Источники сказки Погорельского
Содержание
Обоснование выбора темы; цель выпускной квалификационной работы...............................3
Глава I: Источники сказки Погорельского..................................................................................6
- «Восточная» повесть и восточные сказки................................................................6
- Немецкий романтизм: Э. Т. А. Гофман, «Щелкунчик» и Л. Тик, «Эльфы»........9
- Рыцарский роман......................................................................................................14
- Фольклорные и мифологические сюжеты.............................................................17
а. Образ подземных жителей...................................................................................17
б. Образ черной курицы..........................................................................................19
Глава II: Контексты.....................................................................................................................25
1. Масонские мотивы в «Черной курице»: сказка как рассказ об инициации..........25
2. Образ Петербурга в контексте власти......................................................................30
3. «Черная курица» как один из первых текстов русской детской литературы.......33
Глава III: Комментарий...............................................................................................................37
- Рецепция текста........................................................................................................38
- Автобиографичность сказки....................................................................................40
- Название и подзаголовок.........................................................................................42
- Построчный комментарий.......................................................................................44
Вывод..........................................................................................................................................111
Список источников и литературы............................................................................................114
Обоснование выбора темы; цель выпускной квалификационной работы
Своеобразной «визитной карточкой» Алексея Алексеевича Перовского, известного широкому кругу читателей под псевдонимом Антоний Погорельский, является детская сказка «Черная курица, или Подземные жители». Лишь единожды опубликованная отдельным изданием при жизни автора (1829), она до сих пор ежегодно переиздается и входит не только в корпус русской детской литературы, но даже и в школьную программу. Однако единственному детскому произведению Погорельского не уделяется должного внимания в рамках научных исследований, в отличие от других, «взрослых», текстов того же автора.
Именно с этим обстоятельством связан выбор объекта нашего исследования.
«Волшебная повесть для детей» легко и приятно читается как единый, без видимых нарративных и тематических «швов» текст, выдержанный в традиции нравоучительных сказок. При ближайшем же рассмотрении повесть оказывается «текстом-мозаикой», впитавшим в себя традиции как русской фольклорной сказки и детской литературы, так и европейских литератур. При этом различные элементы здесь настолько тесно переплетены между собой, что их выявление и различение оказывается довольно непростой задачей.
Многочисленные отсылки и подтексты свидетельствуют о том, что сказка адресована отнюдь не только детям, как говорится в заглавии, но и взрослым, способным благодаря читательскому опыту понять авторскую игру. Не всегда «считываемые» элементы из разнородных текстов создают, тем не менее, общее впечатление «узнаваемости»: сказка кажется очень знакомой и предугадываемой, однако, это лишь уловка автора, который за счет трансформации других текстов углубляет, делает более объемным свой собственный.
Хотя «Черной курице» посвящен ряд работ, описание ее источников представляется нам неполным и недостаточно связным. А. И. Кирпичников выделяет Погорельского как одного из родоначальников русского романтизма, который, заимствуя отдельные мотивы Э. Т. А. Гофмана, становится не подражателем, но писателем, трансформирующим немецкую модель, перенося ее в русскую обстановку1; о «Черной курице» ученый лишь упоминает. А. Б. Ботникова называет Погорельского «первым русским гофманистом»2, открывшем романтическое мироощущение, в том числе и в «Черной курице», которая, впрочем, с точки зрения исследовательницы, не является подражанием Гофману. Е. П. Званцева обращает внимание на соединение в повествовании автобиографии и сказки, а использование Погорельским элементов различного рода текстов – рыцарских романов, сказок Гофмана и фольклорной традиции называет заслугой автора3. Т. В. Пустошкина в работе о мифологеме детства у Погорельского4 рассматривает «Черную курицу» с точки зрения христианской мифологической архаики. Согласно исследовательнице, Алеша является воплощением чистой детской души, способной видеть и слышать волшебное. Чернушка персонифицирует материнские качества, оберегая Алешу своей любовью и тем самым защищая от греха. О. И. Тиманова в одной из работ по «Черной курице» рассматривает сказку в контексте поэтики мифа, отмечая двойничество природы Чернушки и ее возможное мифологическое происхождение от бога Сна или Смерти, восходящего к античному Гипносу/Танатосу5. Подземное королевство, в свою очередь, может быть царством Аида, а Чернушка – двойником Алеши. В другой статье О. И. Тиманова утверждает, что Погорельский следует традиции литературного путешествия, которое тянет за собой «шлейф наставленческих намерений»6. Об образе «подземных жителей» пишет Н. В. Ерусланова, полагая, что при описании маленьких человечков за основу были взяты представления о европейских гномах7. М. А. Турьян считает, что аналогами Чернушки можно считать фигурирующего в древнегреческой мифологии черного петуха, а также «черненькую курочку» из «Жития протопопа Аввакума»8. В более поздней монографии А. Б. Ботниковой9 отмечаются литературные параллели между «Черной курицей» и «Щелкунчиком» Гофмана, «Эльфами» Л. Тика.
В данном исследовании предпринимается попытка свести воедино возможные источники сказки Погорельского и проанализировать, как и в какой мере автор использует тот или иной текст и как соотносятся различные литературные пласты и традиции, как возникает впечатление монолитного, не имеющего чужеродных вкраплений текста. Главная задача работы, в терминологии Б. М. Эйхенбаума, – выяснить, «как сделана» «Черная курица» Погорельского. Для этого мы ставим перед собой следующие цели: 1) определить круг источников сказки, 2) в максимальном объеме выявить отсылки к другим текстам и 3) рассмотреть сказку в нескольких контекстах: русской детской литературы; масонства и масонских текстов; отношения автора к власти.
Все это приводит нас к еще одной задаче исследования, а именно – дать подробный комментарий к сказке, который до сей поры не написан. В детских изданиях обычно приводятся самые краткие и необходимые для понимания текста пояснения, касающиеся нескольких топонимов, устаревших слов и времени действия. Даже в академическом издании всех известных произведений Погорельского10 комментариям к «Черной курице» отведено лишь 18 пунктов, поясняющих все те же топонимы и слова, вышедшие из употребления. Эти примечания во многом «скользят» по поверхности сказки, не выявляя специфической для нее системы реминисценций и даже не отвечая на возникающие «простые» вопросы. Например, остается неясным, почему Чернушка не несет яиц? почему волшебное зернышко – именно конопляное? какова природа подземных жителей? Все это нуждается в подробном разборе.
Таким образом, в данной работе мы намерены, опираясь на уже имеющийся у нас опыт изучения сказки11, показать, что к «Черной курице» отнюдь не стоит относиться как к детскому чтению, понятному и простому, и что единственное произведение Погорельского, вошедшее в «золотой фонд» русской детской литературы, заслуживает гораздо более пристального внимания.
Глава I
Источники сказки Погорельского
«Черная курица» насыщена различными, как явными, так и скрытыми отсылками к разного рода текстам. Делается это, по-видимому, для того, чтобы погрузить читателя именно в сказочный, волшебный мир, где различные элементы этого мира были бы узнаваемы на основе опыта чтения европейской литературы, но узнаваемы не сразу – ведь все эти элементы сложно переплетены, а иногда и вовсе замещены русскими эквивалентами или аналогами.
Погорельский прямо называет лишь один свой источник – рыцарские романы (подробнее об этом см. ниже), и уже здесь ощущается игра с читателем, который может не заподозрить за столь нарочито открытым указанием других, более глубоко лежащих отсылок. Автор, как кажется, пытается отвлечь читателя, ведь рыцарская тема отнюдь не является главенствующей: она расположена, так сказать, на поверхности и одной ею нельзя объяснить появления различных волшебных элементов.
На предшествующем этапе работы нами были выявлены следующие традиции описания волшебного мира, которым в той или иной степени следует Погорельский: традиция «восточных повестей» и сказок «1001 ночи», рыцарские романы и фантастическая сказка немецкого романтизма. Здесь мы кратко суммируем обнаруженный материал; главным же предметом разбора будут являться новые источники.
1. «Восточная» повесть и восточные сказки
Веяния ориенталистской литературы, появившейся в Европе в первой половине XVIII века, прослеживаются в «Черной курице» не только на уровне определенных мотивов, образов и конкретных деталей, но и на уровне прагматики: «восточная» (псевдовосточная) литература, особенно в таких небольших формах как повесть и сказка, направлена прежде всего на поучение и просвещение. Обе эти характерные для ориентализма черты, несомненно, присутствуют в сказке Погорельского. Автор не просто забавляет детей рассказом, но является в некоторой степени наставником, ведь история об Алеше – поучительный пример для маленьких читателей. Погорельский показывает, где неправ Алеша, в чем его ошибки и за что именно он наказан.
В «Черной курице» важен и образ другого мироустройства, столь значимый для ориенталистской литературы: в «восточных» повестях образ Востока и его жителей используется для так называемого «взгляда извне» на Европу, для критики европейских устоев и образа жизни. У Погорельского образ подземного королевства нужен, во-первых, для сопоставления с жизнью «наверху», во-вторых – для критики поведения Алеши, который не просто нарушает обещание, но и преступает моральные принципы – он начинает гордиться тем, к чему не прикладывал никаких усилий, и даже предупреждение в виде пропажи конопляного семечка и наставления Чернушки не могут образумить его.
Согласно работе В. Н. Кубачевой12, описывающей «восточную» повесть и ее влияние на русскую литературу, так называемая русская «восточная» повесть возникла из французских переводов восточных текстов и оригинального восточного фольклора и существовала вплоть до 1820-х гг. А. Н. Пыпин13 указывает, что большое влияние оказали также византийские и греческие сборники, включавшие в себя в том числе и восточные тексты более ранней эпохи, а русские переводы восточных сказок существовали уже в XIV-XV веках. То есть восточные тексты на русской почве функционировали к моменту написания Погорельским «Черной курицы» уже достаточно давно, чтобы войти в русскую культуру. Более того, помимо общекультурного знания ориенталистской литературы, Погорельский, входивший в круг «арзамасцев» и коротко знавший Пушкина, скорее всего читал русские «восточные» повести14 и обсуждал их в литературных кругах. Это дает нам право рассматривать «восточные» повести как жанр, повлиявший на литературное творчество Погорельского.
Наиболее известным сборником восточных сказок являются переводы «1001 ночи» Антуана Галлана15, который обрабатывал оригинальные тексты в соответствии с требованиями публики и вкусами двора Людовика XIV. В двух текстах этого сборника – «Сказка об Аладдине, или Волшебная лампа» и «Сказка об Али-Бабе и сорока разбойниках» – нами, на предшествующем этапе работы, были обнаружены как бесспорные параллели, так и типологически общие с «Черной курицей» черты. Выявленных данных, с нашей точки зрения, достаточно для того, чтобы назвать эти две восточные сказки прямыми источниками текста Погорельского.
Комментарий к выявленным схождениям будет дан в третьей главе исследования, а сейчас обратимся к вопросу о том, зачем автору понадобились традиции ориенталистской литературы.
Восточная сказка и «восточная» повесть у Погорельского выступают в роли как источника для заимствования и трансформации непосредственно волшебных элементов и образов, так и примера, на который автор ориентируется, создавая поучительное произведение для детей (а также, учитывая двойную адресацию текста, и для взрослых). Таким образом, нравоучение, характерное для обоих этих жанров, переходит в поучение для детей: на примере истории Алеши автор объясняет маленьким читателям самое, казалось бы, элементарное и первоочередное – что хорошо, а что плохо. Через наполненную волшебством историю автор критикует неправильное поведение своего героя и хвалит за добрые поступки, при этом глубоко ему сопереживая. Этот прием хорошо разработан и освоен в европейской литературе (например, в том же сборнике «1001 ночи» А. Галлана, в «Сказках матушки Гусыни» Шарля Перро, в сказке «Карлик Нос» Вильгельма Гауфа), и потому, априори, понятен и доступен детям, которым легче воспринимать действительность с помощью фантазии. Понимая это и насыщая свою сказку уже обработанными элементами, Погорельский делает свой текст ближе для читателя.
Образ Востока, необходимый ориенталистской литературе для критики Европы, трансформируется в подземное королевство, а образ государя воплощен в виде строгого короля маленьких человечков. Здесь Погорельский критикует не государственные устои, а поведение Алеши, тем самым и следуя законам жанра, и адаптируя их под детское чтение. Подземное королевство, воплощающее волшебный мир, является тем самым «взглядом извне», необходимым для оценки происходящего, а также для испытания героя. Алеша, как и герой восточных сказок, самый обычный человек, обладающий при этом рядом положительных качеств (прежде всего – простодушием), которые и позволяют ему взаимодействовать с волшебным миром. Два мира – Восток и Запад, а в нашем случае – реальный и волшебный – сталкиваются и начинают взаимодействовать и даже взаимопроникать друг в друга. Подземное королевство возникает в жизни Алеши для проверки его характера, как испытание. Таким образом, в «Черной курице» отражены и просветительский замысел восточных повестей, и аллегорическое описание Востока, и взаимодействие двух разных миров, вследствие которого возникает конфликт, движение сюжета.
2. Немецкий романтизм: Э. Т. А. Гофман, «Щелкунчик» и Л. Тик, «Эльфы»
Романтическая традиция сочетает акцентирование личности с культом воссоединения с природой. Она обращается все к той же сфере ирреального и волшебного, однако уже в трансформированном виде. Стремясь к познанию мироздания через фольклор, то есть мировосприятие народа, противопоставленное «испорченности» образованных людей, романтики, в особенности немецкие, обращались к мифам и сказкам. Волшебно-фантастические повести и литературные сказки позволяли авторам ставить задачи философского постижения мира, рассматривать жизнь сквозь призму ирреального, что давало возможность изображать все явления в ироническом ключе. Поиск идеала (одной из ключевых эстетических категорий романтизма) непременно связан с областью фантастического, которая концентрирует противоречие между человеком и миром, неприятие действительности и вытекающее из этого чувство одиночества, требующее ухода от реальности в некоторый параллельный мир ирреального.
Таким образом, переосмысленная народная сказка стала для немецких романтиков одним из основных жанров.
В «Черной курице» можно выделить три главных черты романтизма: во-первых, сказка имеет подзаголовок «волшебная повесть», что сразу же отсылает нас к текстам, апроприирующим, в той или иной мере, фантастику. Во-вторых, у Погорельского присутствует столь важное для романтизма понятие как двоемирие – реальная жизнь Алеши в пансионе противопоставлена волшебству Чернушки и подземному королевству. Герой уходит от реальности и одиночества в мир фантазий и снов, попадая в некую «вторую» жизнь. В-третьих, реальное и волшебное неизбежно сталкиваются в связи с тем, что повседневное существование внутри сказки невозможно.
Э. Т. А. Гофман – один из наиболее ярких представителей немецкого романтизма, и именно на него указывает большинство исследователей, говоря о Погорельском и называя его первым русским «гофманистом». Погорельский стал первым в русском литературе, кто перенес немецкую традицию на русскую почву, сохраняя и черты поэтики Гофмана, и собственную индивидуальность. Создавая «взрослые» тексты, Погорельский опирался на новеллы и повести Гофмана, ориентированные на взрослую аудиторию. Существенно также, что в своем «детском» произведении Погорельский ориентируется на единственную написанную для детей сказку Гофмана – «Щелкунчик, или Мышиный король», опубликованную в 1816 г. Указание на аудиторию этой сказки находим у А. Б. Ботниковой: «Сказку... автор адресовал детям, оговорив, правда, что с «непростительным озорством» внес в нее и кое-что для взрослых»16. Рецепция сказки, обрисованная в статье Н. В. Литвяковой17, демонстрирует, что «Щелкунчик» воспринимался современниками как детская сказка. Гофмановские приемы и мотивы из «Щелкунчика» использовались русскими авторами именно в детской литературе, например, В. Ф. Одоевским в сказке «Городок в табакерке (1834) .
Многочисленные сходства обнаруживаются при параллельном чтении и сравнительном анализе двух сказок. Так, в обеих действие начинается во время Рождественских праздников, в бытовой обстановке; волшебное проникает в реальное, вовлекая героев в приключение-путешествие; есть мотив испытания главного героя, пройдя которое он получает вознаграждение; присутствует мотив снов; волшебный мир не только схож по описанию, но и «развенчивается» авторами по ходу этого описания; ирония, предназначенная для взрослых и недоступная маленьким читателям, демонстрирует условность волшебного мира; главная идея сказок – в поучении и утверждении схожих принципов. Однако не стоит думать, что Погорельский просто следует за Гофманом, повторяя его или, тем более, копируя. Ориентируясь на опыт немецкой литературной сказки, русский автор вмещает в свою повесть совсем иной посыл, чем Гофман. Развенчивая волшебный мир, Гофман постепенно превращает его в театральное представление с декорациями, почти до предела насыщая описание мельчайшими деталями для того, чтобы показать его относительность. В финале сказки волшебство практически cводится к одной только фантазии маленькой Мари, которой все это якобы привиделось, приснилось. Гофман изображает идеальную картину мира и лучшие качества человека, тем самым делая свою героиню примером для подражания. Погорельский не сводит сказку к «игрушечности» и одному лишь детскому воображению, а, напротив, делает свое поучение явным, но не нарочитым. Действительность у Погорельского доминирует, разрывает связи героя с волшебным миром, что необходимо автору для того, чтобы объяснить понятия добра и зла и связь между поступком и его последствиями. Казалось бы, вырывая Алешу из волшебного мира, автор поступает жестоко, но дидактическая идея заключается именно в том, что герой сам лишает себя общения с областью ирреального. Как пишет А. Б. Ботникова, Погорельский не подражал Гофману, но «вступал с ним в диалог»18.
Другим романтиком, оказавшим влияние на Погорельского, является Людвиг Тик, один из этого основоположников направления. В статье о Тике в «Пушкинской энциклопедии»19 говорится, что сведения о Тике проникли в Россию, по-видимому, не ранее 1810-х гг., то есть как раз в то время, когда русская литература стала обращаться к немецкому романтизму. А. и С. И. Тургеневы, Жуковский и Кюхельбекер были лично знакомы с «главою немецких романтиков», а со второй половины 1820-х гг. интерес к Тику заметно возрос, что отразилось в многочисленных переводах, которые широко публиковались в «Атенее», «Сыне отечества», «Московском вестнике», «Галатее» и других русских журналах. Несмотря на критику надуманности фантастической составляющей прозы Тика, мода на него могла оказать влияние на складывающийся в то время жанр русской литературной сказки.
Р. Ю. Данилевский посвящает отношениям Людвига Тика и русского романтизма отдельную статью20, в которой поэтапно разбирает «знакомство» русской литературы с немецким автором. Исследователь приводит записи Кюхельбекера, А. И. Тургенева, Жуковского, свидетельствующие не только о знакомстве русских литераторов с Тиком, но и об их разговорах и даже спорах с ним. В первой половине 1820-х гг. Тика знал довольно узкий круг литераторов, интересующихся Германией, и то в основном по сочинениям конца XVIII-начала XIX веков. Но после декабристского восстания немецкая философия и литература оказались «одним из прибежищ» для русской интеллигенции, ищущей ответы на вопросы «о сущности бытия и целях искусства». Публикация в 1826 г. перевода С. П. Шевырева, В. П. Титова и Н. А. Мельгунова книги «Об искусстве и художниках. Размышления отшельника, любителя изящного, изданные Л. Тиком», положила начало безусловной популярности немецкого романтика в России. Примечательно, что данная теоретическая работа привлекла русских писателей именно как образец романтической прозы и изящного стиля, а не как эстетический трактат. Далее последовали многочисленные переводы различных текстов Людвига Тика21. То есть общая динамика русской литературы по отношению к немецкому романтизму позволяет говорить о том, что тексты Тика были «на слуху» и могли быть знакомы Погорельскому.
На сходство «Черной курицы» и «Эльфов» Тика указал М. П. Погодин сразу после публикации сказки Погорельского, в рецензии на нее22: «Подземное царство <…> конопляное семечко (вместо золотого колечка) взято из повести Тика «Эльфы», и потому нашу сказку должно бы назвать подражанием, а не сочинением». Повесть «Эльфы» была написана Тиком в 1811 г., а вышла в свет годом позже в составе сборника «Фантазус». Первый перевод «Эльфов» на русский язык был осуществлен Вильгельмом Тило для журнала «Славянин»23. Следующим стал перевод А. А. Шишкова в 1830 г. в журнале «Атеней»24. Данилевский пишет, что перевод Тило отличался подчеркнутой детской чистотой восприятия мира, в то время как Шишков сделал упор на фольклоризацию и романтизм сказки, тем самым приблизившись к замыслу автора. Современных переводов сказки, как кажется, не существует, и потому нынешнему читателю «Эльфы» практически не знакомы.
Погодин указывает на схожесть двух сказок в отрицательном ключе: он отказывает автору в «вероподобии» и говорит, что нравоучение недоступно детям, так как автор смог лишь возбудить любопытство маленьких читателей, которые поверят всему описанному волшебству. Здесь Р. Ю. Данилевский полемизирует с Погодиным, говоря, что «изображение психологии реального ребенка, черты быта частного пансиона на Васильевском острове в Петербурге, наконец явная дидактическая мысль, которую не хотел замечать Погодин, – все это не нуждалось в литературных источниках». Связь двух сказок, по мнению исследователя, заключается в том, что Погорельский перерабатывает часть сюжетной истории, ситуацию из «Эльфов», а также в схожести описаний волшебных царств, хотя и здесь Погорельский переносит акцент с романтического двоемирия на иные источники.
Кроме того, исследователь указывает и на общие черты между другими текстами Погорельского и Тика, например, на связь «Монастырки» и «Волшебного замка», что лишний раз подтверждает увлеченность русского писателя немецким романтиком.
А. Б. Ботникова в своей монографии уделяет внимание «Эльфам» Людвига Тика в двух аспектах: говоря о функции фантастики в немецкой романтической прозе25 и при сравнительном анализе немецкой и русской сказки26. По ее мнению, сказка «Эльфы» – пример такого вида фантастики, который обусловлен поиском идеала за пределами действительности. Фантастический мир, таким образом, «принципиально противопоставляется реальности как некая условная поэтическая действительность». У Тика маленькая Мари попадает в сказочное царство эльфов, в котором проводит семь чудесных лет. В царстве есть и прекрасный цветущий сад, и подземные чертоги гномов, и роскошный дворец. Детальное описание звуков, запахов, красок направлено на создания ощущения присутствия, которое, впрочем, не достигается, так как весь мир, созданный Тиком, иллюзорен и декоративен. Царство эльфов – это олицетворение мечты об идеальном, но недостижимом мире. По возвращении домой Мари не может смириться с реальной, хотя и вполне благополучной, жизнью – вкусив условной «жизни» эльфов, девочка тоскует по недостижимому идеалу. Однако идиллия эльфов – это не цель, к которой надо стремиться, а лишь альтернативный вариант, подчеркивающий несовершенство действительности.
У Тика два мира существуют как бы параллельно друг другу, соприкасаясь, но не проникая друг в друга; у Гофмана же реальность и фантастика соединяются в нечто ирреальное, подчеркнуто ироничное. И здесь Погорельский не следует ни за одним из романтиков, а выбирает свой путь, где сказка и действительность взаимодействуют в целях наставления, поучения и воспитания души. Так называемый «диалог», отмеченный А. Б. Ботниковой применительно к переработке Гофмана Погорельским, возникает и в отношении Л. Тика.
Как уже говорилось, сходство сказок Тика и Погорельского было явно уже для современников последнего. Очевидными параллелями являются наличие волшебного царства, главного героя, попадающего в него, и тайны, раскрытие которой влечет за собой уход жителей из царства и прерывание связи с волшебным миром. Схожесть сказок лежит как будто бы на поверхности и проявляется в основных нарративных компонентах, но именно эта очевидность сходства, по мнению А. Б. Ботниковой, и подчеркивает различие подходов двух авторов. Погорельский, как и в случае с Гофманом, перерабатывает необходимые ему элементы различных сказок в соответствии с собственной концепцией.
Так, Погорельский делает больший упор на предметность происходящего, едва ли не указывая адрес пансиона, где происходит основное действие. Не доводя детальность описания до «игрушечности» и декоративности, как это делает Гофман, Погорельский как бы балансирует между стилями двух романтиков: напомним, что у Тика описания абстрактны, а ощутимость предметов – мнимая. Погорельский же, напротив, постоянно отсылает своих маленьких читателей к некоторому «общему» волшебному миру, знакомому детям по всевозможным сказкам. В чертах его волшебной истории дети могут почувствовать, что все это им как будто бы знакомо, близко и, главное, понятно. Такой подход Погорельского обусловлен не только его собственными задачами, но и общей тенденцией русской (в том числе литературной) сказки к конкретизации, противопоставленной метафизическому восприятию мира романтиками.
Сказочное у Тика ориентировано на передачу философского единения природы и ее обитателей, а не на установление контакта с детьми. Для Тика воображение Мари – это ключ к недоступной другим идиллии мира эльфов. В «Черной курице» волшебные элементы хоть и частично развенчиваются и могут быть объяснены фантазией Алеши, все же остаются средством дидактики и не переходят в область философского познания.
Неабсолютное следование романтическим традициям объясняется (в частности, А. Б. Ботниковой) тем, что русская литература первых двух десятилетий XIX века все еще оставалась под сильным влиянием эпохи Просвещения. В связи с этим Погорельский компилировал различные веяния, брал необходимые ему сюжетные линии, мотивы, но никому не подражал, а переосмыслял в контексте русской культуры.
3. Рыцарские романы
В случае с традицией рыцарских романов мы имеем прямое авторское указание на использование ряда образов и мотивов. Сделано это, по-видимому, по двум причинам. Во-первых, Погорельский говорит о том, что Алеша читал множество рыцарских романов и хорошо знал их, то есть автор как будто бы намекает на то, что рыцари, как и остальное волшебство, могли быть навеяны богатым и еще развитым активным чтением воображением Алеши. Во-вторых, прямо указывая на заимствования из рыцарской традиции, Погорельский тем самым маскирует отсылки к другим традициям и текстам. Заметим, что тема рыцарства вовсе не доминирует в «Черной курице»: напротив, при внимательном прочтении обнаруживается, что она отодвигается на второй план другими мотивами.
Сами рыцари упоминаются в сказке несколько раз: Алеша читает рыцарские романы в пансионе, так как библиотека его учителя-немца состояла из модных «в то время» (то есть в 1780-1790-е гг.) рыцарских романов и волшебных повестей; он представляет себе директора училищ как рыцаря в латах и на коне; проход в подземное королевство оба раза стерегли рыцари, с которыми Чернушка сражалась; рыцари шли маршем в зале подземного королевства, а затем охраняли короля, стоя у его кресла.
Рыцарские романы к моменту написания «Черной курицы» были уже достаточно хорошо усвоены русской литературой. Эта ситуация описана в работе А. Н. Пыпина27: рыцарские романы служили легким чтением, удовлетворяющим потребность в любви к чудесному, и были распространены в переводах уже во второй половине XVII века. Погорельский мог ориентироваться и непосредственно на романы Кретьена де Труа (о чем будет сказано ниже), и на их преломление во французской литературе «вразнос» – так называемой «Bibliothque bleue» (получившую свое название из-за серо-голубого цвета обложки). Согласно К. А. Чекалову28, «Голубую библиотеку» можно охарактеризовать как феномен ранней массовой литературы, которая транслировала рыцарскую культуру, постепенно превращая ее в развлекательное и детское чтение. Таким образом, нет сомнений в том, что традицию рыцарских романов необходимо включать в круг источников Погорельского.
Рассмотрим теперь, как именно Погорельский использует эти мотивы. Рыцари – это прежде всего образы волшебного мира, и именно так их воспринимают и автор, и Алеша. Эти образы начинают переходить из сферы литературного (то есть из круга чтения Алеши) в сферу бытового почти сразу: вот Алеша смотрит в дырочки в заборе и ждет волшебницу – из тех, что так часто встречаются на страницах романов; или представляет себе директора училищ в блестящих латах и шлеме с перьями. Далее рыцари появляются уже в волшебном мире – у входа в дверь, ведущую к подземным жителям и в самом королевстве, но везде образ рыцаря моментально узнаваем по типичным атрибутам – латы, копья, щиты, шлемы с перьями. Но Погорельский вводит в свой рассказ не только сам образ рыцаря как некий атрибут волшебного, но и ряд сюжетообразующих черт рыцарского романа. Применительно к романам Кретьена де Труа они выявлены в работах А. Д. Михайлова29 и Е. М. Мелетинского30.
Согласно А. Д. Михайлову, основные черты романов Кретьена де Труа таковы: «углубление» во внутреннюю жизнь героя; герой – молодой человек, переживающий некоторое становление и душевное изменение; автор общается с читателем с помощью обращений и пояснений; осознанная аисторичность, обусловленная тем, что мир короля Артура находится в неизвестном времени и пространстве; фантастика и реальность образуют новую единую действительность, в которой фантастическая составляющая очень близка к волшебной сказке и проявляется по большей части в самой природе. Е. М. Мелетинский считает, что у Кретьена встречаются повторяющиеся мотивы сказочно-авантюрного характера, такие как воинское искусство; «отправление» рыцаря на поиски приключений или для выполнения сложной задачи; предупреждение рыцаря об опасности, которой он пренебрегает; выбор пути; различные встречи в пути, в том числе с волшебными помощниками; чудесные препятствия и испытания на пути.
Преломление этих черт находим и у Погорельского. Так, мир подземных жителей находится в неизвестном месте и условном времени, ведь как идет время под землей, нам неизвестно. Тема рыцарства служит для утверждения сферы волшебного, маркируя, что герой переходит из реального мира в ирреальный. Действие у Погорельского, как и у Кретьена, определено некоторым эпизодом из жизни главного героя, в течение которого он совершает как физическое, так и духовное «путешествие». Алеша не только попадает в подземный мир, но и проходит внутреннее становление, описание которого столь важно в рыцарских романах. Погорельский постоянно взаимодействует с читателем, старается вызвать отклик и понимание у ребенка. Наконец, многие мотивы проявляются в «Черной курице» и в сюжетном плане: Алеша пускается в путь с Чернушкой; обретает в ней волшебного помощника после спасения ее от кухарки; проходит разнообразные испытания, пренебрегая предупреждениями Чернушки; Чернушка сражается с рыцарями за право прохода, защищая Алешу.
И главный герой, и его помощник, таким образом, являются рыцарями: Чернушка – явным, фактическим, Алеша – в духовном плане, ориентируясь, до известной степени, на идеалы, описанные в прочитанных им книгах. По-видимому, автор намеренно распределяет обязанности рыцаря между обоими героями – для того, чтобы, соединенные в пару, Алеша и Чернушка являли собой в некотором смысле единый образ.
Уже при беглом анализе очевидно, что Погорельский использует рыцарские романы как одно из организующих начал сказки. Переплетаясь с традициями повестей эпохи Просвещения и сказками романтизма, нравственная составляющая «рыцарского» пути служит для демонстрации важнейших, идеальных качеств человека.
4. Фольклорные и мифологические сюжеты
а. Образ подземных жителей
Погорельский, ориентируясь прежде всего на художественную литературу, не мог обойтись без фольклорных сюжетов, составляющих основу любой сказки. В связи с тем, что автор проявлял большой интерес именно к текстам европейской литературы, можно предположить, что в «Черной курице» есть заимствования и из западноевропейского фольклора. Читателю, знакомому с обработанными европейскими народными сказками, нетрудно провести аналогию между «подземными жителями» Погорельского и гномами, тем более что автор сам будто бы мимоходом упоминает их31. Об этом пишет Н. В. Ерусланова в своей работе «Образ сказочного народа в волшебной повести Антония Погорельского»32. Исследовательница считает, что «подземные жители» – главный сказочный образ «Черной курицы», за основу которого взят образ гномов. По мнению Н. В. Еруслановой, Погорельский стал первым, кто «привел маленьких человечков» в русскую литературу, ведь аналогичных гномам существ в русском фольклоре не существует. Отдаленно напоминают гномов русские домовой, банник и овинник, существа маленького роста и вздорного нрава, однако признать их «русскими гномами» никак нельзя.
