Гонкуровской премии — высшей литературной награды Франции.

Октябрьскую революцию Барбюс воспринял как событие всемирно-исторического значения, как “свет из бездны” (так называлась его брошюра 1920 года), как начало построения “нового мира”, антиномичного “аду” буржуазной действительности, и увидел в ней спасение от капиталистического милитаризма. В 1920 году он организовал международное антимилитаристское объединение деятелей культуры «Кларте» («Ясность»); в его составе были Г. Уэллс, А. Франс, Б. Шоу, Э. Синклер, Р. Тагор, М. Горький и другие. С 1923 года Барбюс — член коммунистической партии Франции. С 1925 года он принимал участие в работе Международного бюро революционной литературы, которое возглавлял А. Луначарский.

54-летний Барбюс прибыл в Москву 11 сентября 1927 года. Французские и советские газеты печатали регулярные краткие информационные сообщения на темы этой поездки. Русское зарубежье (прежде всего — обосновавшееся во Франции) восприняло визит болезненно: газеты пестрели памфлетами. Зарубежье возмущало, что в отличие от ряда западных журналистов, посетивших СССР и по возвращении описавших в эмигрантских изданиях общую бедность, репрессии, разгром Церкви в России, такой крупный и влиятельный литератор, как Барбюс, не заострил на этом внимания. Яростное негодование среди эмигрантов вызвала фотография Барбюса с российской короной в руках. Иван Шмелёв, сын которого был расстрелян как участник белого движения, в памфлете «Анри Барбюс и российская корона» (газета «Возрождение») сравнил визитёра с галкой, которая “на кресты марает”: “Восхотел, чтобы сняли его на фотографии... с российской царской короной в руках... За нею — века славы, века страданий и подвигов. За ней — весь русский народ, великое племя, история великих достижений, великих мук... За нею — Великая Россия. Теперь всё это держит в руках Анри Барбюс. А что... за Анри Барбюсом?.. Неопределённая блаженная улыбка на определённо невыразительном лице, немножко сладком, чуть-чуть оторопелом: корону России держит!”

Критик Августа Даманская в заметке «В гостях у Анри Барбюса» (газета «Последние новости») описала своё посещение “розовой обители писателя-коммуниста” — виллы «Вижилия», парящей “над десятками, сотнями вилл” в престижном районе недалеко от Канн. “За какой-нибудь десяток лет, уплывших с тех пор, как никому не известный раньше Анри Барбюс выпустил свою прекрасную, страстную книжку «Пламя», написал он около десяти томов, о которых благожелательные французские критики, восторженно приветствовавшие «Пламя», деликатно умалчивают, книги, не имеющие во Франции читателей и за пределами Франции, даже в современной России, пока не переведённые”. Русскую эмигрантку, пытавшуюся обсудить с Барбюсом в преддверии его поездки в СССР известия о разворачивающихся в советской России репрессиях, поразили “узкие, однобокие, штампованные какие-то суждения отрезанного от мира, замурованного в своей келье человека: келья или великолепная розовая вилла — суть одна”. Через десять лет, в 1937 году, в книге «От революции к тоталитаризму. Мемуары революционера» эмигрант-троцкист, писатель Виктор Серж, один из сотрудников-основателей газеты «Монд», изложит свои суждения по поводу визита Барбюса в Москву, во многом обобщающие представления эмиграции об этом писателе: “Барбюс как раз писал мистические книги «Иисус», «Иисусовы Иуды» и был приглашён в Москву другими иудами. Я восхищался «Огнём», лиризм некоторых страниц «Иисуса» был высшей пробы. Я нашёл Барбюса, с которым до того переписывался, в гостинице «Метрополь», под охраной секретаря-переводчика (ГПУ), ему помогала очень хорошенькая куколка-секретарша... Я пришёл из перенаселённых комнат предместий, где каждую ночь исчезали товарищи, где глаза жён были красны и омрачены тоской, и я не был расположен к снисходительности по отношению к великим заграничным умам, официально гастролирующим у нас; кроме того, мне было известно, что из гостиницы кого-то выгнали, чтобы поселить там популярного писателя... У Барбюса было большое худое и гибкое тело, увенчанное маленькой головой, восковой, морщинистой, с тонкими губами страдальца. В первые же минуты я увидел его без прикрас, стремящимся ни во что не вмешиваться, не видеть того, что заставило бы вмешаться вопреки себе, старавшимся завуалировать мысль, в которой не мог сознаться, уходя от прямых вопросов, выворачиваясь всеми способами. Туманный взор, тонкие руки выписывают кривые вокруг неясных слов — «размах», «глубина», «экзальтация»”.

