СУДЬБА И ТВОРЧЕСТВО А.Н. РАДИЩЕВА

СУДЬБА И ТВОРЧЕСТВО А.Н. РАДИЩЕВА.

«ПУТЕШЕСТВИЕ ИЗ ПЕТЕРБУРГА В МОСКВУ»

За 7 лет до выхода «Путешествия», другое выдающееся произведение посвящено было также изображению ужасов крепостного права, вторая комедия Фонвизина «Недоросль» <…>.

<…> Слишком случайна и полна оптимизма развязка той трагедии, которая разыгрывается в усадьбе Простаковых. Взят, в духе «просвещенного абсолютизма» благодетельного, как будто бы всевидящего, частный случай вмешательства. Всё спасает всевидящее око Правдина, восстановляя справедливость, но сколько Правдиных понадобилось бы, чтобы исправлять таким образом зло, рассеянное по всем уголкам России!

В том разница и заслуга Радищева, что он указывает не только на зло, но и на средство к его уничтожению.

А.Н. Веселовский

Сочинитель не любит царей, и где может к ним убавить любовь и почтение, тут же жадно прицепляется с редкой смелостью.

Екатерина II

«Путешествие из Петербурга в Москву» – одно из наиболее сложных для восприятия современных читателей произведений литературы ХVIII в. Сложность эта объясняется и самим текстом, насыщенным значимыми идеями отдаленной от нас эпохи, и архаичной манерой повествования, и внешней калейдоскопичностью эпизодов, сменяющих друг друга. Восприятие книги усложняют и противоречивые ее оценки, не прекращающиеся до настоящего времени споры о ее авторе.

Александр Николаевич Радищев родился в 1749 г. в Москве в богатой дворянской семье, детство провёл в деревне Верхнее Аблязово (Пензенская губ.). Мать его принадлежала к роду Аргамаковых, представителей передовой дворянской интеллигенции. Дальний родственник по матери М.Ф. Аргамаков, в доме которого с семи лет воспитывался и получал первоначальное образование будущий писатель, был ректором недавно открывшегося Московского университета. В 1762 г. был определён в Пажеский корпус, где учение сочеталось со службой во дворце. В 1766 г. в числе лучших пажей был направлен для обучения юридическим законам в Лейпцигский университет. Здесь познакомился с идеями Гельвеция (книга «Об уме»), Руссо, Мабли. По приезде в Россию в
1771 г. был назначен протоколистом в Сенат. В 1773 г. перешёл на должность военно-юридического советника в штаб Финляндской дивизии. В 1775 г. женился на племяннице своего университетского товарища Анне Васильевне Рубановской и вышел в отставку. В 1777 г. вновь поступил на службу в Коммерц-коллегию, возглавляемую графом А.Р. Воронцовым, по рекомендации которого в 1780 г. был назначен помощником управляющего петербургской и кронштадтской таможней, а в апреле 1790 г. – управляющим.

30 июня 1790 г. в связи с выходом «Путешествия из Петербурга в Москву» был арестован и заключен в Петропавловскую крепость. 15 июля началось слушание дела Радищева в суде. 24 июля вынесен смертный приговор, который 7 августа заменен Сенатом на десятилетнюю ссылку в Илимский острог в Сибирь. Недовольная мягким приговором Екатерина утвердила его только 4 сентября. 8 сентября указ объявлен Радищеву. Путь в Илимск занял 1 год и 4 месяца. В пути созданы стихотворения «Ты хочешь знать: кто я, что я? куда я еду?..», «Почто, мой друг, почто слеза из глаз катится…» (см. хрестоматию В.А. Западова). С 1792 по 1797 гг. Радищев находился в остроге (всего — 5 лет и 1 месяц). В ссылке были написаны философский трактат «О человеке, его смертности и бессмертии» (1792) и стихотворная «Песнь историческая».

В 1797 г. Павел I отменил все распоряжения Екатерины и вернул Радищева из Сибири, только не в столицы, а на жительство в калужское имение
отца — село Немцово, под надзор полиции, где создавались поэма-сказка «Бова» (осталась незаконченной), стиховедческий трактат «Памятник дактило-хореическому витязю». В 1801 г. Александр I дал Радищеву полную амнистию, сделал его важным государственным сановником (ввел в Комиссию по составлению законов, бесполезная деятельность которой вызвала разочарование у Радищева). В том же году было написано стихотворение «Осьмнадцатое столетие». Очевидно, 1800—1802 гг. следует датировать поэму «Песни, петые на состязаниях в честь древним славянским божествам» и прозаическое произведение «Дневник одной недели», где утверждается бессмертие души (бессмертие ждёт человека в памяти потомков). В соответствии с просветительской идеей о праве человека на самоубийство как форме протеста, приняв яд, Радищев, написавший в предсмертной записке «Потомки за меня отомстят», умер в сентябре 1802 г., его похоронили на Волковом кладбище в Петербурге.

Одним из первых литературных трудов Радищева бы0л перевод книги Мабли «Размышления о греческой истории, или О причинах благоденствия и несчастия греков» (1773). В одном из примечаний переводчик, поясняя французский термин «despotisme», писал: «Самодержавство есть наипротивнейшее человеческому естеству состояние». И далее: «Мы не токмо не можем дать над собою неограниченной власти; но ниже закон, извет общия воли, не имеет другого права наказывать преступников, опричь права собственныя сохранности. Если мы живём под властию законов, то сие не для того, что мы оное делать долженствуем неотменно; но для того, что мы находим в оном выгоды. Если мы уделяем закону часть наших прав и нашея природныя власти, то дабы оная употребляема была в нашу пользу; о сём мы делаем с обществом безмолвный договор. Если он нарушен, то и мы освобождаемся от нашея обязанности. Неправосудие государя даёт народу, его судии, то же и более над ним право, какое ему даёт закон над преступниками. Государь есть первый гражданин народного общества». Знакомство Радищева с книгой Мабли и работа над её переводом на русский язык подталкивали писателя к более углублённым размышлениям о России, о её прошлом и настоящем, о существующем в ней правлении и положении народа. Философские взгляды Радищева сформировались под влиянием просветительских концепций: «естественного права», «общественного договора», «разумного эгоизма».

Одно из первых оригинальных произведений Радищева – публицистическое: «Письмо к другу, жительствующему в Тобольске по долгу звания своего» (1782), в котором автор обращается к своему товарищу по Пажескому корпусу и Лейпцигскому университету Сергею Николаевичу Янову. Повод для его написания – открытие памятника Петру I («Медного всадника») в Петербурге. Здесь содержится оценка писателем деятельности Петра и затронуты важнейшие вопросы, относящиеся к государственному устройству России. Радищев очень высоко ставит реформы Петра, называя его обновителем и просветителем народа. Видя в Петре царя-преобразователя, все помыслы которого были направлены на то, чтобы сделать Россию более сильной и процветающей, писатель приходит к выводу: «Пётр по общему признанию наречён великим, а Сенатом – отцом отечества». Великий государь – правитель, заботящийся о благе Отечества. Но Радищев не идеализирует Петра: «Да не уничижуся в мысли твоей, любезный друг, превознося хвалами столь властного самодержца, который истребил последние признаки дикой вольности своего отечества. Он мёртв, а мёртвому льстити не можно! И я скажу, что мог бы Пётр славнее быть, возносяся сам и вознося отечество своё, утверждая вольность частную <…> но нет и до скончания мира примера, может быть, не будет, чтобы царь упустил добровольно что-либо из своея власти, седяй на престоле». «Письмо» печаталось в домашней типографии Радищева «на пробу», предваряя издание «Путешествия из Петербурга в Москву», и было приобщено к его делу во время следствия. На полях экземпляра «Письма», прочитанного Екатериной II с подчеркиванием отрывков, рукой императрицы написано: «…видно из подчерченных мест, что давно мысль его готовилась ко взятому пути, а французская революция его решила себя определить в России первым подвизателем».

