Как говорить со школьниками о филологии

На первых уроках в новом классе (особенно старшем) бывает необходимо договориться со школьниками о “правилах игры”. Вопрос о том, “чем мы тут будем заниматься”, оказывается для старшеклассников не праздным и тем более не только провокационным, как считают некоторые учителя. Детям действительно требуется объяснить, в чём задачи нашего разговора о литературе, что такое филология и каково её место на уроке, причём сделать это ясно и точно, не подменяя понятия. Московский учитель О. Смирнова предлагает нам свой вариант такого объяснения.

В некоторых классах, с которыми я начинаю систематический историко-литературный курс, особенно если эти классы специализируются по физике или математике, мне приходится регулярно выслушивать вопросы: “Разве тут у вас наука? И откуда мы можем знать, что хотел сказать писатель? А если мы неправильно читаем? И как всё это проверить?” Поневоле приходится начинать разговор о принципах чтения текста. Главные тезисы здесь такие:

любой художественный текст понять можно в той же примерно степени, в какой один человек вообще способен понять другого — то есть в какой-то степени;

непонимание среди людей есть зло великое и источник многих горестей, так что научиться пониманию очень полезно всем, хотя бы ради того, чтобы избежать неправильных выводов, обид и недоразумений;

книга — это письмо, обращённое к каждому читателю; в нём говорится о том, что важно высказать писателю, но в то же время важно узнать и читателю;

за долгие века общения с художественными текстами выработаны некоторые приёмы, которые помогают их адекватному восприятию; приёмы эти вспомогательные, конечно, но их надо знать;

если сравнить текст с белым лучом проектора, на который наложены несколько “светофильтров”, наша работа начинается с того, чтобы трезво “вычислить” эти фильтры.

— Часть из этих фильтров относится к контексту (всему, что окружает текст); вне контекста понять текст адекватно вообще нельзя;

— контекстов, которые мы в обязательном порядке изучаем, как правило, три:

А) контекст исторический (почти всё нужно соотносить с главными событиями того времени, когда жил и работал писатель — важно, например, знать, мирное было время или военное);

б) контекст культуры того времени (грубо говоря — что было в моде или, может быть, о чём спорили, какие вкусы уходили и какие только появлялись — как водится, со скандалами);

в) контекст авторской биографии (что важно не всегда, но часто; пример недавний — Пушкин, рази­тельно менявшийся в течение жизни).

(Ехидное замечание: проверить знание контекста гораздо проще, чем понимание текста, поэтому сторонники компьютерных проверок очень любят именно эту часть нашего курса.)

— Другой фильтр — личность автора в широком смысле слова: и опыт его жизненный, и строй души (в каком свете он всё обычно видит: в мрачном, как Лермонтов, или в розовом), круг интересов и проб­лем, которые его задевали (они же — круг проблем, о которых он, собственно, и писал).

— Наконец, есть фильтр, который каждый должен “отследить” сам: фильтр личного восприятия. Рассказываю немного о рецептивной эстетике, которая исходит из того, что существует столько, например, «Метелей», сколько раз читали эту повесть. У каждого своя «Метель» — до какой-то степени. С этим фильтром работать очень интересно. Собственно, это целое искусство — использовать своё субъективное восприятие как инструмент для настоящего понимания. С одной стороны, автор и хотел ведь поговорить “по-человечески”, то есть с живыми и неповторимыми людьми, обращался к их опыту, их чувствам, и в каждом тексте для читателя оставлены некоторые “лакуны” (пустоты), которые можно и нужно заполнить своим личным опытом (пример — «Евгений Онегин», где пустоты специально выделены многоточиями и оговорены: сами, мол, знаете, как оно бывает). Если эта тема заинтересовала класс, то можно бросить и предположение, что самые “великие” книги — те, что живут веками, — гениальны именно этими лакунами, которые читатели веками же могут с успехом заполнять своим душевным опытом (то есть книги, в которых что-то общечеловеческое отражено не только в словах, но и в очень точных умолчаниях). И наоборот: книги чересчур “современные” часто быстро умирают как раз потому, что в них слишком мало интересного за пределами узенького пятачка “здесь и сейчас”.

Если не умеешь заполнять лакуны собой, книга может остаться непонятной (обычно рассказываю с иронией, что в детстве, например, все фильмы “про любовь” кажутся очень скучными). Но есть другая опасность — можно так увлечься своим, что уже не обращать внимания на “собеседника”. Это называется “вчитывание”: в текст “вчитывается” то, чего автор в него ну никак не мог вложить. Ни сном ни духом. Пример — знаменитое “октябрь уж наступил” как доказательство пушкинской революционности. И знание контекстов очень помогает держать себя в руках. На эту тему ещё немножко говорю про современное искусство, которое насквозь пропитано цитатами, — и если ты “не в теме”, то никто и ничего тебе и объяснять не станет. И что “элита” — это те, кто как раз в теме. И что над людьми, которые не понимают скрытых цитат-реминисценций, очень удобно издеваться. Примеры беру модные какие-нибудь...