Н. В. Ерусланова кратко описывает «генеалогию» гномов, указывая на их происхождение и наиболее известные сказки, где они упоминаются. Так, изначально гномы – мифические существа, известные уже в «Старшей Эдде». Родившиеся из тела бога Имира, гномы обладали почти что божественной мудростью и силой, а также были тесно связаны с землей и ее тайнами. С течением времени гномы все больше уходят под землю, пытаясь спрятаться от человека; в итоге же им приходится скрыться в невидимой для людей земле. В нидерландской сказке «Кузнец и гномы» и французской сказке «Маленькие человечки» добродушные гномы помогают людям, имеют свои традиции и выглядят традиционным образом – в колпачках и красной одежде, с бородой. Немецкая сказка «Сапожник и гномы» очень схожа с той, что упоминает Алеша в уже приведенном разговоре с Чернушкой. В этой сказке у бедного сапожника по утрам стала появляться прекрасно сшитая обувь, благодаря которой бедняк разбогател. Решив узнать, откуда берется обувь, сапожник спрятался ночью в шкафу и увидел маленьких человечков, помогающих ему. Человечки были раздеты, и жена сапожника сшила им одежду. Получив новое платье, гномы обрадовались, однако больше не появлялись, что, впрочем, и не нужно было сапожнику, который к тому времени и сам научился шить хорошую обувь. Гномы появляются и у братьев Гримм в двух сказках о Белоснежке. В «Белоснежке и Краснозорьке» гном – злобный жадный карлик, заколдовавший принца; совсем иначе представлены гномы в «Белоснежке и семи гномах»: здесь они добрые и трудолюбивые существа, живущие в лесу и работающие под землей. Гномы встречаются и в рыцарских романах, интерес к которым возрождается в эпоху романтизма, когда писатели обратились к фольклору, о чем мы уже говорили выше. Н. В. Ерусланова объясняет введение образа гномов Погорельским в сказку увлеченностью русских писателей фантастическими повестями и рассказами романтиков.
Далее автор сравнивает «подземных жителей», созданных Погорельским, с традиционным образом гномов: у него эти герои также живут достаточно глубоко под землей, скрываются от людей, но все они – изящно одетые аристократы, а никак не горняки или рудокопы. Охота же, в которой участвует Алеша, напротив, является одним из главных занятий гномов. Человечки Погорельского тоже обладают сокровищами, все в их королевстве богато украшено и отделано, однако одежда соответствует скорее европейской моде высшего общества, а не привычному крестьянскому платью и колпачкам. Как и в народных сказках о гномах, женщины в повести практически не упоминаются – лишь один раз, в самом конце сказки, Алеша слышит «плач женщин и детей». Способность гномов к превращениям отражена у Погорельского в образе Чернушки-министра (заметим, что цель пребывания Чернушки в мире людей остается неизвестной), остальные жители, по-видимому, не покидают пределов подземного мира. Другая особенность гномов – магия или некие волшебные силы – выражены в конопляном семечке, дающем Алеше возможность знать урок, ничего не делая, а также в способностях Чернушки: после ее кудахтанья появлялись маленькие свечки, из ее глаз выходили лучи, освещавшие все вокруг, при взмахе ее крыльев двери сама собою отворялись, сама Чернушка могла увеличиться в размерах для битвы с рыцарями. То есть королевство гномов полностью находится в мире фантастическом, в который Алеша попадает из мира бытового, реального. Как и в фольклоре, подземные жители контактируют с людьми лишь в крайней ситуации, когда им самим или кому-то нужна помощь: так и Чернушка попросила Алешу о помощи в тот момент, когда ей угрожала смерть. За помощь гномы зачастую щедро благодарили людей – то же мы видим и у Погорельского, когда Алешу приглашают войти в подземное королевство и получить в подарок все, что ему захочется. Однако дружественные отношения гномов и людей нередко подрывались проявлением у людей таких отрицательных качеств, как алчность, любопытство, безответственность, после чего гномы прекращали любое общение с людьми и снова замыкались в своем закрытом от всех мире. У Погорельского жизнь подземных человечков подчинена закону, согласно которому они должны уйти в другое место, если их местопребывание станет известно по вине того, кому человечки показались.
Итак, западноевропейские фольклорные сказки о гномах являются очевидным источником Погорельского, ставшего первым автором, который перенес «маленьких человечков» в русскую литературу. В европейских сказках гномы имеют двоякий характер – то они добрые помощники, то злобные карлики-колдуны. У Погорельского «гномы» представлены как благородные и добрые существа, необходимые как сюжетообразующий фактор: ведь именно благодаря им Алеша проходит свое испытание и нравственное становление.
б. Образ черной курицы
Несмотря на то, что Погорельский (в отличие, скажем, от П. П. Ершова) отсылает читателя по большей части к литературным мотивам и сюжетам, он не отказывается и от устного фольклора. Так, образ черной курицы, вынесенный даже в название повести, является, по всей видимости, фольклорным, однако определить точный его источник представляется довольно трудной задачей.
Как отмечает О. И. Тиманова в работе, посвященной рассмотрению волшебной повести Погорельского в контексте мифологических представлений о мире33, функциональными аналогами черной курицы в русском фольклоре можно назвать Бабу Ягу, Старика Годовика, Морозко. Все эти герои выполняют конкретную функцию волшебного помощника, а именно проводника-стража, причем функции персонажа в коллективной сказочной прозе не разделены, а синтезируются в роли «посредника» между реальностью и волшебным миром. У Погорельского же присутствует тема двойничества, столь важная для эпохи романтизма, которая разводит роли проводника и стража. Так, черная курица как домашняя птица женского пола появляется в обычном, бытовом мире. В начале сказки есть указание на странность этой курицы – она не несет яиц; эта необычная курочка и станет проводником Алеши. В волшебном мире, то есть в подземном королевстве, курица превращается в королевского министра, мужчину. Возможно, в связи с тем, что на самом деле Чернушка – мужского пола, в обличье курицы он и не нес яиц, за что его решили зарезать. Именно в облике министра Чернушка предстанет перед Алешей как посредник между мальчиком из мира людей и королем и всеми подземными жителями из волшебного мира.
В связи с такой ролью Чернушки представляется важным обратиться к «Морфологии сказки» В. Я. Проппа34, чтобы рассмотреть, насколько образ черной курицы соответствует русскому фольклорному помощнику. В. Я. Пропп выделяет следующие функции помощника: пространственное перемещение героя, ликвидацию беды или недостачи, спасение от преследования, разрешение трудных задач и трансфигурацию героя. Данные функции Чернушка выполняет, ведя Алешу к подземному королевству, объясняя, как надо себя вести по дороге, сражаясь с рыцарями и возвращая Алеше зернышко. Исключить можно лишь трансфигурацию героя, так как вид Алеши не меняется, но при этом сама курица меняет свой вид, как и многие волшебные герои сказок. Чернушка также выполняет и другие сюжетообразующие функции, описанные Проппом: «Герой испытывается, выспрашивается, подвергается нападению и пр., чем подготовляется получение им волшебного средства или помощника». Алеша испытывается, когда спасает черную курицу, что необходимо для установления их «волшебного общения»; можно даже сказать, что Чернушка сама испытывает Алешу, ведь она будто бы специально начинает просить его о помощи причитаниями, хотя и обладает волшебными свойствами. То есть выполняется функция «даритель испытывает героя» путем использования функции «просьба о пощаде».
Как кажется, Погорельский ориентировался на известные русские сказки как на пример поведения волшебного помощника, однако по внешним атрибутам Чернушке в русском фольклоре весьма отдаленно соответствуют лишь Курочка-Ряба и избушка на курьих ножках. При этом Курочка-Ряба как раз (в отличие от черной курицы Погорельского) несет яички, и в этом и заключается ее главная функция, а избушку на курьих ножках вряд ли можно назвать самостоятельным героем, она сама – атрибут Бабы Яги.
Таким образом, следует искать образы, которые могли быть переосмыслены Погорельским и трансформированы в его черную курицу. О. И. Тиманова считает, что в поэтике устной волшебной сказки Чернушка становится богом Сна или Смерти, объясняя это тем, что Чернушка, закованная в цепи, является пленником, что соответствует облику русского Кащея, который в свою очередь аналогичен древнегреческому Танатосу-Гипносу. Это предположение подтверждается тем, что подземное королевство, в которое приводит Чернушка Алешу, можно соотнести с Подземным царством мертвых, царством Аида, а переходное состояние сна или же полусна, в котором происходят все волшебные путешествия мальчика, ассоциируется в архаическом сознании со смертью. Здесь же возникает ассоциации и с балтийским Чернобогом, злым божеством, приносящем несчастье35. Исследовательница трактует сказку Погорельского как славянский сказ об «обмирании», то есть о состоянии сна, во время которого душа уходит в мир мертвых, а Чернушка становится проводником в этот мир, посещение которого имеет очистительные функции. Все путешествие в целом является отражением обряда инициации, о котором обмирающая душа не может говорить после возвращения в мир живых, именно поэтому с Алеши и берут обещание не рассказывать о подземных жителях. Такое понимание сказки и образа Чернушки находит, в интерпретации О.И. Тимановой, подтверждение даже на уровне деталей повествования: так, коридоры-проходы очень низки, что соответствует восточнославянскому мифологическому представлению о небесной тверди, дорога полна опасностей, а разговоры подземных жителей непонятны Алеше, так как это язык мертвых предков.
Чернушка же может являться альтер-эго Алеши, той ипостасью его души, которая желает внимания и даже славы. То есть двойничество самой черной курицы-министра можно расширить до пары двойников «Алеша-Чернушка».
Действительно, черная курица и подземные жители не приносят Алеше счастья, ведь после получения волшебного зернышка нрав мальчика стал портиться, а после нарушения им данного слова наступает сильная и долгая болезнь, как наказание. Все волшебство возникает ночью, когда Алеша засыпает или же лежит в кровати и, как кажется, не может уснуть. Однако выводы исследователя о двойничестве души Алеши представляются нам недостаточно обоснованными, так как Чернушка не является носителем отрицательных качеств Алеши. Она призывает его к добру, учит и наставляет, а все то плохое, что обнаруживается в душе Алеши, – было изначально и проявилось в первую очередь в просьбе к королю не учить уроков. Также нам кажется, что Чернобогом стоило бы назвать короля подземных жителей, а не саму Чернушку, ведь именно он дает зернышко, которое и принесет столько бед Алеше.
Схожим образом рассматривает черную курицу и М. А. Турьян в обширном обзоре биографии и творчества Погорельского36: исследовательница пишет, что аналогом Чернушки можно считать фигурирующего в древнегреческой мифологии черного петуха. Петух связан с подземным миром, царством Аида, а его черный цвет является функционально значимым. Также М. А. Турьян высказывает предположение о связи «Черной курицы» и «Жития протопопа Аввакума»37, где «черненькая курочка» помогала ребятам, принося им по два яичка в день на пищу. «Житие», широко ходившее в списках в конце 1820-х гг., могло быть известно Погорельскому так же хорошо, как и античные тексты; увлеченность писателя «древними» авторами обращала на себя внимание современников38.
Т. В. Пустошкина в своей работе о мифологеме детства у Погорельского39 рассматривает «Черную курицу» в совершенно ином контексте, а именно сквозь призму христианской мифологической архаики. Алеша у Пустошкиной – воплощение ребенка до грехопадения, близкого к Богу и способного видеть и слышать чудесное (черную курицу и подземный мир). Однако и в ребенке проявляется человеческая греховность, гордыня, способная привести мальчика к греху и изгнать из рая детства, что и происходит: Алеша гордится, лжет и в итоге предает. По мнению исследовательницы, охранять ребенка и его детство, столь отличающееся от мировосприятия взрослых, должны родители. Дырочки в заборе, в которые смотрит Алеша в ожидании волшебницы, ставятся в один ряд с понятиями «отверстие» и «глазок» и тем самым сводятся к понятию «круг», которое обозначает перемещение в другие плоскости. Круг также включен в ряд таких понятий, как мир, солнце, надежда, счастье. Таким образом, через дырочку в заборе Алеша хочет получить не просто гостинчик от родителей, но родительскую любовь, заботу. Круг становится циклическим выражением отношений ребенка и родителей. В таком контексте и появляется столь необходимый Алеше верный друг, обладающий всеми нужными качествами матери, – Чернушка. Появление матери в образе курицы объясняется древним христианским представлением о женщине-матери, согласно которому курица являлась эмблемой «доброты и сердечности Всемогущего, изливающего свои блага даже бездуховным и безнравственным людям, не преодолевающим своих страстей». На христианскую символику указывает и «месячное сияние» при ее появлении, обращающее нас к образу Богоматери, которую зачастую изображают с серпом луны, приносящим «свет в тьму ночи». Лунный свет забирает младенца у тьмы и передает его в объятья матери. Таким образом, по мнению Т. В. Пустошкиной, Чернушка – хранительница Алеши, выполняющая функции матери, оберегающей детство и невинность своего дитяти; воплощение родительской любви, которая является основанием и условием неподвластности ребенка грехам.
Если вслед за Т.В. Пустошкиной полагать, что Чернушка персонифицирует материнскую любовь и заботу, которой лишен Алеша, то Чернушка-министр, Чернушка-мужчина – в какой-то мере замена отца. Внутреннее двойничество образа Чернушки может быть объяснено также и тем, что Алеша не видит ни одного из родителей, но нуждается в обоих; Чернушка же воплощает и мать, и отца.
Итак, конкретного источника образа черной курицы, как кажется, не существует, однако мы все же склоняемся к версии, предложенной Т. В. Пустошкиной, поскольку она, на наш взгляд, больше соответствует самой идее сказки Погорельского. Версия О. И. Тимановой представляет сказку в слишком мрачном и отрицательном свете, а ведь Погорельский учит добру, не изображая при этом настоящего зла или героя-антагониста. Путешествия Алеши в мир снов могут быть обоснованы увлеченностью автора античными мифами, о чем пишет и М. А. Турьян40, но вряд ли автором подразумевался мир мертвых, ведь он писал сказку в первую очередь для своего воспитанника. Так, в образе черной курицы, по-видимому, взятом из христианской символики, соединились как функции фольклорного волшебного помощника русских сказок, так и черты античной мифологии и некоего «коллективного бессознательного» представления о мире снов и грез.
Глава II
Контексты
Вопрос прочтения текста всегда остается открытым, спорным и во многом подчиненным субъективным взглядам и ощущениям, однако рассмотрение «Черной курицы» в нескольких контекстах необходимо не только для более целостного и глубокого понимания самой сказки, но и для встраивания ее в систему русской литературы как текста, стоящего до известной степени особняком. Сказка будет рассмотрена с трех позиций: в контексте масонских мотивов и оккультного гримуара; с точки зрения отношения автора к власти и ее репрезентации в открывающем сказку описании Петербурга; в ряду первых детских текстов русской литературы.
1. Масонские мотивы в «Черной курице»: сказка как рассказ об инициации
Как известно, отцом Погорельского был граф А. К. Разумовский (1748-1822), известный и влиятельный масон, член различных лож Москвы и Петербурга41. Согласно А. И. Кирпичникову, через отца Погорельский познакомился с различными масонами того времени42; М. А. Турьян же, напротив, утверждает, что Разумовский пытался оградить сына от вступления в братство43. Основываясь на хронике А. А. Васильчикова44, Турьян сопоставляет две версии происходившего: Погорельский, будучи незаконнорожденным ребенком и стремясь сблизиться с отцом, предпринимает неоднократные попытки войти в круг масонов. Однако Разумовский препятствует сыну, желая, вероятно, оградить его от участи, постигшей его законного сына Кирилла, страдавшего расстройством ума и вступившего в опасные отношения с иллюминатами. По другой версии, Разумовский опасался пагубного влияния разгульных нравов некоторых московских лож. Вопреки отцу Погорельский все же стал членом трех лож: московской Ложи Благополучия, петербургской Ложи Елизаветы к добродетели и дрезденской Ложи трех мечей45.
Отталкиваясь от этих фактов, Н. Н. Подосокорский в своей работе46 рассматривает «Черную курицу» как повесть о масонской инициации. Безусловно, такой подход требует cпециального внимания и рассмотрения, а также большого количества подтверждений.
Н. Н. Подосокорский указывает в первую очередь на общую тенденцию текстов Погорельского к мистификации, к мистике и эзотерике, отмечавшуюся многими исследователями. Так, М. А. Турьян47 пишет, что, например, в «Двойнике» и «Посетителе магика» затронуты темы греха и прощения, а упоминаемые атрибуты и последовательность действий свидетельствуют об отражении в этих текстах масонского ритуала инициации. Сам термин «посетитель» широко использовался в масонских кругах для обозначения брата, присутствующего на заседаниях определенной мастерской, не будучи ее членом. Таким образом, «Черная курица», по времени написания близкая к «Двойнику» и «Посетителю магика», созданным в 1828-1829 гг., может быть рассмотрена в кругу мистических текстов этого периода творчества Погорельского.
Н. Н. Подосокорский указывает на мистификацию уже на уровне жанра и времени действия сказки: подзаголовок «волшебная повесть для детей» как бы отвлекает внимание читателей от замаскированного ритуала, а перенесение событий в Петербург сорокалетней давности далеко не случайно. Так, в 1789 г. Великая Французская революция провозгласила три главных масонских лозунга: «Свобода! Равенство! Братство!», в отличие от времени написания сказки, когда с 1822 г., указанием Александра I, масонские ложи и тайные общества были запрещены, а с 1826 г. по распоряжению Николая I преследовались III Отделением. В таком контексте начало сказки с описанием Петербурга, в котором теперь уж «все переменилось», указывает на благоприятную для масонов эпоху. Наиболее очевидным доказательством идеи Н. Н. Подосокорского представляется наличие в сказке скрытого от всех подземного королевства, жители которого обладают волшебством, неким сакральным знанием и вынуждены скрываться от людей. В этой связи Н. Н. Подосокорский говорит и об обилии в сказке камня в различных видах: масоны, известные также как свободные каменщики, использовали камень и метафорику строительства в символических действиях в ходе заседаний ложи и в руководствах для обретения внутреннего света. У Погорельского камень появляется уже в самом названии Санкт-Петербурга, затем в упоминании памятника Петру Первому и в подземном королевстве. Камень везде представлен в обработанном виде, что указывает на его сакральность и функционирование в качестве пути к Истине. Пансион с «минеральным кабинетом», в котором учились 30-40 мальчиков, таким образом, становится ложей с оптимальным количеством братьев. Наконец, неоднократное упоминание старушек-голландок, видевших даже самого Петра, тоже акцентирует масонское начало, ведь именно при Петре I масонство пришло в Россию.
Поместив сказку в масонский контекст, исследователь переходит к рассмотрению масонских атрибутов и скрытых знаний. Обещание не рассказывать об увиденном, которое Алеша дает Чернушке, соответствует священному обету «Silentium est aureum», призывающему к молчанию и скромности. Двор пансиона, окруженный барочными досками, оказывается отделенным миром, своеобразным Ноевым ковчегом, за пределы которого Алеша стремится выйти. Забор – это граница волшебного и обыденного мира, и именно на этой границе Алеша и кормит курочек. Эта отделенность от мира сказывается и в упоминании родителей Алеши48. Подосокорский рассматривает папеньку и маменьку как Небесного Отца и Мать-Землю, от которых Алеша-неофит ожидает подарка-дара.
Чернушка и становится тем самым желанным подарком как раз в самое мистическое время года – на рождественские праздники. Чернушка связана с масонскими представлениями о мире: она – одно из порождений трехликой богини Гекаты, которой, согласно указаниям Гесиода в «Теогонии», была вверена забота и попеченье о детях. На Гекату указывает также и имя чухонки Тринушки, в котором различим корень «три». Этой отрицательной ипостаси Гекаты необходимо заплатить за право прохода в сакральный мир, что и делает Алеша, отдавая драгоценный империал. Тем самым мальчик не только платит за право входа, но и оставляет все металлы перед входом в храм Истины. Курочка – олицетворение материнской любви, она наделена даром провидения, а ее квохтание – охранительная любовь к слабым. Троекратное повторение имени в просьбе о спасении подобно магическому заговору. Кроме того, в аллегорическом изображении «семи свободных искусств», курица – аллегория грамматики, требующей немалого «усидчивого умственного корпения», а ведь именно этого качества не хватало Алеше. Главной же функцией Чернушки является проводничество в иной мир, причем сквозь один из обликов проглядывается древнеегипетский образ бога Анубиса, воплощаемого в черной собаке: Чернушка ходила за Алешей по двору, как собачка, пытаясь что-то сказать.
Исследователь предполагает, что столь многозначный образ курочки был создан Погорельским под впечатлением от гримуара (колдовской книги) начала XIX в. – «Черная Курочка, или Курица, несущая золотые яица, включает Науку Магических Талисманов и Колец; Искусство Некромантии и Каббалы, для заклинания Воздушных и Адских Духов, Сильфов, Ундин и Гномов; для овладения Секретными Науками, Обнаружения Сокровищ, для получения власти над всеми существами, и для разоблачения всех Наук и Колдовства»49. Автор данного гримуара выдавал себя за офицера армии Наполеона, участвовашего в Египетской кампании. Получив ранение, офицер был спасен мудрым и добродетельным стариком, живущим в глубине некоей Пирамиды. Исцелившись от ран, офицер стал обучаться оккультным наукам, слушал наставления старика, который учил француза, как стать достойным света, как молиться Божеству и Природе, и как обрести мудрость, чтобы смотреть на мир новыми глазами. Цель посвящения – обрести новый взгляд, понять мир; то же самое происходит и у Погорельского, по мнению исследователя. Так, после перехода Алеши в волшебный мир ему открывается проход в подземное королевство, по пути в которое он может общаться с различными cуществами.
Это и «попугаи в «прекраснои золотои клетке» (дух, заключенныи в клетку плоти), и серая кошка (желание), и старушки (умирание и остановка в развитии), и фарфоровые куклы (ложные ценности, идолы материального мира), и рыцари в латах (стереотипы, преграждающие путь к новому знанию)». Смысл инициации заключается в том, чтобы приобщить посвящаемого к иному уровню интерпретации символической реальности, не достижимому при помощи логических усилий. Погорельский показывает, что посвящение возможно и на уровне самых обыденных предметов, если быть готовым к перерождению и сменить угол зрения. Тогда и стражи другого мира (старушки и рыцари) падут, уступая проход.
Другим важным масонским атрибутом является Свет. Первое его упоминание заключено в Светлом Воскресенье (Пасхе), когда Алеша был один в пансионе на каникулах и читал. Далее свет исходит из глаз Чернушки, сначала в курятнике, а затем ночью, освещая путь как лучи. Благодаря Чернушке появляются маленькие свечки в комнате Алеши; свечи же освещают подземное королевство. Упоминаемый выше концепт камня также важен для обретения света: бриллианты и драгоценные камни в подземелье, рассыпанные повсюду в саду и используемые для посуды, символизируют свет и великолепие. Черная курочка в гримуаре помогает находить сокровища и золото; это же делает Чернушка, приведя его в королевство, усыпанное золотом и камнями. Однако, связанная напрямую с Алешей и его обещанием, Чернушка, аналог которой в гримуаре нес золотые яйца, оказывается бесплодной (о чем мы уже писали выше в рамках рассмотрения мифологических источников образа Чернушки). Зерно как символ сакрального знания тоже исчезло в связи с тем, что Алеша не смог преодолеть и победить в себе греховные начала. Весь обряд оборачивается болезнью мальчика, во время которого и могли, согласно масонским взглядам, совершаться «путешествия» во сне.
Финал сказки следует воспринимать как предостережение для того, кто осмелится нарушить обет молчания, на который Погорельский обращает особенное внимание.
Возвращаясь к теме гримуара «Черная курочка» как возможного источника сказки Погорельского, следует учесть отношение масонского общества к этому тексту и степень его авторитетности. Так, Артур Э. Уэйт, известный ученый-оккультист и масон первой половины двадцатого века, в своей книге по церемониальной магии50 1911 г. рассматривает «Черную курочку» в составе особого класса произведений о магии51. С точки зрения исследователя, в большинстве своем эти публикации являются псевдо-руководствами по черной магии, малосерьезные и даже не претендуют на подлинность, за исключением «Черной курочки», которую можно выделить из числа фальшивок благодаря оригинальности содержания. А. Э. Уэйт, анализируя этот гримуар, делает два любопытных замечания: по его мнению, этот текст, сосредоточеный вокруг темы колец-талисманов, мог бы лечь в основу волшебного романа, а чудеса, с которыми встречается рассказчик, напоминают сказку об Аладдине (на ее связь с «Черной курицей» указывалось в главе I).
Таким образом, А. Э. Уэйт особо подчеркивает литературность данного гримуара, а ряд заимствований из оккультных текстов и не вполне оправданная для жанра гримуара пространность названия свидетельствуют о том, что «Курочка» – скорее роман, нежели серьезная книга по черной магии. Впрочем, учитывая масонские элементы в сказке Погорельского и схожесть образов Чернушки и курицы, несущей золотые яйца, можно предположить, что Погорельский намеренно выбрал именно олитературенный гримуар. Ведь даже используя фольклорные мотивы, Погорельский ориентируется на варианты их литературной обработки.
2. Образ Петербурга в контексте власти
Возвращаясь к образу Петербурга, кратко упомянутого выше в контексте масонской символики, обратим внимание на его небольшое, занимающее меньше страницы описание, которым открывается сказка. Насыщенное топонимами и реалиями прошлого, оно отсылает к ряду архитектурных и культурных изменений, связанных с русскими императорами.
Время действия автором определено довольно точно – «лет сорок тому назад» (по отношению к моменту выхода текста в свет), то есть 1780-е гг., а место ограничивается Васильевским островом. Погорельский строит свое описание на противопоставлении вида Петербурга «того времени» и конца 1820-х гг., называя конкретные топографические реалии: Первую линию, проспекты Васильевского острова, Исаакиевский мост, Исаакиевскую площадь и Исаакиевскую церковь, монумент Петру Первому, Адмиралтейство и Конногвардейский манеж. Эти места Погорельский описывает так:
Тогда на проспектах Васильевского острова не было веселых тенистых аллей: деревянные подмостки, часто из гнилых досок сколоченные, заступали место нынешних прекрасных тротуаров. Исакиевский мост — узкий в то время и неровный — совсем иной представлял вид, нежели как теперь; да и самая площадь Исакиевская вовсе не такова была. Тогда монумент Петра Великого от Исакиевской церкви отделен был канавою; Адмиралтейство не было обсажено деревьями; манеж Конногвардейский не украшал площади прекрасным нынешним фасадом; одним словом, Петербург тогдашний не то был, что теперешний52.
Весьма примечательно, что читатель не вполне может доверять автору и быть уверенным в достоверности воспроизведения деталей образа Петербурга, ведь сам Погорельский родился в 1787 г. в Москве53, то есть его картина основана, по-видимому, на рассказах старшего поколения или чтении тогдашних описаний столицы. В связи с этим кажется необходимым «проверить» автора, насколько это возможно в рамках этой работы, и рассмотреть, как функционирует у него понятие власти.
Несмотря на то, что конец 1780-х гг. приходится на правление Екатерины II, у Погорельского Петербург напрямую связан только с именем Петра I, и других правителей он не называет. Более того, Петр будет упоминаться в тексте еще два раза чуть ниже в связи со столетними старушками-голландками, которые видели своими глазами Петра и даже разговаривали с ним. Погорельский выбирает для Петра титул «Великий», и повторение сочетания «Петр Великий» в столь небольшом фрагменте прочно связывает образ Петербурга с его создателем. А. Б. Лакиер в исследовании «Истории титула государей России»54 прослеживает историю именования «Великий» по отношению к русским царям и показывает, что, хотя «Великим князем» Петр стал еще в детстве, он лишь в 1721 г. принял от Сената и Синода титул «Отца Отечества, Императора Всероссийского, Петра Великого». Таким образом, к моменту написания сказки устойчивое сочетание «Петр Великий» существует уже больше ста лет, и, несмотря на то, что почти все князья и цари имели в полном титуле именование «Великий», прочно закрепляется оно лишь за Петром, так как связывается в официальных документах непосредственно с именем.
Автор как бы воздает дань Петру и его творению, в то время как действующим правителем России является Екатерина Великая, при которой и был установлен в 1782 г. монумент Петру Великому – Медный всадник, ставший материальным воплощением духа Петра и символом Петербурга. Об этом пишет В. Ю. Проскурина: «Город – Россия – Медный всадник воспринимаются как единое целое»55.
Тем не менее, образ преемницы Петра, Екатерины, проступает сквозь текст, если вчитаться в него внимательнее. Так, Погорельский упоминает Петра именно в скульптурном воплощении, каким его одобрила Екатерина, а Исаакиевская церковь, построенная при Петре, c 1768 г. перестраивалась по указу императрицы. В. Ю. Проскурина56 пишет, что церковь была символически перезаложена с целью создать на месте бывшего скромного сооружения грандиозный собор, который стал бы символическим и религиозным центром и «перевесил» бы архитектурную доминанту города – Петропавловский собор в крепости. У Погорельского Исаакиевская церковь в обоих временных пластах – 1780-e гг. и 1828 г. – недостроена и не является полноценным собором. В 1780-х гг. церковь перестраивается по проекту Антонио Ринальди, а в 1828 г. – по проекту О. Монферрана, утвержденном Александром I. Таким образом, здесь мы имеем дело с объектом, многократно изменявшимся в соответствии с требованиями власти. Возможно, для того, чтобы подчеркнуть многолетнюю недостроенность Исаакиевской церкви, Погорельский использует слово «канава», отделявшую церковь от памятника Петру, но это лишь наше предположение. Эти отсылки к вполне конкретному прошлому, должно быть, легко угадывались и считывались современниками автора.
Другой временной пласт «настоящего» соотносится с уже упоминавшимся преемником Екатерины «по законам и по сердцу» – Александром I. При нем изменились другие исторические объекты, упомянутые Погорельским. Исаакиевская площадь и мост в 1780-х гг. были в удручающем состоянии в связи с наводнениями. Так, Исаакиевский наплавной мост, стоящий на барках, ежегодно разбирался и наводился заново57 вплоть до 1821 г., когда он был перестроен, увеличен и упрочен58, в каком виде его и застал Погорельский. Что касается площади, то в 1770-х гг. А. И. Богданов, автор первого подробного описания Санкт-Петербурга, писал, что «площадка на Адмиралтейской стороне, у Синего Моста, которая с 1735 г. года нарочно впредь для случая оставлена, на которой только одни извозчики и колашник становятся»59. Конногвардейского манежа в 1780-х гг. не было, а появился он в 1807 г.60; канал вокруг Адмиралтейства был засыпан в 1816-17 гг., образовав Адмиралтейский бульвар61. Сменив на престоле Павла I, Александр отказывается от казарменного устройства жизни и возвращается к наследию Екатерины, в частности, к упомянутому нами Исаакиевскому «комплексу». Как отмечает Е. В. Анисимов, Александр, репрезентируя свою власть в направлении «цветущего классицизма», стремился объединить Петербург в единый архитектурный ансамбль, сделав доминантами городского пейзажа новые постройки62.
Соположение нескольких временных пластов, даже эпох, позволяет Погорельскому всего в нескольких словах создать объемную панораму центра Петербурга, который в общественном сознании идет «рука об руку» с Петром. Екатерина, назвавшая себя продолжательницей дела Петра, встает с ним в один ряд, благодаря подчеркнутой в архитектуре города преемственности власти. Александр проявляется как условный завершитель, при котором Петербург достигает еще большего расцвета.
Намеки автора на разные этапы развития России, легко считываемые при хорошем знании истории и топографии Петербурга, демонстрируют его отношение к власти, как к действующей, так и к прошлой. Так, единственным названным правителем является Петр как главенствующий среди всех прочих императоров Российской империи. К прошлому Погорельский относится с уважением и долей ностальгии, к настоящему, по-видимому, c сожалением. Впрочем, города, кто бы ими ни управлял «перед людьми имеют, между прочим, то преимущество, что они иногда с летами становятся красивее...».
