Гаврила Романович Державин

Г.Р. ДЕРЖАВИН

1. Контур жизненного и творческого пути Г.Р. Державина – гражданина и поэта.

2. Поэтический мир Г.Р. Державина.

…великий, гениальный русский поэт, который был верным эхом жизни русского народа, верным отголоском века Екатерины II.

В.Г. Белинский

1. Гаврила Романович Державин (1743–1816) первым из литераторов России осознал себя поэтом национальным, русским не только по языку, но, главное, по мышлению, по «русскому складу ума», по «филозофии», как говорил он сам. Путь Державина в службе и в литературе – особый даже для «века личностей». Такие качества, как необъятное честолюбие, неукротимая энергия характера и мощное поэтическое дарование, обусловили фантастическую, для мелкопоместного дворянина без придворных связей, служебную карьеру (от солдата до министра) и сделали неумелого рифмотворца без серьезного образования крупнейшим поэтом эпохи.

Родился Державин под Казанью в семье обедневшего офицера-дворянина. Старинный род дворян Державиных вел свое начало от татарского мурзы Багрима. В знаменитых «Записках» о своей жизни поэт писал, что «…в младенчестве был весьма мал, слаб и сух, так что, по тогдашнему в том краю непросвещению и обычаю народному, должно было его запекать в хлебе, дабы получил он сколько-нибудь живности», а также: «…когда в 1744 году явилась большая, весьма известная ученому свету комета, то при первом на нее воззрении младенец, указывая на нее перстом, первое слово выговорил: "Бог!"». Читать научился к 4-м годам, а затем и писать «от церковников». Позднее в Оренбурге немецкому языку его обучал ссыльнокаторжный немец Розе, математике – сослуживцы отца. В возрасте 11 лет потерял отца. В 1759 г. мать отдала Державина в только что открывшуюся в Казани гимназию, но из-за ошибки канцеляристов он вынужден был, не закончив обучения, отправиться на военную службу.

В 1762 г. бывший гимназист Гавриил Державин прибыл из Казани в Петербург, в гвардейский Преображенский полк для прохождения службы, которая стала для него «академией нужд и терпения». Именно здесь Державин «образовал себя». 10 лет он тянул тяжелую солдатскую лямку. Только в 1772 г. получил первый офицерский чин – прапорщика. В 1773 г. отправился в действующую армию, подавлявшую пугачевское восстание. После разгрома мятежников не был отмечен Екатериной II, и сам добился награды: подав прошение императрице, получил 300 душ крепостных в Белоруссии и чин капитан-поручика.

На военной службе в гвардии он начал «кропание стихов» «без всяких правил», но подражая Ломоносову и Сумарокову. В 1776 г. был издан первый его сборник – «Оды, переведенные и сочиненные при горе Читалагае 1774 года» («читалагайские» оды). Сборник прошел незамеченным, но он был важным этапом в творческом развитии Державина, в осознании им своего гражданского долга, понимаемого как неукоснительное соблюдение законов, служение «святой правде», борьба со злоупотреблениями и превышением власти. С 1777 г. Державин перешел на статскую (государственную) службу в должности экзекутора в Сенате и занялся «обретением самого себя» в поэзии.

На свой «особый путь» он вступил в конце 1770-х гг. во многом благодаря сближению с «львовским кружком» – группой молодых поэтов, композиторов, художников, связанных дружескими отношениями и общностью новых подходов в литературе и искусстве. На базе идейно-эстетических и поэтических позиций непосредственных участников кружка (Н.А. Львова, М.Н. Муравьева, Г.Р. Державина, В.В. Капниста,
И.И. Хемницера, В.В. Ханыкова и др.) в русской литературе XVIII века сформировался предромантизм. По словам исследователя В.А. Западова, в произведениях поэтов львовско-державинского содружества нашли воплощение «признание примата вдохновения в качестве источника поэтического творчества и выдвижение на первый план индивидуальности, взятой в окружающем ее объективно-реальном, конкретно-чувственном мире, – два основополагающие принципа предромантизма»1. Предромантизм поставил в центр литературы индивидуальность, но в нем нет ярко выраженного в романтизме индивидуализма, переходящего в эгоизм и эгоцентризм. В предромантизме нет и столь характерного «романтического субъективизма». Предромантизм, несомненно, предопределил новое поэтическое видение мира и новаторскую индивидуально-автобиографическую манеру Державина, его «перепутаж» (такую жанровую характеристику державинскому творчеству дал поэт
М.Н. Муравьев), его «крупный слог» (формула Н.В. Гоголя2), а в итоге вывел поэта к реализму. В конце 1770-х гг. он отказался следовать ломоносовскому одическому языку, основанному на строгом соблюдении постепенности переходов в пределах определенного текста от церковнославянизмов к русским словам и наоборот.

Державин совершает переворот в поэзии, так как разрушает классицистическую систему жанров, отрицая необходимость жанровых градаций, выступая за ликвидацию жанровых перегородок в лирике, и создает не безличную лирику, а связанную с жизнью, открывавшую внутренний мир личности: впервые человек смог выразить свои чувства поэтически. Державин первый в русской литературе осознаёт себя поэтом русским и заявляет о своей поэзии как поэзии национальной. Он первый из русских поэтов пишет не о человеке вообще, а о частном человеке, в том числе и о самом себе, и о частной жизни, гениально соединяя «поэзию с бытовой реальностью жизни» (Ю.М. Лотман). Правдоподобие в искусстве перестает быть догмой и заменяется требованием соблюдения природной естественности изображения.

В сентябре 1779 года журнал «Санкт-петербургский вестник», одним из издателей которого был Я.Б. Княжнин, близкий к львовскому кружку, поместил публикацию «Оды на смерть к. М. к***» («На смерть князя Мещерского»), знаменовавшую собой новую страницу в лирике Державина, ярким подтверждением тому явились последовавшие друг за другом сочинения: «Ключ», «Стихи на рождение в Севере порфирородного отрока», «К первому соседу», «Переложение 81 псалма» («Властителям и судиям»). В них, и это отмечалось всеми исследователями творчества поэта, наглядно проступили полемичные по отношению к предшествовавшей поэтической традиции черты: отказ от «подражания образцам», тяга к автобиографизму, любовь к вещной детали, к живописности, к зрительно ощутимым образам, взятым из обыденной русской жизни, обилие конкретных намеков, внимание к душевному миру частного человека и т.д.

