О почве и судьбе

Значительная часть писателей, о которых мы будем говорить сегодня на страницах газеты, связана с русской эмиграцией: Набоков, Замятин, Куприн.

Эмиграция — гордость и боль нашей культуры. Насильственная пересадка растения в чужую почву не может не сказаться на состоянии листьев, окраске цветов и размерах плодов. Но часто именно благодаря такой пересадке растение удаётся спасти от гибели. Эмиграция спасла от полного исчезновения очень важный слой русской культуры. Периодическое — сначала дозированное, а потом, в годы перестройки, и лавинообразное — возвращение на родину сохранённого и преумноженного было живительным для тех, кто остался по эту сторону, кто дышал “ворованным воздухом”.

Нельзя сказать, что произведения, о которых пойдёт речь в номере, как-то специфически связаны с эмиграцией. «Гранатовый браслет» создан до революции, когда Куприну, скорее всего, и в голову не могло прийти, что он станет эмигрантом. В России же, в начале двадцатых, написан роман «Мы» — и хотя он оказался грозным и очень ранним пророчеством о будущем тоталитарном обществе, его автор покинул родину лишь через десятилетие. Набоков же вообще очутился за границей юношей, успевшим издать лишь книжечку стихов. Среди его корней больше иноземных: “Я американский писатель, рождённый в России, получивший образование в Англии, где я изучал французскую литературу перед тем, как на пятнадцать лет переселиться в Германию… Моя голова разговаривает по-английски, моё сердце — по-русски, и моё ухо — по-французски”. Добавим к этой и без того красноречивой самохарактеристике и ещё одну страну, может быть, самую важную для писателя — США. Получается, что в определённом смысле все произведения Набокова — эмигрантские, а тематически с эмиграцией связана больше, скажем, «Машенька», чем «Приглашение на казнь».

Собрав этих авторов под одной обложкой, мы скорее хотели показать переклички и взаимосвязи, которые соединяют их творчество и между собой, и с той почвой, на которой они выросли. Не случайны в этом контексте и Пушкин, и Гоголь, и Тургенев — и даже Улицкая, Хемингуэй и… Бетховен. Все они оказываются в едином пространстве текста литературы (и шире — культуры), где одну ниточку потянешь, отзовутся десятки других.

“Сквозные мотивы — моя слабость”, — написала нам в письме одна читательница. Другая предложила создать “мотивный курс литературы”. Что ж, это предложение нам нравится. Может быть, некоторые идеи этого номера лягут в основу такого курса.

Сергей Волков