Если жить в угоду ходячей морали

Освальд узнаёт о том, что обречён на сумасшествие. Но его катастрофа является также и катастрофой его матери, которая не имела мужества разойтись с грешником, прежде чем она дала жизнь ребёнку.

ТАким образом, конфликт “Привидений” – это столкновение свободы личности и отживших догм, лживых законов общества, которые не дают человеку свободы и разрушают его жизнь. Возникает парадоксальная ситуация, когда человек, следующий общепринятым нормам морали, совершает тем самым преступление против истинной нравственности.

К моменту, когда разыгрывается действие, фру Алвинг уже полностью освободилась от авторитетов и традиций. В своё время фру Алвинг капитулировала перед “привидениями” (“Всякие отжившие понятия, верования и тому подобное” — так объясняет значение слова “привидения” фру Алвинг), теперь она с презрением говорит об этой капитуляции как о трусости. Она считает преступлением то, что пастор Мандерс когда-то заставил её вернуться к мужу, хотя она и пастор по-настоящему любили друг друга. “Да вы принудили меня подчиниться тому, что вы называли долгом, обязанностью, – упрекает пастора фру Алвинг. – Вы восхваляли то, против чего возмущалась вся моя душа. И вот я начала рассматривать, разбирать ваше учение. Я хотела распутать лишь один узелок, но едва я развязала его – всё расползлось по швам. Я увидела, что это машинная строчка”. У фру Алвинг открылись глаза на прошлое и настоящее, но трагизм в судьбе сильной духом, обладающей мощной волей и знающей свой путь героини заключается в том, что общество и тот свет, представителем которого является пастор Мандерс, преградили ей её истинный путь. Брак, основанный на любви, пусть даже не узаконенный церковью и не принятый обществом, парадоксальным образом оказался бы менее греховным, чем стал брак законный, но основанный на лжи. Пастор Мандерс совершил великий грех, убив в героине любовь. Вся жизнь фру Алвинг, как говорит сам пастор Мандерс, “не что иное, как пропасть, замаскированная пропасть”. Фру Алвинг сознаёт свою вину и жалеет о прошлом: “Совсем не надо было мне набрасывать покров на жизнь, которую вёл Алвинг. Но тогда я по трусости своей не могла поступить иначе”. Освободиться от “привидений” недостаточно лишь внутренне, в своём сознании, — необходимо ещё вступить в прямую борьбу с тем, что препятствует свободному развитию человека. И фру Алвинг готова это сделать: “Я больше не могу мириться со всеми этими связывающими по рукам и ногам условностями. Я хочу добиться свободы”. Однако сделать это нелегко. Ведь фру Алвинг скована воспринятыми с детства условностями традиционной морали. “Меня с детства учили исполнению долга, обязанностям и тому подобному, и я долго оставалась под влиянием этого учения”, – говорит она Освальду. Но, несмотря на это, фру Алвинг стремится избавиться от своей трусости перед “привидениями” и признать свободу личности первейшей необходимостью. Ради этой свободы личности и счастья фру Алвинг хочет окончательно порвать с отжившими законами общества, она даже готова согласиться на союз Освальда с Региной (его сестрой по отцу): “Не будь я такой жалкой трусихой, я бы сказала ему (Освальду. – Н. Д.): женись на ней (Регине. – Н. Д.) или устраивайтесь как хотите, но только без обмана”. Освальд, который жил вне губительной среды и который несёт незаслуженную кару (“…грехи отцов падают на детей”, – объясняет Освальду причину болезни врач), вырос другим. Он свободен от догм и условностей, он ясно видит и различает нравственность и безнравственность, ему не чужда радость жизни. Там, очевидно в Париже, где он жил в среде молодых весёлых художников, была “прекрасная, светлая, свободная жизнь!” Здесь, в Норвегии, “учат людей смотреть на труд как на проклятие и наказание за грехи, а на жизнь – как на юдоль скорби, от которой чем скорей, тем лучше избавиться”. Здесь, в Норвегии, нет места жизнерадостности. “Да, радость жизни, мама, – её у нас здесь что-то мало знают. Я что-то никогда не ощущаю её здесь”, – говорит Освальд. Возможно, что и жизнь камергера Алвинга сложилась бы иначе при других условиях. “Для необычайной жизнерадостности твоего отца не было здесь настоящего выхода”, – говорит фру Алвинг. Однако жизнерадостность есть в Регине, которая вырвалась из гнетущего её дома и мира. Но вместе с этим ей передалась и нравственная болезнь её отца – эгоизм. Региной руководит расчёт, её путь – это путь не физической, а нравственной гибели. Таким образом, конфликт драмы ещё и в том, что отжившие догмы, лживые законы морали, “привидения” не только лишают человека свободы — они не дают выхода его жизненным силам, энергии и жизнерадостности.

КОнфликт “Привидений”, по сути, не разрешён, и драма заканчивается трагически: из уст собственного сына приходится матери услышать упрёк в том, что она дала ему жизнь. “Я не просил тебя о жизни, – говорит Освальд. – И что за жизнь ты мне дала? Не нужно мне её! Возьми назад!” И никто с такой ясностью, как фру Алвинг, не разбирается (когда уже поздно) в страшной путанице, созданной судьбой и собственной её виной. Но несмотря на трагический финал драмы, вызов устаревшим нормам и лживым представлениям брошен, стремление Ибсена раскрыть внутреннее неблагополучие современной действительности достигает цели.