Превосходно демонстрировала творческую индивидуальность поэта опубликованная в 1783 году ода «Фелица», которой он обязан своей всероссийской славой и стремительной карьерой. В 1784–88 гг. Державин служит сначала олонецким (в Петрозаводске), а затем (с 1785 г.) тамбовским губернатором. По доносу был обвинен в злоупотреблениях и отдан под суд Сената за превышение власти. Сенат его оправдал.

В 1791 г. назначается кабинет-секретарем императрицы. Ему поручено наблюдать за законностью решений Сената. «Докучал» императрице своим усердием. С 1793 г. Державин – сенатор в чине тайного советника, награжденный орденом Владимира 2-й степени. Отстаивая справедливость и ведя борьбу со взяточничеством, Державин провоцирует серию жалоб: чиновники возмущены тем, что «с ним присутствовать не можно».
В 1794 г. стал президентом Коммерц-коллегии. И здесь развернул борьбу со злоупотреблениями, на что последовал приказ Екатерины: считаться президентом, «ни во что не мешаясь» – фактически, почетная отставка от дел.

В 1794 г. умерла Екатерина Яковлевна (в девичестве Бастидон), жена поэта, его Пленира (это условное имя Державин использовал для обращения к ней в стихах). Свою боль он излил в стихотворении «На смерть Катерины Яковлевны, 1794 году июля 15 дня приключившуюся». В 1795 г. женился на Дарье Алексеевне Дьяковой (1767–1842), которую в стихах называл Миленой.

В 1800 г. Павлом I назначен вторым министром при Государственном казначействе, членом Государственного совета. За успешно выполненное поручение Павла по предотвращению голода в Белоруссии был награжден чином действительного тайного советника и почетным командорским крестом Мальтийского ордена. После убийства Павла I требовал расследования обстоятельств смерти императора.

Воцарившийся внук Екатерины Александр I в 1802 г. препоручает ему должность министра юстиции. Но уже через год Державин, консерватор по своим политическим взглядам, считавший, что России нужны не государственные реформы, а честные люди, которые, занимая высокие посты, служили бы народу, а не собственным корыстным интересам, был отправлен царем в отставку с замечанием «слишком ревностно служишь».

С 1803 г. и до конца жизни он оставался помещиком, подолгу проживавшим в своем имении Званка на реке Волхов в Новгородской губернии, и поэтом, не зависевшим от властей. Добившись высоких чинов и званий без покровителей и чьей-либо поддержки, Державин никогда не изменил своим убеждениям, которые передает его любимая фраза:

Ум и сердце человечье

Были гением моим

(«Признание», 1807).

В 1804 г. вышел сборник Державина «Анакреонтические песни». На протяжении 1804–1814 гг. он занимался драматургией: писал трагедии (но на сцене была поставлена только одна – «Ирод и Мариамна», которая имела успех), тексты для опер («Добрыня», «Иоанн Грозный, или Покорение Казани» и др.), а также переводами.

В 1808 г. появились «Объяснения к сочинениям Державина…». «Объяснения» стали продолжением работы поэта над «пространными примечаниями на случаи и на все намеки своих од» для новгородского викария и епископа старорусского Евгения (в миру – Евфимия Алексеевича Болховитинова). Евгений, составлявший словарь русских писателей, светских и духовных, в 1805 году попросил Державина через его приятеля Д.И. Хвостова сообщить автобиографические сведения, а также «каких о себе и анекдотов, до литературы касающихся». Державин, находившийся в отставке от службы, с удовольствием исполнил эту просьбу. По мнению
И.З. Сермана, подлинной, глубинной причиной появления «примечаний» поэта «было ощущение, возникшее у Державина в 1804–1805 годах, о потере контакта с новым поколением литераторов и читателей, а не скромная просьба Болховитинова сообщить автобиографию. <…> Примечания Державина в целом свидетельствуют о его намерении объяснить то, что могло казаться читателям новой эпохи устаревшим и превращало его поэзию в памятник прошлого, в картину минувшего века, и то, что он сам считал в ней вневременным, собственно поэтическим, и потому доступным восприятию читателей всех эпох». Завершив «Объяснения», поэт приступил к автобиографическим «Запискам…» (1812), где сосредоточился уже в основном на описании своей деятельности на государственном поприще.

В 1811–1815 гг. Державин работал над «Рассуждением о лирической поэзии, или об оде» – итоговым литературно-теоретическим трактатом, обобщавшим громадный опыт крупнейшего русского поэта и практику всей русской поэзии конца XVIII–начала XIX вв. Это было своеобразное учебное пособие для «молодых сочинителей», в котором излагались полезные сведения о происхождении лирической поэзии, ее истории, теории и современном состоянии.

В январе 1815 г. Державин присутствовал на выпускном экзамене в Царскосельском лицее; Пушкин читал перед ним свои стихи.

В последние годы жизни Державин принимал участие в «Беседе Любителей Российского слова», которую возглавлял адмирал А.С. Шишков – автор книги «Рассуждение о старом и новом слоге российского языка» (1803), идеологический противник Н.М. Карамзина, не признававший его «нового слога», отстаивавший идею о превосходстве церковно-славянского языка над современным русским. «Шишковисты» выступали за создание совершенно иной стилистики русской литературы: не путем подражательности и подгонки русского литературного языка под нормы и приемы французской литературы ХVIII века, а на основе соединения церковно-славянской книжности с поэтикой фольклора. Заседания этого общества, большое внимание уделявшего вопросам развития национальной словесности, нередко проходили в доме Державина на Фонтанке.

За три дня до смерти Державин начал писать оду «На тленность» и не успел ее завершить. Оставшийся фрагмент «Река времен в своем стремленьи…» принято считать вполне автономным стихотворением, образцом лирико-философской миниатюры. Это последнее стихотворение Державина представляет собой акростих «РУИНА ЧИ (т.е. ЧЕСТИ)»:

Река времен в своем стремленьи

Уносит все дела людей

И топит в пропасти забвенья

Народы, царства и царей.

А если что и остается

Чрез звуки лиры и трубы,

То вечности жерлом пожрется

И общей не уйдет судьбы.

Державина похоронили в Петербурге, но в 1959 г. прах его был перевезен в Новгородский кремль и захоронен у западной стены Софийского собора.

2. Новаторские черты державинской поэзии впервые ярко проступили в оде «На смерть князя Мещерского» (1779), в которой раскрывается мир ХVIII в.:

1) это произведение нового стихотворного качества: в нем для достижения индивидуальной выразительности совмещены интонационно-стилистические и содержательные признаки разных жанров – оды, элегии и дружеского послания;

2) стихотворение написано не традиционной для классицистической оды 10-стишной строфой, а 8-стишной;

3) ода посвящена кончине не всесильного вельможи, не государственного деятеля, не полководца, а частного человека, знакомого Державина;

4) поэт обращается в оде к другу умершего Перфильеву, также человеку не знатному, частному;

5) в этом стихотворении впервые перед русским читателем встает образ частного человека-автора, самого Державина (у него «я» – совершенно конкретный, живой поэт со своими личными горестями и радостями, размышлениями и делами, со своей частной жизнью).