К 1783–1784 гг. относится создание оды «Вольность», включённой затем с пропусками в текст «Путешествия». Новаторство Радищева в жанре оды заключалось в том, что в высоком жанре поэзии классицизма восхваляется не государь, не выдающийся политический деятель, не полководец, а свобода человека как высшая жизненная ценность:

О дар небес благословенный,

Источник всех великих дел,

О вольность, вольность, дар бесценный,

Позволь, чтоб раб тебя воспел.

Исполни сердце твоим жаром,

В нём сильных мышц твоих ударом

Во свет рабств тьму претвори,

Да Брут и Телль ещё проснутся,

Седяй во власти да смятутся

От гласа твоего цари.

Новаторский характер произведения обусловлен, кроме того, осуществлённой в нём трансформацией и синтезом жанровых признаков торжественной и научно-философской оды. Ода «Вольность» насыщена инверсиями («сильных мышц твоих ударом» и т.п.), архаизмами («седяй», «глас» и т.п.), труднопроизносимыми созвучиями («Во свет рабств тьму претвори»). Тематика, система образов, стиль оды – в традициях русской гражданской поэзии XVIII века ставившей перед собой ораторские, проповеднические задачи (ближайший предшественник «Вольности» – знаменитое державинское стихотворение «Властителям и судиям»). Но в оде Радищева впервые с такой последовательностью и полнотой в результате осмысления многовекового опыта истории была обоснована идея правомерности народного мщения правителю за подавление свободы (13–14 строфы):

Но мститель, трепещи, грядёт.

Он молвит, вольность прорекая, –

И се молва от край до края,

Глася свободу, протечёт.

Возникнет рать повсюду бранна,

Надежда всех вооружит;

В крови мучителя венчанна

Омыть свой стыд уж всяк спешит.

Меч остр, я зрю, везде сверкает,

В различных видах смерть летает,

Над гордою главой царя.

Ликуйте, склепанны народы:

Се право мщенное природы

На плаху возвело царя!

В смелой критике деспотизма Радищев превзошёл своих современников, введя в оду картину народного суда над царём (строф15–22):

«Преступник власти, мною данной!

Вещай, злодей, мною венчанный,

Против меня восстать как смел?

……………………………………

Злодей, злодеев всех лютейший,

Превзыде зло твою главу,

Преступник, изо всех первейший,

Предстань, на суд тебя зову!

Злодействы все скопил в едино,

Да ни едина прейдет мимо

Тебя из казней, супостат.

В меня дерзнул острить ты жало.

Единой смерти за то мало,

Умри, умри же ты стократ!»

В заключительных строках строфы 47 радищевской оды даётся и авторская самооценка:

Под игом власти, сей, рожденный,

Нося оковы позлащенны,

Нам вольность первый прорицал.

«Вольность» Радищева стоит у истоков русской вольнолюбивой лирики (Пушкина, декабристов).

Идея справедливого мщения получила дальнейшее развитие в документально-публицистической повести «Житие Фёдора Васильевича Ушакова» (1788, опубл. в 1789). Обратившийся к житийному жанру, Радищев создал «житие» на новый лад, полемически заострив его и против настоящих житий святых, и против панегириков вельможам (Г.А. Гуковский). Как и в «Письме к другу», в «Житии» конкретные события, очевидцем которых был сам автор, основа для размышлений на политические темы. Ушаков современник Радищева, его старший друг; он вместе с Радищевым учился в Лейпциге, здесь же и умер совсем ещё молодым человеком от «дурной» болезни. Ушаков, движимый стремлением к справедливости, явился идейным вдохновителем бунта студентов против самодурства и произвола притеснявшего их начальника колонии майора Бокума. Столкновение студентов с Бокумом – эпизод, в миниатюре отражающий историю взаимоотношений деспотического правителя и его подданных: «Но дивиться не должно, что противоречие в подчинённом, справедливое хотя противоречие, или лучше сказать единое напоминовение справедливости произвело здесь со стороны сильного негодование и прещение. Сие в самодержавных правлениях почти повсеместно». Второй план повествования составляет философское осмысление описываемых событий, поиски закономерностей, предопределяющих их исход: «…человек в естественном положении, при совершении оскорбления влекомый чувствованием сохранности своей, пробуждается на отражение оскорбления». Ушаков, поднявший своих товарищей на «отражение оскорбления», – идеал гражданина, активного человека, ценного для общества, а следовательно, истинный сын отечества, способный к ниспровержению враждебных ему обстоятельств.

Рассказывая о частной истории взаимоотношений студентов с их непосредственным начальником, автор имеет в виду и некие общие закономерности «самодержавных правлений». Характерно, что при таких правлениях огромное множество начальников самого разного ранга также начинают ощущать себя «самодержцами» («Пример самовластия государя, не имеющего закона на последование, ниже в расположениях своих других правил, кроме своей воли или прихотей, побуждает каждого начальника мыслить, что, пользуяся уделом власти беспредельной, он такой же властитель частно, как тот в общем»). Каждый, даже самый маленький, начальник не терпит никаких возражений и замечаний со стороны лиц, находящихся в его подчинении, и любое противоречие ему трактует как «оскорбление верховной власти» («Мысль несчастная, тысячи любящих отечество граждан заключающая в темницу и предающая их смерти; теснящая дух и разум и на месте величия водворяющая робость, рабство и замешательство, под личиною устройства и покоя!»). Самовластие препятствует воспитанию самостоятельно думающих, озабоченных судьбами страны сынов отечества. Оно убивает в людях смелость, мужество, благородство и культивирует робость, бездумность, умственное и нравственное рабство. Бокум, являясь «властителем частным», требующим беспрекословного повиновения, сопоставляется автором с монархами: «Имея власть в руке своей и деньги, забыл гофмейстер наш умеренность и подобно правителям народов возомнил, что он не для нас с нами; что власть, ему данная над нами, и определённые деньги не на нашу были пользу, но на его. Власть свою хотел употребить он на приведение нас к молчанию о своих поступках». А далее Бокум прямо сравнивается с королём французским, который отвергал парламентские претензии (этот пример был самым свежим и самым наглядным: следствием тяжёлых притеснений и нежелания слушать «представления» парижского парламента явилась французская революция).

Поведение Бокума подтолкнуло молодых людей к соответствующим поступкам: «Подобно как в обществах, где удручение начинает превышать пределы терпения и возникает отчаяние, так и в нашем обществе началися сходбища, частые советования, предприятия и всё, что при заговорах бывает, взаимные о вспомоществовании обещания, неумеренность в изречениях; тут отважность была похваляема, а робость молчала, но скоро единомыслие протекло всех души, и отчаяние ждало на воспаление случая». О том, что может быть уготовано частным и общим притеснителям, не желающим прислушиваться к голосу нижестоящих, Радищев говорит совершенно чётко и определённо, хотя и не употребляет слова «революция»: «Человек много может сносить неприятностей, удручений и оскорблений. Доказательством сему служат все единоначальства. Глад, жажда, скорбь, темница, узы и самая смерть мало его трогают. Не доводи его токмо до крайности. Но сего-то притеснители частные и общие, по счастию человечества, не разумеют и, простирая повсеместную тяготу, предел оныя, на коем отчаяние бодрственную возносит главу, зрят всегда в отдалённости, хождая воскрай гибели, покрытой спасительною для человека мглою». Остаётся спорным вопрос: означает ли сказанное Радищевым «призыв» к революции или он прежде всего «предостерегает властителей» от возможной её перспективы?

Завершая своё повествование о столкновении русских студентов в Лейпциге с их непосредственным начальником, писатель считает необходимым ещё раз подчеркнуть смысл рассказанного: «Намерение моё было показать только то, сколь много ошибаются начальники в употреблении своей власти и коликий вред причиняют безвременною и безрассудною строгостию». Вред наносится не только тем, кто находится под их властью, ибо в молодых людях подавляются лучшие их задатки и чувства. Огромный вред причиняется и отечеству, так как оно теряет благородных, самоотверженных своих сынов, которые могли бы принести ему (каждый на своём поприще) большую пользу. Ведь, будучи не в силах выносить притеснения со стороны Бокума, студенты помышляли даже о том, чтобы бежать в Голландию, Англию или Америку. Радищев пишет: «Если бы государство изгнанием добровольным десяти граждан ничего, казалося, не потеряло, то отечество потеряло бы, конечно, искренно любящих его сынов».

