Л.Н. ПАНИНА ПОЛЫННЫЙ ХМЕЛЬ КНИГА ДЛЯ ДЕТЕЙ

Л.Н. ПАНИНА

ПОЛЫННЫЙ ХМЕЛЬ

МОСКВА

Сколько написано о войне, о детях военной поры. Кажется, что сказать уже что-то новое невозможно. И вот перед вами повесть Лидии Паниной, “Полынный хмель” первая ее книга, написанная, наверное, неожиданно для самого автора.

Лидия Николаевна - педагог по призванию, по велению души, в прежние времена на Руси таких называли - “детский праздник”. И вот эта праздничность, оптимистическое восприятие жизни вдруг неожиданно проявилось в такой трагической, казалось бы, теме, как “Война и дети”.

Автору удалось передать весь ужас войны и страданий гла-зами ребенка, у которого при всем том, есть спасительное свойство детства -” видеть и не видеть”, для которого горе не может вполне затмить радость открывания мира.

В повести Лидии Паниной, безусловно,виден талант, который проявился в умении передать свое детское восприятие и одновременно свою нынешнюю оценку пережитого.

Это небольшое прозаическое произведение полно внутренней поэтичности, простой ясный стиль без современных изысков трогает своей непосредственностью и достоверностью.

Чувство живой любви к Родине, к людям, вечной надежды на лучшее для России делают эту повесть по-настоящему интересной.

Ольга Ривкина.

© Панина Лидия Николаевна, 1997г.

ISBN 5-88123-023-Х

По просьбе автора текст печатается без издательской правки.

Издательско-полиграфическая фирма “Радуница”

123557, Москва, ул. Пресненский вал, 14. Тел./факс: (095) 253-87-45

Тираж 1000 экз. Объем 7п.л. Зак. 64.

От имени тех, кто не смог сказать

слова благодарности нашим защитникам

и нашим родителям, спасшим нас в огне войны,

возьму смелость им посвятить эту повесть.

Л. Панина

Война шагнула в детство

Была середина лета 1943 года. Началось знаменитое танковое сражение, которое вошло в историю как битва на Курской дуге. По-селок Прохоровка, где проходили эти события Второй мировой войны, находился в нескольких километрах от станции Ржава. Силы добра и зла в смертельной схватке добывали победу. Там был ад. Его эхо доходило до нас. Самое страшное, что только могло слу-читься с нами, случилось. Немецкие самолеты уже бомбили нашу станцию. Полностью разрушен вокзал. Один за другим превраща-ются в груды обломков дома. Много убитых и раненых. Осколком снаряда в колено ранена моя мама.

Люди в панике покидали родную землю, оставляли дома и на-житое добро. Забирали детей и уходили кто куда, спасали самое дорогое, что есть у человека - честь и жизнь. Моя бабушка тоже покидала родной угол. Возле станции она нашла небольшую тележку, осторожно уложила на нее раненую маму, сунула ей в одну руку грудного братика, в другую меня. Крепко привязала нас ве-ревкой к тележке, впряглась в нее и вывезла из этого ада.

Деревня, в которой мы оказались, располагалась в двух часах ходьбы от железной дороги, проходящей через нашу станцию. На-зывалась она - Пристенное. Здесь была тишина. На пригорке, где раскинулся бывший барский яблоневый сад, стоял маленький до-мик. Он так мал и так не похож на другие дома, что кроме как “избушкой” его никак назвать нельзя. Домик сделан руками сторожа этого сада, который сейчас на фронте. В нем мы и расположились. Наша избушка с единственным узким окошком, куда едва проника-ет свет, сплетена из хвороста, замазана глиной и побелена мелом. Ее тонкие стены приютили нас.

Первая река моего детства

Деревня состоит из нескольких домиков, далеко разбросанных друг от друга. Зеленые сады и огороды по наклонной линии спус-каются вниз. А там внизу река - первая река моего детства. Она тихонько и плавно течет, вызывая в душе безотчетную радость жизни. Свидания с этой блестящей красавицей очень редки. Они возможны только в случае успешного побега из избушки, где я си-жу в отсутствие бабушки под замком. Но плетеная дверь податлива, а река зовет меня. Я отчетливо слышу этот зов и сбе-гаю. Сливаюсь с рекой, стою по колено в воде и смотрю на ее текущие воды. Они сверкают на солнце и завораживают. Меня нет, есть одна природа: река и я. Мы едины. Это первый миг моего соз-нания, счастливый миг, озаренный солнцем. И как это здорово - войти в мир с чувством светлой радости жизни. Но эта первая ра-дость так коротка! Строгий окрик бабушки заставляет почувствовать опасность. Кругом идет война. И хотя немцев наша деревенька по-ка не интересует, тень войны приближается и смертельным холодом окутывает нас.

Немцы

Память навсегда сохранит непонятную для детского сознания картину...

В нашу избушку заходят двое. Это немцы. Оба с автоматами, которые нацелены на нас. Они пришли оттуда - с поля сражения. Один что-то кричит на непонятном языке и начинает рыться в ве-щах. Он ищет хлеб. Быстро находит его. Хлеб лежит в тазу под кроватью, накрыт чистым вышитым рушником. Прежде чем испечь его, бабушка с большим трудом достала муку. Она-то знает ему цену!

И когда фашист пытается забрать хлеб, то в доме начинается крик и плач. Та молодая женщина, которая все время лежит, вдруг, приподнявшись на кровати, вырывает у немца буханку. Обнимает ее обеими руками и, как будто что-то живое и бесконечно дорогое, прижимает к сердцу. Бабушка голосит, слезы горячим потоком умывают лицо.

Фашист звереет, наставляет автомат на женщину, зажавшую мертвой хваткой хлеб, готовую умереть, но не отдать .

Когда немец уже готов выпустить очередь из автомата, второй хватает его за плечо, показывает в нашу сторону, говорит: “Киндер, киндер...” Он буквально оттаскивает разъяренного немца от нас. Я и сейчас слышу этот звоном стоящий плач и крик ужаса двух жен-щин и маленьких детей.

Но судьба берет нас под защиту. Бабушка всегда вспоминала немца, который не стал стрелять в женщин и детей, оттащил фаши-ста-зверя. Она говорила: “Среди всякого народа есть уроды, но есть и хорошие люди, это те, кто воюет не по своей воле, которым приказал воевать проклятый Гитлер”.

Мама! Это моя мама все время лежит на узкой железной крова-ти. Мое детское сознание еще не понимает степень родства. Образ мамы и бабушки пока сливаются для меня в один. Однажды ба-бушка расскажет мне о том, что произошло с нами... Перед тем, как нам приехать сюда, немцы со страшной силой стали бомбить близ-лежащие районы между Курском и Белгородом. Вот тогда осколком снаряда была ранена в ногу моя мама. Мамочка не могла встать, врачей не было. Вокруг был немец. Она лежала прикованная к по-стели с осколком в колене. Но даже в таком положении она не испугалась немцев и не отдала хлеб, ведь у нее были мы - двое малюток, и нас надо было кормить. Хлеб в войну был дороже золо-та.

Мать! Какое недосягаемое слово по высоте подвига во имя де-тей. Смерть не была страшна ей. И какая должна быть решимость в ее глазах, которая тогда остановила фашистов. Мамочка! Я низко склоняю голову перед твоим мужеством и любовью к нам. И в тво-ем образе склоняю ее перед всеми матерями, спасшими детей в страшном огне войны.

После этого случая жители деревни жили в страхе, боялись, что немцы опять придут. Но больше они не пришли, так как через некоторое время наши войска прогонят их с родного края и освобо-дят весь Пристенский район, где находится и наша станция Ржава. 2Дорогой ценой достанется освобождение небольшого района - 4885 наших солдат отдали за него свои жизни. Но война на этом не за-кончится, победа еще далеко.

Оставшаяся часть лета пробегает быстро, и вот уже холодные осенние ветры и дожди срывают последние листья в яблоневом саду. Впереди беспросветная, безрадостная, холодная и голодная еще одна военная зима.

Жить в нашей избушке было бы совсем невозможно, но умный сторож - садовник выложил посредине ее русскую печь. И это было спасением от трескучих морозов в те холодные зимы.

Бык Кузя

Память опять возвращает меня туда, в те годы... В избушке полутемно. Маленькое окошко чем-то затянуто, за тонкими стенами стонет уже холодная снежная осень. И вот однажды, в такой гас-нущий осенний вечер к нашей избушке кто-то подошел. Ее как будто бы приподняли с одной стороны. Мы замерли. Жуткий страх охватил нас...

Бабушка, самая смелая припала лицом к окошку. ”Ах, ты, бес-совестный! - закричала она, - Я тебе сейчас покажу как детей пугать!” С этими словами она схватила кочергу, стоящую возле печки и стала кому-то ею угрожать. А произошло вот что. По дерев-не всегда бродил колхозный бык Кузя. Он был оставлен для тяжелых работ в поле. Мы, дети, едва завидев его, мчались по до-мам. Огромный, со страшной головой, с выпученными глазами, с расширенными ноздрями, из которых всегда шел пар, с тяжелыми широкими копытами, он наводил на нас невероятный ужас. Одино-кий Кузя больше всего любил бродить по нашему саду. В этот серый холодный вечер мы грустно сидели и грелись у печки. Кузе тоже, видно, было грустно и холодно. Он решил заглянуть в наше крохотное жилище. Подойдя к нему, он своим страшным лбом с короткими рогами ткнулся в маленькое окошко и как бы поддел его, после чего наш хиленький домик зашатался. Холодный воздух хлы-нул в разоренное окошко. То ли сердитый голос бабушки, то ли Кузе стало неинтересно, но к нашей великой радости он ушел. А вьюга и ветер все пели и пели свои тоскливые песни, которые все равно были слышны, хотя бабушка заткнула окно подушкой. Бе-зысходная печаль нежно струилась из этого сумрачного вечера, заполняя собой мою детскую душу.

Мир был так узок и так угрюм в нашей темной избушке, и этот печальный струящийся поток осенних звуков, несущихся из дале-кой вселенной, очаровывал и убаюкивал меня. О Боже! Как сладка была эта детская грусть под завыванье осенней непогоды. Я и сей-час слышу ее заунывную мелодию. Видно, тогда вокруг нас летали ангелы и тихонько напевали свои грустные песни.

Братик Коля

Братик! Что я о нем знаю? Маленький, беззащитный, с вечно открытым ротиком. Сейчас не помню, разговаривал он или нет...

Помню только вечную темноту в нашей крошечной избушке, печь с красными горящими языками пламени. Мы сидим, прижав-шись друг к другу, прислушиваемся, и кажется, что она разговаривает с нами, потрескивая, подмигивая, вспыхивая и ос-вещая наши лица.

Мы так рады ей, она успокаивает нас, дает живое тепло, согре-вает. Наблюдаем, как бабушка подкладывает хворост, и светлая радость переполняет наши сердца. Мы все слушаем и слушаем треск нашей печурки, следим за гаснущими искрами, которые летят от сгорающего хвороста, и легкий волшебный туман обволакивает детское сознание, рисует волшебные картинки.

Братику всего два года, мне уже три, мы постоянно голодны. Бабушка, каждый раз растопив печь, выпекает нам картофельные лепешки, больше в доме ничего нет. Чтобы их испечь, не нужен ни жир, ни масло. Она трет картошку, добавляет туда немного муки, солит все и деревянной ложкой кладет эту смесь на раскаленную печь. Через несколько минут лепешка готова. Но! Эти минуты тянут-ся очень долго.

Мы прыгаем, заглядываем, дергаем бабушку за рукава. Ста-рушка и сама спешит дать нам скорее эти долгожданные лепешки. Наконец, обжигая руки, мы получаем желаемое. Успокоившись, удобно усевшись на земляном полу так, чтобы видеть сверкающие языки пламени, смеемся и начинаем быстро уплетать вкусные го-рячие лепешки.

Наконец-то мы сыты. Много ли надо двум малышам!.. Обгоняя друг друга, залезаем на горячую лежанку русской печи. Счастли-вые, еще совершенно не понимающие того ужаса, который творится всего в нескольких километрах от нашей деревни, крепко и быстро засыпаем. Нам снятся детские сны. Кто-то ласково гладит нас по головке. Мы маленькие детки, нам нужны сейчас только печ-ка, ее тепло, картофельные лепешки и наша добрая бабушка. Теперь понимаешь, что в этот момент могла переживать и о чем думать наша бесценная голубушка.

Однажды, когда еще только забрезжил рассвет, к нашей из-бушке подъехала военная машина. Эта машина, прорвавшаяся через линию фронта подбирала раненых и отвозила их в Курский военный госпиталь. Объезжая места, где в нескольких километрах шли военные действия, рискуя собственной жизнью, военные ме-дики спасали тех, кому нужна была помощь. Так каким-то чудом они заехали в деревню, где лежала и уже не вставала моя раненая мамочка. Неизвестно, что было бы с ней, если бы тогда ее не за-брали в госпиталь. По всей вероятности она без медицинской помощи погибла бы... Но судьба, пославшая столько испытаний, сохранила ей жизнь. В тот момент мы с братиком спали и не слы-шали, как увозят маму. Мы были еще очень малы, чтобы понять, что происходит. Еще не успев по-настоящему привыкнуть к маме, запомнить ее, мы уже расставались с ней, может быть, и навсегда.

Бабушка в тревоге провожала маму, вокруг война, как они до-берутся. ...Но, слава Богу, все обошлось и ей передали, что мама в госпитале. Теперь она стала собирать маленькие посылки, которые отвозила в госпиталь мамина подруга - Наташа. Ржаные коржики, да печеные яблоки - это все, что тогда было возможно переслать. Быстрая, с острым взглядом черных глаз, Наташа неожиданно по-являлась и мгновенно исчезала. Я никогда не успевала разглядеть ее и после того, как она уходила, думала только о том, куда же На-таша повезет бабушкины вкусные коржики. Я почти забыла маму и никогда о ней не вспоминала.

Коза Маруська

Как и все люди мы продолжали жить заботами и трудностями военного времени. Бабушка поняла, что картофельные лепешки не спасут нас. Кое как перезимовав, она каким-то образом приобретает козу. Козу звали Маруська. Мы худы, бледны, от молока отвыкли. Едим плохо и вяло. Бабушка варит чугунок картошки, ставит его на завалинку и зовет всех деревенских ребятишек. Они с удовольст-вием уплетают горячую картошку, глядя на них, едим и мы. Это ее маленькая хитрость. Потом, уже вечером, перед сном, она ставит перед нами по стакану парного козьего молока, которое мы не лю-бим пить, но ремень в ее руке заставляет молчаливо подчиниться.

Ах, эта коза Маруська! Это просто наше счастье! Мы с ней не-разлучны. Живет она вместе с нами, в передних сенях. Мы очень любим с ней играть и разговаривать. Весной она принесла двух козлят. Маруська была умная, как говорила бабушка. Все, о чем бы с ней не говорили, понимала, да еще при этом мекала и кивала го-ловой.

Перед тем как разродиться, она подошла к бабушке, потерлась лбом об ее руку, как-то грустно помекала, подняла свою рогатую голову и из ее огромных печальных глаз выкатились слезы. Она как бы говорила бабушке о том, что ей сейчас очень трудно, ведь надо дать жизнь новым существам.

Бабушка, присев над ней, долго гладила ей брюхо, морду, что-то шептала на ухо. Затем, успокоенную, повела в дальний угол се-ней. Там она постелила ей свежего сена, покрыла чистыми тряпками, уложила и уже не отходила от нее. Маруська долго сто-нала. Но вот, наконец, стихла. Два маленьких комочка, попискивая, уже вцепились в сосочки и сосали у нашей козочки молочко. А мы с братиком смотрели на это чудо. “Что это, откуда они взялись?”

Бабушка строго говорила: “Можно смотреть, трогать никого нельзя, они еще очень маленькие.” Маруська лежала довольная и гордая. Да, да, я помню, какая-то козья гордость светилась в ее глазах. Вот, мол, смотрите - какая я. И мы ее глубоко уважали своими маленькими, но уже много чувствующими детскими серд-цами. Мы жалели ее, украдкой целовали ее морду. Слабыми ручонками гладили ей уши. Она фыркала, вздрагивала, но была довольна.

На большой поляне, где бабушка вбивала кол и привязывала Маруську на длинной веревке, теперь гуляли вшестером: Маруська с двумя козлятами и мы с бабушкой. Маруська щипала зеленую, сочную травку, а возле нее весело прыгали и кувыркались два ее козленка, братик и я.

Смерть братика

Однажды бабушка ушла в поле нарвать травы для козочек. Мы с братиком стали искать что-нибудь поесть, но ничего не нашли, кроме двух мисок наполненных каким-то застывшим жиром. Голод взял верх. Мы, чтобы не заметила бабушка, обгрызли по краям ми-сок этот жир. Но произошло самое страшное. Желудочек моего маленького братика не справился с такой тяжелой пищей, и он умер.

Какой ужас! Умер мой братик! Маленький, он лежал неподвиж-ный и холодный. Бабушка плакала и причитала: “Не сберегла, не сберегла!” Я еще ничего не понимала ни в жизни, ни в смерти. За-помнилось только, что все самое “красивое”, что бабушка недавно получила для нас - детей войны, она надела на него. После получе-ния таких пайков приходила печальная, расстроенная и говорила: “У кого берут? У кого воруют?” И сама отвечала: “У сирот...” Вместо целой посылки вещей, которые приходили из тыла, давали одну какую-нибудь ненужную вещь. Вместо коробки спичек - несколько штук, вместо пачки соли - щепотку. Так и попали к нам однажды никому ненужные в деревне белые чулочки. Старому, беззащитно-му человеку можно подсунуть все, он ничего не скажет и этому будет рад.

Как это страшно, что в такое жестокое время, когда казалось, что среди оставшихся в живых в этом огненном котле войны не должно было быть места злу, оно все-таки было. Теперь, когда прошло столько времени и прожита целая жизнь, я твердо верю и знаю, что зло наказуемо.

А тогда я стояла и смотрела, как бабушка надевала беленькие чулочки на тоненькие маленькие ножки братика. Ах, эти белые чу-лочки! С первого мгновения, как только я их увидела, когда бабушка принесла домой, они стали голубой мечтой моего детства. “Какая же я буду красивая, - думала я про себя - когда их надену.” Каждый день просила бабушку разрешить надеть их. Но она была неумолима. “Нет, еще не пришло время, не сейчас, пусть лежат. Вот подрастешь, тогда они тебе пригодятся.”

Но они мне не пригодились. Они достались моему братику. Это было все, что могла дать бабушка, собирая его в последнюю доро-гу на этой земле. Скорбно стояли мы у выкопанной крошечной могилки старого деревенского кладбища, где и крестов-то не со-хранилось. Одни круглые зеленые холмики, в нескольких метрах разбросанные друг от друга. Влажный, холодный ветер ранней вес-ны трепал дырявую ветошь, которая была надета на нас. Вокруг не было ни души. Небо высокое и бескрайнее, да беспокойное полу-денное солнце, прячущееся за бегущие серые облака, любопытно заглядывали в маленькую могилку, освещая ее в последний раз своим светом и дыханием. Бабушку невозможно было оторвать от могилы. Она, словно травинка, стелилась по земле, прощаясь и провожая в последний, еще совсем почти не начатый, но уже за-конченный жизненный путь, моего братика. Он ушел на небо чистый и светлый. “Царствия ему небесного!” - задыхаясь от слез и рыда-ний, просила бабушка Бога своего, которому верила беззаветно. Она сделалась еще тише и грустней.

Я очень скучала о братике, мне его недоставало, в играх про-должала мысленно разговаривать с ним, делить все пополам. Го-речь потери никак не покидала нас, и еще долго я буду просыпаться от ночного тайного бабушкиного плача.

Яблоневый сад

Шло время, жизнь брала свое. На землю пришла настоящая поздняя весна. И хотя до победы было далеко, она мне очень за-помнилась. Это была моя первая сознательная весна. Быстро прошли весенние холода. Чистые сверкающие ручейки заставляли остановиться и послушать их. В душе творилось что-то неведанное, новое. В природе каждый день все менялось, отвлекало от груст-ных дум. Дни стали длинными и прозрачными.

Появились первые осмысленные вопросы: ”Бабушка, из чего состоит день?” “Что? День?” - удивленно спрашивает бабушка. Она задумывается и говорит: “Не знаю, а как думаешь ты?” Я вгляды-ваюсь вдаль, мысли мои уплывают в какую-то непонятную глубину, ищут за что бы зацепиться, и я говорю: “Ну как ты не видишь, ба-бушка? Смотри, сверкают искорки, их много, много! Видишь, они кружатся вокруг меня. Значит, день состоит из этих искорок”.

Бабушка загадочно улыбается и говорит: “Ну вот и хорошо. Ты тоже будешь у меня сверкающей искоркой”. Как ни странно, я пом-ню этот искрящийся и прозрачный день, весь в светящихся точечках, прыгающих и мигающих. То ли это было видимым, то ли это светилось в моем нарождающемся сознании. Не знаю, но пом-ню это.

Этот сверкающий золотом день тянется долго. Я иду по забро-шенному саду, деревья тонут в мягком черноземе. Откуда такая красота? Еще вчера такие корявые, изломанные яблони, сейчас стоят совершенно неузнаваемые. Сегодня они торжественны и на-рядны. Пушистыми лепестками они касаются моего лица, радуют и веселят легкими бело-розовыми тонами. Своим шелестом они манят меня в чистый мир розовых надежд. Я хожу между ними, трогаю эти пушистые соцветия и не могу наглядеться. Ухожу... Снова воз-вращаюсь, яблоневый сад не отпускает меня. Я отламываю драгоценную веточку с душистыми лепестками, и, полностью на-дышавшись их ароматом и налюбовавшись красотой сада, иду домой.