Автобиографические мотивы вводятся в стихотворение, содержащее открытые задолго до Державина философские формулы жизни и смерти («скользим мы бездны на краю, / В которую стремглав свалимся; / Приемлем с жизнью смерть свою, / На то, чтоб умереть, родимся»), и оно приобретает личный, индивидуальный характер. Известие о неожиданной кончине приятеля побуждает поэта к мыслям о неотвратимости смерти, о бренности мира и о собственной судьбе:

Как сон, как сладкая мечта,

Исчезла и моя уж младость,

Не сильно нежит красота,

Не столько восхищает радость,

Не столько легкомыслен ум,

Не столько я благополучен;

Желанием честей размучен,

Зовет, я слышу, славы шум.

<…>

Подите, счастья, прочь, возможны!

Вы все пременны здесь и ложны:

Я в дверях вечности стою.

Завершается стихотворение на общефилософскую тему авторским раздумьем над собственной жизнью и личностным выводом (в гедонистическом духе), адресованным приятелю:

Сей день иль завтра умереть,

Перфильев! длжно нам конечно, –

Почто ж терзаться и скорбеть,

Что смертный друг твой жил не вечно?

Жизнь есть небес мгновенный дар;

Устрой ее себе к покою

И с чистою твоей душою

Благословляй судеб удар.

«Рецепт» Державина прост: если жизнь есть дар, надо распорядиться им по-хозяйски и провести эти недолгие отпущенные судьбою дни в душевном покое, с сознанием чистой совести и исполненного долга.

В одном произведении Державин, отказавшийся от «педантских разделов лирических стихотворений» (т.е. от разделения на жанры и от системы жанров вообще), соединяет не только патетическую оду и печальную элегию, но и дружеское послание, встав на путь ликвидации в лирике жанровых перегородок.

В самом начале оды возникает образ часов, символизирующих неизбежный ход времени. В целях создания иллюзии мерного, ритмичного боя часов Державин прибегает к звукописи (обилие сонорных «л», «н»):

Глагол времён! металла звон!

Твой страшный глас меня смущает;

Зовет меня, зовет твой стон,

Зовет – и к гробу приближает.

Бытовое явление (бой часов) выступает у него гласом судьбы: быт и бытие сливаются воедино. Торжественное обращение к часам (в «высоком штиле») сменяется образом смерти, нарисованным в несколько «сниженных» тонах:

Едва увидел я сей свет,

Уже зубами смерть скрежещет,

Как молнией, косою блещет

И дни мои, как злак, сечет.

Образ смерти очень конкретен, ощутим зрительно, «обытовлен»:

Где стол был яств, там гроб стоит;

Где пиршеств раздавались лики,

Надгробные там воют клики,

И бледна смерть на всех глядит.

Глядит на всех – и на царей,

Кому в державу тесны миры;

Глядит на пышных богачей,

Что в злате и в сребре кумиры;

Глядит на прелесть и красы,

Глядит на разум возвышенный,

Глядит на силы дерзновенны

И точит лезвие косы.

В.Г.Белинский писал: «Как страшна его ода "На смерть Мещерского": кровь стынет в жилах, волосы, по выражению Шекспира, встают на голове встревоженною ратью, когда в ушах ваших раздается вещий бой глагола времен, когда в глазах мерещится ужасный стов смерти с косою в руках».

Новаторские элементы еще более наглядны в оде «Ключ» (1779), где впервые в русской поэзии природа выступила как самостоятельный объект изображения и как источник поэтического вдохновения. Ода была написана в связи с выходом в свет эпической поэмы М.М. Хераскова «Россияда». В стихотворении Державина вполне реальный ключ, находившийся в подмосковном имении Хераскова Гребенёве, отождествляется с Кастальским ключом, считавшимся в Древней Греции источником поэтического вдохновения. Начинается ода с «античного зачина», который переходит в серию великолепных предромантических картин Гребенёвского ключа (в разное время суток). В 7 строфе намечены обязательные элементы и словарь ночного пейзажа (распространенные в сентименталистской и романтической поэзии):

О! коль ночною темнотою

Приятен вид твой при луне,

Как бледны холмы над тобою

И рощи дремлют в тишине,

А ты один, шумя, сверкаешь!

Духу античности соответствует и форма стихотворения: последний 5-й стих в каждой строфе – белый (нерифмованный стих – примета древнего образного строя и вдохновения). Этот прием придает стихотворению Державина резко индивидуализированную форму.

В 1779 г. Державин написал стихи «На рождение в Севере порфирородного отрока», посвященные рождению внука Екатерины II, будущего Александра I, соединив в них оду и «легкую поэзию». Отсюда жанровое обозначение произведения – «стихи» (в классицизме такого жанра не было). Это легкое, шутливое стихотворение (шутка (ирония) – главная стилистическая особенность новой поэзии Державина), с элементами сказочного сюжета, написанное хореем (песенным размером, а не традиционным для оды 4-стопным ямбом). Оно содержит прямую полемику с Ломоносовым. В оде была обязательна мифологическая образность. Державин свои стихи тоже начинает с мифологического образа, но резко снижает его, очеловечивая Борея – бога северного ветра, рассказывая о его делах шутя и балагуря:

С белыми Борей власами

И с седою бородой,

Потрясая небесами,

Облако сжимал рукой;

Сыпал инеи пушисты

И метели воздымал,

Налагая цепи льдисты,

Быстры воды оковал,

Вся природа содрогала

От лихого старика;

Землю в камень претворяла

Хладная его рука…

Образ Борея у Державина (ср. у Ломоносова в «Оде … 1747 г.»: «Где мерзлыми борей крылами / Твои взвевает знамена…») утрачивает аллегорический характер: с его помощью поэт изображает подлинную русскую зиму (это первый в державинской поэзии зимний русский пейзаж). Точными словами Державин рисует достоверную картину природы, поэтизируя ее. Неповторимая индивидуальность Державина раскрывается и в том, что вместо уподобления будущего императора мифологическому или историческому герою, обязательного в классицистических одах, он высказывает сердечное пожелание новорожденному:

Будь страстей твоих владетель,

Будь на троне человек!