Современные исследователи акцентируют в «Житии Фёдора Васильевича Ушакова» «духовные искания героем Истины». Отмечается, что обращение писателя к агиографическому жанру (к жанровой традиции древнерусского «жития») связано с его личным поиском «сокровенного духовного смысла»
(О.М. Гончарова). История Ф. Ушакова и его товарищей, обучавшихся в Лейпциге русских студентов, показывает понимание Радищевым природы и сущности человеческого характера. Для писателя в образе Ушакова ценно, прежде всего, то, что он предпринимает практические шаги к изменению неблагополучных условий внешней жизни, активно действует, отстаивая свои и товарищей человеческие и гражданские права. В противостоянии обстоятельствам автор «Жития…» видел проявление свободной воли человека.

В том же 1788 г. Радищев закончил «Слово о Ломоносове», начатое ещё в 1780 г. и в итоге включённое в «Путешествие». Прославляя заслуги Ломоносова, Радищев подчёркивал патриотический характер его деятельности: «Ты жил во славу имени Российского». Однако лесть Елизавете Петровне в стихах Ломоносова вызывает осуждение со стороны Радищева, которого никакие соображения государственной пользы, первостепенные для Ломоносова, не могут заставить признать необходимой хвалу императрице, не заслуживающей её. Радищев спорил не столько с Ломоносовым, сколько с теми, кто хотел видеть в поэте придворного одописца, кто стремился любовь к государю представить главным качеством истинного сына отечества.

В декабре 1789 г. в журнале «Беседующий гражданин» анонимно было опубликовано научно-публицистическое сочинение «Беседа о том, что есть сын отечества», развернувшее полемику о патриотизме (основная мысль — истинный патриот враждебен самодержавию), которое долгое время приписывалось перу Радищева. Но В.А. Западов убедительно доказал ошибочность устоявшегося мнения (см.: Был ли Радищев автором «Беседы о том, что есть сын отечества»? // XVIII век. Сб. 18. СПб., 1993. С. 131–155). Исследователь аргументировал свои выводы, в первую очередь, тем, что «язык и стиль "Беседы" абсолютно лишены индивидуального "я" и личностного начала, столь характерных для любого произведения Радищева». Кроме того, идейные убеждения автора «Беседы» не соответствуют взглядам Радищева. Так, для автора «Беседы» крепостной крестьянин — «не человек». Но в «Путешествии из Петербурга в Москву», произведении, о котором доподлинно известно, что оно принадлежит Радищеву, утверждается прямо противоположное: «гражданин, в каком бы состоянии небо родиться ему ни судило, есть и пребудет всегда человек». В «Беседе» пропагандировались масонские идеи, Радищев же занимал просветительские позиции (для его Путешественника масонская идеология суеверие, схоластика, рыскание «в пространных полях бредоумия»). Содержание «Беседы» принципиально отличает автора статьи от автора «Путешествия».

Пафосом (пафос < греч. страсть’, воодушевление’ – главная эмоционально насыщенная мысль, «идея-страсть», пронизывающая произведение или всё творчество писателя) оды «Вольность», «Письма к другу», «Жития
Ф.В. Ушакова» выступает идея протеста против несвободы нравственной и политической. Две стороны жизни общества – нравы и законы – всегда интересовали Радищева. Он настойчиво, целеустремлённо изучал нравы российского общества и стремился к усовершенствованию российского законодательства, справедливо полагая, что путём введения новых, более продуманных законов можно добиться улучшения нравов. Именно об этом заботился он, работая над «Опытом о законодавстве» (1782–1789 гг.), где, в частности, утверждается: «Государство есть великая махина, коея цель есть блаженство граждан. Два рода пружин, кои оную приводят в движение, суть нравы и законы. Сии последние суть почти дополнение первых. Чем народ имеет нравы непорочнее, простее, совершеннее, тем меньше он нужды имеет в законах. Но чем больше они повреждены и удаляются простоты, тем большую нужду имеет он в законах для восстановления рушившегося порядка». Именно в этом состоял и пафос его главной книги – «Путешествия из Петербурга в Москву», в которой реальная русская жизнь предстала перед читателем такой, какой увидел её человек, глубоко обеспокоенный состоянием своего отечества. Так, единомышленник Путешественника крестицкий дворянин, напутствуя сыновей, говорит: «Но если бы закон, или государь, или бы какая-либо на земле власть подвизала тебя на неправду и нарушение добродетели, пребудь в оной неколебим. Не бойся ни осмеяния, ни мучения, ни болезни, ни заточения, ниж самой смерти. Пребудь незыблем в душе твоей, яко камень среди бунтующих, но немощных валов. Ярость мучителей твоих раздробится о твердь твою; и если предадут тебя смерти, осмеяны будут, а ты поживёшь на памяти благородных душ до скончания веков».

Когда Радищев задумал «Путешествие», не совсем ясно. Замысел этого произведения возник, вероятно, уже в начале 1770-х гг.: опубликованный
Н.И. Новиковым в журнале «Живописец» в 1772 г. «Отрывок путешествия
в *** И*** Т***», по мнению ряда исследователей (Семенников, Барсков, Гуковский, Берков, Елеонский, Фёдоров, Кулакова, Западов и др.), принадлежит Радищеву (хотя проблема авторства «Отрывка» – одна из наиболее спорных в литературоведении). Крестьянский вопрос был поставлен в «Отрывке» очень серьёзно: в полный голос говорилось о нищете и бесправии крепостных, рабство и тирания осуждались как преступление против «человечества». По сюжету, ходу мысли автора и по некоторым отдельным мотивам он соответствует таким главам «Путешествия», как «Любани» и «Пешки». Непосредственно работа над «Путешествием» началась в конце 1786–1787 гг., но отдельные его эпизоды были написаны ранее как самостоятельные произведения: оратория «Творение мира» (1779–1782), сперва входившая в главу «Тверь», но в окончательной редакции книги отсутствующая, «Слово о Ломоносове» (1780–1788), ода «Вольность» (1783–1784). В 1785–1786 гг. были созданы «повесть о проданных с публичного торга» («Медное»), рассказ о происшествии на Финском заливе («Чудово»), рассуждение о цензуре («Торжок», основной текст главы), возможно, «Сон» («Спасская Полесть») и описание встречи с Анютой и её матерью («Едрово»).

По признанию автора, книга «готова была в исходе 1788 года», когда её рукопись была отправлена в полицию для прохождения цензуры. Однако после получения цензурного разрешения (22 июля 1789 г. подписанного обер-полицмейстером Никитой Рылеевым) писатель до февраля 1790 г. внёс в рукопись большие дополнения. Неспроста в «Послании цензору» Пушкин писал: «Радищев, рабства враг, цензуры избежал». В конце апреля 1790 г. 640–650 экземпляров «Путешествия» были напечатаны в домашней типографии автора и в мае частично поступили в продажу (26 анонимных экземпляров – в книжную лавку купца Зотова в Гостином дворе), частично были разосланы в качестве подарка, в том числе Г.Р. Державину. А.Н. Веселовский в статье «Просветительный век и Александровская пора» писал: «Поэт, сам ославленный якобинцем, <…> оскорбился за Русь, изображенную Радищевым, и со свойственной ему прямотой <…> высказывал негодование по поводу книги и настолько рьяно, что Екатерина узнала о том, потребовала себе произведение, и возмутилась, прочтя…»1. В июне по воле Екатерины, которая, внимательно прочитав книгу, назвала Радищева «бунтовщик хуже Пугачёва», началось следствие. Писатель был арестован (30 июня), заключён в Петропавловскую крепость и обвинён в государственной измене, а экземпляры книги изъяты полицией или уничтожены самим издателем накануне ареста. Ему в августе 1790 г. вынесли смертный приговор на основании устава морской службы (вследствие отсутствия в российском законодательстве статьи наказания за «литературные преступления»). Кстати, когда Державин узнал об этом, то написал оду «На шведский мир» и все ее отпечатанные экземпляры передал членам Государственного совета, которые решали судьбу Радищева. В оде поэт выражал надежду, что императрица простит «незлобных винных». 8 сентября по случаю заключения мира со Швецией казнь была заменена 10-летней каторгой (в Илимском остроге в Сибири). Столь суровый приговор во многом объясняется обострением ситуации в России под влиянием революции во Франции.