Бабушка

В деревне идет повседневная работа. Все, молодые и старые, работают в поле и огородах. Лиц не видно, только белые платочки, прикрывающие головы от палящего солнца, да спины в выгорев-ших ситцевых кофточках, мелькают на черной земле. Они копают, сажают, поливают. Трудится, не разгибая спины, и моя бабушка. Жизнь с раннего детства не баловала ее. Родители погибли, когда ей было пять лет. Детей в семье было много. К тому времени ее старший брат был уже женат. У него стала жить маленькая сиротка. Не очень баловала жена брата его маленькую сестренку. Именно поэтому ее рано отдали в служение к протоиерею.

К четырнадцати годам бабушка научилась прекрасно выши-вать, готовить, следить за порядком в доме. Ее полюбили и хорошо к ней относились. Каждое лето семья священника выезжала на во-ды в Крым. В Крыму она встретила свою судьбу.

Вспоминая о том времени, говорила о себе скромно: “Я была просто миленькая”. На самом же деле природа бабушки была здо-ровой и по-настоящему красивой. Благодатный климат плодородной земли Украины формировал в ней спокойные, ровные черты харак-тера. Большие глаза, пухлые губы, певучий и тихий голос. Всегда опрятно одетая, в украинской блузе, вышитой своими руками, она скромностью и трудолюбием вызывала уважение окружающих. Но самой главной чертой характера моей бабушки было выработанное ее нелегкой жизнью высокое терпение. Это оно поможет ей потом выстоять и перенести все невзгоды, которые лягут на ее женские плечи.

Такой увидел ее мой дед, когда она приехала в Крым.

Гадание бабушки

Перед тем как встретиться с ним, с бабушкой произошел уди-вительный случай. В Семиизе, где остановилась семья священника, бабушка услышала, что в горах живет гадалка. Моло-дую девушку заинтересовало, что будет дальше в ее жизни. Она отправилась к ней...

Посадив девушку перед зеркалом, гадалка велела ей внима-тельно смотреть в него и не оглядываться. Бабушка увидела удивительную картину: по узкой тропинке между гор, посвистывая и напевая с тоненькой тросточкой в руке, шел мужчина. Он был креп-кого телосложения и мужественного вида. “Смотри внимательно - это твой суженый. Ты здесь встретишься с ним и станешь его же-ной”. Бабушка старалась вглядеться в лицо этого человека, но оно быстро исчезло. Гадание закончилось. Медленно возвращалась она домой, размышляла о только что увиденном. Волшебная гора Ай-Петри, покрытая пышной зеленью, изрезанная неисчислимым количеством узких тропинок, окружала ее со всех сторон. Сухой, прозрачный воздух, настоявшийся на аромате горных деревьев, цветов и трав, опьянял ее. Совершенно неожиданно для себя она почувствовала появившуюся в ней необъяснимую радость, напол-ненную надеждой. Она растворилась в этом мире покоя и чистоты.

“Здравствуйте!” - вдруг услышала она. Навстречу шел тот, кто станет для нее всем. Это был мой дед. Улыбнувшись доброй улыб-кой, он пошел рядом. Волнуясь, объяснил ей, что знает ее с первого дня приезда, и с того момента, как увидел, только о ней и думал, что очень рад этой встрече. Так предсказанное гадалкой стало реальностью.

Дед

На берегу Черного моря, в Семиизе, у деда стоял дом, в кото-ром он жил вместе с братом. Дед был рыбак. После недолгого ухаживания он предложил бабушке стать его женой. Хозяйка долго не отпускала ее, но дед победил. В Ялте он сам выбрал ей свадеб-ное платье, фату и все, что нужно было для свадьбы.

В Ялте и венчались. Когда выходили из церкви, увидели как в Ливадию через Ялту проезжал царский поезд. Царь с семьей ехал на отдых. В народе встреча с царем была плохой приметой. Так и случилось. Год, только один год, не отрывая глаз смотрел на свою любимую жену мой дедушка. А через год море поглотило рыбака - однажды он не вернулся с улова. Бабушка вновь стала сиротой, только теперь вдвоем, с грудным ребенком на руках. Да еще при-шла беда...

Невзлюбил брат деда непокорную вдовушку. Как-то раз он при-грозил ей: “Не уедешь, убью!” Молча собрала она пожитки, взяла на руки свою крошку и ушла куда глаза глядят.

Станция Ржава

Бабушка села в поезд, а куда ехать не знает. Одна из попутчиц посоветовала ей ехать в курские области: сытые, черноземные, да и подальше от злодея. Так и осела она на Курской земле, на же-лезнодорожной станции Ржава. На черноземных полях с давних времен засеивали и по сей день сеют рожь. Рожь, или как в народе говорят - ржа. Отсюда и название - Ржава. Эта станция не простая. Расположилась она по обеим сторонам железной дороги между двумя старинными городами России - Курском и Белгородом. Еще ее называют узловой. Кроме городов Крыма и Кавказа, тогда только через нее можно было попасть в такие небольшие города как Обо-янь, Старый Оскол.

Станция привлекла бабушку еще и тем, что рядом с вокзалом стояла белокаменная церковь. “Нигде я не видела такого чуда, что-бы прямо с поезда людей встречал Храм Божий. Вот я и вышла на этой станции с Божьего благословения,” - так вспоминала она. Вы-шла для того, чтобы здесь продолжить свою трудную дорогу жизни. Снимала углы. Трудилась, шила, стирала, убирала. Делала все, чтобы вырастить дочь.

Не думала тогда моя бабушка, что здесь, на этой станции ее ждут еще более тяжелые испытания. Могла ли она предположить, что сюда черными крыльями немецких самолетов прилетит страш-ная всепожирающая война. Что на этой станции будут падать бомбы, рваться снаряды. Что железными гусеницами фашистских танков будет перепахана вся здешняя земля. Что будет бежать она с насиженного места таща за собой тяжелую чугунную тележку, на которую уложит свою единственную, горячо любимую дочь с двумя маленькими детьми. Что до крови растерев ладони, она в этой кро-мешной неразберихе все-таки вывезет и тем самым спасет свой род.

Встреча мамы с отцом

Страшные времена впереди, а пока бабушка обжилась на стан-ции и растила дочь. Ничего для нее не жалела. Мама росла независимая, смелая. Расцветала, как ухоженное добрыми руками деревце. Первой красавицей слыла среди тех, с кем росла. Закон-чив школу, пошла работать. В это время и встретил ее мой отец, приехавший в командировку из Москвы. Он приехал строить мост под городом Обоянь. Интеллигентный, образованный, намного старше мамы, он не знал, как подойти к ней. Год ходил по пятам и добился своего - мама вышла за него замуж.

Строительство моста было долгим делом. Отца как военного специалиста часто вызывали в Москву. Оставляя на время свою молодую жену, он скучал и, возвращаясь назад, старался порадо-вать ее, привозил много подарков, дарил золотые вещи. Мама, еще совсем юная и не избалованная такими подарками, стеснялась и первое время даже отказывалась их брать. Отец ласково объяснял ей, - что ему приятно это делать и просил не огорчать его отказом. Он объяснял, что дорогие вещи всегда могут пригодиться, мало ли что может быть в жизни. И как он был прав. Но тогда мама не дума-ла об этом. Ей, молодой и красивой, нравились другие подарки, которые можно было сейчас носить, а что не подходило раздарить подругам. Они были в восторге от московских подарков: шляпок, блузочек, шарфиков и платьиц.

Как-то раз, приехав из командировки папа протянул бабушке красивую коробку конфет. Никогда в жизни не видя ничего подобно-го и ни о чем не подозревая, моя доверчивая бабушка от души наелась этих конфет и развеселилась. Она пела, смеялась. Оказы-вается, это была “пьяная вишня”. Не один раз я услышу эту историю от нее. В темные ненастные вечера эти воспоминания по-могут нам. Каждый раз они будут отодвигать, хоть на немного, ежеминутный ужас ожидания прихода немцев в деревню.

Мой отец был наполовину - русский, наполовину - грек. Под Москвой, в селе Коломенское в начале века появилась небольшая колония греков. Недалеко от них жил дед, отец моего папы, он влю-бился в гречанку и привел ее в дом. Родителям это не понравилось. Пришлось построить свой дом и спокойно жить в нем со своей любимой. Троих детей родила моя бабушка - гречанка русскому деду: двух сыновей и дочь. Они росли в греческих и рус-ских традициях. Все, как потом показала жизнь, были талантливы и трудолюбивы. От природы одаренные музыкальным слухом пре-красно пели, играли на различных инструментах, могли легко настроить любой из них. Позже вся семья переехала в Москву. Отец в молодости был отдан в кавалерию. Прослужил в ней два-дцать пять лет от солдата до комиссара. Он очень любил лошадей, считал, что лошадь - самое умное животное, был сильным, зани-мался борьбой и тяжелой атлетикой. После ухода с военной службы серьезно занялся инженерным делом. Отец был разносторонне раз-витым человеком. Таким, в полном расцвете сил, он встретился с моей мамой...

Первое, что сделал, - купил хороший дом. Поздней, дождливой осенью я появилась на свет, через год родился братик. Мы роди-лись, когда война уже шла по нашей земле и черным дымом закрывала небо нашего детства. Но пока она была еще далеко от-сюда. Люди продолжали жить в своих домах и растить детей. Отец не проходил по возрасту, но видя, что война только разгорается ушел на фронт. А между тем война своим злым и страшным шипе-нием уже подползала к дверям нашего дома.

Хлеб-батюшка

Приближалось лето 1943 года. Вот тогда-то, когда немец уже бомбил наши дома, бабушка перевезла нас сюда, в деревню, где сейчас с раннего утра до позднего вечера трудится в огороде. На-деяться не на кого, надо выжить. Она сажает картошку, фасоль, лук, тыкву. Деревенские жители делятся семенами. Люди сдела-лись молчаливыми. В короткие минуты отдыха говорят только о скорой победе. Они ждут ее днем и ночью. Так проходит зеленая, цветущая яблоневым цветом весна, сильно взволновавшая мою детскую душу.

Наверное, благодаря всему увиденному, еще раньше, чем осознаю что-либо своим детским умом, познакомлюсь с Великим миром жизни и ее тайнами, я всей душой, всем сердцем почувст-вую любовь к двум человеческим ценностям: к земле-матушке и рождаемому ею хлебу-батюшке.

Любовь к хлебу войдет в мое сердце из добрых ладоней ба-бушки. Как лучик солнца, она зажжет ее в моей душе. Я и сейчас вижу, как бережно отрезает она ножом кусочек хлеба, собирает крошки и отправляет их в рот. Не дай Бог, если я уроню. Бабушка заставляет поднять, сдуть пылинки, поцеловать - как бы попросить прощения у хлеба - и затем съесть этот кусочек. Каждый раз она не устает рассказывать, как трудно достается людям хлеб, как тяжело его вырастить, особенно сейчас, в военные годы, когда все мужчи-ны на фронте.

Хлеб сеют, жнут, собирают, вымолачивают, сушат, мелют муку и только потом выпекают душистые караваи. “Хлеб всему голова, без него нет жизни, запомни это навсегда”, - говорила она.

Я запомню святые ее слова на всю жизнь и передам эту лю-бовь к хлебу своей дочери и всем детям, с которыми мне потом придется встречаться.

Чемоданчик

Каждый раз мы с нетерпением ждали прихода Наташи и внима-тельно слушали ее рассказ о том, что происходит на освобожденной от немцев станции. В один из своих приходов она сообщила, что вместе с детьми уже вернулась в свой уцелевший дом. И как будто испугавшись чего-то засуетилась и поспешно со-бралась в обратный путь на полуслове прервав разговор. Было очевидно, что она что-то не договаривала...

Однажды, после разговора с тетей Наташей, ранним утром ба-бушка отправилась на станцию. Закрытые в избушке, мы с Маруськой волновались. Она протяжно мекала, а я ревела. Летнее солнце уже садилось, когда, наконец, послышались шаги. Мы ра-достно бросились навстречу. Бабушка вошла озабоченная, в руках у нее был маленький чемоданчик. “Бабушка, что это?” - спросила я.

Вытирая слезы концом косынки, передала она мне горькую ис-торию о том, что у нас нет больше дома. Немец разбомбил наш дом. “Но Бог милостив, я нашла целым и невредимым этот чемо-данчик. Вернется мама, он поможет нам, а пока мы его спрячем, чтобы никто не увидел”, - закончила она. Потом, гораздо позже, я узнаю и пойму, как здорово помог нам этот маленький чемоданчик. Он оказался для нас почти волшебным. Вот что было тогда... Фа-шисты стремительно приближались. Не сегодня - завтра они появятся на станции. Соседи и знакомые покидали ее. Но перед тем, как уйти, они наспех рыли ямы, закапывали туда свое добро, чтобы оно не досталось немцам. Все надеялись скоро вернуться. Моя мудрая бабушка единственное что смогла сделать, это разо-брать кирпичный порог дома и зарыть туда маленький чемоданчик. В него она собрала все мамины драгоценности.

“Если взять с собой, то все равно их отберут, - рассуждала она. - Но если останемся живы, эти золотые вещи нам помогут”. Так и вышло.

Подходя к дому, она увидела одни развалины. Присев на об-ломки, долго и горько плакала. “Что же теперь делать? Куда возвращаться? - думала она, не сразу вспомнив о чемоданчике.

Вокруг уже было движение. Как муравьи возвращаются в ра-зоренные муравейники, так и люди спешили в свои, кое-где уцелевшие дома. Молча, подавленная еще одним свалившимся на нее горем, все ходила и ходила бабушка вокруг лежащего в руи-нах, когда-то такого долгожданного и дорогого для нее, дома. Облегчив слезами измученную душу, она стала успокаивать себя, говоря вслух, что это не самое страшное. Она хорошо сознавала, как сейчас нужна маме и мне.

Как будто очнувшись от кошмарного сна, она вдруг, вспомнив о чем-то, стала лихорадочно разгребать развалины в том месте, где когда-то был порог. И, уже почти не надеясь, к великой радости нашла то, что искала. Снаряд упал в центр дома, но кирпичный по-рог остался незатронутым. Она выкопала чемоданчик и двинулась обратно. То, что она только что увидела, пережила, обострило чув-ство тревоги за меня. Обратно она не шла, все десять километров бежала. Ей хотелось быстрее увидеть и понять, что с нами все в порядке, что мы с Маруськой целы и невредимы. Так, совершенно обессилев, она добралась наконец до нашей избушки.

Бабушка едет в госпиталь

Тетя Наташа вернувшись из госпиталя никаких утешительных вестей не привезла. Бабушка разволновалась. Ее мучили нехоро-шие предчувствия. Прошло больше года, как маму отвезли в госпиталь. Раньше оставить меня одну она боялась, но после того как откопала чемоданчик, постоянно стала думать о поездке к ма-ме. Чувство безумной материнской тревоги не давало ей жить, она перестала спать по ночам, ничего не ела. Ее тяжелые вздохи пере-дали тревогу и мне. Я, как назло, хваталась за бабушку своими слабенькими ручонками и не отпускала ее. Но она словно не заме-чала этого и твердила только о том, что должна быть у мамы. Она еще надеялась хоть чем-то помочь дочери. Но как и чем, не знала. Чемоданчик помог, он дал ответ: “Она возьмет все золото и отвезет в госпиталь самому главному врачу”, - эта мысль ее немного успо-коила. Она лихорадочно стала собираться в дорогу.

Оставив меня с тетей Наташей, моя бабушка торопливо идет десять километров до станции, едет на поезде в совсем незнако-мый город, где находится военный госпиталь, и вот уже сидит в кабинете врача, который во время войны спас тысячи жизней. Он сочувственно смотрит на эту истерзанную горем пожилую женщину и говорит о том, что готовит ее дочь к операции. Положение очень серьезное, ждать больше нельзя.

Бабушка несмело выкладывает перед ним золотые вещи и сквозь слезы умоляюще шепчет: “Пожалуйста, спасите мою дочь, сохраните ей ногу, ведь она еще так молода”.

Она становится перед ним на колени и целует доктору руку. “Возьмите все, что у меня есть, только помогите моей дочери”, - горячо просит бабушка.

Профессор понимает, что перед ним стоит Мать, порыв ее пре-красен и благороден. Нежно поднимает ее с пола и, чтобы не обидеть, ласково объясняет: “Зачем же сейчас благодарить меня? Поверьте, мы делаем все, чтобы помочь вашей дочери, но то, о чем вы сейчас просите - невозможно. Больную ногу все время держат в выпрямленном состоянии с подвешенной тяжелой гирей. Срочно нужна чистка, чтобы заражение не пошло дальше. Сейчас вопрос стоит о ее жизни. Я обещаю, что мы спасем ей жизнь и сде-лаем все возможное, чтобы спасти ногу. Если это удастся, тогда и будете благодарить. Уберите, пожалуйста, ваши драгоценности. Они вам непременно понадобятся. До свидания”.

Бабушка неловко прячет в мешочек все, что в этот момент ей казалось таким значительным. К маме ее не пустили, только взяли передачу. Видно было, что дело серьезное и не до свиданий. Ба-бушка вернулась к нам. В память о том враче хочу сказать, что до последнего дня она добрым словом будет вспоминать профессора, который так внимательно и уважительно говорил с ней и не поза-рился на то, что у нее было. Эти драгоценности действительно пригодились нам. Но до этого момента было еще очень далеко...

Операция

А в это время, в госпитале, совершенно измученную маму го-товят к сложнейшей операции. Все участвуют в ее судьбе. Профессор делает невозможное, чтобы спасти ногу, но, к сожале-нию, ничего сделать не сможет. Слишком много было упущено времени после ранения. Ни растяжка, ни чистка - ничего не спасет. Начнется гангрена, и тогда, уже не спрашивая маминого согласия, ее погрузят в глубокий наркоз и ампутируют ногу. Наркозов было несколько. Она долго спала. Врачи стали будить ее. Первое, что почувствовала, просыпаясь, - страшно чесалась нога. Она протяну-ла руку, но ноги не было, и она потеряла сознание.

Мама не боялась смерти от рук фашистов, но, будучи совсем молодой, никак не соглашалась остаться без ноги, поэтому так дол-го держали ее в госпитале и так длительно лечили - боролись за ее молодость. Когда врачи начинали осторожно вести с ней разговор, убеждать в том, что необходима ампутация, мама не хотела слу-шать и говорила: “Лучше умереть, чем остаться без ноги”. “Но у вас двое маленьких детей и мать старушка,” - доказывали ей. (Мама еще не знала о смерти братика.) Она тихо и молча плакала.

И вот сейчас лежит без сознания. ”Это может плохо кончиться, она еще очень слаба”, - волнуются врачи. И опять борьба за ее жизнь. Три дня без сознания, но молодость берет верх и второй раз мама выходит победительницей из смертельной схватки.

Медленно и ужасно начинается выздоровление. Она ни с кем не разговаривает, лежит и часами смотрит в стену. Ее мучает толь-ко один вопрос: “Как жить дальше? Ногу ампутировали далеко выше колена. Ни один протез не сможет удержаться на столь ко-роткой культе, как потом показала жизнь. А ей всего двадцать четыре года!

Маму любит весь госпиталь. Те, кто после ранения уже могут ходить, приходят к ней. Иногда приносят цветы, ласково говорят, убеждают в необходимости жить и не падать духом. Ее молодость, терпение, с которым она переносит такие тяжелые испытания, вы-зывают не только жалость, но и уважение. Жалеют по-настоящему, с чувством вины, что не спасли, не защитили в тот страшный мо-мент.

В госпиталь часто приходит одна цыганка. Поет цыганские пес-ни, веселит раненых, гадает. Предсказывает всем только хорошее. Никогда ничего у раненых не берет. Каждый раз она старается раз-веселить маму. По-цыгански проникновенно говорит: “Да ты послушай, красавица, не волнуйся, у тебя всегда будет кусок хле-ба. Я научу тебя гадать, слышишь, красавица?” Но мама ничего не слышит, однако запомнит цыганскую доброту и с благодарностью будет вспоминать цыганку. Хорошее слово, сказанное вовремя, до-рого стоит.

Любовь

Может быть, мама не смогла бы выжить, но, наверное, за все страдания, Бог посылает ей награду. К ней приходит любовь. Не-званая, непрошеная, пока еще не нужная этому изболевшемуся сердцу, любовь уже обнимает ее своими невидимыми крыльями. Легким дыханием потихоньку начинает оживлять ее уставшую грудь. Потом, школьнице старших классов, мама расскажет мне, как пришла к ней любовь. И хотя будет немного обидно за отца, я все-таки пойму ее и не стану осуждать. Мама любила папу и дума-ла, что лучше не бывает. Оказывается, бывает. Папа был старше на тридцать лет. Их отношения были неравные даже просто во време-ни. А здесь, в госпитале, работает молодой врач. Капитан в военной форме, с накинутым на плечи белым халатом, каждый день прово-дит часы у маминой постели. Мама никого не хочет видеть, не видит и его. Он полюбил ее, для него не важно, что она искалечена войной. Как только он понял, что полюбил, его жизнь тоже приобре-ла новый смысл. Он прошел через все ужасы войны: тяжелые бои, смерть боевых друзей, ранения, горечь разлук. Наконец, без вести пропавшая семья, сделали суровым этого молодого человека. Он был сдержан и молчалив. Сейчас его заледеневшая душа стала потихоньку оттаивать благодаря маме. Ее молодость, красота, тер-пение покорили его.

Они были ровесники. Их чувства были не растрачены. Любовь щедрым потоком хлынула в их сердца. Болезнь мамы отступала. Она уже училась ходить на костыле. А учил и поддерживал ее мой будущий отчим. Он проживет с мамой долгую жизнь. Жизнь эта будет непростой. Заботясь о ней, он всеми силами будет стараться поставить ее на “ноги”. Отовсюду будет заказывать и привозить про-тезы, из которых ни один не подойдет. Грубые протезы растирали и сдирали кожу и приносили одни мучения. Они будут страдать вме-сте: мама потому, что не сможет ни на одном из них ходить, а он потому, что не в силах будет ей помочь.

Уже будучи без ноги мама родит ему дочь, которую он назовет в честь нее - Ольгой.

