Вишневый сад как символ духовной памяти (по пьесе А. П. Чехова «Вишневый сад»)
В 1903 году Антон Павлович Чехов написал последнюю свою пьесу, которой дал удивительно точное ласковое название "Вишневый сад". Услышишь это словосочетание - и сразу захочется погрузиться в тепло и уют дворянского гнезда, век назад украшавшего нашу землю.
Оно создавалось трудом и потом крепостных крестьян для жизни и радости поколений рода Гаевых, чем-то очень похожих на Обломова. Они добры, умны, но бездеятельны, как Илья Ильич, всю жизнь пролежавший на диване.
У них тоже был свой Захар, только звали его Фирсом. Теперь ему 87. Постарел и Гаев, оставшись большим беспечным ребенком с бесконечными леденцами во рту. Успела поменять фамилию его сестра - сейчас мать уже семнадцатилетней девушки. Но до сих пор комната Раневской называется детской - сила памяти и традиции.
"О моя юность! О моя свежесть!" - восклицает Гоголь в "Мертвых душах". Почти то же мы слышим в реплике Раневской, потому что не только руки, ноги, но и душа человеческая ищет опоры. Самая надежная опора - родительский дом. Вот почему, проведя пять лет за границей, Раневская возвращается в поместье в самый трудный момент - оно уже выставлено на торги.
Вишневый сад... Он и живая память об ушедшем, и лекарство для души. Раневская любит свою усадьбу не за картошку и помидоры, а за память и красоту. Она не спасет своего поместья - не на что. Но пытается хотя бы еще раз увидеть родное гнездо.
Может быть, ради этой встречи с Раневской - человеком, а не барыней - сохранял свою жизнь старенький Фирс - эмблема дома, настолько слившийся с ним, что и сейчас, спустя четыре десятилетия, воспринимает волю как несчастье. Не зря же "и сова кричала, и самовар гудел бесперечь", когда отменили крепостное право.
Теперь слышатся другие звуки - лопнувшей струны и оркестра (флейта, контрабас и четыре скрипки). Может быть, это реквием? Не по частной собственности в целом, а по тому лично тебе принадлежащему кусочку памяти и красоты, без которой человек не может сформироваться духовно.
Лопахин предлагает реальный вариант спасения вишневого сада - дачи. Но они разрушат все, потому что это будет обозначать приход чужих людей в твой дом. "Дачи и дачники - это так пошло", - говорит Раневская, и Гаев поддерживает ее, хотя ничего взамен предложить не может: не привык ответственность брать на себя.
Ее берет Лопахин - сын и внук трудившихся здесь крестьян. Видимо, достаточно мирно сосуществовали эти два клана Лопахиных и Гаевых, живших в параллельных социальных мирах на одной и той же "барской" земле. Вот и предлагает он деньги взаймы, но отдавать-то нечем, и порядочные люди в такой ситуации не занимают.
Другие порядочные до последней минуты не покидают этот тонущий корабль, что плывет из прошлого в безнадежное настоящее. В нем живут на гороховом супе слуги и не знающая своей родни и родины Шарлотта. Здесь же - приемная дочь Раневской Варя. Стучит костяшками счётов и шуршит бумагами счетов конторщик Симеонов-Пищик - "двадцать два несчастья", как и вся усадьба. А она - как тонущий корабль. Его пытается спасти Лопахин - новый человек новой эпохи, в белой жилетке, крепко стоящий на земле. Но все напрасно, и в конце драмы мы слышим звук топора - это вырубают под корень вишневые деревья. Вместе с садом под звуки топора уходит в небытие верный Фирс - символ прошлой "барской" жизни. В суете все забыли о нем. Некому было взять на себя личную ответственность за судьбу старика.
Раневская вернулась в Россию, а попала как бы в другое измерение - эпоху первоначального накопления капитала, давно прошедшую на Западе. Но не только поезд - опоздали все они. Поезд жизни ушел в направлении капитализации, то есть выжимания "наличных" и "безнала" из всего, из чего их только можно выжать. В том числе и из беззащитной красоты. Но отказаться от нее и от прошлого - все равно что отказаться от родной матери. Что и делает мечтающий о загранице Яша - самый омерзительный персонаж пьесы. Не столько по должности, сколько по психологии. Он раб. А рабам не нужна духовная память.
Человеку, государству, истории без нее просто не обойтись.