Личность Державина выявляется в его гражданских стихах. Державин рассматривал службу и поэзию как два поприща «единого гражданского служения» (В. Ходасевич). Общественно-дидактический пафос классицизма навсегда останется актуальным для Державина: «Будучи поэт по вдохновению, я должен был говорить правду; политик или царедворец… я принужден был закрывать истину иносказанием и намеками». Просветительские иллюзии и идеальные представления поэта о долге монарха и дворянина получили отражение в двух направлениях его гражданской лирики: сатирико-обличительном и героико-патриотическом.

Первое его гражданское стихотворение, напечатанное в «Санкт-петербургском вестнике» в 1780 г., – «Ода. Переложение 81 псалма». Отталкиваясь от библейского текста, где звучит обращение к царям, Державин не декларирует истины о долге монархов, а формулирует свое понимание их обязанностей:

Ваш долг – законы сохраняти

И не взирать на знатность лиц,

От рук гонителей спасати

Убогих, сирых и вдовиц!

От себя поэт добавляет:

Не внемлют: грабежи, коварства,

Мучительства и бедных стон

Смущают, потрясают царства

И в гибель повергают трон…

Из-за обличительности тона, резкости сатирических нападок власти приказали вырезать стихотворение из журнала. Державину пришлось доказывать, что «он никогда не бывал якобинских мыслей» и выяснять, «почему считают таковым сей псалом, который написал царь Давид?». В 1787 г. появилась вторая редакция переложения 81 псалма, впоследствии получившая название «Властителям и судиям». В 1798 г. ода была вновь изъята уже из собрания стихотворений Державина. Причина тому – ее сохранившаяся тема: обличение Поэтом-пророком «земных богов», забывших о своем человеческом долге и «смертности»:

Ваш долг: спасать от бед невинных,

Несчастливым подать покров;

От сильных защищать бессильных,

Исторгнуть бедных из оков.

Не внемлют! Видят – и не знают!

Покрыты мздою очеса:

Злодействы землю потрясают,

Неправда зыблет небеса.

Цари! Я мнил вы боги властны,

Никто над вами не судья,

Но вы, как я подобно, страстны,

И так же смертны, как и я.

И вы подобно так падете,

Как с древ увядший лист падет!

И вы подобно так умрете,

Как ваш последний раб умрет!..

Ода построена на этической антитезе страдающих «невинных» и торжествующих «неправедных и злых». Это одно из лучших русских гражданских стихотворений. Державинскую традицию поддержат Рылеев, Пушкин, Лермонтов.

Прием контраста лег в основу структуры программной «оды» (оды-сатиры) Державина «Вельможа» (1794). I-я ее часть (1–9 строфы) – это развитие идей сатиры Кантемира «На зависть и гордость дворян злонравных. Филарет и Евгений» и сатиры Сумарокова «О благородстве». Одним из источников державинской оды могла послужить статья из «Трудолюбивой пчелы» Сумарокова «Письмо о достоинстве» (ср. «Честь наша не в титлах состоит. Тот сиятельней, кто сердцем и разумом сияет, тот превосходительней, который других мужей достоинством превосходит, и тот болярин, который болеет об отечестве»). Державин вводит традиционное для сатиры противопоставление внешнего и внутреннего, ложного и истинного:

Осел останется ослом,

Хотя осыпь его звездами;

Где должно действовать умом,

Он только хлопает ушами.

О! тщетно счастия рука,

Против естественного чина,

Безумца рядит в господина

Или в шумиху дурака.

<…>

Оставя скипетр, трон, чертог,

Быв странником, в пыли и в поте,

Великий Петр, как некий бог,

Блистал величеством в работе:

Почтен и в рубище герой!

Екатерина в низкой доле

И не на царском бы престоле

Была великою женой.

<…>

…Я князь – коль мой сияет дух;

Владелец – коль страстьми владею;

Болярин – коль за всех болею,

Царю, закону, церкви друг.

Вельможу должны составлять

Ум здравый, сердце просвещенно;

Собой пример он должен дать,

Что звание его священно,

Что он орудье власти есть,

Подпора царственного зданья;

Вся мысль его, слова, деянья

Должны быть – польза, слава, честь.

II-я часть (10–18 строфы) представляет «антиидеал», раскрывающийся в жанровых сценах: вельможа – равнодушный и эгоистичный «сарданапал», «сибарит» – «покойно спит» после «прихотливого» обеда, в то время как его участия дожидаются «израненный герой», «вдова», «старый воин на костылях», «заимодавцев полк». Обобщенный сатирический портрет вельможи строился Державиным на реальном материале: в обличаемых поэтом действиях вельможи узнавались черты всесильных в империи фаворитов и сановников: Потемкина, Зубова, Безбородко. Поэтика «намека», понятного современникам, – характерная примета индивидуального поэтического стиля Державина.

В III-ей части (19–25 строфы) звучит выражение веры в россиян и создаются образы истинных сынов отечества, героев мирной жизни и войны (Якова Долгорукова из деятелей эпохи Петра I, бесстрашно говорившего правду грозному царю; честного мужа и полководца Румянцева – из современников):

О росский бодрственный народ,

Отечески хранящий нравы!

Когда расслаб весь смертных род,

Какой ты не причастен славы?

Каких в тебе вельможей нет?..

Ода заканчивается на светлой ноте. Впервые она была опубликована после смерти Екатерины, в 1798 г. Имея в виду это стихотворение, Пушкин в «Послании цензору» писал: «Державин, бич вельмож, при звуке грозной лиры, / Их горделивые разоблачал кумиры». В. Ходасевич же отмечал моралистическую направленность гражданских стихов Державина, стремившегося не бичевать порок, но поощрять добродетель.

Державин, как и Ломоносов, – певец «величия» (России, русского оружия, национального характера) и «тихих дней» (мира). Ломоносовские традиции особенно ощутимы в жанре победных од. Запечатленные в них портреты русских полководцев (Суворова, Румянцева, Репнина, Бибикова) – воплощение авторского идеала воина и человека.

Ода «На взятие Измаила» (1791) посвящена взятию русскими войсками 12 декабря 1791 г. штурмом, которым командовал Суворов, турецкой крепости Измаил, считавшейся неприступной. В этой «поэмной» «батально-историографической» оде Державин воспевал мужество российских солдат, мощь и величие русского народа, который низверг врагов в прошлом и которому судьбою суждено стать во главе европейских стран и славянских народов в будущем (руководствуясь имперской психологией, верой в богоизбранность России); прославлял «тишину». Поэтику батализма у Державина характеризуют: «непарадное» изображение битвы, динамизм; гипербола и живописно-грандиозные сравнения со стихиями как основные приемы создания собирательного образа русских воинов – «Росса»; предромантический пейзаж; «музыкальное» развитие темы штурма: образно-тематические повторы, нагнетание напряжения, кульминация (образы из Апокалипсиса), контрастная тема (элегические медитации о гибельности войн).