3. «Черная курица» как один из первых текстов русской детской литературы
Сказку Погорельского традиционно называют одним из первых русских литературных текстов, предназначенным непосредственно для детской аудитории, что специально оговаривается автором в подзаголовке «Волшебная повесть для детей». Так, О. И. Тиманова в небольшой статье о традиции литературного путешествия в «Черной курице»63 обозначает повесть как «одну из первых русских прозаических сказок для детей».
Характеризуют сказку также как и первое русское произведение о детстве. Например, Е. П. Званцева, касаясь жанра литературной сказки у Погорельского пишет, что «если не считать попыток Карамзина, то «Черная курица» была первой в новой литературе книгой о детстве <…> в этом смысле сказка о черной курице является прямой предшественницей аналогичных произведений С. Аксакова и Л. Толстого»64.
По мнению М. А. Турьян, «Черная курица» положила «начало жанру литературной сказки» и вошла «в золотой фонд детской русской литературы», а также является «первой в русской литературе книгой о детстве, раскрывающей внутренний мир ребенка, особенности его психологии, мышления»65.
Как кажется, определения «первая сказка для детей» и «первое произведение о детстве», используемые почти как синонимы, смешиваются в исследованиях, так как понятия «детство» и «для детей», разумеется, близки. Однако с точки зрения типологии необходимо делать различие, важное в контексте истории русской литературы: тексты для детей до Погорельского уже писались; тексты, главной темой которых было детство, – практически нет. По-видимому, восприятие «Черной курицы» как некой «отправной точки» детской русской литературы связано с отношением автора к самой теме детства и детского чтения – бережного и внимательного, результатом которого становится доверительный диалог с читателем (как взрослым, так и ребенком), общение «на равных».
Рассматривая сказку в контексте детской русской литературы, важно понять причину, по которой «Черная курица» стала занимать особое положение в корпусе текстов для детей.
Как мы уже отметили, литература для детей была и до Погорельского, об этом свидетельствуют не только отдельные издания, но и специальные журналы, альманахи и сборники.
Первым русским детским журналом стало «Детское чтение для сердца и разума» (1785-1789) Н. И. Новикова, в котором сотрудничал и Н. М. Карамзин, приобщая детей к «изящной словесности», в частности, публикацией сентиментальной повести «Евгений и Юлия». Журналы 1810-х гг66. состояли в основном из религиозных поучений и более или менее отрывочных сведений о разных науках, причем довольно активно стали использоваться иллюстрации67. В «Детском вестнике» (1815), журнале сентиментально-религиозного направления, увидели свет, например, повесть «Опасность от излишнеи чувствительности» и дидактическии рассказ «Покорность промыслу»68. «Новое детское чтение» (1821-1824) C. Н. Глинки акцентировалось на исторических рассказах и пьесах69. Верноподданническим изданием была «Новая детская библиотека» (1827-1831) Б. М. Федорова, где, помимо нравоучительных рассказов, помещались и загадки, стихотворения, басни. Наконец, в год написания «Черной курицы» появляются три альманаха: «Детский альманах на новый год» (1828), «Детский цветник» (1828), составитель и основной автор которого – Б. М. Федоров, и «Подарок добрым детям на Новый 1828 год»70. Все эти издания ориентированы не на развлечение, а на поучение, воспитание религиозных и патриотических чувств, а также на расширение кругозора и обучение.
Таким образом, детская периодика в России к моменту создания «волшебной повести» Погорельского была развита, но довольно однообразна: на этом фоне «Черная курица» выгодно выделяется как самостоятельное произведение, не затерянное между религиозными поучениями и обучающими рассказами, как это было бы в журнале.
До «Черной курицы» специально для детской аудитории специально составлялись в основном рассказы об истории, религии и морали. Волшебные сказки как жанр в детской периодике редки и являются скорее компиляциями из ряда европейских сказок, чем самостоятельными произведениями.
Например, в «волшебной сказке» «Красавица, беспрестанно прядущая», написанной Б. М. Федоровым специально для его альманаха «Детский цветник»71, рассказывается о заколдованной принцессе. Красавица отказывала всем прекрасным принцам, считая, что красивый человек думает лишь о своей красоте, и оказалась заколдованной волшебником. Лишь любовь, которую пробудил в ней принц, специально превратившийся в уродца, разрушила чары. В финале сказки провозглашается мораль: «должно больше любить душевные качества, нежели наружные свойства».
Как видим, Федоров ориентировался на морализаторство восточных сказок и мотивы «Спящей красавицы» Шарля Перро и «Короля Дроздоборода» братьев Гримм. Сказка Федорова, являющаяся переработкой нескольких сюжетов с целью развлечь и поучить, написана в жанре сентиментальной повести и по стилю напоминает Карамзина.
Очевидно, что такого рода тексты назвать вполне самостоятельным авторским произведением нельзя. Более того, до Погорельского в России дети были героями лишь в тех же детских сценках, маленьких зарисовках в журналах, а не в текстах сравнительно большого объема. Погорельский же стал первым в русской литературе, кто написал действительно большое (на фоне остальных текстов того времени) произведение для детей и про детей, обозначив свою аудиторию заранее. Устанавливая диалог с ребенком внутри текста, Погорельский пытается говорить о вещах, близких детям. Именно эти факты заставляют исследователей называть «Черную курицу» первым детским произведением о детстве на русской почве.
Глава III
Комментарий
Составление развернутого комментария к «Черной курице» – одна из главных задач данного исследования. Эта идея возникла в связи с тем, что, несмотря на ряд посвященных ей работ, «Черная курица» остается текстом, о котором пишут скорее заметки, нежели объемные работы. В связи с этим данный комментарий включает в себя: 1) обзор рецензий на отдельное издание «Черной курицы»; 2) очерк вопроса об автобиографичности сказки; 3) комментарий к бытовым и историческим реалиям; 4) анализ отсылок к различным текстам.
Построчный комментарий, занимающий основной объем работы, является компиляцией из пояснений различного рода – лексических, фактических, контекстуальных, а также трактовок отдельных мест. Такой подход, с нашей точки зрения, необходим для того, чтобы восполнить лакуны в работах о «Черной курице» и представить комментарий, объясняющий максимально возможное количество литературных отсылок, бытовых и исторических реалий, устаревших слов и выражений. Данный комментарий предполагался в том числе и как возможное приложение к сказке Погорельского, адресованный, таким образом, самому широкому кругу читателей. Комментарий создавался с учетом пояснений как для детей, у которых могут возникнуть вопросы по поводу исторических реалий и выражений, так и для взрослых, интересующихся рассмотрением «Черной курицы» с научной точки зрения. Ряд фрагментов из глав «Источники» и «Контексты» продублирован, поскольку эти главы работы могут не входить в отдельный текст комментария-приложения. В составе данной работы вместе с главами по источникам и контекстам сказки Погорельского комментарий, как нам кажется, представляет собой некоторый «сборник» литературных связей и параллелей, что позволяет яснее увидеть не только авторский замысел, но и наслоение различных литературных традиций, которые при обычном чтении «сливаются» в один, «плавный» текст сказки.
1. Рецепция текста
Одним из первых отзывов на «Черную курицу», как указывает М. А. Турьян72, стал совет В. А. Жуковского А. А. Дельвигу напечатать сказку в альманахе «Северные цветы»: «У Перовского есть презабавная и, по моему мнению, прекрасная детская сказка «Черная курица». Она у меня. Выпросите ее себе»73. Публикация в этом альманахе не состоялась.
На отдельное издание сказки появилось несколько рецензий.
Первая из них вышла в газете «Северная пчела» 17 января 1829 г. в разделе «Новые книги»74. Рецензент (возможно, сам издатель газеты Ф. В. Булгарин) пишет: «Автор Двойника написал сию прекрасную нравоучительную Сказку, которая приятно займет не одних детей, но и взрослых любителей изящной прозы. Сим последним она понравится счастливым вымыслом и заманчивым, свободным слогом повествования. Малолетние же читатели, для которых она преимущественно назначается, найдут в ней, кроме забавы, доставляемой занимательными приключениями одного умного дитяти, – полезное для себя наставление: они узнают, как хорошо делать добро, и как худо тщеславиться незаслуженными похвалами. Словом: маленький Алексей может быть приятным и наставительным собеседником для маленьких своих сверстников». Как видно из текста, рецензент советует прочесть сказку и взрослым. Двойная адресация является, как уже указывалось выше, одной из ключевых особенностей «Черной курицы», которую большинство исследователей почему-то игнорируют, предлагая рассматривать сказку исключительно в качестве детского чтения.
Следующей стала рецензия в том же году в газете «Бабочка»75, где сказка была охарактеризована как «прекрасно рассказанная повесть». Рецензент – возможно, сам издатель газеты В. С. Филимонов – пишет, что он нарочно читал эту повесть детям разного возраста, собирая их вместе; все слушали с большим вниманием, а когда после прочтения рецензент спросил, на чьем месте хотел бы быть каждый из слушателей, «самый умный» из слушателей сказал, что он желал бы быть на месте автора, ведь «так приятно рассказывать, когда тебя слушают с удовольствием».
Журнал изящной словесности «Атеней» помещает рецензию на «Черную курицу» в составе довольно пространных рассуждений76 о судьбе русского юношества, его воспитании и образовании. По мнению автора, в детской русской литературе царит «запустение», но «есть признаки», что «счастливое время», когда мы «будем выбирать из многих лучшее Русское сочинение для чтения нашим детям» скоро наступит. Весточкой этого «счастливого времени» становится появление «Черной курицы»: сказка есть «красноречивый урок о тленности и превратности вещей», выраженный в описании Петербурга.
Затем последовал отзыв в альманахе «Северные цветы»77, куда «Курица» в свое время не вошла. В разделе «Обозрение русской словесности за первую половину 1829 года» среди детских альманахов О. М. Сомовым упомянута и сказка Погорельского: «Сия повесть, прекрасная по созданию и рассказу своему, доставила удовольствие не только детям, но и многим совершеннолетним читателям, любящим под час переноситься в страну воображения, и возвращаться мысленно к счастливейшему возрасту своей жизни. Слог сей повести отлично хорош и рассказ увлекателен». Здесь снова отмечается, что сказка может быть интересна и взрослым читателям, что, по-видимому, для современников было очевидно.
Отрицательный отзыв появился лишь в историко-философском журнале «Московский вестник»78. Он был написан М. П. Погодиным. Отдавая должное слогу автора, Погодин описывает сказку как «прекрасный, заманчивый рассказ», который, однако, нарушает вероподобие: «как же удовлетворить любопытству тех детей, которые станут допрашивать рассказчика: Какие это люди под землей? Как курица оборотилась человеком? Как с семечком можно знать уроки? От чего люди должны были уйти после нескромности Алеши, и т.д.? – Ведь и в волшебных, особливо в детских, сказках должно соблюдаться вероподобие, хотя условное; в Черной Курице этого нет». Критике подвергается не только «все это волшебство», но и сомнительная, с точки зрения рецензента, оригинальность сказки: «Подземное царство, пышность его и украшения, запрещение говорить, необходимость выселиться после нескромности, конопляное семечко (вместо золотого колечка) взято из повести Тика «Эльфы», и потому нашу сказку должно бы назвать подражанием, а не сочинением». Более того, столь понравившийся другим рецензентам нравоучительный смысл «Черной курицы», по мнению Погодина, оказывается недоступен маленьким читателям: то, что «что должно надеяться только на себя, а не на какие посторонние пособия» выполнить «очень трудно, неловко, в таком возрасте, который может верить всему этому волшебству».
В последней из рецензий, вышедшей в «Новой детской библиотеке»79, подчеркиваются «прекрасные описания и милая простота рассказа». Впрочем, рецензент – вероятно, издатель журнала Б. М. Федоров, нередко выступавший в роли критика, – оказывается сторонником реализма, а не сказочного романтизма: «Заметим, что как ни странны приключения Алеши, <…> эта книга с намерением названа волшебною повестью. – Прочитав ее, легко догадаться, что Алеша простудился – бегая на дворе, и что все чудесные приключения представлялись ему в бреду болезни; выздоровев, Алеша ни от кого не слыхал о черной курице». Заканчивается рецензия все же усиленной похвалой Погорельскому: «Мы еще не имели на Русском языке детской сказки, лучше написанной, и более нравоучительной».
Таким образом, тон рецензий в целом довольно ровный (из него выбивается лишь отрицательный отзыв Погодина). Они демонстрируют положительное отношение к сказке, интерес к тексту как детской, так и взрослой публики и признание одаренности Погорельского.
Высоко оценил сказку Л. Н. Толстой, включивший ее в список книг, оказавших на него наибольшее влияние в детстве: «Черная курица» оказалась на третьем месте80. Более того, в рассказе «Молитва» Толстой пересказывает содержание повести Погорельского как пример борьбы со злом81.
2. Автобиографичность сказки
Наряду с традицией называть «Черную курицу» первым предназначенным для детей текстом русской литературы существует также тенденция считать повесть текстом-автобиографией о детстве самого Погорельского. Например, E. П. Званцева указывает на двойственность жанра повести: «она и сказка, и мемуары одновременно», подчеркивая, что «автобиографичность «Черной курицы» несомненна», причем этот текст открывает «блистательный ряд автобиографий русских писателей»82. О. И. Тиманова замечает, что «у российских филологов заметный интерес вызывала преимущественно автобиографическая основа произведения»83.
Несмотря на уверенность, с которой исследователи приписывают сказке автобиографичность, вопрос о том, насколько в повести отражено детство самого Погорельского, остается открытым, так как свидетельства о пребывании будущего писателя в пансионе Мейера весьма спорны. М. А. Турьян в подробной биографии Погорельского84 приводит эти свидетельства: ремарку графа Ф. П. Литке в его автобиографии и очерк В. Горленко.
Граф Литке, бывший воспитанник пансиона Мейера, утверждает, что «товарищем нашим был одно время, хотя и недолго, Алексей Перовский <…> посещения отца его, графа Алексея Кирилловича Разумовского, бывали у нас эпохой»85. Казалось бы, такое свидетельство не вызывает сомнения, но М. А. Турьян обращается к датам, в которых и кроется ошибка: Литке попал в пансион в шестилетнем возрасте в 1803 г., когда Погорельскому было уже 16. По мнению Турьян, воспоминания Литке – не что иное, как аберрация памяти, то есть восприятие услышанных рассказов как личных впечатлений. По этой причине безоговорочно доверять воспоминаниям Литке нельзя.
В. А. Горленко пересказывает семейные предания, согласно которым будущий писатель получил хромоту, когда «отданный в какой-то петербургский пансион <…> бежал оттуда к своему воспитателю»86. А. И. Кирпичников в обзоре биографии и творчества Погорельского отводит это утверждение: «Я считаю это предание очень маловероятным <…> Происхождение этого предания легко объяснить из сказки того же Перовского «Черная курица» <…> это один из многих случаев перенесения сюжета поэтического произведения на личность автора»87.
По-видимому, Погорельский мог недолгое время учиться в одном из петербургских пансионов, однако свидетельства этого настолько шатки, что не дают права говорить о безусловной автобиографичности «Черной курицы». Единственное, что указывает на связь сказки и жизни самого автора, – это адресат повести, племянник и воспитанник Погорельского граф Алексей Толстой.
3. Название и подзаголовок
Название и подзаголовок сказки Погорельского достаточно объемны и являются рамочной конструкцией всего текста: название состоит из двух частей, причем подзаголовок конкретизирован в отношении жанра и предполагаемой читательской аудитории.
Своим длинным двойным названием «Черная курица» обязана не только желанию автора, но и общим литературным тенденциями того времени. С. А. Зырянова в кратком обзоре исторической эволюции заглавий отмечает, что в XVIII в. русская литература отличалась «таким принципом озаглавливания, как аннотирование», то есть передачей краткого содержания текста в заглавии88. Эта традиция, хоть и редко, но все же встречается в начале девятнадцатого века, например, у Пушкина в 1831 г.: «Сказка о царе Салтане, о сыне его славном и могучем богатыре князе Гвидоне Салтановиче и о прекрасной царевне Лебеди».
Традиция усложненных (как по количеству слов, так и семантически) названий была выработана также романтиками. Главный принцип романтизма – двоемирие – реализуется в заглавиях русской фантастической прозы, о чем пишет К. В. Лазарева89. Исследователь анализирует сорок произведений 19-ти авторов, представляющих образцы русской фантастической прозы и выделяет такие типы заглавий, как: 1) хронотопические (обозначающие время или место действия), 2) объектные (обозначающие предмет/объект, которыи в сюжете произведения обнаруживает некие магические, волшебные, чудесные своиства), 3) персонажные (называющие персонажеи сказочно-мифологического, фольклорного типа, включающие обозначение антропоморфных персонажеи, имя или наименование персонажа), 4) ситуативные. Среди других текстов К. В. Лазарева особо выделяет «Лафертовскую маковницу» и «Двойник, или Мои вечера в Малороссии» Погорельского, указывая на их заглавия как показательные в семантическом плане. Оба текста отражают сцепление бытового и фантастического: так, в «Маковнице» и профессия, и место – Лефортово – вполне бытового характера, однако, мак традиционно используется в магической практике, а Лефортово как часть Немецкой слободы ассоциируется с чужим, потусторонним. В «Двойнике» первая часть заглавия соотносится с немецкими романтическими традициями, а вторая указывает на интерес романтиков к этнографии и фольклору. Таким образом, заглавия, используемые Погорельским, характеризуются отражением романтической двуплановости.
Ориентируясь на типологию, описанную К. В. Лазаревой, мы можем охарактеризовать заглавие сказки Погорельского следующим образом. 1) Первая часть заглавия «Черная курица» относится к «персонажному» типу. Курица – обыденное существо, рядовое для домашнего хозяйства того времени, то есть это персонаж бытовой категории. Но прилагательное «черный» переводит это заурядное существо в разряд существ сказочно-мифологических, о чем говорилось выше в разделе о фольклорных мотивах. 2) Вторая часть, «Подземные жители», также относится к «персонажному» типу, причем волшебное происхождение «жителей» прямо указано автором. Примечательно, что синтаксически обе части названия равноценны, так как обе состоят из прилагательного и существительного. При этом прилагательное отвечает за фантастическую окраску существительного, ведь и курица, и жители – слова из разряда бытовых. Таким образом, сохраняется двоемирие, двуплановость, а повтор конструкции служит для усиления волшебного, загадочного.
Кроме того, в названии может быть скрыта аллюзия на масонский гримуар «Черная Курочка, или Курица, несущая золотые яица». Сходство имеется и на лексическом уровне, а также, частично, на сюжетном. Заметим, что и в названии гримуара используется повтор, но уже другого рода: повторяется наименование волшебного персонажа с уточнением его характеристики.
Помимо названия, есть также и подзаголовок, в котором автор обозначает сказку как «волшебную повесть для детей», то есть определяет не только жанр и форму, но и аудиторию. Как пишет Е. С. Кривушина, жанр обозначается в подзаголовке в том случае, когда «автор находит заглавие не самодостаточным для выражения жанровой структуры произведения, указание на которую для него принципиально»90.
«Обманка» автора, заключенная в подзаголовке, продолжает работать и спустя почти два века: многие продолжают рассматривать сказку исключительно как детский текст.
4. Построчный комментарий
Текст сказки воспроизведен в данной работе по наиболее авторитетному изданию серии «Литературных памятников»91 лишь с небольшими купюрами, поскольку в комментарии, на наш взгляд, нуждается почти каждая фраза. Иногда для удобства комментирования фразы разделены на фрагменты или же объединены в блоки.
Лет сорок тому назад... – По отношению к моменту публикации сказки (1829), то есть имеется в виду конец 1780-х гг. Стоит напомнить, что автор «Черной курицы» родился в 1787 г. в Москве, т.е. сказка начинается с заведомо «заглазного» описания Петербурга времен его младенчества.
...в С.-Петербурге, на Васильевском острову, в Первой линии... – Васильевский остров – самый большой остров Невы, входящий в состав Санкт-Петербурга с 1737 г. В конце XVIII-начале XIX вв. в восточной части Острова были сосредоточены почти все научные и учебные заведения Петербурга. Линия – одна из сторон улиц на В. О., перпендикулярных проспектам.92
...жил-был содержатель мужского пансиона... – Мужской пансион (от фр. pension) – частное закрытое учебное заведение с общежитием93. Воспитанники посещают классы и подчиняются порядку обучения и правилам, общим для всех учеников. Постоянный нравственный надзор за воспитанниками и обучение их занятиям вверяется особым воспитателям.94 Здесь речь идет, по-видимому, о частном пансионе Е. Ф. Мейера, в котором осуществлялось не только обучение, но и содержание и воспитание учеников. Данный пансион существовал уже с конца XVIII века, согласно воспоминаниям графа Ф. П. Литке, воспитанника пансиона, он находился «у Тучкова моста, на углу переулка, отделявшего его от дома Кусова». Точное местоположение пансиона: у берега Малой Невы, на углу 1-й линии В. О. и Магдалиновского переулка (нынешний участок дома № 56 на 1-й линии).95 Так как есть свидетельства (впрочем, не вполне надежные) о том, что Погорельский мог недолгое время обучаться в некотором пансионе, например, в пасионе Мейера (см. раздел «Автобиографичность сказки»), то это описание можно с некоторой долей условности отнести к разряду воспоминаний. Любопытно также сочетание практически точного петербургского адреса с характерным для русской сказки зачином «жил-был».
...который еще и до сих пор, вероятно, у многих остался в свежей памяти... – Среди воспитанников пансиона Мейера был не только граф Ф. П. Литке, адмирал и ученый-путешественник, но и декабрист и масон А. Ф. фондер Бриген, декабрист Н. Н. Оржицкий, а также родственник Погорельского – внебрачный сын гр. П. А. Разумовского, приходившегося автору «Черной курицы» братом по отцу.
...хотя дом, где пансион тот помещался, давно уже уступил место другому, нисколько не похожему на прежний. – Участок, охватывающий нынешний дом № 56, был застроен в последней трети XVIII века, когда был возведен угловой каменный дом96. Пансион Мейера просуществовал в этом доме вплоть до конца 1810-х97. О перестройке дома в первой четверти XIX века неизвестно.
В то время... – Здесь речь снова идет о конце 1780-х гг.
...Петербург наш уже славился в целой Европе своею красотою... – В записках иностранцев второй половины XVIII века Петербург часто описывался как хорошо устроенный и красивый город. Например, Луи-Филипп Сегюр, бывший послом Франции при дворе Екатерины II (1783-1792) в своих мемуарах пишет, что при Екатерине «Петербург занял видное место между столицами образованного мира, и царский престол возвысился на чреду престолов самых могущественных и значительных»98.
...хотя и далеко еще не был таким, как теперь. – Погорельский сравнивает прошлое (1780 гг.) и настоящее (1828) в двух планах. Во-первых, речь идет о многочисленных преобразованиях в архитектуре города в начале XIX века в эпоху царствования Александра I99. Во-вторых, кроме отсылки к топографии города, Погорельский мог иметь в виду также и политические изменения, а именно указы, запрещающие тайных общества и собрания масонских лож100, членом которых он был101 (см. разделы «Масонские мотивы в “Черной курице”» и «Образ Петербурга в контексте власти»).
Тогда на проспектах Васильевского острова не было веселых тенистых аллей: деревянные подмостки, часто из гнилых досок сколоченные, заступали место нынешних прекрасных тротуаров. – Специальное постановление об устройстве тротуаров было утверждено Александром I 30 октября 1816 г. Реализация постановления по строго выработанным стандартам возлагалась на владельцев домов, но по причине дороговизны материалов осуществлялась постепенно. Тротуары мостили плитами102. Здесь Погорельский не только отмечает большие перемены в облике города, но и вступает с читателем в скрытый диалог: слова «веселые теннистые аллеи» указывают на то, что автор понимает, помнит еще по своему детству, как хорошо гулять и играть среди деревьев, как весело бегать там маленьким детям. Для того, чтобы подчеркнуть, как город преобразился, автор описывает неприятного вида гнилые доски, что должно оставить у читателя мрачное и унылое ощущение. Доски, заменяющие тротуары, отчасти перекликаются с досками, из которых был сооружен забор пансиона, который также оставляет унылое впечатление, так как связан с постоянным пребыванием Алеши в пансионе и его одиночеством.
Исакиевский мост – узкий в то время и неровный – совсем иной представлял вид, нежели как теперь; да и самая площадь Исакиевская вовсе не такова была. – Исаакиевская площадь и мост в 1780-х гг. были в довольно удручающем состоянии в связи с наводнениями. Так, Исаакиевский наплавной мост, стоящий на барках, ежегодно разбирался и наводился заново103 вплоть до 1821 г., когда он был перестроен, увеличен и упрочен104, каким его и увидел Погорельский. О площади в 1770-х гг. А. И. Богданов, автор первого подробного описания Санкт-Петербурга, писал, что «площадка на Адмиралтейской стороне, у Синего Моста, которая с 1735 г. нарочно впредь для случая оставлена, на которой только одни извозчики и колашник становятся»105. Любопытно, что автор почти не дает характеристики моста и площади, ограничиваясь тем, что все было «не таким», как теперь. Детальное описание не интересует Погорельского, тем более, что он не видел Петербурга конца 1780-х гг.: ему важно создать у читателя ощущение «другого» времени.
Тогда монумент Петра Великого... – Имеется в виду памятник Петру Первому работы Э.-М. Фальконе, открытый в 1782 гг. на Сенатской площади и получивший название «Медный всадник»106. Подробнее о восприятии Петра Погорельским см. раздел «Образ Петербурга в контексте власти».
...от Исакиевской церкви отделен был канавою;... – Исаакиевская церковь (нынешний Исакиевский собор), построенная при Петре в районе будущей Сенатской площади, c 1768 г. перестраивалась по указу Екатерины II107. Церковь была перезаложена с целью создать на месте деревянного скромного сооружения грандиозный собор. В 1780-х гг. церковь перестраивается по проекту Антонио Ринальди, а в 1828 г. – по проекту О. Монферрана, утвержденном Александром I. Эта церковь в обоих временных пластах повести Погорельского – 1780-е гг. и 1828 г. – недостроена и не является полноценным собором. Возможно, для того, чтобы подчеркнуть многолетнюю недостроенность Исаакиевской церкви, Погорельский использует слово «канава», отделявшую церковь от памятника Петру (подробнее см. раздел «Образ Петербурга в контексте власти»).
...Адмиралтейство не было обсажено деревьями; манеж Конногвардейский не украшал площади прекрасным нынешним фасадом;... – Адмиралтейство в XVIII-XIX вв. – место строительства и ремонта военных кораблей. Канал вокруг Адмиралтейства был засыпан в 1816-1817 гг., образовав Адмиралтейский бульвар. Конногвардейский манеж был построен в 1804-1807 гг. под руководством архитектора Джакомо Кваренги на Конногвардейском бульваре, который также находится на месте бывшего Адмиралтейского канала. Манеж входил в комплекс зданий Конногвардейского полка и использовался для верховых занятий солдат и офицеров в осеннее и зимнее время года.108.
...одним словом, Петербург тогдашний не то был, что теперешний. – Автор отсылает читателя к переменам, произошедшим в Петербурге за сорок лет, описанным выше. Помимо отсылки к буквальным изменениям, Погорельский мог иметь здесь в виду и политическую ситуацию, а именно запреты Александра I и Николая I относительно тайных обществ и масонских лож, членом которых был сам Погорельский. При таком рассмотрении фраза оказывается зашифрованным сопоставлением свободных для масонов 1780-х гг. и 1820-х гг., когда масонам приходилось тщательно скрываться (подробнее см. разделы «Образ Петербурга в контексте власти» и «Масонские мотивы в “Черной курице”»). Здесь чувствуется некоторое сожаление и ностальгия, при этом автор как бы обрывает сам себя, не давая себе впасть в воспоминания. Примечательно также, что эта фраза создает ощущение, будто бы рассказчик – человек уже преклонного возраста, хорошо знающий и помнящий Петербург сорокалетней давности, хотя на самом деле Погорельский родился в Москве в 1787 г., то есть его описание основано на воспоминаниях других, хотя и достоверно. По-видимому, эта иллюзия «авторитетности» направлена на то, чтобы вызвать читательское доверие к рассказчику.
Города перед людьми имеют, между прочим, то преимущество, что они иногда с летами становятся красивее... впрочем, не о том теперь идет дело. – Погорельский сравнивает архитектурное (внешнее) и культурное (внутреннее) преображение города (здесь – Петербурга) с человеком, теряющим с годами свою как внешнюю, так и внутреннюю красоту. Можно предположить, что в данной фразе Погорельский отсылает к будущему, которое ожидает повзрослевших детей, забывающих о доброте, честности, чести. Также эта фраза весьма похожа на некоторую максиму или цитату, понятную скорее взрослому читателю, а не ребенку, что также свидетельсвует о двойной адресации сказки.
В другой раз и при другом случае я, может быть, поговорю с вами пространнее о переменах, происшедших в Петербурге в течение моего века... – Здесь автор впервые прямо обращается к своему читателю, продолжая линию умудренного опытом рассказчика, подчеркнутую выражением «мой век». Рассказчик, таким образом, старше реального автора: как это свойственно пожилым людям, он начинает предаваться воспоминаниям и размышлениям, но вовремя обрывает себя и возвращается непосредственно к сюжету. Такое обращение к читателю одновременно напоминает и стиль Карамзина, который стремился сократить дистанцию между собой и читателем, и фольклорные «интерлюдии», служащие своеобразным предисловием, в котором делается «анонс» следующих сказок. Повествователь выступает здесь как всезнающий «дедушка», у которого в запасе множество историй. Кроме того, Погорельский, возможно, отсылает и к собственной биографии и пережитым им политическим изменениям – этот смысл предназначен уже для взрослых.
... – теперь же обратимся опять к пансиону, ... – Вовлечение читателя в рассказ происходит посредством употреблением глагола в форме первого лица множественного числа, то есть опущенного «мы». Читатель, частично обладающий уже знанием рассказчика, приближается к истории, становится почти что очевидцем.
...который, лет сорок тому назад, находился на Васильевском острову, в Первой линии. – Кольцевое построение интродукции необходимо не только для выделения и обрамления части, посвященной Петербургу, но и для возвращения к непосредственному месту действия сказки – пансиону. Рассказчику, принявшему на себя образ пожилого человека, нужен дословный повтор фразы, с которой он начал рассказ, чтобы вернуться к основной мысли.
Дом, которого теперь – как уже вам сказывал – вы не найдете, был о двух этажах, крытый голландскими черепицами. – Здание, которое занимал пансион Мейера, стоит до сих пор, хотя теперь оно четырехэтажное. По-видимому, Погорельский имел в виду, что найти дом в таком виде, каким он его описывает, нельзя в связи с надстройками. О судьбе дома известно довольно мало, но к 1859 г. архитектором В. В. Штромом для семьи купца Галова дом был капитально перестроен и возведен четвертый этаж109, то есть в первой половине XIX в. был надстроен третий этаж, о чем, судя по всему, и говорил автор. Кроме того, «исчезновение» дома подчеркивает загадочность прошлого, которого уже не найти, как и старого Петербурга, описанного в зачине повести. Голландская черепица – плитки из обожженной глины, которые предназначены для кровельного покрытия; особенность голландской черепицы в том, что ее кладут горизонтальными рядами внахлест, так, чтобы каждый из рядов закрывал треть предыдущего110. Впервые возникающий таким образом «голландский» мотив, вероятно, призван создать впечатление «петербургской древности» (голландский акцент в облике новой столицы связан с фигурой и царствованием Петра I), которое в дальнейшем будет поддержано упоминанием о старушках-голландках.
<…>
Из сеней довольно крутая лестница вела в верхнее жилье,... – Сени – нежилая часть дома, соединяющая жилое помещение с улицей111. Под «крутой лестницей» имеется в виду лестница, расположенная почти под прямым углом, по которой довольно опасно ходить. Верхнее жилье – это одновременно и второй этаж, и жилое помещение112. Обычно на втором этаже находились спальные комнаты.
...состоявшее из восьми или девяти комнат... – Авторская неуверенность указывает одновременно и на мнимый возраст рассказчика, который уже все позабыл от старости, и на возможный автобиографический аспект: если это описание основано на личных детских впечатлениях, то Погорельский, в силу юного возраста, мог плохо запомнить. Количество комнат не столь важно для сюжета – неточность придает повествованию ощущение полузабытой старины.