В конце XVIII – начале ХIХ вв. в России это сочинение Радищева имело широкое хождение в рукописях (из гипотетического количества порядка 300 списков к 1985 г. найдено 96, большая часть которых восходит к печатной редакции 1790 г.), но было запрещено к печати и не вошло в шеститомник писателя 1806–1811 гг. Первые публикации книги появились за рубежом: в Лондоне в 1858 г. (осуществлена А.И. Герценом) и дважды в Лейпциге в 1876 г. Попытки выпустить её в России терпели неудачу: издания 1868, 1872 и 1903 гг. были почти полностью уничтожены цензурой, а предпринятое крупным издателем Сувориным в 1888 г. вышло тиражом 100 пронумерованных экземпляров. Первое научное издание памятника появилось только в 1905 г. в разгар первой русской революции.

А.С. Пушкин, возможно, «желая оживить имя Радищева, нещадно его ругал» (В.А. Западов). Статья «Александр Радищев», предназначавшаяся для пушкинского журнала «Современник» (№ 3 за 1836 г.), была запрещена главой цензурного ведомства С.С. Уваровым. Он же, уже в качестве министра образования, запретил публикацию статьи в 1840-м, когда к печати готовилось первое посмертное собрание сочинений Пушкина. Лишь в 1857 г. П.В. Анненков поместил полный текст статьи в 7-м (дополнительном) томе пушкинского собрания сочинений. Самое удивительное заключено в том, что в 1815 г. не кто иной, как С.С. Уваров, тогда еще будущий реакционный государственный деятель, выступил инициатором первой после запрещения «Путешествия» публикации отрывка из главы «Тверь», который был напечатан анонимно в 17-м номере журнала «Чтение в Беседе любителей русского слова».

В своей статье Пушкин назвал «Путешествие из Петербурга в Москву» «сатирическим воззванием к возмущению» и «весьма посредственною книгой», а самого писателя «истинным представителем полупросвещения». При этом проявил глубокую человеческую симпатию к личности замечательного русского литератора с печальной, драматически тяжелой судьбой: «…но со всем тем не можем в нем не признать преступника с духом необыкновенным; политического фанатика, заблуждающегося конечно, но действующего с удивительным самоотвержением и с какой-то рыцарскою совестливостью». Авторскую манеру Радищева поэт охарактеризовал в целом как обличительную («желчью напитанное перо»), но главу «Клин», где описана встреча героя с нищим певцом, он назвал «пустословием», видимо, чувствуя какую-то ее особенность в сравнении с общим «критическим» пафосом «Путешествия». (Встреча с нищим певцом и новое возвращение к ней, уже после его смерти, стала моментом приобщения героя к нечаянно открывшемуся миру истинных ценностей человека: нищий и слепой старик способствует очередной ступени внутреннего «прозрения» героя). Интересную параллель заметили ученые: о Радищеве Пушкин говорит почти теми же словами, что и о герое «петербургской провести» «Медный всадник» – бедном Евгении. Действие его кажется Пушкину «действием сумасшедшего. Мелкий чиновник, человек безо всякой власти, безо всякой опоры, дерзает вооружиться противу общего порядка, противу самодержавия…». Ведь при всем сложном отношении к Евгению Пушкин искренне сочувствует ему. Не значит ли это, что и к Радищеву испытывает он схожее чувство? Неоднозначность отношения Пушкина к Радищеву проявилась в том, что между ними заочно происходили и творческое «сотрудничество» (неслучайны у Пушкина – неоконченное стихотворение «Бова», «Послание к цензору», ода «Вольность», «Деревня», сокровенное признание в черновике «Памятника»: «Вослед Радищеву восславил я свободу»), и творческая полемика (очерк «Путешествие из Москвы в Петербург» (1833—1835), где российская жизнь показана с противоположной стороны).

Вопрос о том, куда же движется Россия – от Петербурга к Москве, т.е. от европейской упорядоченности к древней семейственной патриархальности, или же наоборот, от исконно русского образа жизни к общеевропейскому, деловому, активному опыту, – занимал не только Радищева, но и Пушкина, который, сознавая, что путь России лежит по направлению к Петербургу, все же не скрывал, что по-человечески ему ближе Москва, хотя и отмечал, что просвещение больше любит новую столицу. Видимо, таким же сложным было и его отношение ко всему написанному Радищевым. Пушкина трудно заподозрить в сочувствии и содействии самодержавной тирании, но «кровавое» исправление мира ему чуждо: «Лучшие и прочнейшие изменения суть те, которые происходят от одного улучшения нравов, без насильственных потрясений политических, страшных для человечества». Вспомним, что в «Капитанской дочке» бунт назван «бессмысленным и беспощадным». Исследователями отмечается и сходство с радищевским замыслом фабулы «Мёртвых душ», подаренной Пушкиным Н.В. Гоголю.

В начале ХХ века в обществе господствовало несколько различных оценок личности и деятельности Радищева. В нём видели и предтечу российского либерализма, и воспитанного идеями «Наказа» Екатерины II просветителя, чьё преступление состояло лишь в несвоевременном напоминании императрице о политических идеалах начала ее царствования. По мнению Н.А. Бердяева, «когда Радищев <…> написал слова: "Я взглянул окрест меня – душа моя страданиями человечества уязвлена стала", – русская интеллигенция родилась». Идея народной революции, прозвучавшая в «Путешествии из Петербурга в Москву», позволила В.И. Ленину охарактеризовать Радищева как первого русского революционера, который вопреки своей «классовой сути», выступил проповедником идеалов демократии и народной революции. Именно эта оценка была общепринятой в советском литературоведении. Однако, хотя в 1918 г. в Петрограде был сооружён памятник Радищеву и имя писателя подверглось мифологизации, в СССР «Путешествие» долго не издавалось (двухтомник Радищева вышел лишь в 1935 г., а первый том полного собрания сочинений писателя в 1938 г.). Одномерность марксистских представлений о Радищеве как «пророке и мученике революции» (А.В. Луначарский) отмечал еще в 1948 г. такой знаток русской философии, как В.В. Зеньковский: «Кругом него все еще не прекращается легенда – в нем видят иногда зачинателя социализма в России, первого русского материалиста. Для таких суждений, в сущности, так же мало оснований, как в свое время было мало оснований у Екатерины II, когда она подвергла Радищева тяжкой каре».

Определяя роль и место Радищева в русской культуре современные исследователи полагают, что «это был прежде всего крупнейший мыслитель европейского уровня, интеллектуал, писатель-философ» (О.М. Гончарова). По поводу устойчивой формулы «Радищев – первый русский революционер» автор новейшего учебника по истории русской литературы ХVIII века О.Б. Лебедева пишет: «Безусловно, Радищев является одним из наиболее последовательных и радикальных политических мыслителей <...>. Однако, это только одна грань облика Радищева-литератора, абсолютизация которой идет в ущерб представлению о нем как о художнике, да и сама природа революционности радищевской идеологии тоже нуждается в более основательных дефинициях». Профессор О.М. Буранок в своем учебнике утверждает: «А.Н. Радищев — европейски образованный русский мыслитель, поэт и прозаик, положивший начало развитию революционной мысли в России. <…> Он революционер, но не в политическом смысле этого слова (он не был участником революции или членом политической революционной партии и т.п.); он революционер как первооткрыватель новых идей, свое назначение он видел в том, чтобы "дорогу проложить, где не бывало следу"».

Тексты Радищева обладают синтетической природой: их называют и философско-публицистическими, и художественно-философскими, и художественно-публицистическими. Его творчество с самого начала принимает общественный, гражданский характер.