Любимым героем Державина был А.В. Суворов, сочетавший в себе истинный героизм и человечность, ему поэт посвятил не одно стихотворение: «На пребывание Суворова в Таврическом дворце», «На победы в Италии», «На переход Альпийских гор» и др. Итоговое произведение в «цикле» о Суворове – «Снигирь» (1800), написанное на смерть Суворова, скончавшегося 6 мая 1800 г. В первой публикации стихотворение имело заголовок «К снигирю. По кончине князя Суворова». Державин поставил перед собой сложную художественную задачу: изобразить непарадный портрет великого человека и народного полководца, выразив глубоко личное чувство («Что ты заводишь песню военну / Флейте подобно, милый снигирь?»), боль от потери. Решал он эту задачу путем синтеза стилистических средств:

1 Кто перед ратью будет, пылая,

2 Ездить на кляче, есть сухари;

3 В стуже и в зное меч закаляя,

4 Спать на соломе, бдеть до зари…

Первая и третья строки этой цитаты выдержаны в высоком стиле: «рать» вместо «армия» («рать» – древнерусское слово и в бытовой речи не употреблялось уже в XVIII в.), «меч» вместо «шпага» (мечи носили древние воины, в реальной армии XVIII в. офицеры носили шпаги), метафора «пылать» («пылать душою», «пылать отвагой») в значении «испытывать сильные чувства». Так мог бы писать поэт классицизма. Но во второй и четвертой строках появляются картины, с точки зрения классицизма решительно невозможные: герой ездит на кляче (плохой, заморенной лошади), ест сухари, спит на соломе – он человек, такой же, как другие. Смешением высокой и низкой лексики Державин воссоздавал живой образ Суворова.

Совмещение сатирико-обличительной и героико-патриотической тенденций привело Державина к разрушению жанрово-стилевого единства похвальной оды в «Фелице» (1782). Сам поэт отнес «Фелицу» к «такого рода сочинению, какого на нашем языке еще не бывало». Идеализация образа Екатерины II (Фелицы) у Державина сочетается с критическим отношением к ее вельможам (мурзам), вследствие чего резко нарушается чистота жанра, установленная классицистами. В стихотворении создан портрет реальной личности, воплощающей нравственный и политический идеал Державина – человека на троне (в изображении Фелицы принцип индивидуализации соединяется с идеализацией).

Имя Фелица (имя богини блаженства, счастья, от лат. felicitas – счастье) заимствовано из «Сказки о царевиче Хлоре» Екатерины II, написанной для внуков. В ней рассказывалось, как киргизский хан, похитив русского царевича Хлора, повелел ему найти розу без шипов – символ добродетели. Хлор нашел ее с помощью дочери хана Фелицы и ее сына Рассудка.

«Восточный» колорит, «забавный слог», шутка, «фамильярность» – ведущие стилеобразующие начала, стирающие границу между Монархом и Поэтом, утверждающие новое отношение к предмету восхваления – незаинтересованно-личное, но не снимающие внутреннего благоговения. Образ «царевны Киргиз-Кайсацкия орды» раскрывается по-новому: через быт и простоту поведения, контрастирующего с сатирическим изображением «мурз». Результатом сочетания утверждающего и критического пафоса выступает двуплановость авторского «я»: 1) одический поэт, воспевающий добродетели просвещенного монарха; 2) собирательный сатирический образ порочного вельможи–придворного (не являющийся механической суммой нескольких «отвлеченных» портретов – такой принцип типизации был характерен для сатир Кантемира и для «Рецептов» Новикова) В образе державинского мурзы воссозданы нравы и увлечения екатерининских вельмож: князя Г.А. Потемкина («А я, проспавши до полудни, / Курю табак и кофе пью; / <…> / То вдруг прельщаяся нарядом, / скачу к портному по кафтан» и следующие три строфы); графа А.Г. Орлова («Лечу на резвом бегуне», «Или кулачными бойцами / И пляской веселю мой дух»); графа
П.И. Панина («Или о всех делах заботу / Оставя, езжу на охоту / И забавляюсь лаем псов»); егермейстера С.К. Нарышкина («Я тешусь по ночам рогами / И греблей удалых гребцов»); князя А.А. Вяземского («Полкана и Бову читаю; / За библией, зевая, сплю»). Рассказ о мурзе Державин завершает многозначительно: «Таков, Фелица, я развратен! / Но на меня весь свет похож…». Современникам импонировал его остро сатирический взгляд на явления быта и повседневные занятия российского дворянина:

Иль, сидя дома, я прокажу,

Играя в дураки с женой;

То с ней на голубятню лажу,

То в жмурки резвимся порой;

То в свайку с нею веселюся,

То ею в голове ищуся;

То в книгах рыться я люблю,

Мой ум и сердце просвещаю,

Полкана и Бову читаю;

За Библией, зевая, сплю…

Язык державинской оды изобилует просторечиями («шинок», «набекрене», «пляска», «прокажу», «играя в дураки», «клохчут», «не марают рож» и т.п.). В «Фелице» сочетаются средний и низкий стили дружеского послания и сатиры, и почти нигде ода Державина не возвышается до присущего канонической торжественной (похвальной) оде высокого витийства, «парения». Здесь также нет ни «приступа», ни «лирического беспорядка». По словам Г.П. Макогоненко, «принципиально антииндивидуалистичная» ода классицизма перерастает в «лирику индивидуального, реально существующего человека».

Поэт и его право говорить свободно, от сердца, по вдохновению – это сквозной мотив «цикла» о Фелице: «Благодарность Фелице» (1783), «Изображение Фелицы» (1789), «Видение мурзы» (1783; 1791). В «Видении мурзы», написанном в защиту от упреков в лести и литературных нападок, вызванных «Фелицей», Державин гордо противопоставляет себя льстецам как неподкупного певца, бессмертного в своих идущих от сердца похвалах «венценосной добродетели» (это стихотворение начинается с описания ночи в квартире Державина, передающего индивидуальное видение поэта окружающих вещей).