Карпузик

А в это время в деревне шла своя размеренная жизнь. В нашу избушку часто приходит какой-то пожилой мужчина. Это Карпузик, ровесник бабушки. Всю свою жизнь он прожил здесь, в деревне. У него есть жена и дочь-горбунья. За его маленький рост его прозва-ли - “Карпузик”. Дом их стоит в конце деревни. Говорили, что его жена и дочь ужасно злые, часто его ругают, а иногда даже бьют.

Жизнь Карпузика, действительно была тяжелой. Вконец рас-сердившись, он уходил от них. Приходил к нам посидеть, рассказать о своих обидах, а иногда и помочь бабушке. Это у него она купила козу Маруську, по которой он скучал и приходил, как говорил, проведать ее. Правда и Маруська узнавала его, подходи-ла к нему, тыкалась мордой в колени, протяжно мекала. Он ровно поглаживал ее, и так они бессловесно что-то говорили друг другу.

Здесь, в спокойной обстановке, где жила его коза Маруська, добрая моя бабушка и я, его никто не ругал и он чувствовал себя хорошо. Но у нас с Карпузиком отношения не сложились, и вот по-чему...

Крещение

В деревне стояла полуразрушенная церковь. Сюда однажды все-таки добрался фашистский самолет и сбросил бомбу, но раз-рушил не целиком, а лишь некоторую часть. В один из летних дней деревню облетела весть, что завтра в деревню приедет батюшка совершать обряд крещения. Бабушка решила меня крестить.

Было лето, крещение проходило на улице. К церкви подходили взрослые со своими детьми. Я помню огромную бочку, полную во-ды, людей, толпящихся вокруг этой бочки. Смутно, но помню старика с длинной бородой, в какой-то непонятной мне одежде. В одной руке он держит крест, а другой все время размахивает и что-то напевает. Я стою с бабушкой и с Карпузиком.

Вдруг он берет меня на руки и отдает тому старику, которого называют батюшкой. Меня пытаются окунуть в бочку, но не тут-то было. Я что есть мочи сопротивляюсь, кричу, и обеими руками хва-таюсь за бороду батюшки. От неожиданной боли он укоризненно говорит: “Вот видите, это сатана мешает окрестить ребенка. Некре-щеный ребенок находится в руках сатаны. Крещение является выходом из царствия сатаны и входом в царство Божие. Через на-ше физическое рождение мы входим в мир царства человека, а через крещение входим в Бога и его царство. Поэтому крещение и есть одно из самых важных дел, которые происходят с нами на этой земле. Кто будет веровать и креститься, спасен будет”. Так, еще ничего не понимая, я вошла в царство Божие.

После того, как меня все-таки окунули в бочку с водой, бабуш-ка берет меня на руки, радостно обволакивает простынею, одевает в чистую одежду, целует и поздравляет меня с большим событием: “Сегодня - самый важный день в твоей жизни, потому что с этого момента ты находишься под защитой Бога, Иисуса Христа.”

Я никак не могу успокоиться и с ненавистью, всхлипывая, смотрю на Карпузика, на виновника моего страха, который безжа-лостно помогал пихать меня в бочку. Оказывается, с этого момента он мне крестный отец. Всю школьную жизнь я буду убегать от него и помнить об этой обиде. И как бы потом меня не просили подойти к крестному отцу, все уловки будут бесполезны. Карпузик будет для меня потенциально опасным человеком.

Сейчас я с благодарностью думаю и вспоминаю о нем. Тогда он сделал доброе дело. Благодаря этому простому человеку Гос-подь был всегда рядом со мной. Когда однажды меня спросят: ”Когда ты поверила в Бога?” - я отвечу, что родилась с верой в не-го.

Вера для меня - это кусочек совести, который заложен Богом в каждом из нас. Просто многие об этом забыли. “Каждому по вере его,” - говорится в Библии. Мне очень нравятся эти слова. И я все-гда помню о той, кто с первых шагов напоил меня жизненным соком Веры, Надежды, Любви.

“Бог - это любовь ко всем, - говорила бабушка. - Вот ты такая молодая, сильная, идешь и видишь, что навстречу идет старый че-ловек. Остановись! Это иду я. Возьми у него сумочку, подай руку и проводи его. Как легко тебе это сделать!” До сегодняшнего дня помню ее слова, жалею старых людей, по силе возможности помо-гаю им и вижу в них свою мудрую голубушку.

Она была глубоко верующим человеком. Я не видела, чтобы она ходила в церковь. Она не знала много молитв, но то, что она знала и чувствовала, было святым для нее.

Она всегда тихо и молча удалялась в свой уголок, где высоко над ее кроватью висела маленькая икона Божьей Матери. Там она останавливалась, всматривалась в святое лицо и долго безмолвно молилась, видимо рассказывала обо всем своей спасительнице, и просила у нее всем нам счастья и защиты. Я, глядя на это, не бес-покоила бабушку, меня что-то останавливало. Бабушка не требовала и от меня многого. Она просто выучила со мною вместе самую главную молитву - “Отче наш”. И еще всегда говорила: “Ты не думай, что можно сделать плохо и никто об этом не узнает. Бог все видит. Поэтому старайся всегда быть честной и никогда никому не завидуй. У каждого своя дорога. И, какой бы она ни была, иди по ней с достоинством.”

“Честь дороже жизни,” - повторяла она старую как мир истину. Никогда не забуду, как бабушка прививала мне уважение к стар-шим и учителям: “Если увидишь, что идет учитель, остановись и обязательно поклонись ему.” Для меня учитель сразу становился близким родственником Богу. Ведь только ему поклоняются люди. С ее легкой руки, с раннего детства, я выработала в себе исключи-тельное почтение к любому учителю, который бы мне потом не встречался в жизни. При встрече с учителем сердце мое начинало биться сильнее, я чуть-чуть приостанавливала шаг и, слегка накло-нив голову, произносила приветственные слова.

Сейчас, когда мир столь безнравственен при излишествах “образованности”, диву даешься, как могла безграмотная женщина иметь столь высоко нравственные качества. Откуда они у нее? Мо-жет быть взрастивший ее мир был все-таки намного богаче и чище? Как завидую я тому миру, его учителям, пользовавшимся таким почтением. Я все это передала не только моему ребенку, но и всем детям, встретившимся мне в жизни. В них прорастет то зерно, какое посеяла во мне моя бесценная голубушка. Не признаю тех родите-лей, у которых растут недобрые дети. Мне жалко тех и других. Дети не виноваты. А ведь по сути дела, как мало истин нужно передать ребенку: любовь к земле и хлебу насущному, к хорошим и добрым делам, да уважение к людям. Может, это все старо, но на этом мир держится. Я это точно знаю. Только благодаря честным и добрым людям продолжается жизнь на земле. Моя любимая бабушка, ста-рый мой крестный Карпузик были одними из этих замечательных людей.

Дом с забором

Посреди деревни стоит самый крепкий и большой дом с высо-ким деревянным забором. Когда-то, еще до войны, он был выкрашен зеленой масляной краской. Мне нравится этот дом. Здесь живет один мальчик. Он постарше меня, ему уже восемь лет. Он добрый. Однажды он угостил меня грушей из своего сада. В нашем саду груш нет, поэтому мне было особенно приятно полу-чить он него спелую, желто-розовую грушу. Наверняка он забыл об этом, но я запомнила. Мне хочется побывать у него дома. Доски забора тесно сбиты друг с другом, в нем нет никаких щелочек. Упи-раясь лбом и чувствуя на нем осыпавшуюся краску, я с огорчением отхожу от забора. Но мне так хочется к нему, в просто-рную горницу, где, кажется, так уютно, сытно и чисто. Злая собака, которая надрывно лает, меня не пугает, так велико мое желание попасть туда.

Я все хожу и хожу мимо этого забора и занавешенных окон. Так никто меня и не позовет. Грустная и по-детски одинокая воз-вращаюсь к бабушке. Она уже ждет меня. Картофельные лепешки с теплым козьим молоком насыщают и успокаивают, и вот мы уже на нашей теплой лежанке. “Баю, баюшки, баю, не ложися на краю - придет серенький волчок и ухватит за бочок,” - тихо и задумчиво напевает бабушка. И мне уже ничего не надо: ни того красивого дома, ни зеленого забора, ни чистой горницы. Я засыпаю.

Так грустно и одиноко прожили мы еще одну зиму, которая тя-нулась бесконечно. Все спешили вернуться в свои дома. Мы пока оставались в деревне. Нам некуда было больше возвращаться. Бабушка со слезами вспоминала свой дом и ругала проклятых фа-шистов.

Но новая весна, еще лучше той яблоневой, прошлогодней, уже заполняла все вокруг.

Весна нашей Победы

Пришла весна 1945 года - весна нашей Великой Победы. Пом-ню как плакали, радостно обнимали друг друга все жители деревни. Дома, словно ульи, загудели, вокруг стало шумно, отовсюду не-слись радостные песни. Бабушка тоже торжествовала победу, говоря: “Слава Богу. Дождались. Победили, радость какая”. Теплые слова лились из ее уст о тех, кто не дожил до этого дня. Она нико-гда не забывала солдат, которые отдали за Родину свои жизни и всегда молилась об их душах. Люди, которые так же как и мы вре-менно спасаясь от немцев жили в этой деревне, постепенно уезжали в свои родные края. Мы с бабушкой оставались здесь и вместе с немногочисленными деревенскими жителями радовались общей радостью - Великой Победе нашего народа над фашистской Германией. Я помню, как в одном из деревенских домов, который находился на берегу речки, накрыли большой стол и пригласили всех жителей деревни. Пиршество было до утра, все пели, плясали, плакали, смеялись, отмечали великий праздник. Мою первую в жизни подружку звали Ниной, и появилась она у меня здесь на этом празднике. Да она и не могла не появиться. Объединенные общим ликованием мы, до конца не понимая что происходит, носи-лись из одного угла в другой, смеялись, старались перекричать взрослых так, что сорвали голоса. Потом несколько дней не могли ни с кем разговаривать, но зато подружились. Я очень привязалась к Нине, с ее дружбой жизнь в деревне стала для меня интересней. И когда буду уезжать из деревни, буду плакать, расставаясь с ней, как будто понимая, что никогда в жизни больше ее не увижу.

Школа

Пришел и быстро начался первый мирный 1946 год. Вот уже осень. По деревне ходит учитель и записывает детей в школу. Все дети должны учиться. Возраст разный: от шести до десяти лет. По всей деревне человек пятнадцать. Меня в школу не берут, мне еще только в ноябре исполнится пять лет. Бабушка, не подозревая о моей душевной обиде, ушла на речку. Там она собирает сухой хво-рост для зимы. Она каждый раз приносит по большой охапке, которую связывает и аккуратно складывает в сенях, Маруська страшно довольна. Потихоньку, спокойно она грызет этот хворост.

Мне тоже нравится запах сухих прутьев - душистый, обволаки-вающий запах леса и речки, но сейчас мне нет дела ни до козы Маруськи, ни до чистых сухих прутьев.

Есть только одно чувство, заполнившее все мое существо - обида. “Как же так, все идут в школу, а я нет?” И бабушка ушла, закрыла дверь на замок. “Что же делать?” Детское беспокойство наталкивает на мысль: надо немедленно идти в школу. Но в чем? На мне старая и почти рваная одежда. Быстро из-под кровати дос-таю чемодан, нахожу в нем какие-то детские вещи, примеряю, разглаживаю руками на себе мятые складки. Счастливая, “нарядная”, протискиваюсь через легко поддающуюся дверь. И вот уже мчусь в школу. Школа! Ура! Да здравствует школа!

Бегу по узкой сухой тропинке, ведущей меня к школе. Она сто-ит на невысокой горке. Собственно, это не школа, а бывшая церковь, в ней сделали школу, Лик ее непонятен и тревожит дет-скую душу.

Я свободна, бег мой легок и радостен. “Но, Боже, что такое?” За мной устремляются все бродившие по деревне собаки. Страх удесятеряет мои силы. Я уже не бегу - лечу, и каким-то чудом обго-няю собак, оставляя их позади себя. Я подбегаю к школе. Ох... - эти большие тяжелые двери с огромными медными ручками! Тянусь к ним, но не тут-то было. Громко рыдаю. Там за дверьми кто-то ус-лышал меня и двери открываются.

Никого не видя мчусь дальше. Передо мной снова двери, но уже поменьше. За ними слышны детские голоса. Немедля откры-ваю их и оказываюсь в классе. Дети сидят за партами, у доски и стола стоят взрослые. “Кто они?” - думаю я.

Но для меня сейчас это тоже неважно, главное - туда, к ним, к ребятам. Я должна сидеть за такой же партой. Быстро проскакиваю под ногами у взрослых и вот уже сижу за последней партой, сложа руки. Я настолько маленькая, что меня совсем не видно.

Директор и учитель, а это были они, смотрят друг на друга и ничего не понимают. “Это еще что такое, кто это?” “Да это девочка, которую не взяли в школу, потому что она еще маленькая. Она са-ма прибежала. Мы в окно видели как она бежала, а собаки за ней. Вот и разревелась.” - объясняют ребята. “Ну точно, как Филиппок”,- говорит учитель. Все смеются. “Девочка, ты зачем пришла сюда?” - спрашивает учитель.

“Учиться!” - замирая от страха, продолжая еще всхлипывать, тихо говорю я. Учитель объясняет директору: “Она одна осталась в деревне, все дети ушли сюда”. “Ну раз пришла, пусть учится,” - говорит, улыбаясь, директор. Так в свои неполные пять лет я стала ученицей первого класса. С тех пор меня прозвали “Филиппок” - что мне страшно не нравилось, потому что, когда учитель прочитал нам этот рассказ Л. Н. Толстого и показал картинку, то я увидела маль-чика в длинном отцовском тулупе и шапке, мне было обидно, ведь я же “нарядилась” в школу и никто этого не заметил.

Итак каждое утро пахнущая осенью трава по обеим сторонам тропинки, да лай собак провожали меня в мою Школу - Храм.

Первую учительницу звали как-то загадочно - Мария Теренть-евна. Смутно помню ее образ, он расплылся в сознании, как и первые дни и месяцы учебы. Пишем на каких-то клочках. В один из дней нам, наконец, дают по листочку чистой бумаги и мы получаем первые оценки.

Еще не знаю, что поставила мне учительница красным каран-дашом, но схватив листок бегу к моей бабушке показать оценку. Кручу лист и так и сяк: ”Ну что там, бабушка, что поставила мне учительница?” И моя неграмотная бабушка со счастливыми глаза-ми, полными слез, много раз, как и я, повертев листок, говорит: ”Диточка, пятерка!”

Я прыгаю от восторга и кричу: “Пятерка! Я получила пятерку!” Но мне больше некому сказать об этом...Маму я не помню, она все еще в госпитале. А папа, где он? Этого никто не знает. Нам пришло письмо, что он без вести пропавший. Бабушка прижимает меня к себе, нежно гладит по головке и приговаривает: “Диточка ты моя, что с нами будет впереди, один только Бог знает”. И мы обе плачем вслух и навзрыд.

Каждый день после школы дети идут по домам. Там их ждут мамы и бабушки. Иногда я захожу к ним и мне почему-то хочется побольше посидеть у них. Не потому ли, что я стала чаще загляды-ваться на их мам, бабушки меня не интересуют в эти моменты, у меня есть дома своя. А вот мамы...

Они все молодые, сильные. Я вижу их обыкновенно грустными и молчаливыми. И хотя особого внимания они на меня не обращают и не оделяют ласками, но относятся к моему присутствию спокойно, а иногда даже с интересом о чем-нибудь спрашивают. Тогда я очень стараюсь отвечать на их вопросы, душа моя прыгает от не-понятного восторга. Видимо, мне очень нравится их внимание ко мне. Мне не хватает материнской ласки, общения со взрослыми. Все бабушка, да бабушка, да коза Маруська. Наконец назревает самый главный вопрос...

Главный вопрос

“Бабушка, а где моя мама? Ведь у меня есть мама? - всхлипы-вая, спрашиваю я - Почему она не с нами? Где моя мама? Мама! Мамочка! Я хочу к тебе! Бабушка, ты обманываешь меня! Что, раз-ве нет у меня мамы?” - разрыдавшись кричу я. “Да есть, есть у тебя мама, успокойся, диточка!” - говорит мне бабушка, нежно обнимая меня. Скоро она приедет и все будет хорошо, успокойся, моя род-ная”. Но еще долго, уткнувшись носом в плечо бабушки, я буду всхлипывать. Об отце я ничего не спрашиваю, так как в деревне ни у кого нет отцов, кто погиб, а кто еще не вернулся с войны.

Все чаще и чаще спрашивала я бабушку о маме. “Если у меня есть мама, то почему она так долго не приезжает?” Каждый раз она просит меня подождать и каждый раз я, с грустью думая о своей маме, долго не могу уснуть.

Но, Великий Боже - Счастье уже стояло у моего грустного поро-га детства. И это, действительно, было самое большое счастье моей жизни. А случилось вот что...

Как-то весенним, солнечным днем бабушка завернула в чистую тряпочку, крашенные яйца и сказала: “Мы идем на могилу к брати-ку”. Оглядев нашу одежду, она промолвила: ”Совсем обносились, не одежда, а рванье одно.” “Может быть поэтому ко мне не прихо-дят ребята,” - тут же подумала я.

Мы пришли на кладбище. Бабушка развязала узелок, положила его содержимое на могилку, перекрестилась и тихим шепотом стала читать молитву, известную только ей и Богу. Опустив голову, повя-занную платочком, она стояла молчаливая, наполненная какой-то невысказанной болью. Так мы стояли, думая каждый о своем.

Приезд мамы

Вдруг наш слух привлек какой-то грохот. Подняв головы, мы увидели, что по направлению к нам свернула телега. Весеннее солнце растопило снег, но земля еще была сырая, кое-где стояли лужи. Проехать в деревню можно было только на телеге. Лошадь осмотрительно ставила свои изящные ноги в сырые колдобины, ко-торые здесь были на каждом шагу. Телега, соответственно лошадиным движениям, то опускалась вниз, то поднималась, то наклонялась, но все-таки удерживалась в горизонтальном положе-нии. Вожжи держал незнакомый мужчина. На телеге сидела молодая женщина. Они подъехали к нам. Лошадь остановилась, любопытно оглядывая все вокруг, раздувая ноздри и принюхива-ясь. Мы тоже, охваченные любопытством, бездыханно замерли, глядя на эту картину. Бабушка заволновалась.

В это время мужчина легко спрыгнул на землю и помог слезть с телеги сидевшей в ней женщине. Женщина с удивительной осто-рожностью встала возле телеги, накинула на себя легкий плащ, закрывший плечи и руки, затем взяла под руку мужчину и медленно вместе с ним перешла на ровное место.

Бабушка, увидев что-то, метнулась вперед. Вдруг она замерла как вкопанная, не двигаясь с места, внимательно наблюдая за этой парой. Молодая женщина, которая держала мужчину под руку, сделала несколько неуверенных шагов, освободила руку и что-то поправила под плащом. Наконец, твердо и уверенно остановив-шись, тихо сказала: “Мамочка! Доченька!...”

В это время плащ упал с ее плеч, и мы увидели, что под рукой был костыль. Женщина стояла на одной ноге. “Да что же это?” - только и успела сказать бабушка. Она взметнула руки, протянула их вперед и рухнула на землю. “Бабушка, бабушка!” - в ужасе за-кричала я, ничего не понимая. Но бабушка уже открывала глаза, словно испугавшись моего крика. С помощью мужчины она мед-ленно вставала. Платок с ее головы валялся на земле, а волосы стали седыми.

Седые волосы так не шли к ней, ее лицо стало мне незнако-мым. Я отшатнулась, но уже в следующее мгновенье бросилась к ней, испуганно целовала ее, гладила волосы и причитала: “Бабушка, что с тобой? Где твои черные волосы?” Но бабушка ниче-го не слышала. Отстранив меня, она уже обнимала женщину на костыле, и они, вытирая друг другу слезы, что-то говорили и гово-рили, бесконечно перебивая и целуя друг друга. Так приехала из госпиталя моя мама. Мама! Может быть тогда, в ту минуту я на всю жизнь поняла простую истину: “Нет на земле счастья у ребенка без матери! Ребенку нужна мать! Это и есть счастье”.

Все озарилось вокруг. Моя мама, голубоглазая красавица, при-влекла своим приездом всю деревню. Пришли те немногие жители, что жили с нами рядом. С телеги выгрузили мамин чемодан с гос-тинцами, которые собирал весь госпиталь.

Детство - когда тайны жизни еще не разгаданы, когда даже са-мое маленькое, незначительное, но новое событие, уже делает ребенка счастливым. А здесь - счастья было так много, оно каким-то волшебным светом осветило все вокруг. Все деревенские ребята прибежали ко мне в первый раз за эти страшные годы. Мы открыва-ли коробки с монпансье, мармеладом, фигурными пряниками. Шоколад в шелестящей упаковке так смешил нас, что радости на-шей не было предела. Я не отхожу от мамы ни на одну секунду, все время держу в своей руке ее руку, словно боюсь, что она опять исчезнет. “Так вот что такое мама, - думаю я - Мама приехала, и все ребята пришли ко мне”. Но это еще не все...

Мама достает большую, необыкновенно красивую куклу. Она в шляпе, ее длинные волосы опускаются на плечи. Платье на ней все в кружевах. Она улыбается мне, открывает и закрывает глаза. Я смотрю на нее и не верю. “Неужели она моя?” Я бережно глажу ее длинные волосы, уходя за этими движениями в мир детской мечты.

Все дети разглядывают мою куклу, всем хочется подержать ее. Оказывается, я не жадная от природы и с удовольствием даю всем это сделать.

Судьба благосклонна ко мне, она возвращает мне маму. Те-перь всегда мы будем только вместе. Мама продаст драгоценности и на своей родной станции Ржава купит половину дома, куда мы вскоре переедем. Для меня началась новая интересная жизнь, ко-торая может быть у любого ребенка только с матерью.

Гонимая свежим ветром Великой победы, война тяжелыми ша-гами отошла назад, туда, откуда вошла в детство моего поколения. Мои сверстники были спасены нашими солдатами, победившими ад войны, и своими много выстрадавшими родителями. Они отстояли Родину, Мир, Счастье. Высоко над нами теперь сияло чистое и мирное небо.