Если мировоззрение Радищева понимают в целом как философское, то произведения его соотносят с традициями актуальной для века Просвещения популярной философской прозы («Аргенида» Барклая, «Телемак» Фенелона, проза Вольтера, Руссо) с ее пристальным вниманием к вопросам познания, поисками истинного (=естественного) и настоящего, противопоставленным лжи и заблуждениям. Активный интерес Радищева-мыслителя к такого рода вопросам и порождает своеобразие художественной структуры «Путешествия из Петербурга в Москву». Построение сюжетных событий в книге Радищева демонстрирует путь чувственного познания – путь от лжи к истине. Ведущим сюжетным мотивом в «Путешествии» становится мотив «прямого взора». Путешественник видит впервые реальную жизнь. В «Спасской Полести» герой аллегорического сна-утопии, приснившись себе сидящим «во власти на престоле», видит себя в двойном отражении. Вначале он «великий государь», окруженный похвалами и лестью, затем источник всевозможных ужасов (крови, смерти, коварства, ненависти, страдания) и государственных неустройств. Истина–Прямовзора открывает ему настоящие (= истинные) механизмы государственного устройства в целом и суть человеческих заблуждений слепоту.

Эпиграф «Путешествия» («Чудище бло, озрно, огромно, стозевно, и ляй») – парафраз стиха из героической поэмы В.К. Тредиаковского «Тилемахида» (перевод романа Ф. Фенелона «Приключения Телемака»). Обло – тучно, озорно – нагло, пакостливо, лаяй – лающее. В строфе «Тилемахиды» В.К. Тредиаковского, речь идет о зеркале Истины, в котором злые цари в Тартаре видят себя чудовищами более ужасающими, чем страж подземного царства Цербер («чудище обло, озорно, огромно, с тризевной и лаей»; словосочетание «с тризевной и лаей» означает «имеющее три пасти и глотку») и «стозевная» Лернейская Гидра, тогда как в зеркале Лести (Лжи) они представлялись себе в ином – ложном виде. «Методом двух зеркал» назвал этот сюжет В.А. Западов, с точки зрения которого «чудище» является изображением «русского самодержавия и крепостничества». О.М. Гончарова считает, что «для Радищева <…> важна иная проблематика, его интересует наличие двойной гносеологической перспективы, в которой может видеть, опознавать и распознавать себя человек: отражаясь в зеркале Истины или в зеркале Лжи. Два «зеркала», таким образом, оказываются двумя способами мировидения и миропонимания, самосознания и самоосуществления. <…> Познание своей естественной человечности и естественного общежития и есть трудный путь познания Истины, гарантирующий установление гармонии и правды, избавление от "тьмы" заблуждений, которая, по мнению Радищева, и рождает "чудовищей"». На взгляд О.М. Гончаровой, «главенствующей проблематикой «Путешествия» является наиболее актуальная для эпохи Просвещения философская концепция "естественного права" и государства».

Эту книгу Радищев посвятил своему «любезнейшему другу» и «сочувственнику» Алексею Михайловичу Кутузову, с которым они вместе учились в Пажеском корпусе и Лейпцигском университете. Кутузов рано сблизился с кругом московских масонов (отсюда «мнения мои о многих вещах различествуют с твоими»); после некоторого охлаждения Радищев и Кутузов возобновили в 1781 г. философическую переписку. «Посвящение» эмоциональный ключ к повествованию, особая форма исповеди. Радищев говорит о мотивах, подвигнувших его написать революционную книгу, об огромных духовных возможностях человека, вступившего на путь неравной борьбы с самодержавием и крепостничеством. «Я взглянул окрест меня душа моя страданиями человечества уязвлена стала». Эта знаменитая фраза радищевского «посвящения» естественный пролог ко всей книге. Способность «уязвляться» страданиями
других свидетельство социального характера эмоций личности. Автор «почувствовал» не только боль за судьбу человека, но и страстное желание прийти ему на помощь: «…возможно всякому соучастником быть во благодействии себе подобных». Причина «бедствий человека», по мнению Радищева, в том, что «он взирает непрямо на окружающие его предметы». Отсюда и цель писателя: «Но если <…> я найду кого-либо, кто намерение моё одобрит, <…> кто состраждет со мною над бедствиями собратии своей, кто в шествии моём меня подкрепит, не сугубой ли плод произойдёт от подъятого мною труда?..».

Выраженная в главной книге Радищева активная позиция человека предполагает соединение способности к тонким, нежным чувствам с ощущением ответственности за всё, что происходит вокруг. «Чувствительное» сердце заставляет его быть деятельным гражданином, который готов пожертвовать личным благополучием ради правды и справедливости. Очевидно, что в «Путешествии из Петербурга в Москву» осуждение самодержавной власти Радищевым было вызвано страстным его желанием изменить существующую в стране критическую ситуацию. Однако, как считают современные исследователи, «живописание "страданий человечества", обращение к истории "вольного Новгорода", упоминание о бунтующих крестьянах, измученных произволом, явно не были призывом к революции. Осознав, что "бедствии человека происходят от человека" и приняв решение "соучастником быть во благодействии себе подобных", автор и герой "Путешествия" добровольно возложил на себя "пророческую миссию" библейского странника и страдальца» (Т.В. Федосеева).

В жанровом плане «Путешествие из Петербурга в Москву» соотносится с популярной в литературе XVIII в. формой «путешествий» (начало им было положено «Сентиментальным путешествием» Стерна, 1768). Все эти произведения разнородны и по характеру, и по стилю. Поэтому обращение к данному жанру не ограничивало автора какими-то канонами и правилами и давало большую творческую свободу. В состав его «Путешествия» вошли ода, похвальное слово, письмо, сон, проект документа, проповедь и т.д. Радищев построил свою книгу на отечественном материале: в ней идёт речь о самых насущных вопросах современной ему русской общественной жизни. Поэтика книги Радищева впитала в себя разнообразный опыт: сентиментальных путешествий дневников «чувствительного сердца», где увиденное в дороге лишь повод для разговора о внутреннем мире человека; масонских аллегорических романов о мистическом восхождении разума и души от неведения к истинной Премудрости (характерны заглавия первой и последней станций: София и Всесвятское); обличительной литературы Просвещения. По словам современной исследовательницы, «Радищев отправлял своего героя и читателей не в географическое путешествие (не случайно о его цели ничего не говорится), а по пути духовного поиска, результатом которого может стать нравственное прозрение и обретение нового понимания действительности» (Е.Д. Кукушкина). Таким образом, сюжет «Путешествия» история человека, который, следуя от станции к станции, от главы к главе познаёт свои заблуждения и учится «прямо взирать на окружающие его предметы» (отсюда ранний вариант названия: «Проницающий гражданин, или Путешествие из Петербурга в Москву»). Радищев исподволь пародирует стилистику журналов и указов Екатерины II, демонстрирует нежизненность идеалов «просвещённого государя» и «естественного права», полемизирует с мистическими и социальными доктринами масонов и т.д., доказывая несостоятельность большинства идеологических построений эпохи Просвещения.

Публицистической мыслью писателя, идейным замыслом произведения обусловлена его композиция. «Путешествие» состоит из 25 глав, эпиграфа, «посвящения» и заключительного «Слова о Ломоносове». 24 главы носят названия почтовых станций между Петербургом и Москвой (1-я – «Выезд»). Хотя маршрут путешествия обозначен в названиях глав, читателю не даётся никакого представления об особенностях окружающих мест. При этом все смысловые компоненты повествования внутренне взаимосвязаны, мотивированы, логичны. В «Путешествии» предпринята попытка начертать маршрут к истине, не одним, а самыми различными путями, чтобы сбросить с себя заблуждения, преодолеть предрассудки и реформировать нравы. Параллельно разворачиваются два пути: в Москву и к обретению истины. Почти все главы имеют вспомогательные темы (образование, цензура, торговля, проституция, рекрутские наборы, деньги и т.д.), подчинённые и созвучные основным (обличение крепостничества, обличение политического деспотизма, признание права народа на восстание). В конце книги автор приводит яркий пример искателя истины в лице поэта и учёного Михаила Ломоносова. Композиция «Путешествия» соответствует принципу одического «лирического беспорядка» в его ломоносовском варианте.