<…>
Дортуары, или спальные комнаты детей, находились в нижнем этаже, по правую сторону сеней,... – Дортуар (от фр. dortoir) – общая спальня для воспитанников в закрытых учебных заведениях113.
...а по левую жили две старушки, голландки, из которых каждой было более ста лет и которые собственными глазами видали Петра Великого и даже с ним говаривали. – Петр I в 1697 г. во время Великого Посольства четыре с половиной месяца провел в Голландии, где обучался кораблестроению и изучал анатомию. По возвращении Петр активно приглашал голландцев работать в России, многие из которых потом оставались в ней жить как переселенцы114. К этим «первым» петербургским иностранцам, видимо, и принадлежат старушки. Здесь Погорельский отсылает к великой эпохе Петра Первого в целом, но и, возможно, к масонству, которое пришло в Россию именно с подачи Петра (см. разделы «Образ Петербурга в контексте власти» и «Масонские мотивы в “Черной курице”»). Образ древних старушек, тем более – иностранок, ассоциируется со старушками европейского фольклора, где они зачастую оказывались ведьмами или волшебницами. Кроме того, если обратиться к творчеству самого Погорельского, то он уже сделал восьмидесятилетнюю старуху заглавной героиней повести «Лафертовская маковница», вышедшей в 1825 г.115.
В нынешнее время вряд ли в целой России вы встретите человека, который бы видал Петра Великого: настанет время, когда и наши следы сотрутся с лица земного! Всё проходит, всё исчезает в бренном мире нашем... Но не о том теперь идет дело! – Данный пассаж, как кажется, представляет собой так называемое «общее место», рассуждение о текучести времени, о бренности человеческого бытия, которое почти не оставляет следа. Все это напоминает наставления религиозного характера, встречающиеся в том числе и детской периодике (см. раздел «“Черная курица” как один первых текстов детской русской литературы»). Патетические восклицания здесь сильно отличаются от последующего изящного воспроизведения детских чувств и мыслей. Цель таких скучных и всем знакомых наставлений – акцентировать авторитет рассказчика, а также, возможно, заострить переход к иному построению нарратива в дальнейшем.
В числе тридцати или сорока детей, обучавшихся в том пансионе, находился один мальчик, по имени Алеша, которому тогда было не более девяти или десяти лет. – В частных пансионах количество учеников зависело от размера здания и количества учителей. В пансионы принимали детей в основном с семи лет, то есть Алеша должен был быть во втором классе. Неточность снова призвана свидетельствовать о давности самой истории. Алеша – имя племянника автора, маленького графа Алексея Константиновича Толстого (1817-1875). По-видимому, здесь впервые в русской литературе применен сильный суггестивный прием отождествления героя текста и его непосредственного адресата (характерно, что практически совпадает возраст), призванный «втянуть» этого читателя в текст. «Энергия» этого приема столь значительна, что распространяет «эффект присутствия» и на любого мальчика по имени Алексей, становившегося читателем или слушателем сказки.
Родители его, жившие далеко-далеко от Петербурга,... – Если рассматривать «Черную курицу» как автобиографически мотивированный текст, то здесь Погорельский имел в виду своих родителей, графа Алексея Кирилловича Разумовского и его гражданскую жену Марию Михайловну Соболевскую, проживавших то в Москве (где Погорельский родился), то в малороссийском поместье Почеп116, что, безусловно, было очень далеко от столицы.
...года за два перед тем привезли его в столицу, отдали в пансион и возвратились домой, заплатив учителю условленную плату за несколько лет вперед. – В пансионы детей принимали в возрасте от семи лет, то есть Алешу отдали в пансион, как только он достиг положенного возраста 7-8 лет (ведь два года спустя ему 9-10). Если же соотносить возраст героя с биографией Погорельского, то он должен был пребывать в пансионе в конце 1790-х гг. Плата за один год обучения составляла порядка 100-150 рублей.
Алеша был мальчик умненькой, миленькой, учился хорошо, и все его любили и ласкали; однако, несмотря на то, ему часто скучно бывало в пансионе, а иногда даже и грустно. – Главный герой сразу же представлен маленьким читателям как пример для подражания, он прилежен, послушен и своим поведением заслужил любовь окружающих. Любопытно, однако, что идя вразрез с детской, то есть по большей части дидактической литературой своего времени, автор от наставительного тона сразу же переключается на внутренний мир Алеши, на детское восприятие в целом: как бы много друзей не было в пансионе, но разлука с домом, с родителями и особенно с матерью, чрезвычайно тяжела для ребенка.
Особливо сначала он никак не мог приучиться к мысли, что он разлучен с родными своими; но потом, мало-помалу, он стал привыкать к своему положению, и бывали даже минуты, когда, играя с товарищами, он думал, что в пансионе гораздо веселее, нежели в родительском доме. – «Особливо» (устаревшее) здесь в значении «в большей мере, в наибольшей степени, прежде всего, особенно117. «Приучиться к мысли» (вышло из употребления) – значит «привыкнуть». За очень лаконичным описанием чувств Алеши скрывается тонкое понимание детской психологии: отвлекаясь, играя и радуясь, ребенок может даже забыться, но пансион все же никогда не заменит родного дома. Как кажется, за этим описанием по сути брошенного маленького мальчика стоит осуждение поступка родителей героя. Сам Погорельский дал своему племяннику Алексею Толстому домашнее обучение118.
Вообще дни учения для него проходили скоро и приятно; но когда наставала суббота и все товарищи его спешили домой к родным, тогда Алеша горько чувствовал свое одиночество. – Согласно распорядку частных пансионов, дети могли быть отпускаемы домой на выходные, то есть после субботних занятий, возвращаясь в пансион к вечеру воскресенья, а также на праздники и каникулы119.
По воскресеньям и праздникам он весь день оставался один, и тогда единственным утешением его было чтение книг, которые учитель позволял ему брать из небольшой своей библиотеки. – Под праздниками подразумеваются большие церковные праздники, например, Рождество, Пасха, на время которых детей отпускали домой120.
Учитель был родом немец, а в то время в немецкой литературе господствовала мода на рыцарские романы и на волшебные повести, – и библиотека, которою пользовался наш Алеша, большею частию состояла из книг сего рода. – Национальность учителя соответствует фамилии реального пансиона Мейера, который также был немцем. Вообще же большинство частных пансионов конца XVIII – первой половины XIX в. содержали иностранцы, в основном немцы121. В конце 1780-х гг. рыцарские романы и волшебные действительно были очень популярны (см. раздел «Немецкий романтизм»). Под книгами «сего рода» подразумеваются, по-видимому, и французские рыцарские романы (см. выше о «Голубой библиотеке»).
Итак, Алеша, будучи еще в десятилетнем возрасте... – Примечательно, что здесь Погорельский точно определяет возраст героя, тогда как абзацем раньше он будто бы не знал или не помнил – девять или десять лет было Алеше.
...знал уже наизусть деяния славнейших рыцарей, по крайней мере так, как они описаны были в романах. – Увлечение рыцарскими романами в России прослеживается уже с XVII века, и наиболее известными и популярными были романы Кретьена де Труа, черты которых легко угадываются в «Черной курице» (подробнее см. раздел «Рыцарские романы»). Под «славнейшими рыцарями» имеются в виду рыцари короля Артура (рыцари Круглого стола) как наиболее узнаваемые персонажи кельтско-британского эпоса. Сходство с ними находим и на уровне мотивов: 1) главные герои сражаются с защитниками определенных мест – Ивейн и защитник источника, Ланселот и защитник брода через реку; Чернушка и рыцари, охраняющие вход в подземное королевство; 2) главный герой обретает волшебного помощника – Ивейн и лев, Алеша и Чернушка; 3) действие ограничивается значимым эпизодом из жизни – путешествием. Примечательно, что здесь Погорельский делает оговорку о стиле описания деяний рыцарей: Алеша видит их не в историческом, а в сугубо литературном, мифологизированном контексте, что определяет его восприятие действительности (например, когда он ожидает увидеть директора училищ на коне и в латах).
Любимое его занятие в длинные зимние вечера, по воскресеньям и другим праздничным дням, было мысленно переноситься в старинные, давно прошедшие веки... – О праздничных днях см. выше. Под «прошедшими веками» имеется в виду время действия, описываемое в рыцарских романах. Создававшиеся в XII-XIII вв., они отсылают к мифологическим V-VI вв., но время и место в рыцарских романах традиционно расплывчато и неопределенно, благодаря чему создается ощущение далекой непостижимой волшебной старины (см. раздел «Рыцарские романы»). Этим приемом пользуется и Погорельский.
Особливо в вакантное время – как например об Рождестве или в Светлое Христово Воскресенье... – Вакантное время (от фр. vacances) – то же, что и каникулы. На Рождество Христово, которое отмечалось 25 декабря (по старому стилю), предпраздничные и праздничные дни составляли 12 дней122. Светлое Воскресенье, то есть Пасха, праздновалось всю последующую за самим праздником неделю, так называемую Светлую (Святую) неделю123.
...– когда он бывал разлучен надолго со своими товарищами, когда часто целые дни просиживал в уединении, – юное воображение его бродило по рыцарским замкам, по страшным развалинам или по темным дремучим лесам. – Уединение, то есть уединенное состояние – пребывание в одиночестве, смирении124. Выражение «воображение бродило» (= фантазия работала) частотно в русской литературе XVIII-XIX вв125. Места действия рыцарских романов Погорельский указывает верно – заурядные точки пространства (замок, лес, ручей), наделенные фантастической природой, образуют новую действительность, в которой существуют и действуют персонажи126. «Страшные» развалины – дань таинственной «готической», в первую очередь английской, прозе конца XVIII – начала XIX в., для которой характерен этот локус.
Я забыл сказать вам, что к дому этому принадлежал довольно пространный двор, отделенный от переулка деревянным забором из барочных досок. – Под выражением «принадлежал двор» имеется в виду то, что двор вокруг дома прилегал к нему, образуя один большой участок. Пространный – то же самое, что и большой, просторный, простирающийся127. Барочные доски – доски, из которых раньше состояли барки, то есть трехмачтовые суда, служащие в основном для торговых перевозок128. Переключение на прямую речь рассказчика и то, что он «забыл сказать», работают на создание образа пожилого повествователя, почти старика, который спохватывается и перебивает сам себя при рассказе. В то же время эта фраза вводит новый нарративный «блок», посвященный занятиям Алеши во дворе.
Ворота и калитка, кои вели в переулок, всегда были заперты, и потому Алеше никогда не удавалось побывать в этом переулке, который сильно возбуждал его любопытство. – Кои (устаревшее) – которые. Ворота и калитка всегда были заперты, по-видимому, для того, чтобы дети сами не покидали территории пансиона, а также чтобы посторонние не заходили в пансион. Как известно, частные пансионы предполагали изоляцию воспитанников от внешнего мира129.
Всякий раз, когда позволяли ему в часы отдохновения играть на дворе, первое движение его было – подбегать к забору. – «Часы отдохновения» – клише сентиментальной и нравоучительной литературы; перерыв, свободное время между занятиями (днем) или после них (вечером). «Движение» здесь – желание, импульс, порыв130.
<…>
Алеша не знал, что дырочки эти происходили от деревянных гвоздей, коими прежде сколочены были барки, и ему казалось, что какая-нибудь добрая волшебница нарочно для него провертела эти дырочки. – Здесь Погорельский снова устанавливает контакт с читателем-ребенком: рассказывая о фантазирующем Алеше, который принимает дырки от гвоздей за дырочки, сделанные волшебницей, автор одновременно объясняет происхождение дырочек своим читателям, для которых это наверняка было загадкой. При этом автор говорит об этом как об известном всем факте, тем самым уравнивая детей с собой. Рассказчик и читатель теперь обладают одним знанием, неизвестным герою, что делает их, безусловно, ближе. Единственная связь с внешним миром – дырочки – настолько необъяснима для Алеши, что он вынужден приписывать ее сфере волшебного, ирреального, которая для него, однако, в силу особенностей характера и образа жизни становится вполне реальной.
Он всё ожидал, что когда-нибудь эта волшебница явится в переулке и сквозь дырочку подаст ему игрушку, или талисман, или письмецо от папеньки или маменьки, от которых не получал он давно уже никакого известия. – Талисман или оберег – предмет, оберегающий человек от порчи, сглаза, болезней, приносящий удачу, счастье131. Волшебница как персонаж отсылает нас сразу к рыцарским романам, где она является добрым помошником, хранителем какого-либо места или предмета (например, талисмана). Через дырочку-кружок Алеша хочет получить любого рода (предмет, игрушку, письмо) связь с родителями, что по своей символике отсылает к древней христианской мифологеме (см. раздел «Образ черной курицы»), а также к сфере волшебного в целом, ведь Алеша, за неимением связи с внешним миром, вынужден воображать прочитанное им в рыцарских романах.
Но, к крайнему его сожалению, не являлся никто даже похожий на волшебницу. – В рыцарских романах встречаются разного рода женские персонажи, как добрые волшебницы, так и женщины, стремящиеся погубить рыцарей. Алеша же ждет любую добрую к нему женщину – в первую очередь, конечно, мать, или тетушку, крестную, родственницу. Само посещение закрытого пансиона родным человеком должно было быть удивительным для мальчика. Такой волшебницей впоследствии станет Чернушка.
Другое занятие Алеши состояло в том, чтобы кормить курочек, которые жили около забора в нарочно для них выстроенном домике и целый день играли и бегали на дворе. – Под «выстроенным домиком» подразумевается курятник. Примечательно, что здесь свободная жизнь домашних птиц, которым можно было бегать и играть целыми днями, противопоставляется строгому режиму воспитанников пансиона.
Алеша очень коротко с ними познакомился, всех знал по имени, разнимал их драки, а забияк наказывал тем, что иногда несколько дней сряду не давал им ничего от крошек, которые всегда после обеда и ужина он собирал со скатерти. – Коротко познакомиться – близко, хорошо знать кого-то132. Забияка – наглый, дерзкий задира и драчун133. Сряду – то же, что и подряд. Алеша здесь выступает в роли воспитателя курочек, почти что судьи, поощряя хорошее поведение и наказывая за дурное. Герой как бы копирует ту модель отношений, которую он каждый день видит перед собой, а именно учителей и воспитателей и учеников, в том числе себя.
Между курами он особенно любил одну черную хохлатую, названную Чернушкою. – Хохлатая – курица, имеющая хохолок на голове134; под «черной хохлатой» подразумевается порода курицы. Черные куры встречаются реже белых. Имя Чернушке дали по цвету ее оперения, причем имя образовано с помощью уменьшительно-ласкательного суффикса, что создает звукопись «ч-ш», похожую на шепот. Впечатление от имени Чернушки схоже с именем Алеши: имена ласковые, нежные, убаюкивающие и тихие по звучанию. Любовь героя к Чернушке очень похожа на то, как среди других игрушек Мари из сказки Гофмана выбирает именно Щелкунчика (см. раздел «Немецкий романтизм»)135. И у Гофмана, и у Погорельского в самом начале повествования мы узнаем о любимце главного героя, природа которых схожа (например, способность к превращению).
Чернушка была к нему ласковее других; она даже иногда позволяла себя гладить, и потому Алеша лучшие кусочки приносил ей. Она была нрава тихого; редко прохаживалась с другими и, казалось, любила Алешу более, нежели подруг своих. – «Тихий нрав» – спокойствие, послушание. Слово «казалось» в данной фразе привлекает внимание в плане нарративной структуры: не совсем ясно, кому же именно казалось – Алеше или рассказчику? По-видимому, здесь все же подразумевается авторский взгляд «со стороны», который, будучи свидетелем событий, так расценил поведение Чернушки.
Однажды (это было во время вакаций между Новым годом и Крещеньем – день был прекрасный и необыкновенно теплый, не более трех или четырех градусов морозу) Алеше позволили поиграть на дворе. – Крещенье (разг.) или Крещение Господне – церковный праздник, в память того дня, когда Иисус Христос явился на берега Иордана, где его крестил Иоанн Предтеча; праздновался (по старому стилю) 6 января. То есть автор определяет время между 31 декабря и 6 января. Здесь находим отсылку к «Щелкунчику» Гофмана, в котором действие также начинается во время новогодних каникул, а именно на Рождество. Сказка Гофмана открывается четким указанием даты: «Двадцать четвертого декабря детям советника медицины Штальбаума...», а ощущение рождественского волшебства подчеркивается. Новый год и Рождество в европейской литературе традиционно воспринимаются как время, когда возможны чудеса, когда реальный мир и фантастический могут тесно взаимодействовать и даже взаимопроникать. Три-четыре градуса ниже нуля (скорее всего, по шкале Цельсия) в январе – это теплая погода для Петербурга конца XVIII века, поскольку в 1780-х гг. средняя январская температура составляла минус десять градусов136.
В тот день учитель и жена его в больших были хлопотах. – То есть были заняты множеством дел, связанных с суетой, заботой, беспокойством.
Они давали обед директору училищ, и еще накануне, с утра до позднего вечера, везде в доме мыли полы, вытирали пыль и вощили красного дерева столы и комоды. – Давать обед – организовывать званый обед, праздничный стол для гостей137. Директор училищ – должностное лицо, стоящее во главе народных училищ целой губернии (здесь: Петербурга)138 и осуществляющее руководство и контроль над учебными заведениями. Вощить (устаревшее) – натирать, покрывать воском139. Столы и комоды красного дерева – мебель, сделанная из древесины разных пород деревьев, имеющих красные и коричневые тона140.
Сам учитель ездил закупать провизию для стола: белую архангельскую телятину, огромный окорок и из Милютиных лавок киевское варенье. – Провизия (от фр. provision) – пищевые продукты, съестные припасы141. Белая архангельская телятина – мясной деликатес, изготавливавшийся в Архангельской губернии. Киевское варенье – это так называемое «сухое» варенье, изготавливаемое при помощи уваривания фруктов без воды, приятного неприторного вкуса, служащее натуральной заменой конфет142. Милютины лавки или ряды – торговые лавки на Невском проспекте между зданием Думы и Казанским собором, славившиеся фруктами, овощами и иностранными товарами143.
Алеша тоже, по мере сил, способствовал приготовлениям: его заставили из белой бумаги вырезывать красивую сетку на окорок и украшать бумажною резьбою нарочно купленные шесть восковых свечей. – Под сеткой на окорок имеется в виду украшение, которой обертывается ножка, из завитой полосками бумаги, для того, чтобы было удобнее держать окорок, не пачкая руки. Бумажная резьба на свечи – это украшение с круглым отверстием, надевавшееся на свечи.
В назначенный день рано поутру явился парикмахер и показал свое искусство над буклями, тупеем и длинной косой учителя. – Показать свое искусство – то же самое, что показать свое умение что-либо делать. Букли (от фр. boucle) – это завитые кольцом волосы, завитки волос на висках144, элемент мужской прически в конце XVIII в145. Тупей (от фр. toupet) – род прически, взбитый впереди хохол, зачесанный назад146. Длинная коса также являлась элементом мужской прически (или парика).
Потом принялся за супругу его, напомадил и напудрил у ней локоны и шиньон и взгромоздил на ее голове целую оранжерею разных цветов, между которыми блистали искусным образом помещенные два бриллиантовые перстня, когда-то подаренные мужу ее родителями учеников. – Помадить (от фр. pommader) – мазать волосы помадой, то есть душистой косметической мазью147. Пудрить (от фр. poudrer) волосы – покрывать, посыпать волосы пудрой, то есть мелким душистым белым порошком из крахмала148. Локоны – завитые кольцами пряди волос149. Шиньон (от фр. chignon) – женская прическа из собранных на затылке волос (своих или накладных). Искуственные или настоящие цветы, а также разного рода драгоценности были элементом украшения женской прически в конце XVIII в.150. Указание на подарки в виде бриллиантовых перстней свидетельствует о том, что среди воспитанников пансиона были отпрыски (законные или побочные) аристократических семейств, и, возможно, косвенным образом подтверждает, что Погорельский действительно какое-то время провел в пансионе Мейера.
По окончании головного убора, накинула она на себя старый изношенный салоп и отправилась хлопотать по хозяйству, наблюдая притом строго, чтоб как-нибудь не испортилась прическа; и для того сама она не входила в кухню, а давала приказания свои кухарке, стоя в дверях. – По окончании головного убора: здесь головной убор – не шляпа, а прическа; то есть после того как была доделана прическа. Салоп (от фр. salope, англ. slop) – верхняя женская одежда в виде длинной накидки с пелериной, с прорезями для рук или широкими рукавами, теплая и просторная. Наблюдать здесь: следить.
В необходимых же случаях посылала туда мужа своего, у которого прическа не так была высока. – Женские прически в 1780-х гг. достигали в высоту более полуметра151, в связи с чем ходить приходилось очень осторожно, не делая резких движений.
<…>
По обыкновению своему, он подошел сначала к дощатому забору и долго смотрел в дырочку; но и в этот день никто почти не проходил по переулку, и он со вздохом обратился к любезным своим курочкам. – По обыкновению своему – то есть по привычке, как он обычно делал. Обратиться здесь: повернуться к кому-то, начать общение152.
Не успел он присесть на бревно и только что начал манить их к себе, как вдруг увидел подле себя кухарку с большим ножом. – Манить к себе – подзывать, звать.
Алеше никогда не нравилась эта кухарка — сердитая и бранчивая чухонка; но с тех пор, как он заметил, что она-то была причиною, что от времени до времени уменьшалось число его курочек, он еще менее стал ее любить. – Бранчивый – любящий браниться, ругаться, сварливый, вздорный человек153. Чухонка – петербугское прозвище пригородных финнов154. Имеется в виду, что чухонка зарезала куриц для того, чтобы их приготовить, пустить в суп или пожарить.
Когда же однажды нечаянно увидел он в кухне одного хорошенького, очень любимого им петушка, повешенного за ноги с перерезанным горлом, — то возымел он к ней ужас и отвращение. – Возыметь – почувствовать в себе что-либо, ощутить155.
Увидев ее теперь с ножом, он тотчас догадался, что это значит, – и, чувствуя с горестию, что он не в силах помочь своим друзьям, вскочил и побежал далеко прочь. – Горесть, то есть огорчение, печаль, скорбь156. Здесь снова появляется авторская игра: Алеша догадался, «что это значит», и этим указанием рассказчик помогает догадаться своим маленьким читателям, что какую-то курицу сейчас зарежут. С помощью такого приема Погорельский вовлекает читателя в действие, заставляет его сопереживать герою.
<…>
Но Алеша принялся бежать еще пуще, спрятался у забора за курятником и сам не замечал, как слезки одна за другою выкатывались из его глаз и упадали на землю. – Примечательно, что здесь автор прямо называет курятник, тогда как чуть раньше он описал его как «нарочно выстроенный домик», о значении которого дети тоже должны были догадаться сами. Выкатывались, то есть катились.
Довольно долго стоял он у курятника, и сердце в нем сильно билось, между тем как кухарка бегала по двору — то манила курочек: "Цып, цып, цып!", то бранила их по-чухонски. – Не совсем ясно, по чьему ощущению измеряется время – Алеше показалось, что он стоял долго, так как мучался от страха, что сейчас зарежут его любимых курочек; для рассказчика, наблюдавшего за Алешей, прошло много времени; или же объективно герой простоял, допустим, минут двадцать? Как кажется, простое чтение сказки создает ощущение в данном фрагменте алешиного времени, алешиного восприятия. Погорельский стилизует бытовые обращения к курицам («цып-цып»), транслитерируя их.
<…>
Она кудахтала самым отчаянным образом, и ему показалось, что она кричит:
Кудах, кудах, кудуху
Алеша, спаси Чернуху!
Кудуху, кудуху,
Чернуху, Чернуху!
– Самым отчаянным образом – наиболее громко и жалко из всех курочек. Здесь Погорельский, как и в прошлом фрагменте, стилизует речь, изображая звуки кудахчащей курицы, что напоминает русский народный фольклор, детские прибаутки, с помощью которых детей учат, какие звуки свойственны животным и птицам. Чернуха – это та же Чернушка, но здесь имя лишено уменьшительно-ласкательного суффикса, по-видимому, для рифмы.
<…>
– Любезная, милая Тринушка! – вскричал он, обливаясь слезами. – Пожалуйста, не тронь мою Чернуху! – Тринушка – ласкательное от финского имени Трина или Катрина. Обливаясь слезами – то есть сильно плача.
<…>
– Руммаль пойс! – кричала она. – Вотта я паду кассаину и пошалюсь. Шорна курис нада режить... Он леннива... он яишка не делать, он сыплатка не сижить. – Кухарка сначала кричит на финском: «Глупый мальчик!»157, а затем ее речь передается при помощи русских слов с характерным финским акцентом – глухими согласными вместо звонких. Отрицательный образ кухарки дополняется ее плохим знанием русского языка и «шипящим» произношением, то есть звукопись работает на создание строго заданного впечатления у читателя от персонажа.
Тут хотела она бежать к учителю, но Алеша не допустил ее. – Не допустить, то есть не пустить, не дать уйти.
Он прицепился к полам ее платья и так умильно стал просить, что она остановилась. – Полы платья – свешивающаяся нижняя часть одежды. Умильно – трогательно, ласково, располагающе, с чувством.
– Душенька, Тринушка! – говорил он. — Ты такая хорошенькая, чистенькая, добренькая... Пожалуйста, оставь мою Чернушку! Вот посмотри, что я тебе подарю, если ты будешь добра! – Душенька – ласковое обращение, чаще к девушке или женщине158. Чистенькая здесь: комплимент, то есть добросовестная, нелицемерная, человек чистого сердца159. Речь Алеши стилизована под детские упрашивания, построенные обычно на ласковых словах.
Алеша вынул из кармана империал, составлявший всё его имение, который берег он пуще глаза своего, потому что это был подарок доброй его бабушки... – Империал - это русская золотая монета в десять рублей, выпускавшаяся в 1755-1817 гг., а затем в небольшом количестве ежегодно с 1886 г160.
Кухарка взглянула на золотую монету, окинула взором окошки дома, чтоб удостовериться, что никто их не видит, — и протянула руку за империалом... – Империал заменен здесь на «золотую монету», по-видимому, для того, чтобы незаметно пояснить детям возможно незнакомое слово, ведь на момент выхода сказки империалы не выпускались уже 11 лет. Окинуть взором – оглядеть, посмотреть.
Алеше очень, очень жаль было империала, но он вспомнил о Чернушке — и с твердостию отдал чухонке драгоценный подарок. – Как и в сказке Гофмана «Щелкунчик», у главного героя есть любимец, который является одновременно и проводником в волшебный мир, и воплощенным испытанием характера героя: для спасения любимца необходимо чем-то пожертвовать. Мари несколько раз жертвует своими сладостями, что, как подчеркивает Гофман, очень трудно для маленькой девочки. Алеша же жертвует своим империалом, подарком бабушки всего один раз, но его «жертва» существеннее: империал – это единственное напоминание о доме, родных; Мари же каждую минуту окружена любовью родителей.
<…>
Она как будто знала, что он ее избавитель: кружилась около него, хлопала крыльями и кудахтала веселым голосом. – Избавитель, то есть спаситель.
Всё утро она ходила за ним по двору, как собачка, и казалось, будто хочет что-то сказать ему, да не может. По крайней мере, он никак не мог разобрать ее кудахтанья. – Здесь Погорельский вводит фольклорный мотив, когда в волшебных историях герои понимают речь животных или, наоборот, животные говорят на понятном человеку языке. Этот мотив проявится чуть позднее, когда наступит по-настоящему волшебное время – ночь, а Алеша будет на грани сна и бодрствования.
<…>
Алешу позвали вверх, надели на него рубашку с круглым воротником и батистовыми манжетами с мелкими складками,... – К 1790-м гг. установилась мода на тонкие мужские рубашки из батиста, то есть из тонкой льняной полупрозрачной ткани. Круглый широкий воротник ниспадал на грудь, спину и плечи161. Манжеты – фр. manchette, нем. Manschette: полотняное или кружевное украшение на конечной части рукава, придававшие костюму праздничный и нарядный вид. Отделка манжетов становится очень важна к концу 18-го века162.
...белые шароварцы... – Брюки, доходившие до середины голени, слегка расширенные сверху и суженные к низу. Обычно были либо светлых цветов, либо одного цвета с кафтаном163.
...и широкий шелковый голубой кушак. – От тур. kusak: длинный пояс из широкого куска ткани, надевавшийся поверх брюк164. Голубой цвет вошел в моду после Великой французской революции 1789 г165.
Длинные русые волосы, висевшие у него почти до пояса, хорошенько расчесали, разделили на две ровные части и переложили наперед по обе стороны груди. – В связи с тем, что во второй половине XVIII в. в моде мужчины носили довольно сложные прически, мальчикам необходимо было иметь такие же длинные волосы, как и девочкам. К тому же, в России, в отличие от Европы, мужчины носили длинные волосы и без прически, расчесывая их на прямой пробор (то есть на две ровные части) и спуская на уши и грудь166.
Так наряжали тогда детей. – Авторское пояснение в плане информации излишне здесь, так как читателю с самого начала известно, что рассказ этот – дело «старины» и что мода тогда была, разумеется, другая. Но, как уже говорилось, такие пояснения, подытоживания служат для диалога с читателем, для постоянного поддержания образа рассказчика, который будто бы сидит перед детьми, рассказывая свою историю вслух.
Потом научили, каким образом он должен шаркнуть ногой, когда войдет в комнату директор, и что должен отвечать, если будут сделаны ему какие-нибудь вопросы. – Шаркнуть ногой здесь: придвинуть одну ногу к другой, слегка ударив каблук о каблук; знак проявления вежливости, приветствия, благодарности и т.п. у мужчин167. Cделаны вопросы, то же, что и заданы вопросы.
В другое время Алеша был бы очень рад приезду директора, коего давно хотелось ему видеть, потому что, судя по почтению, с каким отзывались о нем учитель и учительша, он воображал, что это должен быть какой-нибудь знаменитый рыцарь в блестящих латах и в шлеме с большими перьями. – Учительша – учительница; жена учителя168. Тот факт, что Алеша представлял себе директора в виде рыцаря, свидетельствует не только о его богатом воображении, но и о его восприятии мира вообще: сквозь призму тех текстов, которые были ему доступны и интересны. Поскольку фигура директора окружена некоторой таинственностью, уважением, трепетом, то ребенок, ни разу не видев подобного человека и не понимая, какой у него род занятий, мог вполне представить директора как персонажа романа. Ведь именно чудесные рыцари вызывали в самом Алеше почтение. Заметим, что директор-рыцарь наделен главными и наиболее узнаваемыми внешними атрибутами: латами и шлемом с перьями.
<…>
Ему всё представлялось, как кухарка за нею бегала с ножом и как Чернушка кудахтала разными голосами. – Под разными голосами имеется в виду разная интонация, с которой Чернушка кудахтала: то «самым отчаянным образом», то дразня кухарку.
Притом ему очень досадно было, что не мог он разобрать, что она ему сказать хотела, — и его так и тянуло к курятнику... – Хотя то, что услышал Алеша, очень точно воспроизведено в тексте (и даже с рифмой), остается доля авторского сомнения: прямо не утверждается, говорила Чернушка на самом деле, ведь Алеше именно «казалось» и «слышалось», а потом он и вовсе «не мог разобрать» (причем эта глагольная конструкция повторяется дважды без изменений).
Но делать было нечего: надлежало дожидаться, пока кончится обед! – Надлежать – должно, нужно, следует169.
<…>
Приезд его возвестила учительша, давно уже сидевшая у окна, пристально смотря в ту сторону, откуда его ждали. – Возвестить – объявить, сообщить какую-либо весть, сказать, уведомить о чем-либо170.
Всё пришло в движение: учитель стремглав бросился из дверей, чтоб встретить его внизу у крыльца; гости встали с мест своих, и даже Алеша на минуту забыл о своей курочке и подошел к окну, чтоб посмотреть, как рыцарь будет слезать с ретивого коня. – Прийти в движение – задвигаться, оживиться, зашевелиться. Стремглав – поспешно, стремительно, быстро171. Ретивый конь – усердный, горячий, пылкий на дело, старательный, ревностный172. Погорельский в описании рыцаря умело совмещает сразу два пласта: традиционные рыцарские романы и русский фольклор. Разумеется, у каждого рыцаря должен быть конь, но Погорельский выбирает здесь именно русское фольклорное сочетание «ретивый конь», которое обычно встречается в сказках о царевичах или былинах о богатырях.