Мир огромный, заманчивый и таинственный простирался перед нами. Мое поколение, озаренное лучами победы, вступало в него смело, радостно и доверчиво.

Каждый день я молю Господа Бога

о том, чтобы мои любимые

мамочка и бабушка были в раю

Полынь цветет

Мы собирались в дорогу. Бабушка с тихой радостью уклады-вала свое богатство, состоявшее из четырех мешков фасоли и одного мешка крахмала. За это долгое и страшное время она изо всех сил старалась собрать хоть что-нибудь, что еще можно было бы продать и тем самым облегчить переезд в дорогую ее сердцу станцию.

Она, конечно, была благодарна этой маленькой деревушке, ко-торая спасла нас от верной смерти, но так и не смогла к ней привыкнуть. Здесь она чувствовала себя чужой. Ее жизненное про-странство было там, в том уютном уголке земли, в котором не прекращая, то захлебываясь, то на некоторое время замолкая, про-тяжно гудели и громко стучали колесами, один за другим мчавшиеся в даль столичные поезда.

Жители близлежащих деревень стремились жить на станции, где была связь с большим миром, где кипела жизнь. Стук колес и протяжные гудки паровозов не раздражали, напротив - доставляли радость и даже гордость.

Каждый день люди шли встречать и провожать поезда. Некото-рые из них останавливались. К ним несли все что имели: отварную картошку, соленые огурцы, жареных кур, вареные яйца, помидоры, яблоки, семечки и многое другое. Эта станция, приютившая бабуш-ку двадцать лет назад, стала для нее родной... Много пришлось пережить на новом месте. Со слезами на глазах вспоминала она, как впервые ступила на эту землю. Сняв койку, с большим трудом нашла работу, в привокзальном буфете. Завхоз, здоровый, красно-мордый мужик, сразу положил глаз на привлекательную молодую женщину. Но, к его сожалению, она была недоступна. И тогда, воз-ненавидев ее, стал заваливать работой.

Невысокую и хрупкую, заставлял выполнять самую тяжелую работу: мыть и чистить огромные котлы, таскать мешки. Бабушка вначале не поняла чем ей это грозит, думала, что сил хватит, но несмотря на молодость, организм надорвался и она заработала грыжу, а ноги от непомерной нагрузки стали опухать и нестерпимо болеть.

Тогда она бросила работу и пошла, как другие, торговать к по-ездам. Покупала на базаре кур, обрабатывала их, варила, обжаривала и несла продавать. Свежую, с тоненькой золотистой корочкой курицу быстро покупали, а вкусный насыщенный бульон и потроха ели сами. Стали появляться хоть какие-то деньги. Можно было спокойно платить за койку и даже что-то купить дочери. Рабо-тая на тяжелой работе и получая за это гроши, они жили впроголодь. Теперь мама, худенькая и слабенькая, набирала сил и щечки ее стали розовыми, а бабушка наконец-то могла передохнуть от тяжелого труда. Но все пережитое не прошло даром, она первая чувствовала перемену погоды, так как грыжа начинала ныть и силь-ные боли укладывали ее в постель.

В последние годы жизни эта болезнь особенно мучила ее и она с обидой вспоминала недоброго человека, который надорвал ее здоровье, но всегда заканчивала словами: ”Бог ему судья”. Память цепко хранила те воспоминания, которые особенно были дороги ей, как росла дочь, как рождались внуки, как счастлива была она, пе-реезжая в новый дом, купленный моим отцом. Все эти нити, сотканные жизнью, тянули туда. Мамочке тоже не терпелось побы-стрее оказаться в родных местах.

Едва дождавшись окончания первого класса, мы отправились в дорогу. Стоял прекрасный, солнечный майский день. Кажется, солнца в нем было так много, что оно своим далеким светом светит мне и сейчас.

Вся деревня вышла нас провожать. Покрытая дорожной пылью, старая, но еще крепкая колхозная лошадка увозила наши мешки да пару ободранных чемоданов неизвестно с чем. Рядом примости-лась бабушка, после приезда мамы она сильно сдала, отказывали больные ноги. С этих пор, до последнего дня моя бесценная голу-бушка будет ходить медленно и осторожно, жалуясь на то, что ноги совсем не хотят ходить.

Было решено, что мы с мамой пойдем пешком. Идти десять километров для мамы было большим испытанием, на одной ноге, с костылем, она еще не ходила так далеко. Мы шли медленно, часто отдыхали, но меня переполняла радость. В голове была только од-на мысль. Наконец-то я иду с мамой. Мне никого на свете больше не надо. Я пройду самую длинную дорогу, только бы никогда не разлучаться со своей долгожданной любимой мамочкой.

А дорога все не кончалась и не кончалась. Я притихла, не под-нимала глаз, чтобы не встретить маминого взгляда. Но мама все видела, только теперь я понимаю это. Она остановилась и сказала: “Какая сильная и умная у меня доченька, ни разу не пожаловалась на усталость, не распустила нюни, вот молодец. Правда, бабушка?”

“Да, да, конечно умница”, - отвечала бабушка, уговаривая меня сесть на повозку вместо нее. Но я шла с мамой и после ее слов ужасно гордилась собой. Как хорошо, что я не расплакалась, не показала усталость, растертый на ноге мозоль. Мама даже похва-лила меня. “Вот здорово”, - думала я.

Та похвала на всю жизнь стала авансом маминого доверия. Маленькая, я сумела тогда понять, что тоже уже что-то могу. И крепко сжав рот, прикусив губу, разомлев от горячего потока сол-нечных лучей, еще тверже ступала по земле растертыми до крови ногами.

Это была моя первая, такая длинная, но уже самостоятельная дорога в неизвестный мне большой мир. Для мамы она тоже была по-своему первой, так как по ней она снова входила в жизнь только в другом качестве. Теперь - инвалидом. Война искалечила многих маминых сверстников, надругалась над ними, но, не смотря ни на что, они выжили и победили.

Почти прямая серая дорога, размытая дождями и уже успев-шая подсохнуть, корявыми бугорками стелилась через широкие колхозные поля, холмы, перелески. Зеленый бархатный ковер ду-шистых трав лежал у наших ног. Их весенний запах был особенно стоек. Среди всех до сих пор помню только один - острый запах полыни.

Казалось, что мы идем не по протоптанной деревенской дороге, а пробираемся через целый лес горькой и дикой полыни, от которой страшно кружится голова. Полынный хмель тех далеких лет оста-нется со мной навсегда. Его горьковатый привкус сольется со всеми детскими душевными переживаниями, отложится в подсоз-нании и будет сопровождать меня по всей жизни. Сейчас, оглядываясь назад, я вижу, как за мной бежит мое мерцающее детство, с золотыми лучами солнца, бархатным ковром зеленых трав, терпким и горьким запахом весенней полыни.

На квартире

Мы въезжаем на одну из уцелевших после войны улиц. Она тя-нется далеко и конца не видно. Почти возле каждого дома цветет сирень. Улица Гражданская - медленно читаю я крупные буквы на одном из домов. Останавливаемся возле аккуратно побеленного низенького домика. Отныне будем здесь жить, временно, пока не купим себе что-нибудь подходящее. Мне-то все равно где жить, я еще ничего не понимаю в житье-бытье. Самое главное, что мы те-перь с бабушкой не одни, с нами мама. Уже никогда не будет таких тоскливых и длинных вечеров, а будет радостно и весело, думаю я, сладко засыпая на маминой руке.

Мы живем не одни, с нами две женщины - мать и дочь. Мать, уже немолодая, но видная и статная, тоже пострадала в годы вой-ны. У нее погиб муж. Дом их разрушен и она навсегда осталась со своим вечным несчастьем - горбатой дочерью. Соседство с ними для меня приятно, так как несчастье не сделало их злыми, а наобо-рот - они добры и внимательны ко мне. Всегда стараются угостить вкусненьким, если у них такое появляется, или ласково гладят по головке, что тоже приятно. Правда, я стесняюсь, потому что не при-выкла к чужой ласке, но в душе благодарна им. Добрые, простые, милые наши русские люди, как запомнятся ваши нехитрые, скупые ласки. Их тепло и по сей день согревает мою душу.

Другая жизнь каждое утро открывала чистую страницу моего бытия и заполняла ее теми событиями, которые были предназначе-ны мне судьбой.

Тетя Наташа и ее семейство

Каждый день приносит что-то новое. Сегодня печальный день. Тетя Наташа - мамина подруга, получила похоронку на своего му-жа. О нем не было никаких известий и вот...

Прочитав написанное на бумаге, она словно обезумела, глаза ее расширились от слез и опухшие веки не закрывались. Нечеса-ная, с распущенными волосами, она подолгу смотрела в одну точку и выла нечеловеческим приглушенным воем. Потом, израсходовав все энергетические силы, спряталась в дальней комнатке, где кро-ме старой железной кровати ничего не было, упала на нее и так, не вставая, пролежала целую неделю, ни с кем не разговаривая, словно у нее отнялся язык. Она прекрасно понимала, что теперь ей одной надо вырастить троих детей и больше не ждать любимого. Через некоторое время бледная, исхудавшая, она все-таки встала и тяжелыми шагами, сгорбившись от свалившегося горя, вышла из дома.

Я помню, как тревожными ночами вместе с ее детьми мы де-журили у постели больной, и как мама насильно вливала ей в рот, который никак не хотел размыкаться, успокаивающий отвар трав. Этот целебный раствор возможно тогда и спас ее. Все близкие боя-лись, что она может лишить себя жизни и останутся трое сирот. Мама не отходила от нее ни на минуту. Молодая и сильная, она забыла о собственном горе, всеми силами вытаскивала подругу из страшного нервного кризиса. Она все время повторяла ей: “Ты бу-дешь жить, потому что не имеешь никакого права уходить. Ты не инвалид... У нас есть ради кого жить.” Слава Богу. Так и случилось.

К счастью их дом остался цел и невредим. Правда, бедность своими пустыми глазницами смотрела здесь из каждого угла. Но зато крыша над головой и две небольшие комнаты. В доме посто-янно стоял невообразимый шум. Ее дети, два сына и дочь - моя ровесница, - удивительные ребята, добрые, веселые. Мне с ними очень хорошо. Правда есть один момент, который огорчает меня - это моя речь. Видимо в деревне, где я училась, произносить пер-вые слова, говорили иначе. Я стесняюсь, стараюсь больше молчать, но Гена, самый старший из нас, видит мое замешательст-во, мягко поправляет ошибки и помогает привыкнуть к новой обстановке.

Сирень

Гена - очень добр ко мне. Однажды, когда мы играли в прятки, он куда-то убежал, мне стало грустно, что его нет с нами. Но через несколько минут вернулся с огромным букетом сирени. Подошел, улыбнулся, протянул мне сирень и сказал: “Хорошо, что ты приеха-ла.”

Уходит весна, прощаясь сиренью, и я получаю красивый букет. В моих руках огромный букет сирени, никогда такого не видела. Я задыхаюсь от ее запаха, от восторга, какой нежный цвет. Глаза впиваются в волшебные гроздья. Бережно прижимаю их к сердцу и мчусь скорее домой, показать маме такой дорогой и неожиданный подарок.

Сиреневая весна на моей Родине, на этой земле, где я роди-лась, за которую отдали жизни мои старшие земляки, как она прекрасна. Станция разрушена, а сирень цела, еще больше раз-рослась, расцвела и скрыла то, что натворила проклятая война. Она, словно убрала нашу маленькую станцию в красивый послево-енный наряд. Куда ни повернись, везде цветет пышная, с темно-вишневым отливом сирень. Во всех играх она с нами.

С того далекого времени сиреневый цвет стал для меня не только самым любимым, но еще и цветом нашей Великой Победы. Нигде потом я не видела столько сирени, как в те послевоенные годы. Одно время она стала стареть и исчезать, и каждый раз, ко-гда позже я приезжала погостить в родные края, то замечала, что ее становилось все меньше и меньше. Мне думалось тогда, что те, кто жили здесь до войны, больше любили и украшали родные мес-та. Но, к моей огромной радости, я ошиблась. Недавно побывав не Родине, я увидела, как снова разрослась новая, еще более краси-вая, с разными оттенками моя победоносная любимица - сирень.

Сирень - это весна, сирень - это Победа, сирень - это сама Жизнь. Люди, сажайте сирень. Пусть она радует вас и ваших де-тей, особенно в раннем детстве. Радует своей поэтичностью, красотой, обновлением жизни, новыми надеждами и просто добры-ми, мягкими, душистыми веточками. У великого русского композитора С. Рахманинова есть великолепный романс “Сирень”. Много песен о сирени было написано в годы войны. Уже наш со-временный композитор Ю. Антонов написал замечательную песню “Хмельная сирень”, а сколько поэтов посвятили ей свои стихи, Б. Пастернак писал стихи о сирени. В Москве, в Первомайском районе Л. А. Колесниковым высажен Сиреневый бульвар, где растут триста новых сортов сирени, среди них сорта: Красавица Москва, Галина Уланова и другие. К величайшему сожалению умер человек, посвя-тивший всю свою жизнь разведению новых сортов сирени и выведший нашу страну в этой области на одно из первых мест. Сейчас бульвар погибает и этим никто не занимается. Очень жаль, потому что москвичи любят и летом и зимой гулять на этом бульва-ре. Хочется верить, что ему не дадут погибнуть.

Случай на пригорке

Ежедневно через нашу станцию, как до войны, так и после, приходило много пассажирских и скорых поездов. Раньше их встречал вокзал, выстроенный еще до революции 1917 года хозяи-ном здешних мест немцем Клейнмихелем. Его именем до 1914 года называлась и железнодорожная станция, которую потом переиме-новали в Ржаву. В 1913 году по инициативе десятника железной дороги Гальфтера была построена церковь, чуть позже земская школа.

Фашисты все разбомбили, но Храм уцелел и, хотя был задет осколками снарядов, его кирпичная кладка выдержала. После ско-рого ремонта там открыли вокзал. Окруженная старыми высокими тополями и липами, церковь стояла на пригорке. С раннего утра сотни галок и ворон каркали и галдели на этих деревьях. Целыми стаями они весь день носились с одного дерева на другое. Мы привыкли к их гомону и, так же как они, едва проснувшись, мча-лись сюда, бегали босиком сломя голову и играли в свои шумные игры.

Однажды, в жаркий летний день, когда я и мои друзья прибе-жали на пригорок, то увидели, что он занят незнакомыми людьми. Их было так много, что нашего пригорка не было видно. Они как мухи облепили его. Разомлев от горячего солнца, люди, развалив-шись, полусидели, полулежали на земле. Одетые в истрепанную военную форму, без погон, с усталым видом, они говорили на чу-жом языке. Это были пленные немцы. Забыв о наших играх, мы с любопытством кружились возле них, вслушивались в непонятную речь, заглядывали в небритые лица.

Вдруг один из них поманил меня к себе. Я смутилась, посмот-рела вокруг и убедившись, что мои товарищи рядом, осмелела. А когда увидела в руке немца дорогой моему детскому сердечку ку-сочек сахара, то забыла обо всем на свете. Мои ноги медленно, словно поплыли в его сторону. И, когда я уже собралась протянуть свою маленькую ручонку, услышала суровый и строгий голос: “Не смей, не бери, отойди от них. Ты слышишь. Не бери ничего у фа-шистов”, - это был почти крик. Я испугалась и оцепенела. Немцы с любопытством повернули головы. Крепко прижимая к себе уродли-вый костыль, боясь упасть на неровном месте, с бледным от страдания лицом, медленно шла ко мне молодая женщина - моя мама. Немцы замерли. Мамочка молча взяла меня за руку и попы-талась увести, но, ничего не понимая, я громко разрыдалась и не двигалась с места. Кусочек, острый кусочек отпиленного сахара, словно глубоко впился в мое сердце. Мне так хотелось откусить от него хотя бы крошку. Я знала, какой он сладкий, и так давно не пробовала его. В те послевоенные годы жизнь была еще очень не-сладкой и кусочек, маленький кусочек сахара, был мечтой всех детей.

Но мама уже вытирала мои слезы, твердо и ласково говорила: “Доченька, не плачь, успокойся, пожалуйста. Это же фашисты, нам от них ничего не надо, только бы скорее они ушли с нашей земли, сколько горя они нам принесли. Не плачь, у тебя обязательно будут и сахар и конфеты. Пойдем”, - и крепко взяв за руку, она уводила меня. Уводила все дальше и дальше отсюда, чтобы никогда боль-ше их не видеть.

Каким-то десятым чувством я поняла маму и послушно следо-вала за ней, бережно поддерживая ее руку. Маму душили слезы. На всю жизнь я запомнила мамины глаза. Большие, чистые, голу-бые, как само небо в ясный день, они словно купались в слезах. Слезы были везде: в уголках, на ресницах, внутри глаз. Они то-ненькими ручейками обильно струились и не переставали струиться по щекам, как только мама не старалась их сдерживать. Плакали не только глаза, плакало мамино исстрадавшееся молодое сердце. Оно не прощало фашистам того, что они сделали с ней. Это был единственный раз в моей жизни, когда я видела маму плачущей. Она не любила плакать, была удивительно сильным человеком. Может быть, после того случая, тяжело пережив мамины слезы, я всегда с нежностью, любовью и гордостью поддерживала мамину руку и старалась немедленно оказываться с ней рядом в нужный момент.

Заблудилась в трех соснах

Жизнь стремительно неслась вперед, вновь и вновь заполняя чистые страницы моего детства. Лето, стоят теплые солнечные дни. Я с жадностью смотрю и впитываю все, что вижу вокруг. С ребята-ми облазила почти всю станцию и многое здесь теперь знаю. Со смехом вспоминаю, как в первый день приезда чуть не заблуди-лась.

Когда мне надоело слушать взрослых, которые бесконечно об-суждали наш переезд, я вышла на улицу посмотреть вокруг. Улица мало пострадала от бомбежек, была ровной и длинной. С любопыт-ством разглядывая каждый дом, я медленно удалялась от того, где мы остановились. Спохватившись, не могла вспомнить, какой же из них мой. Остановилась и заплакала, думая, что навсегда потеряла своих родных. Неожиданно ко мне подошел мальчик. “Не плачь. Я знаю, где ты живешь, пойдем, отведу тебя. Он взял меня за руку и подвел к тому дому, где мы остановились. Вот твой дом, запомни и больше не теряйся”, - сказал он и убежал. Осмотревшись, я увиде-ла, что мы с ним прошли всего-то три дома от того места, где он меня увидел. Мне было стыдно за свои слезы. Позже мне хотелось поблагодарить Борю - так его звали, но он никогда больше не обра-тил на меня никакого внимания. И мои благодарные глаза, ловящие его взгляд, оставались устремленными в пустоту. При встрече про-бегал мимо, даже головы не повернув в мою сторону. И никогда больше меня не замечал, вскоре и я забыла об этом эпизоде. А сейчас я весело догоняю вместе с ребятами проходящие мимо по-езда. Мы знаем точно, когда и какие из них останавливаются и тогда наши алюминиевые огромные чайники наполняются свежей холодной водой, которой мы торгуем. Кому холодной водички? Двадцать копеек кружка. У нас быстро раскупают в жаркий день холодную вкусную воду. Довольные, с горстью звенящих монет мчимся в буфет за пряниками и в одну минуту их уничтожаем.

Походы за углем

Временами на станции подолгу простаивали загнанные в тупики товарные поезда. Нагруженные тяжелым углем, они мчались на север и пустыми возвращались обратно. Они привлекали наше внимание. Здесь у нас с ребятами был свой интерес. Дело в том, что в холодные длинные зимы во многих семьях угля не хватало, стоил он дорого, поэтому взрослые ждали, когда придут порожняки, приходили к ним и выгребали из щелей и железных пазух вагонов завалившийся туда уголь. Мы были тут как тут. Первыми прибегали, лезли под вагон и выгребали в свои сумки, случайно уцелевшие мелкие кусочки антрацита. В скрытом от постороннего взгляда угол-ке, заросшем густым кустарником, мы высыпали из сумок содержимое, делали угольные кучки, при этом всегда уголком взгляда оценивали у кого больше. Каждый хотел, чтобы больше было у него. Освободив сумки, снова мчались выгребать остатки угля из следующего вагона. Так, обойдя несколько, набирали по пол - ведра и несли домой. Родителей тревожили наши вылазки, но приходилось терпеть, хоть какая-то, да помощь дому. Мы же ниче-го не боялись, были быстрыми и ловкими, чутко прислушивались к стоящему поезду, почувствовав малейшее движение, зайцем вы-скакивали из под него.

Пекарня

Железная дорога, как дорога была она нам. Мама часто прихо-дила к останавливающимся поездам и покупала у проводников ванильные, сливочные сухарики. Они были в красивой упаковке. А как они пахли. Сладкий, вкусный запах муки, сливок и ванили воз-буждал аппетит. Это было непередаваемо вкусно. Наверное так пахнет само детство.

Тогда на станции был только ржаной хлеб, его выпекала наско-ро построенная пекарня. Это было благом для нас, ведь жителям окрестных деревень приходилось круглый год с мешками по не-сколько километров идти сюда за хлебом. Хлеба часто не хватало. Выстраивались огромные очереди, выдерживались кошмарные давки, чтобы достать буханку черного хлеба. Бывало так, что нам не доставалось. Тогда всей гурьбой мы с ребятами мчались к пе-карне. Там поздно вечером выпекали хлеб к утру. Часами торчали возле нее. Подходить близко и просить стыдились, но подбегали и заглядывали в окна, вдыхая аромат свежеиспеченного хлеба.

Работницы пекарни догадывались, что не от хорошей жизни, поздно вечером дети крутились здесь и иногда выносили нам по краюшке горячего хлеба. После этого мы неспеша шли домой, с жадностью поглощали подаренную краюху, с благодарностью ду-мали о тех, кто нам ее преподнес. Спасибо им и сейчас, низкий им поклон.