Надо сказать, что поездка Барбюса (литературного редактора «Юманите») в СССР обеспечила французским коммунистам дополнительную финансовую помощь в издательской деятельности: в результате появилась газета «Монд» (1928).

Убеждённый коммунист, Барбюс стал частым и желанным гостем в СССР. По материалам поездок он выпустил книги «Вот такой стала Грузия» (1929) и «Россия» (1930). К тому времени волна показательного интереса к писателю со стороны кремлёвских властей несколько сгладилась: в 1930 году, участвуя в работе конференции пролетарских писателей в Харькове, он даже был подвергнут критике “за поддержку буржуазной литературы”. Однако всё это не отразилось на сотрудничестве Барбюса с Коминтерном и контактах с Горьким. В 1932 году по инициативе Барбюса, Горького и Роллана в Амстердаме прошёл Международный антивоенный конгресс. В 1933 году Барбюс был выбран иностранным почётным членом АН СССР.

В 1932 году Барбюс начал работу над беллетризированной биографией Сталина. Вождь трижды встречался с писателем в 1932–1934 годах и подолгу беседовал с ним. При этом французский романист имел доступ в архивы ЦК ВКП(б).

Книга Барбюса «Сталин: новый мир, увиденный через человека» появилась в Париже в феврале 1935 года. На русском она вышла в конце того же года под названием «Сталин. Человек, через которого раскрывается новый мир». Примечательно, что смена акцентов в заглавии совпала с литературной дискуссией о роли личности в истории и об историческом романе (центр дискуссии — журнал «Литературный критик»).

При всей слабости и апологетичности книга Барбюса содержит принципиальные идеологические находки. По сути, французский романист стал автором ряда слоганов, ставших на долгие годы козырями советской пропаганды: “Сталин — это Ленин сегодня”; “Это — железный человек. Фамилия даёт нам его образ: Сталин — сталь”; это человек “с головой учёного, с лицом рабочего, в одежде простого солдата”.

Кроме того, Анри Барбюс ввёл в мировую политическую мифологию образы “отца народов” и “старшего брата”. Речь идёт о Ленине: “Тот, кто лежит в мавзолее посреди пустынной ночной площади... бодрствует надо всеми... Он — отец и старший брат, действительно склонявшийся надо всеми”. Но поскольку “Сталин — это Ленин сегодня”, оба определения автоматически наследуются.

Как философ, Барбюс видел в коммунизме новую религию, возникающую из христианства (в книгах «Иуды Иисуса» и «Иисус» писатель интерпретировал Христа как “непопулярного маленького иудейского пророка”, “первого революционера”). Именно поэтому он сознательно стремился к библейской простоте речевых формул и активно использовал существовавшую символику Ветхого и Нового Заветов: “старший брат” — первый богоборец Каин и одновременно новый мессия, “отец” — над всеми стоящий и неусыпно следящий за каждым (в романе Дж. Оруэлла «1984» это трансформируется в образ Большого Брата).

Барбюс неожиданно умер при неизвестных обстоятельствах в кремлёвской больнице Москвы 30 августа 1935 года, похоронен в Париже. В день похорон, 3 сентября, газеты «Юманите» и «Правда» опубликовали письмо Сталина: “Скорблю вместе с вами по случаю кончины нашего друга, друга рабочего класса Франции, достойного сына французского народа, друга трудящихся всех стран, глашатая единого фронта трудящихся против империалистической войны и фашизма — товарища Анри Барбюса”. Осенью 1936 года из Екатеринбурга в Париж была доставлена и установлена на могиле писателя стела. Уникальность её в том, что она является третьим в мире по величине изделием из уральского орлеца (вслед за овальной чашей из Углового зала Эрмитажа и саркофагом на месте захоронения императрицы Марии Александровны, матери Николая II). Текст на камне фактически дублирует сталинское соболезнование.