Разочарование в Екатерине (в начале 1790-х) побудило Державина задаться вопросом о значении своей поэтической деятельности, о своем праве на бессмертие. В послании «Храповицкому» 1793 г. («Товарищ давний, вновь сосед…») он, отвечая на совет приятеля и сослуживца продолжить сочинять оды, восхваляющие «киргизскую владычицу» Фелицу, прямодушно заявляет: «Богов певец / Не будет никогда подлец». Литератор Храповицкий, как и Державин, был в ту пору статс-секретарем императрицы, и летом 1793 г. они оба жили в царскосельском дворце. Храповицкий обратился к Державину со стихами, в которых по существу передал повеление (или просьбу) Екатерины II. Но, как свидетельствуют «Записки…», Державин уже «не мог таких ей тонких писать похвал, <…> которые им писаны не в бытность его еще при дворе: ибо издалека те предметы, которые ему казались божественными и приводили дух его в воспламенение, явились ему, при приближении к двору, весьма человеческими и даже низкими и недостойными великой Екатерины, то и охладел так его дух, что он почти ничего не мог написать горячим чистым сердцем в похвалу ее. <…> она управляла государством и самим правосудием более по политике или своим видам, нежели по святой правде». Державин разочаровался не в идеале, но в «подлиннике человеческом с человеческими слабостями».

«Святая правда» была единым предметом служения Державина – Поэта и чиновника:

Ты сам со временем осудишь

Меня за мглистый фимиам;

За правду ж чтить меня ты будешь,

Она любезна всем векам;

В ее венце

Светлее царское лице.

Теме памяти потомков посвящает поэт свое программное стихотворение «Мой истукан» (1794), в котором размышляет о природе славы, противопоставляет ложной славе истинные ценности. Поводом для написания стихотворения была работа скульптора Ж.-Д. Рашетта над созданием мраморного бюста Державина. Строго взвесив свои заслуги перед обществом и назвав их «мои безделки», поэт приходит к выводу, что не достоин знаков чести и признания современников. По его мнению, мечтать о них постыдно:

Желает хвал, благодаренья

Лишь низкая себе душа,

Живущая из награжденья. –

По смерти слава хороша;

Заслуги в гробе созревают,

Герои в вечности сияют.

Без «славных дел, гремящих в мире», по Державину, нет и славы, людской памяти и бессмертия. Но слава Батыев и Маратов («зверских душ забава») вызывает у него ужас и отвращение:

Легко злом мир греметь заставить,

До Герострата только шаг;

Но трудно доблестью прославить

И воцарить себя в сердцах:

Век должно добрым быть нам тщиться,

И плод нам время даст одно:

На зло лишь только бы решиться.

И вмиг соделано оно.

Примеры истинной славы Державин находит в российской истории. Это и Петр I, и Алексей Михайлович, и Минин с Пожарским, и Филарет, и Долгоруков:

Священ мне паче зрак героев,

Моих любезных сограждан,

Пред троном, на суде, средь боев

Душой великих Россиян;

Священ!

Отказываясь от притязаний на личную славу, поэт мечтает о будущей славе и могуществе своего Отечества, которое возрастет и приумножится трудами и подвигами его верных сынов:

Я рад отечества блаженству;

Дай больше, небо, таковых,

Российской силы к совершенству

Сынов ей верных и прямых!

Определения судьбины

Тогда исполнятся во всем…

Отвергая право на бессмертие за прославление Фелицы, Державин утверждает, что потомство будет чтить его память как певца России, русского народа и его вождей, за отстаивание истины и добродетели. И завершает свое размышление восклицанием:

Что слава! – Счастье нам прямое

Жить с нашей совестью в покое.

В стихотворении «Памятник» (1795), являющимся переработкой оды Горация «К Мельпомене», Державин в заслугу себе ставит то, что первым «дерзнул в забавном русском слоге / О добродетелях Фелицы возгласить, / В сердечной простоте беседовать о боге / И истину царям с улыбкой говорить», т.е. служение Истине в поэзии и в жизни.

О том, что дает право поэту на бессмертие, Державин размышляет в стихотворении «Лебедь» (1805) – подражании оде Горация «К Меценату»:

Со временем о мне узнают

Славяне, гунны, скифы, чудь,

И все, что бранью днесь пылают,

Покажут перстом – и рекут:

«Вот тот летит, что, строя лиру,

Языком сердца говорил,

И, проповедуя мир миру,

Себя всех счастьем веселил».

В античности лебедь — символ света и поэзии — считался птицею Аполлона. Согласно Аристотелю, души поэтов после смерти обращаются в лебедей и сохраняют дар поэтического вдохновения. Для Державина бессмертная душа и поэзия певца гуманности – залог его посмертной жизни.

В лирике Державина нередко рядом с образом автора-частного человека в том или ином контексте возникает образ Бога либо упоминание о нем как о главной духовной опоре. Высокую и вдохновенную «богу песнь» Державин создал в 1780–1784 гг. Ею стала получившая всемирную известность как самое популярное русское стихотворение XVIII века «теологическая» ода «Бог». В «Записках» сообщена история создания стихотворения: «В течение февраля и марта3 вздумал он съездить в белорусские деревни, дабы, не видав их никогда, осмотреть, сделать как бы распоряжения или, прямо сказать, как они были оброчные, хозяйства никакого в них не было, то, уединясь от городского рассеяния, докончить в них в уединении начатую им еще в 1780 году, в бытность во дворце у всенощной в день Светлого воскресенья, оду "Бог". <…> Но, доехав до Нарвы, приметя, что дорога начинала портиться и что в деревне в крестьянских избах неловко будет ему заняться сочинением, то, оставя повозку и с людьми на ямском постоялом дворе, нанял в городе у одной престарелой немки небольшой покойчик, с тем чтоб она ему и кушанье приготовляла, докончил ту оду…». Материалы «Записок» дополняются авторскими «Объяснениями на сочинения Державина», где повествуется о неистовом творческом порыве поэта при написании последней строфы стихотворения, оканчивающейся «тем, что в самом деле проливал он благодарные слезы за те понятия, которые ему вперены были».

Относительно первых строк оды в «Объяснениях» Державин уточнял, что «автор, кроме богословского православной нашей веры понятия, разумел тут три лица метафизические, то есть: бесконечное пространство, беспрерывную жизнь в движении вещества и неокончаемое течение времени, которое бог в себе и совмещает». В крупнейшем философском стихотворении Державина, вызвавшем нападки ревнителей православия, церковников, нашли отражение идеи современной поэту науки о множественности миров и наравне с Богом воспето «божественное сыновство человека» (В. Ходасевич), по существу воссоздан возрожденческий идеал личности: «Ты есть – и я уж не ничто! / <…> / Я связь миров повсюду сущих, / Я крайня степень вещества, / Я средоточие живущих, / Черта начальна божества; / Я телом в прахе истлеваю, / Умом громам повелеваю, / Я царь – я раб, я червь – я бог!».