«Выезд» – рытвина на дороге, прервавшая неприятный сон как характерная примета российской действительности;

«София» – русская народная песня как выражение национального характера;

«Тосна» – родословная российского дворянства и возрождение «хвастовства древния породы»;

«Любни» – крестьяне помещичьи «в законе мертвы» («Страшись, помещик жестокосердый, на челе каждого из твоих крестьян вижу твоё осуждение»);

«Чдово» – город – «жилище тигров» (приятель Ч.);

«Спасская Полесть» – рассказ присяжного о государеве наместнике-любителе «устерс»; рассказ о нерпавосудии, когда «в толь мягкосердое правление» для насыщения казны у человека отнималось всё («имение, честь, жизнь»); аллегорический сон Путешественника;

«Подберезье» – недостатки просвещения (семинарист): «…блажен писатель, если творением своим мог просветить хотя единого, блажен, если в едином хотя сердце посеял добродетель»;

«Новгород» – упадок торговли вольного в прошлом города: «прежняя система пошла к чёрту» («приятель мой», купец, «именитой гражданин» Карп Дементьич и его семья);

«Бронницы» – село на месте древнего города, малая церковь на месте древнего храма с «издаваемыми в оном прорицаниями»: «И всё, что зрим, прейдет; всё рушится, всё будет прах. Но некий тайный глас вещает мне: пребудет нечто вовеки живо»;

«Зайцово» – убийство крестьянами асессора с сыновьями («давнишний приятель» г. Крестьянкин, бывший председатель уголовной палаты: «Гражданин, в каком бы состоянии небо родиться ему ни судило, есть и пребудет всегда человек»); история женитьбы 78-летнего барона Дурындина на 62-летней искательнице чинов госпоже Ш.;

«Крестьцы» – напутственное слово крестицкого дворянина, которого исследователи назвали «Стародумом "Путешествия"», при расставании с сыновьями, вступающими в службу («Отец обязан сына воскормить и научить и должен наказан быть за его проступки, доколе он не войдёт в совершеннолетие; а сын должности свои да обрящет в своём сердце»);

«Яжелбицы» – отчаяние отца при погребении сына: «Я смерть его уготовал до рождения его, дав жизнь ему отравленную». «Смрадная» болезнь и её причина: «…разве не правительство? Оно, дозволяя распутство мздоимное, отверзает не токмо путь ко многим порокам, но отравляет жизнь граждан»;

«Валдаи» – развратные нравы: «наглые валдайские и стыд сотрясшие девки останавливают и стараются возжигать в путешественнике любострастие»; повествование о монахе, утонувшем в Валдайском озере, стремясь к любовнице;

«Едрово» – крестьянская девушка Анюта («Ты меня восхищаешь. Ты уже любить умеешь»), её мать и жених Иван. «Но крестьянин в законе мёртв, сказали мы… Нет, нет, он жив будет, если того восхочет…». «Я не мог надивиться, нашед толико благородства в образе мыслей у сельских жителей»;

«Хотилов. Проект в будущем» – бумаги, принадлежащие «искреннему моему другу» «гражданину будущих времён», т.е. проект постепенного освобождения крестьян в России: «Зверской обычай порабощать себе подобного человека <…> обычай, диким народам приличный, обычай, знаменующий сердце окаменелое и души отсутствие совершенное, <…> мы <…> сохранили его нерушимо даже до сего дня». «Властитель первый в обществе есть закон; ибо он для всех один». «Может ли государство, где две трети граждан лишены гражданского звания и частию в законе мертвы, назваться блаженным? Можно ли назвать блаженным гражданское положение крестьянина в России?». «Блюдитеся». Ирония путешественника: «…лучше рассуждать о том, что выгоднее для едущего по почте <…> нежели заниматься тем, что не существует» (Екатерина II сделала к этой главе примечание: «Есть проект к освобождении земледельцев в России»);

«Вышний Волочок» – зрелище вышневолоцкого канала: «…изобилие земли во многих краях России доказывает отягчённый жребий её жителей». Повествование о помещике-«варваре», «палаче», «общественном злодее»: «Богатство сего кровопийца ему не принадлежит. Оно нажито грабежом и заслуживает строгого в законе наказания». Необходимость «человеколюбивого мщения» вместо «поощрения к таковому насилию»;

«Выдропуск. Проект в будущем» – чтение «положения о уничтожении придворных чинов»: о необходимости естественного и гражданского равенства в обществе («Истинные заслуги и достоинства, рачение о пользе общей да получают награду в трудах своих и едины да отличаются», «…будем примером позднейшему потомству, како власть со свободою сочетать должно на взаимную пользу»). Примечание Екатерины II: «…сочинитель везде ищет случая придраться к царю и власти»;

«Торжок» – размышление «прорицателя ценсуры» о «свободе в ценсуре» и написанное им «краткое повествование о происхождении ценсуры». Примечание Екатерины II: «Сочинитель не любит царей и, где может к ним убавить любовь и почтение, тут жадно прицепляется с редкой смелостию»;

«Медное» – продажа крепостных: «срамное позорище», «…свободы <…> ожидать должно <…> от самой тяжести порабощения»;

«Тверь» – ода «Вольность». «Новомодный стихотворец»: «Но, хотя вокруг твоего престола все стоят преклонше колена, – трепещи, се мститель грядёт, прорицая вольность…». «Таков есть закон природы: из мучительства рождается вольность, из вольности рабство…». Примечание Екатерины II на полях книги Радищева: «…надежду полагает на бунт от мужиков»;

«Городня» – рекртский набор: просвещённый крестьянин Ванюша («Лучше бы мне было возрасти в невежестве, не думав никогда, что есмь человек, всем другим равный»); крестьяне – «пленники в отечестве своём» («в рекруты продавать людей запрещается»); «рекрут иноземец» (француз-парикмахер, учительствовавший целый год, не умея писать, «боясь умереть с голоду, … продал себя за двести рублей»);

«Завидово» – спор с «гвардейским Полканом» из-за свежих лошадей («Блаженны в единовластных правлениях вельможи. Блаженны украшенные чинами и лентами. Вся природа им повинуется…»);

«Клин» – платок в подарок слепому певцу («О истина! Колико ты тяжка чувствительному сердцу, когда ты бываешь в укоризну»);

«Пешки» – крестьянская изба («Звери алчные, пьявицы ненасытные, что крестьянину мы оставляем? то, чего отнять не можем, – воздух…. <…> се жребии вола во ярме…». «Жестокосердому помещику»: «Но не ласкайся безвозмездием»);

«Чёрная грязь» – принудительный брак. Свадьба как «изрядный опыт самовластия дворянского над крестьянами», результат «лестного преимущества управлять себе подобным самовластно» («О! горестная участь многих миллионов! конец твой сокрыт ещё от взора и внучат моих…»);

«Слово о Ломоносове» – подарок Путешественнику, сделанный «парнасским судьёй» (он же «новомодный стихотворец») в Твери.

Многообразное содержание «Путешествия» опирается на факты реальной действительности и общественно значимые проблемы, стоящие за ними.

Один из кульминационных фрагментов книги ода «Вольность» (глава «Тверь»). Традиционны и устойчивы трактовки оды как произведения «революционного», в котором выражена идея о «неизбежности народной революции» (В.А. Западов). О.М. Гончарова считает, что «для русского читателя конца ХVIII века ничего принципиально нового в тексте "Вольности" нет. <…> Прежде всего потому, что все философские и идеологические положения, представленные в оде, были хорошо известны и популярны не только в Европе, но и в России еще со времен Петра I. Они достаточно активно представлены в литературе: например, в подцензурных изданиях переводов произведений такого радикального мыслителя, как Г. Мабли (в 1772 г. – в переводе П.П. Курбатова, в 1773 – самого Радищева), в ближайшее к Радищеву время – например, в "Рассуждении о непременных государственных законах" Д.И. Фонвизина и "Димитрии Самозванце" А.П. Сумарокова. И сам Радищев неоднократно обращался к изложению теории "естественного права" в своих текстах (примечание "О самодержавстве", "Житие Федора Васильевича Ушакова", "Письмо к другу, жительствующему в Тобольске по долгу звания своего")».