Но ему не удалось увидеть его, ибо он успел уже войти в дом; у крыльца же вместо ретивого коня стояли обыкновенные извозчичьи сани. – Обыкновенные извозчичьи сани – наиболее распространенный вид зимнего наемного экипажа с кучером, извозчиком.
<…>
Между тем отворили настежь все двери, и учительша начала приседать в ожидании столь почтенного гостя, который вскоре потом показался. – Почтенный – форма от прил. почетный, то есть уважаемый, достойный почтения.
Сперва нельзя было видеть его за толстою учительшею, стоявшею в самых дверях; но когда она, окончив длинное приветствие свое, присела ниже обыкновенного, Алеша, к крайнему удивлению, из-за нее увидел... не шлем пернатый, но просто маленькую лысую головку, набело распудренную, единственным украшением которой, как после заметил Алеша, был маленький пучок! – Учительша присела для того, чтобы сделать реверанс (от фр. reverance), поклон с приседанием в знак приветствия и почтения173. Особо низкие реверансы делали для выражения наибольшего почтения и признательности. Пернатый шлем – шлем, украшанный перьями. Распудренная набело голова, то есть покрытая таким количеством пудры, что волосы приобрели белый цвет. Мужчины и женщины активно пудрили волосы (или парики) в XVIII веке, а мужской пучок мог заменять косу174.
Когда вошел он в гостиную, Алеша еще более удивился, увидев, что, несмотря на простой серый фрак, бывший на директоре вместо блестящих лат, все обращались с ним необыкновенно почтительно. – Фрак (от фр. frac) – парадная мужская одежда с вырезанными впереди полами и длинными фалдами (задними концами фрака)175. Серый цвет не был парадным, в отличие от ярких сюртуков и фраков. То есть одежда директора не отличалось пышностью и богатством и не указывала на его высокое положение.
Сколь, однако ж, ни казалось всё это странным Алеше, сколь в другое время он бы ни был обрадован необыкновенным убранством стола, на котором также парадировал и украшенный им окорок, — но в этот день он не обращал большого на то внимания. – Убранство – украшение. Парадировать – красоваться176.
<…>
Подали десерт: разного рода варенья, яблоки, бергамоты, финики, винные ягоды и грецкие орехи; но и тут он ни на одно мгновение не переставал помышлять о своей курочке, и только что встали из-за стола, как он с трепещущим от страха и надежды сердцем подошел к учителю и спросил, можно ли идти поиграть на дворе. – Бергамоты (от фр. bergamote) – сорт груш с плодами овальной формы177. Винные ягоды – смоква или инжир (вяленые ягоды), подававшиеся в виде десерта178. Алеша боялся отказа учителя в просьбе погулять, поскольку правила в пансионах были строгими и гулять разрешалось лишь в определенные часы (см. выше).
– Подите, – отвечал учитель, – только недолго там будьте; уж скоро сделается темно. – Учитель обращается к своему ученику на «вы», поскольку мальчик – дворянского благородного происхождения.
Алеша поспешно надел свою красную бекешь на беличьем меху и зеленую бархатную шапочку с собольим околышком и побежал к забору. – Бекеша (бекешь) – мужское пальто на меху со сборками на талии, разновидность кафтана179. Околышек или околыш – опушка, оторочка из меха вокруг шапки180. По одежде Алеши (описанной как выше, так и здесь) можно судить, что он происходил из достаточно зажиточной семьи.
<…>
Алеша долго с нею играл; наконец, когда сделалось темно и настала пора идти домой, он сам затворил курятник, удостоверившись наперед, что любезная его курочка уселась на шесте. – Затворить, то же, что и закрыть. Наперед здесь: сначала, прежде, в первую очередь. Любезная, то есть любимая.
Когда он выходил из курятника, ему показалось, что глаза у Чернушки светятся в темноте, как звездочки, и что она тихонько ему говорит:
— Алеша, Алеша! Останься со мною! – Данная фраза является следующим этапом проявления волшебного в жизни Алеши после кажущегося ему причитания Чернушки на человеческом языке. Волшебные свойства проявляются в способности курочки освещать пространство, что позже проявится еще несколько раз. Свет является одним из главных положений масонства, и Чернушка в этом контексте – проводник света в область тайных знаний. Чернушка также освещает путь Алеши к волшебному. В ее призыве слышится фольклорный мотив: во-первых присутствует повторение; во-вторых, волшебные существа часто просят героев остаться с ними, что-то для них сделать. Само построение фразы схоже с балладами – фраза почти что пропевается, она очень мелодична, почти поэтична.
Алеша возвратился в дом и весь вечер просидел один в классных комнатах, между тем как на другой половине часу до одиннадцатого пробыли гости и на нескольких столах играли в вист. – Вист (от англ. whist – молчать – главное правило игры; нем. Whistspiel) – одна из денежных карточных игр, давшая начало винту, которым к концу XIX в. почти вытеснена. Игра ведется с соблюдением особых правил счета. Столы, по-видимому, имеются в виду карточные (ломберные).
Прежде, нежели они разъехались, Алеша пошел в нижний этаж в спальню, разделся, лег в постель и потушил огонь. – Нижний этаж, то есть первый этаж (см. выше). Потушить огонь здесь: задуть свечу.
Долго не мог он заснуть; наконец сон его преодолел, и он только что успел во сне разговориться с Чернушкою, как, к сожалению, пробужден был шумом разъезжающихся гостей. – Как уже говорилось, авторская игра иногда не совсем понятна: чье именно мнение мы слышим? К чьему сожалению Алеша был разбужен? По-видимому, к своему, поскольку его оторвали от разговора с любимой Чернушкой. Однако об этом может сожалеть и рассказчик, который, быть может, хотел, чтобы Алеша и дальше спал спокойно, или же посочувствовал ему.
Немного погодя, учитель, провожавший директора со свечкою, вошел к нему в комнату, посмотрел, всё ли в порядке, и вышел вон, замкнув дверь ключом. – Все ли в порядке, то есть спит ли воспитанник, в своей ли он комнате, не оставил ли он горящую свечу. Замкнуть – запереть181. Характерно, что дверь спальни запирается учителем на ключ снаружи, в силу принятых в пансионе правил.
Ночь была месячная, и сквозь ставни, неплотно затворявшиеся, упадал в комнату бледный луч луны. – Месячная ночь – освещенная светом месяца (о христианской символике см. раздел «Образ черной курицы»).
Алеша лежал с открытыми глазами и долго слушал, как в верхнем жилье, над его головою, ходили по комнатам и приводили в порядок стулья и столы. – Верхнее жилье – второй этаж (см. выше).
<…>
Он взглянул на стоявшую подле него кровать, немного освещенную месячным сиянием, и заметил, что белая простыня, висящая почти до полу, легко шевелилась. – Подле, то есть возле. Месячное сияние – свет, исходящий от месяца.
Он пристальнее стал всматриваться... ему послышалось, как будто что-то под кроватью царапается, — и немного погодя показалось, что кто-то тихим голосом зовет его:
– Алеша, Алеша! – Погодя – чуть позже.
Алеша испугался!.. Он один был в комнате, и ему тотчас пришло на мысль, что под кроватью должен быть вор. – Пришло на мысль, то есть подумал.
Но потом, рассудив, что вор не называл бы его по имени, он несколько ободрился, хотя сердце в нем дрожало. – Ободриться – стать бодрее духом, увереннее. Даже в тревожной и потенциально опасной ситуации мальчик изображен автором как смелый, не теряющий силы духа, маленький мужчина.
Он немного приподнялся в постеле и еще яснее увидел, что простыня шевелится... еще внятнее услышал, что кто-то говорит:
– Алеша, Алеша!
Вдруг белая простыня приподнялась, и из-под нее вышла... черная курица! – Автор здесь немного играет с маленькими читателями, пугая их: он строит свое описание на знаковых элементах готической литературы: ночь, свет луны, белый цвет, странное шевеление занавески, как если бы пришел какой-то призрак или дух, таинственный тихий зовущий голос, быстрая смена мыслей, испуг. Напряжение постепенно нарастает: от простого волнения переход к испугу, сменяющемуся дрожащим сердцем, и, наконец, облегчение. Все это сделано для того, чтобы чуть-чуть испугать читателей и, главное, передать чуткое детское восприятие и воображение.
<…>
Чернушка захлопала крыльями, взлетела к нему на кровать и сказала человеческим голосом:
– Это я, Алеша! Ты не боишься меня, не правда ли? – После нескольких намеков читатель ставится перед фактом: Чернушка действительно умеет говорить человеческим голосом, что снова отсылает к способностям волшебных существ говорить с человеком в фольклоре (типичное «человечьим голосом молвит»). Также этот момент напоминает о ночных разговорах Мари и Щелкунчика в сказке Гофмана.
– Зачем я тебя буду бояться? – отвечал он. – Я тебя люблю; только для меня странно, что ты так хорошо говоришь: я совсем не знал, что ты говорить умеешь! – Зачем здесь в значении почему. Как и в фольклорной традиции, герой удивляется способности животного говорить человеческим языком.
– Если ты меня не боишься, – продолжала курица, – так поди за мною; я тебе покажу что-нибудь хорошенькое. Одевайся скорее! – Поди (устаревшее) – пойди, иди. Чернушка здесь говорит с Алешей «детским» языком, так, как говорят дети, когда хотят раскрыть свой секрет.
– Какая ты, Чернушка, смешная! – сказал Алеша. – Как мне можно в темноте? Я платья своего теперь не сыщу; я и тебя насилу вижу! – Как мне можно – в значении «как я могу». Сыскать – найти. Насилу – с трудом182.
– Постараюсь этому помочь, – сказала курочка. – Помощь Чернушки и, особенно те слова, которыми она говорит об этом, очень близки к русскому фольклору. Курочка (если пользоваться терминологией Проппа) как волшебный помощник здесь выполняет одну из своих функций – помогает герою183.
Тут она закудахтала странным голосом, и вдруг откуда ни взялись маленькие свечки в серебряных шандалах, не больше как с Алешин маленький пальчик. – Шандал (устаревшее, от фр. chandelier) – подсвечник184. Cнова Погорельский использует фольклорное выражение для неожиданного и необъяснимого появления предметов «вдруг откуда ни взялись», похожее на привычное всем «откуда ни возьмись». Ориентируясь в целом на европейскую литературу, автор в описании волшебного мира все же полагается на русскую фольклорную традицию, выработавшую специальные выражения для обозначения тех или иных ситуаций. Авторская оценка и впечатления Алеши снова смешиваются и почти не различимы: для кого именно странен голос курочки? Кто измерял свечи в шандалах? Это одновременно и взгляд со стороны, и изнутри: маленьким читателям гораздо проще будет понять размер свечек, если они посмотрят на свои собственные пальчики; автор постоянно отсылает читателя к его собственному взгляду на мир.
Шандалы эти очутились на полу, на стульях, на окнах, даже на рукомойнике, и в комнате сделалось так светло, как будто днем. – Рукомойник – умывальник, стоявший в спальне. Изменение освещения – еще одно распространенное проявление чудесного: ночью не может быть светло, а свечки не могут давать дневного света, но все же это волшебный свет, способный преобразовывать пространство (см. раздел «Масонские мотивы»).
Алеша начал одеваться, а курочка подавала ему платье, и таким образом он вскоре совсем был одет. – Платье – это наряд, одежда вообще, а не только женское платье. Прислуживание герою – характерное поведение волшебного помощника. Примечательно, однако, что Алеша если и не умеет сам полностью одеваться, то, во всяком случае, умеет в этом отношении хотя бы что-то, что свидетельствует, видимо, о существовавшей в пансионе установке на воспитание у пансионеров демократических навыков самообслуживания.
Когда Алеша был готов, Чернушка опять закудахтала, и все свечки исчезли. – Иди за мною, – сказала она ему, и он смело последовал за нею. – Здесь отмечается смелость Алеши: действительно, можно было бы и испугаться всего волшебства даже от любимой курочки, но автором не раз подчеркивается благородство его характера, что очень важно не только с точки зрения наставления читателей и показательного примера для них, но и в плане последующих изменений в поведении Алеши, который «испортился».
Из глаз ее выходили как будто лучи, которые освещали всё вокруг них, хотя не так ярко, как маленькие свечки. – Снова проявляются свойства волшебного помощника, однако, здесь это выглядит немного зловеще: глаза светят не как звездочки, а как лучи-фонари. Кроме того, показывается вариативность волшебства курочки: она может освещать пространство по-разному.
Они прошли чрез переднюю... – Передняя, то есть прихожая.
– Дверь заперта ключом, – сказал Алеша; но курочка ему не отвечала: она хлопнула крыльями, и дверь сама собою отворилась... – Фольклорные выражения активно используются Погорельским: вот и здесь дверь «отворилась сама собою». Вообще действие, которое происходит «само собой», без чьего-либо вмешательства, часто встречается в сказках, но здесь дверь отворилась по велению Чернушки. Действие будто бы «из ниоткуда» добавляет очарования и таинственности происходящему.
Потом, прошедши чрез сени, обратились они к комнатам, где жили столетние старушки-голландки. – Прошедши – пройдя. Обратиться – пройти185. Старушки-голландки, похожие на волшебных старушек вообще (см. выше) своим возрастом и таинственностью, являются одним из этапов того путешествия, в которое пускается Алеша под покровительством Чернушки.
Алеша никогда у них не бывал, но слыхал, что комнаты у них убраны по-старинному, что у одной из них большой серый попугай, а у другой серая кошка, очень умная, которая умеет прыгать чрез обруч и подавать лапку. – Убраны – украшены. Убраны по-старинному, то есть по моде начала – середины XVIII в., в стиле барокко и рококо. Любопытно, что источник «слухов» не указывается: Алеша просто слышал, скорее всего, от других воспитанников или каких-то слуг; а «ум» кошки оценивается через ее способности к цирковому искусству, что свидетельствует скорее о детском взгляде.
Ему давно хотелось всё это видеть, и потому он очень обрадовался, когда курочка опять хлопнула крыльями и дверь в старушкины покои отворилась. – Покои – спальные комнаты186.
Алеша в первой комнате увидел всякого рода странные мебели: резные стулья, кресла, столы и комоды. – «Мебели» оказываются странными по оценке Алеши: он никогда таких не видел и не привык к ним. Украшения в виде резьбы к концу XVIII века и тем более в конце первой трети XIX в. выглядели анахронистично: на тот момент в моде были гладкие, изогнутые или прямые, поверхности, иногда с металлическими накладками.
Большая лежанка была из голландских изразцов, на которых нарисованы были синей муравой люди и звери. – Лежанка – небольшой длинный выступ у печки для лежания187. Изразец – покрытая глазурью глиняная плитка188. Мурава – состав для покрытия керамических изделий; глазурь. Люди и звери на изразцах – одновременно «миниатюризация» и умножение числа жутковатых обитателей комнат: старушек и их кошки и попугая.
Алеша хотел было остановиться, чтоб рассмотреть мебели, а особливо фигуры на лежанке, но Чернушка ему не позволила. – Фигуры на лежанке – нарисованные изображения людей и зверей. Путь Алеши к подземному царству схож с тем, как Аладдин в волшебной пещере идет к лампе189. В обеих сказках для достижения цели необходимо проделать путь, который проходит под землей полностью или частично. Путь разделен на описанные нами этапы; в следующую комнату невозможно попасть, не пройдя правильно ту, в которой находишься. Аладдин должен пройти три комнаты, ничего не касаясь, иначе он умрет. Для этого ему необходимо поднять и держать свое платье; проходить комнаты нужно не задерживаясь. Первая комната в «Черной курице» – это первая пещера в «Аладдине».
Они вошли во вторую комнату — и тут-то Алеша обрадовался! В прекрасной золотой клетке сидел большой серый попугай с красным хвостом. Алеша тотчас хотел подбежать к нему. Чернушка опять его не допустила. – Следующая комната – это вторая пещера, которую проходит Аладдин, причем пройти, ничего не трогая, все сложнее: предметы привлекают внимание, манят к себе. Потенциально волшебная и древняя птица в золотой клетке – характерный атрибут восточных и ориентализированных сказок.
– Не трогай здесь ничего, – сказала она. – Берегись разбудить старушек! –
За неправильное поведение в комнатах следует наказание: чародей предупреждает Аладдина о смертельной опасности, Алеша же возвращается в свою комнату, не попадая к подземным жителям. В обоих случаях герои должны идти без остановок и ничего не трогать. При этом у Галлана вещи не соблазняют героя потрогать их, как это происходит у Погорельского. Герои попадают в подземные переходы в первый раз, поэтому все для них необычно, но если Аладдин очень боится, то Алеша охраняется Чернушкой и лишь проявляет детское любопытство и волнение.
Такая проверка героев необходима для доказательства того, что они являются подлинными героями, положительными, способными выдержать испытание.
Тут только Алеша заметил, что подле попугая стояла кровать с белыми кисейными занавесками, сквозь которые он мог различить старушку, лежащую с закрытыми глазами: она показалась ему как будто восковая. – Кисейные занавески – сделанные из кисеи, очень тонкой полупрозрачной ткани. «Восковая» недвигающаяся старушка напоминает мертвую старуху, охраняющую свои богатства. Это еще одна довольно жуткая картинка в детской сказке. Здесь, как и во всей сказке, проявляется тенденция Погорельского к детальному описанию материального мира, к снабжению существительных качественными прилагательными190.
В другом углу стояла такая же точно кровать, где спала другая старушка, а подле нее сидела серая кошка и умывалась передними лапами. – Автор делает довольно странное замечание по поводу кошки: ведь они не умеют умываться задними лапами.
Проходя мимо нее, Алеша не мог утерпеть, чтоб не попросить у ней лапки... Вдруг она громко замяукала, попугай нахохлился и начал громко кричать: "Дурррак! Дурррак!" – Нахохлиться, то есть поднять свой хохолок. Попугаи обычно знают всего несколько слов, одно из которых почему-то ругательное: здесь же попугай «правильно» реагирует на действие Алеши, ведь его предупреждали, что трогать что-либо запрещено.
В то самое время видно было сквозь кисейные занавески, что старушки приподнялись в постеле... Чернушка поспешно удалилась, Алеша побежал за нею, дверь вслед за ними сильно захлопнулась... и еще долго слышно было, как попугай кричал: "Дурррак! Дурррак!" – Поспешно – быстро. Удалилась – ушла.
– Как тебе не стыдно! – сказала Чернушка, когда они удалились от комнат старушек. – Ты, верно, разбудил рыцарей... – Здесь впервые автор демонстрирует маленьким читателям один из важнейших для сказки принципов: любое действие имеет последствия, всегда нужно думать о том, что делаешь и что за этим последует. Также присутствует отсылка к рыцарским романам, где у каждого прохода или входа есть свои хранители (см. раздел «Рыцарские романы»).
<…>
Они спустились вниз по лестнице, как будто в погреб, и долго-долго шли по разным переходам и коридорам, которых прежде Алеша никогда не видывал. – Погреб – нижняя часть дома, подвал, где хранятся съестные припасы или вино191.
Иногда коридоры эти так были низки и узки, что Алеша принужден был нагибаться. – Спуск в глубь земли и размер проходов свидетельствует о том, что образ подземных жителей Погорельского восходит к образу европейских гномов (см. раздел «Образ подземных жителей»). Заметим, что проходы настолько маленькие, что взрослому человеку там не пройти, а лишь ребенку, и то пригнувшись.
Вдруг вошли они в залу, освещенную тремя большими хрустальными люстрами. – Зала или зал – большая комната (во дворце, общественном здании, частном доме)192. Три – сакральное число, фиксирующее внимание читателя на этом помещении как важном для развития сюжета локусе.
Зала была без окошек, и по обеим сторонам висели на стенах рыцари в блестящих латах, с большими перьями на шлемах, с копьями и щитами в железных руках. – То, что зала была без окон, указывает на ее расположение глубоко под землей. Это – еще одна «пещера» из сказки об Аладдине. Рыцари на стенах – хранители прохода в подземное королевство.
Чернушка шла вперед на цыпочках и Алеше велела следовать за собою тихонько-тихонько... – Слова «тихонько-тихонько» напоминают детские выражения, присказки.
В конце залы была большая дверь из светлой желтой меди. – Медная дверь и следующее за ней подземное королевство – это та же самая волшебная лампа Аладдина. Материал и цвет меди указывает на масонскую символику (см. раздел «Масонские мотивы»).
Лишь только они подошли к ней, как соскочили со стен два рыцаря, ударили копьями об щиты и бросились на черную курицу. Чернушка подняла хохол, распустила крылья... Вдруг сделалась большая-большая, выше рыцарей, — и начала с ними сражаться! Рыцари сильно на нее наступали, а она защищалась крыльями и носом. – Рыцарский турнир преобразившейся Чернушки описан, с одной стороны, в традициях рыцарских романов, с другой – с использованием все той же детской лексики («большая-большая»). Любопытно, что этот бой мог бы быть потешным, комичным, ведь курица-рыцарь – это необычное сочетание, но Погорельский нисколько не иронизирует и выдерживает серьезный тон, передавая ужас, испытанный Алешей.
Алеше сделалось страшно, сердце в нем сильно затрепетало — и он упал в обморок. – Сделалось – стало.
Когда пришел он опять в себя, солнце сквозь ставни освещало комнату, и он лежал в своей постеле: не видно было ни Чернушки, ни рыцарей. Алеша долго не мог опомниться. – Опомниться – прийти в себя.
Он не понимал, что с ним было ночью: во сне ли всё то видел или в самом деле это происходило? – Здесь мы можем увидеть отсылку к сказке Гофмана и к тому, что волшебство к Мари приходит именно ночью. В обеих сказках реальность и фантастическое сталкиваются ночью, перед сном или уже во сне, или же во время ночного пробуждения. Это указывает нам на фантазию детей, способных переносить впечатления из реальной жизни в свое воображение, и наоборот.
<…>
– Впрочем, – прибавила она, – беда невелика, если бы она и пропала; она давно назначена была на кухню. – Была назначена на кухню – было решено ее пустить в еду.
Вообрази себе, душенька, что с тех пор как она у нас в доме, она не снесла ни одного яичка. – О том, что курочка не несла яиц см. раздел «Образ черной курицы».
Алеша чуть-чуть не заплакал, хотя и пришло ему на мысль, что лучше, чтоб ее нигде не находили, нежели чтоб попала она на кухню. – Прийти на мысль – подумать.
<…>
Он беспрестанно думал о том, что происходило в прошедшую ночь, и не мог никак утешиться о потере любезной Чернушки. – Беспрестанно – все время. Утешиться о потере – перестать думать о потере, смириться с потерей.
<…>
Не успел он взглянуть на соседнюю кровать, опять освещенную тихим лунным сиянием, как зашевелилась белая простыня — точно так, как накануне... Опять послышался ему голос, его зовущий: "Алеша, Алеша!" – и немного погодя вышла из-под кровати Чернушка и взлетела к нему на постель. – Повтор действий, характерный для сказок, фольклора.
<…>
– Здорова, – отвечала курочка, – но чуть было не занемогла по твоей милости. – Занемочь – заболеть193. По твоей милости – из-за тебя.
<…>
– Ты добрый мальчик, – продолжала курочка, – но притом ты ветрен и никогда не слушаешься с первого слова, а это нехорошо! – Ветрен или ветреный – легкомысленный, легкоумный, безрассудный, неосновательный, вертопрашный, ненадежный, непостоянный194. Акцентируются, через негативные характеристики, главные добродетели, необходимые, с точки зрения воспитательных теорий и практик конца XVIII – начала XIX в., ребенку: рассудительность и послушание.
Вчера я говорила тебе, чтоб ты ничего не трогал в комнатах старушек, — несмотря на то, ты не мог утерпеть, чтобы не попросить у кошки лапку. Кошка разбудила попугая, попугай старушек, старушки рыцарей — и я насилу с ними сладила! – Погорельский использует фольклорный мотив кумуляции: одно действие вызывает другое, как «эффект домино», но волшебный помощник преодолевает это, «исправляя» ошибки героя. В этом плане Чернушка соответствует джиннам из сказки об Аладдине: волшебные помощники не свободны: джинны – рабы предметов, в которые они заключены, Чернушка обязана служить своему королю. У Погорельского герой не обладает полностью волшебным помощником, а лишь общается и взаимодействует с ним, в то время как Аладдин – хозяин волшебных предметов и джиннов. Тем не менее, функция персонажа та же.
<…>
– Хорошо, – сказала курочка, – увидим! – Примечательно, что Чернушка не верит «на слово» Алеше, а собирается проверить его «на деле».
Курочка закудахтала, как накануне, и те же маленькие свечки явились в тех же серебряных шандалах. Алеша опять оделся и пошел за курицею. – Характерный для сказки повтор всех действий нарочито подчеркнут наречиями и местоимением.
Опять вошли они в покои старушек, но в этот раз он уже ни до чего не дотрагивался. – Двойное прохождение испытания, пути необходимо не только для проверки, но и для нравоучения: чтобы чего-то достичь, необходимо слушаться тех, кто дает указания и знает, что нужно делать. Поэтому Погорельскому необходимо повторить путь Алеши и Чернушки, чтобы Алеша смог повести себя правильно.
Когда они проходили чрез первую комнату, то ему показалось, что люди и звери, нарисованные на лежанке, делают разные смешные гримасы и манят его к себе, но он нарочно от них отвернулся. – Гримасы (от фр. grimace) – намеренное искажение лица, ужимка, мина195.
<…>
На уборном столе перед зеркалом Алеша увидел две фарфоровые китайские куклы, которых вчера он не заметил. – Уборный, или туалетный стол - стол, за которым дама приводит себя в порядок, делает прическу, пудрится. Китайские куклы – фарфоровые куколки, статуэтки. Введение в повествование китайских куколок отражает моду на так называемый китайский стиль шинуазри (от фр. chinoiserie), вошедший в моду в 1720-х гг. и проявившийся в архитектуре, живописи, оформлении садово-парковых ансамблей, костюме и декоративно-прикладном искусстве. К середине XVIII в. изделия из китайского фарфора в России приравниваются по своей ценности к драгоценным металлам196. Таким образом, обладание китайским фарфором указывало на высокий статус владельца: в данном случае Погорельский подчеркивает, что старушки-голландки могли некогда быть фрейлинами при дворе.
Они кивали ему головою, но он помнил приказание Чернушки и прошел не останавливаясь, однако не мог утерпеть, чтоб мимоходом им не поклониться. – Мимоходом – проходя мимо197. Куколки, кивающие головой: либо куколки с головами на пружинках, либо распространенные в XVIII в. механические куклы.
Куколки тотчас соскочили со стола и побежали за ним, всё кивая головою. Чуть-чуть он не остановился – так они показались ему забавными; но Чернушка оглянулась на него с сердитым видом, и он опомнился. – Чуть-чуть в значении едва. Опомниться здесь: обрести способность хладнокровно рассуждать и действовать; отказаться от ошибочных действий, слов, одуматься198. Алеша, как это свойственно ребенку, отвлекается на яркие, заманчивые вещи.
Куколки проводили их до дверей и, видя, что Алеша на них не смотрит, возвратились на свои места. – Куколки, таким образом, выполняют только «провоцирующую» функцую.
<…>
Казалось, однако, что они не так сердиты были, как накануне; они едва тащили ноги, как осенние мухи, и видно было, что они чрез силу держали свои копья... – Чрез (устаревшее), то есть через.
Чернушка сделалась большая и нахохлилась; но только что ударила их крыльями, как они рассыпались на части, — и Алеша увидел, что то были пустые латы! Медная дверь сама собою отворилась, и они пошли далее. – Без нарушения испытуемым «правил» у рыцарей нет силы. Как только испытания на «проверку» пройдены, доступ к цели становится открытым: ничто больше не охраняет лампу в волшебной пещере и не преграждает путь к медной двери, ведущей в подземное королевство.
Немного погодя вошли они в другую залу, пространную, но невысокую, так что Алеша мог достать рукою до потолка. Зала эта освещена была такими же маленькими свечками, какие он видел в своей комнате, но шандалы были не серебряные, а золотые. – Маленькие низкие залы напоминают пещеры арабских сказок. Подземное царство в целом – это волшебная пещера из сказки об Али-Бабе. В пересказе арабской сказки Антуана Галлана волшебство заключается именно в том, что пещера скрыта от всех, кто не знает «пароля». То есть она не только недоступна, но и делает недоступным все и всех, кто в ней находится. У Погорельского доступ к подземному королевству еще сложнее, чем в восточной сказке. Однако основные черты одинаковы: подземные жители скрыты в своих пещерах от людей, которые не могут к ним попасть просто так.
<…>
– После сего Чернушка вышла из залы. – Сего в значении «этого».
Оставшись один, Алеша со вниманием стал рассматривать залу, которая очень богато была убрана. – Убрана, то есть украшена богатой отделкой.
Ему показалось, что стены сделаны из Лабрадора, какой он видел в минеральном кабинете, имеющемся в пансионе; панели и двери были из чистого золота. – Лабрадор (от фр. labrador) – минерал темносерого цвета с сине-зеленым и красноватым отливом199. Минеральный кабинет (или минералогический) – собрание минералов, расположенных в систематическом порядке200. Панель – деревянная обшивка нижней части внутренних стен, или обои, которыми оклеивают нижние части стен201.
В конце залы, под зеленым балдахином, на возвышенном месте, стояли кресла из золота. – Балдахин – это пышный навес над почетным местом или лицом202. Положение трона описано согласно тому, как он располагается в тронных залах императорских дворцов России.
Алеша очень любовался этим убранством, но странным показалось ему, что всё было в самом маленьком виде, как будто для небольших кукол. – В описании маленьких предметов – отсылка к «Щелкунчику», ведь и там все такое маленькое, как для куколок, да и многие персонажи на самом деле ожившие куколки.
Между тем как он с любопытством всё рассматривал, отворилась боковая дверь, прежде им не замеченная, и вошло множество маленьких людей, ростом не более как с пол-аршина, в нарядных разноцветных платьях. – Аршин – Русская мера длины в 71 см. То есть рост человечков – около 35 см. Нарядные маленькие подземные жители очень похожи на красивых сахарных человечков из Кукольного царства и детcкие игрушки Мари и Фрица.
Вид их был важен: иные по одеянию казались военными, другие – гражданскими чиновниками. – Одежда человечков, по-видимому, была похожа на привычную Алеше одежду, по которой можно было понять, какую должность занимает человек. Военные наверняка были в мундирах, со шпагами, а чиновники – в сюртуках.
На всех были круглые с перьями шляпы, наподобие испанских. – Наподобие – похожие. Испанские шляпы – в эпоху рококо, наряду с треуголками, стали носить фетровые шляпы и маленькие шапочки «жокей».
Они не замечали Алеши, прохаживались чинно по комнатам и громко между собою говорили, но он не мог понять, что они говорили. – Чинно – степенно, важно203. Заметим, что здесь, как и во дворе пансиона, Алеша не может понять речь, язык или же, о чем именно говорится.
<…>
Все замолкли, стали к стенам в два ряда и сняли шляпы.– Погорельский описывает бытовые реалии, а именно – придворный этикет.
В одно мгновение комната сделалась еще светлее; все маленькие свечки еще ярче загорели – и Алеша увидел двадцать маленьких рыцарей, в золотых латах, с пунцовыми на шлемах перьями, которые попарно входили тихим маршем. – Марш здесь: порядок, способ движения строем в походе или торжественном шествии204.
Потом в глубоком молчании стали они по обеим сторонам кресел. – Рыцари, охраняющие на этот раз уже короля, – еще одна отсылка к рыцарским романам.
Немного погодя вошел в залу человек с величественною осанкою, на голове с венцом, блестящим драгоценными камнями. – Венец здесь: корона, знак царского достоинства.