Творчески синтезируя традиции Ломоносова (2–5 строфы: грандиозные картины мироздания, «безмерная разность» проявлений непознаваемого Бога) и Сумарокова («смертность» человека), Державин создает новый поэтический сюжет: постижение смысла связи между Богом, Вселенной, Человеком и утверждение божественной природы человека. Трагический парадокс человеческого существования – бессмертие души и тленность тела – преодолевается: а) подчинением высшей «правде» Создателя;
б) убежденностью в особом месте человека как существа с «чудесной» двойственной природой в «цепи существ»; в) восторгом перед величием прекрасной Вселенной и «верой сердца» в существование Бога.

В державинском творчестве 1790-х гг. значительно расширяется и усложняется образ автора. Этому особенно способствует усиленное внимание поэта к анакреонтическим песням – небольшим стихотворениям на мотивы или «в духе» древнегреческого лирика Анакреона. Анакреонтические песни Державина были новым этапом в его творчестве. В них поэт воплотил идеал частного, независимого существования на лоне природы в кругу близких, в мирном наслаждении всеми радостями жизни. Как отмечал А.В. Западов, «этот новый и большой раздел поэзии Державина послужил для него выходом в радостный мир природы, позволил говорить о тысяче маленьких, но важных для человека вещей, которым не находилось места в системе жанров классицистической поэтики. Адресуясь к Анакреону, Державин писал своё, и национальные корни его поэзии проступают в анакреонтических песнях особенно ясно». Державин придал этому жанру черты национальной характерности, автобиографичности, определив таким образом особый, во многом оригинальный характер русской анакреонтики последующих лет.

Всю лирическую поэзию Державин подразделял на две части: «ода» и «песня». Если для оды в качестве определяющего слова Державин выдвигал «вдохновение» и считал, что для него извинительны «погрешности», «как на солнце пятна», то отличительным признаком «песни», по Державину, является поэтическое мастерство. В анакреонтике мастерство Державина-поэта проявляется с особой наглядностью: в необычайной экономности художественных средств, в предельной ясности и точности слов, в отточенности стиха. Очень многие стихотворения этого цикла – маленькие шедевры.

В предисловии к сборнику «Анакреонтические песни» (1804) Державин писал: «По любви к отечественному слову желал я показать его изобилие, гибкость, легкость и вообще способность к выражению самых нежнейших чувствований, каковые в других языках едва ли находятся». Лирический герой державинской анакреонтики – это частный человек с его частной жизнью, личными пристрастиями, склонностями, даже шалостями. Главным в «Анакреонтических песнях» был изображенный поэтом русский мир, русская жизнь, русские обычаи и нравы, русский характер («Похвала сельской жизни», «Русские девушки» и др.). Патриотическое, национальное чувство поэта воплощает его лирический герой:

Как весело внимать, когда с тобой она

Поет про родину, отечество драгое,

И возвещает мне, как там цветет весна,

Как время катится в Казани золотое!

<…>

Звучи, о арфа! ты всё о Казани мне!

Звучи, как Павел в ней явился благодатен!

Мила нам добра весть о нашей стороне:

Отечества и дым нам сладок и приятен4

(«Арфа»).

В анакреонтику включается Державиным тема свободы творчества и поэтического бессмертия. Приняв за основу ту трактовку Анакреона, которую предложил Н. Львов (для него Анакреон – это стихотворец, в стихах которого заключается «приятная философия, каждого человека состояния услаждающая»; но это и человек, который отважился давать советы тирану Поликрату), Державин создает образ поэта, независимого от «сильных мира сего», творящего по вдохновению, а не по «заказу». В стихотворении «К лире» (1797) говорится о том, что поэту доступно воспевание двух равновеликих сфер: подвигов героев и любви («Петь откажемся героев, / А начнем мы петь любовь»). Но Державин существенно изменяет традиционную тематику анакреонтики, вводя рассуждения о человеческой судьбе, жизни и смерти. Стихотворение «Дар» (1797) передает творческое самоопределение поэта, чья лира поет лишь «правду»:

Взял я лиру и запел, –

Струны правду зазвучали;

Кто внимать мне захотел?

Лишь красавицы внимали.

Открытие новых («частных») сторон русской жизни как поэтически значимых сфер важнейшая особенность державинской лирики 1800
1800-х гг. по существу выводило поэта за пределы эстетической системы классицизма. В эти годы полнее проявилась способность Державина-поэта воспринимать окружающий мир во всем богатстве его конкретных проявлений.

В крупнейшем произведении последнего периода творчества Державина – стихотворении «Евгению. Жизнь Званская» (1807) – создан (в соответствии с концептуальной точкой зрения В.А. Западова) полнокровный реалистический характер лирического героя. Главный герой стихотворения одновременно и тип, и яркая индивидуальность: в конечном счете это сам Державин, но вместе с тем и типичный помещик определенного склада (далеко не все помещики были жестокими крепостниками, как известно, и автогерой – хоть и человеколюбивый, но помещик: «рабы служить к столу бегут» для него – безусловная и типичная реальность), живущий в типичных обстоятельствах, со своими резко выраженными индивидуальными интересами, наклонностями, привычками, складом мышления, оценками, отношением к миру и т.д. Это соединение индивидуального и типического, данное в определенных типичных обстоятельствах, свидетельствует о том, что в русской поэзии появляется реализм, причем появляется в результате длительной эволюции творчества именно Державина. «Жизнью Званской» поэт вступил в спор о путях развития поэзии с В.А. Жуковским (элегия «Вечер»). В противовес романтической «поэзии страдания» Державин выдвинул поэзию «жизни действительной». Из творческого метода Жуковского Державин усвоил внимание к внутреннему миру человека. Но у Державина внутренний мир героя – это переживания человека, рождающиеся из постоянного общения с внешним миром. Принцип бегства от реальной жизни был для него, в отличие от Жуковского, неприемлем.

«Жизнь Званская», сочетающая признаки послания, идиллии и элегии, – сложная по своей жанровой структуре поэтическая «похвала» приятностям сельской жизни, один из первых опытов воссоздания в поэзии будней и праздников обыкновенного человека, причем человека русского. Стихотворение Державина пестрит обыденными деталями, его поэтический словарь изобилует разговорной лексикой («соха», «косы», «бугрит», «серп»), которая сочетается с «высокой» («внемлем», «злато», «ветр»). Никто до него с таким подъемом лирического чувства не воспевал русский «стол яств», так красочно и сочно не живописал «простой обед» русского барина:

Багряна ветчина, зелены щи с желтком,

Румяно-желт пирог, сыр белый, раки красны,

Что смоль, янтарь – икра, и с голубым пером

Там щука пестрая – прекрасны!