Вот так жили после войны, кусочек черного кислого хлеба был неожиданной радостью, о белом и мечтать не приходилось. Ну, а если мама приносила сухарики, это был предел мечтаний. Она вы-давала по одному. Чтобы сразу не съесть, мы с бабушкой делили его на части. Ели как конфетку - маленькими кусочками. После вой-ны страна восстанавливала разрушенные города и села, вновь вставала из пепла, поэтому у людей еще не было полного достатка, но можно было вытерпеть все: и послевоенную засуху и отсутствие изобилия. Люди за долгие годы войны так устали, что дожив до по-беды, ничего больше не боялись.

Возвращение солдата

Война закончилась, но на Родину продолжают возвращаться солдаты. Как-то раз я пришла к соседской девочке Вале. Она жила с мамой, ее звали Марусей. Сильная, здоровая, на вид грубоватая, деревенская женщина, на самом деле была доброй и тихой. После гибели мужа на ее лицо, как серое покрывало, легла грусть. Взгляд был рассеянным и блуждающим, он как бы выражал постоянное тревожное состояние ее души. На это была причина. Она каждую минуту ждала сына, о котором ничего не знала. Ночами, умываясь слезами, горячо молилась, чтобы ее Коля вернулся домой живым. Со смертью мужа она почти смирилась, но сына материнское серд-це никак не хотело забыть. В нем жила надежда.

И вот однажды, когда мы с Валей спокойно играли, в забрыз-ганное грязью окошко старого бревенчатого дома постучали. Через несколько секунд на пороге вырос высокий красивый солдат. Его гимнастерка была украшена орденами и медалями, на кудрявой голове чуть держась, набекрень, почти на самой макушке была видна пилотка с красной звездой. На его лице солнечным светом светилась такая счастливая улыбка, что нам в этот момент показа-лось, что он пришел сюда из какой-то незнакомой сказки.

Тетя Маруся бросилась к сыну. “Сынок, вернулся, живой”, - словно не веря увиденному, медленно произносила она желанные слова, как будто хотела как можно дольше растянуть счастливые минуты.

- Ну что ты. Мать. Не плачь. Видишь, я дома, стою перед то-бой. Вот он я, - и не дав никому опомниться, он ласково покрыл материнские плечи красивым, ярким платком.

- Господи. Красота-то какая. Спасибо, сыночек, что мать не за-был, но еще большее спасибо за то, что вернулся живым. - Она повисла на сыне и снова стала плакать и причитать. Выплакавшись, побежала к соседям рассказать о своей радости.

А наш герой, наконец, освободившись от материнского плена, громким голосом, скомандовал: “Шагом марш ко мне”. И не успели мы оглянуться, как он крепкими молодыми руками поочередно под-брасывал нас под потолок и весело смеялся. Боже мой. Какими же мы были счастливыми. Такого счастья, которое мне случайно при-шлось разделить с этими людьми, я не помню, не считая приезда мамы. Мы с Валей прыгали, кричали: “Коля вернулся! Ура! Ура!” С любовью, бесконечной и восторженной, безотрывно смотрели мы на такого красивого и сильного солдата - валиного брата, который только что вернулся домой. Я никак не могла уйти, мне все хоте-лось и хотелось разделять с подружкой ее огромную радость.

Каждый день, чуть свет, я мчалась посмотреть на нашего ос-вободителя. Так называла всех солдат моя бабушка. А он весело смеялся, каждый раз брал на руки и снова подбрасывал нас высоко к небу. Я хочу, чтобы все солдаты приносили в дом мир и делали счастливыми маленьких детей, подбрасывая их к солнцу так, как это делал в нашем детстве - Николай Потапкин.

Всеобщая радость

Звенящее лето 1947 года на всю жизнь оставило в памяти светлое чувство всеобщей радости. Послевоенное ликование не уменьшалось. Оно увеличивалось. Всеобщая радость словно ма-териализовалась и поселилась среди людей в каждом доме. Уже второй год люди не могли поверить, что пришел мир, пришла побе-да. Земля расцветала от любви человеческой. Наконец-то люди могли уделить ей столько внимания, сколько было нужно. Разгре-бались завалы, освобождались площадки под строительство целых улиц. Для домов привозились из ближних лесов срубленные дере-вья. Их тут же обтесывали, стругали, собирали срубы, не успевали оглядеться, как вырастали дома...

Словно стаи воробьев летали мы возле каждого сруба. После ухода строителей, под пахнущими бревнами занимали позиции и стреляли по фашистам. Запах свежих бревен, мягкая стружка, об-тесанные круглые палки-ружья, все это приводило в восторг и делало игру необыкновенно интересной. Нас не могли дозваться ни к обеду, ни к ужину. Поздним вечером, ремнем загоняли домой. Родители объясняли, что война закончилась, не надо больше напо-минать о ней, но все было напрасно. Мы продолжали в своих играх громить фашистов и гнать их с нашей земли. Выполняя команду “на животе”, ползли по душистой траве к назначенной цели или зарыва-лись, прячась от немцев, в соломенном стогу, привезенном на стройку для крыши дома, так как после войны крыши еще крыли соломой. Мы первыми принимали каждый новый дом. Помню ту удивительную атмосферу, сплетенную из невидимых солнечных нитей, аромата смолы, запаха краски и свежевымытого пола, за-полняющую пустоту каждого нового дома.

Огромные, наполненные водой ямы-воронки тоже привлекали нас. Вода в них была чистая, отстоявшаяся. Мы часами, на цыпоч-ках могли сидеть вокруг них и смотреть на воду как в зеркало. Ямы образовались от взрыва снаряда. Зимой их засыпал снег, весной таял, заполняя до краев талой водой. Мальчики мыли в ледяной воде “пулеметы”, девочки стирали и сушили "бинты” для раненых, перевязывали раны. Ночами мы продолжали воевать в своих снах, вскакивали, кричали, чем пугали родителей.

Ох, эти игры, овеянные мужеством взрослых, но с мирным за-пахом смолы деревьев, созидательного стука молотков, равномерным жужжанием пил, какой светлой радостью наполняли они наше детство и как навечно впечатались в детские сердца.

В них сливался воедино стук сердец, созидающих новую жизнь. Эти игры принесла нам победа. Мы чувствовали себя хозяе-вами на земле, были независимы и свободны.

Покупка дома

Скоро закончится лето, я пойду в новую школу. Это событие заставляет маму поторопиться. Она продает бабушкин урожай, уце-левшие драгоценности и покупает половину дома на Садовой улице. Ей очень нравится именно эта половина, так как окнами вы-ходит не на улицу, а в сад. О бабушке и говорить нечего, от счастья она даже стала тихонечко напевать, устраиваясь на новом месте. Перед окнами усадьба в пятнадцать соток, почти третью часть занимает вишневый сад.

Но не только этим интересен наш новый дом. Во время войны в нем был дзот. Бойцы из пулемета, установленного в одном из окон, стреляли по фашистам. Здесь был тяжелый бой, следы его сейчас мало заметны, так как хозяин перед продажей подремонтировал его и выровнял двор. Усадьба еще знаменита тем, что в конце сада находится братская могила. В том бою полегло много солдат. На месте гибели захоронили их тела. На братской могиле поставили памятник - высокую алюминиевую стрелу со звездой на верху.

Как только мы переехали в этот дом, бабушка с мамой пошли в конец сада, вскопали землю, посадили на могилке цветы. Бабушка сажала, умываясь слезами, и тихонько разговаривала с солдатами, словно они были живыми. Милая моя, бесценная голубушка проси-ла у них прощения за то, что они ушли такими молодыми, а она - уже не молодая, осталась жить. Как будто в чем была виновата. После того, как к этой могиле прикоснулись руки моих любимых, она стояла ухоженная, взрыхленная земля на ней дышала. Бро-шенные семена цветов уже вцепились в нее своими крепкими ростками, чтобы распуститься вновь. Бабушка считала святым дол-гом выпавшую на ее долю заботу. Она продолжала ухаживать за могилой до тех пор, пока останки солдат, захороненных здесь, не перенесли в общую 3 братскую могилу, вырытую на главной площа-ди нашей станции. Там же в честь павших воинов был высажен сквер..

Школа

Шел 1947 год. Лето скрылось за горизонтом, пришла ласковая, золотая осень и я со своими новыми друзьями пошла в новую для меня школу во второй класс. Ростом я самая маленькая, поэтому со мной любят нянчатся старшеклассники, как с живой куклой. Ма-ма купила мне красивое красное шерстяное платьице, вышитое желтой золотистой ниточкой. Оно очень идет к моим карим глазам и черным волосам. И все мне говорят, что я в нем прехорошенькая. Я просто упиваюсь во всеобщем внимании и любви со стороны старших. Глупенькая, тогда я не понимала, какой подвох был здесь заложен, потому что как только я подросла, весь интерес ко мне пропал. Со мной больше никто не возился, никто меня не замечал. Не понимая в чем дело, с недоумением смотрела я на своих, еще вчера таких добрых, друзей, а сегодня, словно незнакомых и чу-жих.

Школьные дни наполнялись новыми познаниями, каждоднев-ным утверждением своего маленького собственного я. Новая учительница - Валентина Савельевна - молодая и красивая. У нее роскошные блестящие косы, заложенные в тугой пучок. От нее ис-ходит душевное тепло и чем-то она напоминает маму. Мне в ней все нравится, но ее строгость не дает показать это. Она тоже при-сматривается ко мне, потому что в классе я новенькая. Меня это смущает. Но скоро я привыкну к ней, полюблю и не буду бояться, разве только чуть-чуть. Валентина Савельевна откроет во мне новое качество - у меня красивый голос. Теперь я в классе запевала. И песня открывает для меня новый замечательный мир чувств, пере-живаний, восторгов. Я пою на школьных вечерах, в нашем единственном на станции клубе, старый немцы сравняли с землей. На этом месте построили длинный барак с маленькой сценой, на которой показывали кино, устраивали танцы для взрослых.

Там же проходили праздничные торжества, на которых высту-пали дети. Этот вытянутый барак был для нас - Храм Искусств. Кто-то из старших ребят просверлил в деревянной двери клуба малень-кую дырочку, мы быстро нашли ее и оценили. Двери клуба часто были закрыты для нас, не всегда находились деньги, чтобы купить билет, или шли фильмы, на которые детей до шестнадцати лет не допускали.

И тогда, прижавшись к двери, уткнувшись в нее носом, затаив дыхание и приставив один глаз к дырочке, мы могли видеть, что творилось на экране. Билетерша тетя Маруся была строгой, но, стоя по ту сторону двери, слышала наши тяжелые вздохи и видела, как упорно чьи-то глаза сверлили дверь. Тогда, сжалившись, когда фильм уже шел, она тихонько открывала дверь и впускала нас. Мы зайцем летели на первые ряды, обычно они были свободными, и замирали. Через несколько секунд, позабыв обо всем на свете, уже неслись вместе с персонажами героев фильма по тем дорогам и судьбам, которые были на экране. Если фильм был музыкальным, то уносили с собой домой новую песню.

Песня

Ах, песня. Как она украсит мою школьную жизнь, сколько сча-стливых мгновений даст почувствовать и пережить на сцене. Эти мгновения ни с чем не сравнимы. Сознание того, что ты нужна, что тебя любят, что ждут твоих песен, постоянно наполняет все твое существо необъяснимым приятным волнением. Твои учителя, дру-зья и даже незнакомые люди, восторгаются тобой, говорят тебе слова благодарности, все это просто замечательно. Мне кажется, что все дети обязательно должны пережить эти восторженные чув-ства любви к себе. Это обогащает маленького человечка, делает его увереннее и помогает всех любить и быть благодарным за лю-бовь.

Я помню сборы на концерты, когда мама и бабушка готовят красивый костюм и вместе с тобой переживают радостное волне-ние. Когда, затаив дыхание, ты выходишь на сцену, когда помимо тебя, голос сильный и звонкий вырывается из души, словно птица из клетки. И ты, захлебываясь от восторга, даешь ему полную сво-боду... Но самое потрясающее - это гром аплодисментов, когда зал не затихает и тебя все просят и просят спеть еще и еще.

В нашей школе любили песню. Два раза в неделю работал хо-ровой кружок. Хор большой, из всех классов стекались сюда голоса тех, кто любил петь. Звонким голосом я запеваю:

Солнышко светит ясное.

Здравствуй, страна прекрасная,

Юные нахимовцы тебе шлют привет,

В мире нет другой Родины такой,

Озаряет нас, словно солнечный свет,

Слава твоих побед.

Каждый раз на праздничных концертах в исполнении школьного хора звучали песни военных лет, созданные самой жизнью.

Шумел сурово Брянский лес,

Спускались синие туманы

И сосны слышали в окрест, как шли,

Как шли на битву партизаны.

В лесах врагам спасенья нет,

Летят советские гранаты

И командир кричит им в след:

“Громи. Громи захватчиков, ребята”.

Школьники маленькой станции, затерянной в огромных просто-рах нашей Родины, еще не видевшие в своей жизни ни одного города, прославляли их в песнях.

Мы вернулись домой, в Севастополь родной,

Вновь, как прежде, каштаны цветут,

И опять я вас жду, вдоль бульвара мы идем

И как в юности поем...

Пели мы о великом городе - Ленинграде.

За заставами ленинградскими

Вновь бушует соловьиная весна,

Где не спали мы в дни солдатские,

Тишина кругом, как прежде, тишина.

Над Россией небо синее,

Небо синее над Невой,

В целом мире нет,

Нет красивее Ленинграда моего.

И, конечно, пели о любимой столице.

Мы запомним суровую осень,

Скрежет танков и отблеск штыков,

И в сердцах будут жить двадцать восемь

Самых храбрых твоих сынов.

И врагу никогда не добиться,

Чтоб склонилась твоя голова,

Дорогая моя Столица,

Золотая моя Москва.

Песни военных лет, самые дорогие и любимые нашим народом, были очень нужны людям и после войны. Они украшали и наполня-ли жизнь огромным желанием трудиться во имя будущего, чтобы жизнь стала краше и лучше. Поэтому, когда в клубе на празднич-ных торжественных вечерах эти песни исполняли дети, взрослые воспринимали их с большим восторгом.

Вижу, как к маме после нашего выступления в клубе подходят люди, которых я не знаю, и благодарят за то удовольствие, которое получили, слушая ее дочь. Они жмут ей руки. Мамино лицо светле-ет, добреют глаза, а щеки заливаются счастливым румянцем. “Значит моя мамочка счастлива, ” - радостно думаю я про себя. Это непередаваемый момент и торжество детской души, ее самый вы-сокий взлет.

В один из теплых. щедрых августовских дней страна отмечает праздник “День железнодорожника”. Празднуют его и на нашей станции. Один из них запомнился на всю жизнь. До сих пор вокруг станции стоят прекрасные густые леса, в которых во время войны люди спасались от фашистов. После войны леса очистили от мин, снарядов и железнодорожники стали проводить свои праздники на природе. Как на любой небольшой станции у нас уважали тех, кто работает на железной дороге, понимая как непрост их труд. На дет-ское воображение особенно убедительно действовала форменная одежда, мы старались показать им свое почтение. И вдруг желез-нодорожники нас пригласили дать концерт в лесу. Всех школьников, участвующих в выступлениях, привезли на грузовой машине в лес.

Синее небо над головой, густой лес, зеленая трава под ногами, пение птиц, недавно завоеванный мир. Все в праздничном настрое-нии. И легкой, волшебной птицей полетела по лесу моя песня...

4 Ходили мы походами в далекие края,

У берега французского бросали якоря,

Бывали мы в Италии, где воздух голубой,

И там глаза матросские туманились тоской.

Помним наши рощи золотые,

помним степи, горы, берега.

Милый край, Советская Россия

Ты морскому сердцу дорога...

Песню знали многие взрослые, подхватили ее и снова она всех объединила. Лес наполнился радостным многоголосьем.

Красивы африканские заливы, берега.

Сияет в ясной полночи хрустальная звезда,

Но где бы мы не плавали, все звезды над водой

Казались нам московскою, кремлевскою звездой.

В то послевоенное время детям уделялось много внимания, может быть потому, что натосковавшись в окопах люди в полную силу по-настоящему оценили, что такое дом, семья, дети. Поэтому нам было уютно и тепло в окружении взрослых.

Не знаю, как бы я выросла без песни. Пою везде: в школе, до-ма, в колхозах, когда мы с концертом выезжаем туда. Пою на Олимпиадах, в разных городах: Курске, Белгороде. Пою, забрав-шись на дерево, растущее в палисаднике нашего дома, раскачиваясь на его ветвях. Мой голос долетает почти во все угол-ки, пока еще совсем небольшой, полуразрушенной немцами станции, где живут мои земляки, которые тоже любят песню.

Школьная песня осталась для меня самым лучшим воспомина-нием. Сейчас я думаю, какими же талантливыми были наши поэты, композиторы, певцы. Но не менее талантливы, наверное, были наши учителя, которые не имея специального музыкального образования учили нас петь. Всем им великий наш поклон.

Учителя Ржавской Железнодорожной школы № 11

Сегодня мне кажется, что наши учителя из школы не уходили, а просто жили в ней. С раннего утра до позднего вечера они зани-мались с нами. Каких только не было кружков: хоровой, драматический, хореографический, художественного чтения, акро-батический, химический, физический, шахматный, кружок мотоциклистов, стрелков и это еще не все.

Наша школа была настоящим культурным центром, двери ее были открыты допоздна. В девять часов вечера нянечка выгоняла всех, объясняя, что надо убрать классы к завтрашнему дню, но мы не уходили. Только в половине десятого ей все-таки удавалось бук-вально вытолкнуть каждого “в шею”. В школе для нас было все, не надо было нигде шататься, мы все были при деле, каждый зани-мался своим любимым.

Думаю, что сделаю правильно, если на этих страницах от име-ни всех учеников Железнодорожной школы №11, станции Ржава, выпуска 1956 года с благодарностью вспомню имена любимых учи-телей, чтобы о них узнали все, кто будет читать мою повесть.

Спасибо Вам, наши дорогие, скромные, добрые, честные и ум-ные за то, что в полной мере передали нам все, что знали. Мы не забыли, помним и храним в памяти Ваши имена. Мария Терентьев-на - сельская учительница, Валентина Савельевна, Евгений Никитович, Екатерина Оксентьевна, Лариса Николаевна, Надежда Сергеевна, Таисия Дмитриевна, Дмитрий Романович, Андрей Яков-левич, Валентин Федорович, Михаил Илларионович, Екатерина Константиновна и всем тем, кто здесь не назван - низкий поклон.

Пожалуйста, уважаемый читатель, вчитайся в эти дорогие мо-ему сердцу имена, как красиво они звучат, какие русские, простые, без всякой вычурности. С сожалением я думаю о том, что многие из них уже никогда не прочтут эти страницы, слишком поздно написа-ны они. Что поделать... Душа, сердце, зрелый ум только сейчас позволили взять перо и представить все пережитое мною и в моем лице моим поколением, на ваш суд. Многие из названных учителей пришли тогда в школу прямо из военных окопов, одни сразу после окончания войны, другие немного позже. Валентин Федорович - преподаватель физики задержался в морских водах, но в первый день работы в школе собрал нас после уроков и под звуки нераз-лучного с ним на войне аккордеона спел такую красивую песню, что у нас всех закружилась голова. Слова в ней были очень роман-тичные, про любовь и верность. Зачарованные нежной мелодией, мы слушали с открытыми ртами и старались запомнить каждое сло-во. Прошло много лет, но некоторые помню.

Но вот их луна осветила, секрет открывает простой,

Там носик курносый и милый и девичий взгляд озорной.

Там выбились из под берета каскады кудрявых волос,

Так вот почему, до рассвета с матросом танцует матрос.

Учитель пел нам о любви как равным, как взрослым, рассказы-вал песней может быть о себе. И такая тайна шла за его песней, такая нежность окутывала всех, кто был вокруг, словно мы тоже были участниками событий, о которых он пел.

В послевоенные годы в нашу школу пришла работать молодая учительница, выпускница Курского Педагогического института, пре-подаватель русского языка и литературы - Екатерина Ивановна. Веселая, задорная, красавица, всего на несколько лет старше нас - сделалась всеобщей любимицей. Это она сплотила нас песней, ор-ганизовав в школе хор. Обладая тонким музыкальным слухом, красивым голосом, великолепной дикцией, вечерами репетировала концертные программы, тематические композиции, разучивала но-вые песни.

После уроков, оставив дома портфели, мы снова мчались в школу, к ней. Не представляю, как у нее на все хватало времени. Всегда с аккуратно уложенными локонами, модно одетая, добрая, она была примером для нас. Ее огромные бирюзовые глаза смотре-ли на нас с теплотой и лаской. Казалось, что из этих глаз на тебя сыплются искры любви и поддержки. Если кто-то из учителей был не справедлив к нам, она всегда вставала на нашу сторону. От нее исходило столько здоровой энергии, радости жизни, что вокруг все-гда царила удивительная доброжелательность. Ее личная жизнь складывалась у нас на глазах. Мы с волнением следили за собы-тиями, имеющими к ней отношение, а она, любя нас, доверяла, насколько могла, свои взрослые тайны. Дружбу с любимой учи-тельницей я пронесла через годы и сохранила ее по сей день.

Теперь время опять вернуться туда - в мое послевоенное дет-ство.

Железнодорожный вокзал

“По ошибке я сел не на тот поезд и меня высадили за Курском на станции Ржава. Там я просидел несколько часов, дожидаясь своего поезда. Хорошо было сидеть в зале третьего класса, читать распи-сания, слушать звонки и прерывистый стук телеграфного аппарата. Выходить на перрон, когда мимо проносились без оста-новки, сотрясая маленький вокзал, скорые поезда. Я побродил около станции по полям. Уже начиналась весна. Снег осел и стал ноздре-ватым. Тучами орали галки. И мне захотелось уйти в сырые весенние поля. И больше оттуда не возвращаться.”

К. Г. Паустовский “Повесть о жизни”.