Вместе с тем, согласно логике исследовательницы, «синтезируя и обобщая опыт своих предшественников и современников, Радищев предлагает русскому читателю свою оригинальную инновационную (особенно в русском контексте) концепцию "естественного права" и государства». Для Радищева-философа неравенство гражданских состояний противоестественно, а «естественное право» является основой, на которой и может быть создано совершенное государство. Он приходит к идее «народоправства», т.е. прямого правления народа «в соборном его лице» и к признанию возможности «народного суда», революционного восстания против тирана. «Однако, – подчеркивает О.М. Гончарова, – нельзя полагать, что это – прямой призыв к «свержению самодержавия» или разработка «теории революции» (Г.П. Макогоненко), особенно в привычной нам сегодня системе лексики, имеющей позднее происхождение. В философских концепциях ХVIII века изображение восстания против тирана означало другое и было связано с другими логико-семантическими основаниями. <…> именно в идеальном государстве, по каким-то причинам утратившим начальную «договорную» идеальность, народ-суверен имеет право революционного восстановления утраченного (о чем, собственно, и идет речь в оде "Вольность"). <…> описание восстания против царя относится к тому государственному устройству, которого в России нет. <…> Драма русского бытия и русского человека, по мнению Радищева, состоит в том, что интеллектуальный опыт человечества не воспринят здесь. Не понят, не нужен, не участвует в упорядоченности мира и человека». Для Радищева, считает О.М. Гончарова, «новая Россия» (послепетровская) с ее государственными установлениями, законодательством, нравами пребывает в заблуждении.

Язык Радищева – специфически знаковая черта его текстов. Ведущей характеристикой стиля писателя давно признана архаичность, обилие архаических и церковнославянских элементов. «Очевидная и нескрываемая архаичность стиля Радищева, которая никак не согласуется с догматической "революционностью" автора, заставляет предполагать наличие особых внутренних механизмов смыслопорождения в его творчестве», — подчеркивает О.М. Гончарова. На уровне языка она усматривает связь «Путешествия» Радищева с духовной традицией: некоторые фрагменты явно стилизованы под религиозно-учительные тексты или тексты Св. Писания (например, слова из главы «Выезд» пустынник, возопил; речь Путешественника в храме в «Бронницах» ориентирована на видние или молитву). Внимание писателя сосредоточено на внутреннем мире, внутренней событийности души Путешественника. Другой показательной чертой в «Путешествии» является одновременное, наряду с архаикой, наличие просторечия и выражений с грубоватой экспрессией. Сложилось мнение, что высокий слог и ориентация на ораторскую прозу использованы как выражение гражданской позиции писателя; разговорное просторечие – как интерес к изображению крестьянства и народного языка или как средство создания сатирических и бытовых сцен. Согласно О.М. Гончаровой, «на общем фоне господствующей светской культуры, в которой превалируют лингвистические идеи Карамзина, оказавшиеся нормой для всей последующей русской культуры, стиль Радищева выглядит не только архаичным. Он еще и намеренно архаизирован, поскольку писатель создает к тому же и неологизмы… <…> ориентация Радищева на языковую архаику оказывается подчеркнутой, особо значимой чертой его художественного языка», а просторечие «воспроизводит<…>, даже при наличии описания в высокой стилистике моментов духовного прозрения, позицию простодушного рассказчика-"простеца". Такая позиция, при всей кажущейся наивности, в своей семантике также восходит к предшествующей традиции. <…> Наиболее четко эта позиция представлена, например, у того же Аввакума <…> в религиозно-учительных текстах». Исследовательница находит типологическое сходство между простодушным «вяканьем» Аввакума («Ну, старец, моево вакання много веть слышал!») и просторечным «каляканьем» Путешественника («Но, любезный читатель, я с тобою закалякался…»).

О.М. Гончарова делает вывод, что «в целом речевая позиция говорящего в "Путешествии" в ее ориентации на просторечие может быть понята как "внутреннее" говорение, естественное, природное, искреннее, избавленное от "внешней", ложной мудрости. Неслучайно особым "внутренним" пространством осознания смысла событий становится "уязвленное" сердце или душа Путешественника ("душа моя страданиями человечества уязвлена стала", "с уязвленным сердцем лег я в кибитку", "сие уязвило сердце мое"). Образ "уязвленного сердца", появившийся еще в "Житии Ф.В. Ушакова", также мог быть навеян текстами Св. Писания – "и сердце мое уязвлено во мне" (Пс 108: 22)».

Заглавие книги определяется, соответственно, семантикой возвращения к родной Святой Руси, которую открывает для себя Путешественник в своем духовном самоопределении. В «Путешествии» Радищев обращается к жанровой модели древнерусской литературы – к традиции жанра хождений. Главным смысловым компонентом древнерусских «хожений» или паломничеств является тема испытаний и одновременно духовного самоопределения личности («Хожение» Афанасия Никитина). Многие «хожения» описывали паломничества ко святым местам и по Святой Руси (России). Описанный у Радищева путь героя к Москве, конечно, глубоко символичен. Это духовное самопознание и самоопределение личности русского человека. В русле уже устоявшейся традиции символика пути в «Путешествии» может быть понята как движение от нового к старому, от европейского к русскому, от официального к патриархальному, в конечном итоге – от чужого и ложного к своему, истинному, родному, т.е. как возвращение к своим истокам, к своему естественному, подлинному национальному состоянию.

Символическое значение пути в «Путешествии» как своеобразного паломничества увидел, пожалуй, только Д.С. Мережковский (в статье 1910 г. «Зимние радуги» он назвал радищевское «Путешествие» «первою книгою русской свободы»). В русской религиозно-учительной традиции путь символизировал странствия души в мире земных страстей и испытаний в поисках познания истины или самопознания. В целом символика пути была хорошо знакома русскому читателю эпохи. Путь у Радищева связан с изображением дороги, образ которой, по мнению исследователей фольклора, является «неотъемлемым элементом русской этнической картины мира и русского национального менталитета» (О.Р. Николаев). Позднее символика пути станет главенствующей для русского романа ХIX–ХХ веков («Мертвые души» Гоголя, «Преступление и наказание» Достоевского, «Война и мир» и «Воскресение» Толстого, «Чевенгур» Платонова, «Доктор Живаго» Пастернака) и будет связана с возможностями духовного преображения, воскресения / возрождения мира русской жизни и русского человека. Как отмечает О.М. Гончарова, «постоянные перемещения героя Радищева не только в социофизической реальности, но и его движение во внутреннем, духовном пространстве ("обратил взоры во внутренность мою" и т.п.) свидетельствуют не только о сентиментальной направленности текста, но прежде всего – о связях со святоотеческой традицией. Только у Радищева обращение к концепту "внутренний" связано с семантическим полем церковнославянской лексики, религиозно-учительными формулами и обращениями к Богу. Конечно, можно увидеть влияние концепта "внутренний" и на сентиментальную концепцию человека, что уже отмечалось исследователями».

Вместе с тем большинством исследователей признается, что хотя в «Путешествии» и воссоздан сентиментальный тип героя, но метод изображения действительности — реалистический. Так, Ю.М. Лотман по этому поводу писал: «Обращение внимания на объективную действительность и решение вопроса о соотношении среды и человеческого характера дают возможность определить художественный метод Радищева как реалистический».