Очарованный странник

В июле 1934 года в СССР приехал знаменитый романист и президент международного Пен-клуба Герберт Джордж Уэллс. Английский романист был необычайно популярен в нашей стране ещё на рубеже веков (а с 1901 года в Петербурге начало издаваться и успешно расходиться по России первое в мире собрание сочинений Уэллса), и слава его среди советских читателей с течением лет не ослабевала (в 1929–1931 годах вышло очередное собрание, включившее новейшие произведения писателя). Как истинный фантаст, Уэллс прибыл в СССР на самом быстром и новом виде транспорта — самолёте. Во время торжественной встречи в аэропорту Внуково к автору «Машины времени» и «Человека-невидимки» обратились представители Союзкинохроники с просьбой произнести несколько фраз для звукового кино. Писатель заявил: “Ленин во время нашей встречи в 1920 году сказал мне: «Приезжайте через десять лет и тогда посмотрите нашу страну». Прошло четырнадцать лет, но я всё-таки приехал”.

Первое личное знакомство Уэллса с Россией — тогда еще царской — состоялось в Петербурге в 1914 году. По впечатлениям от поездки 1920 года он написал книгу «Россия во мгле», центром которой стала его беседа с “кремлёвским мечтателем” Лениным. Для Запада «Россия во мгле» (в ней Уэллс с большим сочувствием говорил о новой стране, хотя и не верил в способность советской России восстановить и развить народное хозяйство без помощи Запада) стала одним из серьёзных источников информации о Стране Советов и коммунистической партии. Русское зарубежье сочло её легковесной. Вот, например, саркастический отклик Ивана Бунина: “Помилуйте, чего только не врали ему о Совдепии, а вот он поехал — и ничего себе, свободно разгуливал, за пятнадцать дней увидел в стране, занимающей шестую часть земного шара, почти всё...”

23 июля 1934 года Уэллса принял Сталин. Беседа английского писателя с новым советским вождём была такой же продолжительной, как и с Лениным. В разговоре со Сталиным Уэллс прямо заявил: “Я хотел бы подчеркнуть, что за последнее время в англосаксонских странах произошёл по отношению к СССР серьёзный перелом в общественном мнении. Причиной этому является в первую очередь позиция Японии и события в Германии. Но есть и другие причины, не вытекающие из одной только международной политики. Есть причина более глубокая: осознание широкими кругами того факта, что система, покоящаяся на частной наживе, рушится. И в этих условиях, мне кажется, надо не выпячивать антагонизм между двумя мирами, а стремиться сочетать все конструктивные движения, все конструктивные силы в максимально возможной степени...” И дальше: “В настоящее время во всём мире имеются только две личности, к мнению, к каждому слову которых прислушиваются миллионы: вы и Рузвельт. Другие могут проповедовать сколько угодно, их не станут ни печатать, ни слушать...”

Через несколько месяцев после встречи в Кремле и в преддверии своего 70-летнего юбилея Уэллс издал книгу «Опыт автобиографии» (Нью-Йорк, 1934). Большую часть книги он отвёл своему детству, юности, первым шагам в литературе — фактам, сформировавшим его как личность и как писателя. А последние страницы этого объёмного труда содержат впечатления от встречи со Сталиным. “Я сознаюсь, — писал Уэллс, — что подходил к Сталину с некоторым подозрением и предубеждением. В моём сознании был создан образ очень осторожного, сосредоточенного в себе фанатика, деспота, завистливого, подозрительного монополизатора власти. Я склонялся разделить точку зрения Троцкого против Сталина. Я ожидал встретить безжалостного, жестокого доктринёра — насколько это возможно — и самодовольного грузина-горца, чей дух никогда полностью не вырывался из родных горных долин”. И далее идут личные и, как представляется Уэллсу, вполне достоверные впечатления: “Его нелегко описать, и многие описания преувеличивают его мрачность и спокойствие. Его недостаточная общительность и бесхитростность делают его непонятным для наиболее здравых, но лишённых остроумия людей, отчего он стал предметом самых странных выдумок и скандальных сплетен. Его… личная жизнь охраняется гораздо больше, чем его огромной важности государственная деятельность... Все... смутные слухи, все подозрения насчёт тайных эмоциональных излишеств для меня перестали существовать навсегда после того, как я поговорил с ним несколько минут. Я никогда не встречал человека более искреннего, порядочного и честного; в нём нет ничего тёмного и зловещего, и именно этими его качествами следует объяснять его огромную власть в России. Я думал раньше, прежде чем встретиться с ним, может быть, о нём думали плохо потому, что люди боялись его. Но я установил, что, наоборот, никто его не боится и все верят в него. Русские — это народ целиком ребячливый, инфантильный, но хитрый; у русских мог быть оправданный страх перед коварством как в них самих, так и в других. Сталин — совершенно лишённый хитрости и коварства грузин. Его искренняя ортодоксальность — гарантия безопасности его соратников. Зачарованные Лениным, они боялись вначале отступлений от его магического направления”.