Вокзал - это целое государство, он весь в кипении. Постоянно наполнен разными людьми. Целый мир острых впечатлений - Таин-ственный остров... Наша станция - узловая и люди здесь задерживаются, ждут часами поезд, на который нужно пересесть. Часто, возвращаясь из школы, мы с ребятами идем на вокзал, ко-торый находится в полуразрушенной церкви. Его многолюдье привлекает нас и мы бесцельно, зеваками, шагаем туда и обратно, надеясь увидеть что-нибудь интересное. Особенно нам нравится, когда на станции останавливаются солдаты. Они собирают нас воз-ле себя и рассказывают что-нибудь интересное о войне, при этом медленно развязывают рюкзак и достают из него каравай хлеба, банку тушенки, головку лука и несколько драгоценных кусочков сахара. Как загипнотизированные смотрим мы на нашего волшеб-ника. А он с радостной доброй улыбкой командует: “Налетай!” - И мы, конечно, налетаем.

Если такое событие случается, то облепив со всех сторон на-шего нового друга, повиснув на его спине и плечах, мы вниматель-но слушаем рассказ и с удовольствием уплетаем вкусную краюшку хлеба с ароматно пахнущими на нем кусочками тушенки, щедро положенными добрыми руками. Такое событие бывает не часто, по-этому для нас оно, как праздник.

Первые годы после войны - трудные годы, дома часто, кроме картошки и тюльки, ничего не было. Тюльку на станцию привозили в бочках. Жители набирали ее помногу. Еще привозили пиво, тогда на станции становилось оживленно и многолюдно. Со временем в станционном буфете стали появляться вкусные продукты, шоколад, от его запаха кружилась голова, при виде пряников текли слюнки и остановить их было невозможно. Стали привозить “краковскую” кол-басу, такую вкусную, что сейчас мне кажется, что рецепт той, какая была в детстве, навсегда утерян. Ничего вкуснее не было.

Родители строго наказывали и не разрешали ходить на вокзал, боялись - могут обидеть. Но никто и никогда нас не обидел - вот какие люди тогда были. К вокзалу шли все улицы, самые отдален-ные дома тогда находились в десяти минутах ходьбы, поэтому остановить нас было невозможно.

Интересно было приходить на вокзал вечером, когда приходили “кукушки”, как тогда их называли. Из Курска, Белгорода, Харькова, Обояни, они привозили столько народа, что два небольших церков-ных зала не могли всех вместить. Местные жители брали людей на ночевку. Среди них иногда приходили и мы с мамой. Собирали не-сколько человек и вели в наше небольшое жилище. Мама стелила на пол старую одежду, набрасывала сверху ватное одеяло и все, кто пришел, укладывались спать. Незнакомые люди отдавали маме паспорт.

Однажды, вместе с другими, к нам пришла переночевать креп-кая старуха, от нее веяло уверенностью и силой. Душевно поговорив с мамой и бабушкой о жизни, она спокойно улеглась спать и не отдала маме никакого документа.

Уставшие люди крепко уснули. Бабушка, проснувшись раньше других, увидела, что двери, которые на ночь всегда закрываются, открыты. Разбудив маму они поняли, что старуха обокрала нас. Ис-чезла мамина кроличья новая шубка и мои, недавно купленные, единственные сапожки. В доме не было ничего лишнего. Теперь не стало последнего. Мне не в чем было идти в школу, мама не могла выходить на улицу.

После этого случая мы перестали впускать в дом незнакомых людей. То, что иногда давали за ночлег, не могло решить домаш-ние проблемы, а вред, который был нанесен старухой, был для нас сейчас невосполним. Погоревав о сапожках, я быстро о них забыла. Куда грустнее было то, что теперь у нас на ночлег не останавлива-лись хорошие люди, в большинстве - добрые и простые. Темными и холодными вечерами мы больше не ходили на вокзал. Но походы эти мне тоже запомнились навсегда, как поздним, зимним вечером, раскрасневшись от холода, целым табором вваливались мы на го-лову испуганной бабушки, в нашу половину, где и самим-то места мало, но где хватало его на всех.

Новая подружка

Я полностью освоилась на новом месте, у меня становится все больше и больше друзей. На празднике елки, проходившем в крас-ном уголке железнодорожников, куда я совершенно случайно попала, познакомилась с девочкой, которая, как и я, недавно прие-хала в наши края. Когда получив подарок, газетный кулечек со сладкими конфетками-подушечками, я с наслаждением разгляды-вала их, ко мне подошла соседка со своей маленькой племянницей. Девочка была меньше меня и младше на два года, очень хорошенькая. Она сразу мне понравилась, и когда меня по-просили потанцевать с ней, то я с удовольствием взяла ее за руку и мы закружились в новогоднем хороводе. Зовут ее Люся, с того дня мы с ней неразлучны.

У нее удивительная судьба, она почти сирота. Ее мама умерла, а папа все еще не вернулся с войны. Она и двое ее братьев живут с папиной сестрой и бабушкой - папиной мамой. Все ждут не дож-дутся отца. И вот однажды мы узнаем, что люсин отец вернулся домой. Любопытству нашему нет предела. Все ребята с нашей ули-цы отправляются играть возле люсиного дома, чтобы увидеть ее отца. Он очень красив, Люся “в него”. Нам всем он очень нравится. Молча думает каждый, вот бы мне такого папу.

У моих друзей, как и у меня нет отцов: у кого погибли, у кого без вести пропали. В первый раз спрашиваю маму об отце. Мама с грустью рассказывает, что он смелый и добрый. Никто не знает, где он сейчас. Мне трудно понять сложные мамины слова “без вести пропавший”, они кажутся какими-то холодными и далекими. Я ста-раюсь их побыстрее забыть. Но с тихой надеждой спрашиваю: “Мама, может быть папа еще вернется домой?” “Как знать”, - за-думчиво отвечает мама. Какой он - мой папа? Мне очень хочется его увидеть...

Все свободное время я у Люси, не только потому, что искренно люблю ее, но еще и потому, что каждый раз мне хочется посмот-реть на ее папу. У Люси такая же добрая бабушка как и у меня. Каждый день она угощает нас теплым парным молоком. У них своя корова, и мы подолгу крутимся возле нее, наблюдаем, как бабушка доит. У нас никогда не было коровы, она такая большая, не то, что наша козочка, которая была у нас в деревне. Я боюсь к ней подой-ти, а Люся не боится, она тоже умеет доить корову и очень любит ее. ”Смотри, - говорит она и гладит коровку по ушам и глазам, - Она добрая и никогда тебя не обидит”. Неуверенно протягиваю к ней руку и провожу ею по спине, а она своими огромными грустными глазами смотрит поочередно на нас и протяжно и ласково мычит. Наверное благодарит за ласку, да еще за то, что у нее есть свой дом и есть, кому отдавать молочко.

Как только приходит люсин папа, мы не отходим от него. Знаем о нем все. Недавно у него появилась любимая женщина - тетя Оля, мама моей школьной подруги Светы. Она добрая и красивая, рабо-тает в вокзальном буфете. Теперь нам легче прожить. Мы с Люсей частенько наведываемся к ней, как бы случайно проведываем, а она не случайно, каждый раз щедро завертывает нам пряников и конфет. Усевшись на единственной полуразвалившейся скамейке, примостившейся у вокзала, делим все пополам. Моя дорогая, доб-рая, нежная подружка нашего далекого полуголодного детства, я все помню и никогда не забуду.

Однажды в зимние каникулы люсин папа берет нас с собой в гости к своему другу, с которым они вместе воевали. Он живет в совхозе в нескольких километрах от станции. Поедем на лошади. Люсин папа усаживает нас в сани, покрывает ноги теплым тулупом. Мы замираем от свалившегося на нас неожиданного счастья, со смехом кутаемся в тяжелый не пропускающий света тулуп. Под ним так тепло и темно, что даже глаза не надо закрывать. Скорость нарастает и мы, вынырнув на секунду наружу, ласково кричим ло-шадке, чтобы она мчала нас побыстрее. Дорога длинная, ровная. Снег белый, сверкающий. Солнце яркое и лучистое. День тихий, безветренный. Чудо, чудо жизни. Мы счастливы. Да разве может быть иначе. Нам ничего не страшно, с нами люсин папа - смелый и бесстрашный. Подъезжаем к огромному деревенскому дому. На крыльце нас встречает папин фронтовой друг.

Я не один, встречай гостей. Крепкими руками они подхватыва-ют нас и вносят в теплый дом. Накрыт праздничный стол, взрослые сажают нас рядом с собой. Наевшись вдоволь мы поем, танцуем, а они смотрят на нас и радуются. Всем весело. Но как всегда, все хорошее проходит быстро, закончился и этот сказочный вечер, ко-гда затаив дыхание слушали мы воспоминания фронтовых друзей о том, как добывалась наша победа. И многое не понимая, сердцем чувствовали, как трудно им было на войне, так как иногда в глазах этих мужественных людей мы видели слезы. С нескрываемой лю-бовью смотрели мы на них, тихонько подходили, рассматривали ордена, бережно гладили. Темным вечером возвращаясь домой, мы сладко дремали, закутавшись все в тот же тяжелый тулуп. До сих пор помню все детали того вечера и не забуду никогда. Нашей любви к люсиному папе не было предела. И надо же было случить-ся такому несчастью, которое повергло всех в беспросветное горе. Убили люсиного папу.

Однажды поздно вечером, когда он возвращался домой, на не-го напали бандиты, неизвестно откуда взявшиеся на станции. Они хотели снять с него офицерскую форму. Не отдал он офицерский мундир, залил его своею кровью и заплатил за него жизнью. Он выстоял на жестокой войне, вернулся домой к осиротевшим детям, но уроды, человеческая мразь, убили его. Каково же было наше горе, не передать словами. Обливаясь слезами, обнявшись и при-жавшись друг к другу плакали мы, ничего не видя вокруг. Вся станция пришла проводить в последний путь своего сына. Все были потрясены смертью молодого офицера. Плакали фронтовые друзья, не стесняясь слез. Бледная и осиротевшая, стояла тетя Оля - вто-рая жена люсиного папы. Еще не успев до конца поверить в свое женское счастье, неожиданно свалившееся на нее, она уже про-щалась с ним навсегда. Потрясенные, стояли родственники, прижимая к себе двух маленьких мальчиков и Люсю. Через некото-рое время мою Люсю забрала другая бабушка и увезла в далекий и незнакомый город Канск. Оттуда стали приходить ко мне ее письма. Я скучала и никак не могла примириться с тем, что Люся теперь так далеко. В длинных письмах мы клялись друг другу в вечной любви.

Зоя

Жизнь вокруг бурлила, смешивала, разбрасывала людей и со-бытия. Постепенно боль разлуки с любимой подругой затихала. Неожиданно в мою жизнь вошла еще одна девочка - Зоя. Она рос-ла в многодетной семье. Десять братьев и сестер окружали ее. Ма-ма Зои была награждена орденом - Мать-Героиня. По праздникам она надевала орден и все на улице раскланивались с ней. Я помню какой он красивый, словно маленькая иконка, на которой изображе-ны мать с ребенком на руках.

Троих сыновей проводили родители Зои на войну. Все остались живы. Двое из них вернулись домой, а третий продолжал служить в Германии. Казалось бы, ну что волноваться, дом полон ребятни. Но матери нет покоя, пока хотя бы один из них далеко от дома. Надо увидеть своими глазами, прижать к груди и только тогда успокоить-ся. И она ждала Гришу - старшего своего. Он самый красивый, самый добрый и самый умный, ведь недаром же его оставили слу-жить в Германии. - говорила она и очень гордилась, что Гриша у нее офицер. Я тоже с замиранием сердца вместе с многочисленным семейством ждала Гришу.

В наши края Амелины, такая была их фамилия, приехали из по-селка - Хомутовка - родины Н. С .Хрущева. Отец Зои, серьезный и немногословный человек, день и ночь пропадал на работе. Мать одна занималась детьми, окруженная со всех сторон своими со-рванцами, она уже здесь, на новом месте, родила еще троих. Комната, которую они снимали недалеко от нас, была похожа на пчелиный улей. Ни теснота, ни постоянные выяснения отношений с мордобитиями не раздражали родителей, у них на всех хватало ласки и любви.

Мне нравилось бывать у них. Когда дети приходили из школы, теснота стояла невообразимая, но я никому не мешала, более того, все искренно радовались моему приходу. Меня всегда сажали за огромный стол вместе со всеми. Я и сейчас помню, как вкусна бы-ла у них картошка с квашеной капустой, которую дома я никогда не ела. Рассыпчатая, белая, липкая курская картошка и желтая с ярко оранжевой морковкой капуста. Семья питалась простой пищей, на-до было всех накормить, но эта пища тогда показалась мне самой вкусной.

На нашей улице они прожили недолго. Отец с первых дней стал строить свой дом. Только в новый дом приходилось идти долго, так как он строился по другую сторону железной дороги, но нашей дружбе с Зоей это не помешало. Она часто оставалась у нас ноче-вать. Она была маленькая, очень изящная, непослушные смоляные волосы обрамляли ее беленькое личико, на котором черными уголь-ками блестели глазки. Приветливо торчал курносенький носик, а маленький малиновый ротик всегда улыбался. Она была похожа на куколку. Добрая и кроткая Зоя просто спасла меня от тоски по Лю-се.

Цыгане

В один из летних дней я пошла к Зое, теперь уже она жила в новом доме. Когда перешла линии, по которым мчатся поезда, по другую сторону увидела, что на пустыре расположился цыганский табор. Цыган было много, видно было, что они здесь жили несколь-ко дней. Сегодня они уходили в другое место. Цыгане снимали палатки, свертывали и укладывали свои пожитки в большие цвета-стые мешки. Зрелище было интересное, кто громко ругался, кто безжалостно таскал друг друга за длинные лохматые волосы. Дети почему-то бегали голыми и орали. Группа цыган - мужчин спорили, то и дело подзывали пожилых цыганок и отдавали распоряжения. Галдеж стоял по-настоящему - цыганский. Несмотря ни на что, мо-лодые цыганки продолжали гадать. Как только кто-то подходил, они тут же оказывались рядом. Быстро тасуя карты, раскидывали их, шептали что-то на ухо и лелейным голоском просили позолотить ручку.

Незаметно ко мне подошла немолодая цыганка в яркой одеж-де, широченной юбке, в пестрой кофте с сборчатыми рукавами, с монистами на шее. В ушах висели огромные золотые серьги, на руках блестело множество браслетов, на все пальцы были надеты кольца. Она ласково взяла меня за руку и сказала: “Какая хорошая девочка, черненькая, с карими глазами, с черными кудрями, ну просто цыганочка. Может ты и вправду цыганка?” - спросила она, глядя на меня уже более любопытно, нежели ласково. “Нет, рус-ская”, - тихо ответила я.

Но она уже не слушала меня, крепко держала мою руку и вела к старой цыганке. Нагнувшись, на ухо что-то сказала ей по-цыгански, на что та ответила кивком головы. Затем они раскрыли передо мной резную шкатулку, где лежало множество украшений “Тебе нравится? - спросила старая цыганка. -”Хочешь, они буду твоими.” Глаза мои, никогда раньше не видевшие ничего подобно-го, перебегали с одного украшения на другое. Я неуверенно трогала их, они сверкали, переливались, от них исходило какое-то волшебство. Конечно, я забыла обо всем, доверчиво вложила свою ручонку в руку старой цыганки и пошла с ней. По счастью, кто-то из соседей все это видел и успел рассказать моей бабушке, которая в это время случайно встретилась на дороге.

Откуда только взялись силы. Забыв о больных ногах, бабушка что есть мочи помчалась догонять цыган, которые еще не успели уйти далеко. “Ишь, что придумали, ребенка украсть”, - кричала она, захлебываясь от возмущения. Подбежав к растерянной цыганке, она выхватила меня и, не останавливаясь, вместе со мной броси-лась бежать. Опомнившись, цыгане бросились за нами. Но, собирая вокруг людей, бабушка спасала меня, как могла. “Помогите, люди добрые, спасите, внучку украли цыгане”. Люди стали останавливаться. Бабушка все бежала и кричала, не отпуская мою руку, пока, наконец, не почувствовала, что мы в безопасности. Цыгане испугались и отстали. Так, в очередной раз, бабушка спас-ла меня.

Сегодня не могу себе представить, что было бы со мной, не ус-пей она тогда догнать цыган. С того дня я страшно боялась их, обходила стороной, когда они снова появлялись в этих краях. Но прошло время и об этом забыли все.

Стук в окошко

Время шло. Земля и люди продолжали залечивать раны нане-сенные войной. Осиротелыми стояли уцелевшие дома тех, кто не вернулся и уже никогда не вернется с войны. Но иногда происхо-дило просто какое-то чудо, когда, уже нежданно, в чье-то окошко раздавался стук. Однажды постучали и в наше...

Через минуту в дом вошло трое стройных мужчин, все в офи-церских формах. Их кудрявые головы задевали наш низкий потолок. Неописуемая радость горячим солнечным светом обожгла все мое существо. “Откуда они взялись? Кто они такие?” - усиленно соображала я... Вижу как мама, мгновенно преобразившаяся и сча-стливая, с нежностью обнимает и целует одного из них. Красивым движением рук она трогает его волосы. Гладит, как меня - думаю я и немножко ревную, ведь мама только моя. Как будто чувствуя, что со мной происходит, она говорит:” Доченька, это дядя Ваня, нако-нец-то он приехал, я так ждала. Я очень люблю его, хочу, чтобы и ты полюбила. Теперь он будет жить с нами и станет тебе, как папа.” Так вот в чем дело... “Нет, мамочка,” - мысленно отвечаю ей, - У меня есть свой папа и, хотя я никогда не видела его, не знаю жив ли он, но верю, что он обязательно вернется и найдет меня. Я буду его ждать”, - с этими мыслями твердо и сурово смотрю в глаза но-вого папы и он уже не кажется мне таким хорошим. Но дядя Ваня не догадывается о моем душевном смятении, он подходит ко мне, берет мои руки и говорит: “Ну что, давай знакомиться. Я - Иван Пет-рович, а ты - Лидочка, да?” “Да”, - тихо отвечаю я, забыв о своей недавней обиде и сожалея только о том, что в этот момент меня не видят мои друзья.

Взволнованная бабушка украдкой смахивает слезы, внима-тельно и с благодарностью всматривается в красивого голубоглазого блондина. Потом, застеснявшись своего любопытст-ва, тихим голосом приглашает всех сесть за стол, быстро собирая все, что есть в доме. Дядя Ваня подходит к бабушке, обнимает ее, прижимает к сердцу, и она, маленькая и худенькая, утопает в его широкой груди. “Здравствуйте, мама,” - немного дрогнувшим голо-сом говорит он. “Здравствуй, сынок”, - ласково отвечает она.

Так к нам из военного госпиталя приехал со своими друзьями - однополчанами мой отчим. С огромным интересом смотрю я на все, что происходит сейчас в нашем доме, и вижу - как хорошо взрос-лым. Перебивая друг друга, гости о чем-то рассказывают маме. Они знают ее с тех пор, как лечили в госпитале. Все они медики - врачи. Иногда при воспоминаниях на минуту замолкают, чтобы про-глотить подступивший к горлу ком, который не дает говорить. Сколько им пришлось увидеть за эти страшные годы войны... Но побеждает молодость, радость встречи и они от души веселятся, радуются тому, что остались живы, что сегодня вместе, что могут пить вино, шутить, что полны сил и желаний строить и созидать. А я широко открытыми глазами смотрю на них, я так люблю их всех, ведь это они спасли мою мамочку и вернули ее мне и бабушке.

Мы - дети военных лет, кто остался живыми, не понимали тогда, какой Великий подарок преподнесла нам судьба. Даже в страшном кошмарном сне невозможно представить, что могло быть с нами, если бы не был побежден фашизм. Мы поймем это только тогда, когда сами станем взрослыми.

А тогда нас - моих сверстников, окружали оставшиеся в живых те немногие отцы и матери, наши замечательные молодые родители со своими нелегкими судьбами, которые на своих плечах вынесли весь ужас военных лет. И это было самым главным для всех, взрослых и детей, потому что тогда казалось, что жизнь впереди будет вечной, что только сейчас все и начинается как для них так и для нас.

Поэтому в нашем доме сегодня такой замечательный празд-ничный день. Поднимают тосты За победу! За мамочку! За бабушку! За меня и мое поколение! За то, чтобы никогда не повторилось та-кое!

Поют и танцуют. Танцует и моя любимая мамочка, ей недавно исполнилось двадцать шесть лет. Я смотрю на нее не отрывая глаз, боюсь, что она может упасть. Вижу бабушкины тревожные глаза. Но сильные руки дяди Вани крепко и бережно поддерживают ее. Нико-гда больше не видела, маму танцующей. Это любовь дала ей силы. Она сегодня счастлива, впервые после того, что ей пришлось пе-режить.

Веселье в полном разгаре. Ну вот и хорошо”, - думаю я и не-заметно для всех ускользаю в наш двор. Мне надо побыть одной, пусть в душе улягутся все собравшиеся в один узел чувства: ра-дость, любовь, обида. Здесь, в палисаднике, клены, посаженные мамой, она говорит, что они растут вместе со мной. И я вместе с ними в тишине переживу все, что неожиданно свалилось на меня и переполняет сегодня. Они мне в этом помогут. Неожиданно на меня налетает порыв свежего ветра и я улавливаю все тот же острый, сладковато-горький запах серой, с желтыми мелкими цветочками полыни. Полынь цветет, и липкая пыльца ложится на лицо. Может это и есть запах самой жизни, той, которая ждет меня впереди, сладкой и горькой, прекрасной и непостижимо трудной, от которой порой кружится голова и понять ничего невозможно. И вновь, как тогда в первый раз, на длинной деревенской дороге, которая и по-вела в эту самую жизнь, меня одурманивает полынный хмель... И, не сумев ни в чем разобраться, обнявшись с полынью, я засы-паю... Сквозь сон чувствую как чьи-то нежные руки уносят меня в дом.

О, Родина! Любовь моя святая,

Святые горы и святые небеса!

Люблю тебя, с закатами сгорая

И с новыми рассветами всходя!