На нем была светло-зеленая мантия, подбитая мышьим мехом, с длинным шлейфом, который несли двадцать маленьких пажей в пунцовых платьях. – Мантия (от лат. mantelluin - плащ) – длинный, нарядный плащ, присвоенный известному сану и званию, напр.: царям, архиереям, монахам, как правило, подбитая мехом205. Шлейф (от нем. Schleife) – удлинение в задней части платья, волочащееся по полу206. Паж – молодой дворянин на службе при дворе или у знатного лица; соответствующая должность, в России – придворное звание207. Мышиный мех (вместо соболиного или горностаевого, подобающего царственным особам) мог бы выглядеть комическим снижением, но это скорее реализация установки на тщательное выписывание «мини»-мира и его атрибутов.
<…>
Король отвечал на поклон его весьма ласково и сел в золотые кресла. – Не совсем ясно, что значит «ласково отвечать» со стороны короля? По-видимому, имелось в виду, что король кивнул Алеше и улыбнулся, быть может, что-то сказав.
Потом что-то приказал одному из стоявших подле него рыцарей, который, подошед к Алеше, объявил ему, чтоб он приблизился к креслам. Алеша повиновался. – Повиноваться, то есть слушаться.
– Мне давно было известно, – сказал король, – что ты добрый мальчик; но третьего дня ты оказал великую услугу моему народу и за то заслуживаешь награду. – Третьего дня – позавчера. Примечательно, что король давно знал уже об Алеше и о его характере, то есть, возможно, Чернушка-министр докладывал ему об этом.
Мой главный министр донес мне, что ты спас его от неизбежной и жестокой смерти. – Не совсем ясно, почему король называет смерть неизбежной, если Чернушка ее как раз-таки избежала: здесь опущено условие «если бы не Алеша».
<…>
Алеша взглянул на того, на которого указывал король, и тут только заметил, что между придворными стоял маленький человек, одетый весь в черное. – Черный цвет оперения сохраняется в костюме Чернушки-министра. Здесь проявляется оборотничество Чернушки: то курочка (женского рода), то министр (мужского рода), подробнее см. раздел «Образ черной курицы».
На голове у него была особенного рода шапка (похожая на хохолок курочки) малинового цвета, наверху с зубчиками, надетая немного набок; а на шее был платок, очень накрахмаленный, отчего казался он немного синеватым. – Описание шапочки максимально напоминает хохолок курицы по цвету и форме – шапочка даже надета немного набок, как свешивающийся при движении хохолок.
<…>
Сколь для Алеши ни было лестно, что приписывали ему такой благородный поступок, но он любил правду и потому, сделав низкий поклон, сказал:... – Любовь Алеши к правде позднее пройдет на время обладания им волшебного зернышка.
<…>
– Что ты говоришь? – прервал его с гневом король. – Мой министр – не курица, а заслуженный чиновник! – Несмотря на птичье обличье Чернушки в «Алешином», человеческом мире, король отрицает, что Чернушка – курица. То есть, даже будучи курицей, Чернушка не перестает быть министром. Также короля, по-видимому, возмущает и упоминание о, скажем так, женской функции курицы – нести яйца. Чернушка в подземном мире – именно мужчина. Если исходить из того, что Чернушка персонифицирует материнскую любовь и заботу, которой лишен Алеша (см. раздел «Образ черной курицы»), то Чернушка-министр может быть в какой-то мере заменой отца.
Тут подошел министр ближе, и Алеша увидел, что в самом деле это была его любезная Чернушка. – Также перемена внешнего вида напоминает превращения Щелкунчика у Гофмана из игрушки в настоящего мужчину.
<…>
Алеша задумался и не знал, чего пожелать. Если б дали ему более времени, то он, может быть, и придумал бы что-нибудь хорошенькое; но так как ему казалось неучтивым заставить дожидаться короля, то он поспешил с ответом. – Неучтиво, то есть невежливо208. Еще не раскрыв, чего же все-таки пожелал Алеша, Погорельский заранее настраивает читателя на то, что мальчик поступил плохо, не обдумав как следует своего решения, и потому не успел придумать «чего-нибудь хорошенького», то есть придумал «плохое». Навязывание определенного, заранее заданного автором мнения необходимо Погорельскому для «правильного» понимания действий героя.
– Я бы желал, – сказал он, – чтобы, не учившись, я всегда знал урок свой, какой бы мне ни задали.
– Не думал я, что ты такой ленивец, – отвечал король, покачав головою. – Но делать нечего: я должен исполнить свое обещание. – Ленивец (устаревшее), то есть ленивый человек, лентяй209. Снова Погорельский использует народные фольклорные обороты («делать нечего»), а волшебные существа смиряются с неверным поступком героя (см. выше). Через негативную характеристику вводится еще одна важная добродетель: трудолюбие, прилежание, в реестре положительных качеств эпохи стояшвее выше дарований, способностей.
Он махнул рукою, и паж поднес золотое блюдо, на котором лежало одно конопляное семечко. – Блюдо здесь: поднос. Конопляное семечко соответствует слову «ssame» из уже упоминавшейся сказке об Али-Бабе и сорока разбойниках, где «ssame» использовалось для того, чтобы открыть пещеру. С французского «ssame» переводится как «кунжут» или «кунжутное семечко». С учетом того, что к моменту написания Погорельским «Черной курицы» сказки Галлана были известны уже на протяжении века, формула «ssame, ouvre-toi» («сезам, откройся») кажется вполне устоявшейся для получения некого результата, связанного с магическими предметами. В России кунжут не выращивали, поэтому Погорельский мог заменить его более известным его читателям растением, тем более, что копопля – это корм для птиц, в том числе и кур, что соответствует сюжету сказки, то есть Погорельский немного снижает «градус» волшебного с помощью такого «одомашнивания» сказки.
– Возьми это семечко, – сказал король. – Пока оно будет у тебя, ты всегда знать будешь урок свой, какой бы тебе ни задали, с тем, однако, условием, чтоб ты ни под каким предлогом никому не сказывал ни одного слова о том, что ты здесь видел или впредь увидишь. Малейшая нескромность лишит тебя навсегда наших милостей, а нам наделает множество хлопот и неприятностей. – Милость – доброе, великодушное отношение, особое расположение, благосклонность210. Отсылка к сезаму кажется очевидной, так как в обеих сказках говорится о растении, позволяющем совершать магические действия. Желание Алеши – всегда знать свой урок, не учившись, – несколько сложнее, чем открывание входа в пещеру, поэтому для этого требуется именно обладание семечком, а не просто его название. Пользуясь названием растения или его семечком, и герои восточной сказки, и Алеша должны были быть очень осторожны. Так, брат Али-Бабы Касим не мог выйти из пещеры, забыв волшебное слово, тем самым он поплатился за свою жадность и плохое отношение к родному брату. Алеша же, будучи неосторожным и чересчур уверенным в себе, обронил крохотное семечко, которое по определению трудно хранить – но, по-видимому, оно просто исчезло из-за плохого поведения Алеши, ведь Чернушка, возвращая его, просит Алешу исправиться и быть, как и прежде, добрым и послушным мальчиком. Но семечко все же исчезло снова, и уже навсегда, так как герой не мог справиться с гордостью за то, к чему он не прилагал усилий.
<…>
Король после того встал с кресел и тем же порядком вышел из залы, приказав прежде министру угостить Алешу как можно лучше. – Алешу как дорогого гостя в русском фольклоре нужно «накормить, напоить». С другой стороны, почтение, оказываемое Алеше, соответствует придворному этикету.
Лишь только король удалился, как окружили Алешу все придворные и начали его всячески ласкать, изъявляя признательность свою за то, что он избавил министра. – Изъявлять – выражать, показывать211.
Они все предлагали ему свои услуги: одни спрашивали, не хочет ли он погулять в саду или посмотреть королевский зверинец; другие приглашали его на охоту. – Зверинец – огороженный сад, парк для содержания диких животных212.
Алеша не знал, на что решиться. – Очарованный предложениями и желающий посмотреть все-все Алеша просто растерялся: автор стремится передать детские желания и ощущения, жажду все узнать.
Наконец министр объявил, что сам будет показывать подземные редкости дорогому гостю. – Любопытно, что сад, зверинец, охота оцениваются как «редкости», причем, судя по всему, такую оценку дают сами подземные жители, высоко ценящие то, чем обладают.
Сначала повел он его в сад, устроенный в английском вкусе. – Английский сад или пейзажный парк – это сад, устроенный в противоположность регулярному «французскому саду», означающий возврат к неосвоенной природе, нетронутой руками человека. Английский сад появился во второй половине XVIII в. Максимально приближенный к естественной природе, он отражает романтическую эпоху и романтическое мироощущение, согласно которому человек и природа взаимосвязаны213.
Дорожки усеяны были крупными разноцветными камышками, отражавшими свет от бесчисленных маленьких ламп, которыми увешаны были деревья. Этот блеск чрезвычайно понравился Алеше.
– Камни эти, – сказал министр, – у вас называются драгоценными. Это всё бриллианты, яхонты, изумруды и аметисты.
– Ах, когда бы у нас этим усыпаны были дорожки! — вскричал Алеша. – Яхонт (устаревшее) – древнерусское название некоторых драгоценных камней, чаще рубина или сапфира214. Описание подземного сада схоже с пещерами из восточных сказок. Так, в сказке об Али-Бабе пещера наполнена драгоценностями, но если в восточной сказке они охраняются волшебной пещерой, то у Погорельского они не имеют ценности за счет своего количества и лишь служат украшением. В сказке об Аладдине после комнат-пещер следует сад плодовых деревьев, причем плоды оказываются драгоценными камнями, которые Аладдин может взять с собой лишь на обратном пути после того, как возьмет лампу из следующей комнаты. То есть оба сада состоят из чудесных цветных деревьев и драгоценных камней. В пересказе Галлана волшебный сад – элемент трудного пути к лампе, у Погорельского сад находится в самом королевстве.
– Тогда и у вас бы они так же были малоценны, как здесь, — отвечал министр. – Такое философское замечание Чернушки весьма похоже на некую максиму или афоризм или цитату, весьма нравоучительную и адресованную скорее взрослому читателю. Если рассматривать камни в контексте масонства, то так называемые металлы являются здесь проводниками света (см. раздел «Масонские мотивы»).
Деревья также показались Алеше отменно красивыми, хотя притом очень странными. – Отменно, то есть особенно, очень, весьма.
Они были разного цвета: красные, зеленые, коричневые, белые, голубые и лиловые. Когда посмотрел он на них со вниманием, то увидел, что это не что иное, как разного рода мох, только выше и толще обыкновенного. Министр рассказал ему, что мох этот выписан королем за большие деньги из дальних стран и из самой глубины земного шара. – Здесь Погорельский немного снижает «градус» волшебного, объясняя, казалось бы, волшебный сад довольно тривиальным растением – мхом. Такое небольшое «разоблачение» волшебства направлено на то, чтобы укащать, что подземный мир и чудеса могли быть придуманы Алешей и не существовать на самом деле. Однако полного развенчивания у Погорельского нет: он очень бережно относится к волшебному миру и к детской вере в него. В подробности описания Погорельский схож с Гофманом: королевства наполнены большим количеством деталей, хотя у Гофмана их несравненно больше: его сказочный мир кажется гораздо «реальнее» и объемнее, понятнее детям, так как все основано на детских игрушках. Погорельский отсылает скорее к бытовым предметам и к литературным элементам и приемам, знакомым по детскому чтению. Также примечательно, что Погорельский углубляет подземный мир, делает намек на существование мира внутри Земли, так называемую гипотезу «полой Земли», активно обсуждавшуюся в научно-популярных и литературных журналах. Например, Ф. В. Булгарин в 1825 г. поместил в своем журнале статью о «полой Земле», которая может быть заселена, одновременно с этим опубликовав повесть «Невероятные небылицы, или Путешествие к средоточию Земли»215, герои которой попадают сквозь жерло вулкана внутрь Земли к подземным жителям. То есть Булгарин рассматривал гипотезу как в научном плане, так и в плане основы приключенческого сюжета.
<…>
Всматриваясь внимательнее, он, к удивлению своему, увидел, что дикие эти звери были не что иное, как большие крысы, кроты, хорьки и подобные им звери, живущие в земле и под полами. – Здесь снова отсылка к «Щелкунчику»: предметы из реального мира перенесены в волшебные в трансформированном виде. Так, человечки в Конфетенбурге – это на самом деле рождественские сладкие подарки Мари; а привычные грызуны у Погорельского оказываются дикими зверьми в королевском зверинце. К тому же, Погорельский использует здесь все тех же грызунов, но если у Гофмана были мыши, то в «Черной курице» чуть-чуть пострашнее – крысы и хорьки.
Ему это очень показалось смешно, но он из учтивости не сказал ни слова. – Алеше показалось это смешным именно потому, что крысы – это обыденные животные, живущие в подвале любого дома. Они не представляют никакой ценности, даже напротив, их травят.
Возвратившись в комнаты после прогулки, Алеша в большой зале нашел накрытый стол, на котором расставлены были разного рода конфеты, пироги, паштеты и фрукты. – Паштет – род пирога с мясной или иной рубленой начинкой216.
Блюда все были из чистого золота, а бутылки и стаканы выточены из цельных бриллиантов, яхонтов и изумрудов. – Как кажется, в описании великолепия стола рассказчик опирается одновременно и на детское представление о богатстве, что все должно быть из золота и драгоценных камней, и на свое всезнание: он точно определяет, было ли золото «чистым» и как были выточены бутылки и стаканы. К тому же, богатое убранство снова отсылает нас к масонству (см. раздел «Масонские мотивы»).
– Кушай что угодно, – сказал министр, – с собою же брать ничего не позволяется. – Перенос вещей из волшебного мира запрещен, единственное, что можно взять, - это семечко, так как оно является подарком, функции которого могут исполниться лишь в мире людей.
<…>
– Очень хорошо, – отвечал министр. – Я думаю, что лошади уже оседланы. – Оседлан, то есть на лошадей надеты седла для езды.
Тут он свистнул, и вошли конюхи, ведущие в поводах – палочки, у которых набалдашники были резной работы и представляли лошадиные головы. – Использование детских палочек с набалдашниками вместо настоящих, пусть даже маленьких лошадок – прием, позаимствованный, безусловно, у Гофмана. Как уже говорилось, Гофман строит волшебный мир на декоративных предметах, детских игрушках, постепенно превращая его в большую театральную декорацию. Заменяя животных на игрушки, также знакомые любому ребенку, Погорельский не только отсылает к собственному опыту читателя, но и к всесильному детскому воображению.
Министр с большою ловкостью вскочил на свою лошадь; Алеше подвели палку гораздо более других.
– Берегись, – сказал министр, – чтоб лошадь тебя не сбросила: она не из самых смирных. – Палку подводят как лошадь, то есть она наделена «душой» и темпераментом настоящей лошади.
Алеша внутренно смеялся этому, но когда он взял палку между ног, то увидел, что совет министра был небесполезен. Палка начала под ним увертываться и манежиться, как настоящая лошадь, и он насилу мог усидеть. – Манежиться здесь относится к манежной езде, когда верховых лошадей объезжают по определенным правилам217, приучая их совершать разные эволюции, «фигуры». Насилу, то есть с трудом. Наделение предметов или игрушек свойствами и поведением людей, животных – главная черта детства. Для детей все оживает, любой обыденный предмет может стать волшебным или живым: говоря о палочках, Погорельский использует слова, применимые к реальной езде на лощади.
Между тем затрубили в рога, и охотники пустились скакать во всю прыть по разным переходам и коридорам. – На охоте принято трубить в рог, объявляя начало охоты, для созыва гончих собак, чтобы собаки знали, куда бежать и не потерялись.
Долго они так скакали, и Алеша от них не отставал, хотя с трудом мог сдерживать бешеную палку свою... – Ирония, которая могла бы быть довольно резкой по отношению к «бешеной палке», проявляется у Погорельского очень мягко и почти незаметно. Рассказчик, знающий все про Алешу, как будто улыбается, говоря о ночной охоте, но при этом относится с большим уважением к герою и его гостеприимным хозяевам.
<…>
Восемь крыс легли на месте, три обратились в бегство, а одну, довольно тяжело раненную, министр велел вылечить и отвесть в зверинец. – Лечь на месте – умереть, погибнуть сразу же. Здесь снова проявляется авторская ирония, сниходительная к детскому восприятию: Погорельский выбирает очень «серьезные» выражения для охоты на крыс, уподобляющие ее настоящему сражению («легли на месте», «обратились в бегство», «тяжело раненную»). Пересказывая историю Алеши, рассказчик постоянно балансирует между своим видением и взглядом мальчика, который воспринимает свое приключение всерьез, поэтому и использованы именно военные выражения.
По окончании охоты Алеша так устал, что глазки его невольно закрывались... при всем том ему хотелось обо многом поговорить с Чернушкою, и он попросил позволения возвратиться в залу, из которой они выехали на охоту. – Алеша здесь устает так же сильно, как и Мари в Кукольном королевстве.
Министр на то согласился; большою рысью поехали они назад и по прибытии в залу отдали лошадей конюхам, раскланялись с придворными и охотниками и сели друг подле друга на принесенные им стулья. – Рысь – вид езды на лошади, то есть быстрый аллюр, среднее между галопом и шагом218.
<…>
– Если б мы их не истребляли, – сказал министр, – то они вскоре бы нас выгнали из комнат наших и истребили бы все наши съестные припасы. – Cъестные припасы – еда, продукты.
К тому же мышьи и крысьи меха у нас в высокой цене, по причине их легкости и мягкости. – В высокой цене, то есть ценятся, дорого стоят.
Одним знатным особам позволено их у нас употреблять. – Автор отсылает к реальной иерархии при дворе, по которой те или иные цвета или ткани могли носить лишь опреденные слои общества.
<…>
– Неужели ты никогда не слыхал, что под землею живет народ наш? – отвечал министр. – Правда, не многим удается нас видеть, однако бывали примеры, особливо в старину, что мы выходили на свет и показывались людям. Теперь это редко случается, потому что люди сделались очень нескромны. А у нас существует закон, что если тот, кому мы показались, не сохранит этого в тайне, то мы принуждены бываем немедленно оставить местопребывание наше и идти — далеко-далеко в другие страны. Ты легко представить себе можешь, что королю нашему невесело было бы оставить все здешние заведения и с целым народом переселиться в неизвестные земли. – Рассказ Чернушки о природе подземных жителей чрезвычайно схож с природой гномов (подробно см. раздел «Образ подземных жителей»).
И потому убедительно тебя прошу быть как можно скромнее, ибо в противном случае ты нас всех сделаешь несчастными, а особливо меня. – В противном случае, то есть иначе. Скромность (неболтливость) здесь демонстрируется как еще одна из главнейших добродетелей, а также как знак послушания.
Из благодарности я упросил короля призвать тебя сюда; но он никогда мне не простит, если по твоей нескромности мы принуждены будем оставить этот край... – см. раздел «Образ подземных жителей».
– Я даю тебе честное слово, что никогда не буду ни с кем об вас говорить, – прервал его Алеша. – Я теперь вспомнил, что читал в одной книжке о гномах, которые живут под землею. Пишут, что в некотором городе очень разбогател один сапожник в самое короткое время, так что никто не понимал, откуда взялось его богатство. Наконец как-то узнали, что он шил сапоги и башмаки на гномов, плативших ему за то очень дорого. – Судя по всему, речь идет о немецкой сказке «Сапожник и гномы».
<…>
Чернушка, желая удовлетворить его любопытству, начала было рассказывать ему подробно о многом; но при самом начале ее рассказа глаза Алешины закрылись и он крепко заснул. Проснувшись на другое утро, он лежал в своей постеле.
Долго не мог он опомниться и не знал, что ему думать... – Сама ситуация очень похожа на то, как Мари заснула, слушая истории Щелкунчика и его окружения, а проснувшись, не могла после понять, было ли ее путешествие сном. Также любопытно, что Погорельский не объясняет природу волшебства, это остается тайным знанием, скрытым от читателя. То, что волшебство не разоблачается (несмотря на бытовое происхождение зернышка, крыс и палочки-лошадки), снова отсылает нас к масонским знаниям, открытым лишь посвященным.
Чернушка и министр, король и рыцари, голландки и крысы — всё это смешалось в его голове, и он насилу мысленно привел в порядок всё, виденное им в прошлую ночь. – Привел в порядок здесь: вспомнил по порядку.
Вспомнив, что король подарил ему конопляное зерно, он поспешно бросился к своему платью и действительно нашел в кармане бумажку, в которой завернуто было конопляное семечко. "Увидим, — подумал он, сдержит ли слово свое король! Завтра начнутся классы, а я еще не успел выучить всех своих уроков". – Зернышко по природе своей соответствует к волшебной лампе и волшебному кольцу из «Аладдина».
Исторический урок особенно его беспокоил: ему задано было выучить наизусть несколько страниц из Шрековой "Всемирной истории", и он не знал еще ни одного слова! – Имеется в виду учебник для детей немецкого историка и Матиаса Шрека (1733-1808), выходивший в Германии под названием «Die Weltgeschichte fr Kinder» (Litz, 1779-1784, Т. 1-6). Этот учебник многократно переиздавался в России вплоть до 1820-х гг. Здесь, скорее всего, подразумевается первый русский перевод одной из частей учебника, вышедший в Петербурге в 1787 г. под названием «Шрекова всемирная история для обучения юношества». В этом же году книга вышла в Москве под другим названием – «Краткая всеобщая история для употребления учащегося юношества»219. Любопытно, что Алеша здесь решается на авантюру: хотя у него был целый день для того, чтобы выучить урок, он специально не стал этого делать, чтобы испытать силу семечка. Выучивание наизусть больших фрагментов из книг (зубрежка) – наиболее распространненый способ преподнесения материала в учебных заведениях эпохи, как государственных, так и частных.
Настал понедельник, съехались пансионеры, и начались классы. – Пансионеры – воспитанники и учащиеся пансиона. Классы здесь в значении уроков, занятий.
<…>
Внутренний голос ему говорил, что он не заслуживает этой похвалы, потому что урок этот не стоил ему никакого труда. – Погорельский здесь отсылает не только к нравоучениям «восточных» повестей, но и поднимает тему совести.
<…>
Все уроки без исключения знал он совершенно, все переводы с одного языка на другой были без ошибок, так что не могли надивиться чрезвычайными его успехами. – Надивиться – перестать удивляться220. В пансионе, скорее всего, изучали немецкий и французский языки; переподы фраз с одного языка на другой – важный элемент системы обучения.
Алеша внутренно стыдился этих похвал: ему совестно было, что поставляли его в пример товарищам, тогда как он вовсе того не заслуживал. – Совесть, внутренний голос выступают здесь как «светлое» начало в Алеше, заставляющее его стыдиться своего поведения, однако, Алеша не встает на путь исправления и продолжает пользоваться волшебной силой зернышка.
В течение этого времени Чернушка к нему не являлась, несмотря на то что Алеша, особливо в первые недели после получения конопляного зернышка, не пропускал почти ни одного дня без того, чтобы ее не звать, когда ложился спать. – Тот факт, что Чернушка не приходит к Алеше указывает на неправильность поведения героя, его выбора не учить уроки, а полагаться лишь на волшебство, использовать его в корыстных целях.
Сначала он очень о том горевал, но потом успокоился мыслию, что она, вероятно, занята важными делами по своему званию. Впоследствии же похвалы, которыми все его осыпали, так его заняли, что он довольно редко о ней вспоминал. – Волшебное зернышко постепенно «завладевает» Алешей. Так как мальчик изначально повел себя дурно, хотя ему и указали на это, сила зернышка оборачивается как бы против него самого. Последствия использования волшебства в корыстных целях проявляются в портящемся характере Алеши.
Между тем слух о необыкновенных его способностях разнесся вскоре по целому Петербургу. – Возможно, здесь Погорельский отсылает к незаурядным способностям и великолепной памяти своего воспитанника Алексея Толстого, о которых писал друг детства Толстого кн. А. В. Мещерский221.
Сам директор училищ приезжал несколько раз в пансион и любовался Алешею. Учитель носил его на руках, ибо чрез него пансион вошел в славу. – Носить на руках здесь в переносном смысле: то есть хвалить, проявлять большое внимание, угождать. Войти в славу – прославиться.
Со всех концов города съезжались родители и приставали к нему, чтоб он детей их принял к себе, в надежде, что и они такие же будут ученые, как Алеша.
Вскоре пансион так наполнился, что не было уже места для новых пансионеров, и учитель с учительшею начали помышлять о том, чтоб нанять дом, гораздо пространнейший того, в котором они жили. – Пространнейший – побольше, просторнее222.
Алеша, как сказал я уже выше, сначала стыдился похвал, чувствуя, что вовсе их не заслуживает, но мало-помалу он стал к ним привыкать, и наконец самолюбие его дошло до того, что он принимал, не краснеясь, похвалы, которыми его осыпали. – Осыпать похвалами – много, чрезмерно хвалить. Своим неправильным выбором подарка от короля Алеша «запускает» механизм, то есть он как бы сам портит свой характер.
Он много стал о себе думать, важничал перед другими мальчиками и вообразил себе, что он гораздо лучше и умнее всех их. Нрав Алешин от этого совсем испортился: из доброго, милого и скромного мальчика он сделался гордый и непослушный. Совесть часто его в том упрекала, и внутренний голос ему говорил: "Алеша, не гордись! Не приписывай самому себе того, что не тебе принадлежит; благодари судьбу за то, что она тебе доставила выгоды против других детей, но не думай, что ты лучше их. – Выгода против других – то есть Алеша находится в более выгодном положении на фоне других детей.
Если ты не исправишься, то никто тебя любить не будет, и тогда ты, при всей своей учености, будешь самое несчастное дитя!" – Как кажется, внутренний голос Алеши – это скрытый голос Чернушки, если рассматривать двух этих героев как двойников (см. выше в разделе «Образ черной курицы), поскольку наставительный тон совести Алеши очень схож с тем, как говорит его волшебный помощник.
Иногда он и принимал намерение исправиться; но, к несчастию, самолюбие так в нем было сильно, что заглушало голос совести, и он день ото дня становился хуже, и день ото дня товарищи менее его любили. – Порывы Алеши исправиться не настолько сильны, чтобы побороть те «греховные» чувства, которые им овладели. Автор одновременно и осуждает героя, и сочувствует ему, поскольку Алеша, в силу неопытности, отсутствия родителей, которые бы смогли воспитать его, не может сам справиться с дурными чертами характера.
<…>
Не имея нужды твердить уроков, которые ему задавали, он в то время, когда другие дети готовились к классам, занимался шалостями, и эта праздность еще более портила его нрав. – Праздность, то же, что и безделье, праздная и бесцельная жизнь223.
Наконец он так надоел всем дурным своим нравом, что учитель серьезно начал думать о средствах к исправлению такого дурного мальчика — и для того задавал ему уроки вдвое и втрое большие, нежели другим; но и это нисколько не помогало. Алеша вовсе не учился, а все-таки знал урок с начала до конца, без малейшей ошибки. – Все нарастающее самолюбие и дерзость Алеши постепенно подводят нас к точке, когда Алеша будет наказан.
Однажды учитель, не зная, что с ним делать, задал ему выучить наизусть страниц двадцать к другому утру и надеялся, что он, по крайней мере, в этот день будет смирнее. – Можно сделать вывод, что обычно задавали по 5-7 страниц.
Куды! Наш Алеша и не думал об уроке! – Рассказчик здесь переходит на разговорный язык, чтобы передать все свое негодование по поводу поведния Алеши. При этом герой становится будто бы одним из одноклассников маленьких читателей – теперь он уже «наш».
<…>
Алеша внутренно смеялся этим угрозам, будучи уверен, что конопляное зернышко поможет ему непременно. – Герой становится самонадеянным гордецом, и автор каждый элементом рассказа стремится подчеркнуть, что такое поведение – плохо. Тем не менее, авторское отношение к герою доброе и любящее.
<…>
Все дети с любопытством обратили на Алешу внимание, и сам учитель не знал, что подумать, когда Алеша, несмотря на то, что вовсе накануне не твердил урока, смело встал со скамейки и подошел к нему. – Смелость Алеши показана в отрицательном свете: это уже не благородный порыв, как это было в начале сказки, когда мальчик спасал Чернушку, но дерзость и наглость.
Алеша нимало не сомневался в том, что и этот раз ему удастся показать свою необыкновенную способность: он разинул рот... и не мог выговорить ни слова! – Ужас, испытанный героем в этот момент, Погорельский мастерски передает интонацией фразы, делая паузу перед эмоциональным восклицанием. При этом вся эта фраза звучит почти как детский рассказ об ужасной неприятности, вовлекает читателя в рассказ и дает возможность пережить то же, что и герой. Это – маленькая кульминация, предвосхищающая будущее наказание; знак герою, что ему пора остановиться, пора исправиться.
<…>
Алеша покраснел, потом побледнел, опять покраснел, начал мять свои руки, слезы у него от страха навернулись на глазах... всё тщетно! Он не мог выговорить ни одного слова, потому что, надеясь на конопляное зерно, он даже и не заглядывал в книгу. – Страх, стыд и позор, испытанный Алешей, необходим для того, чтобы продемонстрировать, чем чревато столь плохое поведение для любого, чтобы заставить читателей испытать то же самое.
– Что это значит, Алеша? – закричал учитель. – Зачем вы не хотите говорить? – Зачем здесь в значении почему.
<…>
– Подите в спальню, – сказал он, – и оставайтесь там, пока совершенно не будете знать урок. – Совершенно знать здесь: выучить наизусть.
<…>
Нигде не было и следов любезного зернышка! – Рассказчик здесь старается передать эмоции Алеши теми же выражениями, которыми он сам бы рассказывал об этих событиях.
<…>
Он заперт был в комнате, а если б и позволили выйти на двор, так и это, вероятно, ни к чему бы не послужило, ибо он знал, что курочки лакомы на коноплю, и зернышко его, верно, которая-нибудь из них успела склевать! – Ни к чему не послужило бы – не помогло бы. Лаком или лакомый здесь: любящий полакомиться чем-то вкусным224.
Отчаявшись отыскать его, он вздумал призвать к себе на помощь Чернушку. – Сам тон этой фразы и подбор слов («вздумал») показывает отрицательное отношение автора к поведению героя, который не раскаявшись, обратился за помощью к курочке.
– Милая Чернушка! – говорил он. – Любезный министр! Пожалуйста, явись мне и дай другое зернышко! Я, право, вперед буду осторожнее... – Призывы Чернушки похожи на просьбы Аладдина к джиннам лампы и кольца о помощи.
<…>
Алеша, громко всхлипывая, принужден был сказать, что не знает. – Принужден – должен.
– Ну так оставайтесь здесь, пока выучите! – сказал учитель, велел подать ему стакан воды и кусок ржаного хлеба и оставил его опять одного. – Ржаной хлеб – черный хлеб. Белый хлеб считался предпочтительным для богатых, тогда как простые люди ели серый и чёрный (ржаной) хлеб. То есть Алешу жестоко наказали лишением привычной еды.
<…>
Он давно отвык от занятий, да и как вытвердить двадцать печатных страниц! – Печатные страницы – то есть книжные, напечатанные.
<…>
Когда пришло время другим детям ложиться спать, все товарищи его разом нагрянули в комнату, и с ними пришел опять учитель. – Нагрянуть здесь: неожиданно прийти, приехать, появиться225.
<…>
Тогда, когда он был доброе и скромное дитя, все его любили, и если, бывало, подвергался он наказанию, то все о нем жалели, и это ему служило утешением; но теперь никто не обращал на него внимания: все с презрением на него смотрели и не говорили с ним ни слова. – Все о нем жалели, то есть все его жалели.
<…>
Тут несчастный Алеша почувствовал, что он заслуживает такое с ним обхождение товарищей. Обливаясь слезами, лег он в свою постель, но никак не мог заснуть. – Обхождение здесь: обращение с кем-то, манера поведения, общение.
Долго лежал он таким образом и с горестию вспоминал о минувших счастливых днях. – Минувший – прошлый, прошедший, окончившийся.
Все дети уже наслаждались сладким сном, один только он заснуть не мог! "И Чернушка меня оставила", — подумал Алеша, и слезы вновь полились у него из глаз. – Погорельский нарочно подчеркивает, что сон у детей, которые хорошо себя ведут, – сладкий, что служит антитезой к внутреннему состоянию главного героя и поучением для читателей.