Если класс, в котором происходит разговор, более или менее вменяемый и с гуманитарными наклонностями, можно говорить о том, что такое филология, отталкиваясь от статьи Аверинцева (в ЛЭС) «Филология»:

“Филология вряд ли станет когда-нибудь «точной» наукой. Филолог, разумеется, не имеет права на культивирование субъективности: но он не может и оградить себя заранее от риска субъективности надёжной стеной точных методов. Строгость и «точность» Ф. состоит в постоянном нравственно-интеллектуальном усилии, преодолевающем произвол и высвобождающем возможности человеческого понимания. Как служба понимания Ф. помогает выполнению одной из главных человеческих задач — понять другого человека (и другую культуру, другую эпоху), не превращая его ни в исчислимую вещь, ни в отражение собственных эмоций”.

Очень люблю замечание С. С. Аверинцева насчёт “хронологического провинциализма” и временами развиваю эту мысль: понимающий только своё, узкое времечко — безнадёжный провинциал. Есть в той же статье интересное соображение о границах филологии:

“…Внутренняя структура Ф. двуполярна. На одном «полюсе» — скромнейшая служба «при тексте» (всякого рода комментирование. — О. С.), на другой — универсальность, пределы которой невозможно очертить заранее. В идеале филолог обязан знать в самом буквальном смысле всё — коль скоро всё, в принципе, может потребоваться для прояснения того или иного текста”.

Изначально европейская филология “обслуживала” либо тексты античные, стараясь воссоздать “реальную” античность в возможно большей объективности и полноте, либо Священное Писание, Библию. Для наших деток последнее, может быть, наиболее убедительный аргумент в пользу филологии. Соответственно и примеры можно приводить по ходу разговора именно “библейские”. Попробуй пойми этот текст, если не знаешь, где происходят события, где какие страны и какие между ними отношения, каков быт (а в Новом Завете бытовых деталей полно — это текст, обращённый к простым и неучёным людям). И здесь же хорошо видны, с одной стороны, необходимость субъективного прочтения (это Слово, обращённое к каждому лично, во всей его неповторимой красе и проблематичности), а с другой — опасность “вчитывания”, которое есть ересь — со всеми вытекающими катастрофическими последствиями. Очень хороший пример “вчитывания” в евангельский текст — «Фауст» Гёте. Намаявшись с вызовом всяческих духов, малость протрезвев во время пасхального гуляния, Фауст решает перевести Новый Завет и тем самым утихомирить свою “духовную жажду”.

“В начале было Слово”. С первых строк

Загадка. Так ли понял я намёк?

Ведь я так высоко не ставлю слово,

Чтоб думать, что оно всему основа.

“В начале мысль была”. Вот перевод.

Он ближе этот стих передаёт.

Подумаю, однако, чтобы сразу

Не погубить свою работу первой фразой.

Могла ли мысль в созданье жизнь вдохнуть?

“Была в начале сила”. Вот в чём суть.

Но после небольшого колебанья

Я отклоняю это толкованье.

Я был опять, как вижу, с толку сбит.

“В начале было дело”, — стих гласит.

(Перевод Б. Л. Пастернака)

А в начале-то было всё-таки Слово… Но д-р Фауст глуховат к поэзии.

Кроме фильтров, которые накладываются на текст, существует ещё и проблема художественного языка (теперь любят употреблять слово “код”). Немецкий текст по-английски не прочитаешь — разве что совпадёт пара слов. Художественные системы — те же языки. Тут можно вспомнить, что такое классицизм, романтизм, реализм. Если дети хорошо это знают, то можно просто их выслушать. Если знают не ахти, в мелкие детали не вдаваться, напомнить про каждую систему самое для нас существенное:

— классицизм — это культ разума, порядка, долга; жёсткая иерархия всего — и слов, и жанров, и героев; абсолютно чёрно-белое деление на положительных и отрицательных (и заранее предупреждаю, что только про героев классицизма эти слова можно говорить безнаказанно);

— романтизм — это двоемирие (мир реальный и мир души), бесконечность души, выражаемая обычно через метафору (море, небо, дорога), романтический герой (нездешний, исключительный, имеющий в душе тот самый второй мир), который вполне может быть хоть романтическим злодеем — лишь бы не был филистером;

— реализм — “это типические характеры в типических обстоятельствах” (а не внешнее правдоподобие), обусловленность характера сформировавшими его обстоятельствами (время, социальное положение, семья, образование и проч.).

Ключевые слова: разум и порядок; двоемирие; характеры и обстоятельства. Их можно написать на доске (в тетради) и обязательно спросить на следующем уроке. Естественно, для каждой системы привести какой-нибудь легко вспоминающийся пример.