Любовь

Любовь, с чем можно ее сравнить? Гуляя в Венском лесу Па-рижа, в феврале месяце 1997 года, возможно я чуть-чуть приблизилась к разгадке непостижимого чуда. Этот зимний день в Париже был удивительно приветливым, для зимы просто дивным...

Я приехала в середине января. Наш самолет Париж встречал ярким солнцем, весенним теплым ветром и совершенно изумитель-ными раскованными, улыбающимися французами. Париж сверкал золотыми куполами, летящими в небо золочеными ангелами, хру-стальными брызгами фонтанов, красотой дворцов и современных зданий.

Мост, подаренный Франции отцом последнего царя Российской Империи Александром III, словно спускался с самого неба и горел на солнце гирляндами золотых цветов, нарядными фонарями, окру-женными амурами. Как символ союза Франции и России, аллегории Сены и Невы - двух великих рек, в виде бронзовых с позолотой женских фигур, раскинув свои руки, приветствовали и приглашали в Париж... Спокойно и мирно покачивали воды Сены сотни маленьких пароходов, катеров, лодок. В Париже модно жить на воде, все зна-менитости, богатые люди устроили здесь свои гнездышки.

Везде любовь к своему Государству, к столице, к каждой ули-це, дому. История Великой страны застыла в памятниках и площадях. Чистота, культура, порядок. “Молодцы французы”, - го-ворю я себе, но в душе нет ни зависти, ни обиды. Россия и Франция так похожи, как родные сестры, только наш дом побольше и сегодня мы наводим в нем порядок. Будет, обязательно будет так и у нас. Будут смеяться люди, будут радоваться жизни, будут сно-ва законной гордостью гордиться тем, что они русские. Культура быта, культура общения, все, чего нам так не хватало в эти годы, уже шагнула к нам и поможет жить так, как живут в Европе. Только взять бы стоящее, не хватать все подряд и не растерять при этом обновлении то лучшее, что есть у нас. Одним словом, конечно, я влюбилась в Париж... Опять эта любовь...

Любовь, как много в этом слове. Любовь к Родине, любовь к матери, любовь ко всему живому, любовь к искусству, наконец, любовь к любимому. Где она начинается, когда? Что она такое есть на самом деле, - рассуждала я, глядя на плавающих в феврале месяце лебедей Венсенского пруда.

День был необычный, сильный ветер разгонял тяжелые, низкие, рваные облака, которые мчались с океана. Когда ему удавалось на короткое время разогнать их, солнце радостно вырываясь светило так ярко, что даже немного обжигало. Погода в Париже может ме-няться по несколько раз в день. Сегодня она была особенно переменчива. Но не это поражало, меня поразила красота перемен. Темно-фиолетовые с острыми зубцами облака, серое, блеклое небо, неожиданно преображалось, - становилось голубым, почти синим и солнце золотым шаром выкатывалось, словно напоминало, что оно всегда на своем месте. Было необыкновенно красиво, а творцом красоты был Господин Ветер. В каждом уголке городского лесопар-ка чувствовалось его дыхание, он носился по небу с огромной скоростью и творил. Тогда мне в голову пришла мысль, любовь как ветер солнечным зимним днем. Вот неожиданно налетела, обдала горячим дыханием, обожгла и ты ничего не можешь поделать с со-бой - заболел.

Или наоборот - как прохладный ветер, прилетела и остудила сердце. Куда уходит ветер, откуда приходит любовь. Может быть где-то во вселенной есть планеты, которые называются Планета-Любовь, Планета - Ветер. Кто знает об этом. Никто. Ясно только од-но, что она приходит, как ветер и уходит, как ветер, неизвестно откуда и неизвестно куда.

Мне кажется, что каждый человек рождается для любви и если она к кому-то не пришла, то жизнь прошла напрасно, ее надо про-жить снова и встретить любовь. Оглядываюсь назад, спрашиваю себя, когда к тебе пришла любовь?

Может быть там, в маленькой деревушке, когда мальчик, имя которого ты не помнишь, потому что тебе было всего четыре года, угостил тебя грушей или тогда, когда другой мальчик Гена подарил букет сирени, красоту которого не смогла забыть и по сей день. Возможно в другой раз, когда к нашим соседям приехал погостить городской мальчик более воспитанный, чем местные сорванцы и подарил тебе для кукол вместо бумажной красивую, большую, же-лезную коробку, при виде которой у всех девчонок загорелись глаза. Это было просто волшебство...

Тогда я перешла в четвертый класс. Было лето. Мы с подруга-ми во дворе нашего дома играли в куклы. К нам подошли ребята с нашей улицы, с ними был незнакомый мальчик. Он был аккуратно одет и очень хорош собой. Мы с девчонками так растерялись, что потеряли дар речи. “Боже мой, какой мальчик, не то, что наши оборванцы,” - думали мы одинаково и смотрели на него, открыв рот. А он весело спросил у каждой из нас как зовут и сам представился - Гена. Затем подошел ко мне и сказал. Какая хорошая девочка и играешь с такой плохой коробкой, я принесу тебе другую, краси-вую. И принес.

На следующее утро, когда я еще спала, он пришел, поздоро-вался с бабушкой, отдал ей сверток. Когда я проснулась от солнечных ярких лучей, меня ожидало приятное известие. К тебе приходил мальчик, просил передать - вот это сказала мама, таинст-венно улыбаясь и добавила: “Ну вот ты и выросла, уже мальчик за тобой ухаживает. У нашей девочки ухажер появился, ты слышишь, бабушка”, - и они весело засмеялись. Мальчик-то какой хороший, чей он, доченька?

Но я уже ничего не слышала, краска залила мое лицо при таком нехорошем, непонятном мне слове. От обиды на маму, вместе со свертком я выбежала на улицу, спряталась в саду, быстро развер-нула и обомлела. Я никогда не видела такой красоты, долго - долго ее разглядывала.

Коробка, действительно была хороша, на ее крышке был нари-сован корабль с алыми парусами, а вокруг золотые волны. С той поры сказка А. Грина “Алые паруса” стала самой любимой для ме-ня. Моим куклам в новой коробке было уютно, но то, что мне подарил ее такой мальчик, наполняло душу какими-то новыми чув-ствами. Девочки разглядывали теперь уже мою красивую коробку... Нашей игре помешал Юрка - сосед, мой рыцарь, как он себя назы-вал, который опекал меня, где надо и где не надо, запыхавшись прибежал и с радостью сообщил о том, что сегодня Гена уезжает. Моему горю не было предела. Стрелой влетела я в комнату и стала переодеваться, чтобы успеть к поезду проводить своего друга.

“Где же ты была? Твой мальчик приходил попрощаться,.” - не слушая маму я уже бежала на вокзал, но опоздала. Слезы завола-кивали глаза, я как только могла, сдерживала их, чтобы никому не показать как мне тяжело и потом долго не могла забыть Гену.

Нет, это все еще была не любовь, а отдельные ее штрихи, пре-красные, все более волнительные, подготавливающие душу и сердце к встрече ранней джульетовской любви.

Мы - люди, рождаемся с огромной потребностью любить, очень рано начинаем чувствовать в себе эту бомбу замедленного дейст-вия. И всю жизнь находимся в огромной стране, называемой “Поиск любви”. Как прав был Великий А. С. Пушкин, говоря о том, что “любви все возрасты покорны, ее порывы благотворны...”

Какое чудо - приход первой любви... Ко мне она пришла неви-димой. В начале я уловила ее дуновение. Мне надо было посмотреть расписание уроков 8 “А” класса. Вдруг я почувствовала, что попала в какое-то непонятное облако, наполненное другим воз-духом, от которого стала терять сознание. Я посмотрела вокруг и увидела возле себя незнакомого мальчика, который огромными восторженными глазами-озерами смотрел не на расписание, а на меня. Смотрел не так как все смотрят, смотрел с жадностью, любо-пытством, ненасытностью. Он обжигал меня своим взглядом, не отрывая его от меня, сказал какую-то шутку подошедшим учени-кам. На меня накатывалась теплая, волшебная волна. Я почти ничего не соображала, никого не видела вокруг. Что со мной проис-ходит... “Кто этот мальчик? - думала я, когда он пришел в нашу школу, в каком классе? В голове пронеслось много вопросов, на которые ответа не находилось. Какое красивое лицо, как хороши его синие глаза, брови как два крыла, черные волосы, высокий, стройный, отметила я, про себя и, не смотря на только что испытан-ное полуобморочное состояние, никак не связывая его с этой встречей, вскоре забыла обо всем.

Но он помнил обо мне и через несколько дней я получила за-писку. “Здравствуй, Лида, пишет тебе мальчик, которого ты не знаешь, но который хорошо знает тебя. В этой школе я начал учиться первый год и с самого начала тебя заметил. Я надеюсь на наше будущее знакомство. Напиши скорее ответ.

Володя Кореньков.”

Странно, но с первого момента, как только я прочла Володину записку, на меня лавиной хлынуло множество чувств: радость, гор-дость, нежность, но самое сильное и, как бы зачеркивающее все эти, было чувство удивительно острой тревоги, как будто должно было что-то произойти, помешать и не состояться. Этот маленький клочок бумаги сразу переводил меня из детства в юность, но как сложен был переход. Сколько волнений, сколько почти непосиль-ных тревог обрела моя, еще по сути, детская душа.

Мне должно было исполниться только тринадцать лет, в классе я была самая юная. Одноклассницы, которые окружали меня были кто на год, кто на два, а кто и на три старше. Они обратили внима-ние на нового, симпатичного мальчика, и некоторые уже вздыхали о нем. Об этом я и догадываться не могла...

Конечно, я показала записку своим подругам, не подозревая о том, что они тут же расскажут другим, и через день об этом знала вся школа. Дошло это до моего мальчика. Он не смог пережить такой известности, испугался и тут же прислал другую записку: “Я тебя не знал и знать не желаю.“ Как горька она была, как неспра-ведлива. Каким-то образом я справилась со своим чувством, не дала волю обиде. Просто сразу постаралась поставить точку на наших отношениях и написала ему.

“А я и не нуждаюсь в том, чтобы ты меня знал”.

Я старалась забыть о нем, но если в школе иногда наши пути пересекались, всегда чувствовала на себе его жадный. виноватый взгляд. Закончился восьмой класс, мы все разъехались на канику-лы кто куда.

Девятый класс, это уже серьезно, после лета мы не узнавали друг друга и поняли, что повзрослели. Вытянулись наши одно-классники, подросли девочки. В школе бурлила интересная жизнь. Постоянно устраивались вечера, наши учителя ставили в школе спектакли и играли в них роли. Мы знали, кто из них в кого влюблен и было интересно видеть их на сцене, так как роли почему-то рас-пределились, как в настоящей жизни. В тот раз ставили постановку “Платон Кречет”. В главных ролях в ней были заняты наши любимые преподаватели литературы и русского языка – Екатерина Ивановна и Дмитрий Романович. В их жизни как и в жизни из героев был сложный период влюбленности. Мы давно уже ждали, когда они, наконец, поженятся. Но как на сцене, так и в жизни кто-то мешал им, поэтому, сидя в школьном длинном коридоре, где в конце его была видна маленькая сцена, мы с замиранием сердца ждали чем же закончится постановка и переживали за ее главных героев.

Все это происходило на Покров день - большой православный праздник. Может быть поэтому и вечер был необыкновенный. Позд-няя осень, когда еще нет мороза, но земля уже остыла и каждую минуту ждет его прихода. Деревья вот только что вчера сбросили листья и осенний, еще совсем нехолодный, но сильный, ветер пы-тается сорвать с них последние. Мы с Зоей шли и обсуждали то, что сегодня увидели.

Вечер был светлый, прозрачный, ветер усилился и на нас по-сыпались редкие невесомые плоские и узорчатые снежинки. Они кружились, на душе стало светло, радостно, мы стали ловить их, кружиться вместе с ними и не заметили, как к нам подошли маль-чики. Это был Володя со своим двоюродным братом – Толиком, который учился со мной в одном классе.

Осенняя прохлада обдала нас неповторимой свежестью перво-го робкого морозца, очистила души своей стерильной чистотой. От ощущения счастья встречи, в которой случайно оказались, мы не могли поднять глаза. Казалось, если посмотрим друг на друга, то все исчезнет. Мы были одни в огромном мире, мире нашей первой любви и не заметили, когда и где нас покинули спутники. Было хо-рошо, не хотелось говорить... Мы шли, шли и молчали, когда наши сердца немного успокоились от переполнявших их чувств, наши руки нежно держали друг друга. Длинная дорога оказалась очень короткой.

“Я тебя люблю, – услышала я тихий и нежный голос. – Я хочу дружить с тобой “, - добавил голос.

Я молчала. Счастье огромное, необъятное в один миг убрав-шее все тревоги, сомнения, недоверие заполнило меня. От его полноты я не знала, что делать дальше, поэтому ничего не говоря, тихонько высвободив руку, не поднимая глаз, боясь выдать свое волнение и растерять хоть одну капельку этого невыразимо пре-красного наслаждения юной души, убежала домой.

Любовь преобразила меня. Чистая, нежная, робкая, ничего не требующая, кроме того, чтобы только видеть любимого, она окраси-ла мою жизнь во все цвета радуги. Теперь хотелось быть всегда красивой, хорошо учиться, заниматься во всех кружках, при этом постоянно думать, мечтать о нем, о любимом, снова неожиданно ворвавшемся в мою жизнь.

В девятом классе уже многие девочки дружили с мальчиками, ходили вместе в кино, просто гуляли. Теперь я тоже ждала, когда Володя пригласит меня куда-нибудь и при этой мысли замирала от счастья. Но он не приглашал. Дни бежали, иногда мы так же как и раньше случайно где-то встречались, издалека смотрели друг на друга. Ничего не понимая, я продолжала ждать. Наконец, обиде-лась и старалась опять забыть его, хотя теперь сделать это было труднее, потому что везде и всюду мне слышались его слова “Я люблю тебя”.

Как же так, почему он не подходит? Однажды на перемене ко мне подошел Толик и сказал: “Знаешь, завтра твой Володька уез-жает далеко, далеко, на север, в другой город в Черногорск, навсегда, “- добавил он. Все потемнело, исчезли все уже и так по-блекшие цвета радуги любви, еще недавно украсившие мою жизнь. Сразу все стало безразличным и ненужным. В первый раз, само-вольно, я ушла из школы, не сказав никому ни одного слова. Дома, закрывшись в комнате я тихонько плакала, чтобы никто не услы-шал.

“Что ты там притихла, доченька?” - не дождавшись меня к сто-лу, позвала мама. Я не могла ей ответить, меня душили слезы обиды. Значит он не любит меня, и в тот сказочный вечер со сне-жинками сказал мне неправду. Не может тот, кто любит, так уехать, не попрощавшись с любимым человеком.

Я заболела, мама, не понимая в чем дело, кружилась возле меня, чем еще сильнее заставляла страдать. Я старалась смотреть в другую сторону, или чем-нибудь заняться, когда она входила, опускала глаза, притворялась, что сплю. Но маму трудно обмануть, проанализировав болезнь, она поняла, что я влюблена.

- Это скоро пройдет, моя девочка. Все будет хорошо. У тебя впереди целая жизнь.

- Нет. Все кончено, у меня никогда больше не будет любимого. Но самое страшное, - думала я, - это то, что никогда больше не увижу Володю.

В конце школьного коридора к учительской была пристроена маленькая застекленная комната для школьных географических карт. Там на стеклах всегда торчали письма, присланные на школь-ный адрес. Однажды в наш класс после окончания одного из уроков вбежал Толик - Мамон - это была его кличка, наверное пото-му, что он был самый здоровый в школе и заорал: “Панина, тебе письмо в учительской!”

На школьный адрес мне не приходили письма и я решила, что он врет. Но все-таки пошла. Действительно, за стеклом торчал кон-вертик. на котором красивым почерком был написан адрес школы и моя фамилия. Когда я взяла письмо, я еще не понимала. кто при-слал, но с первой строки вновь в моих руках засветилось солнце.

“Здравствуй, любимая. Извини, что так некрасиво пишу, так как пишу в вагоне на верхней полке. Прости меня за то, что я уехал не попрощавшись. Оставалось мало времени на сборы, на-до было помогать родителям, они никуда меня не отпускали.

Я очень люблю тебя и очень тоскую. Мне так тяжело от мысли, что завтра в школе я не увижу свою любимую. Как только приеду, сразу напишу тебе свой адрес и письмо. Я знаю, что мы никогда не забудем друг друга и сколько бы времени не прошло, мы все равно будем вместе.

Твой Володя Кореньков”.

Боже мой, что со мной было. “Значит он любит, любит, любит меня”, - повторяла я, крепко зажимая в руке драгоценный конверт, чтобы никто на этот раз не украл моего счастья. Придя домой, я опять уединилась и все перечитывала дорогое письмо. Куда спря-тать, чтобы и мама не нашла, чтобы никто не мог прочитать слова любви, написанные только для меня. Даже маме я не смогла пока-зать Володино письмо. С тех пор, как я снова обрела маму, моя любовь к ней была безгранична. Наверное, жизнь бы отдала тогда за нее не задумываясь.

Однажды была страшная гроза. В наших краях грозы более опасны может потому, что дома все низенькие, не было громоотво-дов. Порывы ветра, шквал дождя люди чувствуют ближе. Нескольких человек в то время убила молния. В параллельном классе двое мальчиков остались сиротами, погибла их мама во время грозы.

Во время этой грозы, о которой помню, мамы не было. Меня охватила такая тревога за нее, что ни минуты не могла оставаться дома. Взяв мамин плащ, я выбежала. Бабушка в испуге выскочила за мной, схватила за руки и пыталась не отпустить. Но как она ни держала, я вырвалась и побежала искать маму. Мне было невыра-зимо страшно, молнии падали под ноги, гром гремел над головой, я до ниточки промокла. По дороге сбегали потоки воды, я не чувство-вала ног, шла не останавливаясь. Это очень страшно двигаться во время такой грозы, но любовь к маме была сильнее страха.

Чувство первой любви оказалось еще сильнее, я не могла до-верить его даже маме, боялась, что кто-нибудь найдет письмо и порвала его. До сих пор жалею об этом. Оно дорого мне и сейчас.

Но время неумолимо неслось вперед, стирало остроту чувств, расстояние помогало забыть дорогие черты и однажды, в одном из писем, в чем-то не поняв друг друга, мы поссорились. Письма ста-ли приходить все реже и реже, потом переписке настал конец. Я уже так не страдала, со временем совсем успокоилась... Но те тон-кие переживания, остроту хрупких чувств своей первой любви не забуду никогда. Ушла неизвестно куда непростая непонятная до конца моя первая любовь. Я взрослела.

Вот уже и десятый класс. Мы выбрали себе настоящих друзей и подруг. Их теперь немного. Это не то, что раньше, когда дружили все те, кто жили на одной улице. Тогда, в первые послевоенные годы, мы играли в свои игры вместе. Помню, как обнявши друг дру-га за плечи и, образовав при этом целую стену, мы всей улицей шли и во весь голос напевали песню о героях войны - краснодон-цах.

Это было в Краснодоне, в грозном зареве войны,

Комсомольское подполье поднялось за честь Страны.

И сквозь дали вековые эту славу пронесет -

Благодарная Россия и великий наш народ.

Мы знали всех краснодонцев-комсомольцев по имени, любили их и пели о них. Проходили годы, забывались песни, которые объе-диняли нас. Каждый прожитый год выставлял кого-либо из нас вперед. Кто отлично учился, кто выделялся какими-либо способно-стями, кто был более спортивен. Взрослея с каждым годом, мы научились оценивать друг друга уже по присущим нам качествам. Многие из нас поменяли друзей детства, потому, что уже не уст-раивали чем-то друг друга. Мне тоже стало тесно в рамках дружбы с Зоей, да и жила она далековато, каждый раз к ней не набегаешь-ся... И тогда появились еще две подруги, которые жили рядом, через несколько домов от моего дома.

Одна из них была обыкновенная как все, ничем не выделяю-щаяся, но необходимая нам , как воздух. Звали ее Надя. Другая, Света, с умными, лучистыми, карими глазами - разрезом абрикосо-вой косточки, красивыми, большими косами, красивыми губками, массивным, немного с горбинкой, носом, она была хорошенькая и ко всему этому была талантлива. Она одна изо всей станции играла на аккордеоне, который ее дядя привез, возвращаясь с войны до-мой. Хорошо училась и я очень полюбила ее.

Наша дружба была своеобразной. У нас было много общего, мы занимались во всех кружках, катались на коньках, не боялись ездить в Курск, Белгород на каток, не смотря на то, что ехать надо было три часа и никто из нашей школы туда не ездил. Лучше всех из класса катались на лыжах, не пропускали ни одной горы... Пом-ню, однажды на уроке физкультуры наш класс встал на лыжи и отправился на дальние горки. Вчерашний обильный снегопад щед-ро засыпал снегом все ямы, овраги и как у А. С. Пушкина: “Берега с недвижною рекою, сравняла пухлой пеленою...”

Так было там. Глубоких оврагов, которые еще вчера были от-четливо видны, не было, их застлал ровный, пушистый, белоснежный покров, но все знали, что там под белоснежным по-крывалом, поэтому боялись съезжать. Мы со Светой не побоялись и вместе, скомандовав друг другу, ринулись вниз. Через несколько секунд нас не было видно, из пушистого снега торчали только одни лыжи, а мы с головой , утопая в снегу, барахтались и пытались вы-браться из глубокой ямы... Выбравшись, не отступили и снова пустились вниз. Так повторялось несколько раз, пока не покорили эту гору, не отступились. Нам пришлось сделать такие виражи, ка-ких еще никогда не делали.

Однажды школа помогала колхозу, который находился от стан-ции в семи километрах, собирать урожай. Туда нас привезли на грузовой машине, а оттуда надо было идти пешком. Целый день мы собирали свеклу, устали, да еще пешком семь километров. Школь-ники старших классов, закончив работу, медленно возвращались домой, растянувшись на половину пути. Мы со Светой не торопи-лись. Облазили деревенский пруд, в мягком илистом дне сорвали камыши и неспеша вышли на дорогу, которая спускалась наклонно вниз и почти вся просматривалась.