Вдруг... простыня у соседней кровати зашевелилась, подобно как в первый тот день, когда к нему явилась черная курица. – Появление курицы ночью в комнате Алеши описано так же, как и прошлые разы, причем это уже третье, то есть, по законам сказочного повествования, решающее или же финальное описание.
<…>
– Нет, – отвечала она, – я не могу забыть оказанной тобою услуги, хотя тот Алеша, который спас меня от смерти, вовсе не похож на того, которого теперь перед собою вижу. Ты тогда был добрый мальчик, скромный и учтивый, и все тебя любили, а теперь... я не узнаю тебя! – Учтивый – почтительно-вежливый в обращении с кем-либо226. Чернушка, как и рассказчик, фиксирует резкую перемену в характере Алеши. Поведение мальчика делится как бы на два периода: до посещения подземного королевства, когда Алеша был хорошим послушным ребенком, и после, когда он стал пользоваться волшебным семечком.
Алеша горько заплакал, а Чернушка продолжала давать ему наставления. Долго она с ним разговаривала и со слезами упрашивала его исправиться. – Здесь Чернушка выполняет функцию родителей.
Наконец, когда уже начинал показываться дневной свет, курочка ему сказала:
– Теперь я должна тебя оставить, Алеша! Вот конопляное зерно, которое выронил ты на дворе. Напрасно ты думал, что потерял его невозвратно. Король наш слишком великодушен, чтоб лишить тебя оного за твою неосторожность. Помни, однако, что ты дал честное слово сохранять в тайне всё, что тебе о нас известно... Алеша! К теперешним худым свойствам твоим не прибавь еще худшего – неблагодарности! – Уже заранее дается характеристика будущему поступку Алеши: он неблагодарен, и это самый большой порок. Любопытно, что в обличии курицы Чернушка сама про себя говорит в женском роде.
<…>
– Не полагай, – отвечала Чернушка, – что так легко исправиться от пороков, когда они уже взяли над нами верх. Пороки обыкновенно входят в дверь, а выходят в щелочку, и потому, если хочешь исправиться, то должен беспрестанно и строго смотреть за собою. Но прощай!.. Пора нам расстаться! – В словах Чернушки можно усмотреть намеки на масонские наставления, поскольку, в отличие от обычных поучений родителей, курочка говорит здесь о пороках, о душе, о самодисциплине.
Алеша, оставшись один, начал рассматривать свое зернышко и не мог им налюбоваться. Теперь-то он совершенно спокоен был насчет урока, и вчерашнее горе не оставило в нем никаких следов. Он с радостию думал о том, как будут все удивляться, когда он безошибочно проговорит двадцать страниц, — и мысль, что он опять возьмет верх над товарищами, которые не хотели с ним говорить, ласкала его самолюбие. Об исправлении самого себя он хотя и не забыл, но думал, что это не может быть так трудно, как говорила Чернушка.
"Будто не от меня зависит исправиться! – мыслил он. – Стоит только захотеть, и все опять меня любить будут..." – Самонадеянность Алеши, несмотря на все увещевания Чернушки, возымела верх. То, что ему доставляет удовольствие быть выше своих одноклассников, когда ему это ничего не стоит, говорит о сильной испорченности, почти что порочности. Причем автор описывает это с явным сожалением.
Увы! Бедный Алеша не знал, что для исправления самого себя необходимо должно начать тем, чтоб откинуть самолюбие и излишнюю самонадеянность. – В авторском сожалении проскальзывает «масонское» наставление: путь к исправлению лежит через труд над собой, над своей душой.
<…>
От глаз учителя не скрылся гордый вид Алешин. – Учитель выступает здесь в роли экзаменатора поведения Алеши. В этом плане учитель – безусловно, положительный персонаж, поскольку он не просто читает материал по учебнику, но стремится воспитать своих учеников как добропорядочных людей, хотя его метод довольно жесток, что, впрочем, соотносится с понятими о воспитании того времени.
<…>
– Быть не может, – прервал его учитель. – Вчера ввечеру вы мне сказали, что знаете только две страницы, да и то плохо, а теперь без ошибки проговорили все двадцать! – Ввечеру (устаревшее) – вечером.
<…>
Но Алеша не прерывал молчания: он так поражен был сим неожиданным вопросом и недоброжелательством, которое оказывали ему все его товарищи, что не мог опомниться. – Можно сказать, что герой находился в каком-то тумане, не замечая ни своего плохого поведения, ни его последствий. Проявление недоброжелательства становится открытием для героя.
Между тем учитель, полагая, что он накануне не хотел сказывать урока из упрямства, счел за нужное строго наказать его. – Полагать, то же, что и считать.
– Чем более вы от природы имеете способностей и дарований, – сказал он Алеше, – тем скромнее и послушнее вы должны быть. Не для того Бог дал вам ум, чтоб вы во зло его употребляли. Вы заслуживаете наказание за вчерашнее упрямство, а сегодня вы еще увеличили вину вашу тем, что солгали. – Учитель здесь становится транслятором христианских заповедей и представлений о пороках и грехах – лжи, гордости; также это можно связать с масонскими представлениями.
Господа! – продолжал учитель, обратясь к пансионерам. – Учитель обращается к ученикам соответственно этикету.
– Запрещаю всем вам говорить с Алешею до тех пор, пока он совершенно исправится. А так как, вероятно, для него это небольшое наказание, то велите подать розги. – Розги – один из видов телесных наказаний, наказание в виде ударов срезанными тонкими гибкими прутьями227. Характерно со- и противопоставление наказаний – «нравственного» и физического, в педагогической практике эпохи обладающих разным статусом.
Принесли розги... Алеша был в отчаянии! В первый еще раз с тех пор, как существовал пансион, наказывали розгами, и кого же — Алешу, который так много о себе думал, который считал себя лучше и умнее всех! Какой стыд!.. – Хотя наказание розгами и применялось в учебных заведениях, но в частных пансионах, где обучались дети дворян, детей старались не наказывать таким образом. Следовательно, поведение Алеши было вопиющим случаем. Стыд испытывают здесь, как кажется, и герой, и рассказчик. М. Я. Вайскопф в своей книге «Влюбленный демиург»228 пишет, что «эффективным средством от юношеской самонадеянности и вольнодумства Погорельский почитал телесные наказания, которые предлагал безотлагательно восстановить в учебных заведениях». Таким образом, в том, как Погорельский наказывает своего героя, проявляется его личная позиция.
Он, рыдая, бросился к учителю и обещался совершенно исправиться...
– Надо было думать об этом прежде, – был ему ответ. – В словах учителя заключен один из главнейших посылов сказки, что нужно заранее думать о последствиях своих поступков. По сути Погорельский стремится донести до читателя смысл пословицы «Сначала думай, а под конец делай!»
Слезы и раскаяние Алеши тронули товарищей, и они начали просить за него; а Алеша, чувствуя, что не заслужил их сострадания, еще горше стал плакать! – Тронуть здесь: взволновать, растрогать. Просить за него здесь: просить не наказывать, пожалеть. Горше (сравнительный от горький, горший) – исполненный горя, горестный; сильный, безудержный плач; вызывающий горе, огорчение229.
Наконец учитель приведен был в жалость. – Был приведен в жалость – его разжалобили.
<…>
Алеша совершенно потерял голову... он забыл обещание, данное подземельному королю и его министру, и начал рассказывать о черной курице, о рыцарях, о маленьких людях... – Страх быть наказанным, трусость Алеши овладевают им, и он нарушает данное им обещание. В этом и заключается главный грех героя.
<…>
– Как! – вскричал он с гневом. – Вместо того чтобы раскаяться в дурном поведении вашем, вы меня еще вздумали дурачить, рассказывая сказку о черной курице?.. Этого слишком уже много. Нет, дети! Вы видите сами, что его нельзя не наказать! – Снова появляется христианская тема – теперь уже раскаяния. Используется также такой прием, как рассказ в рассказе, но не через прямую речь.
<…>
Он был как убитый... стыд и раскаяние наполняли его душу! – Главные христианские чувства, стыд и раскаяние, свидетельствует о том, что Алеша встает на путь исправления.
<…>
Совесть его мучила. Он вспомнил, что еще вчера ввечеру так уверительно говорил Чернушке, что непременно исправится, — и вместо того... Что он ей теперь скажет? – Здесь фольклорный мотив – как оправдаться перед тем, кто помог, в плохом поступке.
<…>
Вдруг кто-то дернул за одеяло... Алеша невольно проглянул, и перед ним стояла Чернушка — не в виде курицы, а в черном платье, в малиновой шапочке с зубчиками и в белом накрахмаленном шейном платке, точно как он видел ее в подземной зале. – У Чернушки происходит перемена внешнего вида, как у Щелкунчика, который в финале сказки предстает перед Мари в своем истинном человеческом обличии. К тому же, снова возникает фольклорный мотив оборотничества.
<…>
Еще в течение нынешней ночи король с целым народом своим должен переселиться далеко-далеко от здешних мест! – То, что подземные жители вынуждены уйти в другое место, посколько об их существовании узнали люди, связано с тайными местами гномов (см. раздел «Образ подземных жителей»)
Все в отчаянии, все проливают слезы. Мы несколько столетий жили здесь так счастливо, так покойно!.. – Покойно, то есть спокойно.
Алеша бросился целовать маленькие ручки министра. Схватив его за руку, он увидел на ней что-то блестящее, и в то же самое время какой-то необыкновенный звук поразил его слух... – Поразить слух – удивить. Поцеловать руку в характерной для эпохи системе чувств и их выражения манифестировало уважение, почтение, а также раскаяние и нежность.
– Что это такое? – спросил он с изумлением.
Министр поднял обе руки кверху, и Алеша увидел, что они были скованы золотою цепью... Он ужаснулся!..
– Твоя нескромность причиною, что я осужден носить эти цепи, — сказал министр с глубоким вздохом, – но не плачь, Алеша! Твои слезы помочь мне не могут. Одним только ты можешь меня утешить в моем несчастии: старайся исправиться и будь опять таким же добрым мальчиком, как был прежде. Прощай в последний раз! – Несмотря на горе и заключение, причиненное Алешей Чернушке, курочка все равно любит мальчика, поскольку знает, что, несмотря на испорченность, в душе он остался таким же, как был раньше, что дает надежду на будущее исправление героя.
<…>
За час перед рассветом послышалось ему, что под полом что-то шумит. Он встал с постели, приложил к полу ухо и долго слышал стук маленьких колес и шум, как будто множество маленьких людей проходило. – Здесь снова отсылка к гномам.
<…>
На другой день поутру дети, проснувшись, увидели Алешу, лежащего на полу без памяти. – Без памяти, то есть без сознания, в обмороке.
Его подняли, положили в постель и послали за доктором, который объявил, что у него сильная горячка. – Горячка – болезнь, связанная с воспалительными процессами, высокой температурой и т. п.; лихорадка, жар, состояние бреда при разных заболеваниях230.
Недель через шесть Алеша, с помощию Божиею, выздоровел, и всё происходившее с ним перед болезнию казалось ему тяжелым сном. – Недель через шесть, то есть уже весной. С помощию Божиею или с Божьей помощью (устаревшее) – с надеждой на удачу, на счастливый случай, или же объяснение счастливого случая231.
Ни учитель, ни товарищи не напоминали ему ни слова ни о черной курице, ни о наказании, которому он подвергся. Алеша же сам стыдился об этом говорить и старался быть послушным, добрым, скромным и прилежным. Все его снова полюбили и стали ласкать, и он сделался примером для своих товарищей, хотя уже и не мог выучить наизусть двадцать печатных страниц вдруг – которых, впрочем, ему и не задавали. – Финал сказки, казалось бы, счастливый, так как Алеша выздоровел и исправился, на самом деле демонстриует, что взаимосуществование двух пластов – волшебного и реального – невозможно. Нарушив обещание, герой сам себя лишает общения с подземным миром волшебства. При этом воспоминание об этом общении вызывает в герое и всех, кто услышал историю о нем, чувство стыда, поскольку оно привело к наказанию. Алеша не справился, а если прибегать к масонским терминам, не прошел обряд инициации.
Вывод
Как показал анализ источников «Черной курицы», Погорельский переносит читателя из одного сказочного мира в другой, при этом смешивая все эти миры в один. Четкое отделить элементы одних источников от других затруднительно, поскольку автор, опираясь в одном эпизоде, казалось бы, на определенный источник, трансформирует его до «неузнаваемости» и «узнаваемости» одновременно. То есть элементы волшебного мира Погорельского кажутся знакомыми, похожими на аналогичные из других сказок, но на самом деле их идентификация чрезвычайно затруднена той формой, в которую автор облачает эти элементы.
Например, замененный образом Чернушки восточный джинн сохраняет свои волшебные свойства и функции помощника, однако угадать за Чернушкой джинна мы можем лишь после посещения Алешей подземного королевства. В то же время Чернушка превращается в рыцаря, сражающегося с другими рыцарями за право пройти в подземное королевство. Образы, трансформированные Погорельским, напоминают о чем-то уже известном читателю, но для того, чтобы понять намек автора, нужно приложить некоторое усилие.
Используя распространенные образы, описания и даже мотивы, Погорельский делает свою сказку, как нам кажется, максимально близкой для маленьких читателей: есть некоторая степень предугадывания сюжета, ведь и народные, и немецкие, и восточные сказки, и рыцарские романы дети знают в той или иной степени. Но благодаря смешению разных традиций «Черная курица» получается одновременно и похожей на многое, и не похожей на другие сказки. Погорельский будто бы выстраивает все известные нам традиции описания волшебного в некоторый лабиринт: именно лабиринт, а не ряд, так как, переходя от одного сюжета к другому, автор вновь возвращает читателя к некоторому образу или мотиву, возможно уже угаданному читателем, но который нужно угадать снова – ведь теперь все представлено в новом обличии.
То есть волшебный мир Погорельского состоит из множества разнообразных сказочных миров, а его взаимодействие с реальностью может меняться. Примечательно, что, дойдя до кульминационного момента (Алеша рассказывает о подземных жителях учителю, нарушая свое обещание), автор практически сразу вырывает героя и читателя из мира волшебства: все связи оборваны в одну ночь, и больше ни герой, ни читатель не соприкасается с волшебным; более того, не остается ни одного материального свидетельства о взаимодействии с ирреальным.
Такой разрыв отношений двух миров кажется нам несколько неожиданным, особенно в виду того, что зачастую в сказках реальность и волшебство объединяются в некоторую параллельную реальность, в которой они сосуществуют (при этом счастливая жизнь героев обусловлена помощью каких-либо волшебных существ или предметов).
Финал «Черной курицы» – это и есть та точка, в которой все прежние связи с другими текстами обрываются и в наибольшей степени проявляется самостоятельность замысла автора. Не только герой выходит из круга отношений с волшебным миром, но и автор отходит от тех источников, на которые он ориентируется: счастливого финала нет, и сама волшебная история расплывается, подвергается сомнению.
Помимо «закрытого» изучения сказки, необходимо также учитывать и контекстуальный анализ. Масонский контекст позволяет рассмотреть сам сюжет повести как «зашифрованный» обряд инициации и посвящения в масонскую ложу, описание Петербурга как отсылку к внутренней политической ситуации по отношению к тайным обществам, а детали внутри текста как скрытые обозначения основных масонских положений. Как отмечает М. Я. Вайскопф, масонство было широко распространено среди русских романтиков и весьма сильно повлияло на их мировосприятие и поэтику в целом232. Довольно известный масонский гримуар «Черная курочка», по-видимому, единственный близкий по названию повести Погорельского текст, что позволяет говорить о возможном знакомстве автора с этим гримуаром и аллюзией на него в сказке.
Следующий контекст, «контекст власти», дает возможность в некоторой степени восстановить авторское отношение к четырем российским государям от Петра I до Николая I на основе анализа описания Петербурга. Вопрос о репрезентации власти у Погорельского в беглом обзоре топографии Васильевского острова конца 1780-х гг., как кажется, почти не обсуждался. Скорее всего, Погорельский не думал о том, почему Петр возникает у него именно в образе Медного всадника, а не как реальный человек, но само отождествление Петра с монументом, установленным по велению Екатерины, демонстрирует процесс восприятия людьми того времени государей и их деяний.
Наконец, последний – контекст детской русской литературы – позволяет решить вопрос о том, почему именно «Черная курица» стала «родоначальницей» детской литературы, в то время как тексты, специально написанные или подобранные для детей существовали уже более сорока лет. Новизна «Черной курицы» заключается в том числе и в серьезном отношении автора к своему произведению: это уже не текст, состоящий из подогнанных друг к другу известных сказочных мотивов с выделенным, как в басне, нравоучением, но синтез множества литературных традиций, продуманная самостоятельная повесть.
При чтении повести как приятной изящной истории эти контексты остаются для читателя на периферии, в тени, а уж для маленького читателя они и подавно не существуют.
Судя по отзывам современников и тому факту, что при жизни Погорельского «Черная курица» вышла лишь единожды, повесть, хоть и была высоко оценена, не воспринималась как принципиально новое отношение к детскому чтению. Осознание этого пришло позднее, и недооцененность сказки восполняется ее ежегодными многотиражными переизданиями. Между тем в работах исследователей повесть представлена в первую очередь как автобиография и детское чтение. Для опровержения такой позиции, а также для сбора максимально возможного количества отсылок и параллелей с другими текстами был составлен комментарий, включающий в себя как разъяснение, так и интерпретацию ряда пассажей.
Откомментированная таким образом, «Черная курица» представляет собой взгляд как на сказку «извне», так и «изнутри»: улавливание авторской игры с традициями европейской литературы и с масонскими представлениями о мире доступно именно взрослому читателю, который и является вторым (после ребенка) адресатом Погорельского.
Список источников и литературы
- Источники:
1. Автобиография Ф. П. Литке // Записки имп. Академии наук. СПб., 1888. Т. 57. Прил. 2. С. 34.
2. Антоний Погорельский. Сочинения. Письма / Издание подготовила М.А. Турьян. СПб.: Наука, 2010 (серия «Литературные Памятники»).
3. Атеней. 1829. № 4. С. 445-456.
4. Бабочка. 1829. № 10. С. 39-40
5. Богданов А. И. Историческое, географическое и топографическое описание Санкт-Петербурга от начала заведения его, с 1703, по 1751 год. Спб., 1779. Ч. 3. Гл. XXXI
6. Васильчиков А. А. Семеиство Разумовских. СПб., 1880. Т. 2. С. 333, 382-383, 512.
7. Galland Antoine Les mille et une nuit, contes arabes. Traduis en Franois par M. Galland. Paris, 1747. T. 5-6. URL: http://books.google.ru/books?id=3zg-AAAAcAAJ&printsec=frontcover&dq=antoine+galland+1001+nuits+tome+5&hl=ru&sa=X&ei=Y0QMU_3CeqM4ATVpYHYCw&ved=0CCwQ6AEwAA#v=onepage&q&f=false; http://books.google.ru/books?id=eiEAAAAcAAJ&printsec=frontcover&dq=antoine+galland+1001+nuits+tome+6&hl=ru&sa=X&ei=bkQMU7iAA4Gt4ATZ_4CYDQ&ved=0CCoQ6AEwAA#v=onepage&q&f=false
8. Горленко В. А. А. Перовский // Киевская старина. 1888. Т. 21. № 4. С. 117.
9. Гофман Э. Т. А. Щелкунчик и Мышиный король. (Пер. с нем. И. С. Татариновой) М.: Детгиз, 1956.
10. Детскии вестник: журнал для детеи. 1815 (июнь). С. 225–226.
11. Новая детская библиотека. 1830. Кн. 1. С. 101-104.
12. Новые книги // Северная пчела. 1829. 17 января.
13. Петров А. Житие протопопа Аввакума, им самим написанное // Хрестоматия по древнерусской литературе / Под ред. Н. К. Гудзия. М., 1973. С. 486.
14. [Погодин М. П. Рецензия на издание: А. Погорельский. Черная курица, или Подземные жители. СПб., 1829] // Московский вестник. 1829. Ч. 15, № 6. С. 151-154.
15. Русский Архив. 1891. Кн. 2. № 7. С. 364.
16. Северный архив. 1825. № 10, 11, 12.
17. Славянин. 1827. Ч. 4. № 49. С. 337-393.
18. Сомов О. М. Обозрение русской словесности за первую половину 1829 года // Северные цветы. 1830. С. 46-47.
19. Средневековый роман и повесть // Библиотека всемирной литературы. Серия первая. М.: Художественная литература, 1974. Т. 22.
20. Тик Л. Эльфы: Повесть / Пер. А. А. Шишкова // Атеней. 1830. Ч. 4. № 18. С. 51-96.
21. Толстой Л. Н. Биография / Сост. П. Бирюков. М., 1911. Изд. 2-е. Т. 2. С. 46.
22. Толстой Л. Н. Полн. собр. соч. М., 1957. Т. 41. С. 128.
23. Федоров Б. М. Красавица, беспрестанно прядущая (волшебная сказка) // Детский цветник. СПб., 1828. С. 123-160.
24. Черная Курочка // Магические гримуары. Б.м.: Издание «Общества Сознания Смерти», Древний город, 2010. С. 451-510.
- Научная литература:
1. Акмальдинова А. А. Антоний Погорельский. «Черная курица или Подземные жители»: опыт комментария // Русская филология. № 26 . Тарту, 2015.
2. Анисимов Е. В. Петербург александровского времени // Анисимов Е. В. Императорская власть. Спб., 2014.
3. Антонов В. В. Адмиралтейская аллея – Александровский сад // Невский архив: Историко-краеведческий сборник. СПб., 1997. Вып. 3. С. 324-343.
4. Башилов Б. П. Почему Николай I запретил в России масонство? // Башилов Б. П. История русского масонства. М., 2003.
5. Ботникова А. Б. Гофман и русская литература (первая половина XIX века). К проблеме русско-немецких связей. Воронеж, 1977. С. 56-68.
6. Ботникова А. Б. Немецкий романтизм: диалог художественных форм. Воронеж: Воронежский государственный университет, 2003.
7. Вайскопф М. Я. Влюбленный демиург: Метафизика и эротика русского романтизма. М.: Новое литературное обозрение, 2012. C. 124.
8. Гайманова Е. В. Журналы для детей и юношества в контексте отечественной художественной культуры первой четверти XIX в. // Ярославский педагогический вестник. Гуманитарные науки. 2011. № 1. С. 269 – 272.
9. Данилевский Р. Ю. Людвиг Тик и русский романтизм // Эпоха романтизма. Из истории международных связей русской литературы. Л.: Наука, 1975. С. 68-114.
10. Дорогова А. А. Европейские традиции описания волшебного мира в сказке «Черная курица, или Подземные жители» Антония Погорельского. Курсовая работа на филологическом факультете НИУ ВШЭ, 2014.
11. Ерусланова Н. В. Образ сказочного народа в волшебной повести Антония Погорельского «Черная курица, или Подземные жители» // Русская сказка. История и теория жанра. М., 2009. С. 53-63.
12. Званцева Е. П. Жанр литературной сказки в творчестве Антония Погорельского // Проблемы эстетики и творчества романтиков. Калинин, 1982. С. 48-50.
13. Зырянова С. А. Историческая эволюция заглавия художественного произведения // Известия ТулГУ. Гуманитарные науки. 2014. № 1. C. 291-294.
14. Каминская Н. В. История костюма. М., 1977.
15. Киреева Е. В. История костюма. Европейские костюмы от античности до XX века. М.: Просвещение, 1970.
16. Кирпичников А. И. Антоний Погорельский: эпизод из истории русского романтизма // Кирпичников А. И. Очерки по истории новой русской литературы. 2- е изд., доп. М., 1903. Т. 1. С. 76-120.
17. Коренев Л. И. Сподвижники А. Бетанкура в России // Исторические чтения. СПб., 2008 URL:http://www.isaac.spb.ru/reading/y2008/korenev
18. Кривушина Е. С. Полифункциональность заглавия // Поэтика заглавия художественного произведения: межвузовский сборник научных трудов. Ульяновск: УГПИ им. И. Н. Ульянова, 1991. С. 4.
19. Кубачева В. Н. «Восточная» повесть в русской литературе XVIII – начале XIX века // XVIII век. М. - Л., 1962. Cб. 5. С. 295-315.
20. Лазарева К. В. Заглавие как элемент поэтики фантастического в русской прозе 20-40-х годов XIX века // Ученые записки Казанского ун-та. Гуманитарные науки. 2008. № 6. C. 48-57.
21. Лакиер А. Б. История титула государей России // Журнал Министерства народного просвещения. Спб., 1847. Т. LVI. № 11. С. 81-156.
22. Михайлов А. Д. Французский рыцарский роман и вопросы типологии жанра в средневековой литературе. М., 1976.
23. Мелетинский Е. М. Средневековый роман. Происхождение и классические формы. М., 1983.
24. Никитенко Г. Ю., Соболь В. Д. Василеостровский район: Энциклопедия улиц Санкт-Петербурга. 2-е изд., испр. и доп. СПб., 2002
25. Никитенко Г. Ю., Соболь В. Д. Василеостровский район: Энциклопедия улиц Санкт-Петербурга. СПб. 2005. C. 163.
26. Подосокорский Н. Н. «Черная курица, или Подземные жители» Антония Погорельского как повесть о масонскои инициации // Вопросы литературы. 2012. № 5. С. 124-144.
27. Похлебкин В. В. Кулинарный словарь. М.: Центрополиграф, 2002.
28. Проскурина В. Ю. Петербургский миф и политика монументов: Петр Первый Екатерине Второй. // Новое литературное обозрение. 2005. № 72. С. 103-133.
29. Пропп В. Я. Морфология сказки // Вопросы поэтики. Л., 1928. Вып. 12.
30. Пустошкина Т. В. «Дитя больше, чем оно есть...» : (Мифологема детства в нравоучительной повести А.Погорельского «Черная курица, или Подземные жители») // Вестник Санкт-Петербургского университета. Сер. 9: Филология, востоковедение, журналистика. 2007. Вып. 3, ч. 2. С. 62-66.
31. Пыпин А. Н. Очерк литературной истории старинных повестей и сказок русских. СПб., 1857.
32. Пыпин А. Н. Для любителей книжной старины. Библиографический список рукописных романов, повестей, сказок, поэм и пр., в особенности из первой половины XVIII века. М., 1888. С. 5-6.
33. Саваренская Т. Ф., Швидковский Д. О. Градостроительство Англии XVII-XVIII веков: Город и природа // Труды РААСН. Отделение градостроительства. М.: Эдиториал УРСС, 2001.
34. Сегюр Л-Ф. Записки о пребывании в России в царствование Екатерины II // Россия XVIII в. глазами иностранцев. Л., 1989. С. 324.
35. Серков А. И. Русское масонство. 1731-2000 гг. Энциклопедическии словарь. М.: РОССПЭН, 2001.
36. Cуренская М. С. Социализация дворянского сословия – воспитание и образование юношей XVIII-нач.XIX вв. // Аналитика культурологии. ТГУ им. Г. Р. Державина, 2012. № 23. URL:http://www.analiculturolog.ru/journal/archive/item/category/wp_all_issues/2012-2/page/3
37. Сыромятникова И. С. История прически. М., 2002.
38. Тиманова О. И. «Черная курица, или Подземные жители» А. Погорельского и традиция литературного «путешествия» // Известия ВГПУ. Серия: Филологические науки. Волгоград, 2009. №2 (36). С. 190-193.
39. Тиманова О. И. Художественное пространство и время в «Черной курице» Антония Погорельского: язык сказки и мифа // Воспитание языковой личности и изучение литературы. СПб., 2002. С. 80-85.
40. Турьян М. А. Личность А. А. Перовского и литературное наследие Антония Погорельского // Антоний Погорельский. Сочинения. Письма. СПб.: Наука, 2010. (серия «Литературные Памятники»). С. 565-655.
41. Уэйт А. Э. Черная курица // Церемониальная магия. Гримуар. Спб.: Лань. 1998.
42. Чекалов К. А. Формирование массовой литературы во Франции. XVII – первая треть XVIII века. М.: ИМЛИ РАН, 2008.
43. Чудинов А. Н. Словарь иностранных слов, вошедших в состав русского языка. СПб., 1910.
44. Фёдоров А. И. Фразеологический словарь русского литературного языка. М.: Астрель, АСТ. 2008.
45. Шикман А. П. Деятели отечественной истории. Биографический справочник. Москва, 1997
- Справочная литература:
1. Biblioghraphie de la France ou Journal Gnral de l’imprimerie et de la librairie. Paris, 1820. P. 726. URL:https://books.google.ru/books?id=34XW2O1_AeEC&printsec=frontcover&hl=ru&source=gbs_ge_summary_r&cad=0#v=onepage&q&f=false
2. Биографический словарь. Т. 5. П-С. М.: Большая российская энциклопедия, 2007. С. 6-10.
3. Большая топонимическая энциклопедия Санкт-Петербурга. 15000 имен. Спб.: ЛИК, 2011.
4. Большая Энциклопедия Русского Народа. Русское Православие. М.: Институт русской цивилизации, 2009. Т. 2: К-П. С. 471-478.; Т. 3: Р-Я. С. 26-30.
5. Большой энциклопедический словарь. М., СПб., 2000.
6. Виноградов В. В. История слов. Институт русского языка РАН М.: Толк, 1994.
7. Даль В. И. Толковый словарь живого великорусского языка. М., 1865. Ч. 3: П. С. 471.
8. Даль В. И. Толковый словарь живого великорусского языка. М., 1882. Т. 4: Р-V.
9. Ефремова Т. Ф. Новый словарь русского языка. Толково-словообразовательный. М.: Русский язык, 2000.
10. Исторический словарь галлицизмов русского языка. М.: Словарное издательсво ЭТС, 2010. URL: http://www.ets.ru/pg/r/dict/gall_dict.htm.
11. Кирпичников А. И. Перовский, Алексей Алексеевич // Русский биографическиий словарь в 25 т. СПб., 1902. Т. 13. С. 526.
12. Коровин В. Л. Толстой, Алексей Константинович // Энциклопедия Кругосвет. URL:http://www.krugosvet.ru/enc/kultura_i_obrazovanie/literatura/TOLSTO_ALEKSE_KONSTANTINOVICH.html
13. Словарь русского языка XVIII века. АН СССР. Л.: Наука, 1984-1991.
14. Тик (Tieck) Людвиг (1773-1853) // Пушкин и мировая литература: Материалы к «Пушкинской энциклопедии». URL: http://lib.pushkinskijdom.ru/Default.aspx?tabid=427
15. Турьян. М. А. Погорельский Антоний // Русские писатели 1800-1917. Биографический словарь. Т. 5. П-С. М.: Большая российская энциклопедия, 2007. С. 6-10.
16. Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона. СПб., 1890-1907.
URL: http://www.vehi.net/brokgauz/
17. http://www.pogodaiklimat.ru/file.htm
1 Кирпичников А. И. Антоний Погорельский: эпизод из истории русского романтизма // Кирпичников А. И. Очерки по истории новой русской литературы. 2- е изд., доп. М., 1903. Т. 1. С. 76-120.
2 Ботникова А. Б. Гофман и русская литература (первая половина XIX века). К проблеме русско-немецких связей. Воронеж, 1977. С. 56-68.
3 Званцева Е. П. Жанр литературной сказки в творчестве Антония Погорельского // Проблемы эстетики и творчества романтиков. Калинин, 1982. С. 42-53.
4 Пустошкина Т. В. «Дитя больше, чем оно есть...» : (Мифологема детства в нравоучительной повести А.Погорельского «Черная курица, или Подземные жители») // Вестник Санкт-Петербургского университета. Сер. 9: Филология, востоковедение, журналистика. 2007. Вып. 3, ч. 2. С. 62-66.
5 Тиманова О. И. Художественное пространство и время в «Черной курице» Антония Погорельского: язык сказки и мифа // Воспитание языковой личности и изучение литературы. СПб., 2002. С. 80-85.
6 Тиманова О. И. «Черная курица, или Подземные жители» А. Погорельского и традиция литературного «путешествия» // Известия ВГПУ. Серия: Филологические науки. 2009. №2 (36). C. 190-193.