Прекрасны потому, что взор манят мой, вкус;

Но не обилием иль чуждых стран приправой:

А что опрятно всё и представляет Русь,

Припас домашний, свежий, здравой.

Когда поэт говорит: «Я озреваю стол – и вижу разных блюд / Цветник, поставленный узором», – это «я» воспринимается буквально: перед читателем предстает не «пиит» вообще, а конкретный человек с его личными пристрастиями и индивидуальным ощущением окружающей действительности, сам Державин, изъясняющийся «забавным русским слогом». Это стихотворение открывало дорогу бытовому слову, расширяя возможности лирической поэзии, оно поражает своей «мощной эмпирической конкретностью» (по выражению Л.Я. Гинзбург):

В которой к госпоже, для похвалы гостей,

Приносят разные полотна, сукна ткани,

Узоры, образцы салфеток, скатертей,

Ковров, и кружев, и вязани.

Где с скотен, пчельников и с птичников, прудов

То в масле, то в сотах зрю злато под ветвями,

То пурпур в ягодах, то бархат-пух грибов,

Сребро, трепещуще лещами.

Державин не только воспел жизнь российского дворянина-помещика – он нарисовал и картину труда и отдыха крестьян:

Жнецов поющих, жниц полк идет с полосы…

Под звёздной молнией, под светлыми древами

Толпа крестьян, их жён…

Поет и пляшет под гудками…

Державин органично вплетает в ткань произведения картины природы России:

…бежит под чёрной тучей тень,

По копнам, по снопам, коврам жёлто-зелёным.

Национальный характер, пейзаж, быт благодаря российскому стихотворцу обретают статус поэтического. Как и анакреонтическим стихотворениям Державина, «Жизни Званской» свойственна поэтизация обыкновенного, будничного.

Как отмечали многие исследователи и критики, поэзия Державина вырастает из двух одинаково цельных мироощущений поэта – ощущения жизни как праздника, пира (например, «Приглашение к обеду 1795 г.) и постоянного воспоминания о смерти, сознания неизбежности конца любого человеческого существования («На смерть князя Мещерского» 1779 г.). Пушкин в поэме «Езерский» назвал Державина «певцом и свадеб, и обедов, и похорон, сменявших пир». «Творчество Державина, писал Г.А. Гуковский в статье "О русском классицизме", разрушило основы классификационного мышления, разрушив систему жанров и систему общих литературных категорий вообще; творчество Державина отменило имманентно-литературное "формалистическое" мышление, отменив сознание пропасти между литературой, словом и жизнью, бытом, фактом. Державин заменил жанр, отвлеченное художественное понятие автором, человеком, говорящим в стихах о себе, о своих знакомых, о своих современниках. <…> Литературное мышление ХIХ века вырастает из <…> перелома, воплотителем которого был Державин».

В творчестве Державина русская жизнь ХVIII века со всеми ее атрибутами и реалиями, со всей ее поэзией, впервые была осознана художественно, открыта как предмет высокого искусства, как новая его сфера, обеспечив тем самым мировое значение русской литературы ХVIII в. Живописно-изобразительные тенденции державинской лирики получили дальнейшее развитие в русской поэзии ХIХ ст. Прежде всего в творчестве его младших современников (Д. Давыдова в особенности, раннего Пушкина и др.), Жуковский в свою очередь воспользовался поэтическими находками «Жизни Званской» в своей «Славянке». Традиции Державина продолжили поэты-декабристы, Тютчев, поздний Баратынский.

Литература

1. Державин Г.Р. Сочинения. М., 1985.
2. Белинский В.Г. Сочинения Державина. Ст. 1–2. Любое издание.
3. Западов В.А. Гаврила Романович Державин. М.; Л., 1965.
4. Западов В.А. Поэтический путь Державина // Державин Г.Р. Стихотворения. М., 1983. С. 3–20.
5. Западов А.В. Поэты ХVIII века. М.В. Ломоносов. Г.Р. Державин. М., 1979.
6. Кулакова Л.И. Очерки истории русской эстетической мысли. М., 1968.
7. Серман И.З. Державин. М., 1988.
8. Крашенинникова О.А. «Какая в войсках храбрость рьяна!» (Российское воинство и «великие россияне» в поэзии Г.Р. Державина) // Русская литература как форма национального самосознания. XVIII век. М., 2005 С. 444–471.
9. Успенский Б.А. Язык Державина // Из истории русской культуры. Т. IV (XVIII–начало XIX века). М., 1996.

1А отсюда неизбежно вытекал ряд следствий: 1) новое поэтическое видение мира; 2) идея ценности личности, внимание к этическим проблемам, вопросам морали частного человека и общества; 3) частная жизнь частного человека и связанная с этим полнейшая ломка сложившейся жанровой и образной систем; 4) отказ от нормативности как классицистической, так и сентиментальной вообще, и «правил» в частности; 5) образ автора, органически входящий в произведения; 6) попытки создания индивидуальных характеристик людей; 7) обилие конкретных намеков; 8) внимание к бытовым деталям, воплощение быта в живописно-пластических образах; 9) смелое сочетание прозаизмов и просторечия с высокой архаизированной лексикой; 10) эксперименты в области метрики, строфики, рифмовки, поиски индивидуальной формы произведения; 11) пристальный интерес к проблеме национального содержания и национальной формы (отказ от критерия «изящного вкуса», единого для всех времен и народов, и выход к идее исторической и национальной обусловленности человека, народа, литератур; 12) в предромантизме зарождается явление «поэтической маски» (наиболее характерная для последней четверти ХVIII в. маска «поэт-дилетант»); 13) в поэтике предромантизма широко распространяется ирония.

2«Слог у него так крупен, как ни у кого из наших поэтов. Разъяв анатомическим ножом, увидишь, что это происходит от необыкновенного соединения самых высоких слов с самыми низкими и простыми, на что бы никто не отважился, кроме Державина», – писал Н.В. Гоголь в «Выбранных местах из переписки с друзьями».

31784 г., когда Державин вышел в отставку от «статской службы в средних чинах».

4Выделенная строфа с некоторой перестановкой слов цитируется
А.С. Грибоедовым в «Горе от ума».

PAGE 20

Гаврила Романович Державин