Особенности радищевской концепции «мужа тверда». Как отмечает О.М. Гончарова, главной характеристикой «мужа тверда» у Радищева оказывается не только умение установить государственную и общественную гармонию, но прежде всего – его способность к Слову и Истине, неведомым другим. В «Путешествии» связь со Словом обеспечивает именование Ломоносова «великим мужем», хотя в целом Радищев критически относится к достоинствам его поэзии. Особым даром видеть Истину и выразить ее в Слове при всеобщем молчании обладают все «сочувственники» и «друзья» Путешественника («гражданин будущих времен» – автор «Проекта в будущем», Крестьянкин рассказывает историю об асессоре и произносит речь о равенстве, «новомодный стихотворец» читает оду «Вольность», крестицкий дворянин произносит слово-проповедь и т.д.). Скрытая автохарактеристика содержится в финальном панегирике Ломоносову: «Не достойны разве признательности мужественные писатели, восстающие на губительство и всесилие, для того, что не могли избавить человечества от оков и пленения». Превращение в «мужа тверда» результат духовного воспитания и совершенствования человека (или, как сказано в напутствии крестицкого дворянина своим детям: «в благом пути отвердеете»).

Идея «совершенствования» человека у Радищева, по мнению исследовательницы, откровенно связана именно со сферой духовного: «Я почувствовал, что возможно всякому соучастником быть во благодействии себе подобных». В «Путешествии» присутствует закономерно обусловленная культурной проблематикой конца XVIII века активная ориентация на предшествующую национальную традицию, религиозно-учительное Слово. Эта связь проявляется на уровне языка и стилистики произведения, в использовании им распространенной учительной топики и образного ряда, в жанровом оформлении текста, в интересе к проблемам духовности и «внутреннего человека». Философские взгляды Радищева, ориентированные в идеологическом плане на самые радикальные идеи западноевропейской философии, непосредственно соединены с изображением современного реального русского бытия, которое обращает писателя к сфере национальной традиции. «Идею синтеза у Радищева можно понять как воссозданную художественными средствами общую модель преодоления русским человеком мучительных противоречий восемнадцатого столетия: противоречий тела и духа, чужого и своего, европейского и русского, реального бытия и истинных, присущих цельной Личности духовных и интеллектуальных ценностей».

По словам И.З. Сермана, «Путешествие из Петербурга в Москву» – «дерзкий политический памфлет». Он считает, что «в книге Радищева читателей 1790 года поразила новизна содержания, политическая смелость, острота социальной критики, а не стиль». «И все же, утверждает исследователь, самая форма книги и многолетняя работа над ней доказывают, что Радищев считал себя не просто пропагандистом определенного круга идей, а писателем, и свою книгу рассматривал как серьезный литературный или, как полагал В.А. Западов, литературно-публицистический труд».

Радищев завершил свою картину России, угнетенной и пребывающей в рабском виде, написанным ранее «Словом о Ломоносове» (вместо намеченного вначале письма самоубийцы, которое при желании можно было прочесть как метафорическое изложение судьбы автора столь опасной книги). Почему? Исследователи по-разному отвечают на этот вопрос. В.А. Западов: «…на место эпизода с самоубийцей писатель поставил «Слово о Ломоносове» — подлинный гимн человеческому гению, дерзанию, деянию». И.З. Серман: «Думаю, что «Слово о Ломоносове» — это литературное кредо Радищева. В нем он мог изложить свою литературно-стилистическую программу, т.е. объяснить «слог» книги, смущавший и смущающий до сих пор многих».

Для «Путешествия» характерно стилистическое разноголосие. Радищев здесь выступает сторонником «старого», а не «нового» слога. В стилистическом отношении, сталкивая славянизмы с просторечиями, он сближается с А.С. Шишковым. Откуда такая тяга к «славенщизне» у радикальнейшего писателя конца XVIII века, убежденного ниспровергателя политических устоев и борца с «предрассуждениями», в том числе и с православной церковью как союзницей самодержавия? Как возможно было такое сближение лингвистических позиций (Радищева и «архаистов» – политического реакционера Шишкова и его единомышленников, членов «Беседы любителей русского слова») при полной несовместимости и даже враждебности позиций политических? И.З. Серман: «Основоположники новой русской литературы XVIII века не нашли решения главной лингвистической проблемы эпохи – синтезирования церковно-славянского и русского языков в единой гармоничной, а не противоречивой системе литературного языка. Иными словами, ощутимая потребность такого синтеза означала, что необходимо связать органически новую, формирующуюся по европейским образцам литературу с тем наследием, которое оставила допетровская культура в целом».

Необходимость в синтезе была не всеми осознанной, но ощутимой и диктовавшейся глубинной потребностью национальной культуры. Удовлетворить эту потребность пытались многие литераторы, каждый по-своему. Вот почему сошлись как союзники, сами того не предполагая, в решении проблем стиля два непримиримых политических противника – Радищев и Шишков. Радищев занимался поиском языкового синтеза в послеломоносовскую эпоху и был одним из литературных предшественников Шишкова-теоретика. Смешение церковнославянской лексики с элементами разговорного языка было непосредственно связано с преодолением западноевропейской языковой стихии и возрождением собственно русской литературной традиции. На этом основании своеобразие языка произведений Радищева объясняется возвращением к религиозно-учительной национальной традиции и связью с духовной проблематикой.

Перечитывая Радищева заново, современный исследователь подчеркивает: «Конкретика "Путешествия " устарела; конкретика жизни вообще меняется быстро, за ней не угонишься. Нимало не устарела методология мышления писателя. Мудрость Радищева состоит в том, что он дал образец решения сложных проблем. На современном языке подобная методология получила наименование системного анализа. Его характерность умение расчленить сложную проблему на обоснованные составные части, проанализировать каждую, показав их взаимодействие, произвести оценку альтернатив. Такой подход позволяет выявить и поддержать оптимальную тенденцию общественного развития. Решающий выбор делает сама жизнь, но и человек способен прозревать ход вещей и в меру сил направлять движение в оптимальное русло» (Ю.М. Никишов).

Величие писательского и гражданского подвига Радищева заключается в том, что свое творчество он бесстрашно подчинил размышлениям над коренным и невероятно трудно решаемым вопросом как обустроить Россию? В стихотворении «Древность», написанном по возвращении из Сибири, Радищев с горечью и возмущением писал о том, что потомки «бегут» от «памятников истины» и по какому-то «горькому року» стоят «подле памятников лжи». Обращаясь к читателю, он выражал уверенность в том, что тот, чьим «девизом было просвещение», станет «истины и заблуждения поздному потомству в образец»:

Знай один лишь разум просвещенный

В поздних переломится веках!

Хоть над жизнью гениев почтенных

Тучи расстилались в облаках,

Тучи град и дождь на них лиющи,

Но по смерти их, над темной кущи

Над которой буря пролилась,

Мирна радуга для них явилась,

Половиной в древность наклонилась,

А другой в потомстве оперлась.

Эта радуга, соединяющая древность с Новым временем, подобна радуге завета между Богом и человечеством в христианской традиции.

Литература

1. Западов В. А. История создания «Путешествия из Петербурга в

Москву» и «Вольности» // Радищев А.Н. Путешествие из Петербурга в Москву.
Вольность. — СПб., 1992. — С. 475 – 499, 600 – 623.

1. Западов В.А. Был ли Радищев автором «Беседы о том, что есть сын

отечества»? / ХVIII век: Сб. 18. СПб., 1993. С. 131155.

1. Гончарова О.М. Опыт европейской философии и традиции русской

духовности в творческих исканиях А.Н. Радищева // Гончарова О.М. Власть традиции и «новая Россия» в литературном сознании второй половины XVIII века: Монография. – СПБ., 2004. – С. 130–216.

1. Серман И.З. А.С.Шишков и А.Н.Радищев: стилистический симбиоз //

Серман И.З. Литературное дело Карамзина. – М.: РГГУ, 2005. – С. 109—130.

1. Кукушкина Е.Д. Библейские мотивы у А.Н. Радищева // Русская

литература. — 2000. — № 1. — С. 119—123.

1. А.Н. Радищев: исследования и комментарии. Сб. науч. тр. Тверь, 2001.

1Ответом Державина на книгу Радищева была почти эпиграмма:

«Езда твоя в Москву» со истиною сходна.

Не слишком ли груба, смела и сумасбродна?

Я слышу, на коне ямщик кричит: «Вирь-вирь!»

Знать, русский Мирабо, поехал ты в Сибирь.

СУДЬБА И ТВОРЧЕСТВО А.Н. РАДИЩЕВА