7 Ерусланова Н. В. Образ сказочного народа в волшебной повести Антония Погорельского «Черная курица, или Подземные жители» // Русская сказка. История и теория жанра. М., 2009. С. 53-63.
8 Турьян М. А. Личность А. А. Перовского и литературное наследие Антония Погорельского // Антоний Погорельский. Сочинения. Письма. СПб.: Наука, 2010. (серия «Литературные Памятники»). С. 565-655.
9 Ботникова А. Б. Немецкий романтизм: диалог художественных форм. Воронеж: Воронежский государственный университет, 2003.
10 Антоний Погорельский. Сочинения. Письма / Издание подготовила М.А. Турьян. СПб.: Наука, 2010 (серия «Литературные Памятники»).
11 Дорогова А. А. Европейские традиции описания волшебного мира в сказке «Черная курица, или Подземные жители» Антония Погорельского. Курсовая работа на филологическом факультете НИУ ВШЭ, 2014.
12 Кубачева В. Н. «Восточная» повесть в русской литературе XVIII – начале XIX века // XVIII век. М. - Л., 1962. Cб. 5. С. 295-315.
13 Пыпин А. Н. Очерк литературной истории старинных повестей и сказок русских. СПб., 1857. С. 63-66.
14 Беницкий А. П. Ибра гим, или Великодушныи; Беницкий А. П. Бедуин // Талия или собрание разных новых сочинении. 1807. С. 1-34, 163-168.; Измайлов А. Е. Ибрагим и Осман, или Трудись, делаи добро и будешь счастлив // Благонамеренныи. 1818. Ч. 2. № 2, С. 198-228.; Измайлов А. Е. Наставление старого индейского мудреца молодому государю // Измайлов А. Е. Полное собрание сочинений. 1891. Т. 2. С. 231-235.; Глинка Ф. Н. Златоперая птичка // Благонамеренный. 1818. Ч. 1. № 3. С. 316-324.
15 Galland Antoine. Les mille et une nuit, contes arabes. Traduis en Franois par M. Galland. Paris, 1747. T. 5-6.
URL: http://books.google.ru/books?id=3zg-AAAAcAAJ&printsec=frontcover&dq=antoine+galland+1001+nuits+tome+5&hl=ru&sa=X&ei=Y0QMU-_3CeqM4ATVpYHYCw&ved=0CCwQ6AEwAA#v=onepage&q&f=false; http://books.google.ru/books?id=eiE-AAAAcAAJ&printsec=frontcover&dq=antoine+galland+1001+nuits+tome+6&hl=ru&sa=X&ei=bkQMU7iAA4Gt4ATZ_4CYDQ&ved=0CCoQ6AEwAA#v=onepage&q&f=false
16 Ботникова А. Б. Немецкий романтизм: диалог художественных форм. Воронеж: Воронежский государственный университет, 2003. С. 171.
17 Литвякова Н. В. Рецепция сказки Э. Т. А. Гофмана «Nussknacker und Museknig» в России XIX века // Вестник ТГУ. 2013. № 374. С. 15-19.
18 Ботникова А. Б. Указ. соч. C. 191.
19 Тик (Tieck) Людвиг (1773-1853) // Пушкин и мировая литература: Материалы к «Пушкинской энциклопедии». URL: http://lib.pushkinskijdom.ru/Default.aspx?tabid=427
20 Данилевский Р. Ю. Людвиг Тик и русский романтизм // Эпоха романтизма. Из истории международных связей русской литературы. Л.: Наука, 1975. С. 68-114.
21 В. К. Тило перевел «Колдовство» (Славянин, 1827), «Бокал» (Славянин, 1827) и «Эльфы» (Славянин, 1827). Перевод повести «Пиетро Апоне» подписан литерой Z (Московский вестник, 1827). А. А. Шишков перевел отрывок из драмы «Фортунат» (Атеней, 1829-1830), повести «Белокурый Экберт (Московский вестник, 1830), «Руненберг» (Галатея, 1830), «Чары любви (Галатея, 1830) и сказку «Эльфы» (Атеней, 1830). Также публиковались, без указания переводчиков, новелла «Ученый» и повесть «Праздник в Кенильворте, или Детство Шекспира» (Атеней, 1828-1829).
22 [Погодин М. П. Рецензия на издание: А. Погорельский. Черная курица, или Подземные жители. СПб., 1829] // Московский вестник. 1829. Ч. 15, № 6. С. 151-154.
23 Славянин. 1827. Ч. 4. № 49. С. 337-393.
24 Тик Л. Эльфы: Повесть / Пер. А. А. Шишкова // Атеней. 1830. Ч. 4. № 18. С. 51-96.
25 Ботникова А. Б. Указ. соч. C. 71-73.
26 Там же. С. 192-195.
27 Пыпин А. Н. Очерк литературной истории старинных повестей и сказок русских. СПб., 1857. С. 228-232.; Пыпин А. Н. Для любителей книжной старины. Библиографический список рукописных романов, повестей, сказок, поэм и пр., в особенности из первой половины XVIII века. М., 1888. С. 5-6.
28 Чекалов К. А. Формирование массовой литературы во Франции. XVII – первая треть XVIII века. М.: ИМЛИ РАН, 2008.
29 Михайлов А. Д. Французский рыцарский роман и вопросы типологии жанра в средневековой литературе. М., 1976.
30 Мелетинский Е. М. Средневековый роман. Происхождение и классические формы. М., 1983.
31 «– Да расскажи мне, пожалуйста, кто вы таковы? – продолжал Алеша.
– Неужели ты никогда не слыхал, что под землею живет народ наш? – отвечал министр. <…>
– Я теперь вспомнил, что читал в одной книжке о гномах, которые живут под землею. Пишут, что в некотором городе очень разбогател один сапожник в самое короткое время, так что никто не понимал, откуда взято его богатство. Наконец как-то узнали, что он шил сапоги и башмаки для гномов, плативших ему за то очень дорого.
– Быть может, что это правда, – отвечал министр».
Погорельский А. Черная курица, или Подземные жители // Антоний Погорельский. Сочинения. Письма. С. 144.
32 Ерусланова Н. В. Образ сказочного народа в волшебной повести Антония Погорельского «Черная курица, или Подземные жители» // Русская сказка. История и теория жанра. М., 2009. С. 53-63.
33 Тиманова О. И. Художественное пространство и время в «Черной курице» Антония Погорельского: язык сказки и мифа // Воспитание языковой личности и изучение литературы. СПб., 2002. С. 80-85.
34 Пропп В. Я. Морфология сказки // Вопросы поэтики. Л., 1928. Вып. 12.
35 Тиманова О. И. Художественное пространство и время в «Черной курице» Антония Погорельского: язык сказки и мифа // Воспитание языковой личности и изучение литературы. СПб., 2002. С. 80-85.
36 Турьян М. А. Личность А. А. Перовского и литературное наследие Антония Погорельского // Антоний Погорельский. Сочинения. Письма. СПб.: Наука, 2010. (серия «Литературные Памятники»). С. 565-655.
37 Петров А. Житие протопопа Аввакума, им самим написанное // Хрестоматия по древнерусской литературе / Под ред. Н. К. Гудзия. М., 1973. С. 486.
38 Турьян М. А. Личность А. А. Перовского и литературное наследие Антония Погорельского // Антоний Погорельский. Сочинения. Письма. СПб.: Наука, 2010. С. 565-655.
39 Пустошкина Т. В. «Дитя больше, чем оно есть...» : (Мифологема детства в нравоучительной повести А.Погорельского «Черная курица, или Подземные жители») // Вестник Санкт-Петербургского университета. Сер. 9: Филология, востоковедение, журналистика. 2007. Вып. 3, ч. 2. С. 62-66.
40 Турьян М. А. Указ. соч. С. 636-637.
41 Ложа К мертвой голове, Ложа Совершенного союза, Ложа Муз, Капитул Феникса (Серков А. И. Русское масонство. 1731-2000 гг. Энциклопедическии словарь. М.: РОССПЭН, 2001. С. 682).
42 Кирпичников А. И. Перовскии, Алексеи Алексеевич // Русскии биографическии словарь в 25 т. СПб., 1902. Т. 13. С. 526.
43 Турьян М. А. Указ. соч. С. 579.
44 Васильчиков А. А. Семеиство Разумовских. СПб., 1880. Т. 2. С. 333, 382-383, 512.
45 Серков А. И. Русское масонство. С. 635.
46 Подосокорскии Н. Н. «Черная курица, или Подземные жители» Антония Погорельского как повесть о масонскои инициации // Вопросы литературы. 2012. № 5. С. 124-144.
47 Турьян М. А. Указ. соч. С. 632-633.
48 «Родители его, жившие далеко-далеко от Петербурга, года за два перед тем привезли его в столицу, отдали в пансион и возвратились домой, заплатив учителю условленную плату за несколько лет вперед <…> Он всё ожидал, что когда-нибудь эта волшебница <…> подаст ему игрушку, или талисман, или письмецо от папеньки или маменьки, от которых не получал он давно уже никакого известия» (Погорельский А. Черная курица, или Подземные жители // Антоний Погорельский. Сочинения. Письма. С. 130-131.)
49 Черная Курочка // Магические гримуары. Б.м.: Издание «Общества Сознания Смерти», Древнии город, 2010. С. 451-510.
Оригинальное название гримуара: «La poule noire, ou la Poule aux ufs d’or, avec la science des talismans et anneaux magiques, l’art de la ncromancie et de la cabale, pour conjurer les esprits ariens et infernaux, les sylphes, les ondins, les gnomes; acqurir la connaissance des sciences secrtes; dcouvrir les trsors, et obtenir le pouvoir de commander tous les tres, et djouer tous les malfices et sortilges» (Biblioghraphie de la France ou Journal Gnral de l’imprimerie et de la librairie. Paris, 1820. P. 726.) URL:https://books.google.ru/books?id=34XW2O1_AeEC&printsec=frontcover&hl=ru&source=gbs_ge_summary_r&cad=0#v=onepage&q&f=false
50 Уэйт А. Э. Черная курица // Церемониальная магия. Гримуар. Спб.: Лань. 1998.
51 «Druid Menapienne», «Красная Магия, или Лучшее из Оккультных Наук», а также производные от первой из этих работ, такие как Queen of the Hairy Flies, Green Butterfly и т. д.
Там же.
52 Погорельский А. Черная курица, или Подземные жители // Антоний Погорельский. Сочинения. Письма. С. 129-153.
53 Турьян М. А. Погорельский Антоний // Русские писатели 1800-1917. Биографический словарь. Т. 5. П-С. М.: Большая российская энциклопедия, 2007. С. 6-10.
54 Лакиер А. Б. История титула государей России // Журнал Министерства народного просвещения. Спб., 1847. Т. LVI. № 11. С. 81-156.
55 Проскурина В. Ю. Петербургский миф и политика монументов: Петр Первый Екатерине Второй. // Новое литературное обозрение. 2005. № 72. С. 103-133.
56 Там же.
57 Большая топонимическая энциклопедия Санкт-Петербурга. 15000 имен. СПб.: ЛИК, 2011.
58 Коренев Л. И. Сподвижники А. Бетанкура в России // Исторические чтения. СПб., 2008 URL:http://www.isaac.spb.ru/reading/y2008/korenev
59 Богданов А. И. Историческое, географическое и топографическое описание Санкт-Петербурга от начала заведения его, с 1703, по 1751 год. СПб., 1779. Ч. 3. Гл. XXXI
60 Большая топонимическая энциклопедия Санкт-Петербурга. 15000 имен. СПб.: ЛИК, 2011.
61 Антонов В. В. Адмиралтейская аллея – Александровский сад // Невский архив: Историко-краеведческий сборник. СПб., 1997. Вып. 3. С. 324-343.
62 Анисимов Е. В. Петербург александровского времени // Анисимов Е. В. Императорская власть. Спб., 2014.
63 Тиманова О. И. «Черная курица, или Подземные жители» А. Погорельского и традиция литературного «путешествия» // Известия ВГПУ. Серия: Филологические науки. Волгоград, 2009. №2 (36). С. 190-193.
64 Званцева Е. П. Жанр литературной сказки в творчестве Антония Погорельского // Проблемы эстетики и творчества романтиков. Калинин, 1982. С. 42-53.
65 Турьян М. А. Указ. соч. С. 634.
66 «Друг юношества и всяких лет» (1807-1815), «Друг детей» (1809), «Журнал для детей, или Приятное и полезное чтение для образования ума и сердца» (1813-1815).
67 Журнал Детский музеум, или Собрание изображений…» (1815-1829) был атласного типа.
68 Детскии вестник: журнал для детеи. 1815 (июнь). С. 225–226.
69 Гайманова Е. В. Журналы для детей и юношества в контексте отечественной художественной культуры первой четверти XIX в. // Ярославский педагогический вестник. Гуманитарные науки. 2011. № 1. С. 269 – 272.
70 Cборник с гравированными картинками состоит из заметок, басен, стихов на случай, анекдотов, сценок и разговоров. Альманах направлен в основном на воспитание «добрых чувств», веры в бога и любви к родителям.
71 Федоров Б. М. Красавица, беспрестанно прядущая (волшебная сказка) // Детский цветник. СПб., 1828. С. 123-160.
72 Турьян М. А. Указ. соч. С. 634.
73 РА. 1891. Кн. 2. № 7. С. 364.
74 Новые книги // Северная пчела. 1829. 17 января.
75 Бабочка. 1829. № 10. С. 39-40
76 Атеней. 1829. № 4. С. 445-456.
77 Сомов О. М. Обозрение русской словесности за первую половину 1829 года // Северные цветы. 1830. С. 46-47.
78 [Погодин М. П. Рецензия на издание: А. Погорельский. Черная курица, или Подземные жители. СПб., 1829] // Московский вестник. 1829. Ч. 15, № 6. С. 151-154.
79 Новая детская библиотека. 1830. Кн. 1. С. 101-104.
80 Толстой Л. Н. Биография / Сост. П. Бирюков. М., 1911. Изд. 2-е. Т. 2. С. 46.
81 Толстой Л. Н. Полн. собр. соч. М., 1957. Т. 41. С. 128.
82 Званцева Е. П. Жанр литературной сказки в творчестве Антония Погорельского // Проблемы эстетики и творчества романтиков. Калинин, 1982. С. 48-50.
83 Тиманова О. И. «Черная курица, или Подземные жители» А. Погорельского и традиция литературного «путешествия» // Известия ВГПУ. Серия: Филологические науки. 2009. №2 (36). C. 190.
84 Турьян М. А. Указ. соч. С. 571-572.
85 Автобиография Ф. П. Литке // Записки имп. Академии наук. СПб., 1888. Т. 57. Прил. 2. С. 34.
86 Горленко В. А. А. Перовский // Киевская старина. 1888. Т. 21. № 4. С. 117.
87 Кирпичников А. И. Антоний Погорельский: эпизод из истории русского романтизма // Кирпичников А. И. Очерки по истории новой русской литературы. 2-е изд., доп. М., 1903. Т. 1. С. 79-80.
88 Зырянова С. А. Историческая эволюция заглавия художественного произведения // Известия ТулГУ. Гуманитарные науки. 2014. № 1. C. 291-294.
89 Лазарева К. В. Заглавие как элемент поэтики фантастического в русской прозе 20-40-х годов XIX века // Ученые записки Казанского ун-та. Гуманитарные науки. 2008. № 6. C. 48-57.
90 Кривушина Е. С. Полифункциональность заглавия // Поэтика заглавия художественного произведения: межвузовский сборник научных трудов. Ульяновск: УГПИ им. И. Н. Ульянова, 1991. С. 4.
91 Антоний Погорельский. Сочинения. Письма. СПб.: Наука, 2010.
92 Никитенко Г. Ю., Соболь В. Д. Василеостровский район: Энциклопедия улиц Санкт-Петербурга. 2-е изд., испр. и доп. СПб., 2002
93 Исторический словарь галлицизмов русского языка. М.: Словарное издательсво ЭТС, 2010. URL: http://www.ets.ru/pg/r/dict/gall_dict.htm.
94 Пансионы // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона. СПб., 1890-1907.
URL: http://www.vehi.net/brokgauz/
95 Турьян М. А. Указ. соч. С. 668.
96 Никитенко Г. Ю., Соболь В. Д. Василеостровский район: Энциклопедия улиц Санкт-Петербурга. СПб. 2005. C. 163.
97 Турьян М. А. Указ. соч. С. 668.
98 Сегюр Л-Ф. Записки о пребывании в России в царствование Екатерины II // Россия XVIII в. глазами иностранцев. Л., 1989. С. 324.
99 Анисимов Е. В. Петербург александровского времени // Анисимов Е. В. Императорская власть. СПб., 2014.
100 Башилов Б. П. Почему Николай I запретил в России масонство? // Башилов Б. П. История русского масонства. М., 2003.
101 Ложа К мертвой голове, Ложа Совершенного союза, Ложа Муз, Капитул Феникса. (Серков А. И. Русское масонство. 1731-2000 гг. Энциклопедическии словарь. М.: РОССПЭН, 2001. С. 682.) А также: московская Ложа Благополучия, петербургская Ложа Елизаветы к добродетелям и дрезденская Ложа трех мечей. (Там же. С. 635.)
102 Турьян М. А. Указ. соч. С. 669.
103 Большая топонимическая энциклопедия Санкт-Петербурга. 15000 имен. Спб.: ЛИК, 2011.
104 Коренев Л. И. Сподвижники А. Бетанкура в России // Исторические чтения. СПб., 2008 URL:http://www.isaac.spb.ru/reading/y2008/korenev
105 Богданов А. И. Историческое, географическое и топографическое описание Санкт-Петербурга от начала заведения его, с 1703, по 1751 год. Спб., 1779. Ч. 3. Гл. XXXI
106 Большая топонимическая энциклопедия Санкт-Петербурга. 15000 имен. Спб.: ЛИК, 2011.
107 Проскурина В. Ю. Указ. соч. С. 103-133.
108 Большая топонимическая энциклопедия Санкт-Петербурга. 15000 имен. Спб.: ЛИК, 2011.
109 Никитенко Г. Ю., Соболь В. Д. Василеостровский район: Энциклопедия улиц Санкт-Петербурга. СПб., 2005. C. 163.
110 Черепица // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона. СПб., 1890-1907.
111 Большой энциклопедический словарь. М., СПб., 2000.
112 Словарь русского языка XVIII века. АН СССР. Л.: Наука, 1984-1991. Вып. 3. URL: http://feb-web.ru/feb/sl18/slov-abc/03/sl305603.htm
113 Исторический словарь галлицизмов русского языка. М.: Словарное издательсво ЭТС, 2010.
114 Шикман А. П. Деятели отечественной истории. Биографический справочник. Москва, 1997
115 Турьян М. А. Указ. соч. С. 658.
116 Турьян М. А. Указ. соч. С. 565-569.
117 Словарь русского языка XVIII века. АН СССР. Л.: Наука, 1984-1991. Вып. 17. URL: http://feb-web.ru/feb/sl18/slov-abc/15/slh13203.htm
118 Коровин В. Л. Толстой, Алексей Константинович // Энциклопедия Кругосвет. URL:http://www.krugosvet.ru/enc/kultura_i_obrazovanie/literatura/TOLSTO_ALEKSE_KONSTANTINOVICH.html
119 Cуренская М. С. Социализация дворянского сословия – воспитание и образование юношей XVIII-нач.XIX вв. // Аналитика культурологии. ТГУ им. Г. Р. Державина, 2012. № 23. URL:http://www.analiculturolog.ru/journal/archive/item/category/wp_all_issues/2012-2/page/3
120 Праздники // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона. СПб., 1890-1907.
121 Cуренская М. С. Указ. соч.
122 Рождество Христово // Большая Энциклопедия Русского Народа. Русское Православие. М.: Институт русской цивилизации, 2009. Т. 3: Р-Я. С. 26-30.
123 Пасха // Большая Энциклопедия Русского Народа. Русское Православие. М.: Институт русской цивилизации, 2009. Т. 2: К-П. С. 471-478.
124 Уединение // Виноградов В. В. История слов. Институт русского языка РАН М.: Толк, 1994.
125 Словарь русского языка XVIII века. АН СССР. Л.: Наука, 1984-1991. Вып. 4. URL: http://feb-web.ru/feb/sl18/slov-abc/03/sl406001.htm
126 Михайлов А. Д. Французский рыцарский роман и вопросы типологии жанра в средневековой литературе. М., 1976.
127 Пространный // Даль В. И. Толковый словарь живого великорусского языка. М., 1865. Ч. 3: П. С. 471.
128 Барк // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона. СПб., 1890-1907.
129 Cуренская М. С. Указ. соч.
130 Словарь русского языка XVIII века. АН СССР. Л.: Наука, 1984-1991. Вып. 6. URL: http://feb-web.ru/feb/sl18/slov-abc/05/sl604603.htm
131 Обереги // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона. СПб., 1890-1907.
132 Там же.
133 Там же.
134 Большой энциклопедический словарь. М., СПб., 2000.
135 Гофман Э. Т. А. Щелкунчик и Мышиный король / Пер. с нем. И. С. Татариновой. М.: Детгиз, 1956.
136 http://www.pogodaiklimat.ru/file.htm
137 Словарь русского языка XVIII века. АН СССР. Л.: Наука, 1984-1991. Вып. 15. URL: http://feb-web.ru/feb/sl18/slov-abc/15/slf22201.htm
138 Директор // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона. СПб., 1890-1907.
139 Словарь русского языка XVIII века. АН СССР. Л.: Наука, 1984-1991. Вып. 4. URL: http://feb-web.ru/feb/sl18/slov-abc/03/sl410603.htm
140 Красное дерево // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона. СПб., 1890-1907.
141 Исторический словарь галлицизмов русского языка. М.: Словарное издательство ЭТС.
142 Похлебкин В. В. Кулинарный словарь. М.: Центрополиграф, 2002.
143 Турьян М. А. Указ. соч. С. 669-670.
144 Словарь русского языка XVIII века. АН СССР. Л.: Наука, 1984-1991. Вып. 2. URL: http://feb-web.ru/feb/sl18/slov-abc/02/sl216110.htm
145 Киреева Е. В. История костюма. Европейские костюмы от античности до XX века. М.: Просвещение, 1970; Каминская Н. В. История костюма. М., 1977.
146 Исторический словарь галлицизмов русского языка. М.: Словарное издательство ЭТС.
147 Там же.
148 Там же.
149 Словарь русского языка XVIII века. АН СССР. Л.: Наука, 1984-1991. Вып. 11. URL: http://feb-web.ru/feb/sl18/slov-abc/12/slb22205.htm
150 Киреева Е. В. История костюма. Европейские костюмы от античности до XX века. М.: Просвещение, 1970; Каминская Н. В. История костюма. М., 1977.
151 Сыромятникова И. С. История прически. М., 2002.
152 Словарь русского языка XVIII века. АН СССР. Л.: Наука, 1984-1991. Вып. 16. URL: http://feb-web.ru/feb/sl18/slov-abc/15/slg06701.htm
153 Там же.
154 Турьян М. А. Указ. соч. С. 670.
155 Словарь русского языка XVIII века. АН СССР. Л.: Наука, 1984-1991. Вып. 4. URL: http://feb-web.ru/feb/sl18/slov-abc/03/sl402912.htm
156 Там же. Вып. 5. URL: http://feb-web.ru/feb/sl18/slov-abc/04/sl517102.htm
157 Антоний Погорельский. Указ. соч. С. 133.
158 Словарь русского языка XVIII века. АН СССР. Л.: Наука, 1984-1991. Вып. 7. URL: http://feb-web.ru/feb/sl18/slov-abc/05/sl704704.htm
159 Чистый // Даль В. И. Толковый словарь живого великорусского языка. М., 1882. Т. 4: Р-V. С. 606.
160 Империал // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона. СПб., 1890-1907.
161 Киреева Е. В. История костюма. Европейские костюмы от античности до XX века. М.: Просвещение, 1970.
162 Словарь русского языка XVIII века. АН СССР. Л.: Наука, 1984-1991. Вып. 12. URL: http://feb-web.ru/feb/sl18/slov-abc/13/slc06010.htm
163 Киреева Е. В. История костюма. Европейские костюмы от античности до XX века. М.: Просвещение, 1970.
164 Там же.
165 Каминская Н. В. История костюма. М., 1977.
166 Там же.
167 Ефремова Т. Ф. Новый словарь русского языка. Толково-словообразовательный. М.: Русский язык, 2000.
168 Там же.
169 Словарь русского языка XVIII века. АН СССР. Л.: Наука, 1984-1991. Вып. 13. URL: http://feb-web.ru/feb/sl18/slov-abc/14/sld17414.htm
170 Там же. Вып. 3. URL: http://feb-web.ru/feb/sl18/slov-abc/03/sl327703.htm
171 Ефремова Т. Ф. Новый словарь русского языка. Толково-словообразовательный. М.: Русский язык, 2000.
172 Ретивый // Даль В. И. Толковый словарь живого великорусского языка. М., 1882. Т. 4: Р-V.
173 Исторический словарь галлицизмов русского языка. М.: Словарное издательсво ЭТС, 2010.
174 Киреева Е. В. История костюма. Европейские костюмы от античности до XX века. М.: Просвещение, 1970.; Каминская Н. В. История костюма. М., 1977.
175 Исторический словарь галлицизмов русского языка. М.: Словарное издательство ЭТС, 2010.
176 Словарь русского языка XVIII века. АН СССР. Л.: Наука, 1984-1991. Вып. 18. URL: http://feb-web.ru/feb/sl18/slov-abc/16/sli20401.htm
177 Исторический словарь галлицизмов русского языка. М.: Словарное издательство ЭТС, 2010.
178 Турьян М. А. Указ. соч. С. 670.
179 Ефремова Т. Ф. Новый словарь русского языка. Толково-словообразовательный. М.: Русский язык, 2000.; Словарь русского языка XVIII века. АН СССР. Л.: Наука, 1984-1991. Вып. 2.
180 Там же.
181 Словарь русского языка XVIII века. АН СССР. Л.: Наука, 1984-1991. Вып. 8. URL: http://feb-web.ru/feb/sl18/slov-abc/08/sl802514.htm
182 Там же. Вып. 13. URL: http://feb-web.ru/feb/sl18/slov-abc/14/sle04401.htm
183 Пропп В. Я. Морфология сказки // Вопросы поэтики. Л., 1928. Вып. 12.
184 Исторический словарь галлицизмов русского языка. М.: Словарное издательство ЭТС, 2010.
185 Там же.
186 Там же.
187 Там же.
188 Там же.
189 Galland Antoine Les mille et une nuit, contes arabes. Traduis en Franois par M. Galland. Paris, 1747. T. 5-6.
190 Акмальдинова А. А. Антоний Погорельский. «Черная курица или Подземные жители»: опыт комментария // Русская филология. № 26 . Тарту, 2015.
191 Ефремова Т. Ф. Новый словарь русского языка. Толково-словообразовательный. М.: Русский язык, 2000.;
192 Словарь русского языка XVIII века. АН СССР. Л.: Наука, 1984-1991. Вып. 7. URL: http://feb-web.ru/feb/sl18/slov-abc/08/sl726209.htm
193 Там же. Вып. 8. URL: http://feb-web.ru/feb/sl18/slov-abc/08/sl803703.htm
194 Там же. Вып. 3. URL: http://feb-web.ru/feb/sl18/slov-abc/03/sl308211.htm?cmd=2&istext=1
195 Словарь русского языка XVIII века. АН СССР. Л.: Наука, 1984-1991. Вып. 5. URL: http://feb-web.ru/feb/sl18/slov-abc/04/sl523605.htm
196 Чапкина-Руга С. А. Стиль шинуазри в России от истоков до наших дней. М., 2010.
197 Словарь русского языка XVIII века. АН СССР. Л.: Наука, 1984-1991. Вып. 12. URL: http://feb-web.ru/feb/sl18/slov-abc/13/slc19008.htm
198 Там же. Вып. 16. URL: http://feb-web.ru/feb/sl18/slov-abc/15/slg20102.htm
199 Исторический словарь галлицизмов русского языка. М.: Словарное издательство ЭТС, 2010.
200 Чудинов А. Н. Словарь иностранных слов, вошедших в состав русского языка. СПб., 1910.
201 Там же.
202 Словарь русского языка XVIII века. АН СССР. Л.: Наука, 1984-1991. Вып. 1. URL: http://feb-web.ru/feb/sl18/slov-abc/02/sl113201.htm
203 Ефремова Т. Ф. Новый словарь русского языка. Толково-словообразовательный. М.: Русский язык, 2000.
204 Словарь русского языка XVIII века. АН СССР. Л.: Наука, 1984-1991. Вып. 12. URL: http://feb-web.ru/feb/sl18/slov-abc/13/slc07403.htm
205 Чудинов А. Н. Словарь иностранных слов, вошедших в состав русского языка. СПб., 1910.
206 Там же.
207 Словарь русского языка XVIII века. АН СССР. Л.: Наука, 1984-1991. Вып. 18. URL: http://feb-web.ru/feb/sl18/slov-abc/16/sli17302.htm
208 Там же. Вып. 15. URL: http://feb-web.ru/feb/sl18/slov-abc/14/slf11804.htm
209 Там же. Вып. 11 URL: http://feb-web.ru/feb/sl18/slov-abc/12/slb14911.htm
210 Там же. Вып. 12. URL: http://feb-web.ru/feb/sl18/slov-abc/13/slc18605.htm
211 Словарь русского языка XVIII века. АН СССР. Л.: Наука, 1984-1991. Вып. 9. URL: http://feb-web.ru/feb/sl18/slov-abc/09/sl906813.htm
212 Там же. Вып. 8.
213 Саваренская Т. Ф., Швидковский Д. О. Градостроительство Англии XVII-XVIII веков: Город и природа // Труды РААСН. Отделение градостроительства. М.: Эдиториал УРСС, 2001.
214 Большой энциклопедический словарь. М., СПб., 2000.
215 Северный архив. 1825. № 10, 11, 12.
216 Словарь русского языка XVIII века. АН СССР. Л.: Наука, 1984-1991. Вып. 18. URL: http://feb-web.ru/feb/sl18/slov-abc/16/sli25210.htm
217 Там же. Вып. 12.
218 Ефремова Т. Ф. Новый словарь русского языка. Толково-словообразовательный. М.: Русский язык, 2000.
219 Турьян М. А. Указ. соч. С. 670.
220 Словарь русского языка XVIII века. АН СССР. Л.: Наука, 1984-1991. Вып. 13. URL: http://feb-web.ru/feb/sl18/slov-abc/14/sld17311.htm
221 Турьян М. А. Указ. соч. С. 670.
222 Пространный // Даль В. И. Толковый словарь живого великорусского языка. М., 1865. Ч. 3: П. С. 471.
223 Ефремова Т. Ф. Новый словарь русского языка. Толково-словообразовательный. М.: Русский язык, 2000.
224 Словарь русского языка XVIII века. АН СССР. Л.: Наука, 1984-1991. Вып. 11. URL: http://feb-web.ru/feb/sl18/slov-abc/12/slb11108.htm
225 Там же. Вып. 13.
226 Ефремова Т. Ф. Новый словарь русского языка. Толково-словообразовательный. М.: Русский язык, 2000.
227 Ефремова Т. Ф. Новый словарь русского языка. Толково-словообразовательный. М.: Русский язык, 2000.
228 Вайскопф М. Я. Влюбленный демиург: Метафизика и эротика русского романтизма. М.: Новое литературное обозрение, 2012. C. 124.
229 Словарь русского языка XVIII века. АН СССР. Л.: Наука, 1984-1991. Вып. 5. URL: http://feb-web.ru/feb/sl18/slov-abc/04/sl518307.htm
230 Словарь русского языка XVIII века. АН СССР. Л.: Наука, 1984-1991. Вып. 6. URL: http://feb-web.ru/feb/sl18/slov-abc/04/sl518803.htm
231 Фёдоров А. И. Фразеологический словарь русского литературного языка. М.: Астрель, АСТ. 2008.
232 Вайскопф М. Я. Влюбленный демиург: Метафизика и эротика русского романтизма. М.: Новое литературное обозрение, 2012.
PAGE 1
Источники сказки Погорельского