Длинным ручейком ребята возвращались домой. Мы были по-следними, это было не в наших характерах. Подумали и решили - быть дома первыми. И пришли четким ровным шагом, обогнали всех и были первыми.

Где-то в глубине души, не признаваясь себе, мы постоянно бо-ролись за первенство, горячо любя, порой ненавидели друг друга. Тогда общение прекращалось, мы молча следили за каждым на-шим шагом, при этом в трудную минуту старались незаметно помочь. Как-то меня вызвали к доске на уроке химии, которую я терпеть не могла, урока я не знала, стояла, молчала и, наверное, схватила бы пару, Светка, с которой в этот момент был полный раз-рыв, не могла допустить моего падения. И строгая, во всем собранная, никогда никому не подсказывающая , голосом, хорошо мне слышным, диктовала, что надо написать на доске и спасла от неминуемой двойки.

Проходило некоторое время и мы снова не могли жить друг без друга. Тогда вновь на ее завалинке звучал аккордеон, наши голоса, сливаясь, пели все песни, какие только мы слышали по радио. Ря-дом сидела наша вечная попутчица - Надя, которая тоже временами меняла свое отношение, иногда становясь ближе мне, иногда наоборот. И все начиналось снова. Опять негласная борьба за первенство, опять гонка... С девятого класса мы были первыми во всем, мальчишки-десятиклассники уважали нас больше и загля-дывались чаще, чем на своих одноклассниц.

Как-то раз случилось так, что в ее день рождения, в феврале месяце, мы были в очередной размолвке. Помня об этом дне, я за-ранее готовилась, купила подарок, но приглашения не получила. Света пригласила других девочек. Большей обиды нанести было невозможно. Как же она могла так поступить, я очень люблю ее, она же знает об этом.

На следующий день в школе я держалась как будто бы ничего не произошло. Казалась веселой и беззаботной, но на сердце было далеко не весело. Прошло много времени и однажды, когда вновь мы были неразлучны, неожиданно она тихо сказала мне: ”Прости меня, пожалуйста, за этот поступок, ты же знаешь, что ты мне до-роже всех”.

От неожиданности я не могла сказать ни слова. Да и надо ли было говорить. Это были дорогие для меня слова, я была благодар-на ей за то, что у нее хватило смелости попросить прощения, ведь сделать это не просто... Конечно, я все простила. С большой любо-вью и по сей день я вспоминаю о нашей дружбе.

Хорошо, когда в юности встречается такая подруга, которая не-сет в себе здоровый мажорный заряд, обогащает и стимулирует тебя. Когда появляется нормальное желание доказать всем и себе, что ты не хуже, а может быть в чем-то лучше. Не знаю, кто из нас был более упрямей, но тогда это упрямство формировало наши ха-рактеры. Мы были целеустремленными, всегда о чем-то мечтали и старались осуществить свои мечты. Сейчас можно сказать, что мы жили с мечтой.

Мне повезло, Света жила на одной улице со мной, потому что в классе больше не было девочек, к которым бы я относилась с такой любовью. Одни воображали из себя каких-то писанных красавиц, никак этому не соответствуя, другие были настолько примитивны, ничем не интересовались, нигде не занимались, с ними было не интересно. В десятом классе наша дружба стала потихоньку уга-сать, но не потому что мы разлюбили или надоели друг другу.

Опять вмешалась любовь, более острое, более сильное чувст-во к мальчику победило любовь к дорогой подруге.

Почему-то так сложилось, что я нравилась нашим местным мальчикам, многие писали мне записки. Может быть потому, что хорошо пела или еще почему, не знаю. Но они никакого интереса у меня не вызывали, а вот новые, кто по каким-то причинам приезжал с родителями жить в наш край, нравились больше и не только мне - всем девочкам в школе. Возможно, так совпадало, что они дейст-вительно были лучше наших , красивее, способнее. Так случилось в очередной раз.

В десятый параллельный класс в начале учебного года пришел новый ученик. Он сразу обратил на себя внимание всей школы. Ну просто, положительный герой. Прекрасно учился, шел на медаль, серьезно занимался спортом, играл в шахматы, обыгрывал дирек-тора школы, об этом знали все. Выступал с серьезными политическими докладами. Этим он выделялся из всех. Невысокий, коренастый, с черной гривой непослушных тяжелых волос, с кари-ми большими глазами, строго смотревшими на тебя порой с усмешкой, порой со снисхождением, он сумел понравиться многим. Некоторые девочки сразу менялись в лице, краснели и опускали глаза при встрече с ним. Вначале я не обратила на него никакого внимания, он был полной противоположностью Володе, которого сердце еще не забыло до конца. В этой памяти был сохранен мой идеал первой любви. Только кто-то лучший во всем мог разрушить его. Эдик - так звали нового героя, не казался мне лучшим из них... Но чем больше я слышала о нем от девочек, тем интереснее он становился для меня. Более того, я давно заметила знакомые для меня пламенные взгляды, которые он мне посылал.

До сих пор не знаю, полюбила я его или его школьный автори-тет сыграл роль, но когда в один из вечеров он подошел ко мне и сказал: ”Хочешь, я научу тебя играть в шахматы”, - я задумалась...

“В шахматы? - переспросила я, удивившись, думая, что нико-гда не смогу этому научиться. - у меня не получится.” “Получится, я тебе обещаю, приходи завтра вечером в школу, в шахматный кру-жок”.

Я ничего не ответила, но ушла домой с предчувствиями чего-то нового интересного и необходимого. На следующий вечер он пока-зывал мне все шахматные фигуры и говорил их названия. Когда мы вышли из школы, он проводил меня домой и твердо, но спокойно спросил:

- Конкретно, дружим?

Не ожидая от себя я кивнула головой. Он пожал мне руку и мы расстались. Придя домой, никак не могла понять быстроты событий. Еще вчера я почти не знала его, а сегодня он мне уже не чужой. Предложил дружбу. ”Что же здесь плохого, он умный, симпатичный, самый лучший в школе мальчик”, - рассуждала я. Мне он нравится, я буду с ним дружить.

На следующий день в школе на одной из перемен он не по-стеснялся подойти ко мне, отдать записку, которую я с любопытством читала на уроке.

“Смелый, не то, что Володя”, - отметила я. В записке было не-сколько слов: ”Какие будут предложения по поводу нашей дружбы?”.

Это было уж слишком заумно, не найдя, что ответить, написала одно только слово: “Никаких.”

Жизнь моя быстро поменялась, теперь я ходила с Эдиком в ки-но, где на протяжении всего фильма, он нежно держал мою руку. Мы везде были вместе. На школьных вечерах он ждал меня, искал глазами, безмолвно говорил ими, что будет ждать всегда. Я почув-ствовала себя увереннее, счастливее. С ним было надежно и интересно. Хорошо начитанный, он много знал, старался рассказать мне о том, что я не знаю. Терпеливо объяснял что-то непонятное мне на уроках физики или математики.

Спрятавшись от студеного зимнего ветра за новым, отдаленно построенным зданием гостиницы, где почти что никто не ходил, мы, прижавшись друг к другу, разбирали сложные формулы или горячо рассказывали о прошедших событиях очередного школьного дня. Другие мальчики продолжали писать мне любовные записки, но я была счастлива и горда строгой и серьезной дружбой такого маль-чика, как Эдик.

Зима отступала. Встречи стали затягиваться, нам все труднее и труднее было расставаться, каждая встреча увеличивала время нашего свидания. Мама сделала мне замечание:

- Неприлично девочке приходить после десяти часов вечера.

Но бесполезно. Мы с Эдиком отвоевали себе время и расста-вались только тогда, когда слышали по радио, прибитом на столбе, звуки ночного Гимна. Тогда, обрывая на полуслове свою речь, раз-бегались, чтобы за время звучания величественных звуков, успеть прибежать домой за секунду до конца.

Наша дружба была чиста. С каждым днем я все больше и больше привыкала к нему и отдалялась от подруг, почти все сво-бодное время отдавая новой дружбе. В начале о нас говорили, многие девочки завидовали мне.

Однажды, опаздывая на один из уроков, я почти вместе с учи-телем вошла в класс. Когда, запыхавшись, встала у парты, как и все ученики приветствовать учителя, то вдруг мои глаза уперлись на классную доску, где крупными буквами были написаны наши с ним имена. Лида П. +Эдик Ш.= любовь

Мгновенно, пока не увидел учитель, я рванулась к доске и стерла написанное. “Что с вами, Панина? - спросил учитель. - Со мной все нормально”, - сказала я твердо. Всем стало ясно, что я не боюсь таких подколок и горжусь своей дружбой.

Вместе с дружбой пришли новые чувства, может быть не такие сильные, как те, первые, но достаточно серьезные, чтобы понять, что он мне далеко не безразличен. Все девочки нашего десятого класса как-то сразу превратились в красивых девушек. Кое кто из них с гордостью рассказывали, что они уже целуются со своими мальчиками.

Однажды Эдик попросил меня подарить фотографию. Когда я сделала это, ему не понравилось то, что было написано на обороте: “Вспоминай порою, если я этого стою”.

“Что за пошлая надпись, - сказал он, - что это - вспоминай по-рою, как на дешевых открытках. Я помню о тебе всегда, и ты это знаешь”, - сказал он и протянул свою фотографию, где было напи-сано: ”Всегда с тобой. Твой Эдик”.

Вот опозорилась - думала я дома об этой встрече. Все это из-за Юльки Горбуновой, красавицы, которая была на несколько лет старше нас со Светкой и дружила с ее двоюродным братом Сереж-кой. Когда он уехал учиться в военное училище, она ему и послала свою фотографию с этой надписью.

Однажды, еще в девятом классе, удобно устроившись в спальне Светиной мамы, которая нам очень нравилась, но в кото-рую вход был запрещен, мы рассматривали фотографии. Спальня была красивой, чистой, с огромным бирюзовым ковром в малино-вых розах, какого ни у кого тогда не было. Мы не могли победить острого желания устроиться там, тем более, что мама была на рабо-те, бабушка возилась в саду. Особенно любовались Юлькиной фотографией, потому что на станции она считалась непревзойден-ной красавицей, и хотя прошло уже несколько лет, как она уехала в другой город, ее красоту не забыли, часто вспоминали о ней. Я за-помнила эту надпись. Тогда и подумала, обязательно подпишу так свою фотокарточку, если буду дарить мальчику. Но она-то не по-нравилась моему серьезному другу. Заканчивался последний зимний месяц. Ярче светило солнце. Во всем чувствовался скорый приход весны.

...Мне очень хотелось, чтобы Эдик поцеловал меня хотя бы в щечку. Все уже во всю целуются, а он не может в щечку поцело-вать, тогда бы я тоже рассказала девчонкам, что и меня целует мой мальчик. Но он не целовал. Все также прижавшись друг к другу, иногда едва касаясь и чувствуя близость его губ, я думала, что вот сегодня он поцелует. Ни в этот, ни в другой вечер этого не проис-ходило.

Приближался день рождения Эдика. Я купила ему в подарок красивую расческу. Он будет причесываться и сразу вспоминать обо мне, как будто он и так не помнил. Но тогда я думала так, и это не все, я сделаю что-то еще...

В тот вечер, поздравляя его, я была очень взволнована. Протя-нув расческу, ничего не объясняя, с колотящимся сердцем, я, пристав на цыпочки, нежно поцеловала его в щечку и бросилась бежать. Сердце выпрыгивало и, наверное, чуть не разорвалось от того ужаса, который я почувствовала, совершив такой поступок. Самое главное, что я не испытала чувства радости, как предполага-ла, и интуиция мне подсказала, что и он не в восторге от такого поздравления.

Чувство собственной вины и девичьего стыда были настолько велики, что я не могла идти в школу, боясь посмотреть ему в глаза. Что теперь он думает обо мне. Он не станет больше уважать, а мо-жет быть и дружить со мной не будет. Какой кошмар, что я наделала. Если он не будет со мной дружить, об этом узнает вся школа. ”Я не переживу этого”, - рассуждала я всю ночь, не сомкнув глаз.

В школу я все-таки пошла. Дрожа от страха, сидела в классе, не выходя на перемены. После уроков хотела быстро прошмыгнуть мимо всех и умчаться домой, но кто-то взял меня за руку.

- Куда ты делась, почему тебя не было видно ни на одной из перемен? - Эдик испытывающе смотрел на меня. Я молчала, пото-му что не могла ответить, от страха у меня пропал голос.

- Зачем ты это сделала?. -Тихо спросил он. У меня на глаза на-вернулись слезы. Ну все, я пропала. Он ненавидит меня. Мы подошли к дому.

- До вечера, - спокойно сказал он, отдавая мой портфель, кото-рый оказался у него в руках.

Ничего не ответив, не поднимая глаз, я быстро скрылась в са-ду.

Слава Богу. Он простил меня, как хорошо. Не так уж здорово целоваться, сколько переживаний из-за этого... Мне и так хорошо, успокаивала я себя и больше о поцелуях не думала.

Наступил наш любимый праздник - День Победы. Школа выез-жала с концертом выступать для работников Сахарного завода, который находился в семи километрах от станции. Все участники отправились туда на дрезине, ехали стоя, держась за руки. Это бы-ло здорово и весело, тем более, что все стало как прежде. Эдик был приветлив и тепло, исходящее от его рук, говорило мне о том, что он нисколько не изменил своего отношения ко мне...

Наверное я пела хорошо, потому что меня не отпускали со сце-ны. Несколько раз подряд пришлось повторять песню. Эдик, волнуясь ждал за сценой. Его нежность согревала и успокаивала. Взявшись за руки, мы тихонько пошли в зал досматривать концерт.

Мы были здесь впервые. Огромный зал с большой сценой, с мягкими обтянутыми красным бархатом креслами, в которых мы утопали, ласково принял нас. В первый раз в жизни мы сидели в таком зале, у нас были свои места, мы чувствовали себя совер-шенно взрослыми и наслаждались тем, что мы вместе, что сидим в таком красивом зале, что это здорово.

Через несколько дней Эдику надо было ехать в Курск в воен-комат. Он попросил меня поехать вместе с ним. Какой чудесный город Курск. Чтобы попасть в город надо на трамвае проехать большой, тогда деревянный скрипучий мост через широкую реку Сейм. Мост высокий, трамвай, минуя его, поднимается в гору к Ме-дицинскому Институту, потом, проехав по центральным улицам, спускается с довольно высокой горы вниз.

Мы жили на маленькой станции, где нет ни трамваев, ни авто-бусов, ни такого количества машин. Нам было все интересно. Рассматривая недавно отстроенный кинотеатр, который открыли в разрушенной немцами церкви, мы не переставали любоваться его красотой и огромным залом.

Гуляя по городским, красивым, восстановленным улицам, я вспоминала, как мама привезла меня в Курск после войны. Город пугал, и хотя я еще не могла понять, что такое разрушенный город, но чувствовала, что меня окружает что-то неуютное и злое. Вокзала не было, вокруг рельс были завалы, улица, по которой трамвай спустился вниз, романтично называвшаяся “Верхняя Луговая”, смотрела на нас разрушенными домами и высокими наклонивши-мися стенами, отдельно уцелевшими и торчащими из земли. Казалось, что они сейчас упадут на тебя, было страшно и неприят-но.

Мы росли, город залечил послевоенные раны и стоял белым изогнутым лебедем, выплывающим из Сейм. Целый день бродили по городу, истратили те небольшие деньги, которые были у Эдика и вечерним поездом мы покидали его. В вагоне мест не было, не только сесть, стоять было негде.

Мы вышли в тамбур. Усталость давала о себе знать. Прижав-шись к железной стенке вагона, обняв друг друга, положив голову на плечи, мы уснули. Поезд мчался в темноте, иногда освещая нас редкими ночными дорожными фонарями.

Сон был молод и крепок. Вдруг, мы почувствовали, что кто-то трясет нас за рукава. Это был контролер.

- Ваши фамилии, молодые люди, - строго спросил он. - Откуда вы? Куда едете? Предъявите билеты.

Мы замерли и не знали, что отвечать. “Какой стыд, - думала я про себя - он расскажет маме, что мы обнявшись стояли и спали с Эдькой...”

Но контролер, услышав о том, куда и зачем мы ездили и видя наше смущение, поменял гнев на милость и добродушно сказал.

- Идите в вагон, ребята, там уже освободились места.

Природа с радостью показывала, как она прекрасна. Распусти-лись клены, тополя, зеленая трава усыпалась желтыми одуванчиками. Урок биологии учитель проводил в лесу. Счастли-вые, что вырвались из душного класса, мы с ребятами наслаждались свежим лесным воздухом и ожившей вновь приро-дой. После урока пошли в дом лесника.

Он стоял, как тогда казалось, в таинственном месте. Надо было найти к нему тропу, которая вела вниз к длинному оврагу, затем долго петляла по болотистому месту и уж потом выводила на ров-ную солнечную поляну вокруг обсаженную высокими деревьями. На поляне стоял большой деревянный дом. Лаяла собака.

Лесник любил, когда к нему приходили школьники. До сих пор не знаю, жил ли он один или с семьей, но кроме него никого нико-гда не было видно. Он всегда вел нас в огромные сени, где стояло ведро с водой и на гвозде висела большая кружка. Напившись от души, мы снова шли в лес, уже просто гулять и не торопиться до-мой. Так было и на этот раз.

Ребята увидели, что к нам кто-то едет на велосипеде. Это был Эдик. Сердце мое чуть не выскочило. Все наблюдали за нами.

Он подъехал ко мне и спросил:

- Урок закончился? Поедем, посмотрим лес. - Перед нами про-стиралась огромная зеленая поляна... Она была вся усеяна ландышами.

- Садись, - сказал он, я буду приносить тебе цветы, а ты собери букет.

Через минуту в моих руках была целая охапка. Я набрала ог-ромный букет ландышей. Эти цветы очень любила мама. Я представляла, как приду и положу на ее колени огромный букет лю-бимых цветов.

Тонкий аромат, который шел от весенних хрупких цветков одурманивал и будоражил душу. Моя беленькая блузочка показа-лась мне еще белее, я чувствовала, что глаза мои блестят и радуются этой весне и всему тому, что нас сейчас окружает. Тогда мы не понимали, что вместе с весной вокруг нас расцветала наша юность... С букетом ландышей, который невозможно было обхва-тить двумя руками, на велосипеде мы возвращались домой. Заканчивался роскошный зеленый май, передавая свои краски ию-ню. Мы готовились сдавать экзамены на аттестат зрелости. И вот уже блестят торжественностью и чистотой просторные классы, на столах стоят красивые букеты сирени. Идут экзамены.

Все, прощай школа, мы выросли, получили аттестаты зрелости. Скоро разъедемся в разные стороны.

Так получилось, что наш выпуск проходил в очень неспокойное для школы время. Менялся директор, у которого были большие не-приятности, поэтому ему было не до нас. Срывался выпускной вечер, было очень обидно.

Но вечер все-таки состоялся. Мама одной ученицы нашего класса работала заведующей аптеки. В этом здании находилась их большая квартира. Не смогла допустить Ольга Ивановна того, что-бы мы не запомнили этот вечер... Она накрыла большой красивый стол, за каким многие из нас еще никогда не сидели и пригласила всех выпускников.

Пришли самые лучшие, цвет нашего выпуска. В первый раз в жизни мы пили шампанское, рассказывали друг другу о том, куда поедем учиться.

Я собиралась ехать в Москву. Мой папа ждал меня. Он остался жив и через несколько лет после войны нашел нас, но у мамы была уже другая семья. Тогда он хотел забрать меня, но мама не отдала. Договорились, что после окончания школы я приеду в Москву по-ступать в Институт.

Но это еще не скоро.

А сейчас мы гуляем по школьному саду. Он у нас большой и красивый. Здесь многие деревья посажены нами на уроках ботани-ки. Здесь за две липы кто-то привязал гамак.

Ранний июньский рассвет. Он так нежен, прозрачен и тепл. Летнее утреннее небо медленно выползает из темной ночи, которая не хочет уходить. Наши сердца бьются в унисон, немного грустно, скоро мы должны расстаться, разъехаться. Мы молчим. -Ты по-едешь в Москву? - спрашивает Эдик.

- Да, к папе, - отвечаю я.

- Мама хочет, чтобы я поступал в институт в Харькове, там у нас родственники, но я поеду за тобой. Буду поступать в Москве. Хочу быть там, где ты. Я люблю тебя.

Не успела я осознать эти слова, почувствовала, как нежно его губы коснулись моих. У меня все закружилось в голове, я увидела, как стремительно полетели вниз деревья, как все стало уплывать из под ног, как сознание на миг покинуло меня.

Так вот какой он настоящий поцелуй, от него можно потерять сознание. “Как велика сила первого поцелуя,” - ошеломленная слу-чившимся, думала я.

Девочка, тогда еще я не могла знать, что это был только пред-вестник первого поцелуя, потому что Эдька не умел целоваться по-настоящему, по-взрослому. Этому тоже еще предстояло научиться.

Но испытанное чувство от этого первого робкого поцелуя снова поднимало меня на ступень выше в познании открывающегося пе-редо мной мира - мира любви.

Прошло несколько дней и я вместе с мамой уезжала в Москву к отцу... Я попросила ее уйти в вагон, чтобы она не видела нашего прощания.

- Не представляю, как я останусь здесь без тебя, - скупо вы-давливая из себя и боясь посмотреть мне в глаза, чтобы не выдать охватившего его волнения, говорил Эдька.

У меня по щекам текли слезы.

- Но ты же скоро приедешь, Эдька.

- Да.

Поезд набирал скорость, вот уж не виден перрон. Он стреми-тельно уносил меня в мою разбушевавшуюся юность.

Я открываю окно вагона и вижу, как от сильных струй воздуш-ного потока, несущегося вдаль поезда, провожая меня клонится к земле серебром блестящая на солнце густая, сильно разросшаяся полынь. И в открытое окно врывается ее терпкий сладковато - горь-кий настой...

47

PAGE 1

Л.Н. ПАНИНА ПОЛЫННЫЙ ХМЕЛЬ КНИГА ДЛЯ ДЕТЕЙ