Уже первые фразы советского вождя (стенограмма беседы была опубликована в № 17 журнала «Большевик» за 1934 год) полностью расположили английского романиста.

“Уэллс: Я Вам очень благодарен, мистер Сталин, за то, что Вы согласились меня принять. Я недавно был в Соединённых Штатах, имел продолжительную беседу с президентом Рузвельтом и пытался выяснить, в чём заключаются его руководящие идеи. Теперь я приехал к Вам, чтобы расспросить Вас, что Вы делаете, чтобы изменить мир...

Сталин: Не так уж много...

Уэллс: Я иногда брожу по белу свету и как простой человек смотрю, что делается вокруг меня.

Сталин: Крупные деятели, вроде Вас, не являются «простыми людьми»...”

В беседе со Сталиным Уэллс сравнил генеральные линии лидеров двух стран: “Вы и Рузвельт отправляетесь от двух разных исходных точек. Но не имеется ли идейной связи, идейного родства между Вашингтоном и Москвой? Мне, например, бросилось в глаза в Вашингтоне то же, что происходит здесь: расширение управленческого аппарата, создание ряда новых государственных регулирующих органов, организация всё объемлющей общественной службы. Так же, как и в вашей стране, им не хватает умения руководить”. Более того, Уэллс предположил, что Рузвельт начал строить в США новый социализм: “Если страна в целом приемлет принцип планового хозяйства, если правительство понемногу, шаг за шагом, начинает последовательно проводить этот принцип, то, в конечном счёте, будет уничтожена финансовая олигархия и водворится социализм в том смысле, в каком его понимают в англосаксонском мире. Рузвельтовские лозунги «нового порядка» имеют колоссальный эффект и, по-моему, являются социалистическими лозунгами”. Однако Сталин, подчеркнув “выдающиеся личные качества Рузвельта — его инициативу, мужество, решительность”, отозвался о нём как о “великом рулевом”, который спасает капиталистическое общество, а не строит социализм: “Как только Рузвельт или какой-либо другой капитан современного буржуазного мира захочет предпринять что-нибудь серьёзное против основ капитализма, он неизбежно потерпит полную неудачу”.

В завершение разговора Сталин спросил Уэллса, не собирается ли он побывать на первом съезде Союза советских писателей (открытие съезда состоялось 18 августа 1934 года). Уэллс сообщил, что может остаться в СССР только на неделю: “Я приехал, чтобы встретиться с Вами, и я глубоко удовлетворён нашей беседой. Но я собираюсь говорить с теми советскими писателями, с которыми я смогу встретиться, о возможности их вступления в Пен-клуб. Это — международная организация писателей, основанная Голсуорси, после смерти которого я стал председателем. Организация эта ещё слабая, но всё же имеет секции во многих странах, и, что ещё важнее, выступления её членов широко освещаются в печати. Эта организация настаивает на праве свободного выражения всех мнений, включая оппозиционные. Я рассчитываю поговорить на эту тему с Максимом Горьким. Однако я не знаю, может ли здесь быть представлена такая широкая свобода”. Сталин в ответ сказал: “Это называется у нас, у большевиков, «самокритикой». Она широко применяется в СССР. Если у Вас имеются какие-либо пожелания, я Вам охотно помогу...” Россия вступила в Пен-клуб в 1989 году, а характер большевистской самокритики был продемонстрирован миру много раньше: в процессах над оппозицией в 1936–38 годах.

Что ещё почитать

Два взгляда из-за рубежа: Жид Андре. Возвращение из СССР. Фейхтвангер Лион. Москва, 1937. Пер. с франц., пер. с немец. М.: Политиздат, 1990.

Авторы этих произведений фактически полемизируют друг с другом, свидетельствуя о своих впечатлениях от поездки в СССР. В предисловии «Анатомия таких разных убеждений» журналист А. Плутник пишет об истории создания книг А. Жида и Л. Фейхтвангера. Послесловие «Гости Сталина» Н. Эйдельмана — одна из последних статей популярного исследователя истории общества.

Медведев Рой. Писатели Европы на приёме у Сталина // Московские новости. 2002. № 28.

Герои статьи — Б. Шоу, Г. Уэллс, А. Барбюс, Р. Роллан и Л. Фейхтвангер. Особое внимание автор уделяет периоду второй половины 